 |
Институт славяноведения РАН
Русские о Сербии и сербах. Том II ( архивные свидетельства )
А.Л. Шемякина (сост.)
Москва «Индрик» 2014
Книга в текстовом .пдф-е (3.3 Мб) с www.inslav.ru |
|
|
Институт славяноведения РАН
Русские о Сербии и сербах. Том II ( архивные свидетельства )
А.Л. Шемякина (сост.)
Москва «Индрик» 2014
Книга в текстовом .пдф-е (3.3 Мб) с www.inslav.ru |
А. - Кулаковский П.А.: Письма В.В. Макушеву 184
Б. - Макушев В.В.: Десять месяцев за границей. Путевые заметки и наблюдения 234 (Примечания 240)
В. - Пальмов И.С.: Письма В.В. Макушеву 241 (Примечания 244)
А. Письма В.В. Макушеву
Кулаковский П.А.
№ 1
Многоуважаемый Викентий Васильевич!
<…> Сербы, как только проведали, что я, быть может, и совсем укачу отсюда, стали очень заботливы обо мне и благосклонны к моим делам. Все приходят разные знакомые, убеждают оставаться здесь, всякий уверяет, что теперешнее положение здешних дел – случайность, что оно скоро заменится разумным «славяно-русским» направлением политики и т.д. Дай Бог, чтобы сербы спаслись от Австрии, но что-то плохо верится в их терпеливость и силу моральную. Опыт имею. Конечно, я всякому объясняю, что, быть может, и вернусь сюда еще на год, – в сущности, мне представляется необходимым мое возвращение сюда хоть на год еще для этого моего здешнего дела <…>.
Вам искренно преданный и глубоко Вас уважающий
П. Кулаковский.
1881. 11 июля. Белград.
Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (далее – НИОР РГБ). Ф. 156. Картон 5. Д. 71. Л. 11. Оригинал.
№ 2
Многоуважаемый Викентий Васильевич! <…>
Я последнее время осаждаем разными лицами, с различными смешными проектами и вопросами: то необходимо в Белграде основать русско-сербскую газету, особую, для служения особым русско-сербским интересам, то приходится хохотать над обвинениями такого рода: «Россия виновата, что у нас есть люди-австроманы, что у нас возможна политика австроманская; Россия-де обижает сербов, трактует их свысока, приказывает; Россия не должна вмешиваться во внутренние дела Сербии, но спасать Сербию должна, и т.д., и т.д.». Почему-то многие избрали меня сосудом для излияния своих измышлений. Ну что же делать? Я готов быть подобным сосудом, лишь бы из всего этого был бы толк <…>. Я жалею эту страну, мне жаль этих людей, у которых много хорошего и здравого, но все это заволоклось каким-то австро-турецко-мадьярским
185
наростом да грязью самоупоения и самовосхищения, противнее которых я еще не видел <…>.Вам искренно преданный и глубоко Вас уважающий
П. Кулаковский.
1881. 15 июля. Белград.
НИОР РГБ. Ф. 156. Картон 5. Д. 71. Л. 13 об. Оригинал.
№ 3
Многоуважаемый Викентий Васильевич!
<…> В Москву я добрался лишь 15 августа <…>. Сербы здесь не имеют решительно никого, кто бы хоть немного поднял их значение: все здесь проживающие сербы кажутся хитрыми и ловкими попрошайками, не более. Странное дело: болгары, по словам Аксакова, умеют поддержать свое достоинство в России. У студентов-болгар есть стипендии болгарские; студенты сербские – бездонные бочки, вечно просят, вечно недовольны и т.д. Аксаков осаждаем этим людом, который он содержит на свой счет, так как сумм для этого у него нет никаких, кроме личных <…>.Вам от всей души преданный
П. Кулаковский.
Пушкино (близ Москвы) 1881 г. 29 авг[уста].
НИОР РГБ. Ф. 156. Картон 5. Д. 71. Л. 18. Оригинал.
№ 4
6 января 1881 года [*]. Москва.
Многоуважаемый Викентий Васильевич!
<…> До сих пор не удалось мне справиться в редакции «Русского вестника» о том, возьмут ли там Ваши «Десять месяцев за границей» [197]. Думаю, что возьмут, но сказать правду, трудно себе представить более беспорядка, чем тот, который царствует в редакции «Русского вестника» <…>.
*. Очевидно, что это описка П.А. Кулаковского (следует – 1882 г.). По этой причине письмо № 4 (более позднее по времени написания) располагается в архивном деле в самом начале.
186
Очень Вам благодарен за добрую память и доброе мнение обо мне и упоминание в Отчете [*]. Но верьте, добрейший Викентий Васильевич, что мне так же дорого воспоминание о нашей белградской встрече и совместном пребывании в доме Петрониевича. Это время было и полезно для меня, и приятно <…>.
Пропустил я целый семестр лекций в Белграде, – новый начнется в первых числах февраля <…>. Вдобавок придется оставить здесь семью и ехать одному в Белград на 5–6 месяцев, выносить и выслушивать все, что там творится <…>.Искренно Вас уважающий и от всей души преданный
П. Кулаковский.
НИОР РГБ. Ф. 156. Картон 5. Д. 71. Л. 3–4. Оригинал.
№ 5
Станция Ярославской жел[езной] дор[оги]
Пушкино, дача Миллера, № 57.
1882. 6 июля.
Многоуважаемый и добрейший Викентий Васильевич!
<…> Вы, конечно, знаете, в каком положении я оставил Белград и Сербию: дезорганизация внутри, полное падение авторитета власти, рассказы о взятках, полученных королем и министрами, полное нарушение основных законов сербских – правительством, гонение на духовенство и всякую оппозицию… Грустную картину представляет собой Сербия. Нет сомнения, что здравый смысл и инстинкт умного сербского народа спасет страну, но дело едва ли обойдется без революции и крови: уже слишком много зла посеяно в этой земле европействующей интеллигенцией, холопствующей перед красивыми словами либерализма, лишенного содержания. Признаюсь Вам откровенно, мне искренно и глубоко жаль Сербии и этого народа. Попрощался я со всеми хорошо. С Новаковичем пришлось перекинуться несколькими резкими словами. Как бы там ни было, но могу сказать, –
*. Подробне об «Отчете о научных занятиях за границей» В.В. Макушева см. в письмах И.С. Пальмова В.В. Макушеву, включенных в настоящий том.
187
что в 4 года моего пребывания в Сербии чести русской не умалил и имени русского в обиду не дал <…>.Крепко, крепко жму Вашу руку,
П. Кулаковский.
НИОР РГБ. Ф. 156. Картон 5. Д. 71. Л. 29. Оригинал.
№ 6
Москва. 1882 г. 6 ноября.
Многоуважаемый Викентий Васильевич!
<…> Вы знаете, в каких обстоятельствах я оставил Сербию и тамошнюю кафедру. Иначе я поступить не мог. Недостойно русского человека закрывать глаза на безобразные отношения к русской народности и России, тем более что я был послан правительством на сербскую службу. Поступить иначе я не мог. Кафедра моя в Белграде пока пустует. Как скоро полетит кувырком сербское правительство со своим королем-мошенником, эта кафедра воскреснет. Я думаю, что я успел по крайней мере посеять семена, которые начнут вырастать скоро. В последнее время я еще более замечал рост этих семян. Впрочем, это особое дело, и пусть другие судят <…>.Преданный Вам и искренно любящий и уважающий
П. Кулаковский.
НИОР РГБ. Ф. 156. Картон 5. Д. 71. Л. 34. Оригинал.
Б. Десять месяцев за границей. Путевые заметки и наблюдения 1881 г.
Макушев В.В. [*]
<…> В Бухаресте я прожил до 2-го марта, и при первом известии об открытии навигации вверх по Дунаю отправился в Оршаву [1]. Там я только переночевал и на следующее утро с первым же пароходом поехал в Белград, куда прибыл 3-го числа поздним вечером.
На пароходной пристани какой-то полицейский отобрал у меня паспорт и сказал, что за получением его я должен явиться в русское посольство, затем в находящейся тут же таможне были осмотрены мои вещи, после чего мне позволили выйти на сербский берег. Я нанял носильщиков и приказал им отвести меня в одну из указанных мне моим приятелем, П.А. Кулаковским [**], гостиниц. Гостиница «Код Париза» [***] оказалась далеко, и мы направились в более близкую «Код Краля». С набережной Савы мы поднялись по каменной лестнице к Кали-мегдану, ныне парку, а прежде площади, на которой не раз происходили кровавые столкновения между турками гарнизона и сербами Белграда и на которой производились казни христиан. В темноте краем Кали-мегдана мы прошли к гостинице «Код Краля», но не нашли здесь ни одного свободного номера и отправились в ближайшую гостиницу «Код Српске круне» [****], считавшуюся тогда лучшей. Нас встретила молодая кассирша. К удивлению моему, она стала говорить со мной по-французски и, узнав, что я русский, объявила мне, что только утром уехал от них генерал Черняев, проживший здесь десять месяцев, и что теперь живет у них г. Висковатов.
*. Макушев Викентий Васильевич (1837–1883) – русский ученый-славист, дипломат. В 1862–1865 гг. – секретарь русского консульства в Дубровнике. В 1871–1883 – профессор Варшавского университета.
**. Биографические данные о П.А. Кулаковском см. на с. 70.
***. «Код Париза» (сербск.) – «У Парижа».
****. «Код Српске круне» (сербск.) – «У сербской короны».
235
Мне отвели небольшую комнату в одно окно, довольно грязную, почти без мебели, с очень дурным воздухом: лучшей не оказалось, и нужно было довольствоваться тем, что есть. Номеровый, еще к большему моему удивлению, стал говорить со мной по-немецки, и я начал разочаровываться в сербском Белграде. На следующее утро, опять же к удивлению моему, является ко мне молодой расфранченный полицейский и вручает мне мой паспорт. Меня удивило, каким образом полиция могла так скоро узнать, что я остановился в этой гостинице, именно в этой, а не в той, в которой хотел остановиться. Молодой человек стал толковать мне также по-немецки, сколько хлопот ему стоило достать мой паспорт и как долго ждал он в русском «консульстве», как привыкли сербы называть «посольство» (куда, как потом оказалось, он и не заглядывал), и, конечно, пришлось дать ему бакшиш.
Напившись чаю, я отправился отыскивать своего приятеля, П.А. Кулаковского, с которым познакомился года четыре тому, когда он был в Варшаве проездом в Белград. Проходя по двум главным улицам, Князя Михаила и Теразии, я заметил, что множество магазинов, и притом самых богатых, принадлежат немцам и что Белград совершенно утратил свой восточный вид: все постройки в европейском вкусе, на улицах редко попадаются люди в сербском народном платье. Короче, Белград с первого раза показался мне австрийским провинциальным городом, и это первое впечатление оказалось совершенно верным после четырехмесячного в нем пребывания. Я миновал княжеский конак – небольшой двухэтажный дом с садиком, в котором так неприлично торчали стеклянные шары, и против Лондонской кофейни поворотил налево в улицу: во втором доме от угла, принадлежащем сербскому дипломатическому агенту в Румынии, г. Петрановичу, жил г. Кулаковский. Как почти все дома прежней постройки в Белграде, это одноэтажный дом с несколькими окнами на улицу, со стеклянной галереей во дворе, с отдельной кухней и с небольшим фруктовым садом. По галерее направо – довольно обширный кабинет в два окна на двор и рядом с ним комната для прислуги и кладовая, налево – весьма просторная передняя с тремя дверями, из которых средняя ведет в гостиную, а из боковых одна (налево) в светлую комнату с двумя окнами на двор, а другая (направо) – в темную; гостиная – самая большая комната; между нею и комнатой, выходящей на двор, есть еще одна с окном на улицу. Такого расположения комнат я нигде не видел, кроме Белграда. Непонятно, какое назначение имеет галерея, зачем такая большая передняя в ущерб жилым покоям, почему две комнаты построены так, что годятся только на кладовые. Сообщение с отдельно построенной на дворе кухней весьма неудобно зимой и в ненастную погоду.
236
Дом Петрановича останется навсегда в моей памяти, потому что я встретил в нем чисто русское гостеприимство и провел в нем последние два месяца в Белграде вдвоем с г. Кулаковским. В хорошую погоду мы пили чай, обедали и ужинали в саду под сенью развесистого тутового дерева, окруженные домашними птицами и животными, своими и соседними.
П.А. Кулаковский, известный в Белграде под прозвищем «профессора руса» [*], занимает уже четвертый год место профессора русского языка и литературы в Великой школе, преобразованной из Лицея. Как добросовестный преподаватель и человек мягкого, примирительного характера, он пользуется популярностью не только между своими слушателями и товарищами, но и вообще между образованными сербами всех политических партий. Вопреки сербскому обычаю, не принадлежа сам ни к какой партии, он умеет сходиться со всеми и примирять людей самых крайних направлений. И консерваторы, и народные либералы, и радикалы приходят к нему за советами и помощью и с полной откровенностью излагают перед ним свои жалобы и неудовольствия. С терпением и смирением он выслушивает самые неприятные вещи, нелепейшие воззрения на Россию. Сколько раз он оставался спокоен и сдержан, когда я кипятился и бранился! Славянские дела он понимает лучше всех в Сербии: недаром он – магистр славянской филологии старейшего нашего университета [2]. Он хорошо изучил Сербию, ее историю и современное ее состояние, ее литературу древнюю и новую. Знакомя русских с Сербией посредством корреспонденций, журнальных статей и таких почтенных исследований, как о Л. Мушицком [3] и В. Караджиче, он распространяет знания о России между сербами не только с профессорской кафедры, но и путем печати, помещая в сербских журналах библиографические и критические статьи о русской литературе и литературные очерки. В истории взаимных отношений русских и сербов последних лет г. Кулаковскому должно быть отведено почетное место. Я лично нашел в нем искреннего друга и опытного руководителя по Белграду.
При первом же свидании я узнал от г. Кулаковского, что меня ожидает с нетерпением бывший мой гимназический товарищ, Вл[адимир] Висковатов, остановившийся в той же гостинице, где и я: мы воспитывались вместе в Ларинской гимназии, откуда я поступил в университет, а он – в лицей [4]. С тех пор в течение 25 с лишним лет мы не встречались: судьба свела нас на берегах Дуная в сербском Белграде. Г. Висковатов приезжал туда хлопотать о концессии на учреждение русского свеклосахарного завода и,
*. Професор-рус (сербск.) – русский профессор.
237
получив концессию, вскоре возвратился в Санкт-Петербург <…>.
Не только г. Висковатов, но и многие другие мои знакомые и незнакомые ждали с нетерпением моего приезда в Белград. Дело в том, что из Бухареста я писал г. Кулаковскому о своем намерении приехать в Сербию с первым пароходом; он сообщил об этом людям близким, а они разнесли эту весть по Белграду, откуда она не замедлила перейти в Пешт: за 10 дней до действительного моего прибытия в столицу Сербии в Pester Lloyd’е [5] была напечатана телеграмма о моем прибытии туда, причем мне приписывались самые широкие замыслы. Эта телеграмма, вероятно, была состряпана в австрийском посольстве, которое очень боится панславянских агитаций в Сербии и в каждом русском готово видеть панславянского агента. Во время моего пребывания в Белграде не раз появлялись в Pester Lloyd’е корреспонденции о моих панславянских планах. Нет ничего смешнее, как зачисление меня в ряды панславистов! Панславизм, как и пангерманизм, по-моему, утопия, и еще незадолго до приезда моего в Белград я напечатал в одной из с[анкт]-петербургских газет довольно обширную статью, в которой доказывал, что объединение славян невозможно ни под гегемонией России, ни без нее: эта статья была переведена в дубровницком «Словинце», получаемом в Белграде, и потому была известна сербам; тем не менее меня пожаловали в панславянские агитаторы. Видно, у страха глаза велики, а нечистая совесть не дает людям покоя!
Перед самым отъездом моим из Бухареста дошли до меня слухи о мученической кончине государя императора, а когда я прибыл в Белград, это был уже всем известный факт, опечаливший всех истинных сербских патриотов. Через несколько дней была отслужена в соборе митрополитом Михаилом торжественная панихида по покойном государе; на ней присутствовали князь Милан с супругой, все министры, высшие гражданские и военные чины, члены скупщины, дипломатический корпус и множество граждан. На этой панихиде меня поразило, что сербский князь был в обыденной, а не в парадной форме, как принято в подобных случаях, и что митрополит не сказал приличного событию слова (меня уверяли потом, что это было ему запрещено).
После панихиды все отправились в русское посольство с выражением соболезнования нашему министру-резиденту А.И. Персиани. Явился и митрополит Михаил в сопровождении старого моего приятеля, архимандрита Дучича. Привыкши к нашей архиерейской одежде и видя перед собой монаха в низком клобуке <…>, я и не подозревал, что это сербский митрополит (в архиерейском облачении в соборе он выглядел совсем иначе):
238
я его принял на какого-нибудь игумена или ректора семинарии; поэтому я был очень удивлен, когда он подошел ко мне и, взяв меня за обе руки, стал говорить чистым русским языком: «Как я рад, что имею случай лично с вами познакомиться. Я уже давно знаю вас по вашим трудам и слыхал о вас много хорошего». В большом недоумении я поблагодарил его за внимание очень сухо, и только когда он уехал, я узнал, что это митрополит. Чтобы загладить свою невольную ошибку, я отправился к нему с визитом на следующий же день. Митрополит принял меня чрезвычайно ласково, долго беседовал со мной и просил заходить к нему без церемонии, когда мне вздумается. Он меня так очаровал своим приемом, что я принял с благодарностью приглашение и бывал у него часто.
В один из ближайших воскресных дней он устроил у себя обед в честь меня, на который пригласил также нескольких близких ему лиц из сербов, и в том числе архимандрита Дучича и двух бывших министров народного просвещения, гг. Алимпия Васильевича и Стояна Бошковича. За обедом разговор шел о славянских литературах, и преимущественно сербской; между прочим, говорили о подделке Ганкой [6] старочешских памятников.
«К сожалению, – заметил я, – подделки продолжаются и в наше время, но уже не у западных, а у южных славян: г. Врчевич подделывает болгарские народные песни (Славянская Веда), а г. Милоевич – сербские; г. Хаджи Јордан подделал сербские грамоты, которые профессор Сречкович напечатал как подлинные; г. Чедо Миятович подделал сербскую историю в своем “Юрии Бранковиче”»…
Всех, особенно же митрополита, заинтересовали преимущественно последние две подделки, и у меня требовали объяснений. Нужно сказать, что митрополит при первом моем посещении говорил мне, что профессор Сречкович недавно нашел и напечатал три важные памятника по сербской истории: грамоту царя Лазаря, писанную перед Косовской битвой властелину Богомилу в Скопле; грамоту Константинопольского патриарха Каликста 1352 г., которой он предает проклятию царя Душана со всем сербским народом, и ответ ему грачаничского протоиерея Евфимия. Познакомившись с г. Сречковичем, я получил от него брошюру «Об умерщвлении царя Уроша кралем Вукашином», в которой напечатаны эти памятники; прочитав их, на основании содержания и языка я признал их подложными; позже, рассматривая в Народной библиотеке старые болгарские и сербские рукописи, я нашел в двух сборниках XVI века эти самые памятники, и их подделка стала еще очевиднее: чернила новые, неудачно сфабрикованные в подражание старым; столь же неудачно подражание письму XVI века: несмотря на все крючки,
239
библиотекарь архимандрит Дучич узнал в нем пошиб г. Хаджи Јордана, учителя в Призрене, от которого эти рукописи были недавно приобретены через посредство нашего консула г. Ястребова [7].
Мое открытие произвело на всех сильное впечатление, и меня слушали с еще большим вниманием, когда я говорил о подделке сербской истории г. Миятовичем. Всем было известно, что он получил портфель министра иностранных дел по стараниям австрийского резидента, барона Герберта, за книгу о деспоте Юрии Бранковиче, вышедшую в свет в 1880 году. Желая оправдать непопулярную политику сербского правительства, безусловно отдавшегося в руки Австро-Венгрии, г. Миятович старается доказать в своей книге, что со смерти князя Лазаря на Косовом Поле сербы постоянно искали опоры в Венгрии, и для этого он совершенно произвольно обращается с источниками, выбирая из них то, что ему нужно, и без всякого основания предпочитая позднейшие компиляции источникам древним и достоверным. Из имеющихся у меня памятников итальянских архивов видно, что не сербы искали опоры в Венгрии, а венгры со смерти князя Лазаря старались всякими хитростями и неправдами овладеть Сербией: они скупали в ней земли и высылали своих эмиссаров для привлечения на свою сторону сербских великашей [*]. Мои доводы против г. Миятовича показались всем столь убедительными, что меня просили написать поскорее разбор его книги: я обещал исполнить их просьбу, когда выйдет 2-ой том книги ненавистного им министра. После обеда, когда мы перешли в приемную пить кофе, зашел разговор о политике. Г. Васильевич, хвалящийся знанием России и знакомством с высокопоставленными в ней лицами, находил необходимым дарование нам конституции и ставил нам в пример Сербию, которая пользуется конституционными благами. Я был противоположного мнения <…>. Не гордитесь и не хвалитесь вашей конституцией: вы знаете лучше меня, что она полезнее правительству, чем народу. Вы разыгрываете конституционную комедию на скупщине: вам позволяют кричать и спорить, а все дела решаются против вашей воли и вашего желания; у правительства столько средств, и оно пользуется ими так бесцеремонно, что может быть всегда уверено в победе. Я был на заседании вашей скупщины после панихиды по покойном государе: ваш народ, погруженный в горе, требовал кратковременной отсрочки заседаний, но председатель скупщины не допустил это предложение до голосования и деспотически потребовал, чтобы вы поскорее утвердили железнодорожную конвенцию с Бонту, который уже соскучился, сидя в Белграде.
*. Великаш (сербск.) – вельможа, аристократ.
240
Весь народ был против этой конвенции, как и против крайне невыгодного торгового договора с Австро-Венгрией, а все-таки они подписаны, и главный их виновник, г. Чедо Миятович, украсился Железной короной!
Все это и многое другое вы знаете лучше меня; знаете, что ваша скупщина служит ширмой, которой прикрывается нынешнее ваше непопулярное правительство <…>.
Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Ф. 156. Картон 4. Д. 7. Л. 18–21 об. Оригинал.
Примечания
1. Оршава – город в Румынии, на юго-западе исторической области Банат. Располагается на левом берегу Дуная в нижней части «Железных ворот». На противоположном берегу (здесь Дунай является пограничной рекой с Сербией) находится сербское местечко Текия.
2. В.В. Макушев ошибается – магистерскую диссертацию на тему «Вук Караджич, его деятельность и значение в сербской литературе» П.А. Кулаковский защитил в Московском университете в 1882 г. (по возвращении из Сербии).
3. Мушицкий Лукиан (1777–1837) – сербский религиозный деятель и поэт. Обучался в Новом Саде, Сегедине и Пеште. После завершения образования – администратор митрополии в Сремских Карловцах, архимандрит монастыря Шишатовац, епископ Плашский. Первым среди сербов начал писать стихи в духе и стиле псевдоклассической европейской поэзии. Автор четырех сборников лирических стихотворений патриотического, моралистического и дидактического содержания.
4. В.А. Висковатов окончил Александровский лицей в 1859 г.
5. «Pester Lloyd» – немецкоязычная ежедневная газета, издававшаяся в Будапеште в 1854–1945 гг. Основное внимание уделяла освещению положения в Венгрии и в Восточной Европе.
6. Ганка Вацлав (1791–1861) – чешский ученый (филолог) и поэт, деятель национального Возрождения. Прославился как сочинитель и изготовитель подложных «древних» Краледворской и Зеленогорской рукописей.
7. Ястребов Иван Степанович (1839–1894) – русский историк-славист, историк и дипломат. С 1864 г. – на службе в МИД. В 1869–1885 гг. – консул в Скутари и Призрене. В 1886–1894 гг. – генеральный консул в Салониках. Главный научный труд – сборник «Обычаи и песни турецких сербов в Призрене, Ипеке, Мораве и Дибре» (СПб., 1886, 1889).
В. Письма В.В. Макушеву
Пальмов И.С. [*]
№ 1
30 августа 1882 г. Белград.
Высокоуважаемый Викентий Васильевич!
<…> Отчет Ваш о Сербии [1] здесь ждали с нетерпением: все страшно интересовались Вашими наблюдениями, критическими отзывами и пр. Посланный со мною экземпляр для арх[имандрита] Дучича читался – что называется – нарасхват, так что я с извинениями должен был передать адресату Ваш подарок довольно подержанным. Даже те, которые, в бытность Вашу в Белграде, не имели к Вам никакого отношения, наперерыв спешили познакомиться с содержанием Вашего отчета.
Теперь, с получением нескольких новых экземпляров отчета, есть возможность удовлетворить всех желающих его прочитать <…>. Не знаю, какое впечатление Ваш Отчет произвел на сербов, упоминаемых в самом отчете; по крайней мере все (от кого только я слышал) удивляются точности Ваших наблюдений и верности суждений, – удивляются также, что в слишком короткое время Вы успели познакомиться с сербами так, как, может быть, другой не успел бы и за полгода; поэтому строят догадку, что, живя в Белграде, Вы имели каких-то агентов, которые Вам доставляли те или другие сведения. Может быть, интеллигенция сербская воображает, что ее дипломатическое (?) искусство не под силу ни одному даже опытному и сведущему наблюдателю и аналитику?! <…>
Арх[имандрит] Дучич принял меня как Вашего знакомого. Познакомился я с ним спустя уже неделю после своего приезда в Белград и тотчас, вместе с своим земляком и любезнейшим приятелем Т.Д. Флоринским (доцентом Киевского университета, пробывшим в Белграде около 3 дней, с 14–16 августа), получил приглашение в его собственный дворец на обед, на котором присутствовал, между некоторыми белградскими учеными, и г. Даничич.
*. Пальмов Иван Саввич (1856–1920) – русский историк церкви, особенно в славянских странах. В 1885–1917 гг. – профессор истории славянской церкви Санкт-Петербургской духовной академии.
242
На обеде говорили о самых обыкновенных вещах, но произносили и заздравные речи. Тут со стороны Даничича допущена была – по моему мнению – одна эксцентричность: на тост Дучича за русских ученых, посвящающих себя на изучение славянской истории и, в частности, сербской, г. Даничич заметил, что русские должны бы гораздо больше изучать свою Сибирь и пр. (хотя под влиянием общего протеста присутствующих он смягчил потом резкость своего прежнего суждения). Сообщаю Вам это как секрет, который, по всей вероятности, сербы постараются скрыть или объяснить в каком-либо другом смысле <…>.
Вообще при выборе знакомств с весьма общительными сербами я остерегаюсь, – их политиканство мне страшно уже надоело. Все здесь в разброде и даже беспорядке: страшно-отчаянная борьба партий – правительство защищается от нападений, а министры под видом знакомства со страной разъезжают по ней и почти не живут в Белграде. Между тем интриги в различных сферах продолжаются по-прежнему: пущены в ход некоторые махинации, как бы сломить царьградского патриарха для зак[онного] признания Моисея [2] в должности администратора сербской митрополии, пущены в ход самые нечестные средства – обман, лесть и пр., если верить тем слухам, которые носятся и распространяются здесь… Тяжело и грустно смотреть на такое интригантство, – единственное успокоение от всех этих дрязг чувствуешь в тиши своего кабинета… Впрочем, и на этот последний [неразб. – А. Ш.] я не могу похвалиться большим спокойствием. Дело в том, что непосредственно по приезде в Белград я прожил две недели в гостинице второго разряда по цене, превышающей цены даже первоклассных пражских отелей; потом перебрался в одну частную квартиру, но богатство «стениц» (клопов) немедленно же заставило меня перебраться в другую квартиру. Жизнь в Белграде до безобразия дорога, так что со своим окладом содержания я затрудняюсь оставаться здесь на более продолжительное время. Мечтать о поездке внутрь Сербии я не могу <…>.
Глубоко уважающий и сердечно почитающий Вас
И[ван] П[альмов]
Научно-исследовательский отдел рукописей
Российской государственной библиотеки (далее – НИОР РГБ).
Ф. 156. Картон 5. Д. 89. Л. 5–7. Оригинал.
243
№ 2
12 октября 1882 г. Белград.
Высокоуважаемый Викентий Васильевич!
<…> Свои занятия в Белграде я теперь кончаю, – осталось, может быть, до конца этого месяца <…>.
В библиотеку Ученого дружества до сих пор я не мог проникнуть, несмотря на любезные хлопоты гг. Бошковичей (Стояна и Јована), Сречковича и др. Секретарь Дружества [*], больше двух месяцев пребывающий в Вене по каким-то политическим соображениям, ключи от библиотеки Дружества [**] при себе и, таким образом, делает невозможным не только мой доступ в библиотеку, но и другим, желающим пользоваться ее рукописными коллекциями. Все это возможно теперь в Сербии, где возможен – кстати – и такой возмущающий искренних и серьезных сербов факт, что два месяца тому назад напечатанные Вами документы еще не [неразб. – А. Ш.], одно объявление о выходе их в свет. Кто виноват, можете судить сами; со своей стороны я только от души могу пожалеть, что сербы, занятые почти исключительно политикой, не имеют теперь ни времени, ни охоты браться за науку и потому способны допустить такое возмутительное невежество, как случай с Вашими «Памятниками» [3]. Поэтому неудивительно, что желая, например, получить некоторые разъяснения по известным вопросам местной истории, не получаешь удовлетворительной помощи и со стороны даже тех, которым следует ведать то по их специальности. Сречкович – с большими знаниями, но – по выражению г. Ристича – все в отрывочном и отчасти сумбурном виде; но для меня же он не может быть компетентным еще и по другим основаниям, на которые Вы указали в своем отчете. Поэтому, эксплуатируя его со стороны, так сказать, материального знания, я не могу согласиться с ним по критической оценке известных фактов <…>.
Набравшись духу, по рекомендации некоторых своих знакомых, я отправился с визитом и к г. Ристичу. Это было в первых числах октября. Я был принят как русский и Ваш знакомый: при первом же знакомстве он просил поблагодарить Вас за ту добрую память, о которой он мог читать в Вашем отчете. Как знак его расположения к моей ученой миссии, я получил от него в дар его труды на сербском языке («О бомбардировании Белграда 1862 г.» и «Сербия и Порта» после бомбард[ирования]
*. От сербск. друштво – общество.
**. Слово пропущено; по смыслу – держит.
244
Белграда [4]), а прощаясь со мной, заметил, что он видится со мною не в последний раз. Значит, я должен быть у него еще раз <…>.
Искренно и глубоко уважающий Вас Ваш почитатель
И[ван] П[альмов]
P.S. Кафедра русского языка в Великой школе остается незанятой, – Кулаковский не намерен возвращаться на прежних условиях. Но правительство не принимает никаких мер по замещению кафедры.
НИОР РГБ. Ф. 156. Картон 5. Д. 89. Л. 9–10. Оригинал.
Примечания
1. Пальмов имеет в виду «Отчет II ординарного профессора Императорского Варшавского университета В.В. Макушева о научных занятиях за границей с марта по сентябрь 1881 года» // Варшавские университетские известия. 1882. № 4. С. 1–11. Частично его материал, касающийся Сербии, вошел в антологию: Русские о Сербии и сербах. Т. I. С. 261–269.
2. О епископе Моисее (Вересиче) см. примеч. 47 к материалам П.А. Кулаковского. В октябре 1881 г., после неканонического смещения митрополита Михаила с функции предстоятеля Сербской церкви, епископ Моисей стал «администратором сербской митрополии», но Вселенским патриархом Иоакимом III в должности признан не был. Он занимал ее до марта 1883 г., когда на сербский митрополичий престол – опять же незаконно – взошел архимандрит на покое Феодосий Мраович, которого (после денежных «вливаний» со стороны сербских властей) новый Вселенский патриарх Иоаким IV все-таки признал, нарушив тем самым все церковные каноны.
3. Речь идет о публикации: Макушев В. Историјски споменици Јужних Словена и околних народа. Београд, 1882. Судя по содержанию этого фрагмента, автор письма негодует за задержку с ее выходом из печати.
4. Имеется в виду сочинение: Ристић Ј. Бомбардовање Београда 1862. Београд, 1872.
