Черновик
перевода Книги Первой «Деяний графа Калабрии и Сицилии Рожера»
Гоффредо
/Жоффруа/ Малатерры
Английский
подстрочник -
http://www.leeds.ac.uk/history/weblearning/MedievalHistoryTextCentre/medievalTexts.htm
Латинский
оригинал -
http://www.thelatinlibrary.com/malaterra.html
Русский
перевод Книги Второй имеется здесь -
http://www.krotov.info/acts/11/komnina/malaterra.htm
Деяния графа Калабрии и Сицилии Рожера, и герцога Роберта Гвискара, брата его.
От
сих начинается письмо монаха Гофреддо к досточтимому отцу Епископу
Катании
(cathanensem episcopum).
Ангерию,
Епископу катанийцев (Angerio, Cathanensium episcopo), наидостойнейшему нашего
почтения, брат Гофреддо (frater Gaufredus), от предков ведущий имя
Малатерра,
после несчастной жизни в миру (mundano), в обществе
Марфы,
восставший, как и брат ее
Лазарь,
к жизни и счастью в покое (quietis)
Марии.
В силу особой близости к вам, святейший отец, из числа всех прочих епископов,
коих существует немало в одеждах иных учений, признаваемой тем, что ношу то же
религиозное облачение (habitu
religionis),
что и вы, пусть я и не достоин [его],
именно на вас смею возложить надежды мои, и прошу вас быть мне
заступником во всех моих начинаниях. Посему, молю, чтобы вашей милостью, или
хотя бы в вашем присутствии, книга моя получила хороший прием, и чтобы при
помощи вашего суждения она сделалась более приятной для принца, и из почтения к вам
потерпела бы меньше вреда от завистников – если появится кто-либо из таковых!
Однако и вам, и кому бы то ни было другому, кто выступит в качестве читателя или же,
наверняка, критика этой книги, следует знать, что если вы обнаружите события,
записанные здесь, не в той последовательности, в которой они происходили на
самом деле, или что какие-то из них были случайно пропущены, вину за это
следует приписать не мне, но тем, кто поведал мне об этих событиях, ведь самого
меня не было в те времена, когда происходило все это. Ибо вам следует знать, что я прибыл из мест по ту сторону
гор/Альп (transmontanis partibus), и апулиец я совсем
недавний, а уж сицилиец - тем более. Ну, а если жалобы коснутся моего
грубоватого стиля, то вам следует знать, что хотя ручей и мог бы быть чище, то
есть я мог бы и впрямь шествовать более величественной поступью, однако принц
сам побудил меня писать словами ясными и простыми для понимания, дабы значение
написанного было очевидным для всякого. Потому, какую бы вину ни приписали мне,
ищу убежища под сенью вашей защиты, ибо положившись на ваше великое содействие,
я мог бы меньше опасаться тех, кто желает вонзить свои зубы в меня и причинить
мне вред, и, при такой поддержке, быть более приятным принцу.
Всем
тем, кому на Сицилии повсеместно дано имя епископа или церковника, брат Гофри
Малатерра (frater Gaufredus
Malaterra)
представляется, подписываясь своим именем. Сложился обычай, идущий от древних
философов через последующие поколения, что подвиги храбрецов следует записывать
и передавать потомкам. Тем самым, деяния, которые следует помнить, а также те,
кто их совершили, избегают того, чтобы оказаться преданными забвению; и, более
того, позволяет тем подвигам, которые были доверены письму, и о которых читают
и знают грядущие поколения, сделать тех, кто совершил, как будто снова живыми
памятью об их жизнях. Так утверждает
Саллюстий
(Sallustius) – автор весьма почитаемый
историками – когда пишет в начале своей книги следующее: “Каждый муж, жаждущий
превзойти животных, должен изо всех сил стараться избегнуть того, чтобы жизнь
его проходила в безвестности как у зверей полевых, которые роют землю мордами
своими и суть рабы живота своего. ”
Наиславнейший
принц Рожер (famosissimus princeps Rogerius) научен множеством авторов, которые имели
обыкновение зачитывать ему истории древних. По совету своих приверженцев он
решил записать для последующих поколений свои победы, добытые перед лицом
великих трудностей и опасностей, а именно завоевание силой оружия сначала
Калабрии, а затем и Сицилии, и он наставил меня подготовиться к тому, чтобы
записать сие. В виду тех благ, коими он уже пожаловал меня, я не в том
положении, чтоб отказываться делать то, что он наставил меня исполнить. Но
приступаю я к своему заданию со смирением, ибо речи моей не хватает учености, и
скудны мои средства выражения. Это как если бы я пребывал посреди весьма
глубокого озера, не умея плавать. Но также я весьма опасаюсь вашего гнева на
меня, тем более что вам, погруженному в чистейший фонтан искусства литературы,
а не мне, страждущему хлеба подобного знания, вот кому следовало бы готовиться
к такому заданию.
Я
прошу, чтобы милостивое доброжелательство этого последнего рода людей было
даровано мне. Но буду считать, что все, что бы ни высказал я, нуждается в вашем
исправлении и украшении цветами вашего знания: так же как тот виноградник, что
растили и поливали вы, применяя вашу ученость, мог бы принести более обильный
урожай, и мог бы обрести большие похвалу и благорасположение у принца.
Книга I
(1) Земля Нормандия (Normannia patria) находится в Галлии (in partibus Galliae), но не всегда она
называлась Нормандией. Когда-то она, как и все, что ей подлежит, была частью
царского владения короля франков (regalis … regum Francorum fiscus), называвшегося общим именем Франкия (Francia); так был до тех пор, пока
храбрейший вождь
Роллон (Rodlo, dux fortissimus) не приплыл отважно к
христианскому берегу из Норвегии (Norveia)
со своим флотом, сопровождаемый мощной дружиной. Он опустошил Фризию (Frisiam) и другие приморские области на западе, и, наконец,
достиг порта, где река Сена (Secana
fluvius)
стекает в море. Флот великий его заплыл вверх по этой реке во внутреннюю часть
Франкии, и, видя сколь плодороднее эта местность прочих областей, где они
побывали, он замыслил захватить ее и присвоить. Ибо это земля с реками
обильными рыбой и лесами полными диких животных, плодородная и пригодная для
зерна и прочих посевов, с обширными
лугами для пропитания скота, что весьма потворствует пробуждению жадности. И
потому, пристали они к каждому из берегов и приступили к подчинению жителей
этой области своему закону.
(2) Король
же, который в то время правил Франкией,
Людовик
(Ludovicus),
как я полагаю (на самом деле,
Карл
III Простоватый), поначалу рассвирепел, узнав о врагах, вторгшихся в пределы его
империи (imperii), набрал войско, выступил
против врага и назначил герцога, которому предстояло изгнать их из его земель.
Однако позднее он понял, что невозможно исполнить сие без множества жертв из
числа его мужей. Опасаясь превратностей войны и желая уменьшить кровопролитие
среди своих приверженцев, он держал совет и заключил мир. Приняв службу,
предложенную ими ему, он предоставил им большую часть той земли, что они
захватили, в бенефиций (in beneficium).
Земля,
что была им дарована, простиралась [на запад] от сельской общины
Понтьё (pago
Pontiniensi) и
соседствовала с Английским морем (mare Anglicum), которое пролегает по северной стороне
между нею и Британией (Britanniam), а также
образует ее западный предел. На юго-восточной границе ее находилась община
Мэн (pago Cenomanico), и дальше граница та
доходила до
Шартра (Carnotensem), от Шартра до
Аббевиля
(Velcasino) и
Бовэ (Belvacensi), и далее [вновь] до Понтье
(Pontinum).
Герцог Роллон (Rodlo dux) получил вышеозначенную
землю от короля франков как наследственный феод (haereditali feudo), затем он распределил его среди своих приверженцев [в разных долях] в
зависимости от того, насколько он близок был с ними, оставив себе наиболее
ценную часть.
