РАЗМЫШЛЕНИЯ О МАКЕДОНСКОМ "СРЕЗЕ" ПАЛЕОБОЛГАРИСТИКИ

И. И. Калиганов (Институт славяноведения РАН)

В беседе с известным российским медиевистом академиком Г.Г. Литавриным, материалы которой публикуются в данном сборнике, была показана несостоятельность шума, поднятого недавно в греческой прессе по поводу политического названия суверенного македонского государства - Республика Македония. Были затронуты в беседе и такие важные проблемы, как предпринимаемые некоторыми исследователями попытки разделить общее древнеславянское культурное наследие и выделить культурную специфику отдельных древнеславянских племен. Кроме того, ученый поделился своим опытом в использовании дефиниций "болгары"/"македонцы", "Болгария"/"Македония", "болгарская"/"македонская", "болгарский"/"македонский" при обращении к эпохе Первого Болгарского царства (IX-XI вв.). Высказанные Г.Г. Литавриным соображения вызвали у меня ряд мыслей, которые и послужили основой при написании данной статьи. Однако главное внимание в ней сосредоточивается не на политической истории древних славян, а на истории древнеславянской культуры, литературы и языка. Значительное место в статье отводится рассмотрению единства болгарской средневековой литературы, поскольку после издания Институтом славяноведения РАН первого тома "Истории литературы западных и южных славян" [1] в македонской прессе появились публикации, обвинявшие российских ученых в игнорировании факта существования древней македонской литературы [2].

В современной македонской прессе и некоторых публикациях македонских славистов обращает на себя внимание обилие дефиниций наподобие "Македония", "древний македонский писатель", "древний македонский язык", "древняя македонская литература", "древняя македонская культура. Эта терминология является своеобразным составляющим некоего македонского "среза" палеоболгаристики, и замалчивать его наличие - значит загонять проблему вглубь, из-за чего она может неожиданно обостриться в будущем. Поэтому я остановлюсь на вопросах правомерности использования подобной терминологии с привлечением необходимого историко-культурного фона.

По моему мнению, применительно к историческим и историко-культурным материалам IX-XVIII вв. [Я не касаюсь в статье материалов XIX в., поскольку они уже не относятся к эпохе затянувшегося болгарского средневековья.] подобные дефиниции могут употребляться исключительно в географическом смысле. Придание им некоего государственно-политического оттенка, который призван служить доказательством существования в древности самостоятельной македонской державности, культуры, литературы и языка, отличных от болгарских, на мой взгляд, антиисторично. Обратимся, хотя бы, к литературе, развивавшейся в восточной Болгарии и Македонии на протяжении конца IX - начала XI в. Это была единая литература, существовавшая по одним законам и в едином государстве - Первом Болгарском царстве. В отличие от понятия "книжность", понятие "литература" является категорией более высокого порядка. Литература это не просто россыпь разрозненных литературных памятников, из которых иногда составлялись определенные номенклатуры и образовывались ассоциации, например книжность отдельно взятого храма, монастыря, средневекового города или ареала феодального государства. Понятие "литература" подразумевает наличие определенной системности и внутренних законов, в результате действия которых происходят количественные и качественные изменения как в составе, так и в содержании всей совокупности бытующей в стране книжности.

Литературу Первого Болгарского царства нельзя разделять на литературу восточной Болгарии и литературу Македонии. Она была единой и образовывала единое культурно-энергетическое "поле", в котором одно не могло существовать без другого и определенным образом с ним соотносилось. В конце IХ-Х в. все то литературно-книжное, что создавалось в Преславе, незамедлительно становилось культурным достоянием Охрида и македонских культурных очагов, и наоборот -создававшиеся и копировавшиеся в этой части болгарского государства оригинальные и переводные литературные памятники сразу же переправлялись в Преслав и восточную Болгарию. Книжная и литературная деятельность, осуществлявшаяся в этих двух главных центрах страны, велась согласованно и дублирование здесь исключалось. С Учительного Евангелия епископа Константина Преславского сразу же изготавливались списки и посылались в Охрид, а списки с текстами проповедей епископа Климента Охридского без задержки передавались в Преслав и восточноболгарские земли. Создаваемые в двух главных культурных центрах произведения взаимно дополняли друг друга, служили единой цели и составляли одно культурное целое. Иначе и быть не могло в единой державе в период интенсивного христианского миссионерства при сравнительно небольшом числе талантливых проповедников, писателей и книжников.

