ГЛАВА ПЕРВАЯ
ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ МЕЖСЛАВЯНСКОЙ ФОЛЬКЛОРНОЙ ОБЩНОСТИ
1. Фольклор и славянские этнические общности
1. Фольклор и славянские этнические общности
Вопросы о создателях и исполнителях фольклора, о его функциях и этнических особенностях теснейшим образом связаны с представлениями о том или ином типе этнической общности и ее социальном составе.
Теория «аристократического» происхождения эпоса бесспорно опиралась на определенные представления о социальном составе этнической общности эпохи раннего феодализма. Так, британские исследователи Чэдвики, сетуя на то, что слишком многие герои русского эпоса не являются аристократами по происхождению, стремились тем не менее приписать им более высокое, чем это есть в былинах, социальное происхождение [1]. Несомненной модификацией теории «аристократического» происхождения выглядят утверждения о возникновении эпоса исключительно или главным образом в дружинной среде. Концепция придворной среды применительно к югославянским эпосам пользуется поддержкой у ряда югославских ученых. Некоторые фольклористы, даже записывая тексты, никак не могут себе представить, что именно социальные предки тех исполнителей, от которых они записывают, были творцами и носителями фольклорных традиций. Народная идеология при этом по существу отождествляется с феодальной, а на долю народных масс, следовательно, оставляется инертность и послушное следование за феодалами, т, е. как раз то, чего так упорно добивались феодалы от социального большинства своей страны.
В принципе можно принять классификацию этнических общностей по их социальному составу, предложенную С. А. Токаревым [2]. Безразлично, кем конкретно по своей профессии и социальному положению (пахари, пастухи, рыбаки, ремесленцики и т. д.) были создатели и передатчики фольклорных-произведений
1. H. M. Chadwick and N. К. Chadwick. The growth of literature; Cambridge, 1936, р. 77—81.
2. С. А. Токарев. Проблема типов этнических общностей. «Вопросы философии», 1964, № 11.
3
на протяжении длительной истории феодализма в славянских странах, в пределах сходного, нередко очень медленно менявшегося производственного уклада и образа жизни. Так или иначе, в той или иной степени фольклор всегда знало социальное большинство этноса. Всеобщим знанием фольклора в силу его утилитарных функций и гарантировалась его преемственность, передача традиций из поколения в поколение.
Вполне естественно, что социальные низы в фольклорных произведениях выражали свои представления о феодальных верхах. Но побудительной причиной и социальной потребностью этого было, как правило, не желание холопа воспеть и прославить своего господина, а стремление понять социальное поведение феодала в его наиболее типичных проявлениях, потребность использовать это знание (в том числе и посредством мятежей и восстаний) и передать его следующим поколениям. В этом, в частности, заключалась общественно-познавательная значимость эпических песен.
Так как создатели и исполнители фольклора всегда составляли социальное большинство в границах той или иной этнической общности, то фольклор несомненно был обязательным этноразличительным признаком на протяжении истории славянах народов.
Всякое ретроспективное рассмотрение фактов истории и культуры невозможно без адекватных представлений об истории развития этнических общностей. Славянские этносы, конечно, не были неизменными. Между тем в науке до сих пор переносится в прошлое представление о современных славянских этнических общностях. Благодаря этому автоматически провозглашается существование фольклора сравнительно недавно выделившихся славянских наций, как чего-то этнически обособленного, начиная едва ли не со времен образования первых славянских государств. С таким подходом нельзя согласиться, но и заменить его обоснованным комплексом иных представлений тоже нелегко [3].
Правомерно поставить вопрос, чем же отличаются народные культуры родственных народов. Проблема критериев пока методически не разработана. Исследователи сосредоточивают внимание лишь на одном каком-либо критерии, а не берут совокупность критериев во взаимосвязи,
3. Некоторые соображения по этим вопросам см. в наших статьях: «Народная культура и этническая общность». В сб.: «Вопросы первоначального накопления и национальных движений в славянских странах». М., 1972; «О народном самосознании». В сб.: «Культура и общество в эпоху становления наций». М., 1974.
4
Так, народные культуры славян противопоставляются по принципу подчеркивания тех явлений, которые имеются у данного народа, но слабо выражены или отсутствуют у других. Этот принцип, например, довольно последовательно проведен М. Я. Гринблатом [4]. Однако его нельзя признать действенным, если отсутствуют доказательства подлинной самобытности взятых явлений народной культуры и доказательства невозможности реконструкции их для культур родственных народов.
Различия между народными культурами славян объяснялись также влияниями культур неславянских народов. Нетрудно отвести многочисленные объяснения представителей школы заимствования, но нельзя пренебрегать такими историческими фактами, как византийское [5] и турецкое влияние на Балканах, раздел хорватов между Италией, Австрией и Венгрией, неоднократные разделы Польши и др. Длительные влияния несомненно способствовали возникновению локальных различий. Образование смешанного этнического состава в таких районах, как Вардарская Македония, Косово-Метохия, Буджак, Закарпатье, усугубляло эти различия, способствовало созданию новых, уже не чисто славянских элементов культуры. Влияния бесспорно нужно признать важным фактором, разделяющим в случае их несовпадения родственные народные культуры, однако значение влияний не следует переоценивать.
Несколько лет назад в советской науке вспыхнул спор по поводу гипотезы В. В. Седова об участии балтского субстрата в формировании белорусской народности [6]. И характерно, что возражения вызвал именно односторонний подход В. В. Седова. Роль субстрата в формировании славянских этнических общностей и образовании локальных различий внутри одной какой-либо общности признавалась и в XIX в. Гораздо сложнее решить конкретно, что и как выделить в качестве субстрата в Восточной Европе и на Балканах. Пока что имеется слишком мало фактов о предшественниках славян: балтах, мери, муроме, мещере, чуди, фракийцах, иллирийцах и др. В особенности скупы сведения об их духовной народной культуре. Вот почему, не отрицая
4. М. Я. Гринблат. Белорусы. Минск, 1968.
5. Любопытные соображения в связи с этим см.: В. Д. Королюк. Особенности становления феодализма и формирования славянских раннефеодальных государств и народностей в Восточной, Центральной и Юго-Восточной Европе. СС, 1970, № 5.
6. В. В. Седов. К происхождению белорусов (проблема балтского субстрата в этногенезе белорусов). СЭ, 1967, № 2; он же. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970; П. Н. Третьяков. Восточные славяне и балтийский субстрат. СЭ, 1967, № 4; В. А. Жучкевич. К вопросу о балтийском субстрате в этногенезе белорусов. СЭ, 1968, № 1; М. Я. Гринблат. Указ. соч.
5
в принципе роли субстрата, мы полагаем нецелесообразным и преждевременным его выдвижение в качестве критерия различения славянских народных культур.
Определенный отпечаток на народную культуру славян наложили государственные религии (православие, ислам, католицизм), хотя, на наш взгляд, их воздействие нередко архаизируется или преувеличивается. Вместе с тем, если сопоставлять южнославянские легендарные песни, русские духовные стихи, польские кантычки и другие эквивалентные группы песен, можно заметить глубокие различия между ними, явно вызванные тем, что они возникали независимо в разных славянских странах.
Этот факт подводит к мысли, что учет различий между славянскими народными культурами должен вестись по определенным методическим правилам. Нужно брать сопоставимые крупномасштабные явления, причем одного порядка, одного логического основания. Тогда окажется, что далеко не все явления говорят в пользу различий «этнического» характера. Многие верования и былички, похоронный и свадебный обряды, народный календарь и праздники в значительной своей части соотносятся у славян стадиально и служат базой для реконструкции общеславянского наследия. Те явления, которые могут быть реконструированы как общеславянское наследие, очевидно, нельзя выдвигать в качестве первичных и решающих доказательств этнического своеобразия каждой славянской народной культуры. Этническое своеобразие таких явлений заключается в самостоятельной разработке общего наследия, однако выявление специфики неотделимо от познания общего.
Принципиальные же этнические различия образуют элементы, создаваемые каждым славянским народом самостоятельно, независимо от разработки общеславянского наследия, при определенных природных, исторических, социально-экономических обстоятельствах и этнических связях, начиная с эпохи расселения славян. Дифференциации того, что может быть реконструировано как общее наследие, и того, что создано каждым славянским народом самостоятельно, в нашей работе будет уделено надлежащее внимание.
Традиционный фольклор — прежде всего явление донациональной поры. Он утрачивает роль этноразличительного признака по мере создания национальной культуры, возникающей, как известно, на принципиально новой основе, начиная с эпохи позднего феодализма. В утрате, такой роли, видимо, и состоит социальное значение отмирания традиционного фольклора в его естественных формах бытования.
6
2. Фольклористические методики
Любой ученый, даже поверхностно познакомившийся с творчеством хотя бы двух славянских народов, без труда замечал некое, подчас весьма поразительное сходство тех или иных фольклорных фактов. Истолкование же сходства, как правило, носило односторонний характер, в рамках последовательно сменявшихся и параллельно существовавших научных направлений (мифологическая школа, школа заимствования и др.). Односторонность освещения сходства при этом нередко гипертрофировалась и возводилась в абсолют. Немногие ученые, ощущая, видимо, многогранность объекта изучения, пытались в своих исследованиях соединить методологию разных научных направлений. Здесь в первую очередь нужно назвать А. Н. Веселовского, упорно искавшего общие законы исторического развития народного творчества и шедшего к созданию общей истории по меньшей мере индо-европейского фольклора [7]. Попытки комбинировать приемы различных научных школ были свойственны Ф. И. Буслаеву [8], ряду представителей исторической школы [9]. Опыты комбинирования логически вполне естественны, ибо исследователи брали, как правило, ограниченный по числу вариантов или сюжетов материал по каждой данной стране, но при этом стремились учесть материал по возможности большего числа стран. Поэтому межславянская фольклорная общность очень часто смешивалась с другими фольклорными общностями или не выделялась среди общностей другого уровня или порядка: балто-славянская, балканская, славяноугро-финская, славяно-тюркская, славяно-иранская, славяно-германская, европейская, индоевропейская, мировая общности. При поиске фольклорных параллелей исследователей мало смущали и беспокоили уровни сходства, законы создания, эволюции и отмирания фольклора в его естественных формах бытования, в его познавательном и функциональном значениях.
7. Ценными ориентирующими указателями в отношении солидного наследия А. Н. Веселовского служат работы: Я. К. Симони. Библиографический список учено-литературных трудов А. Н. Веселовского. В сб.: «Памяти А. Н. Веселовского по случаю 10-летия со дня его смерти (1906—1916)». Пг., 1921; М. К. Азадовский. Веселовский как исследователь фольклора. «Известия АН СССР», отделение общественных наук, 1938, № 4.
8. Н. К. Гудзий. О русском литературном наследстве. «Вестник МГУ», историко-филологическая серия, 1957; № 1, стр. 131—134.
9. В. Я. Аникин. Историко-фольклорная концепция А. В. Маркова. В кн.: «Очерки истории русской Этнографии, фольклористики и антропологии», вып. II. М., 1963, стр. 156—174; В. Е. Гусев. «Историческая шкала» в русской дореволюционной фольклористике " (проблематика и методология). В кн.: «Очерки истории-русской этнографии, фольклористики и антропологии», вып. III. М., 1965, стр. 82—105.
7
Явным желанием избежать односторонних решений продиктован ряд работ, вышедших в послевоенные годы [10]. В последнее десятилетие по сравнению с концом 50 — началом 60-х годов [11], наступило заметное оживление в изучении славянского фольклора и выяснении связей внутри славянского ареала [12]. Этому в значительной мере способствовали международные конгрессы славистов в Москве (1958), Софии (1963) и Праге (1968), ряд международных фольклористических конференций, конгрессы фольклористов Югославии и др.
Все многообразие фольклорных процессов и их результатов все степени сходства между фольклорами разных народов принято сводить в науке к четырем наиболее общим «законам» фольклорного творчества. Они суть следующие:
1. Общность между фольклорами является генетической. В применении к славянским фольклорам это означает наличие в них пласта, восходящего ко временам славянской прародины, до поры расселения славян. Этот пласт через призму трех других «законов» практически не рассматривался.
2. Общность между фольклорами вызвана сходными историческими условиями, определившими сходство духовного сопереживания, а вместе с ним и типологическое сходство фольклорного творчества. В применении к славянским фольклорам это означает наличие в них сходных элементов, которые возникали и трансформировались, начиная с эпохи расселения славян и кончая сегодняшним днем.
10. Н. С. Державин. Племенные и культурные связи болгарского и русского народов. М., 1944; П. Г. Богатырев. Некоторые задачи сравнительного изучения эпоса славянских народов. М., 1958; В. М. Жирмунский. Эпическое творчество славянских народов и проблемы сравнительного изучения эпоса. М., 1958; S. Skendi. Albanian and South Slavic Oral Epic Poetry. Philadelphia, 1954; R. Jakobson, M. Szeftel. The Vseslav Epos. In: R. Jacobson. Selected writings, vol. IV. Slavic Epic Studies. The Hague—Paris, 1966, p. 301—368.
11. См. констатации: В. И. Чичеров. Итоги работ и задачи изучения русских былин и исторических песен. В сб.: «Основные проблемы эпоса восточных славян». М., 1958, стр. 15—47; Я. И. Кравцов. Итоги и задачи изучения фольклора западных и южных славян. В кн.: «Материалы первого координационного совещания по актуальным проблемам славяноведения» (КСИС, № 33-34). М., 1963, стр. 147—152; прения по докладу — стр. 163—167.
12. См. обзоры: В. Е. Гусев. Изучение славянского фольклора в современной русской науке. РФ, т. XI, 1968; Я. Я. Кравцов. Проблемы славянского фольклора (фольклористика славянских стран между V и VI съездами славистов). «Известия АН СССР», серия литературы и языка, 1968, т. XXVII, вып. 4; Б. Я. Путилов. Современное состояние славистической фольклористики. СЭ, 1968, № 3; Konferencja folklorystyki słowiańskiej w Warszawie.— «Literatura ludowa», 1967, N 1—3; J. Krzyżanowski. Stan badań i potrzeby folklorystyki polskiej. «Literature ludowa», 1966, N 4—6.
8
3. Общность между фольклорами определяется заимствованием или, иначе говоря, культурным обменом. Это означает, что славянские народы довольно активно, судя по многим работам, обменивались своим фольклорным багажом как между собой, так и с близкими и дальними соседями. В конкретных исследованиях, где сходство сводится к заимствованию, ученые очень часто отвлекаются от исторических условий, в которых могло происходить заимствование, и особенно от выяснения причин заимствования.
4. Общность между фольклорами обусловлена сотворчеством народов. Этот «закон» обнаружен сравнительно недавно, его иногда рассматривают даже как частный случай заимствования. К нему сводится истолкование сходства, обычно весьма разительного, фольклорных репертуаров в районах со смешанным славянским или славянским и неславянским населением.
Эти четыре направления, в русле которых истолковывается как этническая принадлежность фольклора, так и межэтническая общность, верно указывают на общий характер фольклорных закономерностей. Но нужно подчеркнуть, что каждый из этих четырех «законов» по сути своей есть делая система не раскрытых закономерностей. Конкретизация (типология) каждого из них еще не осуществлена. Поэтому и понятие «закон» по отношению к ним можно применять лишь условно.
Не изучив характера причин, механизма их воздействия, с одной стороны, и не исследовав фольклорных систем, с другой, нельзя выносить категорические суждения на основе выборочных фактов. Между тем число односторонних истолкований — особенно в области эпоса — по поводу одних и тех же фольклорных фактов настолько возросло, что даже элементарный их учет становится затруднительным.
В последние годы все настойчивее звучат голоса отдельных ученых, призывающих к конструктивной переоценке создавшегося положения. А. М. Астахова, в частности, предлагала: «Надо провести сложную и трудоемкую работу по пересмотру всех существующих концепций», «надо заново поднять весь тот обширный исторический и литературный материал, который накоплен предыдущими исследованиями, внимательно разобраться в нем, чтобы отбросить все, что только загромоздило и запутало конечные выводы; выделив те гипотезы, заключающие в себе наиболее вероятное, подвергнуть их снова глубокой проверке и осмыслению» [13].
13. А. М. Астахова. Былины. Итоги и проблемы изучения. М.—Л., 1966, стр. 282, 283.
9
Думается, что в трудах предшественников следует четко отделять методологию от накопленного фактического материала, использование которого не вызывает сомнений.
Опыт предшественников поучителен тем, что заставляет отказаться от одностороннего подхода к объекту изучения. Более же плодотворным в методологическом отношении было бы обращение к методологическому опыту тех наук, которые также занимались проблемами генезиса и эволюции своих объектов, опираясь на марксистско-ленинскую философию, и в этом плане далеко опередили фольклористику.
Необходимо осознать многорядовый и многопорядковый характер фольклора в целом, его жанров, разновидностей, произведений и приниматься за выявление связей как внутри рядов и порядков, так и между ними. И только длительные исследования многообразных связей и отношений внутри фольклора каждого народа (группы родственных народов и т. д.) обеспечат обнаружение достоверных критериев, с помощью которых можно будет недвусмысленно определить возникновение и развитие фольклора и его слагаемых.
3. Систематизация материала
Такие исследования, по нашему мнению, обязательно должны опираться на возможно предельный учет фольклорного материала. Одним из путей, позволяющих довольно полно учесть материал и, между прочим, ввести славянский фольклор в широкий международный научный оборот, является создание фольклорных указателей. Нужно возродить и значительно расширить практику создания указателей, координируя усилия ученых славянских стран.
Интересным фактом истории фольклористики можно считать указатель болгарских сказок, сделанный М. Арнаудовым [14]. Он осуществил систематизацию сказок примерно на тех же основаниях, которые спустя шесть лет стали стержнем известного указателя финского ученого А. Аарне [15]. Таким образом, он предвосхитил А. Аарне. Однако указатель М. Арнаудова, не исчерпавший даже сюжетного состава болгарских волшебных сказок, в силу ряда причин почти не нашел применения. Кроме того, М. Арнаудов сознательно отказался от включения в указатель бытовых сказок и анекдотов. Уже этих двух обстоятельств
14. М. Арнаудов. Българските народни приказки. Опит за класификация. СбНУ, кн. 21. София, 1905.
15. «Verzeichnis der Märchentypen mit hülfe von fachgenossen ausgearbeitet von Antti Aarne». FFC, N 3. Helsinki, 1910.
10
достаточно, чтобы говорить о необходимости создания нового указателя прозы. Систематизация болгарской народной прозы — еще дело будущего.
Независимо от А. Аарне предпринял систематизацию чешских сказок, опубликованных до 1848 г., В. Тилле [16]. Описание сказок, опубликованных с 1848 г., он передал финскому ученому К. Кроону, который и издал его в 1921 г. [17] Но сам Тилле остался недоволен этим описанием: по его словам, он уничтожил оставшийся у него экземпляр рукописи и принялся делать указатель заново [18]. Параллельно с Тилле и по уговору с ним описанием словацких сказок занимался И. Поливка [19]. Указатели Тилле и Поливки давно стали библиографической редкостью.
Тем временем система А. Аарне получила широкое признание среди ученых многих стран, и именно по этой системе стали создаваться национальные указатели сказок. Одним из таких опытов явился указатель русских сказочных сюжетов, составленный Н. П. Андреевым [20]. В 1957 г. В. Я. Пропп дополнил указатель Н. П. Андреева ссылками на русские варианты, опубликованные после 1929 г. Эти варианты соотносятся только с сюжетным составом собрания сказок А. Н. Афанасьева [21].
Система А. Аарне довольно скоро была модифицирована американским ученым С. Томпсоном [22]. Он же попытался дать всеобъемлющий каталог мотивов «народной литературы» мира, включая мифологические верования, табу, магические действия, общественные отношения и др. [23] По системе Аарне — Томпсона Ю. Кшижановским был сделан каталог польской народной прозы, впервые опубликованный в Варшаве в 1947 г. [24] В состав его указателя, помимо произведений собственно сказочных жанров, вошли этиологические легенды, былички, местные предания.
16. V. Tille. České pohádky do roku 1848. «Rospravy České akademie véd a uméni», tř. III, č. 30. Praha, 1909.
17. V. Tille. Verzeichnis der Böhmischen Märchen. FFC, N 34. Helsinki, 1921.
18. V. Tille. Soupis českých pohádek. Dil I, II/1, II/2. «Rozpravy České akademie véd a uméni», tr. III, ř. 66, 72, 74.Praha, 1929—1937.
19. J. Polivka. Supis slovenských rozprávok, sv. I, 1923; sv. II, 1924; sv. III, 1927; sv. IV, 1930; sv. V, 1931. Turčiansky Sv. Martin.
20. H. П. Андреев. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне. Л., 1929.
21. «Народные русские сказки А. Н. Афанасьева». Подготовка текста и примечания В. Я. Проппа. М., 1957, т. 3, стр. 454—502.
22. «The types of the folktale. A klassification and bibliography Anti Aarne's Verzeichnis der Märchentypen (FFC, N 3) translated and enlarged by Stith Thompson». Indiana University. Second Revision. FFC, N 184, 1964.
23. S. Thompson. Motif Index of Folk-Literature. FFC, N 106, 107, 108, 109, 116, 1932—1935; new enlarged and revised — Copenhagen, 1955—1958.
24. J. Krzyżanowski. Polska bajka ludowa w układzie systematycznym, t. I— II. Wrocław — Warszawa — Kraków, 1962—1963.
11
Работа отличается большей, чем русский указатель, тщательностью выполнения; в ней явственно выражено серьезное внимание именно к польской специфике материала, она сопровождается солидным справочным аппаратом. В частности, Ю. Кшижановский включил в работу таблицы типов сказочных контаминаций. Указатель Ю. Кшижановского является лучшим и единственно полным — если не учитывать польские публикации и записи последних лет — славянским указателем народной прозы. Помимо польской прозы, Ю. Кшижановский дает также ссылки на белорусский, украинский и литовский материалы, опубликованные в польских изданиях.
Оригинально по способу выполнения, но, к сожалению, лишь в пределах № 1—1199 системы Аарне— Томпсона осуществлена систематизация сербо-лужицких сказок П. Недо [25]. Он определил, что в пределах этих номеров Аарне — Томпсона сербо-лужицкие сказки представлены 86 типами, опубликовал 118 их вариантов, а в примечаниях к ним дал опись всех не вошедших в его сборник вариантов.
В отношении югославской народной прозы нам известны два опыта систематизации. Первый из них осуществлен хорватской фольклористкой М. Бошкович-Стулли, которая в сравнительно небольшом сборнике применила систему Аарне — Томпсона и в пределах его сюжетного состава привела перечни архивных и печатных параллелей прозы народов Югославии [26].
Еще до первой мировой войны сербская фольклористка Л. Янкович начала работу над «Алфавитным обзором тем, мотивов и циклов народных сказок, опубликованных в журналах и календарях». Однако конкретный ее характер нам неизвестен. Он не раскрыт в сообщении Л. Янкович [27], работа эта до сих пор не опубликована, хотя рукописные копии ее уже попали в научные учреждения США, ФРГ и Финляндии.
Также не опубликован указатель украинских сказок, составленный Н. П. Андреевым [28].
Из указателя белорусских сказок, сделанного несколько лет назад Л. Г. Барагом по системе Аарне — Томпсона, пока опубликованы
25. Р. Nedo. Sorbische Volksmärchen. Systematische Quellenausgabe mit Einführung und Anmerkungen. iBautzen, 1956.
26. «Istarske národně priče». Redakcija, uvod i komentáři M. Boškovič-Stulli. Zagreb, 1959.
27. Л. C. Јанковић. Оглед класификацще и систематизације српских народних приповедака. «Гласник Етнографског института САНУ», књ. XI—XV (1962—1966). Београд, 1969, стр. 161—167.
28. Частично работа Н. П. Андреева над украинским материалом отразилась в. его статье «К характеристике украинского сказочного материала» (сб.: «Сергею Федоровичу Ольденбургу». М.—Л., 1934, стр. 61—72).
12
только две части — разделы сказок о животных и волшебных сказок [29].
Таким образом, народная проза большинства славянских народов либо совсем не систематизирована, либо описана очень неполно.
Но если отсутствуют или устарели национальные указатели, то тем более неблагополучно обстоит дело с созданием межславянских указателей народной прозы. Практически здесь трудно назвать что-либо, кроме начинаний И. Поливки [30]. Однако основная работа И. Поливки, выполненная им совместно с немецким ученым И. Больте, выводит славянский материал на уровень всемирной сказочной общности, причем эта последняя показана лишь в пределах сказочного состава сборника братьев Гримм [31]. Такой характер работы в очень малой степени способствует выявлению межславянской сказочной общности и ее своеобразия.
Вместе с тем нельзя считать непреходящими ценностями те принципы систематизации сказок, которые положены в основу системы Аарне — Томпсона и производных от нее указателей. К числу свойственных им весьма серьезных логических ошибок относятся: смешение различных сказочных уровней (мотив, сюжет, контаминация); образование мнимых контаминации; выделение лишь одной темы в пределах того или иного сюжетного типа вопреки очевидному множеству тем. Сам С. Томпсон осознает смешение сюжета и мотива, но в чужих указателях [32]. По его мнению, национальные указатели старого, довоенного типа легче согласовывались между собой потому, что их составители не пытались дифференцировать сказочные версии. Учет изменчивости текстов, проведенный в национальных указателях, по мнению Томпсона, лишь затрудняет составление межнациональных каталогов. Это мнение не единично на Западе. Поэтому интересно, когда, например, датский фольклорист Б. Холбек, критикуя того же Томпсона, отмечая тупиковый характер национальных указателей, показывает, что значительная
29. Л. Г. Бараг. Восточнославянские сказки, их взаимосвязи и национальное своеобразие. В кн.: «Эпические жанры устного народного творчества». Уфа, 1969, стр. 167—240; он же. Сюжеты и мотивы белорусских волшебных сказок (систематический указатель). В кн.: «Славянский и балканский фольклор». М., 1971, стр. 182—235.
30. J. Polívka. Slovanské pohádky. I. Vyhodoslovanske pohádky. Praha, 1932.
31. J. Bolte und G. Polívka. Anmerkungen zu den Kinderund Hausmärchen der Brüder Grimm. Bd. I—V. Leipzig, 1913—1932.
32. S. Thompson. Report on the revision of the Types of the folktale. «Internationaler Kongreß der Volkserzählungsforscher in Kiel und Kopenhagen (19.8—29.8.1959)». Berlin, 1961, S. 428—431.
13
часть сказочных текстов не соответствует описанию в каталоге именно в силу учета устойчивости, а не изменчивости произведений [33]. Мы особо выделяем этот момент дискуссии, так как для нашей работы он имеет принципиальное значение.
Значительно хуже обстоит дело с систематизацией славянских народных песен. В этом отношении выгодно отличается только болгарская фольклористика, располагающая тремя указателями [34]. Ими довольно полно учитываются песни болгар, болгар-мусульман и македонцев, публиковавшиеся с 1815 г. до периода балканских войн (1912—1913 гг.), и гораздо слабее — песни, опубликованные в 20—30-х годах; публикации 40—60-х годов вовсе не систематизированы. При всех недостатках (а они примерно того же рода, как и в указателях прозы) болгарские указатели песен не утратили ценности до сих пор, хотя, конечно, и их следовало бы заменить другими, выдержанными в логическом отношении и учитывающими новые записи и публикации. За исключением болгарского опыта другие попытки систематизации славянских народных песен либо совсем отсутствуют, либо скорее принадлежат истории науки, нежели ее практике. Неполна по охвату сюжетного состава систематизация польских песен, сделанная Я. Карловичем [35]. Хорошее, хотя и труднодоступное описание чешских песен, осуществленнное Ч. Зибртом, охватывает материал лишь до 1895 г. [36] Полезные, но неполные библиографические сведения в пределах сюжетного состава сборника «Былины Русского Севера» даны А. М. Астаховой [37]. Правда, в ряде случаев отсутствие указателей до известной
33. В. Holbek. On the Classification of folktales. «IV International Congress for folk narrative research in Athens (1.9—6.9.1964). Lectures and reports». Athens, 1965, p. 158—161.
34. А. П. Стоилов. Показалец на печатаните през XIX век българските народни песни, т. I (1815—1860). София, 1916; т. II (1861—1878). София, 1918; «Преглед на българските народни песни». Под ред. на проф. Ст. Романски. Първа половина. «Известия на Семинара по славянска филология», кн. V. София, 1925; «Преглед на българските народни песни». Втора половина. «Известия на Семинара...», кн. VI. София, 1929; А. Димитрова, М. Янакиев. Предания за исторически лица в българските народни умотворения. «Известия на Семинара по славянска филология», кн. VIII и IX за 1941— 1943 години. София, 1948.
35. J. Karłowicz. Systematyka pieśni ludu polskiego. «Wisla», 1889, t. 3, str. 253 nst., 531 nst., 1890, t. 4, str. 156 nst., 393 nst., 1895, t. 9, str. 522 nst., 645 nst.
36. «Bibliografický přehled českých národních písní. Seznam studií, starších sbírek rukopisných, sbírek tištěných, překladů s vybranými ukáskami a podrobný abecední ukazatel písní, v knize uvedených i vůbec písní tiskem uveřejněných». Sestavil Dr. Cenek Zibrt. Vídala III třida České akademie véd a uméni. Praha, 1895.
37. «Былины Севера». Записи, вст. статья и комментарий А. М. Астаховой, т. I, II. М.—Л., 1938, 1951.
14
степени возмещается антологиями по той или иной группе произведений, но подобные издания обычно не могут охватить всех песен данной группы.
Слабо изучены такие жанры славянского фольклора, как заговоры, загадки, пословицы. Несомненным сдвигом в изучении и учете произведений малых жанров служит ценная работа С. Стойковой, включающая корпус всех болгарских загадок [38], и начатое под редакцией Ю. Кшижановского издание корпуса польских пословиц. Объективные принципы систематизации произведений малых жанров еще не найдены [39].
Таким образом, следует констатировать крайне неудовлетворительное положение в области систематизации славянского фольклора. А между тем без серьезных успехов в этой области, без тщательных многоплановых опытов систематизации невозможно представить сколько-нибудь достоверные результаты в изучении межславянской фольклорной общности, в решении проблем генезиса и истории фольклора и даже в постановке этих проблем.
Указатели должны быть строго выдержанными в определенном логическом отношении. До сих пор, как говорилось, это требование фольклористами не соблюдалось, а без его реализации невозможно говорить о строгом определении законов развития фольклора. Наряду с этим очевидна множественность логических аспектов, соответствующая многообразию объекта изучения. Фольклористы, видимо, должны договориться между собой о том, какие логические аспекты могут быть избраны в качестве основы фольклорных указателей.
Подобный выбор пока что невелик, если иметь в виду прозаические и песенные жанры. Различные уровни повествования и их семантика были традиционным предметом изучения. Целесообразность выбора этих уровней нетрудно доказать способом от противного.
В самом деле, фольклористика пока что не может показать в виде системы поэтику фольклора на более «мелких», чем типические места, уровнях. Не отрицая возможности создания уже теперь отдельных указателей эпитетов [40], повторов, композиционных приемов и т. д., мы должны признать, что они еще
38. С. Стойкова. Български народни гатанки. София, 1970.
39. Впрочем, вышла работа Г. Л. Пермякова «Избранные пословицы и поговорки народов Востока» (М., 1968), где на примере пословиц 70 народов Азии и Африки предпринят опыт их систематизации на логическом уровне.
40. По эпитетам в болгарских песнях такая работа имеется: М. Дабева. Епитети в българската народна песен. София, 1939.
15
не могут быть сведены в одну общую национальную и тем более межэтническую систему взаимозависимых уровней.
Невозможно также пока представить то или иное произведение (песню, сказку, заговор) с учетом его вариантов и версий в виде системы взаимосвязанных признаков формы и содержания. Фольклористика еще только подходит к изучению народного творчества как к системе взаимодействия и взаимной обусловленности формы и содержания.
Слабо изучена и область взаимодействий между фольклорными жанрами, происходящих как на однородных уровнях (например, сюжет — сюжет), так и на разных уровнях (например, сюжет—мотив), притом, видимо, сильно отличающихся в ту или иную историческую эпоху. Кроме того, изучение взаимодействий между жанрами не может быть эффективным без предварительных исследований на упомянутых логических уровнях.
Вот почему столь ограниченным нам представляется выбор логических уровней, кстати наиболее освоенных наукой, в качестве основы фольклорных указателей. Конечно, при этом нельзя исключать возможность дополнения основной информации другими сведениями. Напротив, это увеличивает ценность указателей. Иногда подобное дополнение основной информации уже имело место. Например, в указателе болгарских песен А. П. Стоилова, помимо добросовестного и подробного описания содержания песен, в первом томе даются сведения о функции произведений, их диалектной принадлежности, количестве стихов, а во втором томе добавлены, еще сведения о размере стиха с указанием цезуры.
Следует подчеркнуть, что не все славянские фольклорные жанры или жанровые разновидности равным образом могут быть охвачены межэтнической систематизацией в пределах уровней повествования. Так, сравнение на уровне сюжетов русских исторических и «разбойничьих» песен с южнославянскими историческими песнями и песнями о хайдутах и ускоках, со словацкими збойницкими песнями и другими сопоставимыми славянскими песенными образованиями в подавляющем большинстве случаев оказывается бесплодным. Исключение составляют произведения, генетически восходящие к старшим эпическим песням и к балладам. Очевидно, к подобным песенным группам нужен другой подход и, быть может, нужны поиски иных уровней сопоставления, если, конечно, считать правомерным выявление межславянской фольклорной общности и в их границах.
Далее, если бы систематизация фольклора была предпринята даже на уровнях повествования, мы неизбежно столкнулись
16
бы (а предшествующий опыт это подтверждает) с различным их пониманием, с различной логикой расположения материала в пределах этих уровней. С одной стороны, необходимость иметь надежные справочные указатели и необходимость обнаружения общеславянских элементов в отдельных фольклорах требуют того, чтобы расположение материала было максимально унифицированным. С другой стороны, своеобразие каждого славянского фольклора и множественность исследовательских задач вполне оправдывают появление указателей, различных по логике расположения материала в пределах названных уровней. Оба эти направления взаимно дополняют одно другое, и нельзя жертвовать развитием одного из них ради другого. Наука в целом лишь выиграет от постоянно развивающейся вширь и вглубь работы в области систематизации.
Оставляя вопросы расположения материала на уровнях повествования до конкретного случая, мы хотели бы подчеркнуть научно-познавательное значение систематизации фольклора пока что косвенным образом. Хорошо известно, какую роль в естественных науках играют лабораторные опыты (нередко тысячи опытов!) и их описания, в химии — периодическая система Д. И. Менделеева, в зоологии — классификация животных и т. д. Примерно такое же значение должны иметь классификации разного типа для фольклористики. И каждая из них — это определенная система доказательств, раскрывающая некие фольклорные процессы и их результаты. Соблюдение элементарных правил логики гарантирует при этом обнаружение закономерностей, связей, отношений.
В этом случае идеальная классификация фольклорного материала и этапы ее достижения соотносятся как абсолютное знание этого материала и этапы его познания, познания системы закономерностей, присущих фольклору и раскрывающих его связи с народным сознанием и — через народное сознание — с действительностью.
Вот теперь мы, наконец, осмелимся определить в первом приближении межэтническую фольклорную общность. Видимо, она состоит в некоторой общности фольклорных процессов и их результатов, в свою очередь обусловленных общностью исторического (в широком смысле) развития соответствующих народов; общностью их происхождения (шире — степенью родства), прохождением одинаковых исторических стадий, совпадением судеб в эпохи чужеземных нашествий, взаимными этническими связями. Под фольклорными процессами здесь подразумеваются изменения, постоянное движение фольклора внутри жанра, от жанра к жанру; под результатами — собственно фольклорные
17
жанры, разновидности, произведения и их составные элементы: сюжеты, мотивы, «общие места» и др. В сущности результаты — это как бы моментальные фотографии, статически запечатлевшие непрестанное изменение фольклора. Чем большим числом таких моментальных фотографий мы располагаем, тем с большей точностью мы можем судить об изменениях и их характере.
Если даже допустить, что у славян на их прародине существовало «одно и то же», тождественные фольклорные произведения, то надобно и признать, что последующие исторические условия обязательно вынуждали расселившихся славян изменять эти произведения применительно к новым нуждам. Таким образом, даже «общие» по генетическому происхождению тексты доходят до нас из глубины веков только как «сходные», представленные целой гаммой всевозможных уровней сходства. Общность — это все обнаруживаемые моменты сходства, все уровни сходства, обусловленные многообразием причин. Говоря о сходстве произведений, мы всегда подразумеваем и наличие в них различий.
Приведенное определение общности звучит настолько широко, что оно в равной мере может быть отнесено и к межславянской фольклорной общности, и к межэтническим фольклорным общностям другого уровня или порядка. И это не случайно. Изучение сугубо славянского фольклора — лишь этап выявления межславянской фольклорной общности. Действительное же выделение этой фольклорной общности среди других, истинное ее определение может быть достигнуто путем сопоставления с межэтническими фольклорными общностями другого уровня и порядка. Только на этом этапе может быть показано подлинное своеобразие межславянской фольклорной общности и ее сходство (родство) с другими фольклорными общностями. Вот почему так важно не смешивать, не отождествлять с ними межславянскую фольклорную общность.
Обзор проблематики показывает, что на этапе выявления межславянской фольклорной общности необходимо: а) не предрешать причинности и не подменять ею реальные фольклорные процессы; б) учитывать наиболее широко моменты сходства в пределах взятой фольклорной системы; в) брать для исследования крупные фольклорные системы; г) стремиться показать изменчивость произведений и дать их систематизацию на основе изменчивости.
Мы попытаемся это сделать на примере славянских эпосов.