Раз
уж мы описали вкратце ту землю, которой владели они, теперь подобает немного
сказать о характере этих людей.
(3) Род этот самый коварный, вред приносящий
усердно, ищущий как бы обогатиться за счет других, а не от отеческих полей.
Жаждут они и [воистину] жадны до прибытка и власти, лицемерны и лживы во всем,
но между щедростью и скупостью пребывают в среднем течении реки. Вожди их,
однако, бывают весьма щедры, когда стремятся обрести доброе имя. Знают они, как
подольститься и весьма склонны к развитию красноречия, так что заслушаешься
даже их юношей, будто риторов (rhetores) бывалых. И если только не
содержать их в рабстве ярмом правосудия, они – народ самый разнузданный. Когда
обстоятельства того требуют, они готовы мириться с тяжелой работой, голодом и
холодом; но больше они склонны к занятию охотой и сокольничеством, и радость
находят в роскошной одежде и сложном убранстве коней своих и украшении прочего
вооружения. Имя страны своей возводят они к собственному имени: north в языке
англичан (anglica lingua) означает ‘северный ветер’
(aquilonaris plaga – букв. удар
Аквилона), и поскольку пришли они с
севера, то и называются норманнами, а земля их – Нормандией.
В
этой провинции есть город, что называют
Кутанс
(Constantinum), а на его территории есть
деревня (villa) именуемая
Отвиль
(Altavilla – букв. ‘высокая деревня’); названа так она не столько из-за высоты какого-то
холма, на котором стоит, а скорее, как нам представляется, в предзнаменование
необычайной удачи и большого успеха грядущих наследников этого селения, которые
божьей помощью и собственным рвением возвысились постепенно до высочайших
вершин. Нам неизвестно, видело ли божественное провидение нечто приятное ему в
предшествующих поколениях, или предвидело это в их потомках, явившихся после,
или же сразу и то, и другое, однако оно подняло этих потомков до великого
состояния, так что они, также как это
было обещано
Аврааму,
выросли в великий народ и распространили власть свою силой оружия, подчиняя
себе выи многих народов, как мы разъясним это постепенно в дальнейшем.
(4) Был один рыцарь довольно знатного рода,
владевший этой деревней по праву наследства от предков своих. Его звали
Танкред
(Tancredus), и
он женился на женщине по имени [Мориелла] ([Moriellam]), которая славилась родом и
добрым нравом, и с течением лет он обрел от нее законным путем пятерых сыновей,
будущих графов (comites), а именно:
Вильгельма
(Willelmum), известного как ‘Железная
рука’ (Ferrea-brachia),
Дрого
(Drogonem),
Гумфрида
(Humfredum), Гофри (Gaufredum) и Серло (et Serlonem).
(5) Они видели, что их собственных земель
для них недостаточно, и когда придет время делить их наследство, мало того, что
наследники будут спорить о долях друг с другом, но и наделы те выйдут не
слишком большими. И вот, чтобы в будущем не приключалось бы так, как было бы с
ними, они обсудили этот предмет меж собою. И порешили, что коль старшие были в
ту пору сильней своих младших, то им предстояло первыми землю родную оставить и
отправиться в другие края искать удачу силой оружия, и в конце концов Бог
привел их в Апулию, провинцию Италии (Apuliam, Italiae provinciam).
(6) Стало известно им то, что вследствие
всяческих споров между двумя известными принцами, капуанским (Capuanum) и салернским (Salernitanum), вражда разразилась. Узнав
же, что
Капуя
по дороге, которой пришли они, была из двух мест к ним ближайшим, они
направились к
принцу
ее, готовые биться в надежде на прибыль. Недолго они оставались там, беря с
него плату и исполняя свой долг с усердием. Узнав насколько прижимист принц
Капуи, они покинули его и перешли на другую сторону, нанявшись к принцу
Салерно. Тот принял их подобающим образом, ибо их воинская слава уже сделала их
безмерно известными по всей Апулии, и тем более, потому что они оставили
принца, врага его, и присоединились к нему. Преданность их поощрялась щедрыми
подарками, они же подвергли опустошению капуанцев частыми набегами всякого
рода, посеяв по всей их провинции такой ужас, как если бы там разразилась чума.
Повсюду отмщая ущерб, понесенный принцем Салерно, они продолжали усердствовать
неустанно, и усмирили тем всех восстававших на принца, и успокоили все окрестные
земли.
Ломбарды
(Longobardorum) - воистину род весьма
ненадежный, всегда с подозрением взирающий на честного мужа. В свите у принца
тайно [норманнов] тех осуждали, огрызаясь на них (грызя их зубом враждебным), и
предлагали ему изгнать их во избежание злодейства, возможного в будущем.
Добавив к сей клевете от злобы врожденной своей, они полагали, будто народ,
сочетающий хитрость и доблесть [strenuitas] подобные, мог бы
коварством своим изгнать принца и захватить себе в собственность его
наследственное владение. В конце концов, разум принца был поколеблен подобными
измышлениями, и с легкостью обратился против них. Однако при том, что принц
пребывал по влиянием нечестивого совета мужей сих и согласился исполнить то, к
чему они побуждали, он все же боялся их доблести, и избегал обнаруживать свои
истинные намерения.
(7) Грек, именем
Маниак
(Maniacus),
которого
император
Константинополя поставил правителем тех областей Калабрии и Апулии, которые
подлежали ему, замыслил поход для завоевания Сицилии и искал подмоги повсюду.
Так вот, он от имени императора обратился к принцу Салерно, имевшему к
императору расположение, с просьбой прислать тех мужей, чьей помощью, как было
известно, тот покорил врагов своих, дабы они помогли и священной империи. Он
обещал им щедрое вознаграждение. Принц ухватился за эту возможность избавиться
от них достойным образом, и тут же ответил согласием на эту просьбу. Он сам
побуждал их к тому, для чего сулил им
награды. И говорил им речи, и даже обещал [помощь] своих собственных мужей.
Наконец, они закончили все необходимые приготовления и отправились на
соединение с
Маниаком,
в прочем, не столько по приказу принца, сколько соблазненные надеждой получить
обещанные им вознаграждения.
Маниак
был несказанно рад их приходу, ибо немало рассчитывал на их содействие. Он
вышел в море с огромным войском и пристал к Сицилии. Первым делом он напал на
Мессину (Messanam), поскольку она
располагалась совсем неподалеку от берега, к которому пристали они, и принудил
[ее обитателей] обсудить условия сдачи. Ибо наиболее мужественные воины (milites) из мессинцев сделали вылазку и встретили греков
великим сражением, греки же отошли, предоставив поле битвы нашим /мужам/ (nostris). Мессинцы дотоле не испытавшие нашего мужества (nostrorum strenuitate), сперва взялись биться
отчаянно. Однако, увидев что их атакуют необычайно жестоко, как будто отпрянули
от этого воинственного духом нового народа, показали нам спины и убежали в
ближние городские пределы, оставив дальние.
После
того, как наши /мужи/ отличились при взятии города, стал их ценить Маниак,
поощряя их рвение дарами и обещаньями. Затем они выступили с тем, чтоб занять
более отдаленные области Сицилии, и объявились в Сиракузах (Syracusam). Горожане устроили вылазку и дали сражение мужам Маниака. Аркадий
(Archadius)
[алькаид],
что правил тем городом, устроил /мужам/
нашим битву жестокую, убив из них многих. Вильгельм, сын Танкреда,
известный как ‘Железная рука’, придя в непомерную ярость, ринулся храбро к нему
и мощным ударом сразил его насмерть. Подвиг сей был восславляем и почитаем и
греками, и сицилийцами. Сицилийцы набрали войско почти в 60 тысяч мужей, и
попытались дать бой Маниаку и его мужам у
Тройны.
Тогда гордый воинской славой Вильгельм, сын Танкреда, искусно владевший
оружием, пошел во главе войска греков и начал сражение, ввергнув в него врага и
своих соплеменников, прежде чем сами греки прибыли на поле боя. Своей храброй
выходкой он сразил многих, а прочих понудил бежать, и вышел победителем. /Мужи/ наши преследовали врага, в то время
как греки, явившись на бывшее место сражения, стяжали добычу. Разделив ее между
собою, они не оставили нашим /мужам/ ничего, пока те гнались за врагами.
(8) Когда возвратились наши /мужи/ из погони
за врагом и поняли, что случилось, весьма огорчились они. Послали они одного
итальянца из наших по имени Ардуин (Harduinum quendam Italum), умевшего изъясняться по-гречески, на переговоры к
Маниаку. Он должен был испросить у того часть добычи либо немедленно, либо
[хотя бы] по должной оценке всех их стараний. Однако военачальник пришел в
ярость, расценив это как оскорбление своей власти, поскольку в его праве было
распоряжаться добычей, как ему было угодно. Он приказал в наказание прогнать
Ардуина палками через лагерь, к унижению также и наших мужей. Когда возвратился
Ардуин с такими известиями, наши восприняли их чрезвычайно враждебно и уже было
решили напасть на греков. Ардуин их едва удержал, предложив замышление получше,
а именно: скрывая свой гнев он
обратится к Маниаку с великим смирением. Рассеяв его подозрения, он у писца (notario) Маниака, с которым он
дружен, возьмет бумагу/расписку (chyrographum), которая им позволит по взятии города
переправиться обратно через пролив (Farum).
Так он задумал, а Маниак не зная об этом, принялся восхвалять благородство
этого рыцаря (militis) и сулить подарки ему,
правда, среди своих он смеялся над ним и глумился. Когда Ардуин, сделав вид,
будто имеет дело в Калабрии, получил ту бумагу (cartulam)
у писца, наши мужи тайно бежали ночью в Мессину и переплыли пролив невредимо.
Они направились в Апулию, спешно пройдя по Калабрии, грабя на своем пути все
места, про которые им было известно, что они подлежат грекам. Так поступали
они, пока не достигли Апулии. Но, зная о ненадежности принца
Гвемара,
они не вернулись к нему, а решили вторгнуться в эту провинцию (provinciam)
и подчинить ее себе полностью.
(9) Не имея крепости (castro), которой они могли бы
защитить себя от обитателей той местности, они построили крепость (castrum), которую назвали
Мельфи. И было там всего-то пять сотен
рыцарей/воинов (milites), когда греки
(Graeci)
правившие той землей собрали огромное войско в Калабрии и Апулии, исчислявшееся
шестьюдесятью тысячами вооруженных мужей/воинов (armatorum), и выступили на них,
намереваясь изгнать из страны их. Вперед же они пустили посла (legatoque), чтобы он предложил им на
выбор сражение на завтра или же перемирие с тем, чтоб они перешли границу
обратно невредимые. Посланник, направленный с тем поручением, был верхом на
коне красы необычайной. Один из норманнов, Уго прозванием Тудебус (Ugo, cognomento Tudebusem), принялся похлопывать этого коня. Хотелось ему о
себе и товарищах грекам поведать нечто ошеломляющее, такое, что напугать их
могло бы, и он ударил коня в шею голым кулаком и одним тем ударом сбил с копыт
его, ибо тот был уже мертв. Другие норманны к нему подскочили поднять упавшего
наземь вместе с конем и лежавшего замертво грека, хотя он и не пострадал, а
лишь испугался. Коня между тем подтащили к обрыву скалы и сбросили вниз. Грек же,
пришедший в себя участием норманнов, получил от них коня лучше прежнего и донес
своим сородичам, что те готовы на битву. Однако когда он поведал вождям своего
народа, что с ним приключилось, тех поразили ужас и восхищение. Они сберегли
эти сведения между собой, опасаясь, что выскажи вслух они это, войско их может
с испугу броситься в бегство. Утром же, на рассвете они подверглись нападению
норманнов и храбро сражались. Обе стороны бились жестоко. Из сыновей Танкреда в
сражении том были Вильгельм Железная рука и граф (comes) Дрого, поскольку в то время другие их братья им
еще не последовали. Два сих отважнейших рыцаря воодушевляли своих спутников и
сами храбро сражались, повергая многих врагов, пока наконец-то не обратились
оставшихся в бегство. Добившись победы они гнали их, добивая отставших, также
немало врагов утонуло, пытаясь переплыть реку
Оливенто
(Olivetum).
(10)Поверженные,
хоть они обессилены были, воодушевили друг друга и, набрав еще большее войско,
изготовились к битве. К ним примкнул Дукеан (Duceano – катепан Михаил Дукиан), направленный с этим заданием константинопольским
императором. Норманны без промедления вышли на них и храбро их встретили в
битве при Монтепилозо (Montepiloso). Не являя ни малейшего
страха перед сражением, они стремились к нему, будто в том был их собственный
выбор. В той битве греки, вопреки своему обычаю, держались храбро, так что
норманны начали слабеть, неся большие потери. Вильгельм был мучим
четырехдневная лихорадкой
(quartanae febris), не мог он участвовать в битве из-за этой ужасной
болезни. Он лежал там неподалеку едва ли не мертв. Но видя, что мужи его
позабыли про смелость и близки к поражению, вынужден был он гневом и
возмущением позабыть о болезни терзавшей его. Схвативши оружие, будто бы лев разъяренный бросился он в гущу
врагов. Сплотил он мужей своих вновь ободряющей речью и доблестным руководством
своим обратил врага в бегство. Военачальник их, герцог Дукеан (duce Duceano), оказался мужем трусливым
и был забит словно бык (bove). Люди его были в отчаянии
и не могли поверить в свою злую судьбу (fortunae minus). Они укрепили свою твердыню
(castra),
и не решались более биться с норманнами вне стен, за которыми можно им было
укрыться, но даже стены их защитить не могли, ибо норманны теперь совершали на
них частые и разрушительные набеги. Уничтожая виноградники и оливковые рощи,
забирая их стада коров и овец (armenta
et pecora), как
и все прочие припасы, в которых они нуждались, не оставляя ничего из того, что
было вне стен их крепости (castra). Воистину войско их
окружило ту крепость (castra), куда укрылись греки, и нападали на них осадными орудиями (machinamentisque), для коих имелись у них и
умелые мастера (artifices), и средства для оснащения (aptatis). Стены и башни были разрушены градом ударов, а их основания –
подкопаны. По сокрушении стен они получили возможность идти на приступ, так что
они захватили их всех. Так пришли к мысли норманны, что могут взять и другие окрестные замки (castra) и утвердить свою власть
также над ними.
(11) Младшие братьи, до той поры принуждаемые
юностью их оставаться дома, слышали вести о том, как их старшие, ушедшие раньше
их, сумели возвыситься доблестью до вершин чести и власти (dominationis), и, как только позволил им
возраст, последовали за ними. Дома остались лишь двое, дабы семья не утратила
наследственные владения, которые им отходили. Отбывавшим едва удалось убедить
их остаться, но все же сумели они одолеть их, пообещав, что если у них случатся
прямые наследники, то они также обретут долю в том, что будет добыто. Но,
поскольку то был бы труд утомительный - рассказывать все, что они совершили в
Апулии, позвольте лишь вкратце сказать, что не только мы, но и самые
обстоятельства/ самые факты/ (etiam
res ipsa)
свидетельствуют, что они подчинили всю эту страну себе силой оружия. Великое
множество их сородичей и соотечественников (compatriotarum), и даже людей из окрестных
земель, последовало за ними в надежде добычи, они же к ним были необычайно
щедры, давали коней им, оружие и одежду и всякого рода подарки/услуги (muneribus). Отдельным из этих мужей они подарили обширные
земли, предпочитая подмогу доблестных воинов мирским богатствам, благодаря чему
ни одно из их предприятий не обернулось неудачей. Так обрели они через Евангелие (evangelicum), где сказано: ‘давайте,
и дастся вам’ [от Луки vi.38]; ибо чем более щедрыми
были они, тем становились богаче.
(12) И вот граф (comites) Вильгельм, старший из
братьев, заболел и скончался, и все норманны простерлись в печали, ибо они
сомневались будет ли еще когда-нибудь среди них муж той же мудрости, столь же
усердный с оружием (armis strenuum)
и столь же щедрый и добрый, любезный для всех.
Но после того, как они отправили
погребальный обряд самым тщательным образом и с плачем великим, согласно обычаю
их, второй его брат, Дрого взял на себя правление Апулией. Если дозволено нам
рассказать о нем кратко, он был муж достойный всяческой похвалы. На совете
апулийцев с норманнами он назначил своего брата
Гумфрида
Абеларда (Umfredum Abagelardum),
мужа большой мудрости, графом в замок (castrum)
Лавелло
(Lavel),
и он же направил Роберта Гвискара в Калабрию, даровав ему замок (castrum) под названием Скрибла (Scribla) в долине
Крати (in valle Cratensi), чтоб нападать оттуда на
народ
Козенцы/козентинцев/ (Cusentinos) и всех, кто еще держался в
Калабрии обособленно.
(13) Ломбарды Апулии – род самый неверный, так
что они тайно условились перебить всех норманнов в Апулии повсеместно в один
день. В назначенный день тот граф Дрого
был замке Монте Олео (castrum Montis Olei – «Масличная гора»), имя которого местные
обитатели переделали в Монтилларо (Montolium). С рассветом направился он по своему обычаю в
церковь. Когда он входил в нее, муж именем Рисо (Risus), из ближайших спутников (compater) графа, присягавший на верность ему, стоял,
притаившись за дверью, и он вероломно заколол графа. Так же были убиты и многие
мужи его, мало кто спасся. Многие пали в Апулии от этого заговора. Тогда
Гумфрид
Абелард (Umfredus Abagelardus),
разгневанный брата убийством, заявил о
правах своих и устремился к замку, которым прежде владел его брат; норманны,
уцелевшие в том страшном заговоре, присягнули ему. Он выступил с намерением
отмстить гибель Дрого, и после долгой осады взял замок (castrum), в котором был убит его брат. Каких только мук не
причинил он убийце брата и пособникам оного, их кровь утолила злобу и горесть,
что до тех пор были в его сердце.
(14) Но апулийцы все же не отказались от своих предательских замышлений. Отправили тайных послов они к папе Льву IX (nonum Leonem apostolicum), призывая его с войском в Апулию, утверждая, что Апулия жаждет его правления и что во времена его предшественников она находилась в ведении Римской церкви; мол, они же сами ему и помогут, а норманны те – трусы, силы ослабли их и малы числом они. Хоть он и был благоразумнейшим из мужей, но, как бывает, попался в плен честолюбию, положившись на помощь ломбардов. В подмогу ему император прислал войско алеманов/германцев (Alamannorum), и он явился в Апулию, полагаясь на помощь ломбардов. Однако граф Гумфрид держался как подобает, предпочтя жизнь закончить достойно, но избежать посрамления. Войско собрав, он храбро пошел на врага. Построив порядки, он начал бой по своему обыкновению - смело возглавив первое наступление. Ломбарды в испуге попытались спастись бегством, предоставив сражаться германцам (Alamannis). И те, доверившись своему оружию, бились храбро, однако победа досталась норманнам, германцы же были убиты едва ли не все. Папа (Apostolicus) искал спасения жизни в бегстве и укрылся в городе области Капитаната (Capitanatae), называвшемся Чивитате (Civitata). Враги последовали за ним и приступили к осаде, делая насыпи и ставя осадные орудия (machinamenta) как будто для штурма города, пугая тем горожан и вынуждая их выдать папу. Люди же, ненадежные как и всегда, склонны искать были вовсе не договора приятного папе, но лишь собственной безопасности, так что изгнали они его за ворота. Там он был встречен врагами, но, из почтения к святому Римскому престолу (Sanctae Romanae Sedis), они пали ниц к стопам его в преданности великой, моля о прощении и благословении. Он был доставлен ими смиреннейшим образом к месту, где находился их лагерь с палатками. Папа был благодарен им за почтение и доброту и дал им прощение за все их обиды, , и благословил их, и даровал им все земли ими добытые, а также и те, что могли бы добыть они впредь в Калабрии и на Сицилии, дабы они были феодом наследственным от Святого Петра (de sancti Petri haereditali feudo) для них самих и их потомков. Случилось же это около 1053 года (circa annos MLII[I]).
(15)На обратном
пути папы в Рим граф Гумфрид сопровождал его со всеми возможными почестями,
которые тот только мог пожелать. Получив же свободу вернуться, он снова прибыл
в Апулию, где нашел всю страну спокойной и послушной ему, и долгое время правил
там с миром. И почти что во все это время не было там ни разбойников, ни
грабителей, и не находилось того, кто посмел бы оспорить его правление. Он
сделал графами (comites) двух своих братьев: Можера в Капитанате (Malgerium Capitanatae), а
Вильгельма в
Принчипате (Willelmum vero in Principatu). Можер, однако, скончался,
оставив страну свою всю брату Вильгельму. Вильгельм же ее уступил своему
любимому брату Гофриду (Gaufridum).
(16) Роберт Гвискар в то время
обитал в Скрибле, храбро нападая на калабров (Calabros). Видел он,
/люди/ его (suos)
слабеют из-за того, что местность и
воздух там нездоровые, так что стремился он добыть место получше. Но далеко не
ушел он, трусу подобно, кто отступает, обходя неприятелей, но при этом как
будто идет на врага, так же и он перешел в близлежащий замок (castrum) с названием Сан Марко (Sancti Marci), и укрепил его.
Однако, когда был уже обустроен тот замок, не смог раздобыть он припасов ему,
ибо окрестные жители перенесли все имущество их в соседний замок, чтобы не дать
его людям забрать его. И вот как-то в вечер слуга, в чьем ведении был его дом,
спросил его, что он и его рыцари (milites), собираются есть на другой
день, сказав это он не имел ни какой-то еды, ни денег приобрести ее, а даже
если бы деньги и были, не знал он и места такого, куда можно было бы с ними
пойти безопасно. Было у Гвискара шестьдесят неких мужей, называвшихся славянами
(Sclavos),
хорошо знавших Калабрию, дарами и обещаниями еще больших даров столь крепко
привязанных к нему, что могли бы сойти и за братьев. Спросил он, известно ли им какое-то подходящее место, где мог бы
найти он добычу. Те отвечали, что за горами высокими-превысокими и далее по
дороге обрывистой вниз в долинах глубоких-преглубоких (т.е. за горами, за долами! – славяне
все-такиJ) известна им добыча превеликая, но что невозможно
ее вынести оттуда, избежав больших испытаний. Говорят, что Роберт на это
ответил: “О сколь же жизнелюбивы мои спутники (fautores)! Ужели чтоб избежать опасности и Гвискару, и
вам предстоит голодать! Лучше уж для пропитания мы подвергнем себя
превратностям судьбы (dubia fortuna) и,
быть может, даже смертельной опасности. Ведь тот, кто дерзает, часто
возвращается с триумфом (triumphaliter), но
что-то мы не слыхали ни разу, чтобы кого-нибудь славили за то, что он умер от
голода! Идем же – говорю вам – ночные грабители (nocturni praedones)! Вино сделает калабрийцев не столь бдительными,
раз уж сегодняшний день они отмечают как праздник, то по обыкновению предаются
еде и питию. Вперед! За мной вооруженные рыцари!”
Была уж готова и даже разобрана постель его, но восстал
он в ночи, неведомый никому, и облачился как будто для бегства, одевшись в
рванину и обувь, что в употреблении у них. Вышел он в окружении спутников и на
всем их пути в ту долгую ночь оставался не узнанным. Не желал он себя
обнаружить, на случай коль схватят их, ибо спутники его были из того же рода
[что и местные обитатели?], потому-то он и не доверился им до конца. Наконец,
они прибыли к месту возможной добычи, и набрали всего там, что только сумели
найти. Тогда он частыми прыжками и потрясаньем копья понудил их поспешить с
отступлением. Но до рассвета еще те, у кого они взяли добычу, узнали об этой
потере и отрядили в погоню две сотни воинов, чтоб возвратить ее. Гвискар узрел
приближение погони, но также он слышал, что его спутники (socios) ободряют друг друга,
воодушевляя держаться храбро и не лишиться добычи, так что решил он открыться
им. Сказал Гвискар: «Вот он я, соучаствую в вашей работе! И пребываю в той же опасности, что и
вы! Укрепим же сердца и нападем на врагов наших. С богом, удача к нам
благосклонна, мы одолеем легко!» Сказав так он яростно бросился на врагов и
сразился с ними, и многих убил, других же взял в плен, а прочих обратил в
бегство; так он и стал победителем. Столь славной добычей он превратил своих
пеших воинов (peditibus) в конных (equites), и
раз уж теперь он не опасался, то вышел вперед вместе в пленниками, оставив
часть мужей позади, чтобы они несли награбленное. Поскольку уже рассвело, его
рыцари смогли разглядеть мужей в доспехах и приняли их за врагов приближающихся
к их стану, но хуже того, им неведомо было, куда делся их господин, так что они
устроили перекличку (clamore) по
замку (castrum)
пытаясь его разыскать. И не найдя огорчились весьма, но все-таки смело вышли из
замка (castrum) и
поспешили напасть на мнимых врагов. Пришпорив, Гвискар тогда выгнал коня, на
котором он ехал, вперед, крича во весь голос «Гвискар!» Признали его, и его появление,
а также удача вселили в них радость. Но все же сурово его упрекнули за то, что
предпринял такое, и наказали ему не пускаться в подобное впредь, дабы удача,
что нынче ему улыбнулась не изменилась бы к худшему в новой попытке. Так этот
замок обогатился награбленным и выкупом за пленников, калабры (calabros) же
продолжали терпеть набеги частые и разрушительные.
(17) Не гоже умалчивать также о
том, как захвачен был им
Петр из Тиры (Petrum de Tira), который жил в
Бизиньяно (Bisinianum). Петр был воистину
богатейшим из бизиньянцев, а кроме того превзошел он всех прочих мужей там
мудростью с мужеством, во всем преуспел он. Он и Роберт Гвискар имели обычай
встречаться, как для суда (quasi ad placitum),
чтоб разбирать всевозможные споры, случавшиеся меж людьми их. Было известно
Гвискару, что Петр обилен деньгами, а
также что он - водитель для прочих в замке, так что задумался он, как бы взять
этот замок и наложить свои руки на деньги Петра. Долгое время на тем размышлял
он и вот, обсудив это все со своими мужами, встретил его как-то раз на равнине
вне крепости Бизиньяно, там, где привыкли они вести свои разговоры. Мир же у
них, между прочим, не был условлен. Видя толпу, пришедшую вместе с Петром,
Гвискар послал гонца с предложением, ибо не жаждал он оказаться в толпе той,
возникни какой-нибудь спор, покинуть им своих спутников (sociis) и встретиться для разговора
вдвоем посередине. Своих же, однако, он предупредил о том, что задумал, так что
они мгновенно могли бы явиться ему на подмогу, коль будет нужно. Петр
согласился на предложение Гвискара, отослал своих спутников, ни о чем не
подозревая, и вышел встречать его на середину равнины. Встали они и говорили долгое время, а когда
собрались расходиться, Гвискар, уже приглядевшийся к огромным размерам телесным
Петра, но положившись все же на силу свою, а был он всегда в высшей степени
самонадеян и дерзок, верша свои подвиги,
обхватил его туловище и понес его на плече в направлении своих. Спутники и того, и другого бросились к ним:
бизиньянцы (Bisinianensibus) – Петра выручать, норманны –
на помощь к их господину. Гвискар, между тем, Петра, чьи попытки противиться
были слабы, то нес, то катил, то тащил в направлении своих. И вот уж калабры
отчаялись за Петра и не вступая в сражение с норманнами в замок обратно бежали
к себе в Бизиньяно.
Празднуя, будто они победили в сражении, норманны Петра
привели в замок Сан Марко (castrum
Sancti Marci). Там содержался в плену он довольно долгое время. Лишь
после уплаты немыслимых денег он смог наконец обрести свободу, однако вернуть
себе власть над замком уже не сумел, не согласились на то его граждане. Увидев
как действует Гвискар коварный в таких предприятиях, калабры, народ
боязливейший, затрепетали пред ним: воистину, говорили они, даже с оружием
равных ему нет ни силой, ни хитростью.
Итак, получив эти огромные деньги, Гвискар щедро
вознаградил своих и, тем самым, упрочил их преданность. Он продолжил нападать
на калабрийцев (Calabrensesque), и
так ослабил их набегами каждодневными, что принудил жителей Бизиньяно, Козенцы
и
Мартирано
(Bisinianenses et Cusentinos et
Marturanenses) и окрестные земли провинции к договору, согласно
которому они, сохраняя за собою их замки, платили только ему и службу, и
подать. Они поучались ему в том и клятвами, и заложниками.
(18) Граф Гумфрид правил
Апулией славнейшим и достойным похвал мирным образом. Однако болезнь постигла
его, и – как ни больно о том говорить – он скончался. Гвискар в то время
находился в Сан Марко. Услышав о том, он весьма опечалился и устремился в
Апулию, где принят был знатными мужами (primatibus) из
страны его, избравшими его вместе своим господином и графом в земле его брата.
Он все там устроил и объединил Апулию в мире и покорности, но не сумел позабыть
тот замысел, что имел раньше. Теперь же, когда наделен он был властью над
областью более прежней и обрел большую силу, и, к тому же, немало воинов, с
которыми мог бы исполнить он то, что начал когда-то, и вот приступил он вновь к
осуществлению замысла. Войско собрал он и, приготовив все нужное для похода,
повел свои силы в Калабрию. Проследовал он через пределы Козенцы и Мартирано (Cusentinos fines et Marturanenses), и
после пробыл на постое два дня у горячих источников возле реки Ламиты (Lamita), чтобы дать войску отдых от трудностей утомительного перехода, а,
заодно, чтоб исследовать близлежащие земли. Затем он пошел на замок с названием
Скиллаче (Sckillacium), а
оттуда по берегу моря добрался до
Регия (Regium). Три
дня он провел исследуя подступы к городу, но понял, что не удастся склонить
горожан к сдаче ни угрозами, ни посулами, к тому же ряд дел в Апулии требовал
его участия, и он приготовился отступать. На обратном пути замирились и
поддались ему Неокастро, Майа и Каналеа (Neocastrum et Maia et Canalea).
(19) Младший брат его, Рожер, которого до той поры крепко держали дома
юный возраст и родительская привязанность, наконец-то последовал за ним и
прибыл в Апулию. Гвискар был необычайно рад его появлению, и принял его с должным
почетом. Ибо он был прекраснейший юноша, высокий и ладно сложенный, в высшей степени красноречивый, искусный в
совете, в делах дальновидный, нравом веселый, приятный для всех, сильный и
доблестный, в битве отважный; всеми этими свойствами он быстро обрел всеобщее
восхищение. Поскольку он равно был жаден до власти и славы, как свойственно его
возрасту, то стал привлекать к себе других деятельных юношей себе в сторонники,
и всем, что сам обретал, с ними делился щедро и вволю.