Обоснованием для раздела единого древнеболгарского культурного наследия некоторым македонским ученым обычно служит идея о существовании самостоятельной македонской державности в конце Х - начале XI в. Так, например, в обстоятельном и в целом выдержанном в академическом духе труде профессора В. Стойчевской-Антич о древней македонской книжности утверждается, что после смерти болгарского царя Петра в 969 г. в Македонии "создалась благоприятная обстановка для поднятия восстания", в результате которого была освобождена "большая часть территории в юго-западной Македонии" и "заложены основы нового славянского государства в Македонии, известного как Македонская Самуилова держава с престолом в Преспе" [3]. По словам исследовательницы, бывший комитопул Самуил стал "первым македонским царем и сумел включить в границы своей державы всю территорию Фессалии, Албании, Дукли, Травунии, Захумья, Рашки, Боснии и большую часть Болгарии" [4].

В первом утверждении читателю остается неясным, против кого было направлено упомянутое восстание: византийцев или болгар. Фактически в тот период Болгария переживала очень трудные времена. В северо-восточные болгарские земли в августе 968 г. вторглись войска русского князя Святослава и заняли ряд расположенных там городов, около пяти месяцев спустя умер от эпилептического припадка болгарский царь Петр, а его сыновья Борис и Роман были отправлены в Константинополь как залог прочности военно-политического союза Болгарии и Византии против русских. Воспользовавшись ситуацией смуты и ослаблением центральной власти, сыновья болгарского князя Николая молодые комитопулы Давид, Аарон, Моисей и Самуил предприняли мятеж с целью узурпации власти на периферии.

Второй бунт был направлен уже непосредственно против Византии и вспыхнул после смерти императора Иоанна I Цимисхия (10 января 976 г.). К тому времени восточная Болгария уже превратилась в византийскую провинцию, Преслав еще в 971 г. заняла византийская армия, болгарского царя Бориса II доставили в качестве пленника в Константинополь, где он был детронирован и получил титул византийского магистра. Именно ослабление центральной власти в Первом Болгарском царстве и насильственный прерыв династии болгарских царей позволили узурпировать власть молодым комитопулам в западной провинции страны, а затем один из них - Самуил сумел утвердиться на престоле и провозгласил себя болгарским царем. Однако ни этот царь, ни его окружение, ни населявший македонские земли народ не рассматривали данные события как освобождение от некоего болгарского ярма. Самуил считал себя преемником царственной власти и продолжателем традиций болгарской государственности, а не основоположником какой-то особой Македонской державы. Во всех сохранившихся исторических источниках он называется царем болгар и ни разу - царем македонцев или македонским царем. Что же касается избрания столицей Охрида, то переносы престолов верховных владетелей из одного города в другой были типичным для Средневековья явлением. В восточноболгарских землях, например, это случалось, по крайней мере, трижды: Плиска – Преслав - Велико Тырново.

Тезис о существовании древней македонской, не связанной с Болгарией, державности в эпоху царя Самуила служит отправной точкой для искусственного создания проблемы о якобы существовавшем особом древнеславянском "македонском" культурном наследии, которое значительно отличалось от древнеболгарского. Можно согласиться с заключением Г.Г. Литаврина о схожести тенденций, наблюдаемых сегодня в украинской и македонской исторической и филологической науках. Но и на Украине, и в Македонии стремление разделить неделимое на практике доводит до абсурда. В одном из современных украинских вузовских пособий, например, знаменитое Остромирово Евангелие 1056-1057 г. называется памятником древнеукраинской письменности и при этом сознательно умалчивается, что оно было написано для новгородского посадника Остромира [5] и, следовательно, как историко-культурный феномен с самого начала бытовало в русском городе Новгороде, а не на украинских землях. О личности издателя первопечатной украинской книги - Львовского Апостола 1574 г. в данном пособии какие-либо уточняющие сведения отсутствуют. Возможно, украинские студенты так и не узнают о том, что этим издателем был московский книжник и первопечатник Иван Федоров [6].

