Раннефеодальные государства на Балканах, VI-XII вв.

отв. ред. Г. Г. Литаврин

II. СЛАВЯНЕ И ВИЗАНТИЯ

О. В. Иванова, Г. Г. Литаврин

 

 

Данная глава посвящена рассмотрению тех процессов в социальной и общественно-политической жизни славян, заселивших Балканский полуостров, которые обусловили в конце VII — середине IX в. становление и упрочение на бывших византийских территориях раннефеодальных государств болгар, сербов и хорватов.

 

Эта проблема, породившая колоссальную историографию, остается одной из наиболее дискуссионных. Существенные достижения в ее изучении были проанализированы и обобщены в ряде новейших исследований (Г. Диттена [1], Лемерля [2], Д. Ангелова [3], П. Петрова [4] и др.). Крайний недостаток письменных источников, различная методология изысканий определили огромное разнообразие точек зрения при анализе фактов и попытках их синтетического освещения.

 

Предпринимая свой опыт трактовки событий и процессов, приведших к оформлению необходимых предпосылок к образованию славянских государств на территории империи, мы не можем подробно проанализировать литературу, мотивировать свою позицию по многим вопросам и последовательно изложить общую политическую канву. Поскольку проблема коренной трансформации государственной структуры Византийской империи в VII—XII вв. явится предметом специальной главы, здесь мы не касаемся этой темы.

 

Задача состоит в установлении с возможно большей конкретностью форм и этапов общественного развития славян от их появления на Дунае до начала оформления институтов государственной власти (хотя и эта грань не может не быть условной), в определении уровня социально-политической структуры славян и в оценке тех факторов, которые можно отнести на счет внешнего влияния (империи или иных народов, в контактах с которыми славяне были в VI-IX вв.) [5].

 

34

 

 

 

1. Славяне в Левобережье Дуная

 

Для рассмотрения структуры славянского общества ко времени переселения славян на территорию Византии важно определить продолжительность пребывания славян в пограничной зоне империи.

 

Мнения на этот счет весьма разнообразны: поселение славян в левобережье Дуная относят к эпохе от начала нашей эры [6] до первой четверти VI в. [7] «Певтингеровы таблицы» не могут представить решительных доказательств: содержание этникона «венеды», помещаемого в «таблицах» в левобережье Нижнего Дуная, подвергается сомнению, особенно для III—IV вв. [8] Да и сам этот документ сохранился лишь в копии XIII в. Археологические материалы также недостаточны: бесспорно славянские древности из Подунавья относят к самому концу VI и с большей уверенностью — к VII в. [9] В этой связи интересны наблюдения археологов, что с приближением к границам Позднеримской империи материальная культура становится все более синкретичной; все труднее определить ее этнических носителей (тем более, что здесь, в левобережье Дуная, славяне жили, находясь, видимо, в постоянном тесном контакте с романизированными гето-даками) [10].

 

Поэтому мы основываемся на письменных источниках.

 

Наиболее ранним из них являются «Диалоги» Псевдо-Кесария (конец V — начало VI в.). Этот анонимный автор обозначает славян (Σκλαυηνοί) их этнонимом и указывает место их обитания: в одном «краю» с «фисонитами, которые именуются и дунайцами» (ВИИВД, 1, с. 3—5) [11]. Если учесть тот факт, что за время, истекшее от поселения славян у Дуная, о них успели сложиться хотя и мало достоверные, но вполне определенные представления, то трудно сомневаться в том, что само обоснование славян к северу от Дуная произошло не позднее конца V в. [12]

 

К подобному же заключению ведет и сообщение Приска Панийского о посольстве ко двору Аттилы в 448 г.: автор как очевидец говорит о напитке под названием «мед» (μέδος), которым жители лежащих на пути деревень угощали членов посольства. Попытки доказать, что этот термин и обозначаемое им питье не имеют отношения к славянам, не выдерживают критики, тем более, что данные Приска подтверждает Иордан (с. 172): после погребения Аттилы в 453 г. были устроены поминки — «страва». Боль-

 

35

 

 

шинство лингвистов не сомневается в славянском происхождении и этого термина [13].

 

Обратимся теперь к свидетельствам Прокопия Кесарийского. «Когда Юстин, дядя Германа, обладал царством, анты, которые жили вплотную к склавинам, перейдя большим войском Истр, вторглись в землю ромеев» (с. 135). Следовательно, первое вторжение антов в империю нужно отнести к 518—527 гг. Попытки замены рукописного «Юстин» (I) на «Юстиниан» (I) справедливо признаны произвольными (ВИИНJ, 1, с. 80).

 

Таким образом, исходя и из данного известия, расселение славян (склавинов и антов, их восточных соседей) в Нижнем Подунавье нельзя отнести ко времени, более позднему, чем конец V в.

 

Так же следует оценивать и сообщения Прокопия (с. 120; ср. Мавр, с. 283, 289) о том, что склавины и анты более всех других обладают навыками сражаться в труднопроходимых местах, в лесу, болотах, ущельях, горах. Согласно изысканиям лингвистов, понятие «горы» отсутствует в самых древних пластах славянской лексики, как и понятие «море» [14]. Единственный горный массив, где славяне в IV—VI вв. могли обрести упомянутые навыки (и ввести в лексику новое слово),— это предгорья Карпат, причем Карпат Восточных (к ним примыкал антский ареал) и Южных (там расселились склавины). Прокопий как секретарь полководца Велисария имел возможность оценить воинские качества славян, служивших в войске империи, во время пребывания в Италии в 30-х годах VI в. Эти наемники к тому же вряд ли представляли первое поколение поселенцев, выросшее в Прикарпатье. Иначе говоря, и это свидетельство не позволяет датировать поселение славян в левобережье Дуная позднее, чем на рубеже V и VI в.

 

Еще один аргумент. В последнее время Л. Л. Гиндин пришел к выводу, что среди подунайских топонимов (наименований византийских укреплений) в труде Прокопия «О постройках», написанном в середине VI в., есть несколько бесспорно славянских по своей этимологической основе [15]. Следовательно, само возникновение этих уже утвердившихся топонимов следует относить к концу V — началу VI в.

 

Считая невозможными какие-либо категорические заключения и допуская, что заселение славянами дунайского левобережья было процессом, занявшим не одно десятилетие, мы все-таки полагаем, что их первые поселения в

 

36

 

 

этом регионе появились не позднее середины V столетия. Следовательно, до переселения на земли империи в конце VI — начале VII в. хотя бы часть славян обитала здесь около ста лет.

 

В данной главе нас не интересует весь ареал расселения славян в V—VI вв. Важно установить примерные границы «контактной зоны» между славянами и империей, а также рубеж внутри этой зоны, отделявшей склавинов (в латинской транскрипции — склавенов) от антов. По мнению ряда ученых, уже в эту эпоху славяне делились в языковом отношении на три группы (западных — венетов, южных — склавинов и восточных — антов) и соответственно могут быть обозначены для контактной зоны как «паннонские» (с существенной примесью склавинов), «дакийские» и восточноевропейские [16]. Однако другие исследователи отрицают для этого времени подобное разграничение: несмотря на диалектную сложность славянского мира, он был даже в эпоху расселения на Балканах еще относительно единым (существенные различия в языке обозначились в начале IX в.) [17]. Поэтому указанные три региона расселения славян логичнее связывать не с этнолингвистическим, а с социально-политическими различиями, о которых — ниже.

 

Основные данные о протяженности контактной зоны и антском регионе дают для середины VI в. Иордан и Прокопий Кесарийский. Согласно Иордану (с. 72), «склавены» проживают «от города Новиетуна и озера, именуемого Мурсианским, до Данастра, а на север — до Висклы; вместо городов у них болота и леса. Анты же — сильнейшее из обоих племен — распространяются от Данастра до Данапра, там, где Понтийское море образует излучину». Е. Ч. Скржинская полагает, что естественнее усматривать под Новиетуном древний Новиодун в Паннонии, на правом берегу Савы, а под Мурсианским озером — Балатон, чем соответственно Новиодун Нижнего Дуная — Исакчу и какое-то из близлежащих озер [18]. Если это так, то западный, по Иордану, предел постоянного проживания славян охватывал уже не только часть правобережья Дуная, но распространялся, возможно, на правый берег Савы.

 

Согласно Прокопию (с. 112, 117, 120, 127, 135), все склавины живут только за Истром (Дунаем), «недалеко от его берега», причем «занимают большую часть противоположного берега Истра», анты же — ближайшие соседи и склавинов, и империи. Важно, что — по смыслу данных Прокопия — поселения антов начинались не от Днестра

 

37

 

 

(как у Иордана), а непосредственно прилегали к границам империи, т. е. были расположены к северо-западу от Дуная. В. В. Седов говорит о соответствии археологических данных такому пониманию текста Прокопия, оценивает его сведения как наиболее свежие и указывает на то, что археологический материал свидетельствует о смешении в Поднестровье двух миграционных потоков — склавинского и антского и о продвижении антов к устью Дуная [19]. Учитывая же данные о навыке антов сражаться в горах, следует допустить, что их регион достигал Восточных Карпат.