Желая сполна испытать стойкость и воинскую доблесть
брата, Гвискар направил его и шестьдесят рыцарей (militibus) в
Калабрию сражаться с многотысячным неприятелем. Тот взялся за дело отважно,
стал лагерем возле
Вибоны,
поставив палатки высоко на горной вершине, где был обзор вдаль и вширь, и где
мог бы он отбиваться от окрестных обитателей. Вести об этом распространились по
всех городам и замкам той области, и долине Салины (vallis Salinarum), где
все пришли в трепет. Прислали они гонцов с миром, принесли ему множество даров
и в своей слабости отдали на службу ему самый крепкий из замков, утвердив
договор клятвами и заложниками.
(20) Сделав ту область покорной
своим и брата прихотям, он направил гонцов к брату в Апулию передать ему вести
о том, что он сделал, а также немалые деньги, которые он приобрел. Сам же тем
временем он упрочил замок названием Никефола (Nicefola)
башнями и укреплениями, защитил его вооруженными рыцарями и снабдил его всеми
необходимыми припасами. Гвискар, получив деньги от брата и узнав о его доблести
[strenuitas],
премного был рад. Возжелав иметь с ним беседу, он велел ему поторопиться на встречу.
Рожер взял с собой шесть рыцарей, прочих оставив для охранения замка, им
обустроенного, и удержания провинции если случиться измена, и вышел встретиться
с братом в Апулию. Брат его принял достойно, поведали они вести свои и были
рады весьма беседе друг с другом.
(21) Он оставался у брата, пока
они вместе готовили все необходимое для похода. После чего перешли они горы
Калабрии (montium Calabriae) с
огромным войском как всадников, так и пеших воинов, и направились в
Регий (Regium). По
их прибытии в долину Салины Гвискар прознал, что жители
Регия
собрали припасы со всей округи в свой город и ничего не оставили его войску,
тем самым желая прогнать осаждающих голодом. Тогда он послал брата Рожера с
тремя сотнями рыцарей разграбить окрестности замка названием
Джераче (Geracium), строго ему наказав
доставить к
Регию
все те припасы, какие он только сумеет добыть. Сам же пошел дорогой прямой,
поспешив на осаду города.
(22) Рожер воистину постарался
для брата и ради всех исполнить то, что ему было поручено. Преодолев высочайшие горы и глубочайшие
долы, подобно пчеле, преданной и трудолюбивой, возвратился он к войску
отягощенный немалой добычей, и многое из того, что им прежде недоставало, было
теперь в изобилии. Гвискар тем временем видел, насколько малы успехи его против
города, и что предстоит его войску там задержаться до зимнего холода. Потому
снял осаду он и позволил всем разойтись по домам; сам же с немногими отправился
на зиму в Майду (Maiam).
(23) У Рожера не было чем
одарить своих рыцарей, а те домогались награды все более неумолимо, и он
обратился с тем к брату. Но тот поступил с ним словно совет нечестивых: будучи
щедрым с другими с ним он был строже, чем должно. Ибо он видел, что юные рыцари
Апулии всей сочувствуют не ему, а Рожеру, за его доблесть[strenuitas], и, опасаясь что брат
вознесется выше него, хотел он посредством нужды заставить его смириться с
малым числом последователей. Но Рожер был крепок духом, знал он, что брат
отнесся к нему как к подлому и недостойному мужу, но не как к тому, кто, как
он, восходил шаг за шагом к себе склоняя удачу. Так что покинул он брата во
гневе и вышел в Апулию.
(24)
Вильгельм (Guillelmus), их [другой] брат, граф
всего
Причипате
(totius Principatus),
услышав об этом, послал гонцов к Рожеру
с приглашением. Он обещал, что разделит с ним все, чем владеет, за исключением
жены и детей. Был по прибытии принят он как подобает, с почетом. Рожер пробыл у
него какое-то время, пока наконец не обрел замок
Скалеа (Scalea), откуда он совершил немало
набегов на Гвискара, опустошая соседные земли. Когда сообщили об этом Гвискару,
он собрал войско и выступил на осаду того замка и разорил оливковые рощи и
виноградники в окрестностях города. Однако Вильгельм обрушился древком дубовым
на его рыцарей и проредил их сплоченные ряды. Видя что он ни в чем не преуспел
против города, а силы его убывают день ото дня, Гвискар держал совет и, во
избежание бОльших потерь, отступил.
(25) Немного спустя, усилиями посредников мир на какое-то время был восстановлен
меж ними. По приглашению брата Рожер явился служить ему с шестьюдесятью верными
рыцарями, но в результате был ввергнут в такую нужду, что держался лишь грабежами,
что совершали его приспешники (armigerorum). Мы
говорим это не для того, чтоб его опорочить, согласно его наставлению мы будем
писать о нем и того более грубые и недостойные вещи, но чтобы всем было ясно,
сколь много ему пришлось приложить усилий и какие вынести муки, чтобы подняться
из бездны бедности к самой вершине богатства и славы. Был у него один приспешник
(armigerum), по имени Блеттин (Blettinam nomine), от кого ничего не скрывалось и кому говорил он,
что нужно украсть. В пору своей бедной юности муж сей, кому предстояло разбогатеть
и стать графом, возжаждал коней, что увидел как-то в одном из домов в
Мельфи (Melfam – в английском переводе
Амальфи). И
убедил он Блеттина пойти с ним похитить коней тех в ночи.
(26) Он оставался верен службе
у брата два месяца, за время коих ни он, ни люди его не получили ни малой
награды помимо единственного коня. Прочувствовал он на себе, не читая, ту
пословицу
Саллюстия,
что “стараться
понапрасну и, затратив много сил, пожинать одну только ненависть — полное
безумие” [“ЮГУРТИНСКАЯ ВОЙНА” III.3], тому же, кто состоит на
службе, необходима удача, и понял он, что удача не благосклонна к нему. Так
что, рассорившись с братом, расторг договор он, в то время бывший меж ними, и
возвратился в
Скалеа. И в ту
же ночь направил он своих рыцарей к замку названием Наренций (Narencium)
разграбить тот замок Гвискара и опустошить его область. Пока ожидал он в Скалеа
тех, кого он послал на грабеж, муж именем Бервенис (Bervenis),
явившись из Мельфи (a Melfa),
поведал, что некие купцы из Амальфи (melfetanos – в английском тексте Amalfitan merchants),
нагружены ценным имуществом, проследуют мимо замка из Мельфи в Амальфи (a Melfa versus Melfam - from Melfi to Amalfi). Рад
он весьма был услышать такое, вскочил на коня своего, и в сопровождении 13 рыцарей
встретил тех самых купцов между Гизуальдо и Карбонарией (Gisualdum et Carbonariam - between Gesualdo and Carbonara). Он
захватил и доставил их в Скалеа, забрав все, что было с собою у них, а кроме
того взял за них выкуп. Добытые деньги он щедро раздал, привязав тем к себе сотню
рыцарей, с коими затерзал всю Апулию частыми и пространными набегами, приведя
Гвискара в такое смятение, что тот, позабыв о завоевании Калабрии, едва не
утратил и то, что уже приобрел.