Первое издание Острожской Библии 1581 г. - эпохальное событие в культурной жизни восточнославянских православных народов упоминается в этом пособии лишь в связи с тем, что в предисловии к книге имеется несколько стихотворных строк украинского поэта Герасима Смотрицкого. Имя издателя Острожской Библии Ивана Федорова в пособии, правда, фигурирует, но без указания того, что он был выходцем из Москвы [7]. Тенденцию, которая вырисовывается из этих фактов нетрудно уловить: отсечение всех сведений, не связанных прямо с местными национальными авторами, и вычленение из древнерусского культурного контекста только того, что создавалось на территории, входящей в нынешние границы Украины.

Аналогична ситуация и в Македонии. Литературную жизнь в македонских землях эпохи Средневековья национальные ученые обычно рассматривают в отрыве от того, что создавалось в то время в Болгарии либо Сербии. Из общего эстетического и историко-литературного целого они, как правило, вычленяют лишь небольшой "македонский срез", который и становится объектом их исследовательского внимания. Но разве можно, например, искусственно разделить Преславскую и Охридскую книжные школы, действовавшие в пределах единого политического и культурного пространства Первого Болгарского царства? От Преславской книжной школы спустя некоторое время отпочковалась книжная школа в Охриде. Константин Преславский и Климент Охридский трудились вначале сообща в Плиске, затем, не исключено, в Преславе и их творческое сотрудничество не прекращалось и после переезда Климента в Охрид. Они работали, реализуя общий религиозно-просветительский замысел, и по этой причине локализация места создания многих сочинений Климента Охридского (Плиска? Преслав? Охрид?) нередко крайне затруднительна.

Весьма сомнительной представляется и попытка каталогизации македонской (т. е. создававшейся в географической области Македония) древнеславянской книжности. Здесь македонские исследователи фактически сразу же оказываются между Сциллой и Харибдой. Первооригиналы древних южнославянских переводных и оригинальных сочинений до нас не дошли. Они известны лишь в более поздних славянских списках, отстоящих от оригиналов на два, три и более веков. Поэтому ориентация ученых на языковые особенности уцелевших списков и установление в них элементов македонской редакции старославянского языка само по себе мало что дает. Наличие указанных элементов в более поздних списках не может служить достаточно весомым доводом для утверждения того, что первый перевод или создание того или иного древнеславянского оригинального литературного памятника имели место именно в Македонии, а не на Афоне или в Болгарии.

Нет сомнения также и в том, что многое из созданного анонимными древнеславянскими авторами в Македонии до сих пор не опознано и пока не может быть привязано к данной географической области, поскольку опять-таки оно известно только в более поздних болгарских, сербских или даже русских списках. Таким образом, при каталогизации македонской книжности палеослависты подвергают себя двойному риску: здесь легко принять за свое чужое, а в чужом не узнать свое. Говоря об этом, под "своим" я, естественно, подразумеваю только то, что писалось, переписывалось, переводилось и сочинялось в географической области Македония. Дефиниция "чужое", разумеется, также условна, ибо то, что создавалось в восточной Болгарии, не воспринималось в македонских землях как нечто чужое.

Насколько трудно разрешимы эти проблемы, могут проиллюстрировать случаи с южнославянскими писателями Козьмой Пресвитером и Черноризцем Храбром. Несмотря на более чем полуторавековую традицию научного изучения их творческого наследия (заложенную в первой трети - середине XIX в. трудами В. Кукулевича-Сакцинского [8] и К.Ф. Калайдовича [9] ), исследователи так и не пришли к единодушном) выводу, в какой части Первого Болгарского царства творил эти книжники: в западных его землях или восточных. Одни ученые полагали, что Козьма Пресвитер был преславским иерархом; другие (например, болгарские медиевисты Ю. Трифонов, В. Киселков [10], Б. Примов) считали, что он находился в Охриде. Различные точки зрения высказывались и в отношении эпохи, в которую творил Пресвитер Козьма. Э. Георгиев, в частности, был убежден, что упомянутый проповедник жил не в X, а конце XI - начале XIII столетия [11]. Не меньший разнобой мнений существует и по поводу того, в какой области Первого Болгарского царства жил и творил защитник кирилло-мефодиевского письма книжник IХ-Х в. Черноризец Храбр. Поэтому, вероятно, безоговорочно относить деятельность указанных авторов к географическому ареалу Македония нельзя.

Еще труднее установить культурные различия, существовавшие в древности внутри славянского мира. Можно, однако, заметить, что они представляли собой достаточно сложную гамму и проявлялись с неодинаковой степенью контрастности. Диалектные различия в языке каких-либо двух славянских племен могли, например, быть более ярко выражены, чем различия в манере строительства жилищ, предпочтении определенного типа верхней одежды или вариантов племенных языческих верований. И наоборот... Затем, после введения христианства, культурно-религиозная жизнь славян подверглась унификации. На смену прежнему языческому многобожию пришел монотеизм с четко выраженной иерархией небесных и земных ценностей. Славянский мир в целом не участвовал активно в основополагающих христианских религиозных диспутах (исключением здесь, пожалуй, служит лишь борьба солунских братьев Кирилла и Мефодия за введение славянского языка в число других сакральных богослужебных языков), а получал от христианского Востока и Запада готовые канонические образцы, сложившиеся на протяжении IV-ИЬ вв. На переводы этих многочисленных образцов и были направлены основные усилия книжников Первого Болгарского царства.

Большую роль в этом апостольском для всех южных и восточных славян деле, несомненно, сыграли выходцы из географической области Македония. Подобно славянским просветителям Кириллу и Мефодию, многие жители Македонии, как славяне, так и греки, были билингвами и свободно владели славянским и греческим языками. Видимо, эти билингвы и составили основной костяк переводчиков Первого Болгарского царства, переложивших с греческого на славянский язык огромный корпус византийских сочинений общехристианского содержания.

Одновременно следует подчеркнуть, что собственно славянских оригинальных литературных произведений в IX -начале XI вв. было создано сравнительно мало и выделить в них локальные литературные особенности, т. е. вычленить ареалы "Македония" и "Восточная/Центральная Болгария", практически невозможно. Вряд ли удастся осуществить это и на литературных материалах, более поздних исторических эпох. Македонские земли постоянно переходили из рук в руки и принадлежали то болгарам, то византийцам, то сербам. Границы культурных ареалов на славянском юге в эпоху Средневековья чаще всего не совпадали с границами этническими и государственно-политическими. Гораздо большее значение имело, на мой взгляд, изменение конфигураций церковных диоцезов.

Так, например, в Охридское архиепископство в XI в. при византийском императоре Василии II были включены Средецкая (Софийская), Дрибрская (Силистринская) и Видинская епархии; Нишская епархия в X-XIII вв. находилась в составе Охридского архиепископства, в конце XII - начале XIII в. переходит поочередно в византийское, венгерское, сербское и болгарское подчинение, затем вошла в состав обновленного Тырновского архиепископства, но часть земель этой епархии еще при первом сербском архиепископе Савве принадлежала Сербской Церкви с престолом в Топлицком монастыре св. Николая, а затем она влилась в сербскую Жичскую епархию и т.д. [12] Изменение или общность границ диоцезов на славянском юге приводили к тому, что многие историко-культурньк факты и явления ныне имеют прямое отношение к истории культуры сразу нескольких современных южнославянски народов: и болгар, и сербов, и македонцев. Односторонность этническая "ангажированность" при рассмотрении многи фактов и явлений средневековой культуры южных славян методологически ущербны и только обедняют их.

Распространена в македонской научной периодике и дефиниция "древний македонский язык". Ее употребление вызывается почти теми же соображениями и чувствами, которыми руководствуются украинские лингвисты, использующие дефиницию "древнеукраинский язык". Эти соображения и чувства легко понять, особенно у украинцев. История словно всенапутала и все поменяла местами. Киев был центром Киевской Руси, с него начиналась древняя восточнославянская письменность и здесь возникли первые восточнославянские литературные произведения. Но затем Киевская Русь распалась, русскими стало называться не все население прежнего государства, а только славяне Северо-Восточной Руси. Югозападная же часть Киевской Руси начала именоваться Украиной, а населяющий ее славянский люд - украинцами.

Это произошло в силу череды неблагоприятных исторических событий, имевших необратимый характер. После страшного монголо-татарского нашествия в первой половине XIII в. Киев утратил свою ведущую культурную роль среди восточных славян. Он и прилегающие к нему земли превратились в культурную периферию, культурную окраину восточнославянской племенной общности. Культурная эстафета от Киева перешла к Владимиру, Твери, Москве и другим северовосточным русским городам. Окраинное ("украинное") культурное состояние Киева и прилегающих к нему земель затянулось в связи с попаданием их под власть Литовского княжества, а затем и Речи Посполитой. Названия "Украина" и "украинцы" исторически закрепились за бывшей югозападной частью Киевской Руси и населяющими ее славянами, в отличие от славян восточных, сохранивших за собой древнее название "русские".

Последнее обстоятельство ставит украинцев в трудное положение и вызывает у них при слове "древнерусский" чувство раздражения. Получается ведь, что они вроде бы уже непричастны к эпохальным культурным свершениям Киевской Руси конца Х - первой половины XIII в. К горечи чувства исторической несправедливости (утрата политического и культурного лидерства среди восточных славян) у украинцев примешивается самоощущение культурно обокраденной нации. Но история не может быть справедливой или несправедливой - она такова, какова она есть. Все этнически разнородное население Киевской Руси в древности именовалось "русскими", а появившийся у восточных славян литературно-книжный язык назывался "словенским",но отнюдь не "русским" или тем более "украинским". Последнее понятие в период раннего и большей части позднего восточнославянского Средневековья практически отсутствовало. Поэтому правомерность употребления дефиниции "древнеукраинский язык" вызывает у славистов большое сомнение.

Ситуация с дефиницией "древний македонский язык" имеет свои нюансы. В лингвистике считается, что славянские первоучители Кирилл и Мефодий приступили к переводу апракосного Евангелия (что произошло еще до отъезда их в Великую Моравию), использовав диалект солунских, т. е. македонских, славян, и поэтому основой кирилло-мефоди-евского литературно-книжного языка стал один из македонских диалектов. Это действительно так, но в выражении "македонский диалект" дефиниция "македонский" имеет географическое значение и не свидетельствует о том, что Кирилл ориентировался на один из древних диалектов того славянского народа, который обитает ныне на территории Республики Македония.

Лингвисты знают, что один и тот же диалект мог быть присущ сразу нескольким славянским племенам, обитавшим на сравнительно большом географическом удалении друг от друга. К тому же, диалектные различия среди южных славян в Древнейший период были не столь отчетливо выражены, как в более поздние исторические периоды. Нужно учитывать и тот факт, что, закладывая основы древнеславянского литературно-книжного языка, Кирилл и Мефодий, несомненно, сознательно делали акцент не на том, что отделяет взятый ими за образец славянский солунский диалект от других южнославянских диалектов, а на том, что его объединяет с ними. Веских доказательств того, что диалект солунских славян был идентичен в древности диалекту одного из славянских племен, обитавшего на землях, которые ныне входят в границы Республики Македония, у славистов нет.

Нельзя также упускать из виду ту трансформацию, которую претерпевал в первые два века своего развития общеславянский литературно-книжный кирилло-мефодиевский язык. В памятниках древнеславянской литературы и письменности, без сомнения, отражались моравские, восточноболгарские, западноболгарские (македонские), чешские и русские языковые черты. В этом перечне, выстроенном по хронологическому принципу, дефиниция "македонские" стоит на третьем месте и служит не для обозначения (не существовавшего тогда македонского) этноса или государства, а используется в географическом значении этого слова. В целом речь может идти не о древнем македонском литературно-книжном языке, а только о македонской редакции древнеболгарского языка, черты которой иногда свидетельствуют о македонском географическом ареале написания исследуемой рукописи или ее протографа. Этих "македонских" черт однако набирается не столь много, чтобы повышать статус македонской редакции до уровня особого древнемакедонского литературно-книжного языка, отличного от языка древнеболгарского. Последний включал в себя как восточноболгарскую, Преславскую, редакцию, так и западноболгарскую, т. е. македонскую, Охридскую. Благодаря огромности корпуса переведенных и созданных в эпоху Первого Болгарского царства памятников общехристианского содержания, древнеболгарский литературно-книжный язык лег в дальнейшем в основу общего старославянского языка, развитие которого вылилось затем в возникновение новых восточнославянских и сербского изводов, а также смешанных их разновидностей.

Некоторые македонские ученью (в частности Б. Конески, Р. Угринова-Скаловска, Г. Поп-Атанасов, Б. Стипчевич и др.) пишут не о "древнем македонском языке", а о "македонском варианте", "македонской рецензии" или о "македонской редакции" старославянского языка [13]. Однако это не следует расценивать как отступление данных исследователей от своей позиции. "Вариантами", "рецензиями" и "редакциями" старославянского языка в македонской славистике называют также национальные литературно-книжные языки русских, сербов и, разумеется, болгар. Тем самым македонскому "варианту" ("рецензии", "редакции") исподволь придается качественно новый, более высокий статус, уравнивающий его со статусами древних национальных литературно-книжных языков болгар, русских и сербов. Такой подход не может не вызвать возражения у славистов, ибо литература и литературно-книжный язык Первого Болгарского царства не представляли собой совокупности самостоятельных македонской и болгарской литератур (самостоятельных македонского и болгарского "вариантов" старославянского языка), а были едиными. Это единство продолжало существовать и далее на протяжении всего болгарского средневековья.

Следует сказать, что такие дефиниции, как "древний македонский язык", "древняя македонская литература" и "древняя македонская культура" чаще всего употребляют люди, не имеющие специального филологического образования. На уровне бытового сознания подмена одних понятий другими происходит очень незаметно и, порой, непреднамеренно. Из одних понятий сознание далекого от различных филологических тонкостей рядового македонца логически выводит другие. Раз имелись "древние македонские писатели", значит существовала и "древняя македонская литература", а относящиеся к ней произведения писались на "древнем македонском языке", и все это является составной частью "древней македонской культуры". Таким образом из обычной географической дефиниции вырастают новые системные понятия, которых на самом деле в древности не существовало. Все они относятся к разряду "артефактов" - искусственно конструируемых сознанием вещей, которые из-за своего фантомного характера не могут быть подвергнуты сколь-нибудь серьезному научному анализу. Для подобного анализа требуются наличие и определенная полнота реальных историко-культурных фактов, образовывавших в прошлом некую "македонскую" систему. Однако ни тем, ни другим палеославистика в настоящее время не располагает.

Приверженность к македонскому палеоболгаристическому "срезу" в Македонии может вызываться и обостренным чувством родолюбия, которое характерно и для других народов, чьи этническая самоидентификация и политическое самоопределение произошли сравнительно недавно. Не исключено, что эта приверженность инициируется современными македонскими политическими кругами. Считается ведь, что чем древнее история того или иного народа, чем более славное у него культурное прошлое, тем большего авторитета заслуживает такой народ в международном сообществе.

И, наконец, нельзя забывать еще об одной причине поддерживания в Македонии мифа о существовании в древности некоего особого македонского культурного "среза", отличного от болгарской средневековой культуры. В болгарском менталитете Македония воспринимается как неотъемлемая часть Великой в прошлом Болгарии, а населяющий македонские земли славянский народ - как часть народа болгарского. Поэтому постоянное фигурирование в македонской научной и общественно-политической периодике дефиниций типа "Македония", "македонское государство", "македонские писатели", "македонская литература" и "македонская культура" применительно к IX-XVIII вв. может трактоваться и как своеобразное выражение чувства государственного и политического самосохранения. Обострение этого чувства находится в прямой зависимости от возрастания радикальности умонастроений той части болгарского общества, которая считает присоединение Македонии к Болгарии исторически неизбежным и готова прилагать усилия в этом направлении. (В целом же к "македонскому" вопросу следует подходить исторически, но приоритетное значение здесь имеют национальная самоидентификация и сегодняшнее национальное самоощущение самого македонского народа. Никто не вправе навязывать ему свою политическую волю и ставить под сомнение его право на государственный суверенитет.)

Положительным моментом можно считать некоторые сдвиги, которые сейчас наблюдаются в македонском литературоведении. В последнее время речь в нем ведется не о "древней македонской литературе", а о "древней македонской книжности". Эту эволюцию хорошо иллюстрируют названия труда Г. Поп-Атанасова "Словарь древней македонской литературы" (1989) и исследования В. Стойчевской-Антич "История македонской книжности. Средневековая книжность" (1997) (выделено нами. - И.К.). С проблемой же литературно-книжного языка, бытовавшего в Македонии в период средневековья, все обстоит гораздо сложнее. Мы не питаем иллюзий, что наша статья вдруг разом заставит македонских палеославистов отказаться от их терминологических пристрастий. Она писалась с целью очертить позицию, которую занимает подавляющее большинство российских медиевистов по отношению к македонскому "срезу" палеоболгаристики. Знакомство македонской и российской сторон со взглядами друг друга на эту проблематику может послужить шагом к взаимному сотрудничеству.

[Previous] [Next]
[Back to Index]

ПРИМЕЧАНИЯ

1. История литературы западных и южных славян. М., 1997. Т. I. Рецензцию на болгарские разделы этого тома см.: Иванова-Мирчева Д. Нов поглед върху историята на българската литература от IX до XIX век // Македонски преглед. № 2. Македонски научен Институт. София, 1998. С. 160-165.

2. См., например: Поповски А. Македонска икона и руска секира // Нова Македония. 1997. 5 X. С. 11.

3. Стойчевска-Антик В. Историjа на македонската книжевност. Средновековна книжевност. Скопjе, 1997. С. 30.

4. Там же.

5. Полек В.Т. Исторiя украiнськоi литературi XI-XVII столить. Киiв 1994 С. 10.

6. Tам же.С.П.

7. Там же.

8. Kukuljevic-Sakcinski I. Prezvitera Kozme slovo о bogomilich i ereticich // Arkiv za poviestnici jugoslavensku. Zagreb, 1857. S. 69-97.

9. Калайдович К. Иоанн Ексарх Болгарский. М., 1824. С. 189-192.

10. См.: Трифонов Ю. Беседата на Козма Презвитера и нейният автор // Списание на БАН. София, 1923. Кн. 29. С. 1-77; Киселков В. Презвитер Козма и неговата Беседа против богомилите. Карнобат, 1921.

11. Георгиев Е. Презвитер Козма на Бориловия събор в 1211 г. // Известия на Дружеството на филозофите-слависти в България. София, 1942. Кн. 1. С. 16-45.

12. См.: Азбучник Српске Православие Цркве по Радославу Гpyjиhy. Приредио м-р Слободан Милеусниh. Београд, 1993.

13. Конеский Б. Варианты церковнославянского языка в Македонии в первой половине XIV в. Исследования по славянскому языкознанию. М., 1971. С. 75-84; Он же. Карактеристики на македонската вариjанта на црковно-словенскиот jазик // Предаваньа на VI семинар за македонски jазик, литература и култура. Cкoпje и Охрид, 16.VII - 31.VII.1973. Скопjе, 1978. С. 9-17; Стипчевик Б. Македонска рецензиjа (Археографски приказ) // Македонски jазик. Скопjе, 1972. С. 265-269; Угринова-Скаловска Р. За некои особености на македонската варианта црковнословенскиот jaзик // Slovo. 1976. № 25-26. С. 175-184; Поп-Атанасов Г. Македонска редакциjа // Речник на старата Македонска литература. Скопjе, 1989. С. 170-171.