V. СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ СЕРБСКОЙ РАННЕФЕОДАЛЬНОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
Е. П. Наумов
1. От племенного союза к раннефеодальным княжествам
Исторические судьбы Сербии и смежных районов СФРЮ, входивших в разное время в состав средневековых сербских государств, особенно мало известны в эпоху, последовавшую за поселением сербов в этих пределах западной части Балканского полуострова. Письменные памятники немногочисленны и фрагментарны, созданы они преимущественно иностранцами, свидетельства этих, источников скудны и тенденциозны. И в имеющейся историографии период VII—X вв. получил поэтому неполное и разноречивое освещение.
Резко различаются в литературе датировки начала политической организации сербов, зарождения у них первых государственных образований. Одни авторы относят возникновение (или зарождение) древнесербской государственности к VII в. [1], другие датируют это событие VIII — серединой IX в. [2] (а некоторые историки, как известно, полагали даже, что Сербское государство зарождается лишь в XII в. [3]). Решая указанную проблему хронологии, необходимо обратиться прежде всего к анализу внутреннего развития средневековой Сербии на первом этане ее истории.
Разногласия в определении первого хронологического рубежа древнесербского политического развития непосредственно связаны с тем, как именно трактуется сама эта раннесредневековая государственность, с какими общественными и этническими процессами она соотносится применительно к данной эпохе. В буржуазной сербской и югославской историографии в целом речь шла «просто» о государстве, без уяснения его классовой сущности [4], однако и здесь имелись при периодизации существенные расхождения.
189
Сербский историк П. С. Сречкович, относившийся к так называемой «романтической» школе буржуазной сербской историографии, упорно отстаивая вывод о возникновении подлинного Сербского государства в XII в. (с образованием державы Стефана Немани), считал тем не менее необходимым рассматривать обширный предшествующий период («жупанийское время» — 600—1159 гг.) как эпоху, в которую уже существовали политические образования разных сербских племен («племенске државице») и даже наблюдался переход некоторых племен на стадию государства, происходила борьба между старыми традициями племенного распорядка и идеей объединения народа [5].
В советской и послевоенной югославской историографии вся эта эпоха в истории СФРЮ закономерно расценивается как период зарождения и развития раннефеодальных государств (в том числе и в Сербии), которые типологически, по уровню социально-экономического развития были близки к другим раннефеодальным государствам Европы [6]. Правда, в некоторых новых работах югославских историков проявилась тенденция избежать четкого (марксистского) определения классовой сущности средневековой сербской государственности [7]. Речь зачастую идет «просто» об образовании югославянских «государств», «государственного ядра», «государственной организации» и т. п., оценка же государственности той эпохи в качестве феодальной или же раннефеодальной отсутствует [8]. Точно так же не ясна характеристика и начального этапа политической централизации в 1-м томе нового коллективного труда югославских историков — «Истории сербского народа». Здесь нельзя найти ни четкого ответа на вопрос, когда же возникло первое сербское государственное образование (судя по контексту, видимо, к середине IX в.), ни анализа сущности самого этого древнейшего княжества Властимира и его потомков (оно именуется просто «государством») с точки зрения марксистского учения об основных этапах развития человеческого общества [9].
Поэтому в данной главе ставится задача характеризовать главные этапы политической консолидации в сербских землях, наиболее важные особенности сложного и во многом еще неясного процесса складывания раннефеодальной сербской государственности, протекавшего в тесном взаимодействии с основными тенденциями социально-экономического и этнокультурного развития [10]. Правомерно в связи с этим поставить вопрос о синтезе местных и иноземных, прежде всего византийских, институтов [11] и о сравнении сербских
190
государств с другими раннефеодальными державами в целях выявления общих черт и локальных особенностей.
Естественно, при такой постановке проблемы весьма важен анализ событий VII в. на территории современной Сербии и смежных областей Балканского полуострова, поскольку эти события позволяют судить об исходных процессах политической консолидации славянского населения в сербских землях. Очевидно, начинать освещение истории древнесербской государственности лишь с VIII—IX вв. неправомерно. Представляется методологически более плодотворным рассматривать период после поселения сербов на Балканах (т. е. примерно 2-ю и последнюю треть VII в.) как подготовительный этап в истории первых сербских княжеств, ознаменованный значительными военно-политическими и этносоциальными сдвигами. Необходимо всесторонне учитывать всю сложность обстановки в Юго-Восточной Европе в VII в., дать оценку ожесточенной борьбы Аварского хаганата с Византией и славянами. Лишь при этом условии, как кажется, можно уяснить историческое значение свидетельств Константина Багрянородного о поселении сербов на Балканах в правление Ираклия (610—641).
Константин Багрянородный сообщает, что, поскольку «нынешняя Сербия, Пагания, так называемая страна захлумов, Тервуния и страна каналитов были под властью василевса ромеев, а страны эти оказались безлюдными из-за аваров... василевс (т. е. император Ираклий. — Е. Н.) и посолил означенных сербов в этих странах» [12]. Хотя в данном случае не сказано прямо о войне сербов с аварами, которые ранее контролировали всю эту территорию (в предыдущих разделах этого источника говорится о длительной борьбе хорватов против авар) [13], все же представляется несомненным, что сербы, поселившись здесь с разрешения византийского двора, стали союзниками Византии и, вероятно, действительно вступили в противоборство с Аварским хаганатом или подвластными ему местными славянскими племенами. По всей видимости, это произошло в конце 20-х или в 30-х годах VII в., т. е. в те годы, когда нападение аваров на Константинополь было отбито и силы хаганата были серьезно подорваны восстаниями славян и образованием славянского государства Само [14].
Крайне важно составить представление об уровне общественного развития сербов, пришедших на Балканы из далекой прародины (так называемой «белой Сербии» за Карпатами), о географических условиях занятого ими ареала, о социально-экономических отношениях в среде местного
191
славянского населения и об общей военно-политической обстановке в этой части Балканского полуострова. Иными словами, необходимо охарактеризовать возникшую в данных областях «Славинию» или «Славиний» — сравнительно с другими славянскими социально-политическими образованиями на бывшей византийской территории, появившимися в ту же эпоху.
В историографии уже отмечалось, что Славиний представляли собой устойчивые военно-территориальные союзы (например, союз племен к северу от Фессалоники, союз так называемых «Семи племен» в Мисии), которые в VII в. стояли на пороге раннефеодальной государственности или же являлись формирующимися раннесредневековыми государствами, сходными с государством Само [15].
Этот процесс интенсивного общественного развития, сопровождавшийся политической консолидацией, протекал и в заселенных сербами, и в других славянских районах на западе Балкан [16]. В известной мере об этом позволяют судить свидетельства этносоциального характера, зафиксированные в сочинении Константина Багрянородного. Характерно, в частности, что из всех (вероятно, многочисленных) наименований славянских племен, которые поселились в сербских землях, известны лишь два — «сербы» и «личики» (так назывались согласно древней традиции «некрещеные» славяне в бассейне Вислы, от которых вел происхождение род князей в Захумье) (КБ, с. 296). Примечателен и тот факт, что, если не считать названия «Сербия», все другие раннефеодальные княжества в этой части Балканского полуострова получили свои имена не от древнеславянских племенных обозначений (вроде «драгувитов», «смолен», «северов» и т. п.), а от конкретных деталей местного рельефа (Захумье, Дукля, Требинье и др.) или от нравов и обычаев новых поселенцев (в противовес христианским областям Нарентания слыла и Паганией, т. е. «землей» язычников») (КБ, с. 296, ср. с. 189). Это свидетельствует о переходе к новой политической организации по территориальному принципу.
Географическое положение сербских земель и их природные условия оказывали, несомненно, влияние на развитие сербских и других слившихся с ними славянских племен. Преобладание рельефа, разделенного горными цепями и реками на разные, нередко мало связанные друг с другом области, заметные различия в природных условиях на побережье Адриатического моря и в отличавшихся более суровым климатом землях внутренней Сербии (Рашки), отно-
192
сившихся к бассейну Дуная,— все это, видимо, существенно отражалось уже на процессах расселения славян (как до прихода сербов, так и самих сербов и, быть может, иных племен), на освоении ими новых земель, на взаимоотношениях с оставшимся здесь или поблизости неславянским сельским населением (романскими далматинцами и так называемыми «влахами») и жителями городов Адриатического побережья (Сплит, Дубровник, Котор, Улцинь и др.). Вполне вероятно, что во второй трети VII в. наличие этих форпостов Византийской империи на юго-западной и, видимо, восточной кромке сербского племенного союза сыграло важную роль в становлении крупного политического объединения славян в этом регионе.
В этой связи особенно важно известие Константина Багрянородного, что сербы тогда «были подвластны василевсу ромеев» и что признание византийского верховенства (скорее всего формальное) император пытался закрепить обращением сербов в христианство, направив к ним священников из Рима (КБ, с. 294). Этот факт можно считать показателем значительной перестройки общественного строя сербов, прогресса в социальном расслоепии в их среде и выделения знати. В пользу этого говорит и осознание сербами своей этнической общности, закрепленной преданием об общем происхождении от поселенцев, пришедших из далекой прародины, и давней традицией о существовании у них наследственного княжеского рода, который правил сербами со времени их появления на Балканском полуострове (КБ, с. 294).
Было бы, естественно, неверно переоценивать устойчивость этого сербского военно-политического союза, структура которого, по всей видимости, была еще рыхлой и непрочной (некоторые племена союза сохраняли собственных наследственных князей, в частности «личики» в Захумье, а быть может, и другие из прежних славянских поселенцев). Именно поэтому, вероятно, уже к 70-м годам VII в. усилившемуся вновь Аварскому хаганату удалось добиться ослабления или распада этого широкого славянского объединения во главе с сербами.
Подтверждение этому можно усмотреть в факте отправки в 678 г. к византийскому императору с предложением мира послов от аварского хагана, а также от «королей», «экзархов», «гастальдов» и «самых выдающихся предводителей западных народов», в числе которых, как полагают, были, вероятно, и правители сербских и хорватских племен [17]. Иными словами, теперь «западные народы» уже выступали
193
на стороне Аварского хаганата, тогда как с 20—30-х годов VII в. имело место широкое движение славян (сербов, хорватов, как и племен, входивших в государство Само) против авар. В пользу предположения об упрочении позиций хаганата к югу от Савы и Дуная можно, на наш взгляд, сослаться на другое свидетельство византийского хрониста Феофана о западной границе только что (в 680—681 гг.) образовавшегося Болгарского государства. Феофан пишет, что ввиду угрозы авар новосозданному государству под эгидой Аспаруха протоболгары переселили славян из подчиненных им «Семи племен» на юг и запад, чтобы охранять земли, прилежащие к «Аварии» [18].
Это известие, повторенное и другим византийским автором — Никифором, позволяет думать, что в это время аварские позиции на западе Балканского полуострова были весьма, сильны независимо от того, как определять западную границу Первого Болгарского царства [19]. Во всяком случае, специальные меры для обороны Болгарии от возможных нападений авар и подвластных им славян свидетельствуют о том, что Аварский хаганат удерживал тогда под своей властью как бассейн Моравы, так, вероятно, и другие районы, заселенные сербами (видимо, восточную Рашку, а может быть, и другие части сербского союза) [20].
Вероятно, с этим периодом верховной власти аваров либо прочного и длительного союза и соседства с ними следует связывать широкое распространение у сербов и хорватов терминов аварского происхождения «жупан» и «бан», которые долгое время применялись для обозначения феодальных правителей, стоявших во главе государств или их отдельных областей [21]. Разумеется, факт бытования у сербов и хорватов данных титулов (в особенности, термина «жупан», с которым связаны и названия областей — «жупания», «жупа») нельзя истолковывать только как доказательство того, что аварский хаган всегда назначал в эти земли своих наместников и управителей — «жупанов» [22]. Употребительность титула «жупан» могла быть результатом влияния системы административных наименований Аварского хаганата и Первого Болгарского царства, как воспринимали разные славянские племена и германские термины («князь, «краль» — король и т. п.) вследствие древних языковых контактов, отнюдь не связанных с отношениями господства и подчинения [23].
При оценке роли сербских «жупанов» в IX—X вв., когда уже в основном сложилась система раннефеодальных государств, а Аварский хаганат исчез с политической карты,
194
в исторической литературе нередко высказывается мнение, основанное на концепциях «жупной организации», «жупанийской системы», т. е. племенного строя, продолжавшего якобы существовать в сербских землях вплоть до XII в. [24] Соответственно этим распространенным теориям каждое племя обладало собственной племенной территорией — «жупанией» или «жупой», во главе которой и стоял «жупан». Однако, как показал анализ источников, уже в то время термин «жупан» вовсе не обозначал неких предводителей «племенной демократии», «власть которых была бы основана на принципе родо-племенных отношений и распространялась на территорию одного племени или, соответственно, на территорию одной жупы». В IX—X вв. сербские «жупаны» представляли собой уже лишь «один из элементов» раннефеодальной надстройки, как и другие должностные лица тогдашних государств, подчиненные «архонтам» или князьям [25].
Об отсутствии у «жупанов» самостоятельной социальной и политической роли в сербских землях, о значительной эволюции данного термина, связанного ранее с догосударственными институтами, говорит и существование в раннефеодальных государствах региона наследственных княжеских родов, обладавших высшей властью. В некоторых княжествах (в собственно Сербии, в Захумье) сложились вполне определенные по своей идеологической направленности предания или родословы («Хроники сербских правителей»), которые возводили генеалогию той или иной династии ко временам поселения на Балканах, т. е. подчеркивали исконность и «законность» владычества этих «архонтов» не только над «своими», но и, вероятно, соседними территориями [26]. Важно в данной связи, что и в тех случаях, когда для какого-то княжеского рода или отдельного княжества Константин Багрянородный не зафиксировал столь давней традиции (с VII в.), все другие сохранившиеся известия свидетельствуют, напротив, об установлении наследственной власти князей и в этих сербских раннефеодальных государствах. Так, например, известно о передаче власти по наследству в княжестве Травунии (Требинье) среди потомков местного жупана Белоя (Бела) на протяжении IX—X вв. (КБ, с. 296). В другом разделе своего труда Константин Багрянородный, прямо связывая возникновение княжеских династий с «назначением» архонтов для всего данного региона императором Василием I (867—886), признает, что власть в этих землях и до этого «назначения» принадлежала определенным родам: «... он поставил для них архонтов, кото-
195
рых они сами хотели и выбирали из рода, почитаемого и любимого ими. С тех пор и доныне архонты у них появляются из тех же самых родов, а не из какого-либо иного» (КБ, с. 287).
О значимости перемен в социальном и политическом строе сербских земель в связи со становлением и развитием раннефеодальной государственности позволяет судить и та роль, которую играли «жупании». Ранее их обычно рассматривали только как «племенные государства», «племенные области», теперь же их значение в административной системе сложившихся сербских княжеств представляется иначе [27]. Во-первых, «жупании» вовсе не являлись единственным или главным видом политико-социального деления — имелись и другие крупные и мелкие административные области («земли»: Конавли, Босния и др.), Во-вторых, и «жупании», и «области» в рамках тогдашней административной структуры были связаны с сетью крепостей, городов и замков, именуемых в неславянских источниках «кастрон» и «цивитас» [28].
Реальное значение этих древнесербских «градов» было, вероятно, неодинаковым: в одном случае такой «град» или «кастрон» мог быть скорее оборонительным пунктом, в другом — центром какой-то области («земли») или «жупании», наконец, один из этих «градов» служил обычно резиденцией правителя княжества. Об этой взаимосвязи «градов» и «жупании» можно судить, например, по данным 36-й главы труда Константина Багрянородного. Описывая Паганию, которую автор причислял к сербским землям (ныне — это побережье Далмации между реками Цетиной и Неретвой), он упоминает там четыре «населенные крепости (кастра): Мокр, Веруллия, Острок и Славинеца». Между тем, говоря выше о той же Пагании, Константин отмечает, что она включала три «жупании» (Растоцу, Мокрой и Дален), причем две из них были прибрежными, а последняя (Дален) лежала вдали от моря (КБ, с. 297). Налицо явное несовпадение числа и местонахождения этих «жупании» и «кастра» (в литературе подтверждено расположение всех этих градов в приморской полосе княжества неретвлян, т. е. Пагании) [29].
Уже одно это при всей возможной локальной специфике местных отношений в земле неретвлян дает возможность представить сложность и неоднозначность политико-административного деления в раннефеодальных сербских государствах, значительность происшедших в VII в. у сербов и других славянских племен перемен на пути развития классово-
196
го общества. Следует к тому же учесть, что Пагания, по оценке византийских авторов, была «окраинной», самой удаленной от главных центров Византии сербской «землей», менее других княжеств, вероятно, испытывавшей влияние и итальянской и ромейской культуры.
О незначительности влияния Византии и об устойчивости славянских языческих порядков в Пагании, лежавшей на границе с Хорватией, говорит само название «Пагания». Любопытно, что Константин Багрянородный специально поясняет это наименование, полагая, что так эту землю и ее жителей именуют «по-славянски» соседние обитатели других славянских районов, тогда как византийцы (и далматинцы) называют ее Арентанией (КБ, с. 297). Дело в том, что поселенцы Пагании «не приняли крещения в то время, когда были крещены все сербы», т. е., видимо, в правление Василия I (867—886), который, по словам его внука — Константина, назначил сербам и хорватам князей и обратил, их в христианство [30].
Это сообщение о христианизации сербов в данной связи позволяет судить о значимости изменений в славянском обществе к тому времени, об оформлении раннефеодальной государственности и классовых отношений. Нет сомнений в том, что ввиду особенностей природных условий и политической обстановки на Балканах в VII—IX вв. указанные процессы протекали в разных сербских землях по-разному, сопровождаясь, вероятно, и острой борьбой внутри первых политических объединений. Скорее всего христианизация VII в., о которой упоминает Константин, была весьма недолговечной, хотя она могла оставить более прочные следы в приморских областях, связанных с Италией и византийскими городами Далмации. Константин, говоря в биографии своего деда Василия I об «отпадении» от Византии всех славянских народов западной части Балканского полуострова в начале IX в. (при Михаиле II), замечает, что тогда «большинство» из них отказалось «и от святого крещения» [31]. Следовательно, часть славянского населения все же сохранила приверженность христианской религии (возможно, прежде всего в приморских районах Захумского и Дуклянского княжеств). Завершение христианизации сербских земель относится, вероятно, к третьей четверти IX в., хотя отдельные представители сербской знати могли принимать крещение и гораздо ранее, тогда как в некоторых районах (особенно в Пагании) и в среде крестьянства язычество господствовало еще и в X в. [32]
Лишь принятие христианства, с точки зрения византийских
197
политических деятелей, окончательно вводило сербов в круг «цивилизованного» человечества и одновременно (что было особенно важно для Константинополя) включало их в систему имперских владений и зависимых (зачастую лишь в теории) от Византии соседних государств.
Важной особенностью политической карты сербских земель в IX—X вв. были образование нескольких (сначала шести, затем пяти) раннефеодальных княжеств, устойчивый государственный и этносоциальный полицентризм. Константин Багрянородный (913—959), который располагал не только современной ему информацией, но и сообщениями о событиях предшествовавших столетий, полагал, что данная система сербских государств существовала чуть ли не искони, во всяком случае, уже в начале IX в. Именно тогда, по его словам, «хорваты, сербы, захлумы, тервуниоты, каналиты, диоклетианы и паганы также взбунтовались против царства ромеев, оказались независимыми и самовластными, никому не подчиненными» (КБ, с. 287). Существование данных сербских политических образований подтверждается и списком тех правителей, которым византийский двор отправлял «повеления» как своим вассалам. Этот список, видимо, был составлен уже при Льве VI (886—912), а затем отредактирован в начале X в. [33]
Известные из этих свидетельств сербские раннефеодальные государства были неодинаковы и по размерам, и по роли в создавшейся тогда политической системе. Неодинаково были и их местоположение, и их взаимоотношения с соседями, с Византией. Так, вдоль Адриатического моря с севера на юг простирались следующие сербские княжества. На крайнем северо-западе располагалась Пагания, с юга к ней примыкала «архонтия» Захумье (или «страна захлумов»). Далее на юг, между приморским городом Дубровником (Рагузой), остававшимся под византийской властью, и заливом Бока Которская простирались земли двух княжеств — Травунии (или Требинье) и Конавли («страны каналитов»), с которыми на юге граничила «земля Диоклетианов», или, как оно известно у сербов,— Дуклянское княжество, которое было в непосредственном соседстве с византийскими владениями. Вдали от моря, охватывая все внутренние районы почти вплоть до Савы и примыкая «с тыла» ко всем названным прибрежным государствам, находилось самое обширное из всех этих политических образований той поры — «архонтия» Сербия, владения которой достигали рубежей Хорватии и Болгарии (КБ, с. 292).
198
О прочности и устойчивости этой системы сербских раннефеодальных государств IX—X вв. свидетельствует хотя бы тот факт, что на протяжении более ста лет она оставалась почти неизменной. Единственным исключением была судьба небольшой «страны каналитов» (Конавли) на Адриатическом побережье, которая, согласно упомянутому списку адресатов византийского двора, составляла особую «архонтию» в конце IX — начале X вв., однако уже в труде «Об управлении империей» августейший писатель специально отмечает, что «страна тервуниотов (т. е. Травуния, Требинье. — Е. Н.) и каналитов — одна и та же» (КБ, с. 296).
Поскольку основные сведения сербских глав данного произведения восходят к 20-м годам X в. (а в 40-х годах они, вероятно, были лишь отредактированы), можно, видимо, допустить, что область Конавли была подчинена окончательно травунскими князьями уже к 20-м годам (самое позднее — к 40-м годам) X в. Показательно, однако, что попытка князя Людевита Посавского образовать широкое объединение славянских племен (в современных Славонии и Северо-Восточной Сербии), завоевать часть сербских земель и создать, таким образом, в ходе антифранкской борьбы (начало IX в.) новое государственное образование окончилась неудачей [34].
О значительной устойчивости большинства сербских княжеств можно судить и по тем сообщениям Константина Багрянородного о взаимоотношениях отдельных правителей этих земель, которые недостаточно обоснованно интерпретируются иногда в литературе как доказательство «верховной власти» архонтов Сербии над другими князьями [35]. Константин упоминает, что Пагания находилась «в то время (т. е. в начале X в. — Е. Н.) под властью архонта Сербии» Петра, однако нет сомнений в том, что речь идет о недолговременном подчинении Петром Пагании, поскольку и позднее жители Пагании сохраняли свою независимость; поэтому, собственно, им и посвящена особая глава в сочинении Константина (КБ, с. 297). Данные византийских источников не позволяют согласиться и с тезисом о ступенчатой, иерархической зависимости архонта страны Конавли от архонта Травунии, а травунского князя в свою очередь — от правителя Сербии [36]. Архонты Конавльского края были самостоятельными вплоть до того момента, когда (уже во время Константина) эта область была полностью подчинена правителями Травунии, объединена с нею в одно княжество.
199
Нет веских оснований и для категорического вывода о зависимости Травунии от властителей Сербии. В сообщениях о событиях IX—X вв. Травуния постоянно фигурирует как совершенно самостоятельное государство — наравне с другими югославянскими политическими образованиями (КВ, с. 287 и сл.); четко отделяет Травунию от других сербских земель и неизвестный автор сложного и более позднего памятника — Летописи попа Дуклянина (Барского родослова) [37]. В данной связи заслуживают особого внимания сведения Константина Багрянородного о взаимоотношениях повелителей Травунии и князей Сербии. Византийский писатель упоминает, что сербский архонт Властимир (середина IX в.) отдал свою дочь в жены сыну травунского жупана Бела (Белоя); в знак милости и уважения своему зятю «он нарек его архонтом, сделав его самовластным». Можно заключить, следовательно, что речь идет о самостоятельности княжеского рода Травунии, хотя здесь же ниже добавлено, что «архонты Травунии всегда были послушны архонту Сербии» (КБ, с. 296). Нам представляется слишком категоричным перевод соответствующего места памятника в смысле подчинения Травунии «власти архонта Сербии» [38]. Не следует упускать из виду, что даже о таком неопределенном, скорее лишь династическом (притом, может быть, только с точки зрения самих князей Сербии), верховенстве Сербского княжества над Травунией говорится в прошедшем времени, а не как о реальном факте современной Константину Багрянородному действительности.
Итак, судя по свидетельствам этого византийского писателя, опиравшегося на утраченную «хронику сербских князей», даже приведенные односторонне и, естественно, тенденциозные факты не оправдывают заключений о продолжительной зависимости более мелких правителей той поры от Сербского княжества. Речь может идти лишь о стремлениях архонтов Сербии обосновать свои претензии на соседние государства (ссылаясь при этом и на общность происхождения от сербского племени, пришедшего на Балканы). Однако эти притязания архонтам Сербии не удалось осуществить даже в отношении к двум, видимо, наиболее слабым звеньям политической системы сербских земель IX—X вв., т. е. Пагании и Травунии.
Закономерно возникает вопрос: можно ли считать период, связанный с завершением ожесточенной борьбы Византии и Болгарии при царе Симеоне (893—927) особо важным этапом в истории сербской раннефеодальной государственности,
200
резким рубежом в процессе политической консолидации сербских земель? Дело в том, что в сербской буржуазной историографии период правления в Сербии князя Часлава, сумевшего (в 927 или в 928 г.) утвердить здесь свою власть после кратковременного захвата страны Симеоном Болгарским, расценивался как необычайно значительный факт объединения всех (или почти всех) сербских земель, как начало этнической нивелировки населения всех этих княжеств и преодоления сепаратизма [39]. В других работах, правда, результаты политической деятельности Часлава оценивались более объективно, не преувеличивались ни продолжительность его правления, ни его влияние на остальные сербские княжества [40].
Действительно, в главе о Сербии труда «Об управлении империей» сказано лишь об установлении в этом княжестве власти Часлава, о помощи ему со стороны Византии, о «покорности» Часлава императору. Там не говорится о покорении Чаславом Травунии и других сербских земель, которые упомянуты здесь же, напротив, как вполне самостоятельные государства (КБ, с. 296) [41]. Более того, по хорватским и итальянским источникам можно заключить скорее об усилении в те годы политического влияния в Адриатике захумского князя Михаила [42], роль которого в системе сербских государств возросла ввиду ослабления Сербии после опустошительного вторжения войск болгарского царя Симеона.
Таким образом, более обоснованным представляется мнение не о кратковременном этапе нарастания центробежных сил на сербских землях во второй четверти X в., а, напротив, о закреплении того политического полицентризма, который был характерен для сербских земель на протяжении более ста лет и, возможно, определял здесь судьбы раннефеодальной государственности еще и ранее (т. е. уже в VIII в.). Причины этого коренились не только во внешнеполитической, но и во внутриполитической обстановке той эпохи. Существование нескольких крупных и мелких княжеств было выгодно для соседних держав (Византии, Болгарии, Хорватии), которые старались подчинить сербов своему влиянию. В свою очередь, противоборствуя друг с другом, отдельные сербские правители использовали противоречия между могущественными державами и опирались на помощь одной державы против того династа, который был в союзе с другой.
К сожалению, почти полное отсутствие данных о положении сербских княжеств во второй половине X — начале
201
XI в. (если не считать Смутных известий Летописи попа Дуклянина и других фрагментарных сообщений) не позволяет хотя бы в общих чертах проследить развитие сложившейся в этой части Балканского полуострова политической системы. Видимо, дальнейшей эволюции раннефеодальной сербской государственности и становлению единой древне-сербской народности во многом препятствовали такого рода политическая и этническая консолидация в рамках отдельных княжеств и областей, возникновение локальных «протонародностей», создание соответствующих местных династических теорий. Этими причинами, видимо, было обусловлено и постепенное ослабление и исчезновение связей Пагании с другими землями, входившими в круг сербских ранних государств [43].