 

Как известно, славяне на южной границе своего расселения предпочитали лесостепную зону, богатую лесом, водой и землей, пригодной для земледелия. Подобные природные условия удовлетворяли, во-первых, их хозяйственной деятельности (лес был необходим для постройки жилищ, изготовления орудий и утвари, добывания топлива; реки и озера служили как наиболее удобные пути сообщения, не говоря уже о рыболовстве), во-вторых, обеспечению безопасности славянских поселений (в случае набега врага население могло быстро укрыться в лесах, предгорьях, меж болот, на другом берегу реки или озера). Именно поэтому славянские поселения не располагались непосредственно по левому берегу Дуная: заселенный славянами ареал охватывал левые притоки реки вплоть до предгорий Карпат, а его южная граница отстояла от Дуная на день-полтора пешего пути (30-45 км) (Мавр., с. 282; ФС, с. 322, 325-328, 336, 337) на всем протяжении этой реки, по крайней мере — до Паннонской равнины. Правый берег Тисы во всяком случае был уже заселен славянами (ФС, с. 354), которые, возможно, жили в первой половине VT в. и в некоторых районах правобережья Дуная, по Драве и Саве. Заселили ли славяне в это время и сам Карпатский массив, трудно сказать. Следы их поселений обнаружены лишь в предгорьях и в Карпатской котловине [20]. В. Д. Королюк в связи с этим выдвинул гипотезу, что во, время пребывания в левобережье Дуная и в период расселения на Балканах часть славян перешла в новых условиях к пастушеству [21].

 

Конечно, этническая картина левобережья Дуная в V—VI вв., где сохранялись поселения и романизированных местных жителей (дако-гетов), менялась не только в связи с вторжениями иных народов (гуннов, кутригуров, утигуров, аваров), но и в силу увеличения плотности славянских, поселений как в ходе адмиграции, так и в результате естественного прироста, а также по причине привода славянами множества захватываемых ими в империи пленников.

 

38

 

 

Прокопию (с. 126) еще казалось, что славяне живут «рассеянно», что между их поселениями большие расстояния [22], по данным же Маврикия (с. 282, 286, 287), между деревнями славян, унизывавшими левые притоки Дуная, совсем незначительные пространства. Археология констатирует, что промежутки между группами славянских сел действительно невелики (от нескольких сот метров до нескольких километров) [23]. Это постоянные большие села оседлых жителей, и археология подтверждает, что славянам этого времени было уже знакомо и пашенное земледелие [24]. Здесь, в отдалении от двигавшихся вдоль левого берега Дуная полчищ кочевников и от имперских войск, обладавших возможностями быстрой переправы, и устроили славяне свои поселения, вели хозяйство и готовились к крупным походам на правый берег реки.

 

Казалось бы, вопрос об оседлости древних славян и об их основных занятиях (земледелии и скотоводстве) давно решен: накоплен огромный археологический материал по всему славянскому ареалу, датируемый VI—VIII вв. [25] Однако и ныне сохраняется мнение, что до переселения на земли империи славяне оставались кочевниками и лишь в ее пределах, под византийским влиянием, «цивилизовались», т. е. стали земледельцами [26].

 

Без полной ясности на этот счет невозможно дальнейшее рассуждение о социальной и политической структуре славянского общества в VI—VIII вв. Историческая наука уже давно установила определенную зависимость между степенью развития земледельческого хозяйства и степенью общественной зрелости занимающегося земледелием парода. Регулярное пашенное земледелие в качестве основы экономической деятельности представляет собою наиболее прогрессивную, динамичную систему (культуру земледелия). Только земледелие в эпоху раннего средневековья среди всех прочих видов хозяйства было способно обеспечить регулярность снабжения общества, а также появление стабильного прибавочного продукта как залога экономического и социального прогресса. Стихийные бедствия, военные разорения могли отбросить земледельческое общество назад, замедлить развитие, по не были способны, как правило, привести к гибели самой системы. Напротив, в подобных же условиях или в силу чисто случайных событий (гибель вождя, поражение в битве) происходил нередко распад союза кочевников и исчезновение самого их этноса.

 

Ни дорогое оружие, ни накопленные кочевнической аристократией богатства в виде стад скота или предметов роскоши

 

39

 

 

не являются сами по себе свидетельством большего прогресса, чем формы жизни бедного крестьянина-земледельца. В истории земледельческого общества время военной демократии, когда война была источником богатства и социального возвышения за счет ограбления других народов, было лишь периодом, предшествующим оформлению государственности. В жизни кочевников грабеж и война, особенно — против земледельцев, оставались постоянным промыслом столь долго, сколь долго они оставались кочевниками. Формы организации хозяйства, быта, социального распорядка были здесь чрезвычайно консервативными, темпы прогресса исключительно медленными; переход к оседлости вел к глубокой трансформации всей общественной системы, к крупным сдвигам в идеологии, а порой и к потере прежнего этнического самосознания [27]. В связи со всем сказанным нельзя упускать из виду, что, несмотря на многократные вторжения в II—VI вв. в Европу кочевых пародов (сарматов, гуннов, аваров, протоболгар и др.), ни один из них не создал устойчивого государственного образования (Гуннский союз и Аварский хаганат не достигли уровня государственной зрелости).

 

Дело заключалось отнюдь не в этнической принадлежности этих народов: не создали устойчивых государств в V—VII вв. и славяне, и такие германские пароды, как даны, свионы, ругии и др. Решающую роль играли хозяйственно-культурный тип, степень социальной зрелости этноса. Отнюдь не случайно, что все наиболее ранние «варварские» государства возникли на землях Римской империи или близ ее границ, в контактных зонах, испытавших воздействие развитой цивилизации [28].

 

Поэтому следует рассмотреть все известия, давшие повод считать славян кочевниками, тем более, что таких данных немного.

 

Указывают на свидетельство Прокопия (с. 126, 127), что склавины «живут, ютясь в жалких хижинах, вдали друг от друга, и часто меняя, каждый в отдельности, область своего поселения», что быт их подобен быту массагетов (представляемых автором кочевниками), а нравы — гуннские, что живущие рассеянно славяне ранее именовались «спорами», и, по мнению Прокопия, будто бы поэтому можно считать, что у них много земли (земли же много необходимо, как говорит Лев VI Мудрый, прежде всего кочевникам. — Лев, с. 170). В своей «Тактике» этот автор, который, хотя и писал на рубеже IX—X вв., опирался на источники более ранней эпохи, сообщает, что славяне

 

40

 

 

«жили, как кочевники, прежде чем переправиться через Истр и склонить свои выи под ярмо ромейской власти», а «грецизировал» их, т. е. заставил оставить прежние обычаи, Василий I (с. 172—173).

 

Однако эти известия даже вне сопоставления с другими не могут служить основанием для вывода о кочевом быте славян до переселения на земли империи. Г. Цанкова-Петкова, сравнивая эти данные с известиями Маврикия, говорит о существенной эволюции славян Подунавья в полустолетие между Прокопием и Маврикием: полукочевники во времена Прокопия, они стали оседлыми при Маврикии [29].

 

По нашему мнению, славяне не были полукочевниками и в первой половине VI в. В самом деле, частая перемена мест поселения могла быть связана не с кочевым скотоводством, а с подсечно-огневой системой земледелия, временно практиковавшейся в период переселения [30]. Меняя пашни, переносили периодически свои жилища, согласно Тациту, и древние германцы [31]. Кроме того, употребленное здесь Прокопием слово χῶρος (область) последовательно во всех трудах этого автора имеет значение не просто территории, а культивируемого, обжитого оседлым населением пространства [32]. Могли быть связаны перемещения и с поэтапным приближением к границам империи различных групп славян в процессе их переселения.

 

Г. Цанкова-Петкова полагает [33], что Иордан (с. 72, 136) подтверждает данные Прокопия о полукочевом быте славян, говоря о том, что «их наименования теперь меняются соответственно различным родам и местностям». Она видит здесь свидетельство перехода славян от родо-племенных коллективов, не имевших постоянных поселений и носивших имена своих родоначальников (т. е. обозначаемых эпонимами), к территориальным общинам, обретавшим оседлость и получавшим названия от местности поселения. Если в сообщении Иордана и есть указание на перемещение славян, то речь идет лишь о процессе расселения (смены места обитания), не имевшем ничего общего с регулярным кочевничеством или полукочевничеством. Иордан констатирует уже относительно стабильную картину славянского мира: многообразие наименований разных частей славянства зависело от того, к какому племени и роду они принадлежали или в какой местности обосновались, а не от их передвижений.

