Разыскания в области болгарской исторической диалектологии.

Т. I. Язык валашских грамот XIV—XV веков

С. Бернштейн

V. Именное склонение в славянских грамотах Валахии XIV—XV веков

  А. Склонение основ женского рода на а (ја)

Это склонение последовательнее всех других представляет аналитический тип. В современных болгарских говорах оно сохраняет наименьшее число флексий, хотя и от него осталось несколько старых падежных форм. [1] Это же можно сказать и o языке дамаскинов. Так, в Свищовском дамаскине 1753 г. встречаются различные падежные формы, но в основах на а находим форму дательного падежа в слове баща: тази реч ареса бащи му — 245. Издатель дамаскина, проф. Л. Милетич, указывает, что это склонение сильнее всего пострадало

1. „Старото склонение в днешните бьлгарски наречия”, СбНУ, II, стр. 226.

229

в болгарском языке. [1] Следует обратить внимание на то, что слово баща мужского рода. Последовательнее всего аналитический принцип проведен в склонении основ на a (јa) и в языке семиградских болгар. „И в чергедском говоре, так же как и в о-наречии, да и во всех других болгарских говорах, исчезновение именной флексии сильнее всего коснулось а-склонения .” [2]

Проф. Милетич не сомневается, „что первый толчок в замене падежей посредством общей формы дан был склонением основ на ja”. [3] Это утверждение связано с его общим воззрением на роль среднеболгарской мены юсов в истории болгарского склонения. Выше мы указывали, что эта мена особенно сильно отразилась на склонении ja-основ. Почти вся аргументация Милетича, Цонева и их последователей o  в н у т р е н н е м  распаде именного склонения в средноболгарском периоде строится на данных склонения основ на а (см. выше). Лишь сравнительно в редких случаях привлекаются данные склонения основ на o (jo), так как „там сохраняется старое склонение и только кое-где наблюдаем отступления”. [4] История других склонений игнорируется. „Другие склонения мы не приняли во внимание, потому чго известно из истории всех славянских языков, что историческое развитие шло все время к тому, чтобы свести все склонения по родовой категории к o и а-склонениям. Нет сомнения, что и в болгарском было то же. Поэтому, рассматривая состояние этих двух главнейших склонений, мы можем сказать, что оно представляет вообще именное склонение”. [5] Ниже мы покажем, почему Милетич игнорирует склонение на i, которое, вопреки утверждению болгарского ученого, ни в одном из славянских языков не обнаруживает в женском роде тенденции к утрате.

Лишь в некоторых говорах славянских языков (например, в чешском и словацком языках) склонение основ на і испытало

1. Свищовский дамаскин, „Български старини”, кн. VII, София, 1923, стр. 34.

2. „Седмоградските българи и техният език”, стр. 35.

3. „Нови влахо-български грамоти от Брашев”, стр. 107.

4. Ц o н е в, История, II, стр. 446.

5. „Сборник за народни умотворения”, IX, стр. 292.

230

заметное влияние со стороны склонения основ на a. Ho и в этих говорах склонение на i женского рода сохраняет свой  с а м о с т о я т е л ь н ы й  тип.

Общая форма (casus generalis) склонения основ на a (ja) не представляет по говорам единства: в одних говорах она восходит к старому винительному падежу, в других — к именительному. В некоторых болгарских говорах сохраняется еще различие между старыми именительными и винительными падежами. Это последовательно отражено в крайних северо-западных говорах (например, трнский говор); вóда — водý. [1] Как пережиточное явление находим это разграничение в некоторых восточноболгарских говорах. Так, по свидетельству Милетича, в некоторых селах о-диалекта (например, в Kulevča) в языке старух различается udá и ud. Первая форма генетически восходит к именительному падежу (voda), вторая к винительниму (vod). Употребление их синтетически разграничено: udъ употребляется в функции косвенных падежей после предлога: [2] ta zarad udtъ sa kárat; ut tijъ ud ištъt da utdélet. H. C. Державин отмечает, что в кашловском говоре Крыма слово ráka произносится с членом răkáta только в том случае, если оно не будет в предложении дополнением. В прямом дополнении находим rakἀta. Так, убери свою руку — zémi si răkἀtă. [3] Такое разграничение общей формы в восточноболгарских говорах находим и в ином значении: формы именительного и винительного падежей сохраняются только в именах родства. Характеризуя систему вокализма ловчанского говора, проф. Цонев указывает, что в словах женского рода на а „в так называемых родственных именах или вообще во всех именах женского рода на а, которые означают какое-либо  л и ц о, сохраняется чистое а в окончании именительного падежа, а ъ (-ѫ) в винительном”. [4] Так: женá — жен; сестрá — сестр, снъхá — снъхъ и т. д. Естественно, что это различие будет наблюдаться только

1. А. Тодоров, Западните български говори, (см. Пер. Сп. кн. XIX—XX, стр. 154, 175; см. также Белич, Дијалекти источне и јужне Србиjе, Београд, 1905, стр. 309, сл.

2. „Das Ostbulgarische”, 1905, S. 105—106.

3. Н. С.  Д е р ж а в и н, Болгарские колонии в России, II, 1915, стр. 485.

4. Б. Ц o н е в, За источнобългарския вокализьм, СбНУ, IV, стр. 505.

231

в том случае, если ударение падает на конечную гласную, так как в безударном положении а изменяется в этом говоре в ъ. Старые формы винительного падежа (жен) употребляются только при кратких формах местоимений: ми, ти, си, му, ú, ни, ви, им: той довел жен-си. [1] Милетич в своем исследовании письменности и языка банатских болгар отметил, что общей формой для слов женского рода на а будет старый винительный падеж. „Только известные имена родства, как: жинá, систрá, уйкá, бъщá отличаются своим чистым ударением а, остатком прежнего именительного падежа”. [2] Им же это явление отмечено вслед за Цоневым и для многих восточноболгарских говоров. [3]

Однако для большинства болгарских говоров характерно полное объединение старых форм именителького и винительного падежей в одну общую форму, которую Милетич в своей работе „Книжнината и езикът на банатските българи” назвал „общей именительнокосвенной формой”. Уже больше 50 лет назад П. А. Лавров в своей диссертации „Обзор звуковых и формальных особенностей болгарского языка” писал: „Нам кажется, что следует признать несомненным то, что в говорах восточно-болгарских получила преобладание форма винительного падежа, в говорах западноболгарских, наоборот, форма именительного падежа”. [4] Это старое наблюдение и по сей день не может быть полностью отвергнуто. Нельзя согласиться с категоричностью утверждения автора. Новейшие исследования внесли существенные коррективы в предположение Лаврова. Так, в значительной части северо-западных говоров в районе к востоку от Рахова, по всему Белослатинскому району, в районе к Плевне и в Луховитском районе общая форма генетически восходит к винительному падежу. [5] Говоры эти, однако,

1. Б. Ц o н е в, История, II, стр. 467.

2. „Книжнината и езикът на банатските българи”, СбНУ, XVI—XVII, стр. 423.

3. „Dag Ostbulgarische, S. 105, 239. Эта же особенность была отмечена Милетичем в павликианском наречии (см. его статью „Павликианското наречие”, СбНУ, XXXI, стр. 22.

4. П. А. Л а в р o в, Обзор звуковых и формальных ссобенностей болгарского языка. М. 1893, стр. 124.

5. Ц. Т o д o p o в, Северозападните български говори, София, 1936, стр. 266, 272.

232

являются переходными между северо-восточными и чистыми северо-западными. Не всюду и в восточной Болгарии общая форма восходит к винительному падежу. Так, в северо-восточной деревне Равна говорят: vjod, osc, mětl, а в селе того же о-диалекта Кривна находим: vjodá, oscá, metlá. [1] Тем не менее в  с а м ы х  о б щ и х  ч е р т а х  следует признать это старое наблюдение справедливым. Возражение Л. Милетича, сделанное им в его обширной и убедительной рецензии на мало удачный труд нашего слависта, носит слишком общий характер и не подкреплено диалектологическим материалом (см. СбНУ, X, стр. 54).

Чергедские тексты неопровержимо доказывают, что в северо-восточной Болгарии во второй половине ХIII в. склонение основ на а носило современный аналитический тип. Трудно решить на ооновании старых записей вопрос o происхождении этой общей формы: восходит ли она к винительному или к именительному падежам. Пишут обычно а. Милетич справедливо полагает, что под этим а может скрываться ъ, что им доказывается указанием на колебания в передаче конечного звука. Изредка его передают через е. [2] К этому же выводу можно прийти на основании данных современной диалектологии.

В чергедских текстах мы находим не больше остатков падежных флексий в этом склонении, нежели в современных северо-восточных говорах. Находим несколько примеров с остатками флексий в родительном и дательном падежах (ср. дарува ми вäра на моіе души лечина — 120). Этот редкий пример в текстах семиградских болгар свидетельствует, однако, что душа уже не воспринималась как форма дательного падежа. Это уже окаменелая форма, тот же casus generalis. B данном случае косвенное дополнение выражается аналитическим путем с помощью предлога на: на моіе души. [3]

1. „Das Ostbulgarische”, S. 105.

2. См. „Седмиградските българи и техният език”, стр. 34.

3. Хорошо характеризует лингвистичсскую методологию Милетича то, что он цитирует это место без предлога на: моіе души (цит. соч., стр. 35). Ему важно указать, что в языке чергедских молитв были остатки дательного падежа, а не то, что эти остатки воспринимались как формы общего падежа. Единую живую форму на моіе души Милетич искусственно разрывает.

233

Выше мы указывали, что в Свищовском дамаскине сохраняется в склонении основ на а лишь форма дательного падежа в слове баща: бащи, слова мужского рода. И в чергедских текстах в этом же слове встречаем форму дательного падежа. Однако эта форма восходит к дательному падежу склонения основ на о: бащу (116), небенцку бащу (129), ним-туму бащу (135), бащу и сину и свентуму духу (143). Это единственное слово во всем склонении, которое изредка использует старую флексию. При предлогах находим уже всегда неизменяемую общую форму — баща: от баща мила (150), при твоя баща (154). Во всех словах  ж е н с к о г о  рода  п о с л е д о в а т е л ь н о  находим не изменяемую по падежам общую форму.

В прямом дополнении общая форма различается от подлежащего только синтетически: прости ни наше сяква кривина (129), дай ни топлина (151), донасяме нашта неволя (151), да ни блажнии душа (151), котри си сторим земята (146), дах твоя свента бесёда (146), отворил твоя небенцка воля (146), научи ни нас твоя правина (129), зантуй пуща бог неволя (124). В косвенных падежах с предлогами употребляется всегда неизменяемая общая форма. Выразителем старых падежных отношений является только предлог:

а фъф неволя (151), фъф бездна (150), ф моіе душа (120), фъф наше молба (76), фъф вяра (76), фъф къща (82), фъф нова година (84), ф нашта зълщина (76), фъф вода са іемант риба, ф гора много гадина (130), ф наше мънка (90), ф наше работа (90), фъф книгата написани (109), фъф темница (120), ф наше къща (147), из бездна (150), из земä (100), из темница (120), из земя ляб (135), без кривина (147), без вина (102), от земя (109), от пречиста девица (105), од греси и саква кривина (98), от чиста дивица Мариа (96), от земäта (92), от лоза (82), от чума, от вода (151), пази ни от размирица (151); под четвърта година (120), по моіа воля из бездната (123), по ваш’та воля — 124, при твоіе бесяда (92); през твоіе... кървава служба (79); през твоіе бесäда (120); със бесяда (154), със наш’та правина (150), със вäра подновена (149), с добрина (147), с клентва —

234

(124), с душа — IX5, за бездната (124), таквоз голяма добрина (146).

Общая форма во множественном числе представляет флексии і и е: звезди (107), беседи (103), молбини (83), грижи (147), слуги (148), но бащете (148), гозбете (150) кървави ране (129), офце (105). Колебания в употреблении флексии множественного числа находим в современных северо-восточных болгарских говорах, в редких случаях отражено это и в литературном языке (ср. овцé, но женú). [1] Слово рънка во множественном числе сохраняет старую форму двойственного числа: ти си отвареш твуите свенти рънце (152), с ренце (94).

Связь между новоболгарским аналитическим склонением и склонением чергедских молитв не только в том, что последние уже полностью утратили склонение а-основ. Одинаково выражаются важнейшие синтетические отношения. Мы имеем в виду прежде всего объединение родительного падежа с дательным, o чем подробнее будет идти речь ниже.

Если мы теперь обратимся к среднеболгарским памятникам XIII в., то заметим, что старый синтетический строй именного склонения выдерживается полностью. В этом, однако, нет ничего удивительного. В эпоху Асеня II и его преемников традиции старого книжного языка соблюдались строго. В богатых болгарских монастырях, культурных очагах того времени, велась интенсивная литературная деятельность. Писцы следовали установившимся канонам старого языка, языка в такой же степени священного, как и самая письменность. Были, вероятно, и рукописи, исполненные в захолустных монастырях не очень грамотными переписчиками. Но эти рукописи не берегли. До нас дошли те рукописи, которые представляли большую материальную ценность, рукописи в лингвистическом отношении мало выразительные. Сохранились, однако, в ничтожном количестве тексты от XIII в., свидетельствующие o том, что в языке их писца уже не было синтетического склонения. Мы имеем в виду прежде всего так называемую Боянскую надпись — памятник ХIII столетия. [2]

1. „Das Ostbulgarische”, S, 109.

2. См.  B. H.  З л а т а р с к и х, Боянският надпис, „Годишник на Софийския университет”. XXXI, 10, 1935.

235

Проф. С. Младенов посвятил специальную статью изучению языка этой надписи.  [1] Автор в небольшом тексте обнаружил несомненные указания на то, „что в течение XIII ст. болгарский народный язык сделал большой и решительный шаг вперед, когда вместо формы мест. п. ед. ч. ср. р. — при царьствѣ блъгарьсцѣмь появляется общий имен.-вин. падеж — при царство блгарское”. [2] Текст Боянской надписи дает Младенову полное основание утверждать, что процесс утраты синтетического склонения уже в XIII в. „был достаточно сильным”. [3]

Подтверждается это и другими памятниками. Так, „Боянское евангелие дает некоторые указания на начало того процесса, который привел к полной утрате падежных флексий”. [4] Исследователь языка памятника, проф. С. М. Кульбакин, это положение иллюстрирует примерами: от лоукѫ, от вон, измирнѫѫ и некоторыми другими. [5]

Подтверждается это и данными Загребского Октоиха, o котором писал Ягич в третьем томе своего Archiv’a. B этом среднеболгарском памятнике XIII в. находим несомненные указания на то, что в живом произношении переписчика старых флексий не было, а книжный язык он знал не очень твердо. Ср. водѫ животнѫ исплънь сѫще (должен быть род. падеж — воды животны), от кръвоточивѫ, имѣ т помошница, въшед бо въ троба твоѫ и др. [6]

От XIV в. сохранилось наибольшее число памятников. Однако в языковом отношении они все мало показательны.

1. „Значението на Боянския надпис за българската езикова история” (напечатана в том же XXXI т. „Годишиик’а”).

2. Там же, стр. 9,

3. Там же. Не могу согласиться с автором, что написание онъ же бѣ вънукъ свтаго Стефана Краля Сръбьскаго также дает пример неправильного употребления падежной флексии. Младенов полагает, что должно быть вънука; бѣ вънукъ в предложении является предикатом, так что вънукъ стоит правильно в именительном падеже.

4. С. М.  К у л ь б а к и н, Материалы для характеристики среднеболгарского языка, I, Боянское Евангелие XII—XII века, ИОРЯС. IV, 3, стр. 857.

5. Там же.

6. Подробнее см. „Archiv f. slaviche Philologie”, III, S. 345.

236

Это блестящий период в истории болгарской письменности, с которым связана деятельность Евфимия и его учеников. Все сохранившиеся памятники относятся к тому жанру письменности, в котором индивидуальные особенности писца могли сказаться в наименьшей степени. Не сохранилось ни монастырских помянников, ни деловых хозяйственных записей, т. е. таких памятников, которые обычно дают богатый материал для исторической диалектологии. Это легко можно понять. В конце XIV в. много национальных ценностей было уничтожено. Беженцы, устремившиеся в Сербию и Придунайские княжества, брали с собой, естественно, наиболее  ц е н н ы е  рукописи, т. е. различные церковные книги или переводы византийских летописцев. Много подобных ценных рукопнсей было сохранено в самой Болгарии не только в захолустных монастырях, но и в Тернове. До нас дошло бы, вероятно, немало разнообразных памятников старой болгарской письменности, если бы они в ХVIII в. не попали в руки самых непримиримых врагов славянства — фанариотов, которые в течение ХVIII в. и первой половины XIX в. всеми средствами уничтожали славянскую культуру на Балканах. Они почти полностью иетребили все книжное богатство Болгарии. Вот почему значительная часть старых болгарских рукописей находится в настоящее время за пределами Болгарии. Немало ценных среднеболгарских рукописей хранится в наших книгохранилищах.

Из всех памятников XIV в. лишь один представляет резкий контраст: в нем мы находим такие особенности живого языка, каких не знает ни один среднеболгарский памятник. Это так называемая Троянская притча. Так, например, здесь впервые фиксируется новая аналитическая форма сравнительной степени: да не бѫдет чловѣкъ побогать от тебе (50), коа есть наилѣпа от васъ триехъ сестрѣницъ (49) и др. Этот небольшой памятник представляющий вставку в Ватиканском списке летописи Манассии (в Московском патриаршем списке этой вставки нет) и оцененный впервые Ф. Миклошичем, в языковом отношении представляет собой явление совершенно загадочное. [1] Автор

1. Цонев считал, что Троянская притча представляет собой перевод с хорватского: „После одного подобного сравнения я пришел к убеждению

237

текста хорошо знает книжный язык XIV в. и в большинстве случаев последовательно ему следует. Тем более совсем непонятны его неожиданные отступления от общепринятых норм в сторону живого языка. Из всех особенностей языка Троянской притчи архаичнее всего именное склонение. Примеров, которые бы подтверждали утрату синтетического склонения в основах на а, в тексте не так много. Большинство отклонений от старых норм находит объяснение в тех фонетических процессах, которые протекали в среднеболгарскую эпоху: исправи от Веноушѫ госпождѫ (50), изъ единѫ чашѫ (52), и поусти за своѫ дъщере Цвѣтаны госпождѫ (55). В некоторых случаях находим колебания в употреблении флексий, известные и другим среднеболгарским памятникам. Так, например, — и поведе его под Тро; на той же странице читаем: и поведе под Троѫ (59).

В огромном большинстве случаев, однако, старое синтетическое склонение в тексте Троянской притчи сохраняется: и судари Ацилеша ядовитоѫ стрѣлоѫ въ птѫ (63), и посѣче вепрь мечкѫ (62), за рѫкѫ (59), яко соколь на птицѫ (58), под пазоухѫ своѫ (53), поведе Елена царица дѣвиц хоро играти (53), и рече емоу тихыми бесѣдами (52), ии показа имъ три шѫпы рѫкоѫ (51), на рѣкѫ (50), в ризах прѣд него (49), вь овощници (49), искова златѫ авлъкѫ (49), несе его пастырь женѣ своей (48), единому юноши (48), и Прѣямоушь краль имѣше женѫ (47);

встречаем даже архаические формы двойственного числа: азь течах своима босама ногама (57). Находим, однако, в тексте и несколько несомненных ошибок. Так, находим: кто есть прѣдъ моѫ ложиицѫ въ полоунощъ и толико плачеть (61), где винительный падеж употреблен вместо творительного. Известны в тексте случаи употребления формы именительного падежа в функции винительного: и влѣзе нощи вь Троѫ дело на стража на высокомь кастели (57), и до колѣ стоить дело на стража (57),

что болгарская притча не является самостоятельной обработкой, а просто переведена с хорватского оригинала” („За произхождението по Троянска притча”, СбНУ, VII, стр. 235).

238

и вьз Ацилеешь Телеспона соуличника дьщере Бриженда госпождѫ, коа бѣше наилѣпа вь троискахъ странах (59).

Теперь перейдем к древнейшим славянским памятникам валашской письменности. Если мы обратим внимание на язык церковных памятников, то сразу заметим, что они, имея некоторые  с в o и  орфографические особенности, не отличаются в языковом отношении от среднеболгарских памятников эпохи Иоанна-Александра. Язык церковных памятников был уже окончательно установившимся, со своими старыми, узаконенными обычаем, нормами, очень далекими от живого славянского языка Мизии, Фракии и Валахии XIV—XV вв. Так же далек и так же „правилен” славянский язык произведений светской высокой литературы. Таким произведением являются, например, „наказательные слова” ралашского господаря Нягоя сыну Феодосию, написачные архаическим славянским языком. Язык этот в Валахии в XIV—XVI вв. был таким же искусственным, книжным, каким он был в XIV в. и в самой Болгарии. Нягой правильно употребляет все старые падежные флексии, свидетельствуя этим свою хорошую книжную выучку. Это в средние века мы встречаем не так редко.

Совсем иную картину представляет валашская дипломатика. Во второй главе мы уже указывали, что в отличие от церковной письменности валашская дипломатика формировалась в  с т и л и с т и ч е с к о м  отношении под влиянием средневековой латинской дипломатики. Уже давно исследователи обратили внимание на то, что валашская церковная письменность менее самостоятельна, более однообразна, нежели валашская дипломатика. Это отмечали Хаждеу, Богдан, Яцимирский и др. „Мы не знаем более устойчивых текстов, чем славяно-румынские рукописи церковного и отчасти светского содержания, остававшиеся почти без изменений в виде копий на пространстве трех веков, — и текстов менее устойчивых, чем всякого рода документы, написанные в румынских канцеляриях или же частными лицами”. [1] Эта меньшая устойчивость грамот выражается между прочим

1. А. И. Яцимирский, предисловие к изданию П. Сырку сибинских грамот, „Сборник отдедения русского языка и словесности Академии Наук”. т. XXXII, № 2, СПб., 1906, стр. XXIX.

239

в значительных колебаниях в языковом отношении. Наряду с некоторыми языковыми архаизмами находим многочисленные факты, характеризующие  н е  к н и ж н ы е,  н е  з а и м с т в о в а н н ы е  черты славянского языка, а живые  о с о б е н н о с т и  того славянского языка, который был в широком употреблении у коренного населения Придунайских княжеств.

При изучении языка валашских грамот нужно иметь в виду, что традиции канцелярского стиля складывались под различными влияниями, и в XIV—XV вв. нормы этого языка были весьма неустойчивыми. В одной грамоте можно найти самые противоречивые формы, генетически совершенно не связанные друг с другом. Даже в вводной части грамоты в передаче титула господаря находим самые разнообразные языковые колебания. Ср. Іоанъ Радулъ воевода и господинъ въсеи  з е м и  уггровлахійской (Bogdan „Documente”, № VI); Іоанъ Радоулъ, великыи воивода и самодръжавни господин въсеи  з е м л и  оугровалахыиской (ibid., № VII); Io. Радоул воевода и господинь въсои  з е м л ы  угровлахіискои (ibid., № CLXXXV); Jo. Радоул воевода и господинъ въсои  з е м л е  угровлахіиское (ibid., № CLXXXI). Задача исследователя валашских грамот состоит между прочим в том, чтобы четко разграничить книжные славянские влияния (среднеболгарские и сербские) и местные живые особенности языка валашских книжников, которые и являются предметом нашего изучения.

Для истории живого языка коренного славянского населения Валахии имеют особое значение древнейшие грамоты. Грамоты конца XIV и начала XV в. характеризуют тот период, когда еще не началось влияние книжного сербского языка, которое привело к значительному изменению облика книжного славянского языка в областях к северу от Дуная.

С конца первой четверти XV в. в валашских грамотах можно легко обнаружить два процесса. Первый явился отражением возросшей роли румынского элемента над славянским, что привело к появлению в языке грамот особенностей румынского языка. XV столетие еще сравнительно бедно ими Чаще всего этот процесс находит отражение в утрате среднего рода или вообще в смешении родов.

Примеры из грамот XV в.:

240

от вашои приіательству (Басараба II — В, ХСІІІ, 123); на едно пагубу (Басараба III — В, СХХХV, 167), през едно недѣле (Басараба III — В, СХХХVІІ, 170), ни едно правду (Влад. III — В, CLIX, 194), ваша господство (Раду IV — В, CLXXXVII, 224), и ни едну вино не имают (Раду IV — В, CLXXXIX, 227), и паки едну виноград (М, IX, 20), и книге ми ест учинил царь, едною съм послал до вас, а друга пак ми ест дошел съда за туи работу (В, СХХХІV, 165) и др.

Co временем процесс этот становится все более и более заметным. Так, памятники XVI в. уже богаты различными его проявлениями, а в славянских грамотах XVII в. находим много ценнейших фактов для истории румынского языка.

Изучение „румынизации” книжного славянского языка Валахии (а также и других румынских областей) является одной из важнейших проблем, которая стоит перед историком румынского языка, так как может дать много новых фактов, что при скудости собственио румынских памятников имеет большое значение. [1]

Второй процесс, который четко отражаегся в памятниках XV в. и более поздних, — это проникновение в книжный язык  с е р б с к и х  особенностей. Всестороннему изучению этого процесса посвящена предшествующая, четвертая глава нашего исследования.

В данной главе, посвященной изучению особенностей именного склонения коренного славянского населения, мы представляем результаты наблюдений лишь над грамотами XIV—XV вв. (до конца правления Раду IV, т. е. до 1508 г.).

Изучение в этом отношении грамот XVI в. и более поздних для историка болгарского языка интереса уже не представляет.

Обратимся теперь к рассмотрению склонения основ на -а (-ja) в грамотах XIV—XV столетий.

1. Изучение „румынизации” славянского языка в Придунайских княжествах выходит за пределы нашего исследования. Эта проблема во всей своей широте стоит перед историком румынского языка.

[Previous] [Next]

[Back to Index]