Славѧнское горе

Александръ Амфитеатровъ

3. СЕРБСКОЕ ГОРЕ.

 

__1_ 

__2_

__3_ Бѣлградъ. III. 6. 19. 1909

__4_

__5_ Бѣлградъ, III. 23. 1909

__6_

__7_ III. 25. 1909; Бѣлградъ. IV. 1. 1909

__8_

__9_

 

I.

 

Сербская пѣсня разсказываетъ, что Георгій Бранковичъ однажды спросилъ Яна Гуніада, что онъ думаетъ о вѣрѣ въ случае если побѣдитъ сербовъ. Гуніадъ прямо отвѣчалъ, что онъ обратитъ народъ къ римско-католической церкви. Затѣмъ Георгій предложилъ тотъ же вопросъ султану и — получилъ отвѣтъ:

 

— Поставлю возлѣ каждой мечети церковь и отдамъ вѣру на волю жителей, какъ они захотятъ, кланяться ли въ землю или попрежнему креститься.

 

Однимъ словомъ, — замѣчаетъ, приводя легенду эту, Леопольдъ Ранке, — сербы предпочли лучше покориться туркамъ, подъ условіемъ сохранить вѣру, чѣмъ пристать къ римскому обряду.

 

Это — старина сербская.

 

А вотъ — австрійская.

 

Въ 1443 году императоръ Фридрихъ объявляетъ графовъ Чилли свободными отъ ленной зависимости съ тѣмъ, чтобы они «воевали босняковъ, турокъ и другихъ невѣрныхъ, которые въ тѣхъ мѣстахъ жестоко и непрерывно враждуютъ противъ христіанства».

 

Въ 1689 году императоръ Леопольдъ I торжественно заявилъ, что германская имперія не успокоится до тѣхъ

 

129

 

 

поръ, пока границами ея на Балканскомъ полуострове не будутъ «оба моря — Черное и Бѣлое».

 

Такъ давно опредѣлились цѣли. Такъ давно установилась сторожкая интенсивная вражда.

 

Измѣнилась ли эта многовѣковая старина? Выцвѣли ли ея страсти? Перевернулись ли направленія?

 

На эту тему я бесѣдовалъ съ извѣстнымъ профессоромъ Цвіичемъ — красою и гордостью бѣлградскаго университета. Ученѣйшій географъ и геологъ, онъ — менѣе, чѣмъ кто-либо въ Бѣлградѣ, политиканъ, а потому болѣе, чѣмъ кто-либо въ Бѣлградѣ, настоящій политикъ. Его недавняя брошюра о Босніи и Герцеговинѣ — chef d'oeuvre обстоятельнаго изученія и безпристрастнаго, не жертвуемаго, за рѣдкими исключеніями, даже въ угоду сербскому патріотизму. Выпущенная въ свѣтъ по-сербски и по-французски, брошюра эта переведена уже на всѣ европейскіе языки, кромѣ... русскаго! Впрочемъ, товарищъ мой, В. В. Викторовъ, сейчасъ взялся за необходимый трудъ этотъ и, надѣюсь, быстро его выполнитъ.

 

По мнѣнію профессора Цвіича, австро-славянскія столкновенія являются результатами политики, прежде всего, именно наслѣдственной. Австро-Венгрія — государство многовѣковой, знаменитой, прославленной «мудрою», династіи. Поэтому и внѣшняя политика ея — по преимуществу, политика династіи. И такъ какъ династія архаична, и дѣйствительный идеалъ ея, безпримѣсный золотой вѣкъ, остался въ средневѣковьи, то и внѣшняя политика Австріи — въ то время, какъ остальная жизнь страны ушла впередъ и вполнѣ достойна «великой державы» — еще цѣпляется за средніе вѣка и производитъ свои провинціальныя расширенія по тому же рецепту, какъ триста и пятьсотъ лѣтъ тому назадъ,

 

130

 

 

копило императорскіе домены. Измѣнилась теорія государства, но осталась практика, переродились цѣли, но время сберегло способы. Современная «великая держава» принуждена думать о постоянномъ ростѣ своей территоріи потому, что того требуетъ расцвѣтъ ея жизненныхъ силъ, переполняющихъ границы и выплывающихъ на сосѣдніе участки, подъ давленіемъ дѣйствительной и логической необходимости. Австрія распространяетъ свое владычество отнюдь не подъ давленіемъ насущныхъ нуждъ своего основного населенія, не по земельному оскудѣнію, не по желанію промышленнаго и торговаго класса. Въ ея захватахъ главною движущею силою остается неизмѣнная династическая привычка къ домену, который простирался бы, если не такъ, чтобы «солнце не заходило въ его предѣлахъ», то хоть «отъ Чернаго моря до Бѣлаго», отъ Эвксина до Адріатики. Проигрышъ на сѣверѣ вознаграждается выигрышемъ на югѣ, урѣзка на западѣ — значитъ, поищемъ прибавки на востокѣ. Династическое пріобрѣтательство всегда движется по линіи наименьшаго сопротивленія, и, собственно говоря, въ Босніи и Герцеговинѣ Габсбурги только взяли теперь окончательно реваншъ за потерянную Ломбардію и Венето и за проигранную войну 1866 года.

 

На берлинскомъ конгрессѣ, подарившемъ Австріи этотъ будущій реваншъ въ видѣ оккупаціи, Австрія была поддержана Англіей и Германіей, безмолвно ввѣрившей своей старшей сестрѣ — хотя и временной соперницѣ — южный авангардъ пангерманизма. Насколько оккупація Босніи и Герцеговины была спеціально династическимъ дѣломъ, лучше всего показываетъ то обстоятельство, что австро-венгерское народное представительство приняло эту земельную привѣску далеко не

 

131

 

 

единогласно, и въ парламентѣ за нее высказалось лишь незначительное большинство. Оккупаціи желали и получили ее только династія, дворъ и военная партія.

 

Ненадобность Босніи и Герцеговины для иныхъ силъ Австріи отразилась на австрійскомъ управленіи этими провинціями тѣмъ обстоятельствомъ, что монархія Габсбурговъ, частью не смогла, частью не захотѣла осуществить какъ разъ тѣ свои обѣщанія и намѣренія, которыя, въ глазахъ Европы, послужили резонными оправданіями, законными основаніями для оккупаціи. Главнымъ мотивомъ своимъ Австрія выставляла потребность выработать для Далмаціи культурный Hinterland, съ удобными путями сообщенія. И — что же? За тридцать лѣтъ оккупаціи, Австро-Венгрія не собралась устроить для Босніи именно съ Далмаціей-то желѣзнодорожной связи и, вообще, не только не сблизила и не сроднила между собою странъ этихъ, но, напротивъ, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, онѣ теперь болѣе чужія другъ другу, чѣмъ раньше были. Больше того. Именно послѣ берлинскаго конгресса, австрійцы забросили Далматію на столько, что она, до тѣхъ поръ бывъ лишь самою отсталою изъ имперскихъ земель, теперь можетъ почитаться и самою отсталою изъ всѣхъ земель балканскихъ.

 

Ввѣряя Австріи судьбы Босніи и Герцеговины, державы поручали ей упорядочить въ этихъ странахъ аграрный вопросъ, осложненный разноплеменностью и разновѣрностью населенія. Одновременно ту же задачу получили, на территоріяхъ своихъ, Сербія и Черногорія. Обѣ умѣли давно найти и аграрный порядокъ, и религіозный міръ. Австрія земельнаго вопроса еще и не коснулась, а что касается религіи, то, вмѣсто успокоенія, она сѣяла вражду, разжигая распри между католиками, съ одной стороны, и православными и мусульманами, сь другой.

 

132

 

 

Остается задача общей цивилизаціи. Она оказалась непосильною Австріи, какъ правительству строго-полицейскаго духа и клерикально-католической дисциплины. Девятнадцатый вѣкъ приглушилъ этотъ духъ и разслабилъ дисциплину въ старыхъ провинціяхъ Австріи, — они укрылись въ Боснію и Герцеговину и установили въ ней режимъ правительственной опеки, доведенной до виртуозности. Порядки Босніи и Герцеговины — послѣдній, но блистательный пережитокъ стараго полицейскаго государства. Притомъ, полицейскаго государства, — не естественно возникшаго на мѣстѣ въ исторически послѣдовательной эволюціи, но случайнаго и пришлаго. Австрія не пожелала обратить вниманія на старую самобытную культуру, которую она застала у юго-славянъ, и принялась покорять ихъ, будто африканскихъ дикарей, благамъ своей католической культуры — и почти что тѣми же средствами: миссіонерствомъ и административно-военнымъ гнетомъ, воинствующей религіей съ мечомъ въ одной рукѣ, съ кодексомъ штрафовъ — въ другой. Австрійцы въ Босніи повторили русскихъ въ Польшѣ, но еще съ тѣмъ добавкомъ, что русскій и полякъ могутъ сговориться хоть корнями словъ общеславянскаго духа, а нѣмецкій офиціальный языкъ накрылъ область оккупаціи сѣтью взаимныхъ непониманій, которыя часто были бы смѣшны, если бы не были грустны.

 

Режимъ недовѣрія, а, слѣдовательно, режимъ шпіонства. Есть мѣстности, въ которыхъ болѣе трети населенія занимается шпіонствомъ. Истинный владыка Босніи и Герцеговины — шпіонъ. Вѣрнѣе сказать, въ нихъ нѣтъ правительства, а только вооруженное исполнительными полномочіями шпіонство. Администрація — шпіоны разныхъ градусовъ. Намѣстникъ — оберъ-шпіонъ.

 

133

 

 

И вся эта дрянь нестерпимо лѣзетъ буквально въ каждую мелочь обывательской жизни, располагая цѣлою системою маленькихъ средствъ, чтобы подавить, запугать, задушить всякое движеніе къ независимости. А за таковое принимается безапелляціонно каждая попытка жить въ своемъ дому и въ своемъ обществѣ по-своему, безъ полицейской указки и провѣрки. Эта шпіонская опека доводитъ до отчаянія не только отдѣльныя личности, но и цѣлые классы населенія. Немного странъ на землѣ отмѣчено такою глубокою ненавистью народа къ своему правительству, какъ Боснія и Герцеговина. Правительство отвѣчаетъ усиленною жандармеріей, постройкою укрѣпленій, военными гарнизонами. Извѣстно, что Австро-Венгрія — для того, чтобы удержать въ провинціи 1 1/2 милліона населенія Босніи и Герцеговины, употребляетъ солдатъ немногимъ меньше, чѣмъ Англія въ Индіи — для 300 милліоновъ туземцемъ!

 

Вглядываясь въ административную ли систему Босніи и Герцеговины, въ просвѣтительную ли, вы неизмѣнно наблюдаете неуклонную тенденцію правительства вознести католическое меньшинство населенія съ низовъ на господствующіе верхи. Что касается сербовъ двухъ остальныхъ религій: православныхъ и мусульманъ, — отношеніе къ нимъ, какъ въ XV вѣкѣ, по завѣту императора Фридриха: католическая власть и церковь считаетъ ихъ — безмолвно — одинаково невѣрными, а громко — одинаково врагами, обреченными умаляться, въ то время, какъ католики будутъ расти.

 

До оккупаціи число католиковъ въ Босніи и Герцеговинѣ достигало 150—170 тысячъ. Австрійская администрація произвела въ оккупированныхъ провинціяхъ три переписи: въ 1879, 1885 и 1895 гг. Въ послѣднія 15 лѣтъ переписей почему-то не было. Вотъ результаты

 

134

 

 

этихъ трехъ переписей, выраженные въ дѣленіи по религіямъ:

 

 

Такимъ образомъ, приростъ мусульманъ съ 1877 по 1885 годы опредѣляется въ 9.83%, а между 1885 и 1895 гг. — въ 22,3%; приростъ православныхъ, отъ 1879 по 1885 гг., — 15,06% и съ 1885 по 1895 годы — 35,6%. Приростъ же католиковъ, въ первый срокъ, 26,93 проц, и во второй — 59,58 проц.!

 

Процентное отношеніе вѣроисповѣдниковъ, по религіямъ, къ общей массѣ населенія было таково:

 

 

Пропорція магометанъ постоянно понижается; пропорція православныхъ остается постоянной; пропорція католиковъ быстро возрастаетъ. Это увеличеніе рисуется еще яснѣе при изученіи роста населенія по городамъ. Тамъ количество православныхъ и магометанъ, въ общемъ, постоянно уменьшается, тогда какъ число католиковъ стремительно возрастаетъ. Въ Сараевѣ, за 16 лѣтъ (1879—1895) число католиковъ взмножилось въ 14 разъ, въ Баньялукѣ слишкомъ въ два раза, въ Мостарѣ въ три раза, въ Требинье въ четыре раза. Есть мѣста (Тульча, Брчка и друг.), гдѣ десятки превратились въ тысячи, сотни — въ десятки тысячъ (Сараево).

 

Явленіе это не можетъ быть объяснено болѣе высокимъ коэффиціентомъ рождаемости въ католической части боснійскаго населенія. Сербская раса, во всѣхъ трехъ религіяхъ, имѣетъ одинаковый % естественнаго прироста, а въ деревняхъ — даже съ повышеніемъ въ

 

135

 

 

пользу сербства православнаго. Истинной причиной размноженія католиковъ въ Босніи и Герцеговинѣ является искусственное внѣдреніе ихъ, какъ чиновниковъ, коммерсантовъ, ремесленниковъ, рѣже всего, землевладѣльцевъ. Вотъ почему католическій наплывъ въ городахъ особенно замѣтенъ и выше сельскаго. Что касается католическихъ эмигрантовъ-землевладѣльцевъ, это — либо нѣмцы, либо украинцы-уніаты. Уже по 1890 годъ ихъ перебралось до двѣнадцати съ половиною тысячъ. Ими основаны общины Рудофшталь, Францъ-Іозефефельдъ, Виндгорстъ и друг.

 

Повышаетъ % католиковъ въ странѣ, кромѣ положительной причины — ихъ эмиграціи, и причина отрицательная: эмиграція мусульманъ, православныхъ. Австрійцы не любятъ этого счета, и статистика его мудрена. Послѣ оккупаціи, въ большей части городовъ Старой Сербіи и Македоніи возникли кварталы (магаллы), сплошь населенные мухаджирами — выходцами изъ Босніи. Они проникли до границъ Болгаріи, уплывали въ Малую Азію. Вокругъ Бруссы деревень боснійскихъ (Босна Кей) такъ много, что профессоръ Цвіичъ, путешествуя въ тѣхъ мѣстахъ, не употреблялъ иного языка, кромѣ сербскаго. Уже въ 1895 году австрійское правительство должно было признаться въ тридцати трехъ тысячахъ такихъ бѣглецовъ отъ благодѣяній его, — по самому «дамскому» счету. Характерно и показательно для боснійской администраціи, что среди эмигрантовъ —не было ни одного католика.

 

Мусульманинъ и православный систематически выбиваются правительственными стѣсненіями труда и заработка, изъ города въ деревню. Городской трудъ — не только наградная привилегія католиковъ, но ихъ покровительствуемая монополія. Особенно нѣжна австро-

 

136

 

 

венгерская администрація къ тѣмъ изъ католиковъ, которые называютъ себя кроатами. Собственно говоря, такой націи вовсе нѣтъ ; Кроаты — тѣ же сербы, только давно обращенные въ католичество. Но Австрія выдумала кроатскую націю въ цѣляхъ ослабленія и раздѣленія сербизма, а потому любитъ, чтобы къ ней принадлежали. Этимъ пристрастіемъ искусно пользовались многіе переселенцы, никогда и не воображавшіе быть кроатами, для стяжанія великихъ и богатыхъ милостей. Такъ что кроатизмъ въ Босніи и Герцеговинѣ понимается не столько, какъ народность, сколько, какъ символъ клерикально-католической лойяльности, что ли.

 

Итакъ, въ религіозномъ отношеніи, цивилизація понимается Австріей, какъ обращеніе страны въ католичество. Посмотримъ теперь, что дѣлаетъ она для народнаго образованія.

 

По офиціальнымъ даннымъ 1906 года Боснія и Герцеговина обладаетъ въ общей суммѣ 253 начальными-государственными школами; кромѣ того, есть 70 начальныхъ школъ, содержимыхъ на общественныя средства православныхъ приходовъ, и 31 школа содержится католическими приходами.

 

Сербія, обладающая меньшей территоріей и гораздо менѣе многочисленнымъ населеніемъ, располагаетъ 1272 начальными школами. Уже только въ четырехъ округахъ, присоединенныхъ къ Сербіи по берлинскому трактату, имѣется 227 начальныхъ школъ, т. е. почти столько же, сколько во всей Босніи и Герцеговинѣ, по величинѣ своей въ пять разъ превосходящихъ эти четыре округа. Послѣднее сравненіе заслуживаетъ особеннаго вниманія. Въ Новобазарскомъ санджакѣ и въ Старой Сербіи, которые находятся подъ турецкимъ владычествомъ и которые много меньше Босніи и Герцеговины, имѣется

 

137

 

 

240 сербскихъ школъ. Извѣстно всѣмъ, какъ много въ Македоніи школъ греческихъ, сербскихъ и болгарскихъ. По количеству школъ, Боснія и Герцеговина не только не могутъ выдержать сравненія съ Сербіей и Болгаріей, но даже стоятъ гораздо ниже Старой Сербіи и Македоніи. Д-ръ Беренрейтеръ, членъ австрійской делегаціи, непосредственно передъ провозглашеніемъ аннексіи опубликовалъ брошюру: «Bosnische Eindrücke», (Wien, 1908), въ ней онъ заранѣе объясняетъ и оправдываетъ аннексію, но дѣлаетъ слѣдующее признаніе: «Въ 1905— 6 школьномъ году только 14,33% всѣхъ дѣтей школьнаго возраста посѣщало начальную школу. Больше 85% дѣтей росло безъ всякаго образованія. Поэтому можно себѣ представить, какъ велико въ странѣ число неграмотныхъ».

 

Такіе же невыгодные для Австріи результаты получаются при сравненіи количества учителей и бюджета начальныхъ и другихъ школъ. Въ Сербіи имѣется 2.375 учителей, тогда какъ въ Босніи и Герцеговинѣ ихъ всего 810. Изъ нихъ болѣе 200 получаютъ жалованіе отъ церковно-приходскихъ комитетовъ. Сербія ежегодно расходуетъ на начальныя школы 4.577.110 франковъ. Въ Босніи и Герцеговинѣ расходуютъ 1.264.540 кронъ. Въ Босніи и Герцеговинѣ всего 3 государственныхъ гимназіи и 1 реальное училище (Realschule), тогда какъ въ Сербіи 20 гимназій и реальныхъ училищъ, изъ которыхъ 10 полныхъ, а другія 10 съ курсомъ отъ 4 до 7 классовъ. Только въ четырехъ округахъ, полученныхъ Сербіей по берлинскому трактату, открыто 4 гимназій и реальное училище. Кромѣ того, Сербія обладаетъ 4 нормальными учительскими институтами, 4 коммерческими, земледѣльческими и винодѣльческими училищами и 3 высшими женскими школами. Наконецъ, — университетомъ

 

138

 

 

съ 80 профессорами и доцентами и почти 1000 студентовъ. На среднія учебныя заведенія и университетъ Сербія расходуетъ два съ половиной милліона франковъ въ годъ. Въ Босніи и Герцеговинѣ нѣтъ университета. Среднія же и профессіональныя школы не стоятъ даже половины того, во что онѣ обходятся Сербіи.

 

Что даетъ питомцамъ своимъ преподаваніе имперской школы въ Босніи и Герцеговинѣ? Лучше всего судить о томъ по жалобамъ, обращеннымъ отъ мусульманъ и православныхъ къ императору Францу-Іосифу и къ его министру финансовъ:

 

Среди учительскаго персонала безмѣрно высокъ процентъ католиковъ.

 

Воспитанникамъ-католикамъ оказывается всякое снисхожденіе и покровительство.

 

Воспитанники остальныхъ исповѣданій всячески притѣсняются и рѣдко кончаютъ курсъ.

 

Національный языкъ (сербскій) преслѣдуется и умышленно искажается. Профессоръ Цвіичъ, просмотрѣвъ сербскіе учебники средней боснійской школы, нашелъ ихъ языкъ настолько безобразнымъ и варварскимъ, что многаго въ нихъ вовсе не понялъ... Это — въ Босніи-то! въ классической колыбели литературнаго сербскаго языка!

 

Словомъ, какъ въ Босніи и Герцеговинѣ нѣтъ правительства, —есть шпіонство, такъ нѣтъ и школы: есть католическая семинарія.

 

Пойдемъ дальше:

 

Всѣ чиновники центральнаго управленія въ Сараевѣ — католики, и почти никто изъ нихъ не получилъ высшаго образованія. Уже одного этого факта достаточно, чтобы внушить справедливое недовѣріе къ безпристрастію

 

139

 

 

австрійской администраціи въ дѣлѣ различныхъ культовъ. Императоръ сохранилъ за собою право лично назначать православныхъ митрополитовъ. Правительство въ Сараевѣ имѣетъ громадное вліяніе на назначеніе священниковъ, не только черезъ посредство митрополитовъ, назначенныхъ императоромъ, но еще и при оцѣнкѣ кандидатовъ. О національныхъ симпатіяхъ и политическихъ убѣжденіяхъ ихъ правительство наводитъ самыя подробныя справки.

 

На поддержку католической церкви обращается большая часть доходовъ страны — доходовъ, четыре пятыхъ которыхъ получается съ православныхъ и мусульманъ. Оставимъ въ сторонѣ жалобы этихъ послѣднихъ, какъ заинтересованной страны. Но вотъ — документъ изъ враждебнаго лагеря. «Frankfurter Zeitung» въ № 286 отъ 1908 г. опубликовала многочисленныя данныя о положеніи католическихъ церквей до и послѣ оккупаціи. До оккупаціи ихъ было всего нѣсколько. Теперь ихъ насчитывается свыше 200, кромѣ того, свыше 12 мужскихъ и 11 женскихъ монастырей, 7 различныхъ католическихъ благотворительныхъ учрежденій, 11 католическихъ гимназій и 800 католическихъ монаховъ-іезуитовъ, францисканцевъ и траппистовъ. Да еще — heiligen Schwester, святыя сестрицы!

 

Полагаю, что изъ всѣхъ этихъ цифръ, краснорѣчивыхъ и безспорныхъ, ясно видно, въ чьи руки ошибка младотурокъ, бездарность г. Извольскаго, слабость Россіи и германскій нахрапъ отдали теперь — ратификаціей аннексіи — на вѣчныя времена боснійскую и герцеговикскую часть сербскаго народа. Ничто не измѣнилось съ тѣхъ поръ, какъ Георгій Бранкевичъ спорилъ съ Яномъ Гуніадомъ. Тѣ же государства, тѣ же религіи, тѣ же достиженія. Боснія и Герцеговина попали сейчасъ въ тѣ

 

140

 

 

самые когти, что задушили когда-то испанскихъ мавровъ, спалили на кострахъ цвѣтъ евреевъ-сефардимовъ, погубили въ мукахъ тюрьмы и застѣнка Галилея, казнили, какъ еретиковъ, Джіордано, Бруно, Яна Гуса, Виклефа. Испанія и Италія свергли иго клерикализма: инквизиторъ-траппистъ и іезуитъ-миссіонеръ перекочевали — ad majorem Dei gloriam —черезъ Адріатическое море на Балканскій полуостровъ...

 

Конечная балканская цѣль Австріи — выходъ въ Эгейское море, въ Солунскую бухту. Салоники — городъ вощенаго, безопаснаго, богатаго, сильнаго, самаго живого, высшаго и гордаго еврейства, какое только есть на свѣтѣ. Отъ темницъ, пытокъ и костровъ инквизиціи бѣжали въ XV—XVI вѣкахъ предки «испаньоловъ» сюда, подъ равнодушную сѣнь мусульманской терпимости.

 

Въ послѣдній день, что я былъ въ Салоникахъ, бродилъ я по Марандѣ, смотрѣлъ я на живописные костюмы испаньоловъ, на прекрасныя лица испаньолокъ, — и думалось мнѣ:

 

— Въ тридцати часахъ ѣзды отсюда стоитъ Европа: австрійскій авангардъ... Слопана Боснія, слопана Герцеговина, стошнило Новобазарскимъ санджакомъ, — да, ничего, опять проглотятъ, — не брезгливы!.. И вотъ, въ одинъ прескверный день, продвинется эта Европа съ пулеметами и штыками своими сюда, сниметъ маску — и узнаютъ бѣдные испаньолы въ ея осклабленной рожѣ странное, забытое чудище, котораго теперь они не видятъ уже и во снѣ... Все, отъ чего ушли они триста-четыреста лѣтъ назадъ, включительно отъ угрюмаго Торквемады до комическаго дона Базиліо, прикатитъ въ Салоники съ поѣздомъ изъ Вѣны и — расположится: замолится, зачитаетъ, запоетъ, зазвонитъ, заучитъ, запануетъ...

 

141

 

 

Франца-Іосифа тогда, пожалуй, уже не будетъ на свѣтѣ, и сядетъ на его мѣстѣ благочестивый святоша и четочникъ, фанатикъ и деспотъ, Францъ-Фердинандъ. И когда донесутся къ нему протестующіе вопли новыхъ подданныхъ, онъ пошевелитъ устами и отвѣтитъ:

 

— Друзья мои, — что же дѣлать? Европа — прекрасно, цивилизація, — очаровательно! Но вы, кажется, не забыли, что я ношу титулъ апостолическаго величества и что мой пра-пра-пра и еще сколько-то разъ прадѣдъ былъ испанскій король Филиппъ Второй?

 

— Ну-съ, милый В. В., садитесь и разсказывайте.

 

Товарищъ Викторовъ довольно угрюмо отзывается:

 

— О чемъ же вы желаете слышать? О королѣ? О наслѣдномъ принцѣ? О министрахъ? О капиталистахъ? О войскѣ? О народной оборонѣ?

 

 — Королей, министровъ и милліонеровъ оставимъ, покуда, въ покоѣ. Формальность пересмотрѣть высокопоставленную публику я беру на себя. Правду сказать, если бы не любопытство беллетристическое видѣть лица и слышать голоса, — можно было бы и пожертвовать формальностью этою. Вѣдь, кромѣ общихъ гладкихъ фразъ, отъ всѣхъ ихъ ничего не услышишь. Я берусь написать вамъ, если хотите, безошибочное интервью съ любымъ балканскимъ политикомъ или дипломатомъ Европы, въ глаза его не видавъ, по любому вопросу или инциденту текущей минуты, — лишь бы самому хорошо знать ситуацію и партійныя шоры, въ коихъ жертва моя совершаетъ карьеру свою. Только бы не перепутать Молчалина праваго съ Молчалинымъ лѣвымъ и не позабыть, кто Репетиловъ, а кто Загорѣцкій. Такъ что — Богъ съ ними, съ великими міра сего! А вотъ вы почти уже мѣсяцъ живете въ Бѣлградѣ, извѣдали въ немъ и поверхности, и дно, — такъ интересно было бы послушать о народѣ и общественныъ настроеніяхъ...

 

142

 

 

Лицо товарища становится еще болѣе печальнымъ.

 

— Козьма Прутковъ говорилъ: никто не можетъ объяты необъятное. А я скажу: мудрено ловить неуловимое!.. Мѣсяцъ! Да за этотъ мѣсяцъ не было ни одного дни, который промелъ бы въ Бѣлградѣ въ одномъ тонѣ, подъ преимущественнымъ вліяніемъ одного какого-нибудь настроенія!

 

Когда болгаринъ, замкнутый буржуа-семьянинъ, хочетъ обидѣть серба, онъ язвительно попрекаетъ «кафешантанна та цивилизація». Казалось бы, укоръ несправедливый и даже съ больной головы на здоровую, такъ какъ въ Софіи всякой кафешантанной мерзости вдесятеро больше, чѣмъ въ Бѣлградѣ, — по крайней мѣрѣ, съ тѣхъ поръ, какъ погибли легкомысленные Обреновичи, а Карагеоргіевичи, для контраста, завели въ городѣ добродѣтель. И, однако, злая фраза попадаетъ не въ бровь, но въ самый глазъ. Есть въ цивилизаціи сербской что-то родственное духу вѣнскаго Ринга, Пратера и достолюбезнаго Ронахера. Кофейня — сербскій форумъ, ресторанный столикъ — трибуна.

 

Каждый день повторяется одно и то же. Съ утра распространяются слухи, «достовѣрные, не подлежащіе сомнѣнію», о новыхъ козняхъ Австріи, о новомъ шагѣ, предпринятомъ Франціей, о настроеніи Англіи, объ отношеніи Россіи. Въ полдень всѣ эти слухи категорически опровергаются и взамѣнъ ихъ сообщаются новыя свѣдѣнія, совершенно противоположныя. Потомъ, къ вечеру, изъ какихъ-то таинственныхъ, но вполнѣ достовѣрныхъ источниковъ, приходятъ новыя вѣсти, и уже нѣтъ никакой возможности выяснить, гдѣ же правда, и гдѣ игра больного воображенія.

 

Въ большихъ европейскихъ или, вѣрнѣе, австрійскихъ кафе-ресторанахъ, въ «Москвѣ», въ «Грандъ-Отелѣ»,

 

143

 

 

собираются представители нарождающейся сербской буржуазіи и бюрократіи. Все вершители судебъ. Но напрасно искать у нихъ единства въ настроеніи. Нѣтъ у нихъ единаго, общаго, прочнаго критерія предъ лицомъ наплывающихъ слуховъ. Классъ народился, но еще не успѣлъ обзавестись «классовой психологіей». Еще слишкомъ много чисто личнаго, рѣзко индивидуальнаго въ интонаціяхъ вопросовъ, въ тембрѣ голосовъ, въ той лихорадочной и довольно-таки безтолковой, нервно-довѣрчивой и нервно же скептической, почти истерической какой-то, поспѣшности, съ которой люди эти ждутъ рѣшенія главнаго, основного вопроса дня:

 

— Будетъ или не будетъ война?

 

Сквозь искренній пылъ горячей патріотической сербской тирады вы почти всегда улавливаете едва слышную нотку европейской оглядочки назадъ и — кругомъ да около: тоны характерной капиталистической тревоги за свое благополучіе, за промышленный и торговый покой, за городской уютъ и комфортъ, за мирное шествіе впередъ столь успѣшно начатаго мѣщанскаго прогресса.

 

— Воевать?.. Но развѣ мы можемъ воевать съ Австріей?.. Вѣдь мы не готовы!

 

Это молодой, нарождающійся капиталъ трепещетъ за будущность. Это акціи страхового общества «Россія», успѣвшаго и здѣсь выстроить «самый большой домъ въ Бѣлградѣ», взываютъ къ патріотамъ объ умѣренности и аккуратности.

 

Столикъ чиновниковъ столикъ коммерсанта далы ше — иностранные поставщикъ концессіотеры — всякій оцѣниваетъ моментъ со своей точки зрѣнія. И только съѣхавшіеся со всего міра военные корреспонденты остаются вѣрными себѣ.

 

— Мы пріѣхали, — значитъ, война будетъ.

 

144

 

 

А и наѣхало же ихъ, въ самомъ дѣлѣ! Только — успѣвай знакомиться и обмѣниваться карточками. Беннето  Берлейфъ — отъ «D. Tel.», съ цѣлою кучею ассистентовъ, Сатурнино Хименецъ отъ барцелонскаго «El. Mundo», Альбертини отъ миланскаго «Corriere della Sera», dr. Гайбе — отъ «Stampa» въ Туринѣ, Гореликъ отъ «Русскаго Слова» и т. д. Говорятъ, набралось уже до ста человѣкъ. То и слышишь:

 

— Вчера пріѣхалъ спеціальный военный корреспондентъ «Berl. Tag.».

 

Сегодня пріѣхали американецъ и американка и купили дорожные вьюки.

 

Это дѣйствуетъ устрашающе. Молодой коммерсантъ, который и хочетъ и не хочетъ войны, начинаетъ вѣрить въ ея неизбѣжность.

 

— Черезъ два дня пріѣзжаетъ В. И. Немировичъ-Данченко.

 

Послѣдняя угроза! Извѣстно, что безъ Василія Ивановича на порядочной войнѣ и ружья не заряжаются, и пушки не стрѣляютъ. Это — хорошій тонъ войнъ, чтобы Немировичъ-Данченко пріѣхалъ, увидѣлъ и благословилъ «къ началу». Театръ военныхъ дѣйствій готовъ, — остается поднять занавѣсъ. Патріоты-энтузіасты ликуютъ — поютъ и славятъ несомнѣнность необходимой войны. Молодая, но уже трусливая, капиталистическая реакція робко ежится:

 

— Будутъ событія!

 

На другой день — телеграмма:

 

— Немировичъ-Данченко ежеминутно готовъ сняться съ мѣста и летѣть въ Сербію, но, покуда, благополучествуетъ въ Москвѣ или въ Петербургѣ. Либеральный патріотизмъ вѣшаетъ носъ. Консерваторы-богатѣи торжествуютъ:

 

145

 

 

— Не будетъ событій!

— Ну, а народные низы?

— Мало они видны въ Бѣлградѣ. Поѣхать бы — пощупать ихъ — въ какой-нибудь провинціальный городишко, въ сербскую деревню. Но сейчасъ еще рано. Еще не установились пути сообщенія, всюду распутица. Поѣдешь, да и застрянешь гдѣ-нибудь въ трущобѣ. А, между тѣмъ, изъ «освѣдомленныхъ источниковъ» приходятъ все болѣе и болѣе тревожныя вѣсти:

 

— Подождите еще нѣсколько дней. Событія могутъ начаться съ минуты на минуту.

 

Въ центрѣ Бѣлграда мужика совсѣмъ не видать. Многіе крестьяне, постоянно пріѣзжая на торги въ столицу, однако, никогда не бывали на улицѣ князя Михаила и не имѣютъ понятія о ея великолѣпныхъ магазинахъ, которыми, впрочемъ, къ слову сказать, Воронежъ или Полтава еще могли бы щегольнуть, пожалуй, но уже ни Крещатику въ Кіевѣ, ни Дерибасовской въ Одессѣ они —увы! не къ лицу. Крестьянинъ, убѣжденный селякъ, поразительно равнодушенъ къ городу. Онъ кончаетъ свои сдѣлки на окраинѣ, запиваетъ могарычи въ ея душныхъ и грязныхъ кафанахъ и, со спокойнымъ духомъ, возвращается во свояси, въ глушь деревни, потерянной между горъ и лѣсовъ.

 

Городскую чернь и разночинцевъ, конечно, легко наблюдать въ любой кафанѣ. Онѣ всегда полны, шумны и, иногда, краснорѣчивы. Но уступаю разсказъ о нихъ товарищу Викторову:

 

— Мое первое знакомство съ сербской кафаной чугь не кончилось очень печально.

 

«Албанія», очень маленькая и грязная на видъ, находится почти напротивъ величественной и блестящей «Москвы».

 

146

 

 

Я храбро окунулся въ помѣщеніе, напоминающее собой яму, наполненную табачнымъ дымомъ и чадомъ отъ національнаго сербскаго блюда — чибабчича.

 

Прошло минуты двѣ, покуда я успѣлъ привыкнуть къ этому воздуху и осмотрѣться. Бѣлый, какъ лунь, старикъ-македонецъ, хозяинъ кафаны, подошелъ и пристально заглянулъ мнѣ прямо въ глаза.

 

Его наметанному глазу немудрено было угадать, что я за птица.

 

— Вы корреспондентъ? — спросилъ онъ по-нѣмецки.

 

— Да, русскій корреспондентъ.

 

Минутъ черезъ пять вокругъ насъ образовался кружокъ большой и пестрый. Кельнеръ изъ вагона-ресторана международнаго общества спальныхъ вагоновъ, три-четыре мелкихъ чиновника изъ какой-то бѣлградской канцеляріи, два-три рабочихъ и лицо совершенно неопредѣленной профессіи. Хорошо, если сыщикъ, а, можетъ быть, и сводникъ.

 

— Брат рус? Мило нам је!..

 

Разговоръ завязался быстро и шелъ непринужденно. Лица моихъ собесѣдниковъ выражали любопытство, смѣшанное съ недоумѣніемъ. «Брат рус» здѣсь, среди нихъ, въ дыму демократической кафаны, казался явленіемъ страннымъ и не совсѣмъ понятнымъ.

 

— Почему Россія оставляетъ насъ?.. Почему не скажетъ намъ прямо: начинайте войну!.. Вѣдь, мы ждемъ знака. Вы не знаете, когда Россія дастъ намъ знакъ начать войну?..

 

— Не знаю!.. А вы совсѣмъ готовы?..

 

— Готовы ли мы?.. Кто въ этомъ можетъ сомнѣваться?.. Конечно, готовы... Всѣ до единаго. Женщины и дѣти тоже готовы. У насъ на Дринѣ, на боснійской границѣ, нѣтъ войска. Оно не нужно. Тамъ у каждаго крестьянина

 

147

 

 

есть пушка [*], каждый крестьянинъ — солдатъ. Мы всѣ станемъ, какъ одинъ человѣкъ. Мы разобьемъ австрійцевъ такъ, какъ еще никто не разбивалъ ихъ. Наши братья изъ Босніи и Герцеговины помогутъ намъ...

 

— Они вооружены?..

 

— Они?.. Конечно!.. Всѣ!.. Намъ помогутъ братья итальянцы и англичане... Намъ всѣ помогутъ!.. Потому что наше дѣло — правое дѣло... Живела Србјя!.. [**].

 

Въ рукахъ у публики очутились бокалы съ дешевымъ краснымъ виномъ. Взрывъ энтузіазма!

 

— Живела Русјя! Живела Србјя!..

 

Диссонансъ въ эту симфонію восторга внесъ кельнеръ изъ вагона-ресторана. Одинъ онъ среди этой компаніи былъ пьянъ, и, должно быть, одинъ онъ вкусилъ нѣчто отъ европейской культуры.

 

Нѣкоторое время онъ особенно пристально присматривался ко мнѣ. Потомъ подходитъ вплотную и самымъ вызывающимъ тономъ вопрошаетъ:

 

— А паспортъ у васъ есть?

 

Для меня и для всѣхъ окружающихъ вопросъ прозвучалъ совсѣмъ неожиданно. Публика набросилась на кельнера и требовала объясненій.

 

Тотъ мотаетъ головою и мычитъ:

 

— Онъ похожъ на австрійца!

 

Я опустилъ уже руку въ карманъ, чтобы показать мнительному брату-славянину свою легитимацію, но окружающіе схватили меня за руки.

 

— Вы насъ обидите!.. Мы презираемъ его!.. Онъ сейчасъ уйдетъ отсюда!.. Мы не имѣемъ съ нимъ ничего общаго.

 

 

*. Ружье.

 

**. Да здравствуетъ Сербія.

 

148

 

 

Сконфуженный кельнеръ стушевался, а остальная публика наперерывъ извинялась передо мною, пожимала мнѣ руку, просила забыть этотъ «глубоко-печальный случай», не подозрѣвая того, что, въ сущности-то, я былъ искренно благодаренъ бѣлградскому Пришибееву: такія характерныя черточки нечаянно выдаютъ настроеніе съ тѣхъ подоплечныхъ сторонъ, къ которымъ сознательнымъ наблюденіемъ не такъ-то легко подойти, — онѣ прячутся.

 

Кто-то затянулъ русскую пѣсню. Кто-то пытался сказать рѣчь о Россіи. Видно было, что ни у кого нѣтъ никакихъ сомнѣній.

 

— Будетъ война! Россія поможетъ намъ!

 

Въ рабочихъ кварталахъ надъ Савой, въ этомъ бѣлградскомъ порту, сербскій пролетаріатъ смѣшивается съ лумпенъ-пролетаріатомъ. Часто можно встрѣтить здѣсь и крестьянина, только что пріѣхавшаго изъ деревни, растеряннаго, оглушеннаго сутолокой городской жизни. Въ душныхъ надъ-савскихъ трущобахъ не встрѣтишь шумнаго оживленія и громкихъ восклицаній. Но цѣлый рядъ бесѣдъ, тихихъ, чуть-чуть меланхолическихъ, убѣждаетъ, что повсемѣстно настроеніе все то же. Старикъ крестьянинъ и молодой, полный юношескаго задора, рабочій въ порту говорятъ просто, точно рѣчь идетъ о самомъ обыкновенномъ дѣлѣ:

 

— Мы готовы!.. Всѣ!.. И наши братья изъ Босніи и Герцеговины тоже готовы!.. Война будетъ... Не можетъ не быть войны... И мы будемъ драться и покажемъ себя австрійцамъ. Можетъ быть, всѣ умремъ, но лучше умереть, чѣмъ такъ жить.

 

Нѣсколько загадочна эта психологія сербской сѣрой массы. Откуда у нея взялось это, настолько твердое и убѣжденное,—«дальше такъ жить нельзя»?.. Я понимаю,

 

149

 

 

когда слова эти говоритъ умирающій отъ голода черногорецъ. Я понимаю, когда изнывающій подъ австрійскимъ гнетомъ боснякъ или герцеговинецъ мечтаетъ о бомбахъ, которыя онъ будетъ бросать въ угнетающихъ его австрійскихъ чиновниковъ и разоряющихъ его беговъ. Но эти сытые крестьяне, среди которыхъ нѣтъ ни крѣпостныхъ кнетовъ, ни полукрѣпостныхъ десятинщиковъ, эти сытые крестьяне, среди которыхъ въ общей сложности всего лишь 21% грамотныхъ? Откуда у нихъ-то родилось такое отвращеніе къ своему наличному существованію, такое страстное стремленіе перевернуть его вверхъ дномъ и поставить на новый путь, хотя бы самымъ кровавымъ способомъ, хотя бы съ рискомъ національнаго самоубійства?

 

Начнешь разспрашивать, — отвѣчаютъ безтолково, длинно, неувѣренно, — видно, что инстинктъ работаетъ, а мысль не оформлена. Не ищите въ Сербіи короткихъ, сильныхъ, какъ удары топора, и мѣткихъ, какъ ружейный выстрѣлъ, отвѣтовъ черногорца или герцеговинца. Слова здѣсь плаваютъ въ туманѣ и всегда съ придаткомъ какой-то чужести, точно изъ граммофона они выходить, а не изъ живого горла.

 

— Австрія хочетъ съѣсть насъ. Хочетъ проглотить. Хочетъ сдѣлать Сербію австрійской провинціей. Мы должны бороться за существованіе нашей родины.

 

— А нельзя ли бороться какимъ-нибудь другимъ способомъ? Напримѣръ, заключеніемъ выгоднаго торговаго трактата?.. Развѣ необходима война?..

 

— Торговые договоры?.. Да, это было бы лучше. Ненужно, чтобы Австрію заставили заключить выгодный для насъ торговый договоръ. Если другія державы намъ помогутъ — Австрія сдастся. Тогда не нужно будетъвойны!..

 

До Босніи и Герцеговины этой публикѣ, повидимому, очень мало дѣла. Напомнишь — вяло возражаютъ:

 

150

 

 

— Что же, если державы согласятся помочь маленькой Сербіи, то онѣ, конечно, также заставятъ Австрію дать автономію Босніи и Герцеговинѣ.

 

И вотъ — всякій разъ, что случалось столкнуться съ «человѣкомъ земли», или «человѣкомъ труда», мы съ нимъ, въ концѣ-концовъ, всегда находили способъ «обойтись безъ войны». За исключеніемъ нѣкоторыхъ, совершенно театральныхъ сценъ, разыгрываемыхъ разными, бьющими на эффектъ, господами, полухулиганскаго типа, мы нигдѣ въ народѣ не встрѣчали того безысходнаго озлобленія, той органической ненависти, которая —одна — создаетъ и извиняетъ потребность борьбы до послѣдняго конца. Разница съ Черногоріей громадная! Тамъ эта ненависть — въ крови, — и не пылаетъ, а заморожена въ крови, — у каждаго нищаго селяка. И если люди молчатъ о ней, то голые камни ихъ, за хозяевъ своихъ, о ней мертвымъ языкомъ вѣщаютъ!.. Здѣсь звучатъ экономическія доказательства, политическія разсужденія, логическія построенія, то правильныя, то не выдерживающія критики, но ни разу не удалось намъ уловить тонъ «страстнаго желанія», «желанія во что бы то ни стало».

 

Мелкіе чиновники изъ министерствъ, владѣльцы маленькихъ лавченокъ въ кварталахъ, прилегающихъ къ Савѣ и Дунаю, — тѣ неумолимы:

 

— Не можетъ быть разговоровъ съ Австріей!.. Съ ней можно разговаривать только оружіемъ.

 

— Даже если бы нашелся другой способъ воздѣйствія?

 

— Такого способа нѣтъ!..Только война!..

 

Я бесѣдовалъ о настроеніи сербскаго крестьянства съ такими правительственными знатоками его, какъ Никола Пашичъ, Люба Іовановичъ, генералъ Бото Янковичъ.

 

151

 

 

Всѣ они свидѣтельствовали, что настроеніе это — сознательно и убѣжденно воинственное. Да и —наилучшее доказательство тому, что въ опредѣленіи своемъ они не ошибаются, — поведеніе сербской скупщины, единодушно стоящей за войну противъ всѣхъ возможностей мира. Но тѣ же собесѣдники, когда спрашиваешь ихъ, за что, собственно, сербскій крестьянинъ такъ ужъ очень возненавидѣлъ австріяка, говорятъ о Босніи и Герцеговинѣ и объ австрійскихъ угрозахъ сербской независимости уже на второмъ и третьемъ планѣ. А на первомъ:

 

— Помилуйте! Развѣ крестьянинъ не понимаетъ, что — стоитъ австріяку закрыть границу — и быковъ, цѣна которымъ 400 динаровъ за голову, придется продавать по 40? Развѣ крестьянинъ не понимаетъ, что австріецъ душитъ его фруктовый рынокъ и — какую цѣну поставитъ онъ въ Европѣ — по той, хочешь, не хочешь, и отдавай?

 

Все это, конечно, очень плачевно, но... воевать изъ-за спорныхъ цѣнъ на быковъ и черносливъ — совсѣмъ не такой легкій подъемъ, какъ воевать изъ-за куска хлѣба, о которомъ воетъ пустой желудокъ. Насколько вѣрилъ я въ войну, покуда былъ въ Черногоріи, настолько же сомнительною представилась и представляется она мнѣ въ Сербіи. Тамъ — голодъ и холодъ грозою подымаются на сытость. Здѣсь — идетъ пылкій, но правовой споръ двухъ сытыхъ. Споръ можетъ перейти въ драку, но обязательности къ тому нѣтъ и въ воздухѣ не чувствуется. Характерное явленіе для Сербіи представляетъ, въ этомъ отношеніи, и самый «великій», «народный» — кабинетъ ихъ коалиціоннаго министерства.

 

Комбинація четырехъ партій въ одномъ правительствѣ втянула всѣ слои интеллигенціи и буржуазіи, если не въ политическую, то въ политиканствующую жизнь.

 

152

 

 

Въ странѣ не осталось ни одной партіи, члены которой были бы «не у дѣлъ», «въ оппозиціи». У всѣхъ появилась «рука» въ томъ или иномъ министерствѣ, появились новыя надежды, новыя возможности. 17 ежедневныхъ газетъ, выходящихъ въ маленькомъ Бѣлградѣ, единогласно назвали новый кабинетъ «Великимъ». Но — достаточно поговорить съ журналистами и съ крупными чиновниками, чтобы ясно слышать, что оцѣнка «Великой Влады» ставится ими на почву личныхъ или партійныхъ вожделѣній, которыя де осуществятся вслѣдъ по «замиреніи».

 

Возражаешь:

 

 — Послушайте! Но вѣдь коалиціонный кабинетъ можетъ существовать только въ періодъ войны или возстанія. Вѣдь, это нѣчто въ родѣ «комитета общественной безопасности», возможнаго только тогда, когда вниманіе всѣхъ поглощено однимъ какимъ-нибудь крупнымъ бѣдствіемъ или достиженіемъ. Но представьте себѣ, что война не состоится. Вѣдь, тогда вниманіе опять войдетъ извнѣ во внутрь и разсѣется изъ нынѣшняго собирательнаго фокуса. На очередь дня станетъ тысяча мелкихъ вопросовъ, по которымъ не можетъ быть единенія всѣхъ партій. И тогда коалиціонное министерство должно будетъ пасть. Не такъ ли?

 

— О, нѣтъ! Почему же?.. Мы поняли, что вражда и соперничество партій намъ только мѣшаютъ. Это министерство очень прочно. Оно — гарантія противъ революціи. Оно соединяетъ въ себѣ всѣ авторитеты Сербіи. Тутъ — Новаковичъ, Пашичъ, Миловановичъ, Живковичъ, Рибарацъ. Страна ввѣрила свою судьбу группѣ лучшихъ и знаменитѣйшихъ людей своихъ, противъ которыхъ уличная демагогія безсильна. Каждый партизанъ можетъ найти въ коалиціонномъ министерствѣ своего

 

153

 

 

шефа и черезъ него вліять на ходъ правительственной машины. Нѣтъ, мы надѣемся, что, при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ, этотъ кабинетъ удержится долго.

 

Въ савскихъ и дунайскихъ кафанахъ публика совсѣмъ не интересовалась продолжительностью или кратковременностью существованія «великой влады». Не связанная такъ тѣсно и непосредственно съ партіями, клубами и министрами, публика эта, однако, чувствовала, что въ самомъ моментѣ объединенія всѣхъ партій есть какая-то сила и мощь, есть что-то грандіозное и устрашающее. Рѣчь предсѣдателя кабинета — Стояна Новаковича — въ скупщинѣ, когда «великая влада» представлялась народу, — рѣчь, въ которой все обѣщалось вообще и ничто не называлось по имени, въ частности, а затѣмъ реклама семнадцати газетъ, вдругъ заговорившихъ «высокимъ штилемъ», — все это вліяло на публику кафанъ, и наши пріятели съ набережной Савы тоже заговорили о новыхъ министрахъ не иначе, какъ въ приподнятомъ тонѣ.

 

Инстинктивное довѣріе, полное и безусловное, овладѣло всѣми. И съ первыхъ же моментовъ стало ясно, что всякое поведеніе новаго министерства будетъ одобрено этой зачарованною публикой, куда бы ее ни повели.

 

 

III.

Бѣлградъ. 1909. III. 6. 19.

 

Съ того момента, какъ Австрія объявила вопросъ объ аннексіи Босніи и Геопеговины дѣломъ сосѣдскимъ, касающимся исключительно Австріи-Турціи, а Сербія вмѣшалась въ это со своимъ маленькимъ, но рѣшительныхъ

 

154

 

 

veto и стала на ту точку зрѣнія, что босно-герцеговинскій вопросъ — совсѣмъ не сосѣдское домашнее дѣльце, но громадная международная дилемма, — съ этого момента переговоры между Сербіей и державами, подписавшими берлинскій трактатъ, потеряли характеръ спора по существу, доказательствъ въ области реальнаго права. Рѣчь пошла не о дѣйствительномъ правѣ Австріи или Сербіи на ту или иную территорію, — пошли переговоры формальные, переговоры о томъ, кто обладаетъ компетенціей разрѣшить это славо-германское состязаніе. Россія, въ своей словесной нотѣ, заявила Сербіи (и была въ заявленіи своемъ поддержана Франціей, Англіей и Италіей), что, по ея убѣжденію, Сербія должна отказаться отъ территоріальныхъ компенсацій и отъ автономіи Босніи и Герцеговины. Это заявленіе Россіи могло и было должно быть понятно только и исключительно, какъ рѣшеніе «спора о подсудности». Россія, Англія, Франція, Италія стали нотою этою на точку зрѣнія Австріи и указали Сербіи, что вопросъ объ аннексіи Босніи и Герцеговины — характера не международнаго (на чемъ именно играетъ Сербія, въ молчаливомъ союзѣ съ Черногоріей), но междугосударственнаго. Споръ, пограничнаго хозяйства. Хорошо. Замокъ вопроса, казалось бы, запертъ, но, въ то же время, державы предлагаютъ ключъ конференціи. Получается логическая путаница. Ваше дѣло —хозяйское, а конференцію о хозяйствѣ вашемъ мы, все-таки, устроимъ. Но — пусть державы обѣщаютъ, параллельно съ этимъ своимъ приговоромъ, — о хозяйскомъ-то дѣлѣ Австріи-Турціи, — хоть десять международныхъ конференціи! Какой изъ нихъ прокъ? Вѣдь, всё равно, для каждаго, имѣющаго очи видѣть и уши слышать, должно быть юридически яснымъ, что всѣ эти конференціи — лишь безцеремонный

 

155

 

 

отводъ глазъ, ведущій къ проволочкѣ времени. Вѣдь, въ концѣ-то концовъ, четыре великія державы не могутъ не считать предлагаемую ими конференцію неправомочною въ разрѣшеніи прямыхъ и категорическихъ вопросовъ, возникающихъ изъ требованій Сербіи. Логическими аргументами правовой инстанціи, почти-что отвлеченной, приходится опровергать фактически утвержденное право — j'y suis, j'y reste. A Сербія, въ представительствѣ своего великаго и народнаго кабинета, попала въ порочный кругъ, созданный рогатыми силлогизмами европейской дипломатіи, и, крутясь въ немъ, точно въ трагической карусели, говоритъ:

 

— Пусть Европа считаетъ конференцію неправомочною разрѣшить нашъ споръ съ Австріей. Но Европа, тѣмъ не менѣе, не отказывается отъ мысли созвать конференцію. Великолѣпно! Мы, все равно, пойдемъ туда, на эту неправомочную конференцію, и заявимъ тамъ, на этой неправомочной конференціи, свои законныя требованія.

 

Выходитъ — какѣ если бы я или вы пошли къ мировому судьѣ съ жалобою по дѣлу, относительно котораго уже состоялось постановленіе съѣзда мировыхъ судей, что оно мировымъ учрежденіямъ не подсудно.

 

И вотъ — по периферіи такого-то circuli vitiosi, такого-то порочнаго круга, мчится сейчасъ оргія самаго сумбурнаго политиканства. Въ концѣ-концовъ фактически у сербовъ вопросъ сводится не къ тому, должны они или не должны добиваться и ждать конференціи (ибо тогда, по всѣмъ законамъ и выводамъ здраваго смысла, они могли бы притти только къ отрицательному отвѣту), но лишь къ тому, достанетъ ли или не достанетъ у нихъ терпѣнія дождаться — конференціи ли, другого ли европейскаго способа разрѣшать трагически

 

156

 

 

назрѣвшій конфликтъ. Ищутъ факта pro jure, реальной возможности, которая замаскируется правомъ и приметъ силу его.

 

Мой товарищъ, В. В. Викторовъ, подготовившій для меня, къ пріѣзду моему въ Бѣлградъ, громадный матеріалъ внимательныхъ и разнообразныхъ наблюденій, говоритъ:

 

— Правительство сербское въ вопросѣ войны ведетъ себя съ какою-то почти самоотверженною постыдностью. Но иначе поступать оно почти не можетъ. Слишкомъ двойственно настроеніе страны. Съ одного края взглянуть — готовы ко всему, съ другого — ни къ чему не готовы. Я знаю военныхъ, которые увѣряютъ, что каждая минута мирнаго промедленія отнимаетъ у Сербіи шансъ ея побѣдной удачи. Я знаю военныхъ, которые прямо и категорически заявляютъ, что они — не то, что даже временно, но абсолютно не готовы къ войнѣ съ Австріей. Я не вполнѣ вѣрю этимъ пессимистамъ, такъ какъ я, изучивъ вопросы, — по картамъ и статистическимъ справочникамъ, конечно, — пришелъ къ убѣжденію, что Сербія стратегически къ борьбѣ съ Австріей никогда не можетъ быть готова. Вся ея надежда, весь ея расчетъ должны быть основаны на тактическихъ операціяхъ. А въ этомъ отношеніи Сербія, въ данный моментъ, пожалуй, больше готова къ войнѣ, чѣмъ будетъ черезъ мѣсяцъ или два, когда своимъ численнымъ, перевѣсомъ австрійская армія сможетъ разрушить всѣ планы сербской гверильи: она разобьется о живую, движущуюся крѣпость вооруженнаго германизма, какъ, стекло о камень. Но, если это такъ, но, если правы тѣ, которые говорятъ, что Сербія къ войнѣ не готова, то и Сербія съ самою собою, и державы съ Сербіей сыграли нечистую и нечестную игру, тогда становится понятнымъ

 

157

 

 

и извинительнымъ поведеніе ея коалиціоннаго кабинета, которому, въ такомъ случаѣ, лучше было бы называться несчастнымъ, чѣмъ великимъ. Принять на себя отвѣтственность за авантюру завѣдомо несчастной войны — безуміе для конституціоннаго министерства. Но, съ обратной стороны, и воздержаніе отъ безумія этого не пройдетъ Сербіи даромъ. Разочарованіе въ самихъ себѣ уже начинаетъ отражаться на сербахъ очень печально, а крахъ военныхъ надеждъ произведетъ такой моральный упадокъ, который окажется чуть ли не хуже завоеванія Австріей. Сербы должны были бы воевать, несмотря ни на что. Вѣдь, по нынѣшнимъ условіямъ, въ этомъ одномъ ихъ спасеніе, какъ «національной идеи». Но, правду сказать, они производятъ впечатлѣніе народа, не подготовленнаго не только къ войнѣ, но и къ жизни. Теперь, когда сложныя формы европейскаго буржуазнаго строя врываются къ нимъ со всѣхъ сторонъ съ враждою и захватами, и вооруженный капитализмъ напираетъ на нихъ всею тяжестью своего громаднаго аппарата, они совсѣмъ потеряли голову и мечутся, какъ угорѣлые. Оставляютъ безъ вниманія враждебныя наглядности, которыя и ребенокъ невооруженнымъ глазомъ разсмотритъ, и очень способны совершенно серьезно утѣшаться фантастическими слухами о батальонахъ какихъ-то испанскихъ добровольцевъ, будто бы плывущихъ изъ-за тридевяти земель, чтобы ударить Австріи въ тылъ...

 

Добровольческій вопросъ еще плаваетъ въ воздухѣ. Общество и народъ говорятъ о немъ много, и волонтерское сочувствіе въ Европѣ, — конечно, одна изъ серьезнѣйшихъ и любимыхъ сербскихъ надеждъ. Но надо отдать справедливость государственнымъ людямъ Сербіи: они къ этому дѣлу относятся трезво и осторожно. Еще

 

158

 

 

въ Римѣ г. Брониславъ Субботичъ, по поводу широкихъ добровольческихъ обѣщаній и намѣреній Ричіотти Гарибальди говорилъ мнѣ слова, весьма признательныя, но — довольно скептическія. Между прочимъ, онъ передавалъ мнѣ взглядъ очень крупнаго военнаго авторитета — одинаково какъ писателя и какъ офицера—румынскаго военнаго агента въ Римѣ. Къ сожалѣнію, не могу вспомнить его фамиліи. Кажется, — Вальяску или Больяску? Во всякомъ случаѣ, эти предположительныя фамиліи дадутъ нить, по которой люди, спеціально знакомые съ военною литературою, догадаются, о комъ идетъ рѣчь, а намъ, штатскимъ профанамъ, собственно говоря, все равно, какъ бы этотъ авторитетъ не назывался, лишь бы онъ былъ авторитетъ. Такъ вотъ, Вальяску или Больяску утверждаетъ, будто, по условіямъ современныхъ войнъ, добровольцы могутъ быть полезными только въ томъ случаѣ, если они представляютъ собою массу, вышедшую изъ одной среды, прошедшую одну школу, привычную къ одной дисциплинѣ. Иначе — они скорѣе вредны для арміи, такъ какъ мнимо увеличиваютъ ея кажущуюся силу оптическимъ обманомъ численности, по существу почти что безразличной, если не вовсе нулевой. А въ дѣйствительности-то, добровольческіе кадры лишь обременяютъ бюджетъ арміи огромнымъ количествомъ лишнихъ ртовъ, а на нравахъ регулярныхъ войскъ всегда дурно отзывается «боевой дилетантизмъ» соединенныхъ съ ними добровольческихъ дружинъ и сосѣдство, — непремѣнно и невольно зыбкой — ихъ дисциплины.

 

Здѣшніе военные авторитеты, генералъ Живковичъ (военный министръ) и генералъ Бото Янковичъ (предсѣдатель народной обороны), о боевомъ значеніи добровольцевъ — гораздо лучшаго мнѣнія. Старый опытъ

 

159

 

 

освободительной войны напоминаетъ имъ, что русскіе добровольцы, хотя «пили немножко водки въ Бѣлградѣ», но дрались, какъ львы, въ Алексинацѣ и геройски полегли головами подъ Дюнишемъ. Но — ихъ смущаетъ другое. Какъ и когда придутъ въ Сербію добровольцы, обѣщанные Италіей и ожидаемые изъ Россіи? Если сейчасъ, когда война только возможна и вѣроятна, но не объявлена и даже не рѣшена, то принять добровольческую громаду Сербіи не по силамъ. Она не въ состояніи содержать добровольцевъ въ теченіе мѣсяца или двухъ, покуда, можетъ быть, откроются военныя дѣйствія. Если по объявленіи войны, то — какимъ путемъ проберутся волонтеры въ Сербію? Путь черезъ Салоники турками, по всей вѣроятности, будетъ закрытъ. Абдулъ-Гамидъ, понемногу возвращающій себѣ прежній свой авторитетъ и забирающій младотурокъ въ кулачокъ свой, — нѣжнѣйшій другъ нѣмцевъ и злѣйшій врагъ славянъ. А Хильми-паша—его покорнѣйшій слуга и послушный пріятель. Покуда сербамъ удалось отстоять, — въ инцидентѣ съ пароходомъ «Crimée», — право провезти черезъ Салоники всѣ военные транспорты, уже находящіеся въ пути. Но что касается дальнѣйшаго, — нельзя быть увѣреннымъ въ пропускѣ хотя бы единаго ружья или пачки патроновъ. Если Солунская ж. д. не будетъ обслуживать Сербію во время войны, то положеніе маленькой державы становится очень затруднительнымъ вообще, а добровольческій вопросъ — почти безнадежнымъ. Конечно, для Италіи и, вообще, Западной Европы есть путь черезъ Адріатику и Черногорье, а для Россіи — черезъ Дунай и Болгарію. Но по Адріатическому морю плаваютъ австрійскіе броненосцы, а на Актива, ч глядятъ пушки Спиццы. Подъ носомъ у этихъ сторожей возможно перебросить съ Аппенинскаго

 

160

 

 

полуострова на Балканскій 200—300 человѣкъ, но не 20.000, какъ обѣщали Ричіоти Гарибальди, Пьетро Кіеза и Микели. Кромѣ того, когда я говорилъ съ генераломъ Бото Янковичемъ объ одной крупной добровольческой возможности, которую осуществлять пришлось бы при закрытіи солунскаго порта, черезъ Черную Гору, — предсѣдатель народной обороны поставилъ мнѣ вѣское возраженіе:

 

— А вы увѣрены, что Черногорія въ состояніи прокормить подобную экспедицію въ теченіе хотя бы недѣли?

 

Нѣтъ, я совсѣмъ въ этомъ не увѣренъ. Гдѣ не хватаетъ пищи на самихъ себя, тамъ всякій добавочный ротъ, хотя бы и рабочій, — въ тягость. Въ концѣ-концовъ, вопросъ добровольческій приходится резюмировать такъ: волонтеры Сербіи очень нужны, и желаетъ ихъ она весьма, но въ данный моментъ она въ силахъ принять только такихъ волонтеровъ, которые пріѣдутъ въ страну сами, на собственный счетъ, и, до начала военныхъ дѣйствій, просуществуютъ гдѣ-нибудь, въ Бѣлградѣ, или въ Нишѣ ли, въ Чупріи ли, своими собственными средствами. Единственное, что Сербія можетъ предоставить имъ, это —красивую боевую смерть. Жить надо на свой страхъ и рискъ — и, при томъ, безъ всякаго кредита. Чѣмъ-чѣмъ другимъ, а этимъ благомъ Бѣлградъ не славенъ.

 

— Видите ли, — сказалъ мнѣ г. Бото Янковичъ, — я укажу вамъ совершенно откровенно, когда и на что понадобятся намъ добровольцы изъ Россіи и другихъ земель. Въ то время, какъ Австрія усиленно мобилизуетъ свои войска, мы не дѣлаемъ для мобилизаціи ни шага. Не можемъ дѣлать. Мы то и дѣло получаемъ дипломатическіе совѣты и внушенія противъ мобилизаціи.

 

161

 

 

Подождите! Не вызывайте! Не раздражайте! И такъ далѣе. Ждать, не вызывать, не раздражать — прекрасно, но не наканунѣ войны. Если австрійцы начнутъ войну прежде, чѣмъ мы успѣемъ мобилизоваться, — это обойдется намъ въ 15—25,000 человѣкъ, убылыхъ изъ рядовъ, при первыхъ же нашихъ шагахъ. Русско-европейская дипломатія, налагая оковы на нашу мобилизацію, заранѣе обрекаетъ на напрасную смерть 15—25,000 сербовъ, которые падутъ, такъ сказать, подготовительною жертвою, во искупленіе нашего послушанія. Мы этотъ расходъ человѣческихъ жизней такъ ужъ и занесли въ книги наши, готовы къ нему. Но намъ не такъ легко пополнять убыль въ рядахъ своихъ, какъ австрійцамъ. Такъ вотъ, если бы на убылое-то мѣсто имѣли мы приближающійся добровольческій запасъ, — это было бы превосходно!

 

Покуда, добровольцевъ въ Сербіи приходится считать единицами. Но есть слухи и зыбкія извѣстія, будто правительство не допускаетъ ихъ покуда въ Бѣлградъ,— чтобы не вызвать преждевременныхъ протестовъ со стороны Австріи по адресу державъ, изъ которыхъ прибываютъ добровольцы. Въ Нишѣ, Крагуевацѣ и Чупріи ихъ много больше. Вчера и третьяго дня весь городъ говорилъ о двухстахъ казачьихъ офицерахъ, будто бы пріѣхавшихъ черезъ Салоники и спрятанныхъ правительствомъ въ Нишѣ. Боюсь, что эти 200 казачьихъ офицеровъ выросли изъ 15 казаковъ, прибытіе которыхъ я, дѣйствительно, могу засвидѣтельствовать, такъ какъ нечаянно узналъ о немъ изъ источника несомнѣнной достовѣрности. По пути изъ Салоникъ въ Бѣлградъ, на сербски границѣ, въ Пистовацѣ, была такая таможенно-полицейская суетня, что даже я, привычный къ путешествіямъ странникъ, растерялся въ пестротѣ лицъ, одеждъ и криковъ. Наконецъ, вижу: возвышается надъ толпою

 

162

 

 

громадная фигура проводника нашего турецкаго поѣзда. Ярко выраженный славянскій типъ. Спутникъ мой, итальянецъ, тоже служащій турецкий желѣзной дороги, привѣтствуетъ его и называетъ фамиліей, которая можетъ быть только русскою или болгарскою. Оказывается, —русскій: уже 20 лѣтъ служитъ по балканскимъ желѣзнымъ дорогамъ. Я обратился къ нему съ просьбою вывести меня изъ разныхъ затрудненій — по части паспорта и таможни, что онъ, съ большою любезностью, и исполнилъ. Потомъ спрашиваетъ:

 

— А вы что же отстали отъ компаніи? Ваши еще третьяго дня проѣхали.

— Какіе наши?

— Русскіе, на сербскую войну.

 

Оказывается, — по моей тужуркѣ, — онъ заподозрѣлъ во мнѣ добровольца.

 

— Какъ же! Пятнадцать человѣкъ... казаки! Съ моимъ поѣздомъ шли. Веселые. Все пѣли.

 

Такъ что фактъ — внѣ сомнѣнія. Но въ Бѣлградѣ напрасно искали мы этихъ казаковъ. Очевидно, до столицы ихъ и впрямь не довезли, а держатъ, какъ нѣкій секретъ полишинеля, въ Нишѣ.

 

 

IV.

 

— Но, вѣдь, представленіе Россіи ясно?

— Да.

— Отвѣтъ Сербіи ясенъ?

— Да.

— А вы, все-таки, настаиваете, что будетъ война?

— Не я настаиваю, — настаиваетъ «Нѣкто въ сѣромъ», готовый дунуть на свѣчу свою, чтобы, въ пламени ея, погасить десятки тысячъ жизней.

 

163

 

 

Что мнѣ сейчасъ въ томъ, какимъ вьюномъ закрутится и изогнется г. Извольскій, какъ расплющится онъ въ безличную плоскость между германскимъ молотомъ и славянскою наковальнею, въ какой мѣрѣ и надолго ли удастся ему сохранить дипломатическую невинность при весьма сомнительномъ пріобрѣтеніи такового же капитала? Что въ томъ, что какому-нибудь г. Миловановичу, только что субсидированному отъ скупщины полумилліоннымъ безконтрольнымъ кредитомъ, война столь же не на руку, какъ единственному милліонеру-капиталисту Черногорья, князю Николаю Петровичу Негошу? Что въ томъ, если, можетъ быть, даже въ самой Вѣнѣ, за все болѣе и болѣе воинственными словами, чувствуется значительное пониженіе энергіи боевыхъ дѣлъ, и, быть можетъ, самъ графъ Эренталь уже морщится, съ основательнымъ сомнѣніемъ:

 

— Не далеко ли зашли?

 

— Вопросъ войны сейчасъ въ томъ фазисѣ, когда рѣшаютъ его не личности, какъ бы онѣ талантливы ни были, не государственныя учрежденія и довѣренные чины, какъ бы высоко они ни титуловались, но — инстинктъ народный.

 

Такъ обстоитъ дѣло сейчасъ между сербскимъ народомъ и напирающимъ на него съ сѣвера германизмомъ. Между ними — узенькія ленточки Дуная и Савы. Перешагнетъ австріецъ ленточки эти, и сербу податься некуда. Онъ припертъ въ послѣдній свой уголъ. И, въ углу своемъ, долженъ либо отстоять себя, либо умереть.

 

Великому переселенію народовъ минуло полторы тысячи лѣтъ, а вѣдь оно до сихъ поръ не кончено. Силы германизма до сихъ поръ не исчерпаны и лѣзутъ за предѣлы историческихъ территорій своихъ, точно опара изъ дежи, распространяясь по линіямъ наименьшаго

 

164

 

 

сопротивленія. Территоріально германизмъ дошелъ дэ своихъ естественныхъ границъ. Почти дошелъ, потому что Австрія и Германія суть разные политическіе термины, обращаемые на едино» по существу и расовому тождеству тѣло. Чтобы сдѣлаться хозяиномъ Европы, германизму не достаетъ одной могучей силы: моря, достойнаго его распространенія и производительныхъ средствъ. Кильскимъ каналомъ такого моря не добудешь. Подобно древнимъ Одоакрамъ, Аларихамъ, Теодорихамъ, вожди германизма обращаютъ взоры свои на югъ, и опять-таки линія наименьшаго сопротивленія указываетъ имъ дорогу на Адріатику и Эгейское море. Первая съ Тріестомъ и Фіуме на сѣверѣ, съ Бокка ди-Каттаро и Спиццею на половинѣ своего протяженія — почти уже австрійское озеро. Отъ Эгейскаго моря Австрію —до послѣднихъ событій — отдѣляло 11 часовъ желѣзнодорожнаго пути. Если комедія съ эвакуаціей Ново-Базарскаго санджака будетъ доведена до финала, то прибавится еще часовъ пятокъ. Шагъ назадъ для прыжка шаговъ на десять впередъ, — въ упоръ къ Салоникамъ.

 

Южное море, Средиземное море, — во что бы то ни стало! Таковъ девизъ, таковъ инстинктъ германскаго имперіализма. Но путь къ морю загороженъ славянскими слоями. Германецъ рушитъ слой за слоемъ, захватываетъ подъ клеймо свое перегородку за перегородкою, славянство либо подчиняется, либо пятится. Наконецъ, пятиться больше некуда: — въ равнинѣ — швабъ, мы — на горѣ, а за горою и подъ горою — море.

 

— Развѣ это страна? Развѣ можно здѣсь жить? — звучитъ мнѣ изъ Черногоріи нервный голосъ г. Славы Ромодановича, «начелника» министерства иностранныхъ дѣлъ, т. е., по нашему, товарища министра. Вѣдь, вы же

 

165

 

 

проѣзжали горами нашими. Развѣ — путемъ нормальнаго экономическаго процесса можетъ быть создано подобное государство? Насъ загнала сюда турецкая неволя. Мы унесли отъ турокъ свободу нашу въ скалы, которыя никому не завидны. Первозданные камни мы обратили въ крѣпость. Не терпитъ человѣкъ сосѣдства, въ которомъ другой человѣкъ свободенъ. Столѣтіями дрались мы здѣсь за свою свободу, за независимость сербскаго народа. Всѣхъ сербовъ подчинили себѣ турки либо швабы, — одни мы устояли и отстояли волю свою. Но что же дальше? Свобода — съ нами, но — гдѣ жизнь? Воевать, биться здѣсь можно, а жить нельзя. Чѣмъ лучше боевая позиція, тѣмъ меньше она годится для мирной жизни народа. Лагерь не можетъ быть государствомъ, крѣпость не можетъ быть страною, гарнизонъ не можетъ быть народомъ. Осадное положеніе замѣняетъ намъ бытъ, военныя реляціи — вотъ наша исторія!

 

Именно: въ равнинѣ — врагъ, мы — на скалѣ, за скалою — море... Пощады не жди, а отступить некуда.

 

Сербія — и въ лучшемъ, и въ худшемъ положеніи, чѣмъ Черногорія. То и другое зависитъ отъ того условія, что ей—есть, что терять. У Черногоріи нѣтъ ничего, кромѣ ея свободы. У Сербіи есть выборъ между извѣстными ограниченіями свободы и сохраненіемъ довольно крупныхъ матеріальныхъ благъ. Для черногорца начать войну, значитъ, снять ружье со стѣны въ убогой хижинѣ и стать на стражу въ пограничные, заоблачные снѣга. Для серба изъ королевства начать войну — значитъ, предварительно обречь на гибель сложную цвѣтущую культуру, съ прекрасными городами, разорить богатое земледѣліе, расточить огромныя сельскія хозяйства.

 

— По первому знаку изъ Сербіи, мы бросимся на Каттаро

 

166

 

 

и Мостаръ! — спокойно и рѣшительно говоритъ задумчивый, твердо увѣренный въ судьбѣ своей, черногорецъ.

 

Знака изъ Сербіи нѣтъ... Сербія, съ болѣзненною страстностью, хватается за каждую соломинку, которую протягиваютъ ей державы, чтобы сохранить миръ и не утонуть въ крови грядущей войны. И, когда смотришь изъ окна на золотой въ закатѣ красиваго мартовскаго дня Бѣлградъ, понимаешь, что не такъ-то легко подать ей роковой знакъ этотъ. Прежде, чѣмъ раздастся первый пушечный выстрѣлъ, весь буржуазный укладъ, нажитый Сербіей съ 1904 года, долженъ будетъ собрать скарбъ свой и покинуть дунайскую полосу, отступить, подъ прикрытіемъ орудій и штыковъ — въ глубину страны, за горныя позиціи. Питомцамъ австрійской цивилизаціи, въ борьбѣ съ ея воинствующими силами, выпадаетъ доля попятиться чуть не на пятьсотъ лѣтъ, къ той грозной вооруженной старинѣ, среди неприступныхъ голыхъ скалъ, которой единственнымъ живымъ обломкомъ уцѣлѣла покуда, «не имѣющая чего терять», Черногорія... И опять, словно съ вѣтромъ далекихъ, снѣгами нахмуренныхъ, горъ, доносится голосъ Славы Ромодановича.

 

— Ждать, ждать... Да, развѣ вы не видите, что намъ нельзя ждать? Нѣтъ больше терпѣнія. Послѣдній часъ нашъ пришелъ. Еще нѣсколько лѣтъ, и Черногорія опустѣетъ либо отъ голоднаго мора, либо отъ эмиграціи. Это — бичъ, моровое повѣтріе славянскихъ земель. А что подѣлаешь? Не голодною же смертью погибать цѣлому народу. Сейчасъ рядомъ съ нами — Боснія, Герцеговина. Онѣ — подъ нѣмецкимъ игомъ, но, покуда, славянскія земли. Почемъ знать, что будетъ съ ними черезъ десять лѣтъ подъ опустошающимъ вліяніемъ эмигpаціи, подъ наплывомъ и давленіемъ германскихъ колонистовъ? Мы останемся одни на скалахъ своихъ,

 

167

 

 

какъ орлы на гнѣздахъ.... Хорошо ждать тѣмъ, кому есть чего ждать. Намъ настоящее еще можетъ сказать коечто. Будущее — ничего. Мы осуждены на государственную смерть. Да будетъ такъ! Встрѣтимъ ее съ ружьемъ въ рукахъ, въ битвахъ за свободу свою и братьевъ своихъ. Это — больше въ духѣ и національнаго характера, и всей исторіи черногорцевъ, чѣмъ медленное издыханіе въ голодныхъ мукахъ. Пусть видитъ міръ, кто были мы, черногорцы! Пусть знаетъ и учится, какая великая сила —народъ, доведенный до отчаянія и обрекшійся на смерть!

 

— Знаете ли, — говорилъ мнѣ товарищъ мой, Ал. Моисеевъ, взволнованный, растроганный, возвратясь съ этого потрясающаго «интервью», — знаете ли, прекрасенъ онъ былъ, произнося слова эти... Ничего похожаго на обычныя общія министерскія фразы... Да и вся обстановка министерства этого удивлена... Какая-то студенческая коморка, печка желѣзная, на печкѣ грѣется чайникъ съ водою для господина министра... Самъ онъ — совсѣмъ молодой человѣкъ, черты лица — тонкія, одухотворенныя... Говоритъ о смерти — хоть бы голосъ дрогнулъ, хоть бы тонъ повысилъ. Никакой оперы! Точно о водопроводѣ...

 

Вотъ уже третій день я въ Сербіи, два дня въ Бѣлградѣ, но покуда здѣсь подобныя рѣчи и, въ особенности, интонацію приходится мнѣ слышать только въ народѣ и въ тѣхъ слояхъ интеллигенціи и мелкой буржуазіи, которые не успѣли позабыть, какъ они были народомъ, чувствуютъ свою съ нимъ органическую связь и живутъ біеніемъ одного пульса. Отъ высшей бюрократіи Бѣлграда и крупной буржуазіи несетъ нестерпимымъ духомъ канцелярской дипломатіи, необычайно самодовольной, что она «какъ во всѣхъ Европахъ и въ самыхъ

 

168

 

 

лучшихъ домахъ». Только здѣсь я понялъ, насколько геніально и ужасно, въ простотѣ своей, описалъ Толстой въ «Войнѣ и Мирѣ» пустоту общества Петербурга и Москвы — наканунѣ Отечественной войны и движенія войскъ Наполеона внутрь Россіи. Потому что Бѣлградъ сейчасъ—это именно Москва ростопчинскихъ афишекъ, краснорѣчивая, но готовящая подводы, чтобы спасаться къ Троицѣ либо Коломнѣ. Сходство тѣмъ ярче, что современный Бѣлградъ, по благоустройству, — если исключить электричество — врядъ ли многимъ лучше ростопчинской Москвы.

 

За то народъ чутокъ и прекрасенъ. Нервны и страстны всѣ, близкіе къ нему, слои. Очень хорошо и красиво держатъ себя военные. Сегодня я видѣлся и обмѣнялся мыслями, по крайней мѣрѣ, съ тремя десятками разнороднѣйшихъ господъ, отъ предсѣдателя скупщины, г. Любы Іовановича, до уличнаго газетчика и фаэтонщика включительно. Сижу въ изнеможеніи, приводя въ порядокъ впечатлѣнія и память. Стучатъ. Входитъ товарищъ Викторовъ. На немъ, отъ усталости, тоже лица нѣтъ. Онъ успѣлъ переговорить съ тремя учителями гимназіи, съ пятью офицерами, съ чиновниками министерства иностранныхъ дѣлъ, съ редакторомъ офиціозной газеты, съ четникомъ, участвующимъ въ народномъ ополченіи, и съ кельнеромъ въ трактирѣ;...

 

— Ну, и что же?

 

— Повсюду одна пѣсня: всѣ предаютъ несчастную Сербію! И великая Россія, въ которую мы вѣрили, и великій коалиціонный кабинетъ, на который мы возлагали столько патріотическихъ надеждъ.

 

Офицеры и четники при этомъ заявляютъ, что, если правительство будетъ тянуть свою двусмысленную игру, то —весьма скоро — оно очутится въ самомъ щекотливомъ

 

169

 

 

положеніи. Потому что громадное большинство военныхъ, — а въ Сербіи они привыкли распоряжаться судьбами государства! — условились, чтобы, — въ случаѣ дальнѣйшихъ уступокъ и промедленій со стороны «великаго народнаго кабинета» и задирающихъ вызововъ съ австрійской стороны, — начать дѣйствія на свой собственный страхъ и рискъ, безъ согласія правительства. Такъ какъ говорятъ это люди, украшенные бѣлыми крестами, мрачно напоминающими о майской трагедіи 1903 года, то угроза пронунціамента принимаетъ въ устахъ ихъ особенную выразительность.

 

Вопросъ о боевой готовности Сербіи я предлагалъ всѣмъ, сколько-нибудь причастнымъ къ политическому и военному распорядку королевства, собесѣдникамъ своимъ. Въ томъ числѣ, г. Пашичу, упомянутому уже предсѣдателю скупщины, г. Любѣ Іовановичу и генералу Бото Янковичу, главѣ народной обороны. Отвѣты ихъ звучали не хвастовски, но очень единодушно.

 

— Даже будучи покинута Россіей и всѣми державами, Сербія въ состояніи выдержать четыре мѣсяца, даже пять мѣсяцевъ борьбы въ одиночку. На побѣду никто не разсчитываетъ, но выстоять мы сможемъ. А зрѣлище четырехмѣсячной героической борьбы внутри Европы не можетъ безслѣдно пройти въ общественномъ мнѣніи сочувствующихъ намъ европейскихъ народовъ. Трансвааль волновалъ всю Европу изъ-за тридевяти земель, тридесятаго царства. А мы — въ двухъ съ половиною суткахъ ѣзды отъ Парижа, Петербурга, Рима, въ трехъ суткахъ отъ Лондона. Солдаты наши превосходны и дешевы. Они люди изъ народа, мужики въ шинеляхъ сохранившіе всю воздержность и умѣренность сельскихъ потребностей. Можетъ быть, нигдѣ въ Европѣ прокормъ солдата не обходится такъ дешево, какъ въ Сербіи. Все

 

170

 

 

это — горцы, которыхъ нуждами военной страды не удивишь. Они желаютъ драться, потому что ненависть къ швабу, инстинктъ самосохраненія, вспыхнули, предъ лицомъ австрійскаго захвата, съ неслыханною силою. Война будетъ популярна и безтрепетна въ жертвахъ. Правительству и генералитету приходится сейчасъ употреблять всѣ силы, все вліяніе своего авторитета, чтобы сдерживать азартъ низшихъ чиновъ и младшаго офицерства. Что касается вооруженія, то артиллерія наша въ прекрасномъ порядкѣ. Мы испытываемъ еще нѣкоторую нужду въ скорострѣльныхъ ружьяхъ. Не мѣшало бы имѣть ихъ побольше. Но надѣемся, что, если австрійцы дадутъ намъ недѣли три срока, то, и въ этомъ отношеніи, мы успѣемъ поправиться. Словомъ, насколько Сербія вообще можетъ быть готова къ войнѣ съ Австріей, она уже готова. Готовѣе она быть не можетъ. Слѣдовательно, рѣшающимъ момен омъ войны явится не готовность Сербіи, но готовность державъ, на покровительство и союзъ которыхъ она имѣетъ право разсчитывать и, безъ благословенія которыхъ вступать въ войну, съ ея стороны, будетъ безсмысленнымъ самоубійствомъ.

 

То есть — боевая готовность Россіи и финансовое попустительство Франціи. Пресловутое русское представленіе и зыбкій сербскій отвѣтъ на него до сихъ поръ жуются и пережевываются Бѣлградомъ на всѣ лады. Только завтра, по всей вѣроятности, жвачка эта смѣнится новою, такъ какъ Фергачъ вноситъ новую вѣнскую ноту — весьма надменнаго тона, съ предложеніемъ Сербіи полной моральной капитуляціи и разоруженія. Иначе-де Австрія, во-первыхъ, умываетъ руки, яко неповинная въ имѣющей пролиться крови, а, во-вторыхъ, пока что, откажется отъ внесенія въ парламентъ вопроса о новомъ австро-сербскомъ договорѣ. Это равносильно

 

171

 

 

объявленію таможенной войны, за которою, какъ за первымъ предостереженіемъ, должна послѣдовать и настоящая.

 

Къ моему большому удивленію, таможенная война съ Австріей и закрытіе ею дунайской границы сербовъ пугаетъ очень мало. А въ Салоникахъ консулъ сербскій, г. Лотичъ, даже увѣрялъ меня, что это будетъ къ лучшему. Всѣ въ одинъ голосъ повторяютъ:

 

— Закрытіе границы для Австріи еще болѣе невыгодно, чѣмъ для Сербіи. Мы уже выдержали однажды таможенную войну съ Австріей и вышли изъ нея побѣдителями. А сейчасъ мы лучше подготовлены къ экономическому поединку. У насъ есть Дунай и дружественная Румынія. У насъ есть выходъ на Салоники. Имѣемъ путь черезъ Болгарію. Къ нашимъ услугамъ рынки Египта, южной Италіи, генуэзскій портъ.

 

— Да, но говорятъ, будто доставка одного быка въ Геную обходится вамъ, отъ Салоникъ, въ 70 франковъ?

 

— Нѣтъ, это было на первыхъ порахъ, покуда не возникла конкуренція пароходныхъ компаній, схватившихся теперь за нашъ вывозъ, какъ за золотое руно. Сейчасъ — всего — 23, иногда 25 франковъ. Свинья — 15, 17 франковъ... Непріятная сторона этого экспорта — узкая страховка. Пароходныя компаній страхуютъ товаръ только противъ аварій. Между тѣмъ, скотъ, во множествѣ, гибнетъ просто отъ условій морского пути. Въ особенности, свиньи. Онѣ страдаютъ отъ качки такъ же, какъ человѣкъ, и пропадаютъ отъ морской болѣзни. Либо — послѣ шторма — оказываются съ переломанными ногами.

 

Г. Пашичъ говорилъ мнѣ: .

 

— Ужасъ закрытія границы для нашего живого скота остался въ прошломъ. Теперь у насъ превосходныя бойни,

 

172

 

 

усовершенствованныя консервныя фабрики. Мы вывозимъ сто двадцать, сто пятьдесятъ тысячъ воловъ въ. годъ. А превратить въ мясо и послать ихъ въ такомъ видѣ куда угодно мы въ состояніи хоть триста тысячъ. Паденіе цѣнъ вознаграждается разницею тарифа.

 

Г. Люба Іовановичъ относится къ перспективамъ неминуемой таможенной войны съ тою же почти презрительной легкостью, но оговаривается, что только до осени. Осенью закрытая австрійская граница можетъ оставить на рукахъ у сербовъ сборъ фруктовъ и, главнымъ образомъ, черносливъ, вывозъ котораго образуетъ одну изъ доходнѣйшихъ статей сербскаго бюджета.

 

— И вотъ тутъ намъ приходится жаловаться на Россію. Она упорно не хочетъ имѣть съ нами тарифнаго договора. Мы имѣемъ договоры со всѣми государствами, даже съ Испаніей, кромѣ Россіи. Если бы у насъ быль,, тарифный договоръ съ Россіей, то мы бы и не поморщились отъ австрійской репрессіи. Наша слива поплыла было Дунаю на ваши южные рынки, и единственнымъ результатомъ австрійской таможенной войны было бы то, что у насъ возросъ бы сбытъ чернослива, а у васъ втрое или вчетверо упала бы цѣна на него, и, слѣдовательно, поднялось его употребленіе, онъ и войдетъ въ народъ. Но тарифнаго договора съ Россіей нѣтъ, и мы, съ черносливомъ нашимъ, оказываемся въ очень затруднительномъ положеніи, изъ котораго выйти не такъ-то легко.

 

Когда-то на дунайскомъ пароходѣ, доброволецъ, встрѣченный Глѣбомъ Успенскимъ, выражалъ ему свое глубокое недоумѣніе по тому случаю, что—шелъ за славянъ сражаться, а выходитъ такъ, будто сражался за то, чтобы нѣмецъ дешевую ветчину ѣлъ. Теперь оказывается, что въ этой удивительной странѣ casusbi belli не только

 

173

 

 

хрюкаютъ подъ дубами вѣковыми, но и рдѣютъ „малиновою сливою подъ тѣнью сладостной зеленаго листа".

 

Салоники—главная звѣзда сербскихъ надеждъ. Конечно, нѣтъ никакого основанія предполагать, чтобы надежды эти потерпѣли крушеніе въ мирной своей части. Для сербскаго вывоза — скота, зерна, плодовъ, кожъ, — солунскій портъ всегда останется широко открытымъ. Но какъ разъ сейчасъ повисъ въ воздухѣ опасный для Сербіи вопросъ: допуститъ ли Турція дальнѣйшее слѣдованіе черезъ Салоники сербскихъ военныхъ припасовъ, оружія, добровольцевъ? До послѣдняго времени все въ этомъ отношеніи шло ладно. Младотурки прозрачно мирволили сербамъ. Пропустили множество оружія, пушекъ, 40 вагоновъ военныхъ припасовъ. Все это, на протяженіи турецкой желѣзно дорожной линіи, слѣдовало подъ дружескимъ прикрытіемъ турецкихъ солдатъ, очень хорошо знавшихъ, какой секретъ они охраняютъ. По дорогѣ изъ Солуня въ Бѣлградъ я-таки навелъ на этотъ счетъ справки. И вдругъ—что-то лопнуло въ сербско-турецкой идилліи. Возникаетъ,—конечно, подъ давленіемъ австрійскаго шпіонажа,—исторія съ пароходомъ „Crimée“. Правда, въ задержкѣ этого парохода сербы отчасти сами виноваты, такъ какъ онъ оказался перегруженнымъ сверхъ условія: вмѣсто 907 ящиковъ съ оружіемъ на немъ оказалось ихъ 1.155. То же самое повторилось и съ динамитомъ. Турокъ пугала уже масса въ 15 тоннъ, а сербы привезли 30. Турки пришли въ ужасъ. Ну, пятнадцать тоннъ—хорошо, для австрійцевъ. А другія-то пятнадцать для кого? Для насъ, что ли?

 

Но, какими бы „смягчающими обстоятельствами" ни окружали исторіи съ „Crimée" даже сами, какъ-то ею сконфуженные, сербы, она симптоматична. Чувствуется

 

174

 

 

въ воздухѣ, что Константинополь взвѣсилъ на вѣсахъ выгоды дружбы австрійской или славянской—и выбралъ Австрію. Любопытный вещи приходится слышать по этому поводу. Сербы разсматриваютъ внезапный переломъ турецкихъ симпатій не какъ простую измѣну, что ли, со стороны младотурецкаго правительства, но какъ очень печальный символъ, что пѣсенка самихъ младотурокъ-то уже близится къ концу и скоро будетъ спѣта.

 

— Смотрите,—говорятъ старики-дипломаты,—Хильми-паша, заклятый старинный врагъ нѣмцевъ, долженъ демонстративно расшаркиваться передъ австрійскимъ и германскимъ правительствами... Развѣ это его дипломатія? Развѣ это политика младотурокъ? Развѣ не странна самая поспѣшность, съ которой онъ, едва пришелъ къ власти, покончилъ австро-турецкій счетъ по аннексіи? Это—не его иниціатива. Тутъ онъ—только орудіе кое-кого посильнѣе. Пружина надавлена изъ Берлина, а черезъ кого,—понятно. Одинъ, вѣдь, властный германофилъ-то во всей Турціи. Это—старый султанъ Абдулъ-Гамидъ осмотрѣлся, успокоился, зашевелился и начинаетъ показывать когти и рожки. Хильми-паша—большой человѣкъ, но Абдулъ-Гамидъ всегда умѣлъ забрать его въ пріятельскій кулакъ свой и мять его волю, какъ тѣсто, въ какую угодно форму. Внѣшняя перемѣна турецкой политической погоды грозитъ Турціи большою внутренней реакціей...

 

Черногорцы разсуждаютъ не такъ дальновидно. Они, просто, повторяютъ старый стихъ великаго поэта своего, владыки Петра Негоша:

 

— Не вѣрь женщинѣ, когда она плачетъ, не вѣрь купцу, когда онъ смѣется. Турку—не вѣрь никогда.

 

175

 

 

 

V.

Бѣлградъ, 1909. III. 23.

 

Я уже писалъ вамъ, что предсѣдатель скупштины, г. Люба Іовановичъ, характеризовалъ мнѣ сербское народное собраніе, какъ сплоченную патріотическую массу, единодушно готовую къ войнѣ и войны требующую. Опредѣленіе это, въ общемъ, не вовсе несправедливо, но требуетъ подраздѣленій, деталей и оговорокъ.

 

Настоящая сербская скупштина—политическое явленіе, весьма необыкновенное въ парламентской исторіи. Это—парламентъ безъ оппозиціи. Съ тѣхъ поръ, какъ правительство осуществляется коалиціоннымъ кабинетомъ, объединившимъ лидеровъ всѣхъ партій, стало некому и не для чего оппонировать. Палата превратилась въ семейное совѣщаніе фракцій; всѣ устроились по душамъ. Нельзя же считать оппозиціей единственнаго въ скупштинѣ представителя соціалистовъ! Онъ, впрочемъ, у нихъ молодецъ — и одинъ въ полѣ воинъ. На дняхъ былъ даже поколоченъ. Соціалисты устроили по этому торжественному случаю митингъ негодованія. Lincident est clos. На сербское соціалистическое движеніе еще нельзя смотрѣть серьезно. Оно—копія, а не оригиналъ. Фабричная промышленность здѣшняя едва въ зародышѣ, а крестьянинъ сербскій богатъ и патріархаленъ. Процессъ пролетаризаціи далекъ отъ этой страны. Такъ что соціализмъ въ ней, покуда, не практическая сила настоящаго, но лишь теоретическое воспріятіе—для будущаго. Научный соціализмъ, конечно, дѣлаетъ въ Сербіи большіе успѣхи. Самая яркая звѣзда бѣлградскаго университета, геологъ, географъ и цолитическіи писатель, проф. Цвіичъ — типическій катедеръ-соціалистъ изъ умѣренныхъ.

 

Итакъ, обратимся къ анализу скупштины.

 

176

 

 

Еще недавно, приступая къ анализу этому, пришлось бы строить его въ четыре угла: что думаютъ напредняки съ Новаковичемъ? старые радикалы съ Пашичемъ? новые радикалы съ Миловановичемъ? либералы съ Рибарацомъ? Вопросъ о войнѣ смѣшалъ эти шашки. Предъ лицомъ австрійской угрозы скупштина перестроилась междупартійно изъ четырехугольника въ треугольникъ. Углы послѣдняго еще не получили названій, можетъ быть, такъ и останутся безыменными. Но, въ цѣломъ рядѣ бесѣдъ нашихъ съ наиболѣе вліятельными депутатами скупштины, троичное дѣленіе ея выяснилось для насъ совершенно опредѣленно и отчетливо.

 

Первая группа представляетъ собою категорію рѣзко недовольныхъ, партію войны во что бы то ни стало. Она очень немногочисленна. Выдающійся представитель ея, полковникъ Петръ Мишичъ, сыгравшій крупную роль въ заговорѣ противъ послѣдняго Обреновича, выступилъ на-дняхъ въ скупштинѣ съ запросомъ къ правительству, почему оно мѣшкаетъ съ мобилизаціей. Онъ тѣмъ и началъ запросъ свой, что заявилъ:

 

— Насъ очень мало!

 

Сегодня, въ то время, какъ я пишу эти строки, въ скупштинѣ, должно быть, очень бурно и жарко: Новаковичъ отвѣчаетъ на запросъ Мишича.

 

Единомышленники Мишича настаиваютъ на немедленной мобилизаціи, на прекращеніи всякихъ переговоровъ съ державами и требуютъ начала военныхъ дѣйствій, хотя бы—на панъ или пропалъ. Преобладаютъ въ группѣ этой представители пограничныхъ областей, наиболѣе заинтересованныхъ въ босно-герцеговинскомъ вопросѣ: крестьяне съ Дрина, военные и военными вдохновляемые. Малочисленность непримиримой партіи не мѣшаетъ ей быть очень важною и вѣскою. Собственно-то говоря,

 

177

 

 

вѣдь, эта кучка людей лишь имѣетъ смѣлость говорить вслухъ то, что, про себя, думаетъ весь Бѣлградъ. Они— enfants terribles палаты, нежелающіе считатся съ дипломатическомъ этикетомъ и неумолимо ставящіе точки на і. Конечно, тутъ не безъ военной авантюры, не безъ наполеонизма и мегаломаніи. Но основная сила партіи—въ томъ, что голосъ ея звучитъ воплемъ оскорбленной народной гордости, призывомъ Сербіи къ самостоятельному хозяйству въ своемъ собственномъ домѣ, помимо опротивѣвшихъ рѣшительно всей Сербіи европейскихъ опекуновъ, кто бы они ни были, гдѣ бы ни обитали: на латинскомъ Западѣ, германскомъ Сѣверѣ или русскомъ Востокѣ.

 

Вторую категорію представителей мой товарищъ Викторовъ удачно прозвалъ группою „покорившихся пессимистовъ". Это—люди, совершенно обезкураженные г. Извольскимъ. Русскія представленія выбили ихъ изъ колеи. Они растерялись и повѣсили носы. Теперь ихъ точка зрѣнія такая.

 

— Если державы, даже наиболѣе расположенныя къ Сербіи, боятся оказать ей, въ спорѣ съ Австро-Венгріей, открытую помощь и поддержку, то, стало быть, „швабъ" забралъ въ Европѣ настолько огромную силу, что буквально превратился въ „рожонъ, противу его же не можно прати". Передъ германскою силою спасовало единеніе Англіи, Франціи и Россіи. Если это такъ, если побѣдная сила съ такою очевидностью оказывается на сторонѣ швабовъ, то намъ, сербамъ, нечего и думать о борьбѣ съ этою неодолимою мощью. Ринувшись въ бой, мы въ немъ оставимъ и потеряемъ все—включительно до своей самостоятельности и объединительныхъ надеждъ сербскаго народа. Итакъ,—повторяемъ: если уже даже великія державы не въ состояніи противиться напору

 

178

 

 

шваба, то намъ, подъ напоромъ этимъ, не остается ничего другого, какъ пойти на требуемыя отъ насъ уступки—испить чашу униженія до конца и тѣмъ спасти себя отъ конечнаго разгрома. А впредь—считаться въ интересахъ своихъ уже не съ великими державами, но со швабомъ. Потому что обстоятельства выяснили, что мы зависимъ отъ него несравненно больше, чѣмъ отъ великихъ державъ.

 

Подъ покровительствомъ замиренной швабской силы Сербія, быть можетъ, найдетъ пути, изыщетъ средства, чтобы внутренне развиваться и преуспѣвать.

 

 

Бѣлградъ. 1909. III. 23.

 

Въ другомъ изданіи я писалъ уже, что въ Сербіи существуетъ, если не группа, то кучка — такъ сказать — «враждебныхъ сторонниковъ» Австріи. По ихъ мнѣнію, если Сербія будетъ поглощена Австріей, то даже этой возможности не слѣдуетъ бояться. Австрія, въ захватѣ Сербіи, получитъ только новый революціонный очагъ, огромнѣйшій и вліятельнѣйшій всѣхъ прежнихъ. А всѣ сербы — отъ Враньи до Баната и Бачки, отъ Пирота до Дубровника — сербы, хорваты, боснійцы, герцеговинцы и пр. — окажутся объединенными въ лонѣ общей политической и экономической системы и будутъ сообща завоевывать себѣ новую государственность. Идея эта вслухъ — непопулярна, такъ какъ предлагаетъ первый шагъ, возмутительный для народнаго самолюбія. Но, къ сожалѣнію и — подчеркиваю — къ большой и непоправимой угрозѣ противъ русскаго вліянія на Балканахъ, — я уже неоднократно убѣждался, что обдумываютъ здѣсь подобныя возможности гораздо чаще, чѣмъ о нихъ говорятъ.

 

Третья категорія слагается, — наоборотъ, — изъ

 

179

 

 

покорившихся оптимистовъ. По ихъ мнѣнію, трудное время, переживаемое Сербіей, отнюдь не является въ сербскомъ національномъ вопросѣ моментомъ рѣшающимъ или даже критическимъ. Вопросы не стоятъ на мѣстѣ, неизмѣнные и неподвижные, но имѣютъ свои фазы. Та фаза, въ которую вошелъ сейчасъ сербскій вопросъ, чрезвычайно неблагопріятна для военныхъ начинаній. Съ этимъ нельзя не согласиться, но — только и всего. Въ дальнѣйшее отчаяніе приходить не изъ-за чего, такъ какъ фазы мѣняются, и перемѣны ихъ — дѣло рукъ человѣческихъ. Сербія не готова къ войнѣ съ Австріей, Сербіи надо вооружиться. Очень хорошо. Вотъ этимъ самымъ мы теперь и займемся. Государственный бюджетъ Сербіи долженъ стать бюджетомъ исключительно военнымъ. Пріостановимъ всѣ иные проектированные расходы, а доходныя статьи — всю дѣятельность страны — обратимъ на организацію сильной арміи, на могучую военную самозащиту. Когда все это будетъ облажено и готово, Сербія не станетъ ждать, покуда Австрія нападетъ на нее, но сама сможетъ выбрать удобный моментъ, чтобы напасть на Австрію.

 

Эта послѣдняя, третья, партія наиболѣе многолюдна и, пожалуй, наиболѣе авторитетна, по связямъ съ правительствомъ, и наиболѣе популярна, по связямъ съ обществомъ. Это — партія патріотической интеллигенціи и образованнаго офицерства. Любопытно и въ высшей степени многозначительно то обстоятельство, что очень многіе офицеры, профессора университета, учителя гимназій и нѣкоторые чиновники, раздѣляющіе взгляды третьей партіи, уже подали офиціальныя заявленія съ отказомъ отъ получаемаго ими жалованья, съ тѣмъ, чтобы оно было обращено на военныя нужды. Еще шагъ — и мы въ Нижнемъ Новгородѣ, въ эпоху

 

180

 

 

Минина. Либо — даже въ Карфагенѣ, гдѣ женщины обрѣзывали косы свои — на тетивы луковъ.

 

Итакъ — вотъ три составныя части современнаго сербскаго парламента. Какое же возникаетъ изъ нихъ цѣлое? Какъ оно относится къ правительству? Что скажетъ парламентъ въ томъ случаѣ, если правительство, въ отвѣтъ на запросъ страны, найдетъ въ себѣ храбрость отчаянія — отвѣчать ясно и опредѣленно:

 

— Мы уступимъ?!

 

На эти вопросы, во всѣхъ партіяхъ, не исключая непримиримой, мы получали одинъ и тотъ же отвѣтъ:

 

— Скупщина окажетъ правительству полнѣйшее довѣріе, при какомъ бы то ни было исходѣ. Даже группа «недовольныхъ» не рѣшится пойти противъ кабинета и выскажется за его поддержку. Наше «великое», «народное», коалиціонное министерство — громадная сила. Въ возможности образовать его сказались самыя высокія, самыя возвышенныя чувства, самыя святыя одушевленія страны. Это—въ полномъ смыслѣ слова «комитетъ общественнаго спасенія». Къ этому кабинету нѣтъ и не можетъ быть недовѣрія. Онъ — національная потребность. И, въ этомъ качествѣ своемъ, онъ долженъ быть одинаково силенъ, какъ на случай войны, такъ и въ мирное время.

 

Такъ говорили избранники... Дружно говорили, всѣ, безъ различія партій. Можетъ быть, — вѣрю!.. Но не могу забыть сверкающихъ глазъ четника изъ народной обороны, который шепталъ мнѣ на ухо:

 

— Если правительство выдастъ насъ австрійцамъ, то бомбы, приготовленныя нами для наружнаго употребленія, могутъ пригодиться и для внутренняго!

 

Да и — зачѣмъ брать уже настолько рѣшительные остро-радикальные круги?

 

181

 

 

Сегодня газета «Правда» уже величаетъ одного изъ вліятельнѣйшихъ членовъ великаго народнаго кабинета, министра иностранныхъ дѣлъ, г. Миловановича, — австрійскимъ министромъ. Говоритъ:

 

— За г. Миловановичемъ нація числитъ много преступленій. Еще одно, — и терпѣніе народа лопнетъ!..

 

Впрочемъ, «Правду» ведетъ г. Павле Маринковичъ, большой и талантливый, но не безпристрастный врагъ нынѣшняго правительства. Въ моихъ сборникахъ «Страна Раздора» (2 изд. 1907 г. С.-Петерб.) и «Въ моихъ скитаньяхъ» (2-е изд. 1907 г. С.-Петерб. «Обществен. Польза») читатель можетъ найти характеристику этой интересной фигуры, очень много жившей въ конституціонный періодъ Александра Обреновича и далеко еще не исчерпавшей до дна возможностей своей политической, карьеры.

 

Кабинетъ, дѣйствительно, силенъ, это необходимо признать и считаться съ этимъ серьезно и твердо. А есть, довольно вѣроятный и опредѣленный слухъ, что надняхъ онъ получитъ еще одно могучее и, смѣло можно сказать, рѣдкостное подкрѣпленіе. Настолько лестное, что его почти не знаетъ исторія европейскихъ конституцій. Между клубами всѣхъ четырехъ, господствующихъ въ Сербіи, партій (старые и молодые радикалы, націоналисты-либералы и напредняки) вотъ уже несколько дней ведутся переговоры, покуда еще сохраняемые въ глубочайшей тайнѣ, о сліяніи всѣхъ партій—въ единую великую «сербскую народную партію». Первые шаги въ этомъ направленіи сдѣланы народнымъ представителемъ въ скупщинѣ, г. Цуйовичемъ. Онъ достигъ уже почти полнаго соглашенія между старыми и молодыми радикалами. Съ другой стороны, ведутся дѣятельные переговоры между напредняками и либералами-націоналистами.

 

182

 

 

Это сліяніе, равносильное вотировкѣ довѣрія правительству представительнымъ плебисцитомъ—ожидается на-дняхъ. Тогда, говорятъ, правительство и дастъ свои отвѣты на предложенные ему вопросы: вѣдь, ясно, что послѣ такого сліянія, въ скупщинѣ никакой оппозиціи, —хотя бы даже формальной, — не будетъ. Левъ ляжетъ рядомъ съ ягненкомъ, и мечи перекуются въ серпы и орала.

 

Сейчасъ пришли товарищи изъ скупщины. Рѣчь Новаковича была скучна, блѣдна, формальна, уклончива. Десять вѣскихъ — «согласны на все», одно зыбкое — «ни за что не согласимся». Однако, палата приняла это «съ одной стороны нельзя не сознаться, но съ другой стороны надо признаться» съ полнымъ сочувствіемъ. Самъ иниціаторъ вопроса, г. Петръ Мишичъ, объявилъ себя вполнѣ удовлетвореннымъ. Охъ, начинаю я бояться,что весь этотъ австро-сербскій конфликтъ заключился финаломъ изъ старичнаго водевиля о «Филаткѣ и Мирошкѣ», гдѣ дѣйствующія лица расходятся со сцены, довольныя, радостно восклицая:

 

— Ну, кажется, у насъ — по полной оплеухѣ!

 

 

VI.

 

Новый скандалъ, разразившійся въ бѣлградскомъ конакѣ, отодвинулъ назадъ всѣ очередныя темы. Вчера даже объ австрійцахъ мало говорили и думали, хотя Вѣна и Пештъ сердитѣе, чѣмъ когда-либо, «Neue Freie Pr.» грозить нашествіемъ безъ ультиматума, а графъ Форгахъ бесѣдуетъ съ избранными интервьюерами своими, то есть съ самимъ собою, такимъ языкомъ, что еще шагъ, и мы въ области извозчичьей ругани. Отреченіе престолонаслѣдника поглотило всѣ иные интересы.

 

183

 

 

Никакого шума и смятенія въ Бѣлградѣ, покуда, нѣтъ. Но въ Будапештѣ и въ Вѣнѣ, повидимому, думаютъ, что здѣсь только что не революція. По крайней мѣрѣ, журналисты, связанные съ тамошними органами, то и дѣло вызываются къ телефонамъ:

 

— Все ли спокойно? Нѣтъ ли новостей?

 

— Какого чорта имъ надо еще отъ меня? — возмущается одинъ изъ этихъ злополучныхъ, испанецъ Хименецъ. Я уже три раза телеграфировалъ, послалъ два экспресса... Что они — воображаютъ, будто Бѣлградъ въ огнѣ? Не такой городъ!

 

Бѣлградъ, дѣйствительно, былъ тихъ, теменъ и вялъ, какъ всегда. Повидимому, дворцовые скандалы натерли на впечатлительности сербовъ такую глубокую мозоль, что сквозь нее уже не ощутительны ни негодованіе, ни изумленіе, и едва-едва проникаетъ любопытство.

 

Суть скандала въ томъ, что престолонаслѣдникъ Георгій, въ запальчивости, нанесъ камердинеру своему, Колаковичу, смертельные побои, отъ которыхъ тотъ, четыре дня спустя, скончался. Соціалистическая печать разоблачила фактъ. Общая печать, съ «Правдою» г. Павле Маринковича во главѣ, подхватила событіе, съ рѣзкимъ запросомъ, на который отвѣчать было нечего. Георгій, со свойственной ему стремительностью, разрубилъ, уже сплетавшійся было, Гордіевъ узелъ просто. Карагеоргіевичи наслѣдственно яры на гнѣвъ и глубоки въ покаяніи. Онъ справедливо разсудилъ, что съ руками, обагренными въ неповинной крови, и съ характеромъ, не защищеннымъ отъ возможности другихъ подобныхъ же выходокъ, онъ не годится въ руководители судебъ народныхъ. Съ воспитаніемъ, нравомъ, привычками и замашками Георгія Карагеоргіевича, пожалуй, можно быть удалымъ комитажемъ, атаманомъ повстанческой

 

184

 

 

четы, но не главою государства. Онъ послалъ министру-президенту, г. Стояну Новаковичу, письмо съ категорическимъ отказомъ «отъ всѣхъ правъ, которыя предоставляетъ ему конституція страны». Я читалъ это письмо. Оно написано съ достоинствомъ и чувствомъ, безъ фразъ. Въ немъ есть солдатская прямота и простое слово патріота. Не привожу его здѣсь, потому что завтра оно будетъ уже оглашено въ скупщинѣ, явится въ газетахъ, и, слѣдовательно, телеграфъ передастъ его въ Россію ранѣе, чѣмъ дойдетъ мое письмо.

 

Никто не сомнѣвается въ томъ, что смерть Колаковича — несчастная случайность, какъ называлъ ее и Георгій въ письмѣ своемъ на имя министра-президента, г. Стояна Новаковича, которымъ онъ осуществилъ актъ отреченія. Но случайность эта изъ той же категоріи, какъ, напримѣръ, гибель укротителя звѣрей, превосходно уживающагося со своими львами и тиграми до тѣхъ поръ, покуда не почуятъ они крови человѣческой и не разсвирѣпѣютъ на хозяина своего. Колаковичъ погибъ за то, что подалъ принцу штаны послѣ того, какъ уже обулъ его въ сапоги. О томъ, какъ совершился этотъ ужасъ, разсказываютъ разно. Источники болѣе офиціальнаго характера и тона передаютъ, что Колаковичъ страдалъ грыжею. Когда онъ, съ злополучными штанами въ рукахъ, вошелъ къ господину своему, то увидалъ на лицѣ его такое бѣшенство, что, зная характеръ принца, бросилъ штаны, пустился бѣжать и, упавъ на неосвѣщенной лѣстницѣ, получилъ смертельные ушибы. Другая версія, наиболѣе вѣроятная, что принцъ сшибъ Колаковича съ ногъ страшною пощечиною, отъ которой тотъ и покатился по лѣстницѣ, его погубившей. Третья, что, одѣвая принца, Колаковичъ сдѣлалъ какое-то неловкое движеніе,-а тотъ, недолго думая, хватилъ его ногою

 

185

 

 

подъ животъ. Такого удара, конечно, совершенно достаточно, чтобы человѣкъ, страдающій грыжею, отправился на тотъ свѣтъ. Наконецъ, четвертая версія, самая ранняя и которой не хотѣлось бы вѣрить, настолько она отвратительна, — что Георгій, сбивъ Колаковича съ ногъ, въ ярости, топталъ бѣднягу ногами, пропоролъ ему животъ шпорами и тяжело поранилъ голову. Какъ именно было дѣло, узнаемъ не сегодня, такъ завтра, потому что правительство огласитъ допросный актъ прокурорскаго надзора, подписанный собственноручно Колаковичемъ, на смертномъ одрѣ его. Но соціалистическая газета «Редничке Новине» уже заявила, что въ распоряженіи ея редакціи находится другой протоколъ, добытый добровольнымъ дознаніемъ, произведеннымъ при участіи въ высшей степени почтенныхъ лицъ, и также подписанный Колаковичемъ. Слѣдовательно, если бы въ своемъ протоколѣ правительство смягчило или затемнило печальную истину, то соціалисты имѣютъ средства разъяснить ее общественному мнѣнію во всей ея неприглядной наготѣ.

 

Съ кѣмъ ни заговоришь о позорномъ безобразіи этомъ, — одинъ отвѣтъ:

 

— Давно ждали!

 

«Послужной списокъ» Георгія Карагеоргіевича представляетъ длинный рядъ дракъ, скандаловъ, совершенно безумныхъ выходокъ, въ которыхъ либо онъ сражалъ кого-нибудь, либо самъ бывалъ сражаемъ. Около года тому назадъ, онъ побилъ солдата настолько жестоко, что тотъ захирѣлъ и умеръ. Дѣло не получило огласки, подобной несчастію съ Колаковичемъ, только потому, что связь между побоями и смертью избитаго была не такъ наглядно ясна. Около того же времени принцъ оскорбилъ унтеръ-офицера. Тотъ оказался не робкаго

 

186

 

 

десятка и, въ отвѣтъ, закатилъ его высочеству полновѣсную пощечину. Георгій съѣлъ ее очень спокойно. Дѣло замяли. Три мѣсяца тому назадъ, во дворцѣ уже разыгрался было скандалъ, послужившій какъ бы предисловіемъ къ нынѣшнему ужасному случаю. Дворцовая прислуга, выведенная изъ терпѣнія побоями и наглостями Георгія, устроила стачку и потребовала расчета. Король Петръ пригласилъ къ себѣ старшихъ слугъ и сказалъ имъ:

 

— Вы хорошіе, вѣрные люди. Я доволенъ вами, у васъ нѣтъ причинъ быть недовольными мною. Къ чему же эта стачка? За что вы хотите покинуть меня?

 

Тогда выступилъ впередъ старшій конюхъ и объяснилъ, что они всѣ службою своею были бы очень довольны, но житья нѣтъ отъ наслѣднаго принца: того гляди, кого-нибудь изувѣчитъ!

 

Король Петръ опечалился, нахмурился и сказалъ:

 

— Я знаю моего сына. Вотъ что: оставайтесь вы всѣ на своихъ мѣстахъ. А если Георгій вздумаетъ кого-нибудь изъ васъ ударить, не церемоньтесь съ нимъ, защищайтесь. Я отвѣчаю вамъ, что за это вамъ ничего не будетъ. А я знаю своего сына: когда онъ получаетъ хорошій отпоръ, то сразу успокаивается.

 

По всей вѣроятности, король Петръ строго поговорилъ съ наслѣдникомъ, потому что, въ теченіе нѣкотораго времени, драки и ругань во дворцѣ прекратились. Но, нѣсколько недѣль спустя, Георгій не выдержалъ характера и набросился съ палкою именно на того старшаго конюха, который — отъ стачки — держалъ рѣчь къ королю. Конюхъ, помня королевскій приказъ, схватилъ, первую попавшую подъ руку вещь и швырнулъ ее Георгію въ голову. Принцъ совершенно растерялся, страшно поблѣднѣлъ, убѣжалъ и заперся въ своемъ кабинетѣ.

 

187

 

 

Такъ, взаперти, и просидѣлъ онъ цѣлый день, боясь выйти, увѣренный, что конюхъ придетъ и убьетъ его. Король же сдержалъ свое слово. Конюхъ сохранилъ свое мѣсто и до сихъ поръ служитъ при дворцѣ.

 

Никто не сомнѣвается, что, если бы Колаковичъ не испугался принца, а самъ на него хорошенько прикрикнулъ бы, то остался бы живъ. Но это былъ человѣкъ больной, тихій, робкій, обремененный большимъ семействомъ. Онъ оставилъ шесть человѣкъ дѣтей! Понятное дѣло, трепеталъ за свое мѣсто, — да и, просто, есть среди прислуги характеры, для которыхъ гнѣвъ господина — послѣдній авторитетъ, а рабская безотвѣтная дисциплина — вторая натура.

 

Скандалъ скандалу рознь. И жестокость, и дерзость, и хищность, какъ ни отвратительны ихъ результаты, бываютъ иногда хоть животно-то красивы — по изяществу стальной граціи, по смѣлости прыжка. Но въ безобразіяхъ Георгія Карагеоргіевича напрасно было бы искать львиныхъ рыканій и тигровыхъ изгибовъ. Это — типичный балканскій волченокъ, злой, бѣшеный передъ слабостью, падающій духомъ, трусливо поджимающій хвостъ передъ силою.

 

Всего двѣ-три недѣли тому назадъ, Бѣлградъ утѣшался новымъ скандальнымъ приключеніемъ бывшаго наслѣднаго принца. Онъ самъ навязался на знакомство съ однимъ изъ русскихъ корреспондентовъ, г. Л. Затѣмъ, въ одинъ прекрасный день, г. Л. узнаетъ, вдругъ, что въ нѣкоторомъ аристократическомъ обществѣ сербскій престолонаслѣдникъ выразился о немъ:

 

— Г. Л.? Я его знаю. Это — болгарскій шпіонъ!

 

Г. Л. немедленно отправляется въ офицерское собраніе, съ тѣмъ, чтобы потребовать отъ Георгія самаго рѣшительнаго отчета. Послѣдовали достаточно горячія

 

188

 

 

объясненія съ адъютантами и ординарцами принца. Наконецъ, является самъ Георгій, уже предувѣдомленный. Разстроенный и сконфуженный, подходитъ онъ къ г. Л. и проситъ извиненія:

 

— Я, молъ, только говорилъ, что сейчасъ, вообще, въ нашей странѣ много болгарскихъ шпіоновъ, но васъ называть и не думалъ. Не понимаю, съ какой стати васъ, привязали къ этому дѣлу. Позвольте пожать вашу руку!

 

Люди, очень освѣдомленные о дворцовыхъ сплетняхъ и интригахъ, завѣряли меня, что — неправда, именно принцъ Георгій сболтнулъ и пустилъ въ ходъ нелѣпую сплетню о г. Л. Но—волченокъ воображалъ, что—въ лицѣ корреспондента какой-то тамъ московской газеты второго ранга—онъ имѣетъ дѣло съ маленькимъ безотвѣтнымъ человѣкомъ, который отъ высокопоставленнаго лица съѣстъ всякое кушанье, какое поднесутъ. Анъ, маленькій человѣкъ-то показалъ зубы и схватился за палку... Волченокъ мгновенно поджалъ хвостъ и побрелъ, въ свой уголъ.

 

— Слѣдовательно, этотъ Георгій — просто на просто — трусъ? спроситъ, послѣ всѣхъ этихъ эпизодовъ, читатель.

 

Нѣтъ, не трусъ. Его любимая забава — скакать верхомъ по неокрѣпшему льду Савы, когда на немъ и пѣшеходъ-то, того гляди, провалится. Его поѣздки на автомобилѣ — безумная гонка, разрушающая мосты и гати. Еще совсѣмъ недавно онъ такъ прокатилъ въ автомобилѣ одного пожилого и заслуженнаго полковника королевской гвардіи, что, — когда автомобиль удалось остановить послѣ разломаннаго моста черезъ какую-то канаву, — полковника нашли лежащимъ безъ чувствъ, за сорокъ метровъ отъ мѣста крушенія. Когда Георгій

 

189

 

 

приглашаетъ офицеровъ на любимую свою парфорсную охоту по лисѣ, то удостоенные чести этой съ искренностью говорятъ:

 

— Ужъ лучше бы на перестрѣлку съ австрійцами! Тамъ убьютъ, — по крайней мѣрѣ, положишь голову за отечество. А пропадать въ дикой скачкѣ за какою-то лисицею — вѣдь, это же срамъ!

 

Наконецъ, Георгій, — вотъ уже почти годъ, какъ смущаетъ Европу своими буйными митинговыми рѣчами, съ призывомъ къ войнѣ во что бы то ни стало, — и нѣтъ основаній предполагать, чтобы его агитація слагалась лишь изъ родомантадъ и пустозвонства. Св. Георгія, поражающаго копіемъ швабскаго змія,—какъ льстиво рисовали престолонаслѣдника листки народной обороны, —изъ него не выйдетъ, нѣтъ. Но можетъ выйти смѣлый солдатъ, и, въ особенности, лихой казакъ-наѣздникъ.

 

Онъ храбръ физически, дикарски, со всѣми силами, которыя онъ чувствуетъ ниже себя, по интеллекту или положенію на соціальной лѣстницѣ. Онъ не боится ничего въ природѣ: ни бѣшеной лошади, ни тонкаго льда на глубокой рѣкѣ, ни полета пули, ни дикой, головоломной скачки на панъ или пропалъ. Въ человѣчествѣ же онъ деспотъ — безстрашный и жестокій съ тѣми, въ комъ инстинктъ подсказываетъ ему нравственную слабость, робость, готовность къ низости, но самый несчастный трусъ предъ тѣми, кто способенъ взглянуть ему въ глаза вровень или сверху внизъ. Въ немъ нѣтъ ни капли нравственнаго мужества. И, сталкиваясь съ этою силою, онъ обязательно проигрываетъ всѣ свои игры. Въ степи, въ лѣсу, въ горномъ ущельи отвага Георгія Карагеоргіевича умѣстна, но въ культурномъ строѣ онъ невозможенъ не только, какъ будущій государь, но и

 

190

 

 

просто какъ членъ общества. Объ его невиннѣйшихъ забавахъ ходятъ такіе разсказы, что, если бы я лично не зналъ жертвъ, попавшихъ въ этотъ переплетъ, то, право, не повѣрилъ бы... И всегда-то все — грубо, грубо, грубо! пошло, пошло, пошло! Фантазія казармъ пополамъ съ цыганскимъ таборомъ московскаго производства.

 

— Кровь Карагеоргія! — говорятъ всеизвиняющіе куртизаны. Вы знаете: Карагеоргій, въ припадкѣ гнѣва, убилъ родного отца...

 

Еще бы не знать! Съ дѣтства учимъ:

 

«Не два волка въ оврагѣ грызутся»...

 

Но — одно дѣло — безконечный ужасъ Карагеоргія, великаго патріота, который, въ кровавыхъ слезахъ, наложилъ руку на отца своего, потому что тотъ предавалъ Сербію туркамъ, а — иное дѣло — убой лакея за неправильно поданные штаны. То — «воротися, отецъ! воротися! отпусти мнѣ неразумное слово!» А то — полоумное самодурство «широкой натуры», увѣренной, что не получитъ сдачи.

 

Говорятъ старики, будто королевичъ еще не безнадеженъ. Будто нынѣшній король Петръ, въ юности, былъ тоже такой, но къ пожилымъ годамъ остепенился и превратился, мало-по-малу, въ ту, нѣсколько меланхолическую, полную разочарованной сдержанности, фигуру короля-скептика, конституціонализмомъ котораго не нахвалятся всѣ государственные люди, близко его знающіе и постоянно имѣющіе съ нимъ дѣло. Можетъ быть. Но король Петръ имѣлъ, для выработки характера, годы частной жизни въ европейскомъ изгнаніи. Женева и Франція дали ему знакомства и идеи, исправившія его воспитаніе, вложившія въ него культурное міросозерцаніе, присоединившія его къ тому союзу совѣсти, которымъ международно живетъ и дышитъ цивилизованная

 

191

 

 

Европа. Бѣдному Георгію, покуда, совершенно чужды всѣ эти добрыя силы. Рано лишившись матери, онъ выросъ полу-дикаремъ. По отцу, онъ—Карагеоргіевичъ, со всею тяжкою наслѣдственностью этого буйнаго и грознаго рода; по матери, княгинѣ Зоркѣ, — черногорецъ, внукъ князя Николы Негуша-Петровича, патріархальнѣйшаго изъ деспотовъ, тоже съ крутымъ нравомъ и, — бывало! — тяжелою рукою. По образованію — воспитанникъ петербургскаго пажескаго корпуса: товарищъ пресловутыхъ братьевъ Коваленскихъ!..

 

Всего пять-шесть дней тому назадъ сидѣлъ я съ однимъ бѣлградскимъ журналистомъ, знаменитымъ здѣшнимъ острякомъ, имѣющимъ въ руссофильскихъ кругахъ репутацію «сербскаго Дорошевича».

 

— Что за человѣкъ вашъ наслѣдникъ? — спросилъ я его.

— Такой человѣкъ, что уже изъ-за него одного стоитъ воевать съ австрійцами.

— То есть?

— Да, видите ли, по своей привычкѣ лѣзть, куда его не спрашиваютъ, онъ будетъ непремѣнно убитъ въ первомъ же бою. А тогда наслѣдникомъ сдѣлается Александръ и—авось, у сербовъ появится хоть надежда, что у нихъ когда-нибудь будетъ хорошій король.

 

Сейчасъ я встрѣтилъ этого журналиста.

 

— Ну, вотъ, желаніе ваше исполнилось: Георгій больше не наслѣдникъ, королемъ будетъ Александръ.

 

Скептически улыбается.

 

— Ваша печать привѣтствуетъ рѣшимость Георгія, какъ патріотическій подвигъ.

— А! Вотъ съ этимъ я совершенно согласенъ. Знаете ли, въ нашей исторіи послѣднихъ лѣтъ я, вообще, признаю только два патріотическихъ акта. Покойнаго Милана

 

192

 

 

Обреновича — когда онъ умеръ, и вотъ теперь — Георгія Карагеоргіевича — когда онъ отрекся...

 

 

VII.

Бѣлградъ. III. 25. 1909.

 

— Неужели насъ покинули?.. Неужели Россія, дѣйствительно, предала Сербію?

 

Отъ этого оскорбительнаго, по совѣсти рѣжущаго, вопроса, которымъ теперь полонъ Бѣлградъ, вы не можете отдѣлаться нигдѣ. На улицѣ, въ гостиницѣ, въ кафе знакомые и чужіе подходятъ, смотрятъ, спрашиваютъ, переспрашиваютъ, боятся подтвержденія, ждутъ опроверженій.

 

Безпомощное отчаяніе въ глазахъ, осунувшіяся, выцвѣтшія лица, — точно всѣ постарѣли въ одинъ день, сразу на десять лѣтъ. Такъ бываетъ въ семьяхъ — на первыхъ панихидахъ по хорошимъ, любимымъ покойникамъ-роднымъ.

 

Тогда зачѣмъ завлекли насъ въ эту страшную игру? Зачѣмъ довели до такого безпримѣрнаго униженія? Если Россія имѣла въ виду признать аннексію, почему не признала 5 мѣсяцевъ назадъ? По крайней мѣрѣ, дѣло шло бы на чистоту. Мы знали бы тогда, что намъ надѣяться не на что, работали бы, какъ могли, за свой собственный страхъ, и не разсчитывали бы ни на кого, кромѣ самихъ себя!

 

Не хочетъ вѣрить наивный сербъ, что простою пѣшкою былъ онъ въ рукахъ господъ дипломатовъ, растерявшихъ послѣдніе ходы свои въ бездарной партіи Фгроковъ-банкротовъ. Ни умѣнья, ни средству а ферзь и тура «даны впередъ»... еще въ злополучную японскую войну! Долго намъ этотъ милый козырь нашъ вспоминаться будетъ!

 

193

 

 

Урокъ тяжелъ. «Велика была вѣра и велика будетъ рана!» Сербы вѣрили въ Россію слѣпо, безгранично, какъ дѣти — матери. Мы слабы, мы немощны, насъ обижаютъ, но — есть на свѣтѣ Она, великая, мощная: она слышите понимаетъ и придетъ на помощь. И, вдругъ, признала роковую аннексію — даже не послѣдняя въ очереди великихъ державъ, даже не выговоривъ для Сербіи тѣхъ жалкихъ гарантій противъ австрійскихъ угрозъ, на которыхъ еще настаиваетъ Англія и поддерживаетъ ее Франція!

 

Ударъ неслыханнаго разочарованія ошеломилъ населеніе. Въ первыя минуты все иное было забыто, все отошло на второй, на третій планъ. Даже объ отреченіи престолонаслѣдника перестали разговаривать. Вяло и формально принялъ этотъ династическій переворотъ къ свѣдѣнію государственный совѣтъ, въ составѣ министровъ, предсѣдателя скупщины, предсѣдателя кассащоннаго суда и митрополита. Холодно, быстро и формально же обсудила его скупщина, утвердившая отреченіе Георгія, всего при одномъ лишь возражателѣ, который находилъ, что королевичъ поступилъ не-конституціонно, ибо уставъ такого случая, чтобы наслѣдники отрекались, не предвидитъ. Возражателю показали параграфъ, поддающійся расширенному толкованію, — разъяснили, — возражатель умолкъ. Дѣло кончено, инцидентъ исчерпанъ. Люди разошлись, имѣя на лицахъ умиленное выраженіе, хотя прискорбнаго, но мужественно исполненнаго, долга, а въ умахъ и сердцахъ — молчаливое сознаніе:

 

— Собственно говоря, — въ высокой степени наплевать!

 

Не то съ аннексіей.

 

— За что? — похороннымъ колокольнымъ гуломъ гудитъ всеобщее недоумѣніе. Мы ли не любили Россію? Мы ли ей не вѣрили? Мы ли ея не слушались?

 

194

 

 

А мы, русскіе гости Бѣлграда, сидимъ, слушаемъ, краснѣемъ и угрюмо думаемъ про себя:

 

— Вторая Цусима!

 

И — не зная, которая хуже: та ли, первая, окрасившая кровью Желтое море, или нынѣшняя, въ которой мы безкровно пустили ко дну русское братство съ южнымъ славянствомъ, утопили русское вліяніе на Ближнемъ Востокѣ. Тамъ мы поплатились пораженіемъ за искусственную авантюру — за то, что куда-то и зачѣмъто ѣздили не по-что, чтобы не привезти ничего. Здѣсь разбито естественное, историческое дѣло, съ Петра Великаго Россіею созидаемое. И — какъ легко! какъ просто! Двѣсти лѣтъ, тысячи большихъ русскихъ умовъ работали надъ юго-славянскимъ вопросомъ, сотни тысячъ русскихъ людей положили за него свои головы, сотни милліоновъ русскихъ народныхъ денегъ утонули въ бурной глубинѣ его. И вдругъ — приходитъ «малый, удивленія достойный»... Эйнъ, цвей, дрей! — и фокусъ сдѣланъ:

 

— Просто, — отдать славянъ нѣмцамъ, «въ сферу австрійскаго вліянія»!

 

Единственный капиталъ, пріобрѣтенный двумя столѣтіями русской политики на Ближнемъ Востокѣ, — глубокое довѣріе славянъ къ русской чести и силѣ, нѣжная, сердечная, инстинктивная привязанность къ русскому имени, къ русскому слову.

 

Капиталъ невещественный. Французы, нѣмцы, англичане, итальянцы — имѣютъ на Балканахъ и получаютъ съ Балканъ матеріально больше. Они захватили здѣсь концессіи, желѣзныя дороги, торговыя предпріятія. Имъ принадлежитъ балканскій рынокъ, и, насыщая его, стучатъ сотни молотковъ, вертятся тысячи колесъ тамъ, на далекой родинѣ. Здѣсь, за тысячи верстъ отъ своихъ

 

195

 

 

мастерскихъ, они борятся со страшнымъ соціальнымъ, злом разрушающимъ государство, — безработицей.

 

Бездарность нашей внѣшней политики, неподвижность и лѣнь русскаго капитала, отсутствіе равно и предпpiимчивости, и средствъ, сдѣлали то, что Балканы видать русскія деньги только въ формѣ многочисленныхъ и совершенно напрасныхь взятокь, раздаваемыхъ для «поддержанія вліянія» разнымъ «руссофиламь», которые потомъ сами же первые надъ тѣмъ смѣются и, съ одинаковою легкостью, перепродаютъ «вліяніе» австрійцам какъ только тѣ дадутъ двугривеннымъ дороже. Мы съ Балканъ не имѣемъ ничего. Да ничего и не можемъ имѣть. Если хочешь чтобы шуба тебя грѣла, сперва согрѣй шубу тѣломъ своимъ. А мы свою славянскую шубу не грѣемъ, а лишь нашиваемъ на нее кредитки. И дорого, и холодно, и все — ни къ чему.

 

Громадно было нравственное обаяніе Россіи, громадны, построенныя на немъ, реальныя возможности. Сейчасъ возможности эти получили такой жестокій ударъ, что почти разрушены. И не знаю, скоро ли онѣ найдутъ причины и поводъ воскреснуть. Во всякомъ случаѣ, не г. г. Извольскимъ и Сергѣевымъ помочь имъ въ томъ!

 

Не Сербію только, не одно сербское дѣло загубила сейчасъ русская дипломатическая волокита. Вопросъ шире, глубже. Два міра борятся, — и насталъ историческій моментъ ихъ встрѣчи. Славянскому югу не сегодня-завтра предстоитъ новый Грюнвальдскій бой. И въ этомъ-то ожиданіи мы покинули Сербію одну — мальчикомъ-съ-пальчикъ на порогѣ великой міровой задачи, за которымъ стоитъ и уже занесъ ногу, чтобы шагнуть, громадный вооруженный великанъ.

 

Строго опредѣлившійся, до конца установившійся, міръ пангерманизма, медленно, размѣренно, съ

 

196

 

 

точностью часового механизма поглощаетъ Ближній Востокъ съ двухъ концовъ. Австрія неуклонно стремится къ Эгейскому морю. Германія хозяйничаетъ въ Малой Азіи. Идетъ съ ними на Балканы культура, стройная, съ широкимъ и подробнымъ всеобщимъ охватомъ, но, въ то же время, внутренне изжитая, насквозь филистерская — культура торжествующихъ мѣщанъ. Побѣдно двигается впередъ нѣмецкій капитализмъ, съ его дифференціаціей, съ принципами замѣны человѣка-личности — человѣкомъ-винтикомъ въ громадной сложности государственной машины.

 

Другой міръ — славянскій, юный, еще неопредѣлившійся — низшій матеріальною культурою, но неизмѣримо высшій свѣжею красотою духа. Міръ великихъ историческихъ обѣщаній и возможностей. Не пустыхъ! Пятисотлѣтнимъ страдальческимъ самопожертвованіемъ своимъ доказалъ этотъ міръ, что велики и богаты его внутреннія силы, и способенъ онъ при благопріятныхъ условіяхъ на будущее могучее, неслыханно великое, что таится въ немъ для человѣчества свѣжая мысль и новое слово, что, можетъ быть, именно ему на долю осталась расовая задача — творчески пересоздать пошлыя, скучныя рамки культурной дѣйствительности, въ которой самоубійственно задыхается современная буржуазная Европа.

 

Борьба расъ здѣсь была! — и чудовищная неумѣлость, преступная близорукость петербургскихъ департаментовъ, приведшая великую страну въ состояніе разложенія, не узнала ее!

 

— Помилуйте! Какой это Грюнвальдскій бой? Развѣ мы допустимъ?

 

Эти господа глубоко увѣрены, что войны ведутся только посредствомъ ружей и пушекъ, и что закрѣпостить

 

197

 

 

свободную страну злѣйшему врагу ея посредствомъ дипломатической ноты значитъ не проиграть войну, но — не допустить до войны. Нѣтъ, г. Извольскій! Не утѣшайте себя! Вы мало, что проиграли войну, вы проиграли ее даже хуже, чѣмъ японскую, потому что, безъ выстрѣла, сдали нѣмцамъ кровные русскіе интересы, которые не маньчжурскимъ торговымъ предпріятіямъ — чета. Вы сдали нѣмцамъ весь юго-славянскій міръ — головою выдали Австріи форпосты и надежду будущей славянской федераціи, гдѣ бы ни опредѣлился ея Пьемонтъ — въ Сербіи или въ Черногоріи.

 

Онѣ отстояли Европу отъ ислама, — Европа, съ вашего благословенія, закабалила ихъ швабамъ. Да и нѣтъ! даже не Европа, потому что вонъ — Англія же и Франція до сихъ поръ колеблятся въ послѣднихъ сомнѣніяхъ политической совѣсти... А это вы отличились! вы! вы! вы!..

 

Предательство... какъ бичомъ, бьетъ это страшное слово и — не уйти отъ него!.. Стыдно, мучительно стыдно! Я еще удивляюсь сербамъ, съ какою глубиною и тонкою деликатностью умѣли они понять и разобрать это позорное дѣло, съ какою справедливостью выдѣляютъ они изъ неизгладимаго грѣха офиціальной Россіи ни въ чемъ неповинный и попрежнему любимый русскій народъ... И, когда встрѣчаешь эту деликатность страданія, когда видишь эту мягкую справедливость въ людяхъ, только что получившихъ смертельную рану въ сердце, вдвое стыднѣе становится:

 

— Боже мой! Да — что же съ вами сдѣлали?! Что съ нами дѣлаютъ?

 

Мы здѣсь переживаемъ стыдъ этотъ каждый часъ, каждую минуту. Пусть же поймутъ его и тамъ, на далекой родинѣ. Пусть изъ края въ край пронесется по Россіи мучительное, но исцѣляющее сознаніе:

 

198

 

 

— Насъ заставили сдѣлать величайшую историческую ошибку, ввели въ настоящую національную несправедливость. Мы измѣнили своей расѣ... Довольно! Опомнимся! Надо это поправлять!

 

11 часовъ утра. У прилегающаго къ дворцу небольшого зданія министерства иностранныхъ дѣлъ стоитъ 5 каретъ. Толпа народа человѣкъ въ 300. Въ рядъ выстроились четыре фотографа, синематографщикъ. Мелькаютъ знакомыя фигуры репортеровъ.

 

— Что тутъ такое? Старый, угрюмый человѣкъ мрачно смотритъ изъ-подъ нахмуренныхъ бровей.

 

— Тутъ сейчасъ хоронятъ сербскія надежды. Послы великихъ державъ объявляютъ Миловановичу свою волю.

 

Сербская толпа, обычно дѣтски-веселая и шумливая, безмолвна и торжественно угрюма. Вотъ, съ крыльца министерства показался англійскій посолъ. Толпа задвигалась, зашумѣла.

 

— Заступились все-таки они за насъ! не дали съѣсть швабамъ!..

 

Защелкали аппараты фотографовъ, публика зашевелилась. Какъ-то бокомъ, ни на кого не глядя и, видимо, не зная, куда ему дѣвать глаза, проходитъ русскій посолъ, Сергѣевъ. Не желалъ бы я быть въ эту минуту на его мѣстѣ. Съ угрюмою злобою и нескрываемымъ презрѣніемъ смотрятъ вслѣдъ ему сербы.

 

Пожилой македонецъ, судя по платью и по обличью, одинъ изъ страшныхъ сербскихъ «комитовъ»-четниковъ, крѣпко и громко ругается.

 

Сербы русскаго образованія, ученики, воспитанники и сторонники Россіи, любящіе ее, какъ вторую родину, жалуются, что имъ въ люди показаться нельзя. Такъ ч встрѣчаютъ вездѣ:

 

199

 

 

— Хороша ваша Россія! Что? Много мы взяли съ Россіей?

 

— Пробуешь оправдывать, доказываешь, что нельзя же взваливать на всю Россію отвѣтственность за политику Извольскихъ, — такъ, того гляди, и самого въ предатели запишутъ. Да, вѣдь, и правда: гдѣ намъ тутъ у себя разбирать, кто у васъ тамъ правъ, кто виноватъ. А историческіе прецеденты всегда таковы, что Россія втянетъ насъ въ бѣду, да и покинетъ среди дѣла. Такъ повелось еще съ 1812 года. Мы уже въ 1806 году освободились было отъ турокъ. Въ 1806 году Турція согласилась подписать съ нами мирный договоръ, признававшій нашу полунезависимую государственность. Вдругъ, совѣтъ отъ русскихъ: мира не заключать, русскіе сами будутъ воевать съ турками. Ну, что же? Воевать, такъ воевать! Воевали мы вмѣстѣ съ вами честно и храбро, а потомъ, въ награду, въ одинъ прекрасный день, — сюрпризъ. Кутузовъ заключилъ миръ — и отдалъ, по аккерманскому договору, сербовъ назадъ туркамъ. И тоже обусловилъ, въ родѣ нынѣшняго австрійскаго приказа о разоруженіи, чтобы ружья и пушки сербскія были выданы туркамъ. Только и пользы Сербіи принесла вся эта трагикомедія, что сербскаго мужика Карагеоргія сдѣлали русскимъ генераломъ и налѣпили ему на зипунъ сколько-то — не помню — крестовъ и звѣздъ вашихъ. Потребовалось море новой крови, долгіе годы новыхъ мученій, чтобы сербы добыли себѣ снова свободу. Удалось. Одолѣли мы турокъ. Въ 1845 году Милошъ далъ уже свободной Сербіи конституцію. Опять пришелъ изъ Россіи приказъ: никакихъ свободъ и конституціи на Балканахъ не признавать! Послѣдовало заявленіе вашего посла въ Константинополѣ, что конституцію Сербіи воленъ дать только ея истинный государь, султанъ.

 

200

 

 

И тогда — прописалъ же намъ султанъ этотъ конституцію нашу! Лѣтъ 20 мы съ этой конституціей воевали, шагъ за шагомъ. Вѣдь, турецкій-то флагъ съ бѣлградской крѣпости снятъ только въ 1867 году.

 

Въ 76 году мы воевали тоже по вашей указкѣ. Вы не разрѣшили намъ самостоятельныхъ дѣйствій. У насъ было все готово, чтобы занять Боснію, а намъ приказали итти въ Болгарію. Почему? Да потому, что — впослѣдствіи оказалось, — вы Боснію-то еще до войны продали Австріи подъ оккупацію, за нейтралитетъ! А затѣмъ — сами знаете: Санъ-Стефанскій договоръ, распредѣленіе сферы русскаго и австрійскаго вліянія, — берлинскимъ договоромъ закабалили насъ австрійцамъ!..

 

Теперь вотъ опять. Вѣдь, мы, въ рукахъ дипломатіи вашей, — были — какъ орудіе рабское, какъ покорнѣйшіе и безпрекословные ученики. Вѣдь, всѣ до одной рѣчи въ скупщинѣ были продиктованы Извольскимъ, вей наши ноты посылались ему на исправленіе. Ѣздилъ наслѣдникъ Георгій въ Петербургъ. Тамъ ему обѣщали помощь, совѣтовали крѣпко держаться противъ швабовъ. Пашичъ тоже не сдуру за войну стоялъ. Онъ старикъ умный, глубочайшій нашъ политикъ и безукоризненный патріотъ. Онъ народъ къ самоубійству толкать не станетъ. Но за нимъ стояли положительныя русскія обѣщанія.

 

А вышло «хуже турокъ». Тѣ хоть играютъ въ открытую. Продали Австріи босняковъ, какъ свиней, по 43 кроны за штуку, да и все тутъ. Хоть деньги взяли. А вѣдь вамъ за Сербію никто мѣднаго гроша не далъ, и не дастъ, чортъ побери! Даромъ осрамились. А вы знаете: la plus grande infamie сest être infame gratis!

 

Возражаешь:

 

— Не смѣшивайте гг. Извольскихъ съ Россіей. Посмотрите:

 

201

 

 

сейчасъ противъ гг. Извольскихъ — все русское общественное мнѣніе.

 

— Что намъ изъ вашего общественнаго мнѣнія, если оно такъ безпечно и безсильно, что гг. Извольскіе не трудятся съ нимъ считаться. Изъ соболѣзнованія шубы не сошьешь. Да и, наконецъ, если ужъ смотрѣть въ корень дѣла, то одному Извольскому мы, пожалуй, и не повѣрили бы.

 

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

 

 

Бѣлградъ. IV. 1. 1909.

 

Историческое засѣданіе скупщины, когда обсуждалась и принята была роковая нота державъ, останется незабвеннымъ, потрясающимъ впечатлѣніемъ въ памяти всѣхъ его свидѣтелей.

 

Ясное весенне утро. У простого, деревяннаго, похожаго на молотильный сарай, зданія скупщины опять толпа. Тамъ, внутри, за опущенными занавѣсами, идетъ генеральная репетиція послѣдняго акта сербской трагедіи. Скупщина въ закрытомъ засѣданіи обсуждаетъ отвѣтъ на ноту державамъ.

 

У подъѣзда, подъ тѣнью громадныхъ буковъ, окружающихъ скупщину, что придаетъ ей еще болѣе сельскій видъ, кучка журналистовъ, собравшихся со всего свѣта, пылко обсуждаетъ событія. Больше всѣхъ горячится сѣдой, круглый, краснощекій англичанинъ, Беннетъ Бёрлейфъ, представитель «Daily Telegraph».

 

— Міровой позоръ! — кричитъ онъ. — Весь міръ покорно склонилъ голову передъ волею нѣмцевъ! Что сербы?.. Жалко ихъ, но не въ нихъ однихъ тутъ дѣло. Хозяевами всего міра стали нѣмцы, это будетъ посерьезнѣе

 

202

 

 

сербскаго вопроса!.. А вѣдь, на самомъ-то дѣлѣ, никогда еще не было болѣе благопріятной минуты, чтобы поколотить ихъ. Вы взгляните на возможности союзовъ. Австрія и Германія, а противъ нихъ — всѣ! Англія, Франція, Россія, Италія, — наконецъ, я увѣренъ, что даже Турцію можно было бы тоже втянуть въ дѣло.

 

— Подождите! Мы еще не кончили! Не такъ это легко! — возражаетъ англичанину сербъ. — Мы еще представимъ вамъ столь вожделѣнную для насъ возможность подраться съ нѣмцами.

 

— Вы?!..

 

Англичанина даже передернуло.

 

— Вы?!.. — повторилъ онъ. —Оставьте, пожалуйста. Никуда вы не годитесь. На помочахъ у другихъ вы умѣете только ходить. Забыли вы, что свободу добываютъ кровью, а не чернилами. Вотъ — ноты вы мастера писать, точно. Этому занятію вы обучились. Всѣ — юристы! Всѣ — дипломаты! Всѣ — сочинители нотъ! Ваше національное существованіе сегодня опускаютъ въ гробъ, а у васъ не хватаетъ энергіи на протестъ даже хорошею уличною демонстраціей. Чортъ возьми! Если вы не умѣете бить людей, такъ хоть бы стекла били. На подобныя ноты надо отвѣчать на Дринѣ пушечными выстрѣлами, а вы хорошо воюете только въ кафе «Москва».

 

— Мы ждемъ, чтобы...

 

— Нечего вамъ ждать. Пусть бы только міръ увидѣлъ цвѣтъ вашей крови, такъ всѣ встрепенулись бы и вступились. Даже и не изъ-за васъ собственно, а каждый народъ по своимъ спеціальнымъ государственнымъ соображеніямъ сталъ бы за васъ противъ нѣмцевъ. Но вы хотите, чтобы весь міръ понялъ васъ не въ дѣлѣ, а на бумагѣ, чтобы на ваши чернильныя ноты онъ

 

203

 

 

отвѣтилъ вамъ кровью своихъ народовъ. Это нелѣпая мечта. Это не бываетъ, никогда еще не было, да и не будетъ.

 

— Оно, можетъ быть, и такъ, какъ вы говорите, — вмѣшался въ разговоръ испанецъ Хименецъ, корреспондентъ большой мадридской газеты «ElMundo». Но мнѣ, признаться, больше всего не нравится въ этой исторіи то обстоятельство, что съ сегодняшняго дня въ Европѣ становится одной Эльзасъ-Лотарингіей больше. И если при одномъ Эльзасѣ вооруженный миръ стоилъ старой Европѣ десять милліардовъ въ годъ, то, пожалуй, съ аннексіей Босніи и Герцеговины потребуется двадцать... Не закряхтѣла бы наша старуха! Опять тоже — равновѣсіе теперь нарушено, такъ его примутся нагонять. Послушайте, что говоритъ въ парламентѣ Грей, какъ требовалъ вооруженій Бальфуръ. Пожалуй, лучше было бы для всѣхъ, чтобы всѣмъ — однажды — дѣйствительно, передраться, да тѣмъ и ликвидировать это упражненіе, по крайней мѣрѣ, на полстолѣтія. Право, есть расчетъ! Гонки вооруженнаго мира обездушили, обезсилили, опозорили Европу... Англійскій коллега нашъ правъ: мы присутствуемъ не только при сербскомъ и русскомъ поражены, — нѣтъ, это позоръ міровой!

 

Шумно отворились двери скупщины; услужливые жандармы зовутъ публику наверхъ. Началась открытая офиціальная часть засѣданія. Репетиція обратилась въ спектакль.

 

Мужицкая дума — эта скупщина, и тѣмъ сильнѣе ея впечатлѣніе. Крестьянскій съѣздъ въ Москвѣ — больше всего похожъ на сербскій парламентъ. А разбираются въ политикѣ своей мужики сербскіе прекрасно, и не облукавить ихъ, не провести за носъ никакому хитроумному Одиссею изъ интеллигентовъ.

 

204

 

 

Нѣсколько дней тому назадъ, пришлось слышать, напримѣръ, такое крестьянское мнѣніе.

 

— Надоѣли намъ всѣ партіи, опротивѣли намъ смѣны министровъ. Кажется, доведутъ насъ до того, что мы всѣхъ ихъ по шеямъ прогонимъ. А наймемъ семь хорошихъ адокатов напишемъ имъ подробныя довѣренности, чего мы хочемъ, и пусть они защищаютъ наши интересы передъ скупщиною. Плохи окажутся, — довѣренности отберемъ и другихъ наймемъ!

 

Полонъ залъ. Точно къ смерти приговоренные сидятъ мужицкіе народные «посланники».

 

Стиснуты зубы. Нахмурены брови. Никто не смотритъ другъ на друга. Всѣ — въ пространство, впередъ.

 

Миловановичъ читаетъ ноту державъ: тѣ положенія, подъ которыми онѣ требуютъ самоубійственной подписи Сербіи. Голосъ ловкаго, опытнаго дипломата прерывается, дрожитъ. Рядомъ министръ-президентъ, старый семидесятилѣтній напредникъ, Стоянъ Новаковичъ, закрылъ рукою глаза, и, по мѣрѣ того, какъ читаетъ Миловановичъ, опускаетъ все ниже и ниже голову. Упалъ лицомъ почти къ столу. Видно съ галлереи, какъ затряслись плечи въ заглушенномъ плачѣ.

 

Кончилъ Миловановичъ. Мгновеніе молчанія, и въ гробовой тишинѣ раздается голосъ:

 

— Сегодня гибнетъ Сербія!..

 

Никто — ни слова...

 

Предложенія державъ приняты безмолвно, единогласно, вставаніемъ. Пренія были кончены раньше, въ закрытой части засѣданія, безполезно бурной, такъ какъ вотумъ былъ предрѣшенъ. Сильно и искренно горячился, говорятъ, генералъ Живковичъ. Страстно и ловко восклицалъ и декламировалъ Павлъ Маринковичъ, по смерти Обреновичей похоронившій свое старинное

 

205

 

 

австрофильство въ могилѣ друзей своихъ, Александра и Драги, и нынѣ ярый воинственникъ и пожиратель нѣмцевъ. Все это, къ сожалѣнію, осталось во мракѣ закрытыхъ дверей.

 

Finita la comedia! Засѣданіе закрыто. Журналисты устремляются къ предсѣдателю скупщины, Любѣ Іовановичу. Быстрыми шагами, съ нахмуреннымъ лицомъ, похожій на стараго русскаго земца восьмидесятыхъ годовъ, идетъ онъ узенькимъ коридоромъ сербскаго парламента. Его останавливаютъ, спрашиваютъ.

 

 — Простите меня, господа! простите! Не могу я сейчасъ, ни о чемъ не могу говорить!

 

Человѣкъ самъ на себя не похожъ, голосъ всхлипываетъ, рвутся наружу скрытыя, задавленныя рыданія, крупною, широкою дрожью трясутся руки... Смотришь, слышишь, — и такъ стыдно, будто самъ чѣмъ-то виноватъ въ поконченномъ актѣ сербской драмы.

 

Скверно, очень скверно сейчасъ чувствуется намъ, русскимъ, въ Бѣлградѣ, господа! Неповинно приняли мы на себя нехорошее клеймо, и легло оно на насъ плотно!

 

 

VIII.

 

Событія летятъ съ такою быстротою, что, начавъ статью, то и дѣло приходится бросать перо, чтобы слушать наплывающія новости и затѣмъ, отлагая взятую тему въ долгій ящикъ, обдумывать и обрабатывать новую, болѣе спѣшную и срочную.

 

Ну, что же? Конечно! Г. Извольскій блистательно завершилъ свою миссію униженія Россіи и закабаленія славянства. Если бы онъ былъ даже кровнымъ австрійцемъ, то не могъ бы работать на интересы Вѣны и Буда-Пешта старательнѣе и успѣшнѣе, чѣмъ работалъ сейчасъ. Я

 

206

 

 

увѣренъ, что со временемъ благодарная Австрія воздвигнетъ ему статую, если не на Maria Teresien Platz, то, по крайней мѣрѣ, гдѣ-нибудь въ уголкѣ Пратера. Красивую деревянную статую съ надписью на пьедесталѣ:

 

Останавливаться не только не воспрещается, но даже рекомендуется!

 

Русская исторія послѣднихъ лѣтъ богата событіями, полными ужасовъ, жестокости, властнаго безстыдства, хищничества, разврата, недомыслія, неумѣлости, продажности, лицепріятнаго кумовства, — упились мы всѣми позорами этими досыта и даже сверхъ-сыта. Но то — хоть у себя дома было, внутри избы. Г. Извольскій взялъ на себя благодарную задачу опозорить Россію и въ людяхъ, насрамить по всѣмъ путямъ вокрутъ ея избы, и надо отдать ему справедливость: осуществилъ свою миссію въ совершенствѣ. Сейчасъ нѣтъ такого мѣста въ Европѣ, гдѣ надъ Россіей не смѣялись бы, гдѣ о дипломатической кампаніи русской говорили бы, не пожимая плечами.

 

Надо быть въ Бѣлградѣ, чтобы непосредственно почувствовать весь срамъ, навлеченный дипломатическою Цусимою на неповинную голову русскаго народа. Надо быть въ Бѣлградѣ, чтобы оцѣнить всю глубину политическаго паденія Россіи, распорядителемъ котораго явился г. Извольскій, а режиссерами-подготовителями — гг. Коковцовъ и Редигеръ.

 

— Бывала Россія къ намъ небрежна, бывала строга, даже сурова, бывала повелительна и требовательна до жестокости, бывала гнѣвна и несправедлива, но такъ, какъ теперь, она съ нами еще никогда не поступала... Милости просимъ, гг. Эренталь и Форгачъ! Приходите, берите звѣря, снимайте съ него пушистую шкуру: наши зубы вамъ не страшны, да вѣдь и запрещено намъ даже ихъ показывать.

 

207

 

 

Англія въ роли спасительницы Сербіи! Дешево досталась ей красивая роль, и не могу сказать, чтобы этого не понимали въ Бѣлградѣ. Общественнаго унынія англо-австрійское соглашеніе отнюдь не разсѣяло. Жалкія подачки лже-компенсацій, которыми соглашеніе это награждаетъ сербскій народъ за порабощеніе Босніи и Герцеговины, принимаются съ печальными улыбками весьма двусмысленнаго выраженія. Такъ улыбается человѣкъ, въ минуту банкротства вдругъ нашедшій ростовщика, который согласенъ выручить бѣднягу на условіи процентовъ этакъ по 12 въ мѣсяцъ, подъ залогъ всего имущества по третной оцѣнкѣ и съ неустоечною записью. Но, какъ бы ни сомнительна была по качеству своему услуга Англіи и поддержка ея Франціей, все же, онѣ отступились отъ Сербіи послѣдними. На нихъ мало кто изъ сербовъ разсчитывалъ... Вѣрили только въ Россію. Судьба южнаго славянства была въ рукахъ Россіи. И вотъ — она убрала свои руки прочь — по первой угрозѣ изъ Берлина! Настойчивости же Англіи и Франціи Сербія обязана тѣмъ, по крайней мѣрѣ, что хоть какое-нибудь приличіе соблюдено, что ея капитуляція совершается, все-таки какъ будто на условіяхъ, а не на полную волюпобѣдителя. Петербургъ, покинувъ сербовъ, не потрудился даже и того выговорить!

 

Шестнадцатый годъ идетъ, какъ вошелъ я въ вопросъ славянскій и — крѣпко сроднился съ нимъ навсегда. Потому что какія бы азіатскія пѣсни намъ ни пѣли, въ какія бы дальне-восточныя авантюры насъ ни вдвигали, а задачи Россіи — не там за тридевять земелъ въ тридесятомъ царствѣ, гдѣ рѣки текутъ не столько млекомъ и медомъ, сколько кровью жертвъ Мукдена, Ляояна и Портъ-Артура. Безумны и несчастны были дни, когда оробѣвшая реакція отвернулась отъ демократическихъ,

 

208

 

 

почти мужицкихъ государствъ Балканскаго полу острова, чтобы заглушить внутреннюю неурядицу авантюрою «вѣрной побѣды» надъ страною «Восходящаго Солнца». Японскаго солнца погасить намъ не удалось, а наше собственное солнце сѣло за Балканами въ черную австрійскую тучу и столь глубоко въ ней увязло, что ужъ, право, не знаю, кто и какъ теперь его вывязитъ. Все, что произошло теперь, я предсказывалъ еще въ статьяхъ покойной «Россіи», когда даже японской войною не пахло, а на носу была только русско-китайская. Игра на Дальнемъ Востокѣ, даже при выигрышѣ, равнялась проигрышу на Ближнемъ. Чѣмъ же она должна была разрѣшиться при проигрышѣ, да еще столь ужасномъ, какъ принесли намъ Маньчжурія, Портъ-Артуръ и Цусима? Но признаюсь: хотя былъ я пророкомъ унылымъ и скептическимъ, однако, — чтобы Россія въ славянствѣ принизилась до позора, котораго я теперь здѣсь свидѣтель, — въ такую оскорбительную возможность я не повѣрилъ бы восемь лѣтъ тому назадъ. Можно предсказывать смѣну зноя холодомъ, но сейчасъ мы переживаемъ паденіе съ точки кипѣнія на сорокъ градусовъ ниже нуля. Это — даже не пораженіе, это — катастрофа. Цусима безъ видимаго кровопролитія, Мессинское землетрясеніе безъ участія стихій.

 

Сербы очень хорошо понимаютъ, кто погубилъ ихъ, и не потеряли добраго отношенія ни къ русскому обществу, ни къ русскому народу.

 

— Мы знаемъ, — говорятъ они, — что, когда ударитъ нашъ часъ сражаться одинъ на одинъ съ вѣковымъ врагомъ нашимъ, русскій народъ пришлетъ намъ въ братскую помощь своихъ добровольцевъ, врачей, оружіе, денегъ. Но это пришлетъ русскій народъ, а не офиціальная Россія. Она насъ покинула, мы ей не нужны, — значить,

 

209

 

 

съ нею наши счеты кончены. Нечего разсчитывать на нее, хотя бы даже въ часъ смертной нужды. Если намъ суждено оправиться отъ нынѣшняго удара и воскреснуть для новой борьбы, мы будемъ искать союза и дружбы въ русскомъ народѣ, въ русскомъ обществѣ — въ той Россіи, которая нашла въ себѣ силы, чтобы получить манифестъ 17-го октября и Государственную Думу. Съ департаментами и канцеляріями у насъ покончено: на этомъ рынкѣ мы проданы и коммерсантамъ его болѣе не вѣримъ.

 

А ужъ и велика же была вѣра ихъ! Надо быть г. Извольскимъ, чтобы разрушить силу, которой не могъ ослабить Игнатьевъ,. которой не могъ переломить и повернуть по-своему король Миланъ.

 

Еще вчера, третьяго дня, Россія укладывалась для серба въ нѣсколько офиціальныхъ и офиціозныхъ точекъ, по прямымъ между которыми политическая мысль его двигалась механически, не озираясь по сторонамъ. Дворецъ, азіатскій департаментъ, славянское благотворительное общество, Красный Крестъ, Русское Собраніе, редакціи «Свѣта» и «Новаго Времени»: вотъ — мѣста паломничества, которыхъ, до сихъ поръ, не могъ и почелъ бы за великое несчастіе миновать ни единый южный славянинъ, пріѣзжая въ Россію по дѣламъ своей родины. Миссію свою онъ почиталъ болѣе или менѣе успѣшно выполненною, въ зависимости отъ количества министровъ, генераловъ и публицистовъ-охранителеу открывшихъ ему свои пріемныя. Онъ проходилъ мимо русскаго общества, почти съ нимъ не знакомясь. включеніемъ, конечно, была учащаяся молодежь. Но и то: разговаривая, напримѣръ, съ сербами и болгарами русскаго университетскаго воспитанія, поражаешься, какъ мало связей сохранили они съ бывшими однокурсниками

 

210

 

 

и профессорами, какъ мало, въ студенчествѣ ихъ, значили и какъ, послѣ студенчества, для нихъ потеряли смыслъ разныя «святыя имена» русской интеллигенціи. И, въ то же время, эти люди знаютъ наизусть длинный перечень всевозможныхъ прохвостовъ съ титулами и безъ титуловъ, промышляющихъ себѣ «булку съ масломъ», примазываясь къ славянскому дѣлу, въ качествѣ самозванныхъ «наслѣдниковъ Аксакова». Изъ русской лѣвой только одинъ государственный дѣятель широко извѣстенъ въ южномъ славянствѣ: Милюковъ. Но на это имѣются мѣстныя причины: онъ былъ профессоромъ въ Софіи, совершилъ нѣсколько балканскихъ путешествій, писалъ и говорилъ по македонскомъ вопросу. Да и то слава Милюкова блѣдна сравнительно съ блескомъ такого, напримѣръ, великолѣпнаго имени, какъ Черепъ-Спиридовичъ. Никто не произноситъ его безъ улыбки, но знаютъ его всѣ.

 

Я болѣе, чѣмъ не поклонникъ россійской Государственной Думы, особенно въ ея третьемъ изданіи, цензурованномъ для дѣтей младшаго возраста. Но сейчасъ, въ славянствѣ, я — впервые за границею — наглядно убѣждаюсь, что, какъ ни плохъ и хромъ нашъ Таврическій парламентъ, онъ, все же, сила не безразличная. Ни во Франціи, ни въ Италіи не случалось мнѣ наблюдать, чтобы съ россійскою Государственною Думою считались. Здѣсь считаются — и, при томъ, съ точки зрѣнія, о которой стоитъ поговорить особо.

 

Русская балканская политика всегда страдала — и заставляла страдать славянскіе народы — громаднымъ органическимъ недостаткомъ: случайностью, въ зависимости отъ полномочій лицъ, которымъ она ввѣрялась. Личное начало, полное капризовъ и произволовъ, проходитъ красною нитью черезъ всю исторію русской

 

211

 

 

дипломатіи на Ближнемъ Востокѣ. Классическій примѣръ чудовищнаго легкомыслія, до котораго выростали иногда личныя симпатіи или антипатіи тѣхъ или иныхъ балканскихъ всемогуществъ, — Санъ-Стефанскій договоръ, когда Н. П. Игнатьевъ, въ погонѣ за единою, великою Болгаріей, такъ обрѣзалъ было Сербію, что даже австрійцамъ жаль стало. Заступничеству Австріи на Берлинскомъ конгрессѣ Сербія обязана тѣмъ, что получила Нишъ и Пиротъ. Но Игнатьевъ, какъ болгаринъ, хоть, кого-нибудь и что-нибудь любилъ въ славянствѣ. Обыкновенно же судьбы его попадали въ руки бюрократовъ, совершенно къ нему равнодушныхъ, а, бывало, и враждебныхъ. Нѣмецкое преобладаніе въ Турціи выработано не только дружбою султана съ кайзеромъ и талантами германскихъ повѣренныхъ, но и систематическими безтактностями русской дипломатіи, оскорбившей или обманувшей рѣшительно всѣ христіанскіе народы, интересы которыхъ она послана защищать. Достаточно вспомнить, что постъ русскаго посла въ Константинополѣ, въ теченіе чуть ли не десяти лѣтъ, занималъ такой туркофилъ-абсолютистъ, какъ А. И. Нелидовъ. О печальной роли его, напримѣръ, въ армянскомъ вопросѣ горестно даже и говорить. Словомъ, балканскіе вопросы петербургскія сферы всегда разсматривали — будто поблажку или уступку какую-то русскому общественному мнѣнію, которое-де — подите же! ничего съ нимъ не подѣлаешь! — имѣетъ къ нимъ странное влеченье, родъ недуга. А чтобы поблажка или уступка не заходили слишкомъ далеко, чтобы «человѣкъ не баловался», сажали по балканскимъ дипломатическимъ удѣламъ «малыхъ, удивленія достойныхъ». Покойный Стамбуловъ когда-то сказалъ мнѣ:

 

— Россія должна быть благодарна своему дипломату,

 

212

 

 

если онъ только безполезенъ, ибо, обыкновенно, онъ бываетъ вреденъ.

 

Исторія русскаго оккупаціоннаго фонда въ Болгаріи, Каульбарсіада, бѣлградскіе дни г. Чарыкова, хаотическій Машковъ въ Ускюбѣ и тому подобныя «горестныя замѣты» въ памяткѣ русско-балканскаго дѣла вполнѣ оправдываютъ этотъ жестокій приговоръ.

 

Вотъ съ личнымъ-то началомъ въ балканской политикѣ, съ элементомъ производящей личности, — при томъ, обыкновенно, совершенно недостойной произвола, —и долженъ покончить контроль Государственной Думы. Такъ, по крайней мѣрѣ, вѣрятъ и надѣются юго славяне. Живой и дружный, всепартійный интересъ, проявленный Государственной Думой къ сербскому вопросу, обновилъ и укрѣпилъ эти надежды. Въ первый разъ послѣ тридцатилѣтняго слишкомъ промежутка, балканскіе народы услыхали, черезъ рупоръ Государственной Думы, живой голосъ русскаго общества. И голосъ этотъ говорилъ и совѣтовалъ совершенно не то, что лепетала, рекомендовала и приказывала офиціальная Россія. Побывалъ здѣсь кое-кто изъ депутатовъ. Прошумѣло знаменитое письмо съ обращеніемъ къ парламентамъ сѣхъ странъ.

 

Сербы очень вѣрятъ въ Думу, потому что вѣрятъ въ свою скупщину, гдѣ весьма сиволапое крестьянство отлично разбирается въ политическихъ и экономическихъ вопросахъ, во всю ихъ глубь и до самой тонкости, и со строгимъ вниманіемъ стоитъ на стражѣ патріотическаго радикализма, въ которомъ бѣлградскіе депутаты-буржуа, люди австрійскаго воспитанія и австрійскихъ житейскихъ привычекъ, не всегда тверды. Во все время военной опасности, сербская скупщина оставалась тѣломъ цѣльности поразительной. Ея постановленія звучали,

 

213

 

 

дѣйствительно, голосомъ страны, какъ стройный хоръ, въ которомъ было много запѣвалъ, но «фундаментальнымъ басомъ» неизмѣнно гудѣло крестьянство. Надо имѣть всю выдержку и авторитетъ Пашича, всю гелертерскую разсудительность Новаковича, все знаніе и уживчивость Миловановича, чтобы, опираясь на такую поддержку земли, не соблазниться военною авантюрой, во что бы то ни стало. Да еще при военномъ министрѣ, какъ Живковичъ, — совсѣмъ не государственный человѣкъ, но лихой полковой командиръ, наѣздникъ и рубака. «Великій Кабинетъ», конечно, не столько великъ, какъ его прославили, но, въ тягостную для Сербіи годину, онъ вынесъ на плечахъ своихъ жуткое время: изо дня въ день, вопреки собственному желанію и совѣсти, сдерживать народъ, оскорбленный до такой степени, когда жажда мстительной борьбы не задумывается даже передъ рискомъ національнаго самоубійства. Каждый день уносилъ у «Великаго Кабинета» частицу его популярности общей и разрушалъ популярность членовъ его, каждаго порознь. Выдержать подобное испытаніе, — блистательный экзаменъ на политическую зрѣлость. Сейчасъ на «Великій Кабинетъ» только лѣнивый собакъ не вѣшаетъ. Положеніе министровъ не лучше, чѣмъ — Барклая-де-Толли, когда онъ отступленіемъ уводилъ французскую армію къ погибели въ глубинѣ Россіи. Считаютъ «преступленія» кабинета, — «Мали Журналъ» вчера насчиталъ уже цѣлыхъ четыре, въ томъ числѣ отреченіе престолонаслѣдника Георгія, — а Миловановича прямо обвиняютъ въ государственной измѣнѣ: купленъ австрійцами... Я далеко не сторонникъ г. Миловановича, — напротивъ. Но боюсь, что въ опроверженіе подобныхъ обвиненій ему не придется даже тратить словъ. Достаточно молча показать, изъ оконъ министерства

 

214

 

 

иностранныхъ дѣлъ, черезъ улицу, на зданіе русскаго посольства, гдѣ обитаетъ г. Сергѣевъ, куда летятъ вдохновляющія депеши г. Извольскаго... Что могло предпринять сербское министерство, имѣя за собою заручкою единственно слова и обѣщанія подобныхъ тростей, вѣтромъ колеблемыхъ? Ложь окутала русскую балканскую политику еще со временъ Игнатьева, котораго турки такъ и звали «отцомъ лжи», а константинопольскій дипломатическій міръ — Ментиръ-пашею. Русскій дипломатъ за Дунаемъ — празднѣйшее существо на свѣтѣ, потому что онъ лишенъ возможности какой бы то ни было реальной работы на мѣстѣ. Даже при добрыхъ намѣреніяхъ, онъ быстро падаетъ жертвой петербургской дипломатической централизаціи, всегда ревнивой и подозрительной къ самостоятельнымъ людямъ и независимымъ шагамъ. Съ одной стороны, русскій представитель —чуть не автократъ въ сферѣ полагающихся ему произволеній, съ другой — сфера эта опредѣлена изъ Петербурга отъ аза до ижицы и контролируется очень усердно и придирчиво? Посолъ можетъ водить за носъ министра своего и правительство и тянуть ихъ, куда ему угодно, но, безъ бумажки изъ министерства, онъ не воленъ, кажется, даже переѣхать съ квартиры на квартиру, принять корреспондента и т. п. Живутъ отъ одной министерской депеши до другой, а въ промежуткахъ, — сами ничего не зная, а, между тѣмъ, въ качествѣ свѣдущихъ людей, осаждаемые вопросами, — разводятъ бобы и говорятъ неправду. Иногда по необходимости, иногда просто по привычкѣ. Талейранъ говорилъ, что слово дано человѣку, чтобы скрыватьчего мысли. О русскихъ дипломатахъ, въ большинствѣ, приходится сказать, что языкъ имъ отпущенъ для того, чтобы скрывать совершенное безсмысліе. И при этомъ увѣренъ человѣкъ, что

 

215

 

 

настоящее свое дѣло дѣлаетъ, что вотъ именно въ политической хлестаковщинѣ-то истинная дипломатія и есть. А народъ за дипломатическіе воздушные замки расплачивается своею свободою, а государство — позоромъ...

 

Когда говоришь о волкѣ, онъ уже тутъ, какъ тутъ. Сейчасъ пришелъ товарищъ Викторовъ, очень разстроенный. Провѣрилъ онъ интервью свое съ г. Сергѣевымъ, уже извѣстное вамъ бесѣдами съ разными представителями крупныхъ торговыхъ фирмъ, какъ русскихъ, такъ и сербскихъ, и убѣдился, что дѣло русскаго вывоза въ Сербію обстоитъ совсѣмъ не такъ безнадежно, какъ внушалъ ему г. Сергѣевъ, а, напротивъ, имѣетъ возможности, очень широкія и много обѣщающія. А одинъ изъ собесѣдниковъ прямо спросилъ его:

 

— Да вамъ кто сообщилъ эти удивительныя свѣдѣнія?

— Не могу вамъ сказать, но — офиціальное лицо.

— Вѣроятно, австріецъ?

 

Вотъ тебѣ, бабушка, и Юрьевъ день. Что-то въ родѣ поприщинской Испаніи и Китая: говоритъ г. Сергѣевъ, а выходитъ — Форгачъ.

 

Взгляды русскаго посланника въ Бѣлградѣ, г. Сергѣева, на возможность промышленно-торговаго сближенія между Россіей и Сербіей, изложенные названнымъ сановникомъ въ бесѣдѣ съ товарищемъ моимъ, В. В. Викторовымъ, оказываются, по тщательной провѣркѣ ихъ по источникамъ, какъ сербскимъ, такъ и русскимъ, больными либо умышленнымъ искаженіемъ фактовъ, либо пессимизмомъ, столь странно угрюмымъ, что его, почти, можно назвать — экономической ипохондріей. Изъ опрошенныхъ мною и товарищами моими лицъ, мнѣнія русскаго дипломатическаго представителя въ Сербіи болѣе или менѣе близко сходятся только съ

 

216

 

 

одною группою: такъ думаютъ нѣкоторые сербы-австрофилы. Но и то — нѣкоторые, а далеко не всѣ. Въ ихъ средѣ вы тоже услышите сплошь и рядомъ разсужденія о выгодахъ сближенія съ Австріей. Но свои доказательства они строятъ совсѣмъ на иной почвѣ.

 

— Собственно говоря, — скажутъ они вамъ, — всѣ эти разговоры о выгодахъ — только самоутѣшеніе въ печальной дѣйствительности. Никакихъ особенныхъ выгодъ не будетъ, а, просто, желѣзная необходимость толкаетъ Сербію въ объятія могущественной сосѣдки, и лучше намъ пойти за австрійскимъ магнитомъ по линіи наименьшаго сопротивленія, чѣмъ изнемогать въ трудной и тяжелой борьбѣ съ его притягательной энергіей.

 

За исключеніемъ этой группы, сравнительно малолюдной и не-вліятельной, я не встрѣчалъ ни одного серба, который серьезно защищалъ бы преимущества нынѣшнихъ торговыхъ сношеній Сербіи съ Австріей предъ возможными торговыми сношеніями съ Россіей. Напротивъ, всѣ мои знакомые сербскіе промышленники и коммерсанты поютъ, въ одинъ голосъ, одну и ту же неизмѣнную пѣсню:

 

— Почему Россія не хочетъ имѣть дѣла съ нами? Почему она закрываетъ глаза на сербскій рынокъ? Пусть бы сдѣлала къ намъ только одинъ шагъ, а ужъ за дальнѣйшій успѣхъ мы ручаемся.

 

Трудно вѣрить, чтобы сами сербы понимали интересы своего рынка хуже, чѣмъ опекающіе ихъ русскіе дипломаты. Достаточно назвать такое авторитетное имя, какъ г. Пашичъ, который говорилъ со мною по данному вопросу совсѣмъ въ другомъ тонѣ, чѣмъ съ товарищемъ Викторовымъ г. Сергѣевъ, чтобы исчерпать это сомнѣніе и отставить его въ сторону за непригодностью. Съ другой стороны, какъ будто и г. Сергѣеву нѣтъ резона

 

217

 

 

наводить безпричинное уныніе на русско-сербскій торговый фронтъ, и хотѣлось бы вѣрить въ убѣжденность его пессимистическаго краснорѣчія. Выводъ изъ такого сопоставленія остается одинъ. Очевидно, русская торговая программа строится не столько на почвѣ русскаго спроса, сколько на почвѣ русскаго предложенія. Просто, должно быть, въ настоящее время, Россіи нечего предложить для Сербіи, а потому и неловко, я невыгодно вступать съ нею въ тѣсныя сношенія и, волею-неволею, приходится обратить вниманіе сербовъ на Австрію.

 

— Хотя, молъ, и скрѣпя сердце, но уступаемъ васъ по сосѣдству: торгуйте съ тетенькой, а мы — пасъ!

 

Однако, даже ставъ на тѣсную точку зрѣнія исключительно русскихъ торговыхъ интересовъ, взятыхъ въ пониманіи самомъ узкомъ и однобокомъ, невольно продолжаешь свои недоумѣнія:

 

— Да такъ ли это? Да подлинно ли Россія должна отказаться отъ внѣшнихъ рынковъ? Да не рано ли г. Сергѣевъ, хотя и называетъ себя оптимистомъ, выдаетъ русской промышленности свидѣтельство о бѣдности? Не таится ли подъ этимъ, визированнымъ въ бѣлградской миссіи, оптимизмомъ, самый черный дипломатическій пессимизмъ?

 

Единственное русское коммерческое предпріятіе, имѣющее въ Бѣлградѣ солидное отдѣленіе и крупную недвижимость, это — страховое общество «Россія». Какъ разъ — нѣсколько дней тому назадъ — пріѣхали въ Бѣлградъ, для повѣрки операцій отдѣленія, члены правленія этого общества, извѣстный финансистъ г. Голубевъ и >.. Давыдовъ. Я просилъ товарища Викторова побесѣдовать съ ними о смутившемъ насъ дипломатическомъ пессимизмѣ, не называя г. Сергѣева по имени.

 

— Тутъ кроется какое-то недоразумѣніе! — заявилъ

 

218

 

 

Викторову г. Давыдовъ. — Категорически утверждаю, что офиціальное лицо не могло высказать подобнаго мнѣнія. Я только что изъ Петербурга. Передъ поѣздкой сюда мнѣ пришлось много бесѣдовать, какъ съ коммерсантами, такъ и съ людьми изъ правительственныхъ круговъ. Рѣшительно нигдѣ и ни отъ кого я не слыхалъ, чтобы намъ нужно было отказаться отъ Сербіи, какъ отъ рынка сбыта, а тѣмъ болѣе, чтобы мы могли совѣтовать Сербіи сосредоточиться на австрійскомъ рынкѣ. Гдѣ же и когда же это видано, чтобы государство, съ такимъ легкомысліемъ и въ то же время съ такою опредѣленностью, зачеркивало для себя рынки вывоза и отрекалось отъ нихъ въ пользу сосѣдняго государства-конкурента?!.. Да еще —въ какое время!.. Если вы давно не были въ Россіи, то не можете даже представить себѣ, какой кризисъ переживаетъ наша промышленность по всему ея фронту. Кризисъ полный и затяжной, обусловленный, именно, отсутствіемъ рынковъ сбыта. Заводы и фабрики закрываются, либо сокращаютъ до минимума производство и сумму рабочихъ часовъ. Въ промышленности желѣзнодѣлательной — застой, въ ситценабивной — еще того хуже. Если не будутъ взяты какія-либо экстренныя мѣры, дѣло кончится очень плохо. Необходимо приняться за изысканіе новыхъ рынковъ русскаго сбыта, не откладывая дѣла въ долгій ящикъ. И, по моему мнѣнію, въ числѣ этихъ новыхъ, искомыхъ рынковъ, Сербія должна занять одно изъ первыхъ мѣстъ.

 

Викторовъ, памятуя сергѣевскую аргументацію, спросилъ петербуржцевъ:

 

— А не находите ли вы, что для цѣлей русскаго рынка Сербія слишкомъ мала? Вѣдь, она площадью и населеніемъ не болѣе, чѣмъ одна изъ русскихъ губерній средней величины.

 

219

 

 

— To — губернія, а то — государство!

— Ага! Значить, эта разница составляетъ-таки въ торговомъ оборотѣ порядочный расчетъ?

 

Конечно! Несмотря на свои незначительные размѣры, Сербія принимаетъ иностранныхъ товаровъ на 120 милліоновъ франковъ въ годъ. По самымъ умѣреннымъ подсчетамъ, сдѣланнымъ въ Бѣлградѣ и Петербургѣ, Россія могла бы удовлетворить треть сербскаго спроса и ввозить въ Сербію своихъ товаровъ, по крайней мѣрѣ, на 40 милліоновъ франковъ ежегодно [*]. Для нашей промышленности—именно потому, что она молода и переживаетъ затяжной кризисъ, это —сумма, съ которою слѣдуетъ считаться. Нельзя же съ легкою душою перемѣщать 40 милліоновъ франковъ въ годъ, какъ сверхсмѣтную ренту какую-то, въ карманы австрійцевъ! Мы должны сдѣлать все возможное, чтобы упрочить Сербію за нашимъ сбытомъ. И, при томъ, вѣдь, эти 120 милліоновъ франковъ, которыми Сербія оплачиваетъ свой ввозъ, далеко не являются предѣломъ иностраннаго потребленія. Надо ждать очень быстраго роста ввозныхъ цифръ, потому что въ Сербіи растутъ культурныя потребности, но совершенно не замѣчается тенденціи къ развитію собственной фабрично-заводской промышленности. Этотъ маленькій, но богатый край еще надолго останется страною земледѣлія и скотоводства. Когда Сербія получитъ возможность извлекать изъ своего сырья большіе доходы, поглощаемые теперь фрахтами, она увеличитъ спросъ на иностранные товары вдвое. Такъ что — нечего намъ брезговать маленькимъ рынкомъ, а надо заблаговременно укрѣпиться на немъ къ тому сроку, когда онъ станетъ большимъ. Если мы

 

 

*. Эти размѣры подтверждалъ мнѣ и г. Пашичъ. Онъ говорилъ: отъ четверти до трети.      А. А

 

220

 

 

пустимъ здѣсь корни, Австріи далеко не такъ-то легко будетъ конкурировать съ нами.

 

— Однако, на сторонѣ Австріи — преимущество сосѣдства и путей сообщенія? Доставка товаровъ сюда изъ Австріи обходится почти вдвое дешевле, чѣмъ изъ Россіи.

 

— Пространственныя затрудненія надо учитывать, но не сдаваться во власть ихъ, будто — какой-то неодолимой силѣ. Если бы пространственныя условія имѣли безусловно побѣдительное вліяніе на торговлю, Германіи пришлось бы закрыть свой балканскій рынокъ. А вѣдь, Австрія далеко не полная хозяйка сербскаго ввоза. Германскіе товары здѣсь въ широкомъ ходу, да успѣшно пробираются они и много южнѣе. Между тѣмъ германское производство пространственно совсѣмъ не ближе къ сербскому потребленію, чѣмъ производство русское. Да, и къ тому же, у насъ въ распоряженіи имѣется прекрасная артерія: Дунай. Это — громадная возможность, нашего торговаго будущаго. Нельзя не изумляться небрежности, съ какою до сихъ поръ относилась и еще относится Россія къ эксплуатаціи дунайскаго пути. Тутъ все или не пробовано, или прозѣвано, или испорчено. Мы — единственное изъ побережныхъ государствъ — не сдѣлали ровно ничего, чтобы использовать свое положеніе «придунайской державы». Насъ заѣдаютъ офиціальная недвижность, общественная неповоротливость и отсутствіе личной иниціативы. Создали себѣ пугало австрійской конкуренціи и замерли передъ нимъ, какъ очарованные, — боимся хоть шагомъ ошибиться, а потому и ни шага не дѣлаемъ впередъ. А такъ нельзя. Въ дѣлѣ вывоза, иниціатива — все. Вотъ эти взгляды вашего неназываемаго собесѣдника, котораго вы рекомендуете, какъ лицо офиціальное, — развѣ не характерны

 

221

 

 

они для русскаго дѣлового человѣка? Сербія мала, Сербія дальше отъ Россіи, чѣмъ отъ Австріи, — слѣдовательно, ахъ, пропало наше дѣло! Нечего и бороться: уступимъ сербскій рынокъ Австріи, да еще вдобавокъ распишемся предъ всею Европой въ томъ, что уступаемъ не по чему-либо другому, а вслѣдствіе-де нашего промышленнаго безсилія. Но, вѣдь, при такомъ образѣ дѣйствій, безсиліе сдѣлается хроническимъ, а потомъ застарѣлымъ и неизлѣчимымъ. Нѣтъ, мы категорически повторяемъ: полученныя вами свѣдѣнія — плодъ какой-то мистификаціи или недоразумѣнія.

 

Викторовъ освѣдомился у собесѣдниковъ своихъ о ходѣ ихъ собственнаго общества.

 

— Вотъ вамъ наглядный примѣръ, что русскому капиталу удобнѣе работать въ Сербіи, чѣмъ кому бы то ни было другому. На первыхъ шагахъ наше дѣло столкнулось съ конкуренціей австрійскою, германскою, американскою. Мы ждали долгой и трудной борьбы, а, между тѣмъ, въ какіе-нибудь два года пробились на первое мѣсто. И главною силою, облегчившею нашу побѣду, были, конечно, симпатіи сербовъ: имъ хочется вести дѣла свои съ русскими и, ради этой возможности, они иногда способны поступиться даже извѣстными корыстями и соблазнами, которыми заманиваетъ ихъ иностранная конкуренщя. Такъ что русскому предпринимателю остается въ Сербіи лишь не злоупотреблять народнымъ довѣріемъ и на предпочтительный спросъ отвѣчать добросовѣстнымъ предложеніемъ. При этомъ условіи, безъ котораго немыслимо ни одно международное торговое дѣло, онъ найдетъ и довѣрія, и содѣйствія — сколько ему угодно и даже больше, чѣмъ надо...

 

Такъ, въ русско-сербскомъ опросѣ нашемъ, г. Сергѣевъ былъ разбитъ на русскомъ флангѣ. На сербскомъ

 

222

 

 

его пораженіе было еще чувствительнѣе. Изъ безконечныхъ бесѣдъ, создавшихъ для русскаго дипломатическаго представителя сіе прискорбное Ватерлоо, выберу наиболѣе вѣское и полное, потому что оно вмѣщаетъ въ себѣ всѣ остальныя, и изъ нихъ надо брать и добавлять къ нему только оговорки, примѣчанія, поправки и дополненія.

 

Вотъ — сидитъ предо мною молодой еще человѣкъ, съ лицомъ иконописнаго Христа, — особенно издали, когда пропадаютъ, для близорукихъ глазъ моихъ, мягкія неправильности типическихъ славянскихъ очертаній. Къ большому удивленію при первомъ знакомствѣ, этотъ господинъ — не поэтъ, не музыкантъ, не художникъ, но директоръ славянскаго банка въ Бѣлградѣ, г. Манойло Торбица. Человѣкъ изъ народа, пробившій себѣ дорогу тяжелымъ и безукоризненно честнымъ трудомъ, безусловный демократъ и руссофилъ не въ казенномъ, а въ лучшемъ и сердечнѣйшемъ смыслѣ этого слова. Впрочемъ, если хотите, онъ также поэтъ. По крайней мѣрѣ, становится поэтомъ, когда садится на своего любимаго конька, а конекъ этотъ именно, сближеніе Россіи и Сербіи черезъ промышленно-торговую связь, возможность которой такъ уныло отрицаетъ г. Сергѣевъ. Г. Торбица, подобно нѣкоему финансовому Тогенбургу, влюбился въ чрезвычайно жестокую красавицу: съ русской стороны его идеи систематически встрѣчаютъ или формальное равнодушіе канцелярскаго бюрократизма, либо небрежность, лѣнь, а иногда даже и недобросовѣстность капитала. Но хорошаго энтузіаста холодными душами не остудишь. Энергія г. Торбицы къ достиженію излюбленной цѣли, поистинѣ, громадна. А что значительно подкупаетъ меня въ его личности и красиво характеризуетъ чистоту его дѣла, такъ это — полное невѣдѣніе имъ

 

223

 

 

многихъ русскихъ учрежденій и тузовъ, которые на каждое славянское предпріятіе смотрятъ, какъ на свою оброчную статью, и въ каждое славянское начинаніе спѣшатъ запустить свои грязныя лапы — пальцы взяточниковъ съ когтями авантюристовъ. Очень можетъ быть, что опрятное желаніе провести свою идею мимо аппетитовъ различныхъ московскихъ и петербургскихъ Лже-Димитріевъ, именующихъ себя «наслѣдниками Аксакова», значительно тормозитъ труды г. Торбицы. Но принципъ,, что чистое дѣло надо дѣлать чистыми руками, всегда хорошъ, а особенно, когда онъ звучитъ, какъ большая житейская рѣдкость, въ устахъ практическаго работника, на соблазнительномъ торжищѣ русско-славянскихъ отношеній, тридцать слишкомъ лѣтъ ползущихъ и извивающихся ужомъ, подъ гнетомъ пестрѣйшаго авантюризма — политическаго, бюрократическаго, экономическаго, литературнаго и просто хапужно-ташкентскаго — эндемически свирѣпствующаго на обѣихъ заинтересованныхъ сторонахъ. Описывать русско-сербскую дѣятельность г. Торбицы не входитъ въ мои цѣли. Характеристика же его нужна мнѣ для того, чтобы объяснить, почему именно этого дѣятеля беру я въ авторитеты и свѣдущіе люди по вопросу о возможностяхъ русской торговли въ Сербіи. Прибавлю, впрочемъ, что лучшимъ знатокомъ вопроса г. Торбица рекомендовалъ мнѣ г. Пашичъ. Большинство взглядовъ послѣдняго, въ бесѣдахъ со мною, дословно сходились со взглядами Торбицы, отличаясь отъ нихъ лишь большею осторожностью въ словахъ и срединностью проектируемыхъ размѣровъ.

 

Пусть теперь говоритъ самъ г. Торбица.

 

Лучшимъ доказательствомъ того, насколько Сербія стремится къ развитію торговыхъ сношеній съ Россіей, является керосиновое дѣло. Изъ него вы увидите, что

 

224

 

 

мы способны даже на крупныя жертвы и потери, лишь бы имѣть своимъ контрагентомъ рынокъ русскій, а не какой-либо иной по сосѣдству или въ Западной Европѣ. Вы знаете, что недавно мы заключили съ Россіей торговый договоръ, открывающій кавказскому керосину широкій и преимущественный доступъ на сербскій рынокъ. Но, по всей вѣрюятности, вамъ неизвѣстно, что русскій керосинъ обходится Сербіи на 27 проц. дороже румынскаго и на 18 проц. дороже австрійскаго. За пять лѣтъ, покуда будетъ въ силѣ русскій договоръ, Сербія переплатитъ на керосинѣ 800.000 франковъ. Правда, онъ будетъ лучшаго качества, но — сказать вамъ откровенно — у насъ сравнительныя достоинства товара не весьма разбираютъ. Такъ что въ заключеніи договора сыграло рѣшающую роль не превосходство русскаго товара, но непремѣнное желаніе отдать предпочтеніе русскому производству. Ваше правительство, какъ всегда, не хотѣло уступить намъ ни въ чемъ. Мы предлагали, чтобы ввозъ керосина, какъ дѣло коммерческое, предоставленъ былъ торговымъ фирмамъ. Но въ Петербургѣ о частныхъ иниціативахъ и слышать не хотѣли. Тамъ на сербскій нефтяной ввозъ смотрятъ, какъ на единственную поддержку для пресловутаго казеннаго русско-дунайскаго пароходства. Вотъ еще удивительное учрежденіе! Мудрено вести пароходное дѣло хуже, чѣмъ его поставили русскіе чиновники. Казенщина парализуетъ для Россіи всѣ выгоды Дуная. Чиновническое управленіе нефтянымъ путемъ ложится тяжелымъ минусомъ и на русскіе, и на сербскіе интересы. А, главное, вся эта привилегія, какъ говорится, себѣ въ убытокъ. Всякій частный предприниматель заработалъ бы на дунайскомъ перевозѣ большія деньги, а русское казенное пароходство, по безтолковщинѣ своей, вмѣсто того, несетъ большіе

 

225

 

 

убытки и, въ концѣ-концовъ, выгодно только нѣсколькимъ чиновникамъ, нашедшимъ въ немъ сытную синекуру.

 

Враги русско-сербскаго сближенія смущаютъ васъ указаніемъ на дальность разстояній, отдѣляющихъ нашъ рынокъ отъ вашихъ производствъ. Это совершенный вздоръ. Смотрите. Въ настоящее время Сербія испытываетъ нужду въ желѣзѣ и ввозитъ его въ громадномъ количествѣ. Кто же является нашимъ поставщикомъ? Дюссельдорфъ! Полагаю, что это будетъ отъ насъ подальше Донецкаго бассейна. А, между тѣмъ, у васъ въ желѣзодѣланіи —перепроизводство и тѣснота рынка! Конечно, пути сообщенія — не шутка, и надъ упорядоченіемъ ихъ придется довольно поработать. Но процессъ работы этой настолько ясенъ, простъ и легокъ, что, право, удивительно, почему ею пренебрегаютъ, почему она не выполнена до сихъ поръ.

 

Россія упорно оставляетъ для себя единственною связью съ Сербіей привилегированное русско-дунайское пароходство. Связь ничтожная, потому что пароходы этого общества посѣщаютъ сербскія пристани только три раза въ годъ, при томъ исключительно съ керосиномъ. Русскому пароходству на Дунаѣ ваше правительство приписываетъ значеніе не только коммерческое, но и политическое. Между тѣмъ, — вотъ вамъ сравнительныя цифры о пароходахъ и баржахъ, принадлежащихъ на Дунаѣ побережнымъ государствамъ. Полюбуйтесь, насколько блистательно представлено въ нихъ русское дѣло.

 

 

226

 

 

Вы представлены на Дунаѣ вдвое слабѣе Румыніи и въ пятнадцать разъ слабѣе Австро-Венгріи численностью пароходовъ. Мы, сербы, обзавелись своимъ собственнымъ пароходствомъ лишь послѣ долгихъ напрасныхъ ожиданій и потерявъ всякую надежду, что русско-дунайская компанія когда-нибудь возьмется и сможетъ, наконецъ, обслуживать наши пристани. Сербскіе пароходы работаютъ всего нѣсколько лѣтъ; они слабосильны, а, между тѣмъ, успѣли перерасти русское пароходство въ количествѣ баржъ и въ тоннажѣ. А, вѣдь, если бы русскіе захотѣли отнестись къ дунайскому пароходству съ должною серьезностью, Румынія и Сербія должны были бы уступить имъ свое мѣсто, и вотъ тогда, дѣйствительно, борьба съ австро-венгерской монополіей стала бы на твердыя ноги и пошла бы въ серьезъ.

 

Конечно, дѣло не въ однихъ пароходахъ. Какъ бы хорошо ни было организовано русское пароходство, оно должно будетъ бороться со многими внушительными препятствіями и противодѣйствіями. Высокая такса, взимаемая Венгріей за проходъ Желѣзныхъ Воротъ, значительное количество дней, когда Дунай не судоходенъ, наконецъ, потребность для нѣкоторыхъ товаровъ въ ускоренной перевозкѣ, все это должно быть принято въ расчетъ. Вамъ бы не только необходимо вступить въ торговыя сношенія съ Сербіей, но и, съ перваго же дня ихъ, переорудовать всю ихъ технику. Прежде всего, на очередь должны стать русско-болгарско-сербское тарифное соглашеніе, не только пароходное, но и желѣзнодорожное, со включеніемъ торговыхъ пунктовъ не только попутныхъ и конечныхъ по линіямъ путей и рейсовъ, но и внутри славянскихъ странъ. Сербія съ радостью вступитъ въ такое соглашеніе. Особенно, теперь, когда приближается къ завершенію связь главной сербской

 

227

 

 

желѣзнодорожной сѣти съ долиною Дуная черезъ Прохово — почти насупротивъ румынской Груи. Эта наша линія имѣетъ спеціальною цѣлью обойти безобразно высокія таксы, взимаемыя Венгріей за проходъ Желѣзныхъ Воротъ. Можно съ увѣренностью разсчитывать на то, что Болгарія также примкнетъ къ славянскому тарифному соглашенію. Выгоды послѣдняго будутъ громадны уже потому, что тарифный союзъ трехъ государствъ совершенно и окончательно вытѣснитъ услуги, комиссіонеровъ по переотправкѣ грузовъ, въ настоящее время оплачиваемыя баснословно дорого. Ужъ именно, вѣдь, выходитъ, что за моремъ телушка — полушка, да рубль перевоза! Если бы, кромѣ того, Россія послѣдовала примѣру Австро-Венгріи и назначила отправителямъ товаровъ рефакціи, то оживленія въ передвиженіи грузовъ между Россіей и Сербіей надо ждать немедленно и въ самыхъ широкихъ размѣрахъ.

 

Насколько безтолково ведутся торговыя сношенія между Сербіей и Россіей въ настоящее время, лѣтопись примѣровъ тому безконечна. Вотъ вамъ одинъ изъ образцовъ, какъ мало и небрежно русскіе изучаютъ почву нашего рынка, даже когда пробуютъ на немъ свои силы. Недавно Сербія нуждалась въ 17.000 тоннъ рельсовъ для сооружаемыхъ ею желѣзныхъ дорогъ. Стоимость заказа опредѣлялась въ три милліона франковъ. Русскія предложенія оказались дороже германскихъ, но на очень странную сумму: помнится, что-то около 18.000 франковъ, — совершенно ничтожную въ расчетѣ такого крупнаго дѣла, однако, при другомъ министерствѣ, все-таки, совершенно достаточную, чтобы заказъ былъ отданъ въ нѣмецкія руки. Нынѣшнее министерство, конечно, не стало считаться съ такими пустяками, и заказъ достался русскому заводу. Меня заинтересовало: откуда

 

228

 

 

могъ взяться такой безсмысленный перевѣсъ, безразличный и для насъ, и для завода, но опасный на торгахъ, какъ павлинье перо, которое, упавъ на чашку вѣсовъ, уже перетягиваетъ другую? И что же оказалось? При расчетѣ перевозки груза отъ Рени до сербскихъ пристаней, русскіе сдѣлали вычисленія по тарифамъ австро-венгерскаго пароходства, тогда какъ тарифъ румынскаго пароходства дешевле на 30%. Если бы русское предложеніе высчитало свой провозъ по румынскому тарифу, то его заявленіе сразу оказалось бы ниже германскаго на десятки тысячъ франковъ.

 

Поговоримъ о кредитномъ дѣлѣ. Конечно, въ Россіи оно налажено плохо, а Австро-Венгрія, въ этомъ отношеніи, богатырь. Австрійскій Коммерсантъ въ состояніи оперировать кредитомъ, въ какихъ ему угодно размѣрахъ, совсѣмъ не нуждаясь въ большой оборотной наличности. Но я смѣю считать себя спеціалистомъ по кредитному дѣлу, такъ какъ работалъ и работаю въ его области особенно много. И вотъ — могу сказать вамъ, что вопросъ стоитъ далеко не такъ уже безнадежно. Дѣйствительно, до сихъ поръ въ Сербіи работали исключительно австрійскіе, венгерскіе и германскіе капиталы. Какъ глубоко они захватили Сербію видно, напримѣръ, хотя бы изъ того обстоятельства, что всѣ акціи «Сербскаго Кредитнаго Банка» находятся въ рукахъ «Лендеръ Банка». Капиталъ крупнѣйшаго «Банкирскаго командитнаго общества Андреевичъ и Ком.» въ Бѣлградѣ полученъ отъ венгерскаго «Коммерческаго Банка» въ Будапештѣ, а сейчасъ въ ту же компанію входитъ берлинское «Handels Aktien Gesellschaft». Основные капиталы обоихъ якобы сербскихъ банковъ ничтожны: въ «Кредитномъ» — двѣсти тысячъ франковъ, а у Андреевича — полтораста. Несмотря на это, кредитъ и того, и другого учрежденія рѣшительно не ограниченъ.

 

229

 

 

Русско-сербскому торговому движенію не только должно сопутствовать, но и непремѣнно будетъ сопутствовать значительное оживленіе русскихъ кредитныхъ операцій. Австро-венгерская кредитная гегемонія утомила насъ настолько, что мы начинаемъ обособляться отъ нея даже на свои маленькія, домашнія средства. Вотъ, напримѣръ, и нашъ «Славянскій Банкъ», въ которомъ я состою директоромъ, представляетъ собою такую попытку. Онъ основанъ исключительно на сербскіе капиталы и состоитъ подъ контролемъ сербскаго министерства торговли. Операцій банка, по преимуществу комиссіонныя, вращаются тоже почти исключительно въ области междуславянскихъ сношеній.

 

Такимъ образомъ, почва для славянскаго капитала здѣсь подготовлена и благопріятна, и, если капиталомъ этимъ окажется русскій, то — большому кораблю будетъ большое и плаваніе. Въ настоящее время, кредитное и банковское дѣло вообще переживаетъ интересный моментъ. Перерабатываются нормы, изыскиваются новые операціонные пути и базы. Если русскія банковыя учрежденія придутъ къ намъ во всеоружіи кредитнаго прогресса и сразу поставятъ дѣло солидно, то ихъ блестящую будущность и преимущественное вліяніе на коммерческую жизнь Сербіи я считаю обезпеченными.

 

Съ чего слѣдовало бы и непремѣнно надо начать, это съ устройства въ Бѣлградѣ выставки русскихъ образцовъ, съ организаціи русскаго торгово-промышленнаго музея. Товарное дѣло теперь органически вошло въ банковое, и очень многіе банки располагаютъ громадными складами образцовъ товаровъ, которыми они желаютъ или приглашены оперировать. Въ самомъ Бѣлградѣ найдется прекрасно оборудованный австро-венгерскій музей, а въ Вѣнѣ — торговое информаціонное бюро учредило

 

230

 

 

для Балканскихъ странъ спеціальное отдѣленіе. Объ австрійскихъ и венгерскихъ комми-вояжерахъ, которыми Сербія наводнена чуть ли не больше всѣхъ остальныхъ балканскихъ странъ, вмѣстѣ взятыхъ, — что ужъ и говорить! А вотъ ни русскаго товара, ни русскаго комиссіонера нашъ сербъ и въ глаза не видывалъ!

 

Словомъ, какъ видите: остановка за вами. Мы-то къ вамъ всею душою, а вы къ намъ — спиною. Мы идемъ на все. Теряемъ на керосинѣ, теряемъ на рельсахъ, лишь бы укрѣпить торговую связь съ Россіей. Это не только національный сентиментализмъ. Въ коммерціи дружбами не долго считаются! Нѣтъ, мы просто-напросто глядимъ въ будущее и ясно видимъ, что для Россіи мы —выгоднѣйшее поле, а Россія для насъ — счастливѣйшій выходъ изъ опасности экономическаго порабощенія. Да! Мы-то видимъ, а Россія, будто умышленно, закрываетъ глаза. Помилуйте! Прекратили обсужденіе русско-сербскаго торговаго договора только потому, что не могли сойтись на статьѣ о «пекмесѣ» и хотѣли подвести его подъ рубрику французскаго чернослива и мармелада. Это — народный-то, обиходный нашъ «пекмесъ» по десяти сантимовъ, которымъ не то что лакомится, а питается все наше крестьянство!.. Пашичъ втолковывалъ, объяснялъ, что нужна новая тарифная рубрика, что продукта, подобнаго нашему «пекмесу», нѣтъ въ другихъ странахъ Европы, — нѣтъ, не хотѣли ни внять, ни понять. Обложимъ, какъ французское варенье, да и все тутъ... Да, да, да! Мы-то видимъ, а вы и смотрѣть не хотите. Мы-то идемъ къ вамъ съ открытыми объятіями, а отъ васъ — когда это мы дождемся хотя бы одного шага навстрѣчу?

 

231

 

 

 

IX.

 

Въ первый же день своего существованія, великая влада пустила въ ходъ жупельное словцо, которому затѣмъ суждено было сыграть рѣшающую роль въ событіяхъ послѣднихъ дней. Это жупельное слово — Европа. Изобрѣтенная кабинетомъ Новаковича — широко использованная Миловановичемъ надежда на Европу сразу стала для всего Бѣлграда силою чуть ли не реальною. Дипломатическій миѳъ нашелъ въ сербскомъ обществѣ свою собственную, вполнѣ опредѣленную физіономію. Спириты сказали бы: матеріализовался!

 

Насъ не интересовало отношеніе къ этому новому изобрѣтенію публики большихъ бѣлградскихъ форумовъ. Для нея «Европа» не могла быть новинкой. Не въ первый разъ ходятъ съ этого козыря! Она не могла не знать, не имѣла права не знать исторіи этой таинственной дамы подъ вуалью. Она не имѣла права забывать, что только въ минуты величайшихъ бѣдствій Европа, какъ сила коллективная, выступала на сцену — и всегда для похоронъ геройства, всегда съ однимъ и тѣмъ же лозунгомъ:

 

— Ѵае victis!

 

Она не имѣла права не помнить, что Европа приняла раздѣлъ Польши, что Европа снабжаетъ деньгами русскую реакцію для борьбы съ освободительнымъ движеніемъ, что Европа участвуетъ въ мароккскихъ авантюрахъ и апплодируетъ бравому полковнику Ляхову за его лихіе наѣзды на персидскій парламентъ. Что, наконецъ, эта же Европа составила противо-славянскій документъ величайшей несправедливости, носящій заглавіе — берлинскаго трактата, кашу котораго мы теперь расхлебываемъ.

 

Если публика, знакомая съ азами исторіи, все-таки

 

232

 

 

говоритъ объ Европѣ, о ея справедливости, о сентиментахъ въ политикѣ и дипломатіи, значитъ — это ей зачѣмъ-то нужно, значитъ, что она играетъ эту «мѣщанскую» комедію, по политическому плану, съ совершенно опредѣленной цѣлью.

 

Но тамъ, на набережной Савы? Что знаетъ она о Европѣ?

 

Тов. Викторовъ — больше меня спеціалистъ по Бѣлграду. И вотъ его слова:

 

Я говорилъ съ людьми изъ народа помногу и подолгу. И никто, буквально никто не могъ мнѣ объяснитъ, какъ они понимаютъ Европу. Какой-то фантастическій миѳъ всевластности. Зато всякій, съ кѣмъ приходилось говоритъ, увѣрялъ меня, что великая влада обѣщаетъ справедливый судъ Европы и что, поэто м у. нужно вѣрить въ справедливость Европы.

 

Иногда это религіозное отношеніе къ Европѣ почти трогательно. Вотъ — старикъ-крестьянинъ въ національномъ костюмѣ твердитъ, какъ всѣ:

 

— Европа обѣщала... Пашичъ далъ слово, что Европа насъ спасетъ...

 

Видимо, это стало символомъ вѣры.

 

— Да вы знаете, что такое Европа? Отвѣтъ великолѣпенъ. Онъ эпическій. Его не въ состояніи выдумать человѣкъ не изъ народа.

 

— Какъ же не знать? Въ Европѣ учатся наши дѣти.

 

Начиная съ того дня, когда Миловановичъ послалъ свой блестящій циркуляръ державамъ, съ заявленіемъ, что Сербія ничего не требуетъ отъ Австріи и возлагаетъ всѣ свои надежды на Европу, — съ этого дня ни въ одной народной кафанѣ нельзя было произнести этого географическаго термина безъ того, чтобы не воспламенить всѣхъ присутствующихъ совершенно миражными вѣрой и надеждой.

 

233

 

 

— А если Европа не поможетъ, что будетъ тогда?

 

— Какъ Европа не поможетъ? Она не можетъ не помочь! Она великодушна. Она справедлива. А наше дѣло — правое дѣло.

 

— Но если?

 

— Нѣтъ, объ этомъ не надо говорить, не надо думать. Это невозможно. Это несчастіе, котораго нельзя перенесть. Если Европа насъ оставитъ, значитъ — мы погибли. Сербія перестанетъ существовать.

 

Было что-то тяжелое, кошмарное въ этомъ почти мистическомъ суевѣріи. Живые, здоровые, можетъ быть, даже сильные люди, беззавѣтно увѣровали въ призракъ. Фата-моргана показала имъ воздушные замки свои, и они обрадовались: вотъ гдѣ наше спасеніе! Жизнь и дѣйствительность забыты. Призракъ и химера поставлены прежде всего и приняты, какъ ultima ratio. И тѣ, кто сочинилъ этотъ призракъ, эту химеру, сдѣлались народными полубогами. Вотъ ужъ именно:

 

Честь безумцу, который навѣетъ человѣчеству сонъ золотой!

 

Невольно напрашивается сравненіе — опять-таки съ Черногоріей, въ которой мы только-что были. Черногорцы — тѣ же сербы. Я писалъ вамъ уже, какъ они тамъ приготовились умирать. Эпически-хладнокровно, съ той стоической выдержкой, которая смотритъ въ даль, съ укоромъ въ глаза безпощадной дѣйствительности и отгоняетъ далеко прочь всѣ призраки, всѣ радужные фантомы. Взяли ружья, вышли на границу и сказали:

 

— Рабами не будемъ. Живыми не сдадимся! Или умремъ, или добудемъ себѣ жизнь, какой мы хотимъ.

 

Скажите имъ:

 

— Надѣйтесь на Европу! Европа васъ не забудетъ.. Европа выручитъ, облагодѣтёльствуетъ, спасетъ.

 

234

 

 

Черногорецъ улыбнется въ усы свои и... пойдетъ провѣрять своихъ «момче», кто изъ нихъ долженъ шагать сегодня на стражу въ пограничныя первобытныя дебри и по-поясные снѣга. Когда у человѣка въ рукѣ браунингъ, чтобы убить врага или самому застрѣлиться, поздно утѣшать его монологами изъ «Принцессы Грезы» :

 

«Изъ царства видѣній слетая,

«Пурпурнымъ огнемъ залитая,

«Нисходитъ на землю она,

«Вся сказочной тайны полна».

 

А сербамъ этого было довольно. И вотъ, въ наше прозаическое .время, когда съ неба на землю не сходить ничего, кромѣ дождя, града, снѣга и тому подобныхъ прелестей, сидѣли въ бѣлградской кафанѣ старики, сидѣла молодежь и ждали чудеснаго сошествія, обѣщаннаго великой владой.

 

— Сойдетъ — побѣдимъ. Не сойдетъ — погибнемъ.

 

Смотришь на ихъ мозолистыя руки, на ихъ гибкія, стройныя фигуры, на простодушныя дѣтскія очи взрослыхъ людей, повѣрившихъ въ химеру... И досадно было, и стыдно, и безконечно жаль. И — одно утѣшеніе: чѣмъ хуже, тѣмъ лучше!

 

— Да, велика была вѣра.

 

И велика оказалась рана!

 

Иногда они развлекаются. Всѣ вмѣстѣ. Въ единственномъ нынѣ бѣлградскомъ кафэ-шантанѣ, въ «Браниноми позорищѣ кодъ Коларца» [*] сходилась публика у большихъ ресторановъ и изъ маленькихъ кафанъ посмотрѣть новое произведеніе національнаго барда — Браны.

 

Брана — поэтъ-импровизаторъ, имитаторъ, главный

 

 

*. Театръ Браны у Колорца.

 

235

 

 

актеръ, режиссеръ. Брана и его жена, г-жа Бранина, заполняютъ почти весь репертуаръ маленькой незатѣйливой сцены. У насъ, въ Россіи, въ мало-мальски крупномъ городѣ, такую «коробку» встроишь развѣ гдѣ-либо на окраинѣ. Но у Браны есть талантъ, а у жены его голосъ и темпераментъ. Это выручаетъ. Идутъ исключительно пьесы, сочиненныя Браной и поются куплеты, имъ же составленные или, виноватъ, имъ же «сортированные». «Батли момче Маскотъ» (пародія на Маскотъ), «У харему» (въ гаремѣ) и, наконецъ, сенсаціонная пьеса, повторяемая, по настоянію публики, изо дня въ день: «Кад-узме сваки штаіе чужіе штаче, бити отъ Аустриіе?» («Когда всякій возьметъ то, что ему принадлежитъ, то что же останется отъ Австріи?»).

 

Фарсъ — довольно дѣтскій и уродливый, но ко времени.

 

На сценѣ толстая, старая дама съ чемоданомъ. На чемоданѣ надпись: «Аннексія». Это — Австрія. Ее, конечно, встрѣчаютъ свистками. Дама зоветъ къ себѣ на помощь турка. Но турокъ что-то мѣшкаетъ, не приходитъ. Вмѣсто него появляется на сцену мадьяръ, чуть не съ аршинными шпорами. Онъ ухаживаетъ за дамой, но — довольно умѣренно. Стучатся черногорецъ, чехъ, сербъ и хорватъ. Всѣ они произносятъ патріотическія «югославянскія» тирады. Публика отвѣчаетъ громомъ аплодисментовъ. Входятъ скованныя Боснія и Герцеговина, очень красивыя женщины, въ бѣлыхъ одеждахъ мученицъ. Вся эта славянская компанія набрасывается на Австрію. Мадьяръ попробовалъ было защищать даму своего сердца, но, получивъ тычокъ отъ чеха, отлетѣлъ въ сторону, yспокоился, задумался — сталъ на сторону побѣдителей. Народы раздѣваютъ злополучную Австрію до нага, причемъ мадьяръ пользуется случаем чтобы

 

236

 

 

забрать себѣ австрійскую корону. Оковы Босніи и Герцеговины падаютъ, что опять-таки вызываетъ въ публикѣ патріотическіе восторги. Оголенная Австрія остается одна. Наконецъ, стучится давно ожидаемый ею суженый — турокъ. Но узрѣвъ, сколь его возлюбленная безобразна въ голомъ видѣ, почтенный оттоманъ удираетъ отъ нея во всѣ лопатки. Австрія падаетъ въ обморокъ. Музыка играетъ персидскій маршъ, и занавѣсъ опускается.

 

А портреты древнихъ сербскихъ героевъ, Гайдука Велько и воеводы Милоша, — смотрятъ на публику со стѣнъ и спрашиваютъ своихъ правнуковъ:

 

— И это все, что вы можете сказать въ эти дни, когда рѣшается судьба ваша?

 

Точно дѣти (истинно — какъ дѣти!).

 

Въ газетахъ печатаются объявленія:

 

— Пропала собака, кобель, рыжій съ просѣдью, кличка «Форгахъ»...

 

Ну, развѣ не дѣти?

 

А Бѣлградъ доволенъ, точно выигралъ сраженіе. Читаютъ, хохочутъ...

 

— Они поютъ, — значитъ, заплатятъ!

 

Такъ сказалъ когда-то о Парижѣ, охваченномъ смутою Фронды, кардиналъ Мазарини.

 

— Они смѣются, —значитъ, покорятся! — съ полнымъ правомъ можетъ телеграфировать правительству своему графъ Форгахъ.

 

Слишкомъ много смѣха, слишкомъ много дѣтства, слишкомъ много миража, и мечты...

 

Люди! будьте строги,

Будьте мудрецы:

Пусть смѣются боги,

Дѣти и глупцы!

 

Въ Черногоріи не смѣются...

[Previous] [Next]

[Back to Index]