 

Не может служить аргументом в пользу тезиса о кочевничестве славян и употребление Прокопием термина καλύβη, имеющего значение и шалаша, временного пристанища

 

41

 

 

пастуха. Автор хотел здесь, несомненно, подчеркнуть, сколь непривычны для ромея, малы и бедны жилища славян, и, конечно, не имел в виду именно шалаши. Рассказывая о войнах с персами, этот писатель говорит o καλῦβαι, как о воинских палатках (с. 126). Археологи обнаружили в левобережье Дуная два типа славянского жилища, характерных для всего славянского мира,— наземные жилища и полуземлянки с двускатной крышей [34]. Ее наземная часть (двускатная крыша), как и небольшие размеры, могли дать повод Прокопию или его информатору именовать ее καλύβη . Называя быт славян подобным массагетскому (или гуннскому), Прокопий имеет в виду не занятия населения, а «варварское» состояние общества (скудость пищи, пренебрежение к удобствам, чистоте и т. п.).

 

«Вместо городов у них болота и леса»,— пишет, как упоминалось, Иордан (с. 72), имея в виду славянские селения, защищенные самой природой, где они, не имея городов, спасались от врага [35], т. е. среди болот и лесов, в теснинах и горах,— в том чуждом кочевникам-степнякам мире, который предпочитали славяне. Кочевники, по убеждению византийцев, неспособны сражаться в пешем строю; тактика кочевников была ориентирована на конное войско (Мавр., с. 274—281); славяне же, по словам Прокопия (с. 126), «в своем большинстве идут на врага пешими». Что же касается цитированного известия «Тактики» Льва VI, то оно явно тенденциозно, к тому же этот «кабинетный стратег», видимо, смешивает славян с болгарами, которых он, архаизируя, считает кочевым народом и для своего времени (с. 168—170).

 

Признавая славян V — первой половины VI в. оседлым народом, следует все-таки разграничивать известия Прокопия и Иордана от свидетельств Маврикия и Феофилакта Симокатты. Между первыми и вторыми прошло 50—80 лет. И показания последних (здесь мы согласны с Г. Цанковой-Петковой) свидетельству гот о значительном прогрессе. Из сообщений Маврикия и Симокатты следует, что плотность славянских поселений за Истром явно возросла. Их села (χωρία и χῶρια), большие и малые, следуют друг за другом вдоль речных долин (Мавр., с. 287, 288). Нападая на группу таких сел с двух сторон, византийское регулярное войско, насчитывающее до 3 тыс. воинов (Мавр., с. 288; ФС, с. 327), берет до 5 тыс. пленных, помимо тех жителей, которые погибли или успели скрыться (ФС, с. 330). В свою очередь, в экспедиции против империи славяне отправлялись многочисленными отрядами (Прок., с. 137—138;

 

42

 

 

Иорд., с. 71, 90). По представлениям византийцев, славянское множество за Дунаем было к концу VI в. неисчислимым (Прок., с. 117, 128, 131, 135 и др.).

 

Они оседлые жители. У них много проса, сложенного в кучи (видимо, сжатого, но не обмолоченного), а также всевозможного скота (Мавр, с. 281—282); о быках и прочих домашних животных, которых славяне приносили в жертву, писал Прокопий (с. 126). Император (Маврикий) полагал, что победоносное войско может зимовать в земле славян, не получая снабжения от империи (ФС, с. 327, 354, 355). Воинские руководства предписывали вывозить богатства славян на судах и вьючных животных (Мавр., с. 286). После удачных нападений на славян ромеи уходили с огромной добычей, из-за которой войско ссорилось с высшим командованием, а император — с аварским хаганом (ФС, с. 330). Авары считали земли дакийских славян более богатыми, чем балканские провинции империи; славянские территории жили относительно спокойной жизнью, а имперские провинции были многократно разорены нашествиями разных народов (ФС, с. 323). Нападая на этих славян, хаган сжигал их жилища и разорял их поля (ἀγροὐς) (Мен., с. 231).

 

Письменные известия и археологические данные позволяют предполагать, что второе крупное разделение труда (отделение ремесла от сельского хозяйства) у славян в это время уже началось. Славяне освоили обработку железа, из которого изготовляли орудия труда (сошники, серпы, косы, лопаты, мотыги, топоры, ножи, молотки, тесла, долота и др.) и оружиe (мечи, наконечники копий, стрел, дротиков). Археология свидетельствует о высокоразвитом ремесле деревообработки [36]. Славяне умели налаживать переправы, строить ладьи — от однодеревок (для одного — четырех человек) до крупных лодок, способных перевезти через большую реку сразу до 20 вооруженных воинов (ФС, с. 326, 327) (это были, по-видимому, «набойные ладьи», у которых выдолбленный ствол большого дерева служил лишь основанием, а борта наращивались продольными досками). Плот для переправы людей и грузов был столь удобен, что византийцы заимствовали у славян это плавучее средство вместе с его названием (Мавр., с. 283) [37]. Развиты у славян были также кожевенное производство, ткачество (ткани из льна, конопли, шерсти), гончарное дело (лепная керамика). Быстро прогрессировало и ювелирное дело (производство серег, височных колец, фибул, ожерелий, браслетов и т. п.) [38]. В конце VI в. Славяне

 

43

 

 

освоили осадную технику, стали брать крепости и города, которые раньше обходили или предпочитали захватывать длительной осадой, измором (Прок., с. 132).

 

О социальной структуре и политической организации славянского общества имеются лишь скупые свидетельства византийских авторов. Следует учитывать, однако, что эти известия независимо от субъективной позиции писателей дают приниженную, пристрастную картину, так как авторы вольно или невольно в своих оценках отправляются от критериев, обусловленных формами и институтами гораздо более развитого византийского общества.

 

Прежде всего — о характере семьи у славян. Нет убедительных данных в пользу господства у славян в VI— VII вв. большой семьи, совместно ведущей свое хозяйство. Замечание Маврикия (с. 282) о верности славянских жен, предпочитавших добровольную смерть вдовству, позволяет думать скорее о многоженстве, по крайней мере — среди знатных членов общества (покойного «сопровождала» лишь одна из жен), но никак не о больших семьях, в которых господствовала моногамия. Небольшие размеры жилищ-землянок, рассчитанных на одну семью, и хозяйственные объекты вокруг них (яма для хранения зерна, остатки амбара, кладовой, скотного двора, каменная зернотерка, один очаг и т. д.) свидетельствуют о решительном преобладании малой семьи [39]. Расположение землянок группами (кучно) оправдывает, однако, мысль о сохранении традиций большой семьи и там, где она распалась: малые семьи еще связаны кровными узами и хозяйственными интересами, владеют нераздельной земельной собственностью. Возможно, до переселения на земли империи у славян была земледельческая община (ведение хозяйства и проживание в основном малыми семьями, но сохранение прав общины на пахотную землю при периодических переделах) в стадии ее превращения в соседскую [40]. Впрочем, суждения на этот счет гипотетичны. Как намек на большие семьи можно толковать сообщение Маврикия (с. 282), что жилища славян имеют много выходов (так было будто бы удобнее при нападении искать спасения в бегстве). Не исключено, однако, что здесь содержится указание на принадлежавший знатному славянину комплекс хозяйственных построек вместе с жилым помещением [41]. Большесемейные общины, несомненно, существовали, но пет оснований говорить об их преобладании.

 

Важно известие Маврикия (с. 282), что славяне зарывают в тайниках свои вещи и не держат ничего лишнего

 

44

 

 

открыто. Это сообщение оправдывает вывод о развитии частной собственности, о стремлении к накоплению богатств и к их охране от посягательств других членов общества. О частном присвоении доли добычи и выкупа за пленника свидетельствует история о пленении неким склавином анта Лже-Хильвудия (Прок., с. 124).

 

Сведения о заинтересованности в это время славян, в особенности — их высшего социального слоя, в захвате добычи вполне определенны. Время с начала VI до конца VII в. составляет заключительный этап развития строя военной демократии у славян рассматриваемого региона. С первого года правления Юстиниана I (527) набеги славян (склавинов и антов) на земли империи стали систематическими (Прок., с. 151). Они забирали добычу (одежду, ткани, драгоценности, посуду, орудия труда, продовольствие и т. п.), угоняли скот, а с середины VI в. также множество пленных сельских жителей и горожан, как и византийских воинов. Иногда, впрочем, они брали в плен только юношей, молодых мужчин (Прок., с. 128). Юстиниан I даже опасался, что вскоре некого будет набирать в войско (Прок., с. 157). Пленных брали преимущественно ради выкупа, и сумма его могла быть высокой: за ромея-военачальника в 30-х годах VI в. протоболгарам было уплачено 10 тыс. золотых (ИМ, с. 215). Поэтому по совету пленного ромея его господин-ант отправился к склавинам, чтобы купить у них ромея — мнимого полководца (о чем склавины якобы не догадывались), чтобы затем получить за него выкуп от императора (Прок., с. 125). Именно поэтому славяне немедленно отправлялись в набег за добычей, если Истр не охраняли войска империи (ФС, с. 321).

 

Пленник-раб пользовался свободой общения с местными поселенцами, был в курсе событий, сражался вместе с господином и пользовался его благоволением. Славянин-соотечественник не мог стать рабом, но, воюя друг с другом, склавины и анты взаимно обращали пленных в своих рабов (Прок., с. 125), т. е. препятствием к обращению в рабство служили не этнические признаки, а принадлежность к разным политическим объединениям.

 

Согласно Маврикию (с. 281), рабам-пленникам славяне определяли срок пребывания в рабстве, по истечении которого пленный мог вернуться домой, уплатив выкуп, или остаться среди славян на положении полноправного члена их общества. Иначе говоря, рабство носило патриархальный характер: рабы не играли серьезной роли в производстве, и славянское общество было заинтересовано в притоке

 

45

 

 

ромейских жителей с их производственными навыками и опытом. Поэтому византийским полководцам предписывалось в летнее время, разграбив после разведки открытые места в земле славян, оставаться там длительное время, чтобы пленные ромеи могли, бежав от славян, спасаться и воинском лагере византийцев (Мавр., с. 286) [42].

 

Но, конечно же, не добыча обеспечивала основные материальные условия жизни славян левобережья Дуная — она служила средством обогащения прежде всего племенной аристократии, ускоряла социальное расслоение. В основе экономической жизни уже в эту эпоху лежали регулярное земледельческое хозяйство и пастбищное скотоводство. Правда, по словам Маврикия (с. 284), в зимнее время славяне испытывали недостаток продовольствия и не были способны сопротивляться хорошо вооруженному врагу. Однако подобного рода ситуация в деревне зимой — не редкость в империи, да и не только в ней, и не только в средние века.

 

Социальную структуру славянского общества в эту эпоху можно реконструировать, разумеется, лишь гипотетически. Согласно описанию Прокопия (с. 125—126), склавины и анты «живут в демократии», не управляются одним человеком и важные вопросы решают «сообща» (ἐς κοινόν ὁμοίως). Примером этих сохраняющихся издревле (ἄνωϑεν) порядков является рассказ о пленении Лже-Хильвудия. Несмотря на то, что мнимый военачальник был собственностью лишь одного склавина, взявшего его в плен, а затем — одного анта, купившего его у склавинов на свои средства, анты решили, поверив слухам о высоком ранге пленника, что это дело общее, и «собрались почти все» для совещания.

 

Следовательно, право собственности могло нарушаться, но только в силу чрезвычайных обстоятельств и лишь по решению общего собрания мужчин данного объединения. Речь шла не только о возможном получении в качестве выкупа больших благ (ἀγάϑα) для всех них (σϕίσιν), но и о том, что в то время (в 545 г.) антам как союзникам империи было предложено Юстинианом занять на левом берегу Дуная запустевший город-крепость Туррис вместе с окружающими землями, чтобы нести пограничную службу, получая от императора деньги. Анты были готовы согласиться, если император вновь назначит Хильвудия военачальником империи и он будет «сооснователем» (ξυνοικισ ήν крепости Туррис (т. е., видимо, начальником византийской части гарнизона) (Прок., с. 127). Дело в том, что истинный

 

46

 

 

Хильвудий, погибший в походе против славян около 12—15 лет назад, прославился своим воинским искусством, воевал же он не против антов, а против склавинов, внушив им ужас (Прок., с. 124). Речь шла, таким образом, о судьбах всего общества, с пленением Хильвудия было связано слишком много надежд, и анты ради этого отправили посольство в Константинополь. Такого рода общие собрания воинов славянского объединения были, видимо, уже явлением нечастым.

 

Большую часть общества составляли свободные общинники, ведущие индивидуально (вместе со своею семьей) крестьянское хозяйство и служившие в военное время в ополчении. Возможно, участие в набегах было добровольным, так как рядовые воины были сами заинтересованы в захвате добычи (в какой-то части ее брали сообща, а затем делили, но, как видно из эпизода с Лже-Хильвудием, иногда захватывали также индивидуально). Ценные вещи, деньги, пленники, несомненно, повышали социальное положение их обладателя. Полученные от империи в качестве выкупов, даней и платы за службу, а также захваченные в набегах ценности служили платежным средством в торговых операциях не только внутри объединения, но и между союзами склавинов и антов, т. е., помимо важной престижной функции, движимое богатство вело к углублению имущественной дифференциации.

 

Деньги и ценности обращались на покупку рабов, дорогого оружия, предметов роскоши, на богатые жертвоприношения, о которых сообщает Прокопий (с. 126) (их пышность поднимала престиж приносившего жертву), на обеспечение прислуги и лично преданных хозяину вооруженных людей, конституировавшихся в дружины. Данных о концентрации в руках знатных лиц земельной собственности уже в это время не имеется.

 

Нет оснований думать, что «отбывшие срок» рабства пленники составляли особый слой, менее равноправный, чем прочие свободные общинники. В этом отношении дело, видимо, не изменилось и в эпоху Маврикия, который предупреждал византийских полководцев, что во время похода в земли славян они должны опасаться встречаемых там ромеев по происхождению — они способны повредить своими советами в пользу «варваров», так как «есть ромеи, которые, с ходом времени переменившись, забыли о своих и предпочитают отдавать благосклонность врагам» (с. 285—286). Все это возможно в обществе, где социальные противоречия еще слабо выражены.

 

47

 

 

Соответственно нечеткости социальной стратиграфии было нечетким и обозначение в византийских источниках поднимающейся у славян племенной аристократии, хотя на ее существование имеются вполне ясные указания, особенно с конца VI — начала VII в. В V — первой половине VI в. общественная роль вождя племени или союза племен зиждилась, по-видимому, преимущественно на его авторитете как военного руководителя и добровольно признаваемого высшего арбитра в случае конфликтов. Псевдо-Кесарий говорит, что славяне не почитают и даже убивают своих вождей (ἄρχοντας) и старейшин (γέροντας) или на пиру, или в пути, что они самовольны и не имеют начальника (ВИИНJ, I, с. 5). Видимо, должность вождя была еще выборной, считалась, может быть, временной, и недовольство его действиями или желание поставить нового вождя могли приводить к расправе соплеменников над прежним вождем.

 

Прокопий (с. 126) также пишет, что славяне не управляются одним человеком. Более определенны сведения Маврикия и Феофилакта Симокатты, упоминающих славянских «архонтов», «этнархов» «филархов», «игемонов», «таксиархов», «рексов» («ригов») (Мен., с. 232; Мавр., с. 281, 285; ФС, с. 316, 318, 326 и др.). Показательно, что таких терминов применительно к славянам у Прокопия еще нет.

 

Маврикий (с. 278—285) говорит, что у славян много «рексов», жестоко враждующих между собой; поэтому славяне не следуют порядку и приказу (их общество ἄναρχα и ἄτακτα) и не любят подчиняться кому-либо, особенно в своей стране. Различия в содержании упомянутых терминов почти не поддается более точной конкретизации. Славянский вождь Пирагаст именуется и таксиархом и филархом, т. е. предводителем отряда и вождем племени (ФС, с. 336). Глава аваров обозначается и хаганом, и игемоном, и игуменом, и монархом, и деспотом (Мен., с. 225, 233, 245; ФС, с. 294, 296, 320). Но термин «игумен» означал также хозяина дома (Мавр., с. 281), а термин «деспот» — хозяина вьючного животного (ФС, с. 307). Несколько более определенны сведения о титуле «рекс», указывающем на предводителя более высокого ранга, может быть, главу военно-территориального союза [43].

 

Феофилакт Симокатта (с. 326), рассказывая о Мусокии (594), славянском вожде (решившем помочь потерпевшему от византийцев поражение другому вождю Ардагасту), замечает, что он был «так называемым рексом на языке варваров». Иоанн Малала (с. 215), сообщая о вторжении в 539 г. гуннов, пишет, что во главе их стояли два рекса,

 

48

 

 

которых он называет также «стратигами». Подчеркнута, таким образом, военная функция рекса. Военным вождем, возглавлявшим (временно или постоянно) объединение нескольких племен, был, по всей вероятности, и Мусокий. Он счел себя обязанным тотчас помочь Ардагасту, едва узнав о его бедствиях (ФС, с. 326). Впрочем, не лишено значения и то, что Ардагаст совершал набеги на империю и самостоятельно, выступая в роли военного предводителя (ФС, 297). Имелась у него и подвластная ему земля (χώρα), которую разорили ромеи, отправившиеся затем против Мусокия (ФС, с. 325, 326).