(27) В год 1058 случилось
великое бедствие, и бич гнева Божьего, вызванный, по вере нашей, грехами
нашими, был свыше ниспослан и сокрушал всю область Калабрии к ряду три месяца,
а именно март, апрель, май, да так усердно, что люди уверились в том, что им
угрожает тройная погибель, хотя и одна была бы опасна для жизни. В ту пору едва
ли хоть кто-то надеялся избежать всех трех напастей, бушующих одновременно. Ибо,
с одной стороны, меч норманнский свирепствовал беспощадно, с другой, голод
народ истощал повсеместно, а с третьей, болезнь ужасная, мало кому дозволявшая
остаться в живых, разразилась и
распространилась подобно огню непокорному в ложе из тростника. Те, кто
имели деньги, не имели того, что купить. Свободные люди детей своих плачущих
продавали в рабство за малую цену, но после найти не могли ничего из еды, чтоб
купить, и бессмысленность этой продажи лишь делала еще горше утрату детей; как
будто бы их поразило четвертое бедствие. People sold their weeping children from freedom into
slavery for paltry sums, but then could not find anything which they might
purchase for food, and their grief was made worse by their loss through this
profitless sale; it was as though they were afflicted by a fourth calamity. Поедание
мяса сырым и без хлеба вызывало дизентерию (dyssenteriam), убившую
многих людей, других же заставившую страдать селезенкой/безумием (spleniticos faciebat/
spleniticus >
splenicus = страдающий болезнью селезёнки; в
английском переводе - made others mad). Сим бедствием было нарушено
священное соблюдение Великого поста, установленное святыми и благочестивыми
отцами католической церкви, дошло до того, что не только молоко и сыр, но и
мясо ели даже те, кто, казалось бы, прежде был доброго нрава. Засуха забрала с
земли побеги благоуханной пшеницы, обычно кормившей их, если же вдруг удавалась
добыть и испечь немного пшеницы, испорченной инеем/снегом (pruina vitiati; в английском
переводе - winter wheat - озимая), запах ее казался скорее губительным нежели
питательным. Они пытались печь хлеб из осоки речной, древесной коры, каштанов и
желудей, дубовых орехов, подножного корма свиней, а также мякины, оставшейся после
просушки пшеницы, смешанной с просом. Сырые корнеплоды, съеденные с одной лишь
солью, запирая внутренности, вызывали вздутие животов и побледнение лиц. Матери,
движимы любовью, выхватывали пищу такую у детей прямо из ртов, ради заботы предпочитая
потаканию прямое насилие. Так что тройное бедствие это приносило новые плоды (**т.е.
другие губительные последствия). От этих новых плодов голод лишь нарастал, а
смертоносный меч заострялся. Ибо телам, изнуренным голодом и непривычной едой,
не меньшую опасность сулило переедание в тех редких случаях, когда пищи было
вдоволь.
(28) Калабрийцы, народ всегда
наиковарнейший, увидев, что братья в раздоре друг с другом, а потому ни один из
них не заявится к ним, стали пытаться сбросить с себя норманнов ярмо,
отказавшись выплачивать дань и служить им, в чем прежде поклялись. Изображая
притворную преданность, согласились они по договору отдать замок Новая крепость
(castrum Neocastrense), но
в тот же день шестьдесят норманнов, оставшихся там, были убиты.
(29) Когда сообщили об этом
Гвискару, тот видя, что теряет Калабрию, и что Апулия вся пришла в возбуждение,
направил посланников к брату и замирился с ним, даровав ему половину целой
Калабрии, от седловины (iugo)
между (горами) Монте Никифола (Nichifoli) и
Монте Скиллаче (Sckillacii), уже
обретенной местности, вплоть до Регия (Regium), обрести который еще предстояло.
(30) Роберт Гвискар имел жену
именем
Альберада
из славного рода, из прекрасного семейства, и был у него от нее сын именем Марк
(Marcum),
также звавшийся
Боэмонд
(Boamundum). Но
он (Гвискар) состоял с ней в кровном
родстве и, не желая идти против церковного запрета, расторг тот союз, и связал
себя узами брака с дочерью принца Салерно
Гвемара
(Gaimari, Salernitani principis) по
имени
Сишельгаита
(Sigelgaytam).
(31) В год 1058 от воплощения
Господа (Anno ab incarnatione
Domini MLVIII) перед тем, как было условлено обручение в Салерно, он
поручил за себя брату Рожеру исполнить свое обещание
Гизульфу,
брату девушки, разрушить два замка, которые брат их
Вильгельм,
граф Принчипате, построил в пределах его наследственных владений, и из которых
он много раз грозил
Гизульфу.
После чего он вернулся в Мельфи, и пышную свадьбу сыграли.
(32) Покончив с этим, Рожер
вернул брату
Вильгельму
Скалеа (Scaleam) в
знак доброй воли, и по призыву Гвискара отбыл в Калабрию. Он занял замок Милето
(Melitense – англ. Mileto),
назначенный ему братом в наследственное владение, и начал сражаться с мятежными
окрестными калабрами. В один из дней, когда он осаждал замок Оппидо, епископ
Кассано и
praesopus (**кажется, уникальный термин Малатерры) Джераче,
которого мы называем praepositum (в
английском переводе – provost – «настоятель»),
набрали великое войско и вышли напасть на замок называемый Сан-Мартино (Sancti Martini) в долине Салины (Salinarum), в год воплощения Господа
1059. Когда известили об этом Рожера, он снял осаду и спешно выступил к месту,
где, как он слышал, они пребывали. Напал на них, вынудил их ко сражению, окружил
их почти целиком, так что едва ли хотя бы один ускользнул; добычею этой,
конями, оружием сполна наградил он мужей своих. В итоге, Калабрия пусть до
конца и не покорилась, но все же, напуганная таким соседством, стала беспокоить
его меньше, чем прежде.
(33) Тем временем Роберт
Гвискар явился по просьбе брата его
Гофредо (Gaufredo),
графа
Капитанаты, помочь
ему против тех, с кем он сражался в области, именуемой
Кьети
(Tetium), куда он вторгся,
стремясь расширить свои владения. И поскольку он имел большое доверие к
доблести (strenuitas)
брата своего Рожера, то пригласил его явиться как можно скорее и сопровождать
его в этом походе. И тот, получив эту весть и поняв нужду брата своего Гофредо,
хоть и был занят собственными делами, тем не менее, по своему обыкновению быть более полезным друзьям, чем
себе самому, поспешил к брату на подмогу. Итак, они вместе собрали войско и,
выстроив его ряды, в помощь брату взяли приступом замок Guillimacum (в английском переводе - Guillimaco). Мужа, который правил прежде
тем замком, Вальтера (Galterium), они привели как пленника в
Апулию и выкололи ему глаза, чтобы в будущем, имея глаза, он, освободившись из
плена, не причинил бы брату их бед. У него была также сестра, уведенная в плен
с ним вместе. Говорят, она была такой красоты, что когда ей случалось купаться
в море или хотя бы опустить голень в обильную рыбой реку, рыбы так любовались
ее белизной, что их можно было ловить руками.
(34) Добыв с помощью братьев
замок Guillimacum (Guillimacum castrum) граф
Гофредо приступил к основательному завоеванию всей провинции Кьети (Teatinam). Роберт же Гвискар (Robertus vero Guiscardus)
вернулся в Калабрию с братом Рожером (Rogerio), и там разрешил все дела наилучшим образом для себя и
для брата. Дошел он походом до Регия (Regium), а
на зиму вернулся в Апулию, оставив в Калабрии Рожера.
И вот, по окончании зимы, горя великим желанием овладеть
Регием, он тщательно подготовил продовольствие и все прочие необходимые
припасы, собрал великой войско и выступил в Калабрию. Это было в год 1059 от
воплощения Господа. Он вместе с братом, которого взял он с собой, застал
врасплох Регий в ту пору, когда начинали вязать снопы, и осадил его. Защитники
оного бились так храбро, как будто спасали жизни свои, так что братьям мужей
своих приходилось увещевать наперебой, чтоб убедить их идти на приступ
крепости, при стычках же с врагами оба они и сами совершили немало смелых
воинских подвигов. Не скажешь про Рожера, будто он где-то скрывался, во всех
столкновениях был он во главе товарищей своих, и он же напал на того
храбрейшего мужа огромных размеров, кто причинил норманнам множество горьких
обид и внушал им всем ужас великий, древком дубовым/копьем своим/ (hastili robore) поверг он его и убил.
Гибель его так напугала оставшихся в замке, что, когда те увидели, как готовят
к захвату города осадные орудия (machinamenta), то пришли во смятение, не имея
более веры в своих воинов, и заключили соглашение, что двум мужам, по-видимому,
правившим прочими, будет дозволено выйти из города вместе со всеми их людьми, а
оставшиеся сдадут город, покорившись власти норманнов. Тех же, кто вышли,
приняли в замке названием Скиллаче (Sckillacium).
(35) Итак, получив этот город,
Роберт Гвискар исполнил свое давнее желание, и с триумфом и славою назначен был
герцогом (dux). С
великой щедростью отблагодарил он брата и все свое войско, чьей помощью он
достиг столь высокой чести, достойным вознаграждением; [после чего] он направил
брата и войско по всем городам и замкам провинции подчинять их его власти. Сам
он тем временем отдыхал от трудов в Регии.
(36) Рожер, однако, был также
искусен и войско вел мудро: в короткое время он где-то угрозами, где-то лестью,
добыл одиннадцать замков славнейших, так что уж в целой Калабрии не было замка,
который дерзал бы противиться, кроме Скиллаче, где заправляли те, кто вышел из
Регия.
37) Осадив же его (т.е. Скиллаче)
Рожер увидел, что взять его быстро нельзя, и что войско его будет только измождено
такими трудами. Поэтому он возвел крепость, расставив там воинов, напротив
главных ворот замка, чтобы оттуда тревожить Скиллаче, и снабдил тех воинов в их
укреплении припасами, войско же распустил, закончив поход. Когда те, кто прибыл
в Скиллаче из Регия, испытали на себе жестокие нападения тех, кого Рожер
оставил в новой крепости, то не в силах что-либо поделать долгое время ночью [однажды]
поднялись на корабли и бежали в Константинополь (Costantinopolim). Тогда люди Скиллаче (Sckillacenses)
обратились к Рожеру и заключили с ним мир, уступив ему замок, в год Господа
1059 (anno Domini MLIX). Так
вся Калабрия, притихшая пред взором герцога Гвискара и его брата Рожера,
замолчала.
(38) Однако, дабы никто не
подумал, будто бы те, кто не пришел в Апулию с братьями, были не столь
достойными, как прочие братья, потому и остались в Нормандии, следует кое-что
рассказать о Серло (de
Serlone). Он
почитался в Нормандии одним из самых лучших воинов, и когда нанес обиду ему
некий муж мощный, то он искал отмщения и убил его. Не желая подвергнуться гневу
графа
Роберта
(Roberti comitis), сына
Ричарда
II (Riccardi secundi) и отца
славнейшего
Вильгельма,
короля англичан (Willelmi regis Anglorum), он укрылся в Британии (in Britanniam). Там
пребывал он какое-то время, и снискал всеобщую славу себе своей доблестью. Он
посылал гонцов с миром к графу Роберту, однако не преуспел, и тогда совершил он
немало жестоких набегов в Нормандию.
(39) И вот, было дело, когда
этот самый граф
Роберт
(comes Robertus) вел
на границе Франкии и Нормандии (in confini Franciae et Normanniae) осаду замка, который
называют
Тильер (Teulerias), один рыцарь из франкского
рода выходил каждый день из этого замка искать поединка с кем-нибудь из
норманнского войска, многих он наземь поверг. Граф же, напуган потерей многих
мужей, запретил выходить навстречу ему, тем самым доставив мужам своим
оправдание, что те избегают опасности только из страха нарушить запрет своего господина
(principis). Серло,
пребывавший в то время в Британии, когда рассказали об этом ему, был уязвлен таким
позором народа своего, и, взяв в спутники двух оруженосцев, направился в
Тильер. И вот, на рассвете у самых ворот он бросил вызов на единоличный поединок,
и остался там ждать верхом на коне, опираясь на древко копья. Муж тот, что
прежде привык других рассекать, возмутился этому и в страшной ярости, блистая
оружием, на ржущем коне вылетел из замка. «Кто сей?» - спросил он, и начал
увещевать его отступить с того места,
дабы спасти свою жизнь. Тогда тот назвал свое имя, но отступить
отказался, и в схватке усердной муж, ниспровергший столь многих, повергнут был
мощным копьем. Серло, пусть никто из множества наблюдавших с обеих сторон не узнал
его имени, стал победителем во славу норманнов. С главой отсеченной, поднятой
на копье, в молчании он проехался между двух крепостей и поспешил возвратиться
в Британию. Посему граф (comes) отправил послов (legatum) с
приказанием выяснить, кто это был, а также призвать его явиться к нему. И вот,
пришла весть, что это Серло был, сын Танкреда, живущий в Британии из-за приказа
изгнать его из народа его, приехать же на родину он отказывается дабы избежать
гнева правителя (principis), коему он нанес оскорбление,
предпочитая жить бедно с изгнании, пока не утихнет гнев правителя и не
пригласит он его. И граф, движимый милосердием, и, не желая более обходиться
без столь достойного мужа, велел ему возвратиться. Приехав, тот поспешил
встретиться с тем, кто вернул ему милость свою, и получил от него поцелуй
примирения. Имение его, прежде утраченное, было восстановлено, и преумножено
тем, что была дана супруга ему, также владевшая немалым имуществом, граф же к
нему относился теперь как к ближайшему из домочадцев (familiariores).
(40) Также вполне здесь уместно
сказать что-нибудь достойное летописи и о самом Танкреде. Пору юности своей он,
конечно же, посвятил военным занятиям, в разных местах и при дворах разных
правителей усердствуя в поисках славы, вместе с той славой желая добыть и
немалую прибыль. И вот, когда был он в доме (in familia) графа
норманнов
Ричарда
II (Riccardi secundi) (потомка
герцога
Роллона
(Rodlo duce) в четвертом
поколении), то имел он (Танкред) тогда уж не только славу великую, но и богатство.
И вот как-то раз правитель сей (princeps)
отправился на охоту, а был он заядлым охотником, как принято у богатых. И
поднял он там вепря необычайных размеров из тех, что зовут
одинцами (singulare). А был у него такой же
обычай, как и у многих других мужей силы, уж если он поднял какую-то дичь, то и
валить ее должен никто иной, как он сам. Псы гнались за вепрем, граф шел им
вслед не спеша из-за слишком густых лесных зарослей. Вепрь, преследуем псами,
опасался нападения сзади, так что, завидев скалу, встал тылом к ней как к
стене, выставив морду с клыками вперед от собак отбиваться. Поскольку же псы
остались без попечения охотника, то вепрь нанес им немало увечий своими
клыками, но тут на удачу Танкред явился. Видя сие избиение
молоссов
(molossorum) он,
хоть и знал об обычае принца (principis), поспешил псам на помощь. Завидев
его вепрь оставил собак и бросился на него. Танкред же, веря собственной силе,
уже его ждал с поднятым мечом. Не причинил он ему никакой другой раны, помимо
той, что прошла острием через лоб ему до самого сердца, оставив лишь рукоять торчащей
наружу из головы, и лишь рукоять (capulum) из
всего длиннейшего меча (ense) его
осталась вне туши вепря. Итак, он был побежден, но Танкред, оставив свой меч в
голове у него, сам отошел оттуда подальше, дабы граф не застал его там.
Дойдя на убитого вепря граф был удивлен. Он приказал
своим спутникам выяснить нет ли раненого среди них; а когда найден был меч,
торчащий во лбу вепря, то этот удар всех привел в изумление. «Чей это меч?» -
спросил граф и заранее дал прощение тому, кто совершил этот подвиг, дабы он не
таился. И когда открылось, что это сделал Танкред, то он получил немало похвал
от графа и всех прочих, хоть прежде был ими также не обделен, но после того
происшествия слава его возросла еще больше. С тех пор он служил у графа при
дворе (in curia), и
имел десять рыцарей (decem
milites) под своим началом. Итак, мы поведали, пусть и не все,
что достойно упоминания, но лишь немногое из того, что говорят среди прочего об
этих братьях в Апулии и Калабрии, нацарапав (exaravimus) сие нашим неловким пером/стилем (rustico stilo). Теперь же обратимся к тем
удивительным подвигам, которые они совершили в Сицилии, мятежной к ним долгое
время, до тех самых пор пока окончательно не покорилась. В прочем, при случае,
происшествия в Апулии, Риме или же Греции также не будут предаваться забвению.
Конец Книги Первой
