2. К вопросу о литературной деятельности Климента Величского
Отъ проф. Н. С. Державина.
Alle diese Fragen können nicht
auf einmal gelöst werden.
V. Jagič.
В. И. Григорович, открывший древние службы Кириллу и Мефодию, высказал предположение, что они могли быть написаны тем же автором, которому принадлежит и житие Климента, и при том не позже по крайней мере Х-го в. (См. Кир.-Меф. сборник, М. 1865, стр. 242). Образцом же при их составлении, по мнению Григоровича, для автора послужили греческие каноны. Издатель, впрочем, не дал исчерпывающего ответа по затронутым им вопросам и своих предположений и догадок не обосновал на данных более детального исследования открытых им памятников.
Другой исследователь А. В. Горский, открывший полную службу Кириллу (14 февр.) и канон обоим просветителям (6 апр.) в служебных Минеях Московской синод. библ., принадлежащих, по определению автора, к концу XII-го или к началу XIII в. (напечатаны в том же Кир.-М. сбор., стр. 271—296), установил общность содержания и стилистических приемов автора службы Кириллу с его пространным житием и на основании п. 9-ой канона — „Яко сълньце на земли въсиявъ, Учителю, вьсюду же притъчами, лучами богогласия просвѣщая поющая тя вѣрою и о рацѣ стоящиихъ у твоего тѣла," — слова которого, по мысли автора, указывают на то время, когда связь между новопросвещенною страною песнопевца и Римом, где было положено тело Кирилла, была еще во всей силе, при каковом условии только ученики Кирилла, приходя в Рим, могли совершать песнопения в честь своего наставника близ его гроба, что могло быть только при жизни Мефодия, высказал предположение, что служба Кириллу была составлена
28
еще до кончины Мефодия, чем и объясняется отсутствие как в стихирах так и в каноне какого бы то ни было намека на сотрудничество Мефодия своему брату.
Что касается канона Мефодию, то он представлялся исследователю менее самостоятельным и менее древним, чем предыдущий. В частности, Д. В. Горский обратил внимание на известный тропарь 6-ой песни. — „ересьмъ вьсѣмъ противьнъ явися благодатию, Мефодие, достойныими отъвѣты, Отьца убо Параклита исходяща, а не сыну глаголя, нъ равьньствъмь Троицю чисти исповѣдающе" — и отметил, что здесь совершенно ясно указывается на отношение Мефодия к возникшему тогда спору между церквами восточною и западною об исхождении Св. Духа и свидетельствуется православие славянского проповедника и пастыря. Затем, на основании тропаря 7-ой песни — „Моравьская страна вели заступъ и стълпъ имѣя къ Богу, тобою просвѣщена, научи въспѣвати въ свой языкъ: отецъ нашихъ Боже благословемъ еси", — а также на основании тропаря п. 9-ой: „Юже ти приносимъ мольбу, прѣблажене, приими изъ устъ недостоинъ; прилѣжьно молися къ Христу за стадо свое” — А. В. Горский пришел к заключению, что творец канона причисляет себя к пастве Мефодия, и что из многих стран славянских, равно обязанных благодарностью своим просветителями за учреждение разумного богослужения, к составителю канона ближе всех была Моравская земля.
Итак, оба названные исследователя отнесли составление служб славянским апостолам к самому начальному периоду славянского богослужения : Григорович к Х-му в., а Горский — службу Кириллу к IX в. еще до кончины Мефодия, а канон Мефодию, повидимому, к Х-му.
Кроме того, Григорович высказал предположение о греческом оригинале обоих служб, об единстве их автора и о тожестве его с автором жития Климента; Горский же установил общность содержания и стилистики у автора службы Кириллу с автором пространного жития того же апостола, а также принадлежность составителя канона Мефодию к его пастве и наибольшую близость к нему Моравской земли, что, прибавим от себя, может указывать или на моравское происхождение автора канона или на то, что канон писался им в Моравии и прежде всего имел в виду моравскую паству.
29
Таково наследие, оставленное нам в данном вопросе незабвенными А. В. Горским и В. И. Григоровичем, наследие огромной важности и значения, в котором, однако, до сих пор еще не все приведено в должный порядок и над которым еще предстоит много и много поработать, прежде чем можно будет подвести ему окончательные итоги [1].
* * *
Автор классического труда: Главнейшие источника для истории св. Кирилла и Мефодия — А. Воронов, занимавшийся исследованием интересующего нас памятника в 70-х годах, дал в своем труде целый ряд в высшей степени обстоятельных и интересных наблюдений и выводов как относительно предполагаемого автора служб, так и относительно места и времени их написания. Впоследствии, однако, не все предположения Воронова оказались приемлемыми, и кое-что из его утверѫдений, и при том кое-что весьма серьёзное, было подвергнуто не менее основательной критикой и встретило целый ряд очень весских возражений (Точка зрения Воронова изложена была, между прочим, Ягичем в его статье: Die neusten Forschungen über die slav. Apostel Cyrill und Methodius, напечатанной в Arch. f. sl. Phil., т. IV, 1880, стр. 115 и сл.).
K числу заслуг Воронова по интересующему нас вопросу принадлежит, во всяком случае, установление, во-первых, единства автора обоих канонов, а равно и единство времени их написания и, во-вторых, установление фактической и текстуальной зависимости служб от пространных житий славянских апостолов. Идя в своем исследовании дальше, Воронов, однако, усматривает в службах некоторое, так сказать усиление легендарного элемента, выразившееся в том: 1) что автор канона относит к странам, просвещенным проповедью первоучителей, Мизию т. е. Болгарии; 2) что успехи проповеди у хазар в службах преувеличены сравнительно с показанием жития Константина; 3) что о чудесах Кирилла и Мефодия в службах говорится больше, подробнее и частнее, чем в житиях, и что 4) мысль жития Мефодия, что до удаления в монастырь он занимал светские должности, развивается в службе
1. Известных работ Л. Александрова, К. Ф. Радченка и Н. В. Шлякова мы здесь не называем, потому что, кроме текстов, по интересующему нас вопросу они не дают ничего нового.
30
в показание, что он, удаляясь в пустыню, „оставил подружие и детей". Эти наблюдения приводят автора к заключению, что службы составляют уже дальнейшую ступень в развитии агиологии славянских просветителей после их пространных житий, т. е. что службы более позднего происхождения сравнительно с житиями.
Как указано было выше, Григорович отнес службы к X в. Показания службы Мефодию : „Тѧ блажене поеть земѣ морабьскаа. честно твое тѣло имѧщи и паноньскаа свѧтителю просвѣщена тобоѫ и людіе ею съшедшесѧ праздноуѫть твоъ памѧть" — дало основание Воронову, всего естественнее, отнести ее к X в. и в особенности к первой половине его, так как сохранившиеся в Моравии предания и некоторые церковные начала слав. первоучителей в это время, конечно, наиболее могли соединяться с празднованием их памяти, чем в последующее, когда с особенною силою возобладали латинское-немецкие влияния во всей области просветительной деятельности первоучителей.
Однако, с своей стороны, Воронов обращает внимание на то, что указание канонов на гонения учеников К. и М. в Моравии и на рассеяние — „Имѧща свѧтаа прѧ о свѧтѣй троици куріле преподобне меѳωдиіе свѧтителю. стадо ваю свѧтое ходѧще по земи страннѣи съхранше растита молитвами си блаженаа" ... — „Тѧ молимь меѳωдиіе свѧтителю славне разгнаное еретикы стадо твое схрани ..." — а также упоминание о том, что и Болгария была обращена в христианство Кириллом и Мефодием, — отличают показания служб от показаний пространных житий.
То обстоятельство, что в пространном житии Климента говорится о рассеянии учеников, а также и о просвещении Болгарии Кириллом и Мефодием, Воронову представляется достаточным основанием для утверѫдения, что службы составлены не только после пространных житий Кирилла и Мефодия, но и после жития Климента, следовательно не ранее конца XI века.
Кроме того, по мнению Воронова, самым весским доводом в пользу того, что службы принадлежат более позднему времени, служит то, что в них мы встречаем прямое указание на православное учение Мефодия по вопросу об исхождении Св. Духа и неоднократные заявления против западных лжеучителей по этому предмету, как еретиков.
31
Точку зрения проф. Воронова в 1887 г. повторил П. Сырку в статье: „Служба святителю Мефодию, учителю славянскому" — Р. Ф. В. № 1, стр. 68—112.
По мнению Воронова, этою чертою службы опять близко сходятся с пространным житием Климента, написанным именно с целью опровержения западного лжеучения об исхождении, — и указывают на свое позднее происхождение. В канонах, говорит автор, назначавшихся для церковного употребления, догматическое учение и догматические воззрения могли быть изложены не иначе, конечно, как в духе строго соответствующем общепризнанному учению церкви; а учение об исхождении св. Духа в смысле полного противоречия между Востоком и Западом и решительное осуждение западного учения, как ереси, могли быть признаны и получить полное господство на востоке не ранее окончательного разделения церквей — в половине XI ст. В виду изложенного, Воронов считает службы восточного происхождения, о чем ему совершенно ясно говорит текст: „посла тѧ учіти темных книгами законоучными ѫзыкы западныѫ. . .”; „проиде до краи западныихь. . .” и т.п.
Итак, заключает Воронов, каноны, очевидно, не западного, а также и не русского, а юго-славянского происхождения и составлены в той же Болгарии, которой принадлежат и пространные жития свв. первоучителей и все важнейшие славянские и греческие источники их истории.
Кроме того, Воронов, высказавшийся о греческом оригинале пространных житий, находит не только в содержании пространных житий и служб аналогию, он идет и дальше : он видит и в службах греческий элемент и предполагает, что первоначально и они были написаны на греческом языке; греческий элемент он видит в искусственной витиеватости и фигуральности их стиля, так свойственной греческим писателям, и в своеобразной греческой расстановке слов, а не славянской, нередко затемняющей смысл и вообще весь склад речи ; в неславянских выражениях и оборотах, которые естественнее всего могут быть объяснены переводом с греческого.
Григорович, как мы знаем, думал, что службы могли быть сочинены тем же писателем, который составил и житие Климента, и при том по греческим образцам.
Воронов не склонен считать их творением того же автора, который написал и пространное житие Климента, так
32
как, говорит он, в содержании служб лежит гораздо более фактов из жизни Кирилла и Мефодия, чем сколько указано в житии Климента.
Свою мысль о греческом оригинале и авторе служб Воронов, между прочим, поддерживает ссылкой на популярность греческого языка в Болгарии в X—XII ст., на былую высокопросвещенную терпимость и симпатии греческого духовенства к славянскому элементу и т. п., и говорит, что греческие авторы пространного и краткого житий Климента и канонов Кириллу и Мефодию потому писали по-гречески, что или не знали славянского языка или не вполне свободно владели им, а с другой стороны, и потому, что греческий язык греки всегда предпочитали и на славянский смотрели как на полуварварский язык. Нельзя не заметить, конечно, что это последнее утверѫдение автора не вяжется с его же мыслью о высокопросвещенной терпимости и симпатиях греков к славянскому элементу.
Итак, Воронов считает службы произведением не ранее конца XI в., думает, что они были написаны в Болгарии и при том первоначально на греческом языке, однако не тем автором, которому принадлежит пространное житие Климента.
Из последующей затем литературы по интересующему нас вопросу отметим еще мнение акад. А. И. Соболевского, который, исходя из наблюдений над языком памятника, отнес православные службы Кириллу и Мефодию, если не целиком, то частично, к древнейшим памятникам моравского происхождения (Р. Ф. В. 1900, № 1—2) [1].
Таким образом, в конце концов, оказывается, что мы пока еще не располагаем определенным решительным ответом ни по одному из вопросов, связанных с изучением данного патятника, т. е. не знаем: ни кто был автором его, ни когда и где он мог быть написан, ни даже на каком первоначально языке он был написан.
Несомненным, повидимому, можно считать только два факта, а именно, что службы эти написаны одним и тем же автором, во-первых, и во-вторых, что они написаны на основе пространных житий славянских просветителей.
1. Сводный текст службы Кириллу по всем известным и опубликованным до сих пор текстам дает Н. В. Шляков в Изв. Отд. р. яз. и слов. 1910 г. XV, кн. 3, стр. 151—187.
33
Блестящая аргументация Воронова и его словарные сопоставления, убедившие исследователя в том, что оригинал пространных житий славянских апостолов был написан на греческом яз., встретила тогда же, в 1877 г. совершенно основательное возражение со стороны проф. Ив. Малышевского. Воронов считал несостоятельной мысль о славянском богослуженни в Болгарии в IX в. в виду отсутствия за все время борьбы между Византией и Римом из-за Болгарии где-либо указания, чтобы в Болгарии возбуждался вопрос о славянском богослужении, что, по мысли Воронова, несомненно показывает, что болгары, находясь под властью греков, имели богослужение на греческом языке, и под властью латинян — на латинском, тем более, что греческая церковь, несомненно, ревниво оберегала права свои на Болгарию и в данное время по отношению к Болгарии не была свободна от упрека в треязычной ереси, т. е., проще говоря, не допускала здесь славянского богослужения. Эта борьба за права своего родного языка, имевшая место в Болгарии в X в., нашла себе отражение, между прочим, в известном полемическом сочинении черноризца Храбра, каковым в то же время, по существу, в известных своих частях является и житие Константина (Кирилла). Таким образом, доминирующая роль византийского культурного влияния в Болгарии в IX—X вв. предполагает и господство здесь греческого языка в богослужении, чем, по мысли исследователя, и объясняется наличность в греко-болгарской письменности XI—XII вв. трех произведений, составленных для прославления славянских апостолов.
Проф. Малышевский, исходя из предположения, что известный канон Димитрию Солунскому составлен Кириллом и Меѳодием в Моравии и несомненно на славянском языке, вслед за чем следовало славянское похвальное слово ему же, оставленное их учеником, Климентом, а также, имея в виду, что в это время уже в Болгарии в X в. была довольно развита славянская письменность, не видел никаких оснований считать первооригинал и паннонских легенд греческим: он мог быть славянским. Составленные в Моравии и Паннонии, славянские жития Вячеслава и Людмилы и канон первому совершенно определенно говорят о существовании здесь в это время, на ряду с латинской, и славянской письменности. То же самое мы имеем все основания предполагать и для Болгарии,
34
где славянская письменность была во всяком случае сильнее, чем в Чехии, а греческая — слабее, чем латинская в Чехии.
Дальнейшее обстоятельное исследование того же вопроса, сделанное в 1895 г. проф. П. А. Лавровым („Климент, епископ Словенский"), с несомненностью установило ошибочность, при всей кажущейея ее обоснованности, точки зрения Воронова на язык первооригинала паннонских легенд и на чисто славянское происхождение, и это именно объяснение в настоящее время, кажется, может быть признано общепринятым. В этом именно смысле в 1900 г. высказался акад. А. И. Соболевский, заявивший о том, что ему не представляется ни малейшего основания считать паннонские жития, или которое либо из них, за переводные с греческого.
С другой стороны, стилистическая и лексическая близость паннонских житий к похвальным словам Клименту Римскому и Кириллу, приписываемым проф. П. А. Лавровым Клименту Величскому на основании совпадения их с близкими к ним местами из других творений того же автора, убедила проф. Лаврова в правильности точки зрения Ундольского и Бодянского, считавших автором паннонских легенд именно Климента Словенского.
To, что в свое время было сказано проф. П. А. Лавровым в возражение Воронову по поводу его „грецизмов" и вообще греческого языка первооригинала пространных житий в полной мере применимо и к тому, что было сказано Вороновым же по поводу греческого происхождения интересующего нас памятника — служб Славянским апостолам.
Те элементы в содержании служб, которые с несомненностью указывают на их раннее происхождение — начало X в., а быть может и конец ІХ-го (см. выше), Воронов считает ни больше ни меньше, как только поэтическим образом, своеобразной поэтической амплификацией известных фактов, но не фактами достоверности. Почему? Автор, к сожалению, на этот вопрос не дал ответа. Не представляют ли собою и пространные жития славянских первоучителей литературного памятника с обширным поэтическим элементом, однако это не дает нам никаких оснований аннулировать историческую ценность их фактических показаний, если только эти показания не является заведомым искажением истины, известной нам из сопоставления данного памятника с другими источниками.
35
Поэтому, известные показания служб, отмеченные Григоровичем и Горским (см. выше), давшие основание этим ученым относить их составление к Х-му веку, а быть может, и еще к более раннему времени, мы принимаем, как совершенно определенный и в высшей степени ценный историко-литературный факт, указывающий на то, что в службы Славянским апостолам в том виде, в каком они дошли до нас, в качестве одного из составных элементов входит и часть, впервые сложившаяся, быть может, еще в Моравии в первые же дни после кончины Мефодия, а быть может и в тесной связи с нею, же в самое близкое к этому событию время, когда „стадо святое" Славянских апостолов, по выражению служб, хотя и было уже разогнано „еретиками", но всецело еще жило моравской атмосферой и моравским настроением под свежим впечатлением только что пережитой драмы.
Воронов полагал, что имеющееся в службах прямое указание на православное учение Мефодия по вопросу об исхождении и неоднократные заявления против западных лжеучителей по этому предмету указывают с несомненностью на более позднее время их составления, когда разрыв восточной и западно-римской церквей в связи с расхождением в толковании учения об исхождении был уже фактом совершившимся. Следует, однако, иметь в виду, что уже вся жизнь и просветительная деятельность Мефодия в Моравии протекала в атмосфере напряженной борьбы с треязычниками и иопаторской ересью (житие, XII), т. е. с учением о Filioque, что уже в послании к Святополку папы Стефана ѴІ-го не только запрещалось славянское богослужение, но и подробно излагались те именно, пункты учения западной церкви, в которых она начинала окончательно расходиться с восточной, при чем Мефодий осуждался за лжеучение, противное римской церкви (см. Н. Л. Туницкий: Св. Климентъ, епископъ словенский, стр. 124). После смерти Мефодия — 6 апр. 882 г. — борьба славянской партии с латино-немецкой, между прочим, из-за Filioque достигла крайнего напряжения и выразилась в требовании папы внести в символ Filioque, заменить славянское богослужение латинским и устранить Горазда от дел архиепископии впредь до прибытия его в Рим, но ученики Мефодия отказались выполнить эти требования (см. Н. Л. Туницкий, стр. 131 и сл.). Таким образом, нет никаких оснований, исходя из указанных
36
данных служб, относить их к какому либо более позднему времени, нежели конец ІХ-го и начало Х-го вѣка.
С другой стороны, имеющиеся в службах заявления против западных лжеучителей по вопросу об исхождении при указанном выше положении вещей в Моравии уже в IX в. совершенно естественны, как отклик на животрепещущий, основной вопрос переживаемого момента, касавшийся всей жизни и деятельности славянских апостолов, которому уделено так много внимания и в житиях, а ведь службы то, несомненно, как это подтверѫдено и Вороновым, составлялись на основании житий (см. Труды Киевск. Дух. акад., 1877, т. I, стр. 114 и сл.). Как же можно было бы этот кардинальный вопрос, больной вопрос современности, с которым, к тому же, для автора было связано так много и личных переживаний, обойти совершенно молчанием в службах, в тропарях? Конечно, в этом своем элементе службы могут сходиться и с несомненно более поздним по своему происхождению пространным житием Климента, но в этом обстоятельстве нельзя видеть никакого указания на то, что и службы более позднего происхождения.
Все сказанное ними до сих пор убеждает нас в том, что
древнейшие службы славянским апостолам были окончательно составлены на юге („всемоу мироу ı-ави учітелѣ. и посла тѧ учіти темных книгами законоучными ѫзыкы западныѫ" ; „на западѣ и сѣвере и юзѣ мірь просвѣщаѫ чюдесы"; „проиде ı-ако мльнии вселенѫѫ сѣверскѫѩ и южнѫѭ просвѣтивъ странѫ, западныимже свѣть незаходимъ всиа; „въ градѣхъ сѣверскыхь въ хазарѣхь пріложи ти сѧ" ; „проиде до краи западниыхъ" — служба Кириллу; „ı-ако сл҃нца свѣтлость вьстока тѧ Хс҃ вьсинı-авь к западоу отче посла" — служба Мефодию);
в живой еще атмосфере паннонских традиций и впечатлений („велика тѧ отплота и твьрдъ земѣ паноньскаа имѧщи блажене блѧди еретическыѫ роушить книгами триѫзычникы крѣпко научена тобоѫ тѣмже тѧ учителѣ мѫдраго поминаѫще присно Христа прославлѣемь" — служба Кириллу; „тѧ имать отче земѣ моравьская стѣнѫ тврьдѫ еѧже побеждаемь еретикы" ; „царствиа паномия коупно новии сѫще людие тебе пастырѣ честна свѣдѧщи радуется дѣтели ти поспѣшьстбоуемь троуды и болѣзни похвалнаа таино тебе почитаѧщимь"; „тя блажене поеть земѣ морабьскаı-а честно твое
37
тѣло имѧщи и паноньскаа ст҄лю просвѣщена тобоѫ и людіе его съшедшесѧ праздноуѫть твоѧ памѧть" — служба Мефодию);
в ближайшее к апостолам время („тѧ молимь Меѳодіе ст҃лю славне разгнаное еретикы стадо твое схранн въ вѣрѣ правовѣрнѣй"; „имѧща ст҃аа ω ст҃ѣй троици куріле преподобне меѳωдіе ст҃лю стадо ваю ст҃ою ходѧще по земи страннѣи съхранше растита" — служба Мефодию)
и при том несомненно, одним из членов того же „стада”, т. e. одним из непосредственных учеников Кирилла и Мефидия („поѫщѫѫ тѧ вѣроѫ и ω рацѣ стоѫщихь твоего тѣла помѣни блажене своѧ ученикы" — служба Кириллу).
Как было указано выше, фактическое содержание служб стоит в тесной связи с пространными житиями: службы повторяют в той же последовательности, конечно, в самых общих чертах, содержание пространных житий и нередко в тех же выражениях, пользуясь теми же образами. Сама собою напрашивается мысль, не представляют ли собою службы произведения того же автора, кому, вероятнее всего, принадлежат и пространные жития, т. е. Клименту Словенскому, этому „приближеннейшему ученику солунских братьев", до гробовой доски остававшемуся верным их заветам и всю жизнь свою отдавшему служению их делу. Во всяком случае, общность языка служб и языка произведений Климента убеждает нас в известной основательности этого предположения.
Так, например:
38
39
40
41
Воронов усматривал греческий элемент в этих службах в искусственной витиеватости и фигуральности стиля, так свойственной греческим писателям; кроме того, он видел в них характерную греческую расстановку слов, а не славянскую, а также не славянские выражения и обороты; все, вместе взятое, убеждало его в том, что славянские службы переведены с греческого.
Прежде всего, следует отметить, что как Похвала Кириллу, так и службы обоим братьям и особенно служба Мефодию носят ярко выраженную печать славянской идеологии. В них Кирилл и Мефодий чествуются не только как „учители странам", „всему миру" или „вселенной", но и как пастыри и учители славянского народа ; в них возносятся мольбы о сохранении „стада" славянского, т. е. имеется в виду церковный клир славянский. Конечно, подобное настроение вполне возможно и в сподвижниках славянских просветителей не славянского происхождения. Но ведь „стадо"-то, организованное Кириллом в Моравии и сопровождавшее его в Рим, а затем явившееся на местах преемниками солунских братьев и первыми
42
священнослужителями среди славянского населения во главе с Гораздом, было славянским в своей массе ! И вполне было естественно этому „стаду", совершая славянское богослужение среди славянской массы, чествовать память своих учителей, как славянских просветителей, и воссылать к ним мольбы о предстательстве и защите своего славянского дела и о сохранении славянского „стада" в православной вере. Вся историческая обстановка не дает нам решительно никаких оснований думать, что оригинал, именно, служб мог быть греческим. Что же касается искусственной витиеватости и фигуральности стиля, которые, между прочим, свойственны и греческим писателям, то они говорят прежде всего о том, что автор служб был по тому времени литературно образованным человеком, хорошо знакомым с греческой литературой и в совершенстве владевшим известной литературной формой, что подтверѫдает собою также и мысль Григоровича о том, что образцами для служб автору послужили греческие каноны.
Нельзя придавать какого либо криминального значения также и своеобразным, яко-бы не славянским, выражениям и оборотам, попадающимся в службах. Эти „не славянские" выражения и обороты так естественны в славянском литературном языке IX—X вв., когда он впервые был вызван к литературной жизни, когда впервые он стал выявлять свою физиономию, глядясь в зеркало византийской работы, когда греческая фраза была для него высшим образцом совершенства и изящества стиля, к которому он старался так или иначе приблизиться, как старалась построиться по греческому же образцу и вся культурная жизнь высших классов общества, и чем автор-славянин был лучше знаком с греческим языком, тем, надо думать, в этом отношении его язык с современной точки зрения был совершеннее, т. е. больше всего приближался в своем строе к греческой фразе. Климент Величский, как литературно образованный человек, как ἀνὴρ λογιώτατος, по выражению жития, конечно, был очень хорошо знаком с греческим языком и в своем литературном славянском языке в данном случае мог находиться естественно под влиянием греческого языка. Подобные факты в истории любого языка в начальный момент его литературной жизни обычны. (См. V. Vondrák: Studie z oboru církevněslovanského písemnictvi, 1903;
43
проф. П. А. Лавров — Die neusten Forschungen über den slavischen Klemens, Arch. f. sl. Phil., XXVII, 1905).
Таким образом, данные языка и некоторые внутренние факты служб славянским апостолам убеждают нас в том, что с большою долею вероятности автором их можно было бы признать именно Климента Величского. Кому, в самом деле, как не этому талантливейшему и литературно одаренному ученику славянских первоучителей было озаботиться своевременной организацией достойного славных подвижников чествования их памяти. Этого требовали от него не только любовь к своему учителю, не только сознание своего сыновного долга, не только благоговейное отношение к памяти подвижников, но и интересы дела утверѫдения славянского просвещения, для которого так много было сделано солунскими братьями, которое обещало такой блестящий расцвет, и которое, однако, преждевременно было разрушено преступными кознями „старого врага, завистника человечю роду". Надо было напречь все силы, чтобы спасти дело солунских братьев; надо было освежить в памяти их заслуги; надо было создать известный подъем настроения, известный экстаз. Кто другой лучше всего мог это сделать, как не Климент, всею душою преданный братьям, непосредственный свидетель их подвижнической жизни, очевидец и соучастник их „достохвального живота" и „пресветлой красоты” их „детели". „В образец жизни своей, говорит о нем его житие, поставил он себе великого Мефодия, и с ним сообразуя свои действия, заботился и молился, как бы не уклониться от него ; жизнь его и деяния, как бы некоторую картину искусного в живописи художника, взявши за образец своей жизни, тщательно старался по нем изобразить себя. Ибо он знал жизнь его так, как никто другой ; потому что, еще от юности и с ранних лет последовавши за ним, видел все своими глазами что делал его учитель". (В. Д. Бильбасов: Кирилл и Мефодий, т. II стр. 362).
Высказанное нами предположение о принадлежности древнейших служб славянским просветителям авторству Клиента находит себе, повидимому, косвенное подтверѫдение и в словах того же жития о сочинениях Климента, что — „одни из них написаны в честь многих святых, другие в похвалу
44
пречистыя Божия Матери, в виде молитв и благодарственных песней; вообще, все, что относится к церкви, чем украшаются памяти Господа Бога и святых его, и души возбуждаются, все это Климент передал нам, болгаром". (Бильбасов, II, 363).