 

На союз нескольких антских вождей (архонтов) указывает Менандр (с. 235): после ряда набегов аваров, разоривших их «землю и страну», они решили (видимо, сообща) отправить посольство к хагану для переговоров о мире и выкупе «некоторых военнопленных из своего племени (ϕύλου)». Конечно, все анты не составляли единого племени во главе с несколькими равноправными архонтами. О том, что среди архонтов существовала иерархия, свидетельствует дальнейший текст: послом анты избрали некоего надменного «Мезамира, сына Идаризия, брата Келагаста». Мезамир, по мнению советника хагана, был влиятельным среди антов человеком. Возможно, вождем антского объединения и был Идаризий (или второй его сын Келагаст). Высокий ранг Мезамира зафиксирован тем, что византийцы знают по именам членов этой знатной семьи и их родственные связи. Вероятно, во второй половине VI в. власть вождя не только племени, но и объединения племен превращалась в наследственную.

 

Отнюдь не случайно Маврикий (с. 285) предписывает проводить в отношении славян принцип внешней политики древнего Рима («разделяй и властвуй»), осуществлявшийся и Юстинианом I: необходимо подкупать дарами одних, особенно — соседящих с империей, и карать в безжалостных экспедициях других, ссорить вождей и всячески мешать им, чтобы «враг не создал объединения или монархии». Следовательно, тенденция к такому объединению имелась, и Маврикия, опиравшегося на личный опыт борьбы со славянами [44], она весьма беспокоила.

 

Славянский вождь уже был окружен племенной знатью. Когда хаган аваров в 60-х годах VI в. потребовал от Даврентия (Добрента — ?), вождя склавинов, признать его власть и стать данниками, Добрент отвечал послам, находясь в окружении всех подчиненных ему «управителей» (ὅσοι ἐν τέλει— в Византии этот термин означал высшую

 

49

 

 

служилую знать) и бывших с ним «игемонов» (Мен., с. 232).

 

Можно, видимо, заключить, во-первых, что Добрент — глава объединения племен, каждое из которых имело своего архонта; во-вторых, что при Добренте уже создавались органы управления; в-третьих, что эти управители собирали, видимо, со всего населения союза или только с подвластных господствующему племени других племен регулярные взносы на нужды вождя, жречества, на организацию обороны, на выкуп пленных и т. д. Какую-то часть этих взносов хаган и потребовал в свою пользу, как он взимал их сам с подвластных ему славян в Паннонии.

 

«Монархией», однако, власть Добрента, с точки зрения византийцев, назвать еще было нельзя; «монархия», подчеркивает Менандр, была лишь у лангобардов, у тюрок и у аваров (Мен., с. 233, 234). Характерно, что император Юстиы II (565—578) считал единственной гарантией сохранения мира хаганом получение в качестве заложников его сыновей, а полководец Юстина Тиверий считал достаточным взять в заложники детей подчиненных хагану архонтов, полагая требование Юстина неприемлемым для хагана (Мен., с. 248, 249). Столкнулись две оценки структуры власти в Аварском хаганате. Характерно, что подобного рода предложения византийцы будут делать славянским вождям едва в IX в. В основе единоличной власти хагана лежали, правда, иные социальные факторы, иная экономическая и общественная система, которая только на том основании, что его власть была «монархической», не может быть расценена как находящаяся на более высокой, чем у славян, ступени социальной зрелости. Ни Добрент, ни другие славянские вожди, вероятно, еще не имели в VI — начале VII в. постоянной резиденции. Нет свидетельств и о существовании в левобережье Дуная крупных укрепленных центров. Феофилакт Симокатта (с. 326), сообщая о стане Мусокия, погрузившемся в сон после тризны по умершему брату вождя, употребляет термин ἐναυλ ίζεσϑαι, т. е. «стоять лагерем», «расположиться станом». Тот же термин приводит этот автор (с. 327), говоря о приказе Маврикия войску остаться на зиму в земле славян, где ромеи обычно разбивали лагерь по правилам военного искусства. Возможно, Мусокий обходил со своим «двором» подвластную ему землю, требуя всюду от подданных необходимого содержания.

 

Какова же была в целом политическая организация славянских племен в левобережье Дуная? Выше уже упоминалось, что в историографии делят славян V — начала

 

50

 

 

VII в. на западных (в том число — «паннонских»), «дакийских» и восточноевропейских, из которых последние были слабее связаны с империей и лишь частично приняли участие в колонизации Балканского полуострова [45]. П. Петров полагает, что «дакийские» славяне и до переселения на юг от Дуная оставались независимыми, «паннонские» же входили сначала в гуннский союз, затем — в Аварский хаганат [46].

 

Рассматривая вопрос в аспекте отношений славян с Восточноримской империей и даже признав верным предложенное разделение, нельзя все-таки иметь при этом в виду всех славян в рамках этих трех групп. Во-первых, несомненно, что в прямой постоянный контакт с империей близ северо-западного черноморского побережья входили отнюдь не все анты, а только та их часть, которая населяла юго-западный пограничный ареал занятой ими территории. Во-вторых, понятие «дакийские», образованное от наименования бывшей римской провинции Дакии (задунайской), слишком широко: в тесных отношениях с империей находились не все склавины этого региона, а лишь занимавшие пространство, ограниченное с востока Прутом и Серетом, с севера — Карпатами и с тога — Дунаем. В-третьих, наконец, далеко не все славяне бывшей провинции Паннония также участвовали в натиске на империю, под суверенитетом ли аваров или самостоятельно.

 

Под «Склавинией», против которой на рубеже VI—VII вв. империя предприняла массированный натиск (ФС, с. 353), имеется в виду не вся Дакия, а именно левобережье Истра (Дуная в нижнем течении, начиная от Железных Ворот). И термин этот употреблен здесь в значении чисто территориальном — как область склавинов — врагов империи.

 

По нашему мнению, было бы опрометчиво на основании показаний Прокопия (с. 125, 126) о войнах склавинов и антов заключать, что в столкновениях участвовали огромные объединения и что вражда охватывала также их массы, отдаленные от Подунавья. В Поднестровье археология констатирует смешение переселенческих потоков антов и склавинов; анты (скорее всего, в конце V — первой четверти VI в.) продвинулись от Днестра на запад и юго-запад. Именно в связи с этим и произошел их конфликт со склавинами, ранее антов освоившими эти территории и пытавшимися не пропустить антов к границам империи. Возможно, с 518, а несомненно, с 527 г. анты одновременно со склавинами обрушились на империю. Дальнейшее давление антов вызвало их войну со склавинами в конце 30-х годов,

 

51

 

 

которую анты проиграли. Но и в 540 г. они еще совершили отдельное (без одновременного выступления склавинов) нападение на империю (Прок., с. 124).

 

В предгорьях Восточных Карпат в конце V — начале VI в. анты и приобрели опыт сражений, но не в наступательных войнах, а в оборонительных, когда они сами укрывались в предгорьях, отбиваясь от врагов, идущих с востока, по древнему пути миграции кочевников между Черным морем и Карпатами. Этими народами могли быть и гунны (если анты уже жили отчасти в Прикарпатье в IV—V вв.), и протоболгары (кутригуры и утигуры), и авары. Во всяком случае, по свидетельству Менандра (с. 235), видный котрагир (кутригур) из подвластных хагану кутригуров «пылал ненавистью к антам».

 

Возможно, и столкновения между склавинами и антами происходили не без участия дипломатии империи; во всяком случае, империя использовала эту вражду, сделав ставку на превращение антов в союзников, ибо анты занимали стратегически выгодную позицию: они могли не пропускать в Подунавье новых врагов империи и находиться в постоянном контакте с нею. Союзный договор с антами, видимо, был заключен между 540 (последний набег антов) и 545 г., когда анты отправили посольство в Константинополь, везшее Лже-Хильвудия. Как раз перед этим они получили предложение занять Туррис с округой, что также могло повести к новым осложнениям в их отношениях со склавинами. Какие услуги оказали анты империи как ее союзники, неизвестно. Судя по тому, что склавины нападали на Византию в 40—50-х годах, анты не вели с ними войны в это время. Предлагая антам Туррис, император обязывал их охранять дунайскую границу прежде всего против «гуннов» (протоболгар).

 

Во всяком случае, во второй половине 50-х годов VI в. анты потерпели какое-то сильное поражение, скорее всего, от протоболгар: «...архонты антов,— сообщает Менандр (с. 235), — находились в тяжелом положении и ослабели вопреки своим надеждам»; авары после этого стали мучить их нападениями, так что анты отправили к ним посла с предложением выкупить некоторых (конечно, наиболее знатных) пленных антов. Нападения аваров на антов следует относить к концу 50-х — началу 60-х годов, когда авары еще находились по соседству с антами, в Скифии, и их ухода отсюда Юстиниан I всячески добивался (Мен., с. 235, 244, 247). Войны антов с протоболгарами и аварами, вероятно, и были их важной услугой империи.

 

52

 

 

Повторяем: дружественный империи союз антских племен (каждое из них имело своего вождя-архонта), возглавляемый, по-видимому, Идаризием или Келагастом, был лишь одним из восточнославянских объединений, территориально ближе всех прочих расположенным к границам империи.

 

Продолжали анты оставаться союзниками империи, возможно, вплоть до начала VTI в. В последнее пятнадцатилетие VI в. хаган аваров стал все чаще вторгаться в прибрежные области Мисии и Фракии, стремясь овладеть расположенными здесь городами (ФС, с. 300, 319, 335, 345, 352, 353). В 585 г. хаган понес тяжелое поражение и едва не был взят в плен близ г. Томи (ФС, 300). Вероятно, в борьбе с аварами на этом театре военных действий на стороне Византии участвовали и анты: их силы могли прибывать, и переправляясь через Дунай близ устья, и по морю — из устий Днестра и Дуная. Может быть, анты помогали империи и во время похода ее полководца Петра в 602 г. за Дунай, против аваров и склавинов. Только при такой трактовке представляется понятной мельком оброненная фраза Симокатты, что военачальник хагана Апсих, стоявший у Железных Ворот, был послан хаганом, «чтобы уничтожить народ (ἔϑνος) антов, который был союзником ромеев» (ФС, с. 354). Каким был путь Апсиха, которому предстояло преодолеть около 500 км, чем кончился поход, неизвестно. В литературе, однако, утвердилось мнение, что, поскольку с тех пор анты не упоминаются в источниках, они, видимо, потерпели поражение (намек на это содержится в слове «уничтожить»). Мы думаем, что поражение мог понести только тот дружественный империи союз антских племен и они должны были отойти от прибрежных районов Поднестровья и Подунавья или же отказаться от союзных отношений с империей. Известий о какой-либо зависимости антов от протоболгар или аваров не имеется. Земли Византии, однако, остались доступными антам и впоследствии, когда славяне начали селиться в ее пределах, археологи фиксируют наличие антских вещей на пространстве от Добруджи до Адриатики [47].

 

Независимыми от хагана оставались и «дакийские» славяне, хотя авары посягали на их свободу. В 577/578 г. в качестве союзников империи против склавинов авары были сначала переправлены имперским флотом через Дунай выше Белграда или близ него, затем они прошли до низовий реки по ее правому берегу, а затем были снова переправлены на левый берег и напали на склавинов (Мен., с. 231),

 

53

 

 

Причиной двойной переправы было, видимо, стремление обеспечить неожиданность нападения аварской конницы, чтобы она прошла огнем и мечом земли склавинов, двигаясь к западу по левому берегу. Апсих в 602 г. прошел по левобережыо до земель антов; византийцы, воевавшие с аварами в это время, разумеется, не переправляли их, да и шли авары против их союзников. На этот раз авары преодолели подступившие к Дунаю у Железных Ворот Карпаты, которые затрудняли аварам доступ в нижнедунайскую равнину и служили в какой-то мере защитой склавинов от аваров. Многократно вторгаясь в пределы империи в 60-х и 90-х годах VI в. и в начале VII в., авары все-таки предпочитали переправляться через Дунай выше Железных Ворот, даже когда направлялись к черноморскому побережью Мисии.

 

В середине 80-х годов VI в. хаган пытался выступать как «законный» повелитель и «дакийских» славян. Когда византийские войска отправлялись в походы против них, хаган требовал объяснений и обвинял императора в нарушении мира (ФС, с. 321, 322, 343). К концу VI в. византийцы почти смирились с тем, что войска аваров и подвластных им протоболгар свободно располагались в обеих Мисиях (Верхней и Нижней) и за столкновения с ними приходилось извиняться как за нарушение мирного договора (ФС, с. 322). По договору 600 г. империя добилась, однако, признания Дуная границей между нею и Аварским хаганатом, оговорив свое право предпринимать походы против склавинов (ФС, с. 348). Но и после этого хаган притязал на господство над склавинами: он называл их своими «поддаными» (ὑπηκόους), постоянно наблюдал за действиями византийцев на границе и требовал себе часть добычи, когда ромеи возвращались из удачных походов на левый берег (ФС, с. 330).

 

Далее беспочвенных амбиций дело, однако, не пошло. Правда, в 584 г. хаган, формально сохраняя мир, «наслал народ склавинов» на империю, и среди вторгшихся в то время славян находился отряд Ардагаста, вождя одного из объединений дакийских славян (ФС, с. 297). Но и этот факт нельзя признать аргументом в пользу сюзеренитета хагана над этими славянами, возможно, лишь одновременно с подчиненными хагану славянами (склавинами) Паннонии Ардагаст предпринял очередной самостоятельный набег.

 

Давление империи и аваров на этот славянский ареал, однако, возросло в конце VI — начале VII в. В 594—602 гг. византийцы совершили несколько успешных экспедиций

 

54

 

 

против славян бывшей Дакии, дважды, в 577/8 и 602 гг., их земли были опустошены аварами. Войска империи разорили «страну» Ардагаста, затем землю Мусокия (который был взят в плен) и, наконец, подвластный Пирагасту район, убив в сражении самого вождя (ФС, с. 336). Даже после этого византийцы считали крайне опасным стоять лагерем зимой в земле «дакийских» славян, опасаясь превосходства их сил (ФС, с. 354). Ясно, что и подвергшиеся разгрому славянские объединения сохранились. Их новые вожди являлись, вероятно, ближайшими родичами упомянутых, да и походы византийцев и аваров не простирались на всю занятую здесь славянами территорию. Вероятно, существовали здесь и другие славянские союзы, среди которых находился, и известный позднее союз «Семь родов» (или «Семь племен»), В каких отношениях друг с другом находились эти союзы, мы не знаем. Видимо, они объединяли свои силы под командованием одного вождя во время крупных экспедиций в империю. Какие-то отношения взаимопомощи связывали Ардагаста и Мусокия, который, по-видимому, главенствовал в объединении. В 595 г. в походе против Пирагаста, стан которого находился между реками Яломица и Бузеу, т. е. близ Серета, византийское войско переправилось через Истр между Нове и Доростолом. Здесь оно и было встречено Пирагастом. Силы славянского вождя были, видимо, значительными: тысячный отряд ромеев был уничтожен раньше, чем переправились другие отряды (ФС, с. 354). Следовательно, если не сама страна Пирагаста простиралась от Серета до Нове (или Доростола), то по крайней мере это пространство занимали племена, союзные Пирагасту в войне против ромеев.

 

Славяне Паннонии до 60-х годов VI в., т. е. до прихода туда аваров, также совершали набеги на земли империи; уже в первые годы правления Юстиниана I славяне опустошали среди прочих провинций также Иллирик (Прок., с. 151). Это были, скорее всего, ближайшие к Иллирику «паннонские» славяне. Особенно частыми нашествия славян в этот регион стали в середине VI в. Юридически «паннонские» земли считались уступленными империей аварам за пограничную службу, и авары рассматривали себя как законных собственников занятой территории вместе с ее населением, тогда по преимуществу — славянским.

 

Конечно, авары утвердили здесь свое господство силой. Какая-то часть славян, в особенности в центре аварской территории (междуречье Кереша и Муреша), была, видимо, превращена в невольников. Но на периферии хаганата славянские

 

55

 

 

этносоциальные организмы (племена и их объединения) сохранились, возглавляемые угодными хагану вождями [48]. Господство свое авары поддерживали страхом и жестокостью. Когда славянские плотники в 593 г. строили ладьи для переправы аварских войск через Саву, они делали это «из страха перед таксиархами» (ФС, с. 318), т. е. аварскими военачальниками, руководившими переправой. О неполноправии славян говорит и тот факт, что хаган стремился выручать из плена прежде всего аваров (ФС, с. 352).

 

Называя причины, которые будто бы побуждали хагана овладеть Сирмием, он говорил, что через этот город от него уходят подданные (Мен., с. 256) (в первую очередь, конечно, славяне). Славянами хаган усиливал свое войско; он повелевал им совершать нападения на империю и самостоятельно (ФС, с. 297). Рассказ Симокатты (с. 352) о сражениях с аварскими силами у Тисы в 600 г. позволяет составить представление о соотношении между основными этническими контингентами подвластного хагану населения: в результате побед ромеев «было убито много славян», а пленено 3000 аваров, 6200 представителей других этносов (протоболгар, гепидов, гуннов?) и 8000 славян, т. е. из всех пленных авары составляли 17,5%, славяне — 46,5%, прочие—около 36%. Большинство принадлежало славянам.

 

На рубеже VI—VII вв. власть хагана над славянами Паннонии и над частью славян северо-запада полуострова, колонизовавшегося ими после совместных с аварами набегов, была по-видимому, крепка; хаган начал подготовку к штурму Константинополя. Однако с ходом расселения на Балканах часть славян, вышедших не только из «Дакии», но и из Паннонии, уже была неподвластной хагану. Между 615 и 620 г. славяне близ Фессалоники вели переговоры с хаганом уже как равноправная сторона (L., I, р. 185. 12—17). После же разгрома аваров под Константинополем в 626 г. их власть над балканскими славянами была вообще ликвидирована, кроме, может быть, крайнего северо-запада, где с ними столкнулись пришедшие сюда при Ираклии (614—641) хорваты. Открытые выступления славян против хагана начались еще под Константинополем, когда хаган приказал перебить славянский отряд, потерпевший неудачу при штурме стен с моря (ПХ, с. 83). В результате борьбы славянского населения против наступления аваров возникло в 30-х годах «государство Само», в самом хаганате стали восставать, помимо славян, и протоболгары, подвластные

 

56

 

 

хагану. Прежде чем перейти к проблеме заселения славянами Балканского полуострова, необходимо остановиться на некоторых важных моментах в отношениях империи с вторгавшимися в ее пределы «варварами».

 

Прежде всего примечательно, что византийская политическая и военная мысль в эту эпоху в отношении «варваров» характеризовалась двумя особенностями: с одной стороны, предписывалось вести против немирных «варваров» войну беспощадно, при нападении убивая за Дунаем всех захваченных, а при внезапной атаке, чтобы не связывать себе рук, уничтожать поголовно всех захваченных в разгромленных славянских селах (Мавр., с. 288, 289); с другой стороны, выражалось сожаление, что много «варваров» гибнет «бесполезно» в войнах с империей и в боях друг с другом, спровоцированных империей (Прок., с. 129, 151). По недостатку сил Юстиниан I в конце правления сделал ставку на дипломатию в борьбе с «варварами», натравливая их друг на друга. Боясь раздражать их, он запрещал даже отнимать у них добычу после набегов на империю; когда отчаявшиеся поселяне, объединясь, отбирали у «варваров» своих жен и детей, а также копей и добычу, следовал приказ из Константинополя вернуть «варварам» коней (Прок., с. 152, 157). Особая снисходительность проявлялась к федератам, которые, несмотря на обязанность защищать империю, на право получать от нее деньги и дары, при каждом удобном случае грабили византийские поселения (Прок., с. 139, 140). Не веря в решимость властей наладить эффективную оборону, многие города сами создавали свои отряды, оберегая сограждан от зачисления в регулярное войско империи (ФС, с. 333, 334). Города, подвергавшиеся осаде, предпочитали откупаться от врагов (ФС, с. 309). Если Прокопий (с. 112, 142) еще считал среди «варваров» наиболее опасными вандалов, готов и гепидов, то Маврикий уже явно выдвигает на первое место славян как главного противника империи [49]. И далекие от границ империи тюрки (Прок., с. 172) и римский папа Григорий I знали, что империя изнемогает в борьбе с ними, а папа писал с тревогой, что славяне через Истрию уже стали проникать в Италию (ЛИБИ, I, с. 378).

[Previous] [Next]

[Back to Index]

1. Ditten H. Zur Bedeutung der Einwanderung der Slawen. — In: Byzanz im 7. Jahrhundert. Untersuchungen zur Herausbildung des Feudalismus. В., 1978, S. 73—161 (см. здесь и литературу).

2. L., I, II.

3. Ангелов Д. Образуване на българската народност. С., 1981, с. 90— 174.

4. Петров П. Образуване на българската държава. С., 1981 (здесь и новейшая библиография).

5. Королюк В. Д. Основные проблемы формирования государственности и народностей славян Восточной и Центральной Европы. — В кн.: Становление раннефеодальных славянских государств. Киев, 1972, с 208-209.

6. Брайчевский М. Ю. Проблема славяно-византийских отношений до IX в. в советской литературе последних десятилетий. — ВВ, 1963, т. 22, с. 88.

7. Русанова И. П. Славянские древности VI—VII вв. М., 1976, с. 188— 189.

8. Иванов В. В., Топоров В. П. О древних славянских этнонимах: (Основные проблемы и перспективы). — В кн.: Славянские древности. Киев, 1980, с. 20—22.

9. Седов В. В. Происхождение и ранняя история славян. М., 1979; ср.: Баран В. Д. Сложение славянской раннесредневековой культуры и проблема расселения славян. — В кн.: Славяне на Днестре и Дунае. Киев, 1983, с. 5—48; Брайчевский М. Ю. Славяне в Подунавье и на Балканах в VI—VIII вв. — Там же, с. 220—247.

10. Русанова И. П. Славянские древности..., с. 188—195; Sorlin I. Slaves et Sclavènes dans les miracles de Saint Démétrius. — In: L., II, p. 227—228; ср.: Božilov I. Рец. на кн.: L., I, II. — BHR, 1982, N 2, р. 120—121; Баран В. Д. Сложение..., с. 47—48; Вакуленко Л. В. Поселение позднеримского времени у с. Сокол и некоторые вопросы славянского этногенеза. — В кн.: Славяне на Днестре и Дунае, с. 177, 180; Магомедов Б. В. О культурно-хронологическом соотношении Черняховских памятников Причерноморья и Лесостепи. — Там же, с. 152; Винокур И. С. Черняховские племена на Днестре и Дунае. — Там же, с. 132—133; Приходъко О. М. К вопросу о присутствии антов в Карпато-Дунайских землях. — Там же, с. 188— 191.

11. Dujčev I. Le témoignage du Pseudo-Cesaire sur les Slaves. — Slavia antiqua, 1953, IV, p. 202 sq.; ср.: Баришић Ф. Када и где су написани Псеудо-Цезаријеви Дијалози. — ЗРВИ, 1952, т. I, с. 29—49.

12. Ср.: Kollautz A. Völkerwanderung; an der unteren und mittleren Donau im Zeitraum von 558/562 bis 582 (Fall von Sirmium). — Zeitschrift für Ostforschung. Länder und Völker im östlichen Mitteleuropa, Nahrburg, Lahn, 1979, 28. Jhg., H. 3, S. 457; Fritze W. Zur Bedeutung der Awaren für die slawische Ansdehnnngsbewegung im frühen Mittelalter. — Ibid., S. 545; Godlowski K. Die Fragen der slawischen Einwanderung ins östliche Mitteleuropa. — Ibid., S. 446.

90

13. Гиндин Л. А. К хронологии и характеру славянизации Карпато--Балканского пространства: (По лингвистическим и филологическим данным). — В кн.: Формирование раннефеодальных славянских народностей. М., 1981, с. 72—85.

14. Романски Ц. Славянските народи. С., 1969, с. 5 и сл.; Петров П. Образуване..., с. 26.

15. Гиндин Л. А. К вопросу о хронологии начальных этапов славянской колонизации Балкан: (По лингво-филологическим данным). — В кн.: Балканско езикознание. С., 1983, т. XXVI, № 1, с. 17—39.

16. Иванчев Св. Развоят на *tj, *dj в ШТ и ЖД и етногенетическият процес на Балканите. — Старобългаристика, 1981, № 1, с. 27—47; большую часть склавинов определяют при этом нередко термином «болгарские славяне» в отличие от сербо-хорватской группы склавинов. См.: Петров П. Образуване..., с. 29 и сл.

17. Иванов В. В. Язык как источник при этногенетических исследованиях и проблематика славянских древностей. — В кн.: Вопросы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев. М., 1976, с. 44—45.

18. Скржинская Е. Ч. О склавенах и антах, о Мурсианском озере и городе Новиетуне: (Из комментария к Иордану). — ВВ, 1957, т. 12, с. 2—30.

19. Седов В. В. Происхождение..., с. 108—110; Comşa М. Directions et étapes de la pénétration des Slaves vers la Péninsule Balkanique aux VI^е — VII^e siecles (avec im regard spécial sur le térritoire de la Roumanie). — In: Balkanoslavica. Prilep; Beograd, 1972, t. 1, p. 9—28; Михайлов E. Склавини и анти в долнодунавските земи. — ГСУ, ФИФ, 1972, т. 64, кн. 3, с. 27—52; Рафалович И. А. Молдавия и пути расселения славян в Юго-Восточной Европе. — В кн.: Юго-Восточная Европа в средние века. Кишинев, 1972, с. 10 и след; Приходъко О. М. К вопросу о присутствии антов..., с. 180—191.

20. Седов В. В. Ранний период славянского этногенеза. — В кн.: Этногенез и этническая история славян и восточных романцев. М., 1976, с. 9, 10; Он же. Происхождение..., с. 106, 115, 130; Он же. Некоторые ареалы архаических славянских гидронимов и археология. — В кн.: Перспективы развития славянской ономастики. М., 1980, с. 141—147.

21. Королюк В. Д. Пастушество у славян в I тысячелетии н. э. и перемещение их в Подунавье и на Балканы. Славяне и волохи: (Попытка реконструкции по письменным источникам). — В кн.: Славяно-волошские связи. Кишинев, 1978, с. 177—198; Рафалович И. А. К вопросу о появлении первых политических образований романизированного населения на землях к северу от Дуная. — В кн.: Юго- Восточная Европа в эпоху феодализма. Кишинев, 1973, с. 33—41; Златковская Т. Д. Исторические аспекты романизации балканских земель в античное время: (К проблеме этногенеза влахов). В кн.: Славяно-волошские связи. Кишинев, 1978, с. 19—30; Рикман Э. А. Некоторые вопросы романизации населения левобережья нижнего Дуная в первой половине первого тысячелетия н. э. — Там же, с. 46--64.

22. Гиндин Л. А. Из комментария к свидетельствам Прокопия Кесарийского о славянах. — В кн.: Структура текста. М., 1981, т. 1. Тезисы симпозиума, с. 135—137.

23. Станилов Ст. За етническия състав на населението в Долнодунавския басейн от края на VI до XI в.: (По археологически материали). С., 1975, с. 45—55, 59—69; Комша М. Новые сведения о расселении славян на территории PHP. — Romanoslavica, 1964, vol. 9, с. 505; Въжарова Ж. Славяни и прабългари по данни на некрополите от VI до IX в. на територия на България. С., 1976, с. 9 и сл.

91

24. Винокур И. С. Черняховские племена..., с. 135; Брайчевский М. Ю. Славяне в Подунавье..., с. 229—231; см. также: Седов В. В. Восточные славяне в VI—XIII вв. М., 1980, с. 237.

25. Łowmiański H. Podstawy gospodarcze formowania się państw słowiańskich. Warszawa, 1953, s. 138—178; Hensel W. Archeologia о początkach miast slowiańskich. Wroclaw; W-wa; Kraków, 1963; Herrmann I. Siedlung, Wirtschaft und gesellschaftliche Verhältnisse der slawischen Stämme zwischen Oder/Neisse und Elbe. В., 1968.

26. Τσάρας Γ. Το νόημα τοῦ «γραικώσας» στὰ Τακτικὰ Λέοντος στ’ τοῦ Σοϕοῦ. — BYZANTINA, 1969, t. 1, p. 137—157; ср.: Malingoudis Ph. Toponymy and History: Observations concerning the Slavonic Toponymy of the Peloponnese. — In: Cyrillomethodianum, 1983, t. 7, p. 103.

27. Першиц А. И. Этнос в раннеклассовых оседло-кочевнических общностях. — В кн.: Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе. М., 1982, с. 164—177; Flayen Cl. La sédenterisation des nomades kouzo-valaques en Albanie Meridionale. — В кн.: Международный конгресс антропологических и этнографических наук: Труды. М., 1970; ср.: Плетнева С. А. Кочевники средневековья. М., 1982, с. 13 и след., 36 и след.

28. Королюк В. Д. О так называемой «контактной» зоне в Юго-Восточной и Центральной Европе в средние века. — В кн.: Юго-Восточная Европа в средние века. Кишинев, 1972, с. 31—46.

29. Cankova-Petkova G. Gesellschaftsordnung und Kriegskunst der slawischen Stämme der Balkanhalbinsel (6.-8. Jh.) nach dem byzantinischen Quellen. — Helikon (Napoli), 1962, anno II, N 1/2, S. 264—270.

30. Рикман Э. А. Проблема этногенеза в современной румынской историографии. — В кн.: Вопросы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев. М., 1976, с. 234.

31. Корнелий Тацит. Соч. в 2-х т. М., 1970, т. 1, с. 364.

32. Иванов С. А. Материалы для index prokopiana, I. ΧῶΡΟΣ — В кн.: Этногенез народов Балкан и Северного Причерноморья. М., 1984, с. 76—80.

33. Cankova-Petkova G. Gesellschaftsordnung..., S. 266—267.

34. Третьяков П. П. По следам древних славянских племен. М., 1982, с. 11З, 114, 120; Donat Р. Haus, Hof und Dorf in Mitteleuropa vom 7. — 12. Jh. — In: Ethnographisch-Archäologische Zeitschrift. В., 1978, 19. Jhg., H. 1, S. 61—67; Иванов С. А. Славяне и Византия в VI в. по данным Прокопия Кесарийского: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1983, с. 18.

35. Королюк В. Д. «Вместо городов у них болота и леса». — ВИ, 1973, № 12, с. 197—199.

36. Балагури Э. А. Исследования археологических, памятников Закарпатья за годы Советской власти. — Slovenské archeologia, (Bratislave), 1975, t. 23, N 2, с. 261—282 (здесь и библиография); Crişan I. H. Ceramica daco-getică cu specială privire la Transilvania. Buc, 1965, pl. 115; Kurnatowska Z. Die «Sclaveni» im Lichte der archäologischen Quellen — Archeologia Polona, 1974, t. XV, S. 51—66.

37. Орачев А. Морското бойно майстерство на славяни и прабългари: (Края на VI — началото на IX в.). — Старобългаристика, 1982, № 2, с. 101—102.

38. Въжарова Ж. Славяне и праболгары в связи с вопросом средиземноморской культуры. — В кн.: Славяни и средиземноморският свят, VI—XI в. С., 1973, с. 258—266; Цанкова-Петкова Г. Материалната култура и военного изкуство на дакийските славяни според сведенията на «Псевдо-Маврикий». — ИИБИ, 1957, т. 7, с. 329—344; Comşa М. Socio-Economic Organization of the Daco-Romanic and Slave Population on the Lower Danube during the 6th — 8th Centuries. — In: Relations between the Autochtonous Population and Migratory Population on the Territory of Romania. Buc., 1975, р. 197—198.

92

39. Симонович Э. А. Культура карпатских курганов и ее роль в этногенезе славян. — В кн.: VIII Международный съезд славистов. М., 1978, с. 202.

40. Ср.: Мавродин В. В., Фроянов И. Я. Об общественном строе восточных славян VIII—IX вв. в свете археологических данных. — В кн.: Проблемы археологии, Л., 1980, вып. 2, с. 125—132; Третьяков П. Я. По следам..., с. 98.

41. Брайчевский М. Ю. Об «антах» Псевдо-Маврикия. — CA, 1953, № 2, с. 30; О славянских хозяйственных комплексах типа «хуторов», выделившихся из сел хозяев (по археологическим данным VII в.); см.: Он же. Славяне в Подунавье..., с. 232—233.

42. Брайчевский М. Ю. Славяне в Подунавье..., с. 242—244.

43. Zàstêrová В. Les Avares et les Slaves dans la Tactique de Maurice. Pr., 1971, р. 75; Benedicty R. Die auf die frühslawische Gesellschaft bezügliche byzantinische Therminologie. — In: Actés du XII^е Congrès internationale d'études byzantins. Buc., 1970, vol. II, S. 51.

44. Кучма В. В. «Стратегикос» Онасандра и «Стратегикон Маврикия»: Опыт сравнительной характеристики. — ВВ, 1982, т. 43, с. 35—53; 1984, т. 45, с. 20—34.

45. ИБ, 2, с. 45, 46.

46. Петров П. Образуване..., с. 40—41.

47. Седов В. В. Происхождение..., с. 127, 128; Он же. Некоторые ареалы архаических славянских гидронимов и археология. — В кн.: Перспективы развития славянской ономастики. М., 1980, с. 146; Comşa М. Socio-Economic Organization..., р. 173; Babić В. Forschung der altslawischen Kultur in der Makedonien. — Zeitschrift für Archäologie, 1976, Bd. 1, N 10, S. 64; Марьянович-Вуйович Г. Старейшие археологические следы славян в Белграде. — In: Berichte. II Intern. Kongress für slawische Archäologie. В., 1973, Bd. III, S. 237, 238.

48. Zàstêrová B. Les Avares..., p. 31—35, 71—79; Avenarius A. Die Agaren und die Slawen in den Miracula Saudi Demetrii. — BYZANTINA, 1973, V, s. 19 f.; Idem. Die Awaren in Europa. Amsterdam, 1974; Kollautz А. Рец. на кн.: Avenarius A. Die Awaren in Europa. — BZ, 1977, Bd. 70, N 2, S. 377—381; Tăpkova-Zaimova V. Les populations sédentaires et les tribus еn migration face à la civilisation byzantine. — BHR, 1980, N 2, p. 56—57; Kollautz A. Völkerwanderung..., S. 489.

49. Кучма В. В. Славяне как вероятный противник Византийской империи по данным двух военных трактатов. — В кн.: Хозяйство и общество на Балканах в средние века. Калинин, 1978; Он же. Античные традиции в развитии политической мысли ранней Византии: Автореф. дис. ... докт. ист. наук. М., 1981.