Северо-Западная Хазария в контексте истории Восточной Европы (вторая половина VII - третья четверть X вв.)

A.A. Тортика

Глава 6

СЕВЕРО-ЗАПАДНАЯ ХАЗАРИЯ И ДОНО-ДОНЕЦКИЙ ТОРГОВЫЙ ПУТЬ В СЕРЕДИНЕ VIII - СЕРЕДИНЕ X ВВ.

 

§ 6.1. Доно-Донецкий торговый путь и славяне Днепровского Левобережья: историографические традиции и реальность  (430)

§ 6.2. Основные направления и динамика развития торговли с мусульманскими странами в Восточной Европе в середине VIII-середине X вв.: проблемы и мнения  (443)

§ 6.3. Природные условия, военно-политические и иные факторы речного судоходства в Восточной Европе в VIII-Х вв.  (463)

§ 6.4. Доно-Донецкий путь и лесостепное Придонечье в середине VIII-середине X вв.: реконструкция характера и направлений торговых связей  (470)

 

 

§ 6.1. Доно-Донецкий торговый путь и славяне Днепровского Левобережья: историографические традиции и реальность

 

Традиционным в отечественной медиевистике стало утверждение о существовании в VIII - X вв. Донского или Северскодонецкого пути, связывавшего юг и север Восточной Европы, служившего для прохождения «потоков серебра», которое оседало в самом регионе, в бассейне Дона или Северского Донца, на Днепровском левобережье, затем на севере, а также в Прибалтике и Скандинавии.

 

Различные исследователи по-своему описывают этот маршрут, хотя и аргументируют свою точку зрения, как правило, на основе одного и того же достаточно ограниченного набора письменных, археологических и нумизматических источников.

 

Можно выделить несколько основных научных направлений, представители которых так или иначе оценивают режим функционирования торговых пух ей по Дону и Северскому Донцу, объясняя существование этих путей активностью различных групп раннесредневекового населения Восточной Европы.

 

Еще в 1923 г. П.Г. Любомиров на основе пяти кладов восточных монет, обнаруженных в бассейне Дона, предположил существование торгового пути, который бы вел из Хазарского каганата по Дону и Северскому Донцу к левобережным притокам Днепра, Пслу и Сейму, на Десну, затем на Днепр и в Киев, и после - по Днепру на север, в Западную Европу [Любомиров 1923, с. 17]. Эта идея

 

430

 

 

была поддержана в последующий период Ю.В. Готье, П.И. Лященко, А.Д. Гусаковым, в некоторой степени и Р.Р. Фасмером. Таким образом, торговый путь по Дону и Донцу рассматривался в большей степени как транзитный, ориентированный не на торговлю с местным населением, а на вывоз дирхема в Балтийский регион и Западную Европу.

 

В дальнейшем эта идея получила определенное развитие, ее сторонниками были высказаны некоторые предположения о том, кто и с кем торговал на этом пути и в силу каких причин развивалась эта торговля. Постепенно была сформулирована своего рода «славянская» гипотеза Доно-Донецкого пути. Его реконструкции разнообразны, но, в обобщенном виде, выглядят следующим образом: 1) купцы проникали через волго-донскую переволоку из Итиля на Дон или через Трапезунд, Черное море, Керченский пролив, Азовское море также на Дон; 2) они поднимались вверх по Дону и через южные притоки Оки выходили к мордве и вятичам в бассейн этой реки; 3) торговали со славянами (вятичами) в районе верхнего течения Дона (городища боршевской культуры, Титчиха и т.д.); 4) из Дона выходили в Северский Донец, по Донцу поднимались в его верхнее течение, откуда переходили либо в верхние притоки Оки, либо в левобережные притоки Днепра; 5) торговали с северянами и вятичами, населением памятников роменско-боршевской культуры; 6) переходили на Днепровский путь и торговали там, в частности с северянами, радимичами и полянами, доходя даже до Киева.

 

Сторонники данного направления, в большинстве своем, считали, что основной целью купцов, торговавших по этому пути, были славянские племена Днепровского левобережья, на памятниках которых обнаружены как отдельные находки, так и клады куфических монет. При этом предполагалось наличие достаточно активного денежного, обращения у славянских племен Днепровского лесостепного левобережья уже в конце VIII - IX в. Оговаривалось существование у них развитого ремесленного производства, продукты которого и служили товаром, приобретавшимся купцами за серебряные дирхемы. Этническое происхождение этих купцов оценивалось неоднозначно, в них видели и скандинавов, и восточных купцов (арабов, персов, евреев), и, собственно, самих славян.

 

В оценке роли славянских или даже славяно-русских купцов в организации торговли с восточными странами не обошлось и без откровенных преувеличений. По мнению В.В. Мавродина, древнерусское

 

431

 

 

население уже в VIII-IX вв. испытывало сильное влияние востока, активно втягиваясь в восточную торговлю, которая продолжается до X в. Русские живут в Итиле, осваивают (уже в это время) весь юго-восток Восточной Европы, и именно при их содействии осуществляется торговля с населением Днепровского лесостепного левобережья. Здесь проявляется типичная для советской исторической науки середины XX в. тенденциозность этнической трактовки термина «ар рус» арабо-персидских авторов. В данном случае русы воспринимаются либо в качестве особого славянского племени, либо синонима, замещающего имя славян в целом. Несмотря на сохраняющееся сегодня разнообразие мнений, наиболее обоснованной и убедительной здесь представляется точка зрения Е.А. Мельниковой и В .Я. Петрухина [Мельникова, Петрухин 1989, с. 24-38]. Русы, русь имеют смешанное скандинавское происхождение - это дружины гребцов, проникавших по рекам в Восточную Европу и постепенно, через несколько поколений, становившихся местными жителями [Тортпса 2004, с. 105-106]. Государственность на Руси возникает в результате синтеза восточнославянского городского населения и дружинной скандинавоязычной руси. Дружинное название «русь» постепенно распространяется на территорию всего государства, причем, в первую очередь, на те области, с которых ранее брали дань хазары и которые были у хазар отвоеваны [Петрухин 1995, с. 108-109]. Этот процесс, по хронологии древнерусской летописи, начинается не ранее походов Олега на северян в 884 г. и радимичей в 885 г. [ПВЛ 1999, с. 150] и продолжается вплоть до конца Х - начала XI вв. Еще в 945 г. в договоре Игоря с Византией дружинная русь достаточно определенно дистанцируется от остального населения «Русской земли».

 

Как отмечал А.Н. Насонов, территория «Русской земли» не была старой племенной территорией, так как на ней обитали поляне, северяне, часть радимичей, возможно, часть уличей и вятичей. «Русская земля»* «Русь» определяется как политически господствующее над славянскими племенами территориальное ядро [Насонов 1951, с. 30-31]. В этой связи говорить о руси, русах арабо-персидских авторов как о славянах не представляется возможным. Тем более, что в левобережном Поднепровье и лесостепном Днепро-Донском междуречье VIII-IX вв. еще не было никакого русского, тем более славяно-русского населения. В принципе, скандинаво-русы могли совершать торговые путешествия по Северскому

 

432

 

 

Донцу и левобережным притокам Днепра, однако нет особых оснований связывать их деятельность с местной славянской торговлей, и уж тем более настаивать на регулярных торговых взаимоотношениях между славянскими племенами Днепровского левобережья и Халифатом в VIII-IX вв.

 

Реконструкция Волго-Донского пути, по В.В. Мавродину, выглядит следующим образом: «Торговля с мусульманским Востоком осуществлялась по Волго-Донскому пути, соединяющему систему Волги с Доном, Северским Донцом, Осколом, Сеймом, Десной и Днепром и характеризуемому обилием кладов восточных монет, по Ворскле, Суле и Пслу, соединенным через Донец и Оскол с Волгой. На путях к Дону (или с Дона), на Десне, от впадения Сейма, и по Днепру здесь, на Левобережье, группируется основная масса кладов восточных монет VIII-IX вв. [Мавродин 1945, с. 135]. В.В. Мавродин считал, что уже в VIII в. все среднее течение Днепра было усеяно кладами восточных монет [Мавродин 1945, с. 180], что явно не соответствует действительности.

 

С аргументированной критикой этой идеи в 1954 г. выступила Г.Ф. Корзухина. Ее выводы базировались на том, что в VIII - первой половине IX в. в среднем Поднепровье городов не было, ни одно из обнаруженных там поселений нельзя считать центром торговой и ремесленной деятельности. Кроме того, ошибочными, по ее мнению, являются представления как об отнесении известий арабских авторов о русах к Среднему Поднепровью, так и об обилии здесь кладов куфических монет VIII-IX вв. Весь комплекс сведений арабских авторов о русах связан, главным образом, не с Поднепровьем, а с Поволжьем. Ни одного клада куфических монет, зарытого в Среднем Поднепровье в VIII в., не найдено. Всего на Левобережье известно 6 кладов IX в., они обнаружены далеко от Днепра и не образуют скоплений, а рассеяны поодиночке на большой территории Полтавской, Курской и Черниговской областей. Среди этих кладов, по крайней мере, три датируются концом IX, а то и началом X в. Соответственно, клады куфических монет появляются на среднем Днепре в небольшом количестве и только в X в. Все вышесказанное опровергает мнение о широких торговых связях между Халифатом и Средним Поднепровьем, якобы существовавших в VIII-IX вв. Следовательно, как считает исследовательница, эти торговые связи проходили там, где и обнаружено наибольшее количество кладов IX в., на Оке и Волге, в верховьях Волги, в верхней части волжского пути, на Ладоге и Волхове [Корзухина 1954, с. 34].

 

433

 

 

Рисунок 9. Клады IX - начала Х вв. на территории Восточной Европы (по Г.Ф. Корзухиной [Корзухина 1954, Карта 1])

 

        1 - Полтава, 1905 г.; 2 - с. Ивахники Лохвицкого уезда Полтавской губернии, 1905 г.; 3 - именье Суходрево Оршанского уезда Могилевской губернии, 1870е гг.; 4 - с. Мишнево Лихвинского уезда Калужской губернии; 5 - г. Кашира Тульской губернии, около 1807 г.; 6 - близ с. Лапотково и Покровское Крапивенского уезда Тульской губернии, 1823 г.; 7 - с. Баскач Каширского уезда Тульской губернии, 1861 г.; 8 - с. Железицы Зарайского уезда Рязанской губернии, 1855 г.; 9-е. Угодичи Ростовского уезда Ярославской губернии, 1914 г.; 10 - д. Узьмина Гдовского уезда Петербургской губернии, 1889 г.; 11 - д. Горки Лужского уезда Петербургской губернии, 1865 г.

 

434

 

 

Выводы Г.Ф. Корзухиной подтверждаются и результатами более поздних научных исследований. В частности, Д.Т. Березовец в 1965 г. отмечал, что северяне в VIII-IX вв. находились на относительно низком уровне социально-экономического развития. По его мнению, только к началу X в. на всей славянской территории окончательно обосабливаются ремесла, появляется более или менее широкий внутренний рынок, развивается товарный обмен. В VIII в. у северян еще нет ни городов, ни феодальных замков. Роменские и боршевские городища VDI-IXBB. представляли собой обычные общинные поселения с сельскохозяйственной экономикой, укрепленные в связи с внешней опасностью [Березовец 1965, с. 50; Рыбаков 1988, с. 108; Славяне... 1990, с. 316-318]. По сводным археологическим данным на 1984 г., среди известных в среднеднепровском левобережье 127-и укрепленных поселений с древнерусскими находками [Древнерусские поселения... 1984] ни одно не может считаться городом (в том или ином сочетании его признаков [Петрухин 1995, с. 167-168]) вплоть до начала X в. О.В. Сухобоков, посвятивший специальное исследование Днепровскому лесостепному левобережью в VIII—XIII вв., отмечает определенный социальный и экономический архаизм населения боршевской и роменской культур, связанный, по его мнению, с хазарским господством в этом регионе [1] [Сухобоков 1992, с. 56].

 

В 1978 г. в топографии нумизматических находок начального периода обращения дирхема (до 833 г.) В.В. Кропоткин дает 37 кладов, из которых не указаны никакие новые находки на Днепровском Левобережье. Большинство кладов этого периода по-прежнему связано с бассейнами Оки и Волги, Ладогой, Прибалтикой и т.д. [Кропоткин 1978, с. 113]. Авторы обобщающей работы «Славяне Юго-Восточной Европы в предгосударственный период» (Киев, 1990 г.) также отмечают все тот же относительно небольшой набор находок арабских монет на Левобережье Днепра. Исследователи оперируют находками из Донецкого городища, Райгородка, Змиёва, Купянска, Великой Чугуевки, Верхнего Салтова. Им известны также три клада: из Новотроицкого городища (10 монет, младшая 818-849 г.), из Новых

 

 

1. Следует отметить, что с подобным утверждением был категорически несогласен А.П. Новосельцев: «...Полностью априорен тезис об отставании этих славян в своем развитии именно в силу их подчинения Хазарии» [Новосельцев 1990, с. 201].

 

435

 

 

Млынов (80 монет, младшая 787/88 г.), из Ярыловичей (285 монет, младшая 820/21 г.). Все это не позволяет говорить о существовании развитого: монетного обращения у населения данного региона, монетные знаки, в целом, отсутствовали во внутреннем обращении местных племен [Славяне... 1990, с. 421].

 

Что касается рассказов арабских авторов о русах, то они весьма разнообразны и фиксирует этот народ, в зависимости от конкретной ситуации, в разных местах известного им мира. В частности, на Северном Кавказе, на торговых путях Восточной Европы, особенно на пути, откуда-то «из страны славян», проходившем через Днепр, Черное море, Азовское море, Нижний Дон и Волгу [Ибн Хордадбех 1986, с. 124; Мишин 2002, с. 178; Новосельцев 2000 (1965), с. 292]. Известны русы и в качестве постоянных обитателей Восточной Европы, и как византийские наемники, нападающие на Испанию, и т.д. [Бартольд 1963, с. 810-858; Новосельцев 2000 (1965) [1], с. 303-323; Коновалова 2000а, с. 202-226].

 

Г.Ф. Корзухина была несогласна с отождествлением Куйабы - одного из центров восточноевропейских русов арабских географов - и древнерусского Киева. В настоящее время у востоковедов нет особых сомнений в правомерности именно такого отождествления [Новосельцев 2000 (1965), с. 320; Коновалова 2000а, с. 218]. В то же время Г.Ф. Корзухина не ошибалась, когда отказывалась на основе этого сообщения признавать развитую восточную торговлю в среднем Поднепровье в VIII-IX вв. Как отмечал А.П. Новосельцев, информация о трех группах русов у ал Истахри, Ибн Хаукаля, анонимного автора «Худуд ал Алам» и ал Идриси восходит к написанному около 920-921 г. труду ал Балхи «Карта климатов» [Новосельцев 2000 (1965), с. 313]. По всей видимости, эти сведения отражают современные данному автору исторические реалии конца IX - начала X в.. в этой связи нет особых оснований для того, чтобы экстраполировать существование разряда русов Куйабы - Киева на конец VIII - начало IX вв. По мнению И.Г. Коноваловой, данные ал Истахри о Куябе - Киеве, а именно: упоминание лиц, ездящих в Куйабу для торговли, и определение

 

 

1. Ссылка дается на переиздание работы А.П. Новосельцева 1965 г. «Восточные источники о славянах и Руси VI-IX вв.», осуществленное в специальном выпуске сборника «Древнейшие государства Восточной Европы. 1998 г.» в 2000 г., посвященном памяти этого выдающегося ученого.

 

436

 

 

местоположения Куйабы относительно Булгара должны свидетельствовать о наличии торгового пути, связывавшего Булгар с Киевом в первой половине - середине X в. Наиболее же интенсивно этот путь функционировал с начала XI и до середины XII вв. [Коновалова 20006, с. 132; Путешествие... 1971, с. 35-36, 109-110].

 

Собственно, древнерусская летопись свидетельствует о появлении руси Аскольда и Дира в Киеве не ранее 860-х гг. [ПВЛ 1999, с. 149]. Об участии этой руси в восточной торговле также ничего неизвестно. Основной сферой ее военно-политических интересов была, прежде всего, Византия [Кузенков 2003, с. 3-5; Петрухин 2001, с. 140], о чем свидетельствуют сообщения Патриарха Фотия [Кузенков 2003, с. 31-39], «Продолжателя Феофана» [Продолжатель Феофана 1992, с. 84,142] и т.д. о событиях 860 и 874 гг. Кроме того, согласно древнерусской летописи, название «русь» распространяется на часть Среднего Поднепровья только после захвата Киева князем Олегом и объявления его «матерью городов русских». Как отмечает В.Я. Петрухин, Аскольд и Дир владели не «русской», а «польской», т.е. полянской землей [Петрухин 1989, с. 29-30]. Таким образом, аргументация Г.Ф. Корзухиной, за исключением отмеченной неточности с идентификацией Куйабы восточных авторов, в настоящее время также представляется весьма убедительной.

 

Тем не менее, И.И. Ляпушкин, один из ведущих сторонников и соавторов гипотезы о торговле левобережных славян с востоком в VIII-IX вв., основываясь на результатах археологических исследований Днепро-Донского междуречья (главным образом памятников роменской культуры Днепровского левобережья), предполагал, что при содействии населения салтово-маяцкой культуры славяне «получали в обмен на свои продукты (выделение - А.Т.) куфические монеты, а также всевозможные изделия из цветных металлов» [Ляпушкин 1968, с. 152]. Этот исследователь не исключал проникновения арабских купцов «по Дону, Донцу и левым притокам Днепра в область левобережья» [Ляпушкин 1968, с. 152]. По его мнению, этот путь возник раньше Волжского и функционировал уже в VIII-IX вв. Только с конца IX в. приобретает важное значение путь по Волге через Булгар, и связано это, прежде всего, с появлением печенегов в междуречье Днепра и Дона. Таким образом, исходя из концепции И.И. Ляпушкина, печенеги отрезали славян от восточной торговли, в результате последние (т.е. славяне) были вынуждены

 

437

 

 

проложить новый путь, через Оку на Волгу и в Булгар [Ляпушкин 1968, с. 153].

 

С оценкой роли торгового пути по Северскому Донцу с И.И. Ляпушкиным в целом соглашается и М.Б. Свердлов. По мнению последнего, в древнейший период распространения дирхема в Восточной Европе (конец VIII в. - 833 г., по В.Л. Янину) клады располагаются следующим образом: 1) вверх по Волге к северу от Булгара на Мологу и Волхов; 2) вверх по Оке; 3) по Северскому Донцу и левым притокам Днепра. М.Б. Свердлов отмечает, что «клады, расположенные в верховьях Северского Донца и левых притоков Днепра, образовались, видимо, в результате местной торговли с районами салтово-маяцкой культуры, как справедливо полагает И.И. Ляпушкин» [Свердлов 1969, с. 541]. Следует отметить, что ни И.И. Ляпушкин, ни М.Б. Свердлов не рассматривали специально вопрос о том, была ли в принципе возможна такая торговля в тех исторических и экономических условиях, которые существовали в это время в указанном регионе. Никто из названных авторов не показал, было ли здесь вообще какое-либо товарное производство или добыча ценных природных ресурсов, служивших нуждам обмена. Если эта торговля все же существовала, то насколько она была регулярна, какие товары служили объектом этой торговли, кто был в этих товарах заинтересован в качестве покупателя. Наконец, помимо ссылок на очень небольшое количество кладов IX в., не было приведено никаких доказательств в пользу того, какой характер могла носить эта торговля, имела ли она товарно-денежное выражение или осуществлялась в форме натурального обмена.

 

В.П. Даркевич считает, что мусульманские купцы не позднее IX в. освоили путь из Черного в Азовское море и вверх но Дону. Исходным пунктом для них был Трапезунд. По его мнению, связи между Халифатом и Юго-восточной Европой с рубежа VIIIIX вв. не ограничивались собственно Хазарией. Его точка зрения во многом базировалась на высказываниях И.И. Ляпушкина: «Через земли салтовцев они простирались до Верховьев Северского Донца, Верхнего Дона, левых притоков Днепра - Десны с Сеймом, Сулы, Пела и Ворсклы. На роменско-боршевских городищах найдены ранние клады и много единичных куфических монет. В обмен на дирхемы или как дань хазарам роменцы, вероятно, поставляли меха. Лесостепь и южная половина лесной зоны благоприятны для организации пушного промысла. Здесь водились бобр, куница, лисица.

 

438

 

 

Через посредство салтовцев и хазар меха вывозили в Халифат. Как транспортную силу использовали двугорбых верблюдов, караваны которых доходили до Киева. Не исключено, что в район роменско-боршевской культуры иногда проникали и арабские купцы. Отсюда их хорошее знание Танаиса как «славянской реки» (В.П. Даркевич имеет в виду сообщения Ибн Хордадбеха, ал Масуди и т.д. - А.Т.). С печенежским вторжением в Причерноморье в конце IX в. связи по Донцу между славянами лесостепи и народами Юго-Восточной Европы прервались» [Даркевич 1976, с. 146-147]. Через правые притоки Оки (Проня, Осетр, Упа, на которых найдены клады дирхемов) купцы попадали в верховья Дона, по которому в IX в. окское население вступало в контакт с салтовцами. Например, в состав зарайского клада входили ременной наконечник салтовского типа и серьги с подвеской-стерженьком [Даркевич 1976, с. 153]. С рубежа VIII-IXBB. через территории салтовцев, входивших в Хазарский каганат, славянские племена Юго-Восточной Европы сносились с Прикаспийскими провинциями Халифата: Джурджаном, Табаристаном, Иранским Азербайджаном. Эти связи простирались до верховьев Северского Донца, Верхнего Дона и левых притоков Днепра [Даркевич 1985, с. 388].

 

Предположение о проникновении восточных, мусульманских купцов в области расселения восточнославянских племен было сделано И.И. Ляпушкиным (и поддержано В.П. Даркевичем) не только и не столько на основании одного нумизматического материала. Очевидно, что куфические монеты могли использоваться в торговых операциях на территории Восточной Европы купцами разного этнического происхождения, прежде всего русами, о чем свидетельствует, например, Ибн Фадлан [1]. По мнению

 

 

1. Ибн Фадлан следующим образом описывает жизнь и обычаи русов, которые ему пришлось наблюдать в Булгаре в 921/22 гг.:

 

«На шеях у них (жен русов - А.Т.) мониста из золота и серебра, так что если человек владеет десятью тысячами дирхемов (выделение - A.T.), то он справляет своей жене один [ряд] мониста, а если владеет двадцатью тысячами (выделение - А.Т.), то справляет ей два [ряда] мониста, и таким образом, каждые десять тысяч, которые он прибавляет к ним [дирхемам], прибавляют ряд мониста его жене, так что на шее иной из них бывает много [рядов] монист», - или - «Итак, он (т.е. прибывший для торгов купец-рус - А.Т.) подходит к большому изображению и поклоняется ему, потом говорит ему: «О мой господь, я приехал из отдаленной страны, и со мною девушек столько-то и столько-то голов и соболей, столько-то и столько-то шкур», - пока не назовет всего, что прибыло с ним из его товаров - «и я пришел к тебе с этим даром», - потом [он] оставляет то, что имел с собой, перед [этим] бревном, - «итак, я желаю, чтобы ты пожаловал мне купца, имеющего многочисленные динары и дирхемы (выделение - A.T.), чтобы он покупал у меня в соответствии с тем, что я пожелаю, и не прекословил бы мне ни в чем, что я говорю»» [Ковалевский 1956, с. 141-142].

 

439

 

 

И.И. Ляпушкина, одним из основных аргументов в пользу восточного, мусульманского, видимо, арабо-персидского происхождения купцов, торговавших на левобережных славянских территориях, является информация Ибн Русте (по Д.А. Хвольсону) о славянах [Известия о хазарах... 1869, с. 28-33]. Как считает И.И. Ляпушкин, эта информация настолько подробна и достоверна, так соответствует археологическим реалиям роменско-боршевской археологической культуры VIII-IX вв. (традиции домостроительства, погребальный обряд, вооружение и т.д.), что все это должно свидетельствовать о непосредственном знакомстве и регулярных контактах представителей мусульманского мира с северянами и вятичами [Ляпушкин 1968, с. 152].

 

Как известно, данные Ибн Русте заимствованы из так называемой «Анонимной записки», авторство которой пока не установлено [Бартольд 1973, с. 524; Новосельцев 2000 (1965), с. 283-284; Мишин 2002, с. 50-53; Калинина 2003а, с. 204]. Возможно, она представляла собой документ, составленный в государственной канцелярии одного из правителей восточных провинций Халифата, своего рода отчет о военном потенциале, численности и хозяйстве тех или иных народов, потенциально интересующих мусульманский мир. Д.Е. Мишин рассматривает его как справочник или административное пособие, что и объясняет анонимность автора [Мишин 2002, с. 51]. И.Ю. Крачковский не исключал возможность связи этого текста с деятельностью Ибн Хордадбеха или ал Джейхани, имевших прямое отношение к почтовым ведомствам восточной части Халифата, которые, как известно, выполняли и некоторые шпионские функции [Крачковский 1957, с. 219-223]. Т.М. Калинина отмечает, что набор сведений «Анонимной записки» (ландшафт, дороги, города, торговля, экономика, вероисповедания, обычаи и т.д.) отвечает сложившемуся характеру описания земель, далеких от Халифата, в произведениях жанра «Книга путей и стран» [Калинина 2003а, с. 205]. Помимо Ибн Русте, сведения «Анонимной записки» с той или иной полнотой и точностью воспроизводят «Худуд алАлам», Гардизи, ал Бакри, ал Марвази, Ахмад Туси,

 

440

 

 

ал Казвини и другие авторы [Мишин 2002, с. 51-53; Новосельцев 2000 (1965), с. 294-297; Калинина 2003а, с. 204].

 

Рассматривая сведения «Анонимной записки» о славянах, А.П. Новосельцев отметил ряд противоречий в тексте этого источника, которые, по его мнению, могут быть объяснены тем, что «автор первоначального варианта получал информацию не об одном каком-то славянском племени, а о разных племенах, проживавших на разных территориях в различных климатических и иных географических условиях» [Новосельцев 2000 (1965), с. 299]. Новейший сравнительно-текстологический анализ этих же данных, проведенный Т.М. Калининой, показал, что «географические сведения в «Анонимной записке» относятся к восточным славянам, тогда как известия о главах славян, скорее всего, говорят о Великой Моравии», в частности, «конкретные реалии быта и верований могут относиться к любым племенам славян. Следовательно, информация «Анонимной записки» имеет комплексный характер: здесь собраны сведения как о восточных, так и о юго-западных славянах, которых неизвестный автор не отделял друг от друга» [Калинина 2003а, с. 216].

 

Выводы А.П. Новосельцева и Т.М. Калининой подтверждаются в целом результатами археологического изучения славянских культур VIII-IX вв., памятники которых расположены как в лесостепной, так и в лесной зоне Восточной Европы [Приходнюк 2001, с. 106-107,111; Славяне... 1990, с. 259-261; Сухобоков 1992, с. 37]. Как к Днепровскому Левобережью от самого Днепра до Дона и Оки, так и к Правобережью от Днепра до Карпат одинаково хорошо подходят ландшафтные характеристики земли славян:

 

«Путь в эту страну идет по степям (пустыням?) и бездорожным землям через ручьи и дремучие леса. Страна славян - ровная и лесистая, и они в ней живут» [Новосельцев 2000 (1965), с. 294].

 

Для всех славянских культур от Карпат до Оки, как в лесостепной, так и на юге лесной зоны Восточной Европы, характерно преобладание жилых полуземляночных построек [Приходнюк 2001, с. 111; Славяне... 1990, с. 266]:

 

«В их стране холод до того силен, что каждый из них выкапывает себе в земле род погреба, к которому приделывают деревянную остроконечную крышу, наподобие христианской церкви, и на крышу накладывают землю. В такие погреба переселяются со всем семейством.... В таком жилье остаются они до весны» [Новосельцев 2000 (1965), с. 295].

 

441

 

 

Носители всех славянских культур как Восточной, так и Центральной Европы, Нижнего Подунавья, Балкан до принятия христианства были язычниками [Рыбаков 1988, с. 196-251], которых в мусульманских странах, не вникая в особенности их мировоззрения, как правило, называли маджусами, т.е. огнепоклонниками:

 

«И все они поклоняются огню» [Новосельцев 2000 (1965), с. 294].

 

В этот же период, в VIII-IX вв. для всех славян и многих их соседей характерен обряд трупосожжения при погребении умерших [Рыбаков 1988, с. 101-110; Славяне... 1990, с. 275-279; Седов 2002, с. 550; Сухобоков 1992, с. 20-21, 36-42]:

 

«Когда умирает у них кто-либо, труп его сжигаю!» [Новосельцев 2000 (1965), с. 294].

 

Зафиксирован этнографически и обряд тризны над могилой покойного [Рыбаков 1988, с. 120]:

 

«И по прошествии года после смерти покойника берут они бочонков двадцать, больше или меньше, меда, отправляются на тот холм, где собирается семья покойного, едят там и пьют, а затем расходятся» [Новосельцев 2000 (1965), с. 294].

 

Все остальные признаки славянской культуры, перечисленные в «Анонимной записке», также носят общеславянский характер и не могут быть приписаны только одной славянской археологической культуре или конкретному племени, названному в летописи. К числу этих общих признаков необходимо отнести: наличие укрепленных городищ [Приходнюк 2001, с. 111; Славяне... 1990, с. 263-264, 316], построенных для защиты от кочевников (по Гардизи) [1]; типичный для славян набор вооружения [2] [Славяне... 1990, с. 244, 301-302]; изготовление хмельного напитка из меда; относительно небольшое, по сравнению с соседними кочевниками, количество домашних животных; разведение свиней [Славяне... 1990, с. 369-370]; набор музыкальных инструментов, одежда, брачные обычаи и т.д.

 

Такая оценка данных «Анонимной записки» о славянах не предполагает их конкретизации и приложения к одному из славянских племен, в том числе к северянам, вятичам [Ляпушкин 1968, с. 152-153], киевским полянам или белым хорватам [Мишин 2002, с. 60]. Несмотря на отмеченную Д.Е. Мишиным подробность и живость рассказа о славянах - сакалиба [Мишин 2002, с. 59], по всей

 

 

1. «И у них есть обычай строить крепости. Несколько человек объединяются, чтобы строить укрепления, так как венгры на них постоянно совершают нападения...» [Новосельцев 2000 (1965), с. 296].

 

2. «Оружие их состоит из дротиков, щитов и копий, другого оружия они не имеют» [Новосельцев 2000 (1965), с. 294].

 

442

 

 

видимости, подобный набор фактов собирался в течение определенного времени и из разных источников. Кроме того, он был опосредован цепью различных информаторов, знакомившихся с обширным славянским миром с разных сторон, в результате различных обстоятельств торгового или дипломатического характера. Таким образом, говорить о непосредственном и близком знакомстве представителей восточного (арабо-персидского) купечества со славянами Днепровского левобережья или Подонья, их постоянных и регулярных контактах, тем более еще в VIII-IX вв., как это делал И.И. Ляпушкин, не представляется возможным.

 

 

§ 6.2. Основные направления и динамика развития торговли с мусульманскими странами в Восточной Европе в середине VIII - середине X вв.: проблемы и мнения

 

Анализ историографии, посвященной изучению торговых путей и исторической интерпретации топографического распределения нумизматических материалов (кладов и отдельных находок) на территории Восточной Европы в IX-X вв. приводит к следующему заключению. Наблюдается своего рода «конкуренция» между исследователями, изучавшими различные регионы Восточной Европы в период раннего средневековья в борьбе за приоритет этих регионов в начале восточной торговли и первых поступлений дирхемов, в интенсивности и продолжительности этой торговли и роли данных регионов в отмеченных процессах. Находки в том или ином месте ранних куфических монет, по мнению этих авторов, свидетельствуют о том, что именно здесь, в данном регионе или через данный регион, и началась торговля и транзит монетного серебра из мусульманского мира. Среди этих регионов следует назвать Ладогу и Ладожскую область, собственно бассейн Дона, бассейн Оки и, даже, Днепровское левобережье.

 

Например, А.Н. Кирпичников отмечает, что на территории ладожских поселений (Княщино, Ладожская крепость, Ладожское поселение, Новые Дубовики) найдены клад и отдельные дирхемы, чеканенные в 749-786 гг., 738-739 г., 773 г., 746-747 г., и, даже, монета 699-700 г., которая была обнаружена в нижней части горизонта Е₃. Как считает исследователь, эти находки являются одними из

 

443

 

 

наиболее древних в Восточной Европе и свидетельствуют о начале в 70-80-е гг. VIII в. серебряной торговли с восточными странами. Если применить к этому историческому периоду тот же, что и для X в., срок передвижения монеты от места чеканки к месту зарытия клада, т.е. примерно 14 лет, то, по мнению А.Н. Кирпичникова, можно предположить начало распространения восточных монет по волжскому пути уже в 60-е гг. VIII в. Таким образом, именно Ладога явилась одним из первых мест в Восточной Европе, где дирхемы появились раньше всего. Для А.Н. Кирпичникова «несомненно», что первые дирхемы попали на североевропейские рынки именно через Ладогу [Кирпичников 1979, с. 97-98]. В этом с ним, в целом, солидарен и И.В. Дубов, который считает, что древнейшие клады восточного серебра были обнаружены как раз в верхней части Волжского пути, на территории Старой Ладоги [Дубов 1989, с. 68].

 

В.В. Кропоткин настаивает на том, что в Восточной Европе значительная часть кладов и единичных находок сасанидских, куфических и византийских монет VII-X вв. территориально увязывается с Хазарским каганатом или с областями, которые находились в политической зависимости от хазар. В частности, в Подонье находки куфических монет VIII - начала IX вв. зафиксированы в Ростовской области (Правобережное Цимлянское городище, станица Верхне-Курмоярская) и в Воронежской области (слободы Урыв и Маклашеевка). Несколько ранних куфических монет было обнаружено также в Днепровском левобережье и в бассейне Северского Донца, в частности: в Сумской области на Новотроицком городище - дирхем 833 г.; в Харьковской области на Верхнесалтовском могильнике - два дирхема 745/46 г. и один 777/78 г., на Донецком городище - дирхем 780 г., в Райгородке - дирхем 815/16 г. [Кропоткин 1968, с. 73, 77-78].

 

Н.Ф. Котляр не сомневается в том, что главной артерией восточной торговли Руси был путь по Северскому Донцу из Хазарии в Киев. Он считает, что карта находок восточных монет (как кладов, так и отдельных монет) на территории Украины однозначно показывает, что «славянская торговля с востоком в это время велась главным образом по Донцу, т.е. хазарским путем». В отличие от П.Г. Любомирова, Н.Ф. Котляр полагает, что хазарский путь вел не сразу в Киев, а сначала в Черниговскую землю, где он разветвлялся в двух направлениях - на юг и на север по Днепру. По его мнению, абсолютно все находки монет первого периода (800-833 гг.)

 

444

 

 

встречаются именно вдоль этого южного пути, связывавшего Хазарию и славянские земли, соответственно данный регион он определяет как место наиболее раннего проникновения куфических дирхемов на Украину [Котляр 1971, с. 23-24].

 

Таким образом, точка зрения Н.Ф. Котляра во многом близка взглядам В.В. Мавродина и И.И. Ляпушкина и заключается, в целом, в признании существования самостоятельной торговли между славянскими племенами Днепровского левобережья и мусульманскими странами в хазарское время. Тезис весьма спорный, поскольку вряд ли можно предположить, что в ранний период обращения дирхема в Восточной Европе (т.е. между 800 и 833 гг.) племенной центр полян - Киев мог как-то участвовать в восточной торговле. Выше уже приводилось мнение Г.Ф. Корзухиной, однозначно и вполне аргументировано отрицавшей возможность торговых отношений населения среднеднепровского Левобережья со странами мусульманского Востока в указанное время. Да и данные письменных источников, а именно: древнерусской летописи (других источников для этого времени просто нет), не позволяют говорить о сколько-нибудь заметной роли Киева и его населения в отмеченных процессах, по крайней мере до его завоевания русью во главе с Олегом и Игорем, которое датируется летописцем 882 г. [ПВЛ 1999, с. 149-150]. Кроме того, характерно, что арабские географы ничего не знают о Днепре как об отдельной реке вплоть до XII в., когда его греческое название - Данабрис, появляется в энциклопедическом труде ал Идриси [Коновалова 20006, с. 127]. Этот факт также можно рассматривать как существенный аргумент в пользу утверждения об отсутствии активной восточной торговли с Киевом в IX в.

 

Археологические источники в свою очередь тоже не дают оснований предполагать значительную роль Киева в восточной торговле до конца IX - начала X в. Так, известно, что в VIII-IX вв. на его месте существовала цепочка сравнительно самостоятельных поселений, протянувшихся над Подолом с севера на юг [Булкин 1978, с. II]. Раннее городище на Старокиевской горе не демонстрирует признаков торгово-ремесленного поселения [Каргер 1958, с. 98-112], а его культурный слой не содержит документированных находок куфических монет. Никаких кладов VIII-IX в. в Киеве не обнаружено, а самый ранний достоверно датированный монетный клад относится только к первой четверти X в. [Каргер 1958, с. 123].

 

445

 

 

По данным Г.Ф. Корзухиной, неизвестно здесь и вещевых кладов этого времени. Таким образом, вопреки мнению В.В. Мавродина [Мавродин 1945. с. 135], среднее Поднепровье в конце VIII - первой половине IX вв. находилось в стороне от международных торговых путей и потоков монетного серебра [Корзухина 1954, с. 34, с. 123]. Только с 910-х гг. начинается поступление монетного серебра в Киев из державы Саманидов, но уже не через Хазарский каганат, а через Волжскую Болгарию [Петрухин 2001, с. 140], вероятно, но Окскому пути. В.П. Даркевич, на основании хронологии монетных кладов, связывает усиление значения Днепра в восточной торговле с активизацией русско-византийских связей и, соответственно, датирует это явление началом X в. [Даркевич 1976, с. 159].

 

А.Л. Монгайт отмечает существование определенных связей между населением салтовской культуры и обитателями бассейна Оки. Отдельные салтовские украшения встречаются в этом регионе в составе кладов и погребального инвентаря [Монгайт 1961, с. 84]. Но находки эти нельзя считать массовыми. В частности, личные украшения могли и не быть предметом торговли, а поступали каким-то иным путем, возможно даже изготавливались на месте в результате распространения моды на эти изделия на территориях, входивших в состав Хазарского каганата или зависимых от него. В то же время около трети общего количества кладов дирхемов, обнаруженных в Восточной Европе, приходится именно на бассейн Оки. Даже в тех случаях, как отмечает A.Л. Монгайт, когда клады находились не на самой Оке, они были обнаружены в местах, связанных с ее бассейном, на притоках, сокращающих путь со средней Оки к ее верховьям, или на южных притоках Оки, связывающих ее с верховьями Дона [Монгайт 1961, с. 95]. По данным A.Л. Монгайта, в районе Булгара найдено 18 кладов дирхемов, в районе Мурома - 3 клада, в районе Ростова и Суздаля - 6 кладов, по рязанскому течению Оки - 22 клада. В этой связи A.Л. Монгайт настаивает на том, что путь из Булгара в Киев в X в. шел по Оке и Десне, а иногда через Курск, в районе которого также было найдено 6 кладов. Он не возражает против того, что, в принципе, мог существовать и другой, южный путь в среднее Поднепровье, проходивший по Дону, Донцу и левым притокам Днепра, или по морю, от устья Днепра до устья Дона. В то же время для него было очевидно, что эти южные пути длиннее и сложнее, чем окский [Монгайт 1961, с. 96]. Не видит A.Л. Монгайт и особых археологических подтверждений существования

 

446

 

 

таких путей, в чем он в целом солидарен с В.Л. Яниным.

 

Т.Н. Никольская считает, что проникновение дирхемов в бассейн Оки датируется VIII - первой третью IX в. К этому времени относятся нескольких отдельных монет, найденных в культурном слое памятников региона. Самые ранние клады, зарытые в бассейне верхней и средней Оки относятся к первой четверти IX в. (Лапотково и Покровское817 г.; Баскач - 807-808 г.; Борки - 817; Скопинский - 818-819 г.). Большая часть кладов в бассейне Оки зарыта в середине - второй половине IX в. (13 кладов) и в первой половине X в. [Никольская 1981, с. 274-276]. Она же отмечает, что торговля с востоком могла вестись и по Дону. Так, помимо известных еще П.Г. Любомирову пяти кладов куфических монет, об этом могут свидетельствовать и новые находки, в частности, обнаруженные на городище Титчиха: 27 целых и два обрезка саманидских дирхемов 899-922 гг. Т.Н. Никольская согласна и с мнением В.В. Кропоткина о том, что большая часть куфичесхих монет связана с Хазарским каганатом или с областями, находившимися в политической зависимости от хазар [Никольская 1981, с. 277].

 

А.Е. Леонтьев в этом вопросе идет еще дальше и выдвигает свой вариант развития торговли с востоком населения Восточной Европы. По его мнению, несмотря на то, что в бассейне Оки на территории вятичей обнаружено 19 монетных кладов IX в., путь от Болгар по Волге, Оке, Десне к Киеву «как письменные, так и археологические источники позволяют убедительно реконструировать только с X в.». Более вероятным ему кажется прямой путь с юга но Дону, на берегах которого он насчитывает 4 монетных клада IX в.

 

Таким образом, в бассейн Оки монеты попадают через Дон и южные притоки Оки - Проню, Осетр и Упу. Оттуда же через Дон и Северский Донец монетное серебро перевозилось в бассейны левых притоков Днепра [Леонтьев 1986, с. 5]. На том основании, что в верхневолжском бассейне нет кладов или они единичны, А.Е. Леонтьев выдвигает предположение о том, что «основными путями поступления куфических монет на Русь в IX в. были Дон и Северский Донец, выводившие к славянским поселениям в бассейне Оки и Днепра. В северные районы Руси серебро поступало по Днепру, большей частью, очевидно, с Оки через Десну...» [Леонтьев 1986, с. 7-8]. Таким образом, если следовать логике А.Е. Леонтьева, оказывается, что волжский торговый путь начинает функционировать

 

447

 

 

гораздо позже, чем днепровский (хоть и опосредованно, через Дон, Донец, левые притоки Днепра, Днепр). Однако данное утверждение не соответствует реальной топографии монетных находок, концентрирующихся с явным количественным преобладанием на Оке и в верхней части Волжско-Балтийского пути [1].

 

В какой-то степени выводы А.Е. Леонтьева находят подтверждение и в результатах исследования скандинавских письменных источников. Так Г.В. Глазырина считала, что динамика фиксации восточноевропейских топонимов в скандинавской письменности позволяет получить отражение их реального исторического развития. По ее мнению, самый ранний топонимический пласт, известный раннесредневековым скандинавам, отражает три «входа» на восточноевропейскую равнину: по Западной Двине, через Финский залив и Ладогу, по Северной Двине. При этом только западнодвинский путь представлен в древнескандинавской письменности с достаточной полнотой, что может являться свидетельством достаточно раннего использования скандинавами этого пути, с дальнейшим выходом на Днепр, Оку, Дон. В то же время из древнерусских земель скандинавы знакомы в это время только с северными областями, с городами Ладогой и Новгородом [Древнерусские города в ... 1987, с. 11].

 

Таким образом, ранняя скандинавская топо- и гидронимия в целом подтверждает данные нумизматики. Скандинавы начинают свою торговлю с восточными странами через волжско-балтийский путь, в самом начале которого и находились Новгород с Ладогой. В процессе освоения Восточной Европы, отбора наиболее удобных и коротких маршрутов они постоянно экспериментируют [Готье 1930, с. 258-259] и, вероятно, методом проб и ошибок проверяют все возможные и доступные маршруты: 1) через Западную Двину, Днепр, Оку и Волгу; 2) через Днепр, Десну, Северский Донец и Дон; 3) через Днепр, Черное и Азовское моря, Дон и Волгу. Наименее доказуемой представляется возможность торговых связей между Днепром и Доном через Десну и Северский Донец. Данных письменных источников, подтверждающих существование именно такого пути, нет вообще, нумизматический материал в этом регионе

 

 

1. Тем не менее, ранние (конец VIII - начало IX вв.) монетные находки и клады все же есть, как уже отмечалось выше, и в районе Днепровского Левобережья, что, безусловно, требует дальнейшего объяснения.

 

448

 

 

не относительно малочислен, его ранняя датировка зачастую сомнительна. Гораздо реальнее выглядит реконструкция первого (через Оку) и третьего (через моря и Дон) маршрутов, подтверждаемых как многочисленными нумизматическими данными, так и сведениями восточных авторов - Ибн Хордадбеха и Ибн ал Факиха [Noonan 1983, р. 265-281]. Только после этого использовавшие названные маршруты и оказавшиеся на Нижнем Дону скандинавы-русы хорошо освоили географию региона и могли подниматься вверх по течению Дона, через южные притоки попадать в Оку или наоборот, спустившись с верхней Волги, через Оку перейти на Дон и выйти в бассейн Черного моря.

 

И.В. Дубов, посвятивший специальное исследование волжскому пути, также отмечает, что Ока была не только основной составляющей этого пути, но и своего рода транзитом, поскольку с ее верховий через волок можно было попасть и на Дон. Таким образом, Ока являлась связующим звеном между Волгой и Доном в этом районе [Дубов 1989, с. 28]. Следует согласиться с указанием И.В. Дубова на то, что «клады, безусловно, имеют важное значение, но было бы ошибочно только по ним определять направления, хронологию и степень использования тех или иных водных магистралей» [Дубов 1989, с. 29]. В IX-Х вв., по мнению И.В. Дубова, предпочтительнее Донского был путь с Днепра по Десне, Оке на Волгу и далее через Булгар в Итиль [Дубов 1989, с. 164]. На этом пути особое значение имела Рязанская земля, игравшая роль перевалочного пункта с Волжского пути на Донской и Днепровский. Подтверждается это «несравнимым ни с каким другим регионом Руси количеством кладов и отдельных находок куфических монет (более 40 кладов IX-Х вв.) [Дубов 1989, с. 141]. Итак, через Волго-Окское междуречье путь шел к ключевому пункту на Оке, откуда начинались дороги сразу по трем водным системам: Донской, Северско-Донецкой, Деснинской с прямым выходом в Черное море и на Днепровский путь из варяг в греки. Отсюда также был возможен переход по Дону через волок на нижнюю Волгу в Хазарию, что фиксируется кладами IX в. [Дубов 1989, с. 164].

 

В.Я. Петрухин указывает, что с рубежа VIII и IX вв. арабское серебро «почти непрерывным потоком движется через Восточную Европу с Дона на Оку, Верхнюю Волгу и Волхов, в Ладогу и далее на Балтику» [Петрухин 1995, с. 89]. Именно Окский участок торгового пути, заселенный вятичами, аккумулирует значительную часть

 

449

 

 

монетного серебра, поступавшего на север из Хазарии. Опираясь на данные В.В. Кропоткина, В.Я. Петрухин отмечает, что одна из групп восточноевропейских кладов концентрируется также в Левобережье Днепра по Десне и Сейму, в ареале северян и радимичей [Петрухин 2001, с. 139]. Учитывая тот факт, что на собственно хазарской территории клады практически неизвестны, возникает необходимость в объяснении концентрации кладов в местах проживания их данников - северян, радимичей и вятичей. В частности В.Я. Петрухин считает вполне вероятным участие славян в торговле русов. Они обеспечивали своих «пактиотов» хлебом, мехами, экипировали ладьи, идущие по Оке на Дон и за эти услуги получали определенную плату монетным серебром [Петрухин 2001, с. 140].

 

В контексте подобных рассуждений возникает вопрос: почему начальный путь движения дирхемов определяется рядом авторов именно с Дона, а не с Нижней Волги? Зачем купцы, следовавшие из южного Прикаспия или Закавказья, совершали столь сложный и замысловатый обходной маневр? Какой был смысл в том, чтобы покидать Каспийское море и Нижнюю Волгу, переходить пешим маршрутом на Дон только для того, чтобы подняться по Дону на север, через сложные волоки попасть в верховья Оки и после всех испытанных трудностей, риска, потраченного времени и средств снова оказаться на Волге? Очевидно, что проще было подняться сразу по Волге и уже из основного ее течения попасть, без всяких волоков и пеших переходов, прямо на Оку, Каму и т.д. Вероятно, именно так они и поступали, тем более, что путь из Каспия вверх по Волге был известен, по данным В.П. Даркевича, еще в VIII в. [Даркевич 1976, с. 147].

 

Лишние волоки, менее судоходные реки, места, заселенные различными нецивилизованными племенами, должны были отпугивать владельцев больших запасов серебра - восточных купцов. Переход из одной речной системы в другую был невозможен без наличия транзитных пунктов, своего рода станций, на которых можно было купить новые лодки и снаряжение, запастись продуктами, отдохнуть или просто переночевать в безопасных условиях. Подобные пункты известны и исследованы археологами на севере, в лесной зоне Восточной Европы (Тимерево, Гнездово, Ладога и т.д.), но пока не обнаружены в районе предполагаемых переволок с Верхнего Дона на Оку и с Верхнего Донца на Псел или Сейм. Единственным населенным пунктом, который гипотетически мог

 

450

 

 

обслуживать транзитные торговые караваны на Дону является Саркел [Плетнева 1996, с. 156-157]. Здесь был обнаружен кусок бумаги из Самарканда, керамика Маверанахра (IX-X вв.) с люстровидной росписью, костяная шахматная фигурка из Средней Азии или Ирана [Даркевич 1976, с. 146]. Но эта крепость контролировала соответствующие отрезки сухопутных дорог между Доном и Волгой [Плетнева 1996, с. 144-150] или волго-донскую переволоку, но никак не могла помочь купцам, отправлявшимся в верховья Дона, Донца, Оки. В этих местах известны только моноэтничные, скорее всего, общинные поселения местных племен, не имевшие характера торгово-ремесленных факторий.

 

Скорее всего, по донскому пути сами восточные купцы вообще никогда не путешествовали. Этот путь традиционно с IX в. был освоен скандинавскими купцами и воинами - русами (ар рус) восточных авторов [Коновалова 20006, с. 128]. Вероятно, об использовании Нижнего Дона и Волго-Донской переволоки именно этим контингентом международных торговцев и сообщают Ибн Хордадбех и Ибн ал Факих [Калинина 1986, с. 80]. Других прямых указаний на этнический состав купцов, освоивших донской путь у авторов письменных источников нет. Наконец, сведения Ибн Хордадбеха и Ибн ал Факиха не дают особых оснований, для того, чтобы реконструировать путь русов с Оки в верховья Дона или наоборот, с Дона на Оку [1]. Оба автора говорят о том, что прежде, чем попасть на некую «реку славян» (которую большинство исследователей для этого времени определяет как Дон (Танаис) [Калинина 2000, с. 114; Коновалова 2000а, с. 206; Новосельцев 1990, с. 186]), русы либо

 

 

1. Ибн Хордадбех:

 

«А что касается купцов-русов, а они - вид славян, то они везут шкурки бобра, черных лисиц и мечи из отдаленных [земель] славянских к морю Румийскому и берет с них десятину властитель Рума. А то идут по [...] реке славян, входят в Хамлидж - город Хазар, и берет с них десятину властитель их. Затем отправляются к морю Джурджана и выходят на какомлибо его берегу, понравившемуся им...» [Калинина 1986, с. 71].

 

Ибн ал Факих:

 

«Что же касается славянских купцов, то они везут шкурки лисиц и бобров из славянских окраин и приходят к морю Румийскому, и взимает с них десятину владетель Рума. Затем они прибывают по морю к Самкарш иудеев, затем переходят к славянам; или следуют от моря славян в эту реку, которая называется рекой славян, пока не достигнут пролива хазар, и взимает с них десятину владетель хазар. Затем идут к морю Хорасанскому. Иногда выходят в Джурджане и продают все, что у них есть. А идет все это в Рей» [Калинина 1986, с. 75].

 

451

 

 

сталкиваются с византийской таможней, вероятно, в Крыму или Низовьях Днепра [1] [Бартольд 1963, с. 827, 831; Мишин 2002, с. 57; Новосельцев 2000 (1965), с. 292], либо посещают город Самкуш (Самкерц - Таматарху), расположенный на азиатском берегу Керченского пролива. Какими путями русы добираются до Черного моря ни у Ибн Хордадбеха, ни у ал Факиха не сказано [Коновалова 20006, с. 130]. Из Дона они через переволоку следуют на Волгу [Калинина 2000, с. 108] в Хамлидж, столицу хазар, и на Каспий. Никаких прямых сведений о существовании Окского пути, т.е. о передвижениях из левых притоков Оки в верховья Дона и наоборот, в арабо-персидских письменных. источниках IX в. нет. Эта часть маршрута купцов-русов реконструируется исследователями гипотетически, только на основании методически разнообразных трактовок существования монетных находок и кладов в бассейне правых притоков Оки и на самой Оке. Но, как уже отмечалось выше, на Оку и ее притоки, как и в район левых притоков Днепра - Пела и Сейма, куфические монеты могли попадать по прямому торговому пути, проходившему по основному течению Волги и по самой Оке. Здесь русы, действительно, могли платить местным славянам за переоборудование или изготовление новых ладей [Константин Багрянородный 1991, с. 47], а представителям племенной верхушки - за меха, рабов [Тортика 20046, с. 110] и за возможность безопасного транзита по их территории.

 

 

1. Прохождение русами таможни в Северном Причерноморье или Крыму реконструируется гипотетически. Как отмечает Т.М. Калинина, Ибн Хордадбех пишет о византийской таможне в связи с продвижением русов в сторону Румийского, т.е. Средиземного моря. Черное море Ибн Хордадбех знает как «море хазар». В этом случае византийская таможня могла находиться где-то в Подунавьс или в районе Константинополя [Калинина 2000, с. ИЗ]. Такое понимание сообщения Ибн Хордадбеха о передвижениях купцов-русов свидетельствует о существовании не одного, а нескольких маршрутов. Один из них вел из «отдаленных земель славянских» через византийскую таможню в Средиземное море, другой - через «реку славян» в Каспийское море. В то же время Т.М. Калинина считает возможным реконструкцию водного пути через Нижний Дон, переволоку и Волгу на Каспий [Калинина 2000, с. ИЗ]. Такой вариант маршрута купцов-русов предполагает прохождение последними Азовского и Черного морей, возможно, Днепра или Константинопольского пролива, что, опять же, в условиях ближнекаботажного плавания на судах, приспособленных как к речной, так и к морской навигации, не исключает отмеченного Ибн Хордадбехом обложения их товаров 10% пошлиной на византийской таможне.

 

452

 

 

Арабы вообще немного знают о Доне, их представления об этой важной восточноевропейской реке характеризуются целым рядом неточностей, ошибок и искажений. Сведения о Доне в мусульманской среде были вторичными, унаследованными от позднеантичной книжной традиции, а также от современных информаторов, возможно русов, хазар или евреев. Книжные сведения о Доне - Танаисе восходят к автору II в. н.э. Клавдию Птолемею [Калинина 2000, с. 106-107] и воспроизводятся, в первую очередь, представителями математического (астрономического) направления в арабо-персидской географии [Крачковский 1957, с. 9496]. В частности, одним из первых пишет о Доне-Танаисе Мухамад ибн Муса ал Хорезми (первая треть IX в.) в своей «Книге картины земли» [Калинина 1988, с. 11 - 107]. Его произведение не имеет никаких следов знакомства с реальным Доном и полностью основано на литературной традиции [Бейлис 1962, с. 21 - 22].

 

Первоисточник, которым пользовались арабо-персидские авторы, Клавдий Птолемей также знал только нижнее течение Дона и ничего не мог рассказать ни о его среднем или верхнем течении, ни о его притоках [Шрамм 1997, с. 10]. Земля, находившаяся севернее дельты Дона, описывалась и античными, и арабо-персидскими авторами на основе мифологических легенд и фантастических гипотез. Так, например, ат Батгани (852 - 929 г.) считал, что Дон вытекает из Меотиды (Азовского моря) и впадает непосредственно в Черное море [Крачковский 1957, с. 100 - 103], смешивая тем самым Дон - Танаис и Керченский пролив и воспринимая их как единый географический объект. Авторы описательного направления арабской географии, такие как Ибн Хордадбех и ал Факих, а также представители классической школы арабской географии - ал Мас'уди, ал Истархи, Ибн Хаукаль и т.д. описывают не Дон - Танаис как таковой, а торговые пути, проходящие через его нижнее течение, переволоку и Волгу [Калинина 1986, с. 80; Калинина 1999, с. 89; Коновалова 1999а, с. 103]. По всей видимости, они тоже ничего не знают о реальной географии Дона: собственно о его истоках, верхнем и среднем течении, притоках, точном расположении и номенклатуре населявших его берега народов.

 

Даже такой важный пункт как Саркел, расположенный на левом берегу Дона в районе Волго-Донской переволоки, неизвестен ни одному арабо-персидскому автору. В то же время об основании и строительстве Саркела, состоявшемся во время правления византийского

 

453

 

 

императора Феофила (около 840 г.), знает Константин Багрянородный [Константин Багрянородный 1991,с. 172-173]. О взятии Саркела Святославом около 965 г. рассказывает древнерусская летопись [ПВЛ 1999, с. 168]. Наконец, о вхождении Саркела в состав Хазарского каганата еще в 60-е гг. X в. пишет своему кордовскому корреспонденту последний хазарский царь Иосиф [Коковцов 1932, с. 102]. Все это позволяет сделать вывод, с одной стороны, о важности Саркела в геополитической системе Хазарского каганата, прежде всего на его западных рубежах. Здесь он известен и Византии, и Руси. С другой стороны можно говорить о практически полной неосведомленности об этих западных рубежах Хазарии представителей арабо-персидского мира. Мусульманские купцы хорошо освоили берега Каспия и течение Волги (вплоть до впадения в нее Камы возле Булгара), нельзя исключить их проникновения в бассейн Оки, но не более того. Видимо, за пределы речных путей напрямую, без волоков, связанных с бассейном Каспия, они не выходили. На Дону они никогда или почти никогда не бывали, а потому устойчивых позитивных знаний о его бассейне не имели (это и отразила арабо-персидская географическая литература). Таким образом, нет оснований и для предположения о существовании развитой восточной торговли в районе Дона и Донца, и для тезиса о вовлечении в эту торговлю местного, салтово-маяцкого или славянского населения.

 

Вопреки утверждениям Б.А. Рыбакова и О.И. Прицака [Пріцак 2003, с. 871], даже ал Идриси, автор энциклопедического труда «Развлечения истомленного в странствии по областям» (1154 г.), ничего не знает о бассейне Северского Донца и его населении. И.Г. Коновалова убедительно доказала, что его сообщения о народе ал-кибарийа, о городах этого народа и о реках, на которых расположены эти города, не имеют никакого отношения к бассейну Северского Донца и салтовским городищам, расположенным на Донце и его притоках. По мнению исследовательницы, этот сюжет у ал Идриси связан с описанием севера Восточной Европы, скорее всего с Новгородской Русью [Коновалова 1999а, с. 105-111].

 

Следует также напомнить, что B.Л. Янин еще в 1957 г. высказывал достаточно скептическое отношение к идее существования развитого денежного обращения в Хазарском каганате: «...весь комплекс монетных находок на Нижней Волге и на Нижнем Донце, который можно было бы связать с торговым движением непосредственно

 

454

 

 

с территории Хазарского каганата, состоит из двух кладов и нескольких отдельно поднятых монет. Доли процента монетных находок по отношению к общему количеству в Восточной Европе характеризуют не столько степень монетного обращения у хазар, сколько полное отсутствие этого обращения...» [Янин 1957, с. 104-105]. За прошедшее после выхода в свет работы B.Л. Янина время картина распределения монетных находок по территории Восточной Европы изменилась несущественно. Появились новые находки, но они дают, в целом, ту же пропорцию. Монет и монетных кладов явно больше на севере Восточной Европы, в лесной зоне, по берегам судоходных рек, относительно мало в лесостепи и почти нет в степи [Кропоткин 1978, с. 113].

 

Соглашаясь с B.Л. Яниным в сравнительной оценке значения Донского и Волжского пути, нельзя принять последующие выводы известного ученого об отсутствии торговых путей и денежного обращения на территории самого Хазарского каганата [Noonan 1982, р. 219-267]. Следует отметить только, что, судя по данным письменных источников, торговый путь (или пути), проходивший через столицу Хазарского каганата - Итиль на Волге, а также через Таматарху - Самкерц на Керченском проливе и Саркел на Дону, существовали и активно функционировали как минимум с первой трети IX в. В частности, уже сведения Ибн Хордадбеха и Ибн ал Факиха позволяют говорить о регулярном передвижении купцов-русов из бассейна Черного моря в Каспийское через Дон, Волго-Донскую переволоку и нижнее течение Волги. Можно предположить, что и сам Саркел был построен совместными усилиями хазар и византийцев именно с целью контроля над передвижениями русов (а также любыми иными передвижениями) по водным путям Восточной Европы [1]. В то же время денежные средства, полученные от

 

 

1. С.А. Плетнева считает, что «...Целью сооружения крепости была не охрана границ, так как она стояла почти в центре Хазарии, и не охрана водной дороги, поскольку с места строительства Дон просматривался на очень небольшое расстояние и, кроме того, водный путь тогда (в первой половине IX в.) не был еще освоен. Крепость предназначалась для охраны сухопутной дороги, которая шла с юга (из Предкавказья) к Донскому броду...» [Плетнева 1996, с. 6]. Не отрицая того, что Саркел мог контролировать и сухопутные торговые пути и являлся своего рода промежуточным пунктом и местом отдыха для сухопутных караванов, можно высказать сомнение в правомерности остальных утверждений исследовательницы. Как представляется, водный путь по Дону существовал в первой половине IX в., как известно, по поводу датировок произведения Ибн Хордадбеха высказывались различные мнения, и, скорее всего, первая редакция его труда была написана еще в 40-х гг. IX в. Соответственно, сообщение о передвижениях купцов-русов, которое можно гипотетически связывать с Нижним течением Дона и Волго-Донской переволокой, может свидетельствовать об использовании этого водного пути в это же время. Далее, даже если из самого Саркела река просматривалась и не очень хорошо, это не мешало ее гарнизону высылать разъезды или устанавливать стационарные наблюдательные пункты вверх или вниз по течению Дона. Скорее всего, Саркел контролировал и водный, и сухопутный маршруты, а также мог выполнять роль пункта, через который проходила дань, собранная в Днепро-Донском междуречье и в районе лесостепного течения Дона. Очевидно также, что в разные периоды существования хазарского государства роль Саркела могла меняться и сильно зависела от изменений геополитической ситуации в регионе. Мог он выступать и в качестве форпоста от угрозы с запада, со стороны Киевской Руси [Новосельцев 1990, с. 131-132].

 

455

 

 

транзита через Итиль, Волгу и Нижний Дон аккумулировались в руках очень ограниченного слоя людей - верхушки хазарского общества, у кагана и его окружения, потом у бека-царя [1]. Эти деньги могли накапливаться, прежде всего, в самом Итиле, место расположения которого скрыто в болотах и камышах дельты Волги. Возможно, денежные средства накапливались и в других портовых городах - в Самкерце-Таматархе, в Семевдере на берегу Каспия. Скорее всего, правители или военачальники этих городов, такие как, например, булшицы Самкерца (возглавлявший большой отряд, способный на самостоятельные и масштабные военные действия) [Голб, Прицак 1997, с. 141-142] или правитель Семендера, находившийся в родственных отношениях с хазарским каганом [2] [Голубовский 1888, с. 38; Новосельцев 1990, с. 127], отчисляли суммы от таможенных прибылей в пользу центрального правительства, оставляя определенную часть и себе.

 

В Итиле деньги тратились на роскошь дворца и, в последние 50-100 лет существования Хазарского каганата, на содержание наемной мусульманской гвардии [3]. Кроме того, по аналогии с другими,

 

 

1. Ал Истахри писал об этом следующее: «Источник доходов царя составляет взимание пошлин на заставах на сухих, морских и речных путях» [Караулов 1901, с. 43].

 

2. «Царь Семендера иудейского вероисповедания и находится в родстве с царем Хазар» - ал Истахри [Караулов 1901, с. 47].

 

3. Ал Мас'уди: «Из всех царей этих восточных земель один только царь хазарский может иметь у себя на жаловании войска» [Караулов 1908, с. 45].

 

456

 

 

изученными археологически, перевалочными торговыми пунктами, такими как Булгар, Ладога, Новгород, можно предположить, что деньги накапливались в немалых количествах и у городских жителей, обслуживавших транзит. В Итиле нужно было сменить морские суда на речные (на длительное время поставить морские суда на пристани и под охрану), сложить на охраняемом складе товары [1], закупить провизию и необходимое снаряжение, нанять лоцманов или матросов. Судя по данным письменных источников, в городе были большие рынки, обслуживавшие местное население, хазарскую верхушку, наемное войско и купцов-транзитников. Такой большой город не мог обойтись и без ремесленного производства: керамического, железоделательного, кожевенного и т.д. Таким образом, существовали все необходимые условия и для активного денежного обращения [Noonan 1995-1997, р. 254-318], и для накопления значительных денежных средств хазарским каганом, царем-беком, аристократией, обогатившимися городскими жителями.

 

Рядовые хазары-кочевники прямого доступа к этому денежному потоку, по всей видимости, не имели. В отличие от наемников-ларсиев, военную службу они несли не за деньги, а по обязанности и получали за это, в случае военной победы, только определенную долю добычи. Вероятно, в период удачных походов на Закавказье эта доля могла быть вполне достойной, но после конца VIII в. эти походы прекращаются. С начала IX в. хазары используют военные силы для войны с восточноевропейскими племенами и народами, жителями северного Кавказа, кочевниками степей, обитателями юга лесной зоны, у которых трудно предположить наличие большого количества серебряных денег. Одновременно, с конца, VIII - начала IX в., развивается транзитная торговля, и деньги поступают туда, где находятся основные товары, которые за эти деньги можно приобрести.

 

Деньги поступают на рынки мехов и рабов, на север Восточной Европы, прежде всего по Великому волжскому пути и по реками волжской системы, в торгово-ремесленные пункты - фактории, основанные скандинавами, такие как Тимерево, Сарское городище, Ладога (4 клада с младшими монетами: 1) 786 г., 2) 808 г., 3) 847 г., 4) нач. X в., соответственно; пятый клад, смешанный, датируется

 

 

1. У ал Истахри находим:

 

«В восточной части Хазар живут преимущественно купцы и мусульмане и находятся товары...» [Караулов 1901, с. 45].

 

457

 

 

началом XI в.) [Дубов 1989, с. 65-68, 103-123], здесь и ведут свои торговые дела русы. Деньги поступают в больших количествах в Булгар (16 кладов X в.) [Дубов 1989, с. 152], здесь, как и в Итиле, мирно (до определенного времени) пересекается поток восточной и северной торговли [Noonan 1992, р. 237-259], заключают между собой сделки купцы скандинавского и мусульманского происхождения [Ковалевский 1956, с. 142; Noonan 1984, р. 151-282]. Очевидно, что здесь, а также на волоках, связывающих верхнюю Волгу с Ладогой и Балтийским морем, и появляются клады куфических монет. На юге, в степи, им взяться неоткуда. Собственно хазарскими товарами, известными мусульманским авторам, были только скот и рыба, пойманная в низовьях Волги. Рыбу ловили городские жители Итиля, следовательно, вырученные за нее деньги оседали или тратились, опять же в этом, пока не найденном археологами городе. Скотом торговали, скорее всего, не столько рядовые кочевники, последние жили, как правило, натуральным хозяйством и обеспечивали максимум своих потребностей за счет простого воспроизводства собственного стада [Тортика, Михеев 2001, с. 141161], а все та же хазарская аристократия (роды хазар) [Коковцов 1932, с. 102], владевшая лучшими пастбищами в Нижневолжском и Прикаспийском регионе. Следовательно, у большинства рядовых хазар или иных жителей Каганата большого количества денег не было, да и не могло быть, в силу описанных обстоятельств.

 

Анализируя факт практически полного отсутствия кладов и небольшое количество отдельных находок в степной зоне, между нижней Волгой и нижним Доном, в устье Северского Донца, в стенной части Днепро-Донского междуречья, нельзя забывать и о некоторых особенностях кочевого менталитета. Для степных богачей обладание сундуками, наполненными монетами, представляло небольшую ценность. Скот был главным сокровищем, главным мерилом богатства в степи. Деньги, спрятанные в юрте, никому нельзя было показать, никто не мог их увидеть и оценить по достоинству могущество хозяина, тогда как многотысячные стада скота говорили сами за себя. Слава об их владельце разносилась на многие километры. Он устраивал пиры и праздники, одаривал своих родственников и приближенных, содержал отряды батыров, покупал предметы роскоши, дорогие ткани, украшения для своего коня и жен, дорогое оружие и, как правило, не копил деньги, и, соответственно, не прятал клады.

 

458

 

 

Таким образом, возникла парадоксальная ситуация. Через Хазарский каганат транзитом по нескольким речным и морским торговым путям шли потоки товаров и денег, этими же путями следовали купцы разного этнического происхождения - русы, арабы, персы, евреи, с которых хазарское правительство взимает 10% пошлину, при этом в самой Хазарии денег мало и денежного вращения, за исключением территории городов, практически нет. Рядовое население Хазарского каганата, за исключением жителей нескольких городов, живет в условиях преобладания натурального хозяйства или натурального обмена и племенного строя. Это, как принято считать, и стало одной из причин постепенного ослабления, а затем и гибели Хазарского каганата.

 

В.В. Кропоткин, в отличие от В.Л. Янина, поддерживает традиционное для русской историографии мнение о важной роли, которую играл хазарский торговый путь в проникновении дирхема в Восточную Европу. Он указывает, что топография всех кладов и отдельных находок куфических и византийских монет VII-X вв., найденных в Восточной Европе, показывает, что значительная часть этих находок территориально увязана с Хазарским каганатом или с областями, которые политически зависели от хазар [Кропоткин 1967, с. 120]. Он считает, что на примере Хазарского каганата можно наблюдать своеобразное явление, когда существование развитой транзитной торговли в VIII-X вв. почти не сопровождалось зарытием монетных кладов на собственно хазарской территории. По мнению В.В. Кропоткина, о роли куфических монет в области СМК, на северной периферии Хазарии, можно судить по кладам, обнаруженным на этой территории. В кладах IX - X вв. наряду с куфическими монетами встречаются подражания дирхемам, которые, как предполагает исследователь, чеканились в этом же районе. Таким образом, выводы о незначительном проникновении куфических монет на Русь южным хазарским путем, основанные на топографии монетных находок, В.В. Кропоткин не признает доказанными [Кропоткин 1962, с. 18; Кропоткин 1978, с. 113-114].

 

Разделяя, в принципе, это утверждение, хотелось бы только скорректировать представление о самих торговых маршрутах, проходивших через территорию Хазарского каганата. Деньги проникали на Русь южным хазарским путем, но, как представляется, основные маршруты проходили с Нижней или Верхней Волги через переволоку на Дон и, затем, в Азовское море, Черное море, Днепр.

 

459

 

 

Еще чаще и интенсивнее мог использоваться маршрут с Нижней Волги на Оку и ее притоки, а оттуда, вполне возможно, в бассейн Днепра. Наименее вероятным и никак не отраженным в источниках, как уже отмечалось выше, в этом списке представляется путь из Дона по Северскому Донцу к Пслу и Сейму. Скорее всего, именно с Оки клады проникали на территорию Днепровского Левобережья [Дубов 1989, с. 141], в ареалы распространения славянских культур - роменской (северяне), волынцевской (северяне и радимичи), боршевской (донские вятичи). Такая реконструкция торговых путей не противоречит наблюдению А.Ф. Фомина, отметившего, что наибольшее количество монет африканского чекана, характеризующих ранний период обращения дирхема в Восточной Европе, приходится на бассейн Дона и Северского Донца [Фомин 1982, с. 12-13]. Как отмечает Т.М. Калинина, по данным Ибн Хордадбеха в начале IX в. торговый путь вел с африканского побережья в Сирию, затем в Закавказье, оттуда в Хазарский каганат, далее на территорию Восточной Европы и в страны Балтийского региона [Калинина 1986, с. 79]. Восточные купцы доставляли монеты в Хазарию, а по Восточной Европе они расходились уже при помощи русов [Калинина 1986, с. 82; Калинина 2000, с. 113].

 

Роль Дона в этой торговой деятельности может быть определена только гипотетически. По сведениям Ибн Хордадбеха, торговый путь проходил по «реке славян». Точное название этой реки в рукописях не сохранилось, что дало возможность для современных исследователей выдвигать различные птотезы об идентификации «реки славян». Наиболее распространенные среди них сопоставляют отмеченную реку с Волгой или Доном. Т.М. Калинина считает, что «сопоставление нумизматических; исторических и текстологических данных позволяет предпочесть название Танаиса-Дона у Ибн Хордадбеха» [Калинина 1986, с. 80]. В то же время, как уже говорилось выше, Ибн Хордадбех не имеет никакого ясного представления о реальном Доне. Он знает только общий водный путь из земель славян на юг, на Каспий [Калинина 2000, с. 115]. Т.М. Калинина также не исключает смешения у Ибн Хордадбеха сведений о Волге и Доне [Калинина 1986, с. 80]. Тем более, что под Нижним течением Волги арабские авторы довольно часто подразумевали не только саму Волгу, но и участок Дона от излучины до устья [Коновалова 20006, с. 129].

 

460

 

 

Все это значительно сокращает степень оптимизма в ходе реконструкции Донского, а тем более Доно-Донецкого пути и определении его роли в транзитной торговле со странами Востока в хазарское время. Очевидно, что гораздо большее значение в торговле мусульманского мира с Восточной Европой имел Волжский путь в его различных вариантах, а к Х в. уже упоминавшийся путь из Днепра на Оку, и по Оке на Волгу (из Киева в Булгар) [Коновалова 20006, с. 132]. По этому пути можно было торговать с Булгаром или даже непосредственно с Итилем. В отличие от маршрута, проходившего по Днепру, Черному морю и Дону, этот путь не подвергался опасностям со стороны кочевников - венгров или печенегов. Видимо, по этой причине автор ПВЛ ничего не знает о пути в Хазарию через Днепр и Дон, но хорошо осведомлен о Волжском пути [Мишин 2002, с. 178].

 

A. A. Быков, на основе того же сообщения Ибн Хордадбеха, говорит о том, что основной путь поступления восточного серебра в Европу проходил через Азербайджан и Кавказ. Он также отмечает существование встречного пути купцов-русов по Дону и Волге через Каспийское море. Затем, ссылаясь на мнение В.В. Кропоткина, A.A. Быков утверждает, что «путь славян по Донцу и Дону до Волги отчетливо намечают находки дирхемов первой трети IX в.» [Быков 1974, с. 57]. С этим мнением трудно согласиться. Нет никаких доказательств в пользу того, что именно славяне осуществляли эту торговлю, выезжали из своих племенных территорий, пересекали хазарские земли, нижнее течение Дона, контролировавшееся кочевниками, выезжали на Ближний Восток, торговали в Багдаде.

 

В указанном регионе в это время наблюдается расцвет СМК, носители которой, алано-болгары, по всей видимости, входили в состав Хазарской державы и следовали в русле хазарской политики. Салтовские городища тянутся длинной чередой вдоль Северского Донца от его нижнего течения до верховий. Это давало салтовскому населению, а следовательно, и хазарам, полный контроль над бассейном Донца. Сомнительно, чтобы славяне вообще в это время пользовались речными путями, тем более так активно и постоянно.

 

B. В. Кропоткин не приводит убедительных доказательств существования именно такого пути. Он справедливо опровергает мнение В.Л. Янина о том, что через Хазарию монеты в Восточную и Северную Европу не поступали, транзитные торговые пути не

 

461

 

 

проходили, и никакая торговля вообще не осуществлялась. Очевидно, что это не так, но, в то же время, сам В.В. Кропоткин констатирует только наличие некоторого (относительно небольшого) числа монетных находок разного времени в бассейне Дона, Донца, на Днепровском левобережье. Следует отмстить, что большинство этих находок датируется X в. и не может служить доказательством раннего функционирования Донецкого пути. Например, Безлюдовский клад (Харьковская обл., найден в 1930-е) достаточно поздний [1]. По определению Р.Р. Фасмера, в его составе находилось 29 монет булгарского чекана (подражания саманидским дирхемам). Все монеты однотипны, с именем Барсал (Барман), датируются 20ми гг. X в. [Кропоткин 1986, с. 47].

 

Таким образом, Безлюдовский клад был оставлен не ранее 30-х гг. X в. и, соответственно, не имеет никакого отношения к функционированию Донецкого или Донского пути в VIII-IX вв. Тоже можно сказать о кладе Рудки в Черниговской обл. (найден в 1958 г.) и единичных находках Булгарских монет в Звеничеве и Любече [Кропоткин 1986, с. 48]. Еще раз следует подчеркнуть, что тезис о чрезвычайно раннем (VIII-IX вв.) и массовом проникновении куфических монет в бассейн Северского Донца и Днепровское левобережье представляется в этой связи не совсем точным. Ранние монеты действительно были обнаружены на погребальных памятниках салтово-маяцкой культуры, но это не клады, а отдельные находки. Кладов, свидетельствующих о масштабных торговых операциях, товарном производстве, крупных накоплениях отдельных категорий населения здесь нет. Подавляющее большинство монет найдено именно в погребениях и, как правило, использовалось в виде украшений.

 

 

1. B.Л. Янин также отмечает, что этот клад состоял исключительно из подражаний куфическим монетам. Интересна история обнаружения этого клада: «Клад добыт целиком в 1930 г. при организованных Т.Т. Теслей раскопках песчаной дюны у с. Безлюдовка (Харьковская обл. - А.Т.). Поводом для раскопок послужила находка нескольких монет у подошвы холма. В раскопе был открыт лежавший на боку горшок, из которого длинным шлейфом растеклись монеты. Клад в количестве около 1100 монет вскоре был отправлен для изучения Р.Р. Фасмеру в Эрмитаж, откуда был возвращен в Харьковский археологический музей в начале 1941 г.» [Янин 1956, с. 117]. Сам Р.Р. Фасмер писал о том что этот клад из «...более чем 1000 дирхемов, обрезанных в кружок... почти целиком состоял из варварских подражаний» [Фасмер 1933, с. 480-481].

 

462

 

 

 

§ 6.3. Природные условия, военно-политические и иные факторы речного судоходства в Восточной Европе в VIII-X вв.

 

Характерно, что в I тыс. н.э. условия судоходства в Восточной Европе были сложными из-за относительно низкого уровня воды и наличия многочисленных порогов, отмелей и других преград. Большую роль, чем в более поздний период в эту эпоху играли и сезонные колебания уровня рек [Дубов 1989, с. 18]. Подобные условия существовали на всей территории Восточной Европы [Ильина, Горохов 1983, с. 31]. Соответственно, они наблюдались и на Дону, а особенно на Северском Донце, где, в принципе, условия для судоходства всегда были гораздо хуже, чем на Волге. Здесь до сооружения дамб и плотин, сильно изменивших русло реки в середине XX вв., существовала масса отмелей и порогов, практически непроходимых в маловодные периоды, главным образом в середине и конце лета. Справедливость этого тезиса подтверждают выводы специалистов, изучавших климат Восточной Европы в I-м тыс. н.э.

 

Так, например, A.B. Шнитников в ритме увлажненности материков Северного полушария выделяет т. н. эпоху III-б. 1-го тыс. н.э., характеризующуюся пониженной увлажненностью и, соответственно, засушливую и теплую. Наибольшее потепление отмечено для VI в. н.э. [Климанов 1989, с. 31], а продолжается оно до VIII-XI вв. [Кислов, Полтараус 1989, с. 45]. К этому времени относится длительный период низкого стояния Каспия [Варущенко 1984, с. 61-69; Шнитников 1957, с. 268-271], что, по Л.Н. Гумилеву, должно свидетельствовать о пониженной увлажненности лесной зоны Евразии и о хорошей увлажненности атмосферными осадками степей [Гумилев 1980, с. 32-39]. М. Шварцбах также отмечает, что в 500-700 гг. н.э. в Европе и части Азии было сухо, а в 1100-1250 гг. было обилие осадков [Шварцбах 1955, с. 205]. Ю.Л. Раунер в рамках суббореальной климатической эпохи выделяет 2-ю ксеротермическую фазу, которая датируется 100-650 гг. н.э. и длится 550 лет. В конце VI - первой половине VII вв. на сто лет приходилось 30-35 засушливых, т.е. засухи в это время случались каждые три года [Раунер 1986, С. 7-14]. С.И. Костин период с V по VIII вв. называет вторым ксеротермическим периодом за последние 4500 лет [Костин 1965, С. 110].

 

463

 

 

Для того, чтобы представить реальные условия судоходства именно по Дону и Северскому Донцу необходимо, на основе специальной литературы, рассмотреть основные физико-географические характеристики этих водоемов. Обе реки входят в бассейн Азовского моря и расположены в пределах Восточноевропейской равнины. На севере и на востоке они граничат с бассейном Волги, на западе - с бассейном Днепра. Рельеф бассейнов Дона и Донца имеет равнинный характер, в то же время он значительно расчленен в результате интенсивной эрозионной деятельности поверхностных вод. Условия увлажнения в настоящее время на севере - неустойчивые, южнее - недостаточные. Все реки района - типичные равнинные. Их долины широкие, поймы большие, заболоченные со старицами. Характерно наличие трех террас в долинах [Давыдов 1955, с. 120-121]. Географы единодушно отмечают, что реки района и в позднем средневековье и новое время активно использовались как пути сообщения [Давыдов 1955, с. 123].

 

Питание Дона, Донца и их притоков (Оскола, Тихой Сосны, Хопра) - преимущественно снеговое (60%). По характеру водного режима эти реки принадлежат к восточноевропейскому типу. В регионе резко выражено весеннее половодье. Оно начинается в конце марта - начале апреля, на крупных реках затягивается до конца мая, а в низовьях Дона - до начала июня. Наиболее бурно оно протекает на Северском Донце, вследствие одновременного таяния снега почти на всей площади его бассейна. Летняя межень относительно устойчива и нарушается незначительными летними паводками (ливни). Основная часть стока приходится на половодье (60-85%), летом и осенью одинаково, около 10%, зимой до 15% [Давыдов 1955, с. 124].

 

Осенний ледоход начинается, в среднем, на севере с 20-х чисел ноября, на юге - в начале декабря. Продолжительность осеннего ледохода на средних и крупных реках - 10-15 дней. Ледостав наступает в первой декаде декабря. Весенний ледоход начинается на юге в середине марта, на севере в первой декаде апреля. Его продолжительность-5-10 дней [Давыдов 1955, с. 125].

 

Общая длина Дона 1967 км. Истоки Дона заложены на Среднерусской возвышенности, близ г. Епифана, высоте около 190 м. Началом Дона следует считать реку Урванку, вытекающую из ключей и сбрасывающую воду на юг, в долину Дона [Давыдов 1955, с. 127]. Дон в настоящее время судоходен и используется как водная

 

464

 

 

магистраль на протяжении 1590 км от устья и до с. Хлевного (выше г. Воронежа). На Северском Донце судоходство осуществляется на шлюзованном участке до ст. Гундоровской (222 км). На Воронеже на протяжении 27 км. Дон до последнего времени обладал рядом существенных недостатков, заключавшихся в малых глубинах, обилии перекатов (особенно в верховьях), извилистости фарватера, изменчивости русла. Аналогичными недостатками обладал и Северский Донец [Давыдов 1955, с. 129].

 

Донец имеет истоки на Курском плато. Рядом берут начало такие притоки Днепра как Сейм и Псел [Материалы для ... 1910, с. 64]. Общая длина Донца - 1016 км. Верхнее течение реки считается от истоков до г. Изюма. Здесь средняя ширина его 10-20 м. Пойма покрыта озерами, старицами. В среднем течении, от г. Изюма до ст. Гундоровской ширина увеличивается до 80-100 м, река протекает по широкой пойме, покрытой лесом и изобилующей озерами и староречьями. Ниже г. Каменска до ст. Усть-Быстрянской Донец пересекает Донецкий кряж, протекая по узкой долине, образуя высокие скалистые берега. После - долина значительно расширяется. Впадает в Дон в 185 км от устья [Давыдов 1955, с. 137]. Русло Донца сильно извивается, описывает большие изгибы, отклоняясь то к западу, то к востоку [Материалы для ... 1910, с. 64]. Местами основное русло разделяется на два и более рукавов, образуя острова, затоки, озера и сливаясь потом снова в одну реку [Материалы для ... 1910, с. 67, 69]. Незадолго до впадения Донца в Дон от него отделяется старое русло, т.н. Сухой Донец, который еще в начале XX в. летом представлял собой череду пересыхающих озер, но весной был полон воды и впадал в Дон на 36 вёрст ниже по течению от основного русла Донца [Материалы для ... 1910, с. 7172]. Вполне возможно, что в древности именно Сухой Донец был основным руслом Северского Донца, которое, соответственно, впадало в Дон гораздо ниже его нынешнего местонахождения.

 

Таким образом, несмотря на некоторые разночтения между специалистами, можно говорить о том, что относительно засушливый период продолжался в Восточной Европе с середины и вплоть до конца 1-го тыс. н.э. В лесной зоне выпадало мало дождей, следовательно, в летнее время реки плохо снабжались водой, мелели, изобиловали порогами и отмелями, затрудняющими судоходство. Только в период весеннего половодья, продолжающегося местами до начала-середины июня, условия для судоходства в реках Восточной

 

465

 

 

Европы были достаточно благоприятными. Именно в это время, судя по данным Константина Багрянородного, и начиналась наиболее активная речная навигация:

 

«...в июне месяце, двигаясь по реке Днепр, они спускаются к Витичеву, которая является крепостью-пактиотом россов, и, собравшись там, в течение двух-трех дней, пока соединятся все моноксилы, тогда отправляются в путь и спускаются по названной реке Днепр» [Константин Багрянородный 1991, с. 47].

 

Впрочем, пороги и отмели не пугали русов, наиболее активно осваивавших речные пути Восточной Европы в конце 1-го тыс. н.э. О преодолении Днепровских порогов сообщает тот же Константин Багрянородный:

 

«... росы не осмеливаются проходить между скалами, но, причалив поблизости и высадив людей на сушу, а прочие вещи оставив в моноксилах, затем нагие, ощупывая своими ногами [дно волокут их], чтобы не наткнуться на какой-либо камень» [Константин Багрянородный 1991, с. 47].

 

Это было опасное, сопряженное с целым рядом трудностей, но вполне регулярное, ежегодное предприятие. Главным фактором, обеспечивавшим успех и безопасность, были мирные отношения с местным населением, контролировавшим эти пороги. На Днепре опасность исходила от печенегов, в результате их нападений купцы могли потерять весь свой товар, погибнуть или попасть в рабство [Мишин 2002, с. 175].

 

По данным Константина Багрянородного во время преодоления порога Аифор (Неасит):

 

«... выходят назначенные для несения стражи мужи и удаляются. Они неусыпно несут стражу из-за пачинакитов» [Константин Багрянородный 1991, с. 47-49].

 

Император знает,

 

«что и у царственного сего града ромеев [1], если росы не находятся в мире с пачинакитами, они появиться не могут, ни ради войны, ни ради торговли, ибо когда росы с ладьями приходят к речным порогам и не могут миновать их иначе, чем вытащив свои ладьи из реки и переправив, неся на плечах, нападают тогда на них люди этого народа пачинакитов и легко - не могут же росы двум трудам противостоять - побеждают и устраивают резню» [Константин Багрянородный 1991, с. 39].

 

О том, насколько эта опасность была велика, свидетельствует описанная в древнерусской летописи смерть Святослава, возвращавшегося из неудачного дунайского похода через днепровские пороги:

 

 

1. Т.е. у Константинополя.

 

466

 

 

«В год 6480 (972). Пришел Святослав на пороги, и напал на него Куря, князь печенежский. И убили они Святослава...» [ЛP 1990, с. 43].

 

Пока русы не были в состоянии контролировать низовья рек юга Восточной Европы, они должны были считаться с интересами местного, как правило, кочевого населения, рассматривая его как важный фактор своей деятельности. На нижней Волге таким фактором являлись хазары, собиравшие со всех купцов, проходивших через Итиль 10% пошлину. Они же преобладали на Волго-Донской переволоке, на Дону и в Самкерце-Таматархе. Вероятно, что, по крайней мере, до появления печенегов в Днепро-Донском междуречье (после 889 г.), хазарские заставы контролировали и дельту Дона. Саркел (левобережное Цимлянское городище) на Дону был построен около 840 г. [Новосельцев 1990, с. 206], вероятно, для контроля над переволокой, а также над передвижениями по Дону вверх и вниз по его течению. Ни о каких несанкционированных хазарами переходах через переволоку вплоть до похода Святослава в 965 г. говорить не приходится. Собственно и это успешное военное предприятие не могло обеспечить беспрепятственного прохождения русами дельты Волги. Для того, чтобы открыть себе свободный выход на Каспий, русы совершили поход 969 г. [Коновалова 2003, с. 179], подвергнув нападениям не только столицу хазар - Итиль и другие поволжские народы - буртасов и болгар, но, заодно, разгромив и прикаспийский хазарский город Семендер.

 

Иначе развивались события на севере Восточной Европы, в лесной зоне. Здесь скандинавы появляются достаточно рано, не позднее середины - второй половины VIII в. По всей видимости, в определенные периоды им удается добиваться военного превосходства на берегах судоходных рек, важных участках балтийско-волжского пути. Присутствие скандинавского элемента в культурном слое ряда поселений, погребальном обряде и материале могильников зафиксировано археологами на целом ряде памятников в Ладожской области [Кирпичников 1979; Дубов 1989, с. 68-69], в Тимерево, на Сарском городище, на Владимирских могильниках [Дубов 1982, с. 46-57], в Гнездово [Петрухин, Пушкина 1979] и т.д. Конечно, никакой речи о скандинавской колонизации верхневолжского региона и Ладожской области идти не может. Скандинавы-русы не занимались здесь сельским хозяйством, не претендовали, по всей видимости, на земельные угодья, а контролировали речные пути, организовывали города-фактории, подчиняли и облагали данью

 

467

 

 

местное население, торговали мехами, практиковали работорговлю.

 

Обо всем этом, как и о непроизводительном характере их деятельности ярко свидетельствуют сообщения арабо-персидских авторов, в частности, Ибн Русте:

 

«... Они не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян... Нет у них недвижимого имущества, ни деревень, ни пашен. Единственное их занятие - торговля соболями, белками и прочими мехами, которые они продают покупателям. Получают они назначенную цену деньгами и завязывают их в свои пояса.... С рабами они обращаются хорошо и заботятся об их одежде, потому что торгуют (ими). У них много городов и живут они привольно...» [Новосельцев 2000 (1965), с. 303].

 

Если следовать хронологии древнерусской летописи, то, основываясь на легенде о призвании варягов племенами северной части Восточной Европы, можно говорить о том, что такое положение дел сложилось уже в середине IX в.

 

«В год 6367 (859 г.). Варяги из заморья взимали дань с чуди и со славян, и с мери и с всех кривичей..., - и далее, - «В год 6370 (862 г.). Изгнали варяг заморе и не дали им дани...» [ПВЛ 1950, с. 214].

 

Одним из ключевых районов севера Восточной Европы, дававшим прямой выход на волжский путь, была Ладога и Ладожская область. Купцы, стремившиеся с Балтики в Булгар или Итиль, должны были миновать Ладогу, чтобы выйти на Волхов. Волхов был важным элементом как Волжского, так и Днепровского пути. Для этой реки также характерно наличие порогов, хотя судоходство здесь считается относительно спокойным [Дубов 1989, с. 19]. В IX в. на этом верхнем участке Балтийско-Волжского пути, на Волхове, возникает еще два укрепленных поселения - Новые Дубовичи у Волховских порогов и Холопий городок, у слияния Волхова и Волховца. По всей видимости, расположение этих поселений было связано с наиболее сложными для прохода судов участками Волхова. Они занимали важное стратегическое положение на этом пути, контролировали его, были местами стоянок, ремонта, торговли. Характерно, что в этих местах в результате археологических исследований обнаружено много импортных предметов, в том числе и скандинавского происхождения, 12 монетных кладов (вместе с Новгородом) [Дубов, 1989, с. 83-85].

 

В Ярославском Поволжье известны крупные торгово-ремесленные поселения, клады куфического серебра IX-X вв. И в

 

468

 

 

культурном слое поселений, и на сопровождающих их некрополях обнаружены многочисленные привозные изделия, погребения скандинавов [Дубов 1989, с. 103]. Скандинавские материалы представлены во всех категориях находок Тимеревского комплекса (погребения по скандинавскому обряду, отдельные вещи северного происхождения, типы построек и находки на поселении) [Дубов 1989, с. 114]. В Тимеревском могильнике насчитывается до 30 скандинавских комплексов, причем, по мнению И.В. Дубова, этот процент не отражает реального числа пребывавших здесь скандинавов, для многих из которых проживание в Тимерево было временным. Процентное соотношение элементов обряда на этом могильнике, при всей условности подобной статистики, дает около 75% финского этноса, 12% славянского и 13% скандинавского. Скандинавские материалы представлены и в двух других Ярославских могильниках - Михайловском и Петровском [Дубов 1989, с. 119-120].

 

Здесь, на севере Восточной Европы, в бассейнах рек Волжского, Днепровского, Окского путей, русы добывали основные товары, пользовавшиеся популярностью у восточных купцов: меха и рабов, мед и воск [Калинина 2000, с. 116-119; Мишин 2002, с. 177; Новосельцев 2000 (1965), с. 303-307]. Выходцы из Скандинавских стран вплоть до конца X - начала XI в. проявляют интерес к Ладоге, пытаются контролировать Ладожскую область, совершают нападения на этот регион [Джаксон 1993, с. 14]. Например, временем между 1000 и 1010 г. датируется событие, описанное скальдом ярла Эйрика Эйольвом Дадскальдом в его «Бандадрапе»:

 

«Богатый отправился опустошать землю Вальдамара огнем битвы. Из-за этого тотчас усилился бой. Ты, устрашающий людей, разрушил Альдейгью...» [Древнерусские города... 1987, с. 16].

 

В период правления Ярослава скандинавы не только совершают набеги на Ладогу, но и управляют этой важной областью, продолжая тем самым контролировать верхнюю часть Балтийско-Волжского торгового пути.

 

На Северском Донце, в отличие от севера Восточной Европы, Ярославского Поволжья или Гнездова, присутствие скандинавов не зафиксировано ни письменными, ни археологическими источниками. На памятниках салтово-маяцкой культуры, расположенных на Северском Донце и его притоках, не встречаются находки скандинавских вещей. Все известные науке поселения этого времени принадлежали алано-болгарам и, если и проявляют признаки полиэтничности,

 

469

 

 

особенно в погребальном обряде, то никак не связанные со скандинавским присутствием в этом регионе.

 

Разнообразие обряда зафиксировано главным образом на протоболгарских могильниках и объясняется какими-то тюркскими, угорскими или иранскими включениями [Аксенов, Тортика 2001, с. 191-218]. В ареале распространения СМК преобладают евразийские степные культурные влияния и заимствования.

 

Нельзя исключить, впрочем, и некоторых спорадических контактов скандинавов-русов с населением салтово-маяцкой культуры. Интересно, в этой связи, наблюдение Г.С.Лебедева за вещевым импортом восточноевропейского происхождения, обнаруженным в Бирке. Состав этого импорта позволяет уточнить маршруты шведских викингов. В частности, там была обнаружена серия вещей «хазарского происхождения», которая, вероятно, связана с ареалом салтово-маяцкой культуры (поясные бляшки, солярные подвески, оружие, сбруя). Таким образом, «документировался путь варяжских дружин через земли Хазарского каганата, по Дону - на Волгу, а равным образом, их движение по волжскому пути» [Лебедев 1985, с. 254].

 

 

§ 6.4. Доно-Донецкий путь и лесостепное Придонечье в середине VIII - середине X вв.: реконструкция характера и направлений торговых связей

 

Следует отметить, что в ходе реконструкции торговых путей далеко не всегда учитывались реальные исторические условия, существовавшие в зоне прохождения того или иного маршрута, наличие там возможностей для безопасного и беспрепятственного передвижения купцов, покупательная способность местного населения (уровень развития его хозяйства, социальных отношений, политической структуры). На основе относительно небольшой выборки нумизматического материала (нескольких кладов и отдельных находок) в результате использования различных методических подходов или, скорее, в результате отсутствия четко сформулированной методики, делались, порой, диаметрально противоположные выводы. Иногда методика, декларируемая автором, не соответствовала окончательным результатам анализа того же автора, противоречила

 

470

 

 

комплексу доступных для изучения источников. Можно назвать ряд до сих пор спорных методических положений в оценке и исторической интерпретации кладов и монетных находок. Прежде всего, это объяснение причин выпадения кладов на той или иной территории, что именно обозначает наличие кладов, какие экономические или военно-политические процессы за этим скрываются, и как понимать отсутствие кладов в тех случаях, когда по данным письменных и археологических источников они должны быть.

 

Например, В.Л. Янин считает клады, прежде всего, доказательством местного денежного обращения и не склонен связывать их с транзитной торговлей. По его мнению, только после насыщения местного рынка монетой, дирхемы через балтийских славян попадают в бассейн Балтийского моря и в Скандинавию. Даже пути по Оке и Десне, именно в силу обилия кладов в бассейне Оки, он рассматривает как внутренние пути русской торговли [Янин 1956, с. 103].

 

В.П. Даркевич, анализируя распространение, главным образом, вещевых кладов и находок, отмечает, что топография предметов импорта дает возможность реконструировать пути сообщения. По его мнению, концентрация находок определяет главные направления и торговые пункты и, кроме того, условия находок предметов импорта характеризуют социальный состав участников обмена [Даркевич 1976, с. 143].

 

По мнению А.Е.Леонтьева, «...клады отмечают не столько торговую дорогу, сколько тяготеющие к ней районы сосредоточения населения. В этой связи на основании только монетных находок и кладов, особенно при рассмотрении обширных регионов, как правило, можно указать лишь наиболее вероятные пути сообщения...» [Леонтьев 1986, с. 5].

 

Сходную мысль высказал и В.В.Кропоткин: «Внимательное изучение топографии кладов куфических монет в Восточной Европе убедительно показывает, что в международной и межплеменной торговле принимали участие не только восточные славяне, но и их соседи — аланы, болгары, хазары, венгры, финно-угорские племена Прикамья и Верхнего Поволжья, народы Прибалтики и Скандинавии» [Кропоткин 1978, с. 111].

 

В.М. Потин считает, что «...случайность монетных находок облегчает определение распространенности кладов на той или иной территории, установление определенных закономерностей» [Потин 1968, с. 9]. «... Находка крупного клада на территории селища говорит

 

471

 

 

о его особом значении как сельского феодального центра, местопребывания княжеской администрации» [Потин 1968, с. 28].

 

Так что же маркируют монетные клады, торговые пути или же места сосредоточения населения вдоль этих путей? Если места сосредоточения населения, то в силу каких причин это население аккумулировало денежную массу, в какой, роли оно выступало в развернувшейся на речных путях международной торговле, чем торговало или могло торговать? Если торговые пути, то, опять же, какие: местные или транзитные? Если местные, то в каких экономических и социальных условиях развивалась эта торговля, было ли местное население способно к организации такой торговли на своей территории, возможен ли был у тех или иных племен полноценный товарно-денежный обмен, и вообще существовало ли регулярное денежное обращение?. Если торговля была транзитной, то почему на одних участках транзитных торговых путей клады есть, а на других их нет или очень мало? Как представляется, полного ответа на эти вопросы авторы нумизматических работ и комментариев пока не дают.

 

Учитывая поставленные вопросы можно попытаться хотя бы в первом приближении, реконструировать картину использования речного торгового пути по Дону и Северскому Донцу в хазарское время (VIII-X вв.).

 

Хазары появляются в Днепро-Донском междуречье около 678 г., когда в погоне за болгарами Аспаруха они доходят до берегов Дуная [Коковцов 1932, с. 75]. Естественно, что в это время о мирной торговле речь не идет [Корзухина 1954, с. 34]. В течение нескольких десятилетий происходит освоение хазарами тогда еще нового для них геополитического пространства и, уже к началу VIII в. они владеют практически всем степным Крымом, распространяют свою власть на степь и, вероятно, лесостепь, между Днепром и Доном [Айбабин 1999, с. 185; Васильев 1927, с. 186; Якобсон 1954, с. 152]. По всей видимости, хазары не переселяются в названные регионы, их присутствие здесь определяют военные гарнизоны в отдельных пунктах Крыма и подвижные контингентэ в степи [Тортіка 2004, с. 122]. Нельзя исключить и использования войск болгар Батбая, принявших хазарский сюзеренитет, для контроля над новыми территориями. В это время говорить о существовании торговых путей по Дону и Донцу, скорее всего, ещё не приходится.

 

472

 

 

Таким образом, начало восточной торговли с Хазарским каганатом, по всей видимости, следует датировать последней четвертью - концом VIII в. В это время хазары постепенно прекращают регулярные набеги на Закавказье, а арабы на Северный Кавказ [Noonan 1984, р. 151-282]. Устанавливается определенный паритет сил, который даже привел к нескольким, правду неудачным, попыткам заключения династических браков между арабскими наместниками Армении и хазарскими каганами. В контексте подобной брачной политики хазары уже демонстрируют владение монетной массой, сокровищами, выраженными в сотнях тысяч дирхемов [Christian 2000, р. 291]. Именно такое приданое давал хазарский каган со своей дочерью Хатун, выходившей замуж за Язида, правителя Армении. С установлением мирных взаимоотношений между арабами и хазарами, восточные купцы получают возможность для осуществления торговых операций на территории Хазарского каганата, в северо-западном Прикаспии и в бассейне Волги [Новосельцев 1990, с. 203]. Вероятно, это обстоятельство приводит к встрече владельцев монетного серебра - восточных купцов и скандинавских военно-торговых отрядов, получивших в Восточной Европе обобщенное наименование русов [Noonan 1984, р. 181-282; Noonan 1987-1991, р. 213-219]. Каков был характер этих первых встреч судить трудно, но так или иначе русы получают доступ к куфическому серебру и первые монетные клады появляются на северных участках Великого волжского пути, в Ладоге и Ладожской области. Интенсивным этот обмен назвать еще трудно, как известно, ранних монетных находок и кладов в Восточной Европе относительно немного. Можно предположить, что в первые десятилетия IX в. формируются только некие схемы взаимоотношений, позволяющие получать выгоду от такой торговли всем заинтересованным сторонам. После 833 г. торговля активизируется, количество кладов и число монет явно возрастают. Они обнаружены в бассейне Оки и, по-прежнему, на верхней Волге.

 

Все арабские авторы, писавшие о торговле с Восточной Европой, достаточно четко формулируют приоритеты этих отношений. Их интересуют меха, рабы, янтарь, моржовая кость, мечи, вывозившиеся скандинавами из рейнских мастерских. Ничего о приобретении восточными купцами продуктов местного ремесленного производства неизвестно. Да и какую ценность могли иметь эти продукты для жителей крупных городов Ближнего Востока, Закавказья,

 

473

 

 

Средней Азии? Очевидно, что ремесленные изделия жителей Восточной Европы в это время очень мало интересовали представителей более развитых в экономическом отношении регионов. Не было никакого смысла испытывать величайшие трудности и опасности торгового путешествия для того, чтобы привезти на продажу на рынки Рея или Багдада лепную керамику роменского типа, грубые льняные ткани или кустарные изделия славянских кузнецов. Как отмечала Т.М. Калинина (в связи с анализом сообщений Ибн Хордадбеха и Ибн ал Факиха о транзитной торговле купцов-рахданийа), в VIII в. уровень производства и в Западной, и в Восточной Европе был настолько низким, что ни местные ремесленные изделия, ни отсутствие там месторождений драгоценных металлов не способствовали развитию торгового обмена с Византией, Индией, Халифатом [Калинина 1986, с. 78].

 

Археологически в Средней Азии зафиксированы только единичные украшения салтовского облика [Труди Семиреченской... 1950, с. 110; Ставиский 1960, с. 117], хотя, вполне возможно, что они производились на месте и были результатом развития общеевразийской моды. Кроме того, сами салтовские украшения, как считается в последнее время, восходят, во многом, к моде западных тюрок, определявшейся, в свою очередь, вкусами ремесленников Согда [Тереножкин 1950, с. 92-93].

 

Арабские купцы вывозили из Восточной Европы только те товары, которые могли оправдать риск торговых предприятий и принести многократную прибыль. Это должны были быть также товары, пользующиеся устойчивым спросом в мусульманских странах. К их числу нужно отнести в первую очередь меха и рабов, возможно, мед и воск. Этот набор товаров считается традиционным для Восточной и Средней Европы, начиная с эпохи бронзы и вплоть до средневековья [Анохин 1967, с. 7-67]. Можно утверждать, что именно эти товары и вызвали основной поток монетного серебра, поступавшего в Восточную Европу, частично оседавшего здесь и следовавшего транзитом в Прибалтику, Скандинавию, Западную Европу [Noonan 1992, р. 237-259]. Других ресурсов, привлекавших внимание цивилизованного Востока, в это время в Восточной Европе еще не было, либо они еще не были разработаны [Новосельцев 1990, с. 205]. Следовательно, появления большого количества монет и монетных кладов можно ожидать там, где работорговля и торговля мехами были превращены в постоянный промысел, профессию

 

474

 

 

тех или иных групп населения Восточной Европы. В рамках традиционных форм хозяйства, носившего длительное время общинный, натуральный характер, возможностей для интенсивного товарного обмена и накопления значительных денежных средств ещё не было. В границах племенного строя не было и социальных условий для появления значительных групп населения, выделяющихся имущественно из основной общинной среды. Только племенная верхушка могла претендовать на определенное богатство, обусловленное ее властным положением.

 

Даже в середине X в. в таком экономически развитом полиэтничном населенном пункте как Гнездовское городище (поселение у р. Свинец), служившем для ремесленного обслуживания транзитных торговцев, а также являвшемся погостом, на котором останавливались князь и дружина для сбора полюдья [Петрухин, Пушкина 1979, с. 101, 104], зафиксирована некоторая замедленность денежного обмена. По наблюдениям A.B. Фомина, в Гнездовском денежно-вещевом кладе (1993 г. находки), как и в Звеничевском (Черниговской обл.) кладе (1971 и 1985 гг. находки), денежная масса кладов может быть разделена на две разнородные части, отличающиеся по составу монет. Это свидетельствует о том, что клады собирались в несколько приемов или образовывались на основе нескольких денежных сумм из разных источников [Фомин 1996, с. 191]. Разница между частями клада составляет несколько лет, как и набор монет, внутри отдельных частей соответствует нескольким (25) годам чеканки. Не исключено, что эти разные части кладов могли сформироваться в результате каких-то отдельных торговых предприятий транзитного характера, связанных с посещением Поволжья, может быть даже Булгара или Итиля. Очевидно, что при интенсивном денежном обмене на месте, в самом Гнездово, монеты разных мест и лет чеканки, находившиеся в торговом обороте, должны были бы сильно перемешаться и не объединялись бы в отмеченные A.В. Фоминым группы внутри кладов. Тем не менее, этого не случилось. Следовательно, денежный обмен находился на еще достаточно низком уровне и был связан с оперированием крупными суммами денег, не исключено, что на вес или мерами [1] в

 

 

1. «Весов там не имеют, а только стандартные бруски металла. Они совершают куплю-продажу посредством мерной чашки» - так Ибн Фадлан описывает торговлю русов в Булгаре в 922 г. [Ковалевский 1956, с. 142].

 

475

 

 

уплату за дорогостоящие товары транзитного характера. Если так было в X в., то естественно, что в более ранний период, на протяжении IX в. нужно предполагать еще меньшую интенсивность оборота монет и участия денег в местной торговле.

 

Что везли в Восточную Европу купцы из мусульманских стран? Прежде всего - монетное серебро, в меньшей степе™ - дорогие изделия из серебра и других металлов и стеклянные бусы сирийского или египетского производства, пользовавшиеся большой популярностью у разных групп аборигенного населения. О последнем сообщает Ибн Фадлан [1], слова арабского автора подтверждают данные археологических раскопок могильников Поволжья, Поочья, Придонцовья, Левобережного Поднепровья.

 

На Дону и Северском Донце куфические монеты появляются только после более полного освоения хазарами этого региона. Как отмечалось выше, самый ранний клад восточного серебра был обнаружен на Правобережном Цимлянском городище. Он состоял из шести целых монет и 42 обломков, среди которых определены монеты сасанидского, арабо-сасанидского, табаристанского, омейадского, аббасидского и идрисидского чекана. Подобный набор характерен именно для ранних кладов на территории Восточной Европы [Кропоткин 1978, с. 114]. Этот памятник, скорее всего, не может свидетельствовать о развитии торговли, экономики, товарно-денежных отношений. Результаты археологических работ С.А. Плетневой свидетельствуют о том, что это было поселение осевших или оседающих кочевников, возможно, гарнизона крепости. Никаких следов интенсивной экономической деятельности, характерной для Старой Ладоги, Тимерево, Гнездово здесь нет. В качестве таможенного пункта на переволоке Правобережное Цимлянское

 

 

1.

«Самым великолепным украшением [считаются] у них [русов] зеленые бусы из той керамики, которая бывает на кораблях. Они делают [для приобретения их] исключительные усилия, покупают одну такую бусину за дирхем и нанизывают [их] в качестве ожерелий для своих жен» [Ковалевський 1956, с. 142].

 

С.А. Плетнева отмечает, что в катакомбных погребениях Дмитриевского могильника бусы встречаются как в мужских, так и в женских погребениях. В мужских они были положены «грудкой» рядом со скелетом или на его поясе, на грудной клетке, возможно они находились в специальном мешочьке. В женских - в качестве украшений (ожерелий, браслетов, поясов), а так же, как и в мужских, в кольчужных сумочках на поясе. По мнению СЛ. Плетневой, в этих случаях бусы можно рассматривать в качестве мелкой разменной монеты [Плетнева 1999, с. 38-39].

 

476

 

 

городище не выступало, эта роль досталась Саркелу, построенному в 840 г. Скорее всего, клад серебра, зарытый обитателем городища, имеет внеэкономическое происхождение и связан с какими-то военными или грабительскими предприятиями, в которых его владелец мог принимать участие.

 

На Северском Донце в середине VIII в. появляется достаточно многочисленное алано-болгарское население, оставившее целый ряд памятников СМК. Как показывает археологическое изучение Придонечья, в ареале салтовской культуры и, тем более, на салтовских памятниках нет кладов куфических монет. Известны только отдельные находки, связанные, главным образом, с погребальной обрядностью. В то же время очевидно, что салтовское население контролирует практически все течение Донца. Вдоль этой реки расположен целый ряд городищ и неукрепленных селищ. Донец не настолько широкая река, чтобы его воды могли служить убежищем для путешествующих по воде купцов. Он имеет ширину в верхнем течении всего лишь несколько десятков метров (50-30), в нижнем течении, местами, до 100 м. Как отмечалось выше, на Донце, было много отмелей и перекатов, на которых суда нужно было вести, волоком. Отряд лучников в любом месте мог остановить купеческий транспорт, расстрелять непокорных, принудить их пришвартоваться к берегу. Игнорировать салтовское население по дороге к славянам Днепровского левобережья, купцы таким образом, не могли.

 

Кроме того, археологически у населения салтовской культуры зафиксирован подъем производящей экономики, имевшей комплексный характер [Плетнева 1967; Михеев 1985, с. 66-150]. Разбивается пашенное земледелие, отгонное скотоводство, различные домашние ремесла и промыслы [Михеев 1985, с. 151-286]. Раскопки могильников позволяют говорить о достаточно высоком имущественном уровне большинства членов общества [Афанасьев 1993, с. 34-50; Михеев 1991, с. 48-49]. Для мужских погребений характерен высокий уровень вооруженности [Аксьонов 1997, с. 51; Аксенов 1998, с, 39-51; Бубенок 2002, с. 24; Крышюв 1989, с. 98-114; Криганов 1993, с. 52-62; Михеев 1986, с. 158-173; Михеев 1990, с. 45-52]. Весь комплекс находок свидетельствует о том, что население региона находится на подъеме, во всех отношениях благополучно [Михеев 1986, с. 349-355; Плетнева 1999, с. 24-64], при этом социальное развитие еще не вышло за пределы высших стадий развития

 

477

 

 

племенного строя [1] [Афанасьев 1993, с. 152-153; Тортика 2005, с. 480-486].

 

Моделирование системы взаимоотношении между носителями салтовской культуры и соседними славянскими племенами показывает [2], что, по крайней мере, до конца IX в. алано-болгары должны были пользоваться определенным военно-политическим преимуществом в регионе [Березовец 1965, с. 51-52; Новосельцев 1990, с. 200-205; Тортика 2002, с. 146]. Древнерусская летопись указывает на то, что только после походов Олега северяне и радимичи перестают платить дань хазарам [ПВЛ 1999, с. 150]. Нет сомнений в том, что данниками хазар были и поляне [Новосельцев 1990, с. 204]. В то же время на их территории клады есть [Котляр 1971, с. 21; Кропоткин 1978, с. 113-115], а здесь практически нет.

 

Нельзя объяснить отсутствие кладов на территории лесостепного варианта салтово-маяцкой культуры и плохой изученностью региона. Напротив, как уже говорилось выше, здесь к настоящему времени известно около 300 объектов [Афанасьев 1993, с. 13], многие из которых неоднократно подвергались археологическим раскопкам и исследованы достаточно большой площадью [Плетнева 1999, с. 24-64]. Вероятно, речь идет все же об определенной исторической закономерности. Кладов нет, потому что их здесь просто не зарывали. Г.Ф. Корзухина, оценивая теоретически факт наличия или отсутствия кладов на той иди иной территории, отмечала, что «внешние причины только отчасти влияют на обнаружение кладов, в общем же, появление их в тех или иных пунктах, как и их количество, несомненно, отображают правдивую картину распределения кладов по территории Древней Руси. Сама неравномерность распределения кладов неслучайна...» [Корзухина 1954, с. 33].

 

В связи с обсуждением феномена отсутствия монетных кладов в тех местах, где либо по данным письменных источников, либо на основании комплекса археологических, географических и иных соображений они вроде бы должны быть, A.B. Назаренко справедливо отмечает, что «наиболее активная тезаурация должна была наблюдаться там, где деньги не на что было потратить» [Назаренко 2001, с. 93]. Придонецкий регион распространения памятников салтово-маяцкой культуры во многом соответствует подобной характеристике.

 

 

1. См. параграф 1.5. настоящей работы.

 

2. См. параграф 5.2. настоящей работы.

 

478

 

 

На самих салтовских памятниках и в непосредственной близости от них, как уже говорилось, кладов не обнаружено. Отдельные монетные находки сделаны только на некрополях - это обол мертвого или украшение, носившееся умершим при жизни. Клады в этом регионе, если они и есть, либо тяготеют к славянским - северянским памятникам, либо достаточно поздние и не могут быть связаны с населением СМК. В то же время, это население имело достаточно развитую комплексную экономику и, наверняка, участвовало в военно-политических процессах своего времени (в набегах на лесную зону за рабами, в сборе дани со славянских племен - полян, радимичей, северян, вятичей). Таким образом, у этого населения вполне могли быть деньги, полученные в результате продажи рабов и зерна.

 

Здесь не стоит преувеличивать значение пути через переволоку на Волгу, вероятно, он использовался, но был важен, скорее, как участок транзита для русов (руси, росов), но не как привычная торговая артерия, обеспечивавшая интересы достаточно многочисленного и экономически благополучного населения СМК. Донецкий и Донской путь, вероятно, достаточно активно использовались, но не в транзитном, а в региональном торговом режиме. В условиях относительной стабильности до прихода венгров в Ателькузу, при венграх, сохранявших лояльные отношения с Хазарским каганатом, особенно после сооружения Саркела и вплоть до появления печенегов на Дону (до 889 г.) не было никаких препятствий для использования традиционного, известного ещё в античное и в римское время торгового пути по Дону и Донцу. Основными контрагентами в этой торговле, в отличие от волжского пути, где господствовали арабские купцы и русы, были евреи из Таматархи и византийские греки, вероятнее всего жители Боспора [1]. Навигация по Азовскому морю в теплое время года не представляет особой сложности, кроме того, летом нетрудно было подняться вверх по течению Дона, а затем и Донца. О таком направлении торговли свидетельствует многочисленная амфорная тара (средневековые крымские амфоры

 

 

1. М.И. Артамонов еще в 1958 г., в ходе публикации трудов Волго-Донской археологической экспедиции, на основе анализа вещевого материала хазарского слоя Саркела-Белой Вежи, отмечал, что «... особенно значительными и, по всей вероятности, прямыми были связи с берегами Керченского пролива, что вполне естественно вытекает из местоположения Саркела» [Артамонов 1958, с. 45].

 

479

 

 

VIII-X вв.), обнаруженная археологами на поселениях СМК. Так, в ходе раскопок Нетайловского селища в 2004 г. было установлено, что в керамическом комплексе салтовского времени (VIII-X вв.) преобладает в процентном отношении амфорная тара - 45%; затем следует лепная керамика домашнего изготовления - 35%; на последнем месте находится гончарная сероглиняная керамика - 20% [Колода, Ряполов, Тортика 2005, с. 176-178].

 

Сходная пропорция керамического материала была зафиксирована исследователями в ходе раскопок хазарского слоя Саркела. Автор публикации, С.А. Плетнева, отмечает явное преобладание тарной керамики на этом памятнике. Но, в отличие от лесостепного региона, здесь в большей степени представлены не рифленые или гладкие амфоры, а красноглиняные кувшины высоких пропорций с плоскими ручками. Обломков таких кувшинов обнаружено в четыре раза больше, чем фрагментов раннесредневековых амфор. Происхождение таких кувшинов С.А. Плетнева связывает в первую очередь с Таматархой и отмечает, что их производство было начато еще на рубеже VIII-IX вв., а наибольшее распространение они получили в X-XI вв. [Плетнева 1996, с. 11-12].

 

Скорее всего такие кувшины использовались для перевозки каких-то товаров, скорее всего жидких тел, масла или вина, может быть даже и нефти, служившей, как считает С.А. Плетнева, для освещения [Плетнева 1996, с. 152]. В то же время сомнительно, чтобы керамика, даже такого высокого качества, играла роль самостоятельного товара, перевозившегося на достаточно большое расстояние от Керченского пролива (а возможно, что и от Херсона) до Саркела. Возможно, что купцы из Боспора (или иных византийских городов Таврики) и Таматархи получали, таким образом, двойную выгоду, продавая на месте, в Саркеле, и содержимое сосудов, и сами сосуды. В верхнем Придонечье кувшинов меньше, по всей видимости, потому, что эта тара хуже приспособлена для дальних перевозок на небольших лодках с необходимостью прохождения через перекаты и волоки. Вероятно, что амфора была удобнее и надежнее в этих условиях. Если от Нижнего Дона до Саркела можно было дойти на относительно крупных речных судах [1], минуя отмели

 

 

1. На подобные, в переводе Г.Г. Литаврина, «транспортные» суда во время пребывания в Херсоне пересадил своих «людей» Петрона Каматир по дороге из Константинополя на Дон, к месту строительства Саркела [Константин Багрянородный 1991, с. 171]. У «Продолжателя Феофана», в переводах Я.Н. Любарского и С.Б. Сорочана, эти суда названы «круглыми»; «Приплыв в Херсон, Петрона причалил к берегу и оставил там длинные суда, посадил войско на круглые, переправил его к Танаису, к тому месту, где нужно было сооружать город» [Продолжатель Феофана 1992, с. 56; Сорочан 2005, с. 1402]. Впрочем, полной уверенности в том, что в данном случае речь идет именно о речных судах, быть не может. Оба источника упускают описание пути от Херсона до Саркела, ничего не говорится ни о Боспоре, ни о плавании по Азовскому морю, ни о вхождении в дельту Дона. Во всех этих местах участники миссии Петровы могли пересесть на какие-то иные суда, возможно, что на лодки (типа однодеревок), лучше приспособленные для плавания против речного течения, преодоления порогов и перекатов.

 

480

 

 

и перекаты и следуя фарватеру реки, то на Донце это было невозможно. Для того, чтобы подняться от устья Донца до уровня Верхнего Салтова в VIII-X вв., когда климат был засушливым и реки менее полноводными, необходимо было преодолеть несколько десятков отмелей и бродов, через которые суда (лодки) нужно было тащить только волоком.

 

Кроме амфорной тары, еще одним археологическим аргументом в пользу именно южного, византийско-крымского направления развития обменных отношений салтовского населения Придонечья, являются находки высококачественной столовой посуды крымского производства. Она фиксируется в составе погребального инвентаря ряда могильников региона. Так, в результате работ В.К. Михеева, проводившихся в 1985-1994 гг. на могильниках у с. Красная Горка и Червонная Гусаровка Балаклеевского района Харьковской области, были обнаружены 36 кувшинов-ойнохой, 43 небольших красноглиняных одноручных кувшина, 9 кружек, с петлевидной ручкой, 1 фляга и 4 стеклянных сосуда, вероятно, византийского происхождения [Аксенов, Михеев 19986, с. 344-345]. Единичные находки крымской столовой посуды известны также в Нетайловском, Крымском, Волоконовском, Дмитриевском могильниках, в Саркеле и на Правобережном Цимлянском городище.

 

Проведенный B.C. Аксеновым типологический анализ этих изделий позволил ему сделать определенные хронологические выводы. Прежде всего, аналогии всем обнаруженным в Придонечье типам посуды фиксируются в местах ее производства, на памятниках Крыма. К их числу следует отнести Скалистинский могильник, могильник Чуфут-кале, Тепсень, поселения Юго-западного Крыма и т.д. Корреляция хронологических рамок бытования подобной столовой

 

481

 

 

посуды, установленных исследователями крымских памятников, с инвентарем и планиграфией салтовских грунтовых могильников Придонечья (Красная Горка, Червонная Гусаровка), позволяет сделать вывод о распространении крымского импорта на раннем этапе существования салтовской культуры, во второй половине VIII - начале IX вв. [Аксенов, Михеев 19986, с. 353]. Причем характерно, что крымские ойнохойи, обнаруженные в более поздних погребениях, датирующихся первой половиной IX в., носят следы длительного использования [Аксенов, Михеев 19986, с. 351]. Похоже, что с середины IX в. подобные изделия в ареал распространения лесостепного варианта салтовской культуры практически не поступают. Если эта хронология верна, то необходимо понять, какие исторические процессы ее обусловили. Так, например, B.C. Аксенов полагает, что прекращение использования столовой крымской посуды салтовским населением объясняется двумя основными причинами. Во-первых, затруднением сухопутных связей с Крымом после появления в Днепро-Донецкой лесостепи венгров. Во-вторых, развитием собственно салтовского гончарного производства, удовлетворявшего все нужды местного населения, в том числе и в качественной столовой посуде [Аксенов, Михеев 19986, с. 349, 351].

 

Логика B.C. Аксенова не вызывает возражений. Действительно, население, переселившееся в лесостепное Придонечье откуда-то с юга, первоначально сохраняло традицию использования крымской столовой посуды, а, возможно, и какие-то контакты с местами ее производства. Скорее всего, владельцы посуды сами покупали ее в Крыму, в Таматархе или где-то в низовьях Дона, поскольку трудно предположить, чтобы византийские купцы осуществляли дальнюю торговлю глиняной посудой и специально организовывали ее вывоз в бассейн Северского Донца. Сомнительно, чтобы такой товар мог оправдать расходы и риск дальних торговых предприятий. После появления венгров в Леведии, несмотря на относительно лояльные отношения последних с Хазарским каганатом [Новосельцев 1990, с. 207], лесостепное население потеряло возможность регулярного и беспрепятственного проезда на юг. Одновременно, со сменой поколений и развитием местного гончарного производства, вероятно, под влиянием переселенцев с Северного Кавказа, получает распространение столовая посуда аланских типов, не уступающая крымской ни по качеству, ни по внешнему виду. В это время керамические изделия Крыма и Тамани продолжают поступать

 

482

 

 

на Дон и Донец водным путем, но не в виде самостоятельного товара, а в качестве тары для более дорогостоящего и ходового продукта - вина.

 

Алано-болгарам, не оставившим кладов куфических монет, на самом деле было на что менять свой скот, рабов и зерно, у них было мало оснований для того, чтобы накапливать монетное серебро и закапывать клады. В отличие от торговли по волжскому пути, где преобладали дорогие импортные товары, предметы роскоши, работорговля и мехоторговля, здесь обмен, с экономической точки зрения, был относительно равноценным и основывался не на природных ресурсах, а, скорее всего, на результатах местного сельскохозяйственного производства [1]. Вероятнее всего, основными товарами, потреблявшимися в Подонье-Придонечье алано-болгарами, были вино и, возможно, масло. В большей степени именно вино, достаточно активно изготавливавшееся в хазарское время на территории Крыма [Айбабин 1999, с. 212; Герцен 2002, с. 32], где параллельно отмечается всплеск керамического (в том числе и тарного, амфорного) производства [Якобсон 1979, с. 51-56].

 

Существование виноторговли в Придонецком регионе наглядно подтверждает выполненный С.Г. Кляшторным перевод граффити со стенки амфоры, обнаруженной на разрушенной части салтовского могильника у с. Маяки [Копыл, Татаринов 1979, с. 269]. Граффити, как это не странно, было выполнено рунами, процарапанными на стенке амфоры уже после обжига. Надпись относится к восточноевропейской разновидности рунического письма. Текст переведен следующим образом: «X (единиц) всего; (сюда) X (мер) входит (помещается). Белое сухое вино» [Кляшторный 1979, с. 270, 274; Кляшторный 2005, с. 101]. Таким образом, можно предположить, что вином постоянно и регулярно обеспечивался большой земледельческий регион. Эта схема во многом напоминает греческую виноторговлю (в обмен на зерно) скифского времени (VIII вв. до н.э.), а также торговлю позднеримского времени, зафиксированную на керамическом материале Черняховских памятников (II-IV вв. н.э.) [Славяне... 1990, с. 408-409].

 

 

1. Приазовье, Подонье и Придонечье являлись экспортерами зерновых культур и в XIV-XV вв. Представление об этом дает трактат Франческо Бальдуччи Пеголотти (XIV в.). «Центром этой отдельной и весьма развитой торговли была Тана...», - пишет Б.Ч. Скржинская [Скржинская 1996, с. 223-224].

 

483

 

 

Как отмечает Н.И. Винокуров, в связи с анализом античной виноторговли в Северном Причерноморьё, вино можно рассматривать в качестве «стратегического» товара, всеобщего и неравноценного эквивалента для обмена с варварами. Вино использовалось для меновой торговли (товар на товар) и всегда выступало в качестве одного из наиболее привлекательных эквивалентов обмена для варваров [Винокуров 2003, с. 9]. Уже в VII в. Пантикапей и другие боспорские города начинает виноторговлю с варварским населением Восточной Европы, организовывая, соответственно, поставки вина и в Днепро-Донское междуречье [Винокуров 2003, с. 6]. Сначала осуществлялась торговля привозным вином, но с конца I - Vначала III вв. до н.э. в археологическом материале фиксируются боспорские (местного производства) амфоры для перевозки вина, что свидетельствует о развитом и товарном виноделии [Винокуров 2003, с. 31]. Интересно также, что и в античный период преобладали перевозки водными путями, в ходе которых в качестве тары для вина, как правило, использовались амфоры, наиболее удобные для загрузки судов [Винокуров 2003, с. 11]. Доставка товаров по воде была не только более быстрой и удобной, но и дешевой. Сухопутная перевозка по стоимости издержек могла превышать цену самого продукта, в том числе и вина.

 

Нельзя исключить использования и других видов тары, приспособленной для хранения жидкостей, например, кожаных бурдюков, весьма характерных для кочевого быта населения степной зоны Восточной Европы. Подобные бурдюки были распространены и у салтово-маяцкого населения. Их использование фиксируется благодаря находкам костяных бурдючных горлышек. Такие бурдюки могли изготавливаться на месте и служили для обеспечения разнообразных хозяйственных нужд местного населения [Михеев 1985, с. 181]. Тем не менее, в количественном отношении в культурном слое салтовских поселений преобладает именно амфорная тара. Вполне возможно, что бурдюки могли использоваться, в большей степени, для сухопутных перевозок. Однако для населения Доно-Донецкого региона такие перевозки в хазарское время могли быть затруднительными не только из-за большого расстояния, но и в силу определенных геополитических причин. Степи Днепро-Донского междуречья со второй трети IX в. занимали сначала венгры, а потом, с 889 г, - печенеги. Судя по сообщению Константина Багрянородного, аланы и печенеги полностью контролировали

 

484

 

 

сухопутное сообщение между Хазарией и территорией Крыма в середине X в. [Константин Багрянородный 1991, с. 37, 41, 53]. В мирных условиях такое передвижение в торговых целях было возможно и проходило, вероятнее всего, по линии - Итиль, через степи Калмыкии, вдоль левого берега Маныча на Тамань или вдоль правого берега Маныча к Нижнему Дону [1] и далее, через Северное Приазовье в Крым [Плетнева 1996, с. 146].

 

Но так передвигались сами хазары. Гораздо более предпочтительным для византийской торговли представляется путь по Азовскому морю, Дону и Донцу, существование которого засвидетельствовано многочисленными находками амфорной тары на придонецких поселениях хазарского времени. По всей видимости, схема виноторговли между византийскими центрами Крыма и варварской периферией Восточной Европы в хазарское время, в целом, воспроизводит основные элементы античной модели. По-прежнему речь идет о неравноценном, в подавляющем большинстве случаев, натуральном обмене. Участниками этой торговли являются с одной стороны византийцы, искушенные в выгодах торговли, особенно в виноторговле, которая велась в регионе около 1500 лет практически без потери преемственности. С другой стороны выступали народы, находящиеся на тех или иных ступенях развития племенного строя, живущие натуральным хозяйством, не имеющие регулярного денежного обращения. Эта модель вполне применима и к населению лесостепного Варианта салтово-маяцкой культуры, находившемуся на соответствующей (племенной) стадии социального и экономического развития. Подобная форма торговли и определяла, главным образов, режим использования водного (речного) пути, соединявшего винопроизводителей Крыма с алано-болгарами Северо-Западной Хазарии. Не восточное и юго-восточное (с мусульманскими странами Прикаспия и Закавказья), а южное и юго-

 

 

1. Существование подобного пути в XV в. известно благодаря описанию Иософата Барбаро. В его время из Прикаспийских государств товары везлись в низовья Волги, а оттуда, сухопутным маршрутом, в низовья Дона:

 

«... все специи и шелк шли в Астрахань, а из Астрахани в Тану.... Только из одной Венеции посылали в Тану шесть-семь больших галей, чтобы забирать эти специи и шелк» [Барбаро 1996, с. 148].

 

Вообще ситуация на юге Восточной Европы, в степной зоне, Приазовье и нижнем Подонье в Хазарское и в Ордынское время складывается сходным образом, что, как представляется, вполне может быть использовано для поиска соответствующих аналогий.

 

485

 

 

западное направления торговли (с крымскими владениями Византии), безмонетной, основанной на натуральном обмене, позволяют зафиксировать здесь археологические источники.

 

Как представляется, находки монет на могильниках салтовской культуры в верхнедонецком регионе только подчеркивают факт отсутствия развитого денежного обращения у местного населения. Выше уже приводились известные B.B. Кропоткину данные о нескольких монетных находках (дирхемов) на Верхнесалтовском могильнике, датируемых 745/46 г. и один 777/78 г. Ранняя дата чекана этих дирхемов послужила основанием для предположения о раннем же начале функционирования торгового пути по Северского Донцу, связывавшего местное салтовское население, а через его посредство и левобережных славян со странами Востока, по крайней мере, с Прикаспием и Закавказьем. В то же время раскопки самого Верхнесалтовского, а также других могильников региона, показывают, что здесь относительно мало куфических монет IX-X вв.

 

Так, в дореволюционный период исследования Верхнесалтовского катакомбного могильника, по данным О.В. Иченской [Иченская 1982, с. 145-146], было обнаружено: 7 сасанидских монет VI-VII вв.; 38 Омейадских и Аббасидских дирхемов (часть определений весьма сомнительна), датирующихся началом VIII (705 г.) - началом IX вв. (814 г.), характерно, что большинство этих монет (28 экземпляров) датируется последней четвертью VIII - началом IX вв.; 1 идрисидская монета конца VIII - начала IX вв.; 24 приблизительно определенные монеты X в. Все монеты обнаружены в катакомбах и являлись частью погребального инвентаря. О.В. Иченской сделано важное наблюдение о характере использования серебряных монет их владельцами. Дело в том, что в ряде погребений (кат. №5 и №7 1906 г. раскопок, №22 1911 г. и №7 1947 г.) в одном ожерелье находились монеты разных лет чеканки, с разницей в 50-100 лет. Следует, в данном случае, согласиться с О.В. Иченской в том, что эти монеты служили в качестве украшений и передавались длительное время из поколения в поколение по наследству [Иченская 1982, с. 144]. Совершенно очевидно, что эти монеты находились вне товарного обращения, не служили нуждам обмена, а использовались именно как личное украшение или сокровище. В этой связи совершенно неприемлемым представляется вывод О.В. Иченской о «...местонахождении Салтова на пути славянской торговли с Востоком, которая до 833 г. велась главным образом по Северскому

 

486

 

 

Донцу...», а также о том, что «Салтов... был одним из крупных торговых центров на этом пути» [Иченская 1982, с. 146-147].

 

Новые монетные находки, сделанные Харьковскими археологами на Верхнесалтовском катакомбном могильнике в последние десятилетия, также имеют совсем ранние даты [1]. Среди них: дирхем, чеканенный при Омейадах в Дамаске в 85 г.х/704 г. [2]; сасанидская монета - Хосров II (591-628гг.) - год стерт [3]; аббасидский дирхем - ал Мансур, 154 г.х./770/1 г. [4]; ал Мансур - 162 г.х./778/9 г. [5]; ал Мансур - 164 г.х./780/1 г. [6]; ар-Рашид - 174 г.х/790/1 г. [7]; ар-Рашид - 174г.х./790/1 г. [8]; ар-Рашид – 177 г.х./793/4 г. [9]; ар-Рашид -

 

 

1. Сведения о новых находках куфических монет из собрания Харьковского исторического музея (ХИМ), предоставлены заведующим отделом археологии ХИМ B.C. Аксеновым, за что выражаю ему искреннюю благодарность. Следует отметить, что число новых, пока неопубликованных находок дирхемов на салтовских памятниках лесостепного Придонечья превышает несколько десятков, но, к сожалению, большая часть из них пока никем не определялась. Только благодаря организационным усилиям B.C. Аксенова в последнее время была определена часть находок из IV-го Верхнесалтовского катакомбного могильника. Не все из них были обнаружены в ходе раскопок самим B.C. Аксеновым, поэтому, