Разыскания в области болгарской исторической диалектологии.
Т. I. Язык валашских грамот XIV—XV веков
С. Бернштейн

 

Введение

 

Много народов различного происхождения издавна населяли Балканский полуостров. Здесь возникла одна из величайших культур древности — культура эллинов, здесь происходили разнообразные передвижения и смешения народов, стоящих на различных ступенях культуры. Балкановеду приходится решать много этнических загадок. Ученые и общественные деятели Греции, Рима и Византии могли бы сообщить нам много поучительного и ценного o языках племен, с которыми им приходилось сталкиваться. Но даже самые просвещенные люди того времени не интересовались ими. „Греки, — справедливо писал А. Мейе, находились в тесных сношениях со множеством других народов, чьи языки имели с их языками поразительные черты сходства; но греки не обращали на чужие языки никакого внимания и если и замечали совпадения, то видели в них лишь странные случайности и из этих разрозненных наблюдений не выводили никакой теории. Происшедшая от этого потеря огромна и непоправима: ведь греки могли наблюдать и описать языки, впоследствии исчезнувшие бесследно или же сильно изменившиеся в дальнейшем... Единственным языком, ими изучавшимся, был язык их народа, и в этом деле они во многих отношениях достигли больших успехов”. [1] Этот справедливый упрек французского лингвиста может быть отнесен также к Риму и Византии. Много ценного для характеристики варварских народов Европы находим в сочинениях Цезаря, Тацита, Плиния, Прокопия Кесарийского и многих других авторов. Ho o языках варваров в этих сочинениях

 

 

1. А. М е й е, Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков, 1938, стр. 445

 

7

 

нет никаких сведений. Авторы были, видимо, убеждены, что эти сведения не могли представлять никакого интереса.

 

Такое отношение к различным языкам характерно было не только для греков и римлян. Из среды македонян, фракийцев вышло немало замечательных ученых и государственных деятелей. Но и они, усвоив греческую культуру, разделяли с греками пренебрежительное отношение ко всем языкам и в том числе к своему родному. Только этим можно объяснить на первый взгляд тот странный факт, что мы почти ничего не знаем o языке балканского народа, которому удалось создать величайшую империю древности, — o языке македонском.

 

Итак, в течение многих столетий из всех балканских языков предметом научного исследования был только древнегреческий язык. Не только в средние века, но и в новое время никто не интересовался живыми балканскими языками. Даже новогреческим языком не занимались, так как видели в нем лишь испорченный язык древней Эллады. Все это объяснялось общим состоянием науки o языке.

 

Интерес к истории, культуре и языкам народов Балканского полуострова пробудился в XVIII в. В связи с развитием национально-освободительного движения у балканских народов рождается глубокий интерес к своей отечественной истории и родному языку. Свое право на самостоятельное национальное существование они доказывают не только восстаниями. Появляются „будители духа народного”, которые в сочинениях o судьбах своего народа рассказывают o прошлом его величии. Эти сочинения имели большое политическое значение. Таким сочинением была известная славяно-болгарская история Паисия Хиландарского (1762 г.), в которой автор описывал прошлое величие болгарских царей, воспевал славу болгарского оружия, во времена Симеона или Асеня II заставлявшего трепетать самые могущественные народы Балканского полуострова, негодовал на тех „неразумных болгар”, которые забыли свой народ, с презрением относились к его прошлому и настоящему. Естественно, что все авторы таких сочинений много внимания уделяли этногенетическим вопросам. Каждый из них стремился доказать особую древность своего народа, связать историю его с историей Греции и Рима. Сочинение Паисия скорее

 

8

 

было публицистическим, нежели историческим трудом. Подобного рода сочинения сравнительно в большом числе были и у румын, в которых последовательно проводилась всегда одна мысль — румыны являются потомками римских колонистов древней Дакии. В конце XVIII в. Трестер, житель г. Сибиу, писал: „Несмотря на жалкую жизнь этого валашского населения в Трансильвании, все-таки опытный любитель старины может увидеть в нем живой тип древних римлян... Все приведенные до сих пор данные неопровержимо доказывают, что румыны должны считаться потомками Траяновых колонистов, которые своими нравами, языком и одеждой самым лучшим образом отражают, словно в Вергилиевой буколике, римскую знать, почему всякий уловит в них римскую старину”. [1]

 

В первой половине XIX в. в связи с успешным развитием новой науки — сравнительного и исторического языкознания — усиливается интерес к живым балканским языкам и прежде всего к болгарскому.

 

В этом отношении очень важными для науки были сочинения Копитара, Миклошича, Григоровича, Билярского и многих других ученых, среди которых русским ученым принадлежит почетное место.

 

Начало интенсивного изучения болгарского языка (говоров, памятников, литературного языка) падает на 90-е годы XIX в. Впервые в этой работе начинают принимать участие молодые болгарские лингвисты, среди которых особенно выделялись Л. Милетич и Б. Цонев. За три десятилетия этими учеными и их учениками было сделано очень много. Немало было сделано в области болгарского языкознания и иностранными славистами (главным образом русскими). И тем не менее ни один из славянских языков не представляет такого количества неразрешенных вопросов, как болгарский язык. Это обнаруживается особенно наглядно тогда, когда исследователь от изучения отдельных специальных вопросов переходит к решению синтетических задач. В этом случае история болгарского языка превращается в механическое соединение

 

 

1. А.  Я ц и м и р с к и й, Из истории славянской письменности в Молдавии и Валахии XV—XVII вв. „Памятники древней письменности и искусства”. CLXII, 1906, стр. ХѴIIIХІХ.

 

9

 

разнородных явлений, данные современных говоров сопоставляются с отдельными фактами из произвольно избранных памятников, история языка в конце концов сводится лишь к внешней истории. Все эти недостатки характерны не только для первых исторических опытов А. Калины и П. А. Лаврова, они в той же степени присущи общим трудам по истории болгарского языка Б. Цонева и С. Младенова.

 

В 1929 г. вышла в свет „Geschichte der bulgarischen Sprache” профессора сравнительного языкознания Софийского университета Стефана Младенова. И эта работа наглядно показала всем историкам болгарского языка, что время для общего синтеза еще не наступило. Автору не удалось решить поставленную задачу не только потому, что в своем сочинении он опирался на методы, уже отвергнутые новейшим языкознанием, а задачи исторические пытался решать лишь приемами сравнительного сопоставления фактов из различных эпох. Для создания подлинно научной истории болгарского языка мы пока все еще не располагаем достаточным количеством фактов, отдельных наблюдений, точных и надежных сопоставлений. Слишком скудны и фрагментарны наши сведения o состоянии болгарских говоров не только в эпоху первого болгарского государства, но и позднее (вплоть до XVI в.). Далеко не полны наши знания современных болгарских говоров. Не исследованы до сих пор многие памятники, отражающие состояние говоров в различные периоды. Болгароведы хорошо понимают это и поэтому все свое внимание уделяют изучению отдельных частных проблем. За последние 15 лет появилось много ценных исследований. Вышли новые труды A. M. Селищева, А. Мазона, Ц. Тодорова, К. Мирчева и других исследователей, которые сообщили много ценных фактов и наблюдений, важных для решения отдельных вопросов исторической диалектологии. Не могли не сказаться в науке o болгарском языке те новые методологические искания, которые характеризуют современное языкознание. Была показана вся ограниченность националистических концепций Л. Милетича, Б. Цонева и их последователей. Выяснилось, что только на почве сопоставления болгарского языка с языками „балканского союза” могут быть вскрыты и исследованы процессы, которые привели

 

10

 

к формированию важнейших отличительных черт новоболгарского языка. Вновь воскресла старая „фракийская” теория, одним из первых сторонников которой был знаменитый Ф. Миклошич. Но в трудах П. Скока, Б. Гавранка, М. Малэцкого и других балкановедов нашего времени она получила дальнейшее развитие, положив научную основу не только для сравнительного изучения современных балканских языков, но и для изучения тех балканских языков, которые уже давно исчезли, не сохранив письменных памятников. Не исключена возможность, что загадка фракийского языка будет решена не специалистами в области античных языков, палеографии и эпиграфики, а теми балкановедами, которые занимаются сравнительным изучением живых балканских языков, преемственно сохраняющих до сих пор многие черты уже исчезнувших языков. Балкановеды старой школы (в большинстве своем ученики и последователи Г. Вейганда) много сделали для сравнительного изучения живых балканских языков. [1] Но исходя из мысли, что балканские народы в древности находились в таких же взаимоотношениях, в каких они находятся в настоящее время, они не смогли решить основные задачи балканской лингвистики. Исследуя общие особенности в балканских языках, они видели в них лишь результаты простого  з а и м с т в о в а н и я.

 

Подобные сравнительно-лингвистические исследования уже давно вызывали к себе критическое отношение со стороны многих трезвых исследователей.

 

Иначе к решению этих вопросов подходят многие современные балкановеды, учитывающие достижения теории субстрата.

 

В общих особенностях балканских языков они видят не результат заимствования, а следствие общности происхождения балканских народов. Они полагают, что балканские народы возникли в результате смешения различных пришлых племен с местными фракийскими племенами. Эти племена, усваивая новую речь (славянскую или романскую), приспосабливали ее к своим привычным артикуляциям, к своему

 

 

1. См. книгу Kr. Sandfeld, Linguistique balkanique, P., 1930, и библиографию к ней.

 

11

 

родному грамматическому „мышлению”. В результате этого сложного процесса возникли современные балканские языки (болгарский, румынский, албанский, новогреческий), различные по материалу, но близкие по структуре. Именно так понимает задачи балканской лингвистики чешский славист проф. Б. Гавранек, который напечатал весьма ценную работу „Zur phonologischen Geographie (Das Vokalsystem des balkanischen Sprachbundes)”, „Archives néeerlandaises de phonetique experimental”, t. VIII—IX, 1933. Автор пытается установить фонетическую систему „балканского языкового союза”, т. е. тех языков, которые возникли на общем балканском субстрате.

 

В том же направлении ведут свои наблюдения славист и балкановед М. Малэцкий (см. „Systemy wokalne języków balkanskich”, „Sprawodzania Polskiej Acad. Umiej...”, XXXVIII, 8; To же по-французски — „Bulletin de l’Academie Polonaise des Sciences et des Lettres”, 1933, p. 156—160) и хорватский романист П. Скок, автор многочисленных работ по вопросам балкановедения (см., например, его работу „O bugarskom jeziku u svjetlosti balkanistike”, „Jужнословенски филолог”, т. XII, 1933, стр. 73—146). С 1934 г. под редакцией П. Скока и М. Будимира выходит в Загребе на французском языке журнал „Revue internationale des etudes balkaniques”. O большом интересе к вопросам балканистики свидетельствуют материалы III международного съезда славистов, который должен был состояться осенью 1939 г. в Белграде. В „Саопштенима и рефератима” съезда находим специальную „балканолошку секцииіу”, где дано краткое изложение предполагавшихся докладов. В исследованиях Гавранека, Скока и их последователей балканизмы изучаются с учетом тех реальных взаимоотношений, в которые вступили балканские языки между собой. Исследователи пытаются установить систему балканского языкового субстрата, лежащего в основе „балканского языкового союза”.

 

Большинство болгарских лингвистов относилось (и относится до сих пор) неодобрительно ко всяким сравнительным исследованиям балканских языков. Выдающийся исследователь болгарского языка проф. Л. Милетич посвятил целый ряд

 

12

 

работ тому, чтобы доказать исконность одних балканизмов (например, членной формы), внутреннюю закономерность других (например, утраты падежных флексий). Совсем недавно (в 1939 г.) проф. С. Младенов напечатал критическую статью, в которой решительно выступает против балканистики и сравнительного изучения балканизмов. „Платье так называемой балканистики или балканской филологии, — пишет Младенов, — является в сущности шутовским, одеждой, сшитой из маленьких кусочков только что упомянутых обширных научных дисциплин. Эти разноцветные тряпки плохо сшиты белыми нитками или, еще точнее, они даже и не сшиты и не образуют ничего цельного, потому что и соответствующие языки и народы никогда не образовывали никакой духовной общности, которой и может заниматься какая-либо филология”. [1] Автор признаёт только романскую филологию, греческую, славянскую..., но не балканскую, так как „никогда не существовало пра-старинного (sic!С. Б.) единства между языками, которыми хочет заниматься так называемая балканская филология или балканистика”. [2] Но чем же тогда объясняются те многочисленные особенности живого болгарского языка, которые так резко отличают его от древнеболгарского и от других живых славяяских языков? И почему то, что отличает его от славянских языков, связывает с соседними балканскими? На все эти вопросы мы не найдем ответа не только в указанной статье, но и в обширной „Geschichte der bulgarischen Sprache”, которая, вопреки названию, не является историей болгарского языка. В ней автором не только не решены, но даже и не поставлены те задачи, которые стоят в настоящее время перед историком болгарского языка.

 

Как известно, новоболгарский язык занимает особое место среди всех славянских языков. Целым рядом своих черт он резко отличается от старославянского языка и от других славянских (аналитическим строем склонения, употреблением постпозитивного члена, отсутствием формы инфинитива и некоторыми другими особенностями). Задача историка

 

 

1. „Годишник на Софийския университет”, т. XXXV, София, 1939, стр. 4.

 

2. Там же, стр. 5.

 

13

 

болгарского языка состоит в том, чтобы выяснить происхождение этих особенностей и изучить возможно детально их историю. Трудами В. Н. Щепкина, С. М. Кульбакина, Г. А. Ильинского, Б. Цонева и других выяснены некоторые особенности (главным образом фонетические) македонских говоров XII— XIII вв. Значительно хуже мы знаем говоры восточной Болгарии этого периода. Язык так называемых семиградских болгар можех свидетельствовать, что говоры северо-восточной Болгарии в XII—XIII вв. значительно отличались от говоров македонских. Исследователи так называемого среднеболгарского языка свое главное внимание обращали на то, что его отличало от старославянского. Отсюда интерес исследователей к памятникам церковным, так как единство текста давало возможность нагляднее показать эволюцию языка в XII—XIII вв. Памятники светские мало привлекали внимание исследователей, а драгоценный памятник XIV в. — „Троянская притча” до сих пор еще ждет всестороннего исследования. Однако для истории современного болгарского языка этот период важен тем, чтò связывает его с новоболгарским языком. В этом отношении особую ценность приобретают среднеболгарские светские памятники (преимущественно делового содержания). К сожалению, подобных памятников сохранилось очень мало. Но и эти памятники за редким исключением в языковом отношении мало выразительны. Грамотность среди книжных людей в Болгарии в эпоху второго болгарского царства была очень высокой. Необходимо учесть также архаизирующую деятельность в области языка патриарха Евфимия Терновского, которая, как известно, привела к восстановлению в тогдашнем книжном болгарском языке многих особенностей, давно уже забытых и изгнанных из письменности. Скудость болгарских памятников, их лингвистическая невыразительность, почти полное отсутствие грамот, хозяйственных и деловых записей — все это очень затрудняет изучение истории живого болгарского языка во всем разнообрааии его говоров.

 

Резкий перелом наступает во второй половине XVI в. С этого времени народный язык входит в литературу. В различных областях Болгарии на местных говорах пишутся дамаскины, представляющие в настоящее время

 

14

 

драгоценные источники для изучения истории болгарского языка.

 

По свидетельству этих памятников народные говоры в XVI—XVII вв. в своих главнейших признаках уже представляли важнейшие особенности современного языка. В связи с этим перед историком болгарского языка стоит задача изучения народных говоров в более древнее время и прежде всего в XIV—XV вв. Подобное изучение народных говоров XIV—XV вв. даст возможность в будущем перейти к XII—XIII вв. Полагаю, что для изучения истории болгарского языка только такой путь (от современности к древности) может быть признан правильным. Древние болгарские языковые памятники очень далеки от народного языка. Поэтому строить на них изучение древних говоров, а от них итти к более позднему времени невозможно. Лишь в итоге детальных исследований, посвященных изучению народных говоров различных эпох, можно будет в связном очерке изложить историю болгарского языка от древнейшего периода до наших дней. Но в настоящее время эта задача невыполнима.

 

Итак, важнейшая задача, которая стоит сейчас перед историками болгарского языка, — это изучение народных говоров XIV—XV вв. Задача эта очень трудная. Для ее разрешения необходимо привлечь какие-то особые источники, так как собственно болгарские могут дать очень мало. Такими источниками являются славянские грамоты валашских господарей XIV—XV столетий.

 

Использование этих славянских памятников Валахии для истории болгарского языка ставит перед исследователем новые вопросы: взаимоотношение славянского населения Валахии с романизованным по языку населением, связь этого славянского населения со славянами Мизии, Фракии, Родоп и Македонии, влияние книжных болгарского и сербского языков на литературный славянский язык Валахии. Одной из важнейших проблем, без решения которой нельзя пользоваться валашскими грамотами как памятниками  б о л г а р с к о г о  языка, является выяснение природы славянского языка в Валахии. Был ли славянский язык здесь чужим, книжным языком, понятным лишь духовенству и боярству (ср. латинский язык.

 

15

 

в Польше), или он развивался в родной (славянской) среде? Обе эти точки зрения нашли своих энергичных защитников. Первая нашла отражение главным образом в трудах румынских ученых, многие из которых не допускали мысли, что славяне играли значительную роль в формировании румынского народа; вторая упорно защищается болгарскими учеными.

 

Все эти проблемы ставят в свою очередь важный вопрос o взаимоотношении славянского и румынского элементов, o роли славянского элемента в формировании румынского народа и румынского языка, o значении собственно румынских памятников и румынских диалектов для истории славянских языков.

 

Известный знаток истории славянского права чешский учевый Карл Кадлец в своем сочинении o валашском праве справедливо писал, что „славистические исследования до тех пор будут неполными, пока не будет систематически посвящено внимание истории и вообще прошлому двух народов, с которыми славяне в течение долгого времени соприкасались, — румынам и венграм”. [1] Эта мысль неоднократио высказывалась славистами, главным образом в отношении румын. Специалисты по славянским языкам уже в первой половине XIX в. достаточно ясно осознали значение румыноведения для изучения истории славянских языков, прежде всего для истории южной группы их.

 

Однако в этой области сделано очень мало. До сих пор лингвисты цитируют труд Ф. Миклошича „Die slavischen Elemente im Rumunischen” (Wien, 1862), имевший в свое время большое значение, но уже давно устаревший и в методологическом отношении и в отношении исследуемого материала. Историки южнославянских языков при решении важнейших вопросов игнорируют данные, которые может предоставить в их распоряжение как общее, так и частное румыноведение. Если они иногда и обращаются к этим данным, то это носит обычно случайный и не систематический характер. Материал не подвергается строгой филологической критике, пользуются им слишком свободно и неосмотрительно.

 

Не оценены надлежащим образом лингвистами данные,

 

 

1. „Valaši a valašské právo v zeich slavanských”, Prahe, 1916, str. III.

 

16

 

которые могут быть извлечены из славянских памятников, получивших распространение, переписывавшихся или создававшихся самостоятельно на территории Валахии, Трансильвании и Молдавии. Казалось бы, что язык этой славянской письменности должен был привлечь пристальное внимание историков болгарского языка, но лишь один исследователь, проф. Л. Милетич, не прошел мимо этой проблемы, и его работы, несмотря на все их существенные недостатки, внесли много ценного в науку. Однако его наблюдения до сих пор не обобщены, не подвергнуты критике, не продолжены, не оценены историками болгарского языка. Их игнорирует проф. Б. Цонев, который в своей „Истории болгарского языка” (т. I, 1919; т. II, 1934; т. III, 1937) ограничивается фактами, извлеченными из собственно болгарских памятников и народных говоров, вопреки собственному справедливому утверждению, что „когда говорим o болгарском литературном языке за Дунаем, мы можем говорить об естественном развитии его в этой области... Болгарский язык развивался в Румынии на болгарской почве”. [1] Следует этой традиции и ученик Цонева, проф. С. Младенов, который в своей „Geschichte der bulgarischen Sprache” ограничивается лишь самыми общими замечаниями o языке славянских памятников Валахии и их данными почти не пользуется. И теперь с полным правом можно вспомнить укоризненные слова проф. А. И. Яцимирского, что, „несмотря на весь интерес румынских изучений для славяноведения, на богатый фактический материал и на давно начатое изучение славянства румынами, — до сих пор никто из славистов не сосредоточил своих занятий на румынской филологии хотя бы в пределах одной какой-нибудь дисциплины”. [2] Справедливым является указание большого знатока южнославянской и румынской письменности Полихрония Сырку o слабой изученности славянской письменности Валахии и Молдавии (в частности, языка славянских грамот): „... в этой области до настоящего времени если нельзя сказать, что ничего почти не сделано,

 

 

1. „История на българский език”, том втори, София, 1934, стр. 281.

 

2. „Из истории славянской письменности в Молдавии и Валахии XV—XVII вв.”, СПб., 1906, стр. X.

 

17

 

то зато можно смело утверждать, что сделано очень мало”. [1] Проф. А. И. Яцимирский в свое время поставил перед собой задачу синтетического изучения славяно-румынских взаимоотношений. Была выработана широкая программа исследования, которая, к сожалению, не была им осуществлена. [2]

 

Изучение славянского прошлого Валахии для румынской науки является одной из наиболее важных задач. Об этом красноречиво говорят современный румынский язык (главным образом язык неграмотного населения румынской деревни), весь крестьянский быт с его консервативными обычаями, обрядами, поверьями, всеми реалиями его повседневной жизни, огромное количество славянских пережитков в социально-экономической жизни страны, собственные имена и богатейшая славянская топонимия. Всё  с л а в я н с к о е  в прошлом и даже настоящем румынского народа настолько значительно, что мимо него не могут пройти ни историки, ни этнографы, ни лингвисты. Они вынуждены изучать „эпоху славизма”, несмотря на то, что, по словам даже наиболее объективного румынского ученого, проф. И. И. Богдана, „славянская эпоха, это эпоха грустных воспоминаний, хотя и ее следует изучать, как и остальные, потому что на нее приходится бóльшая часть самостоятельной политической жизни румын, и она оставила после себя наибольшие следы”. [3] Однако исследования многих румынских ученых носят очень пристрастный характер, они полны внутренними противоречиями, шаткими построениями, рожденными пустыми и наивными националистическими предрассудками. Все это обесценивает труды румынского историка Н. Йорги, лингвиста И. Барбулеску и многих других.

 

Наше исследование посвящено изучению языка валашских грамот XIV—XV вв. (до конца правления Раду IV, т. е. до 1508 г.). Мы поставили задачу изучения славянских говоров Валахии, которые, по признанию всех объективных исследователей, принадлежали к той группе говоров, которые объеди-

 

 

1. „Из переписки румынских воевод с Сибинским и Брашовским магистратами”, СПб., 1906, стр. X.

 

2. Цит. соч., стр. XLIX—LII.

 

3. См. в цит. книге  Я ц и м и р с к о г о, стр. XI—XII.

 

18

 

нены под общим наименованием  б о л г а р с к и х. Об этом свидетельствуют топонимия, личные имена, лексические славянские элементы в говорах Валахии и их фонетические признаки, весь старый быт валашской деревни. [1] Иного происхождения были славянские говоры центральной и восточной Молдавии.

 

Основное внимание в нашем исследовании обращено на изучение системы именного и местоименного склонения. Этому посвящены пятая и шестая главы. Аналитический тип склонения новоболгарского языка, резко отличающий его от других славянских языков, прежде всего привлекает внимание исследователя. Нам важно было изучить те средства, с помощью которых в славянских говорах Валахии в ХIѴ—XV вв. выражались падежные отношения в именах и местоимениях. В четвертой главе, посвященной изучению сербских элементов, нами исследуются фонетические особенности говоров и глагол. Первые главы посвящены истории изучения валашских грамот, некоторым общим и частным вопросам возникновения славянской письменности в Валахии, отдельным проблемам этнических и языковых взаимоотношений на территории Дакии.

 

Много ценного для характеристики болгарских говоров XIV в. дает всесторонний анализ „Троянской притчи”. Изучение ее — одна из неотложных задач болгарского языкознания. В своем исследовании для сравнения в отдельных случаях мы пользуемся этим памятником в издании проф. Богдана.

 

Дальнейшее изучение славянских говоров Валахии должно провести исследователя к XII—ХIII вв., от которых до нас не дошло письменных памятников. Но в это время шел интенсивный процесс усвоения славянской речи спускавшимися с гор на юг валахами. Они усваивали многочисленные элементы славянской речи от местного населения, перенимали от них географические названия. Все эти элементы славянской речи

 

 

1. Того же происхождения были славянские говоры, из которых мадьярский язык заимствовал большинство своих славянских элементов: „Большинство славянских заимствований в мадьярском языке происходит из болгарского диалекта” (O. A ш б o т, Рефлекс слов вида трът-трьт и тлът-тльт в мадьярских заимствованиях из славянского языка, „Статьи по славяноведению”, вып. 2, СПб., 1906, стр. 268).

 

19

 

подчинялись новым законам, законам румынского языка. Таким образом, изучение древнейшего славянского слоя в валашских говорах и в валашской топонимии может обнаружить новые источники для характеристики славянских говоров в ту эпоху, от которой до нас не дошло письменных памятников. Само собой разумеется, что эта задача может быть решена только при всестороннем учете истории валашских диалектов.

 

 

[Previous] [Next]
[Back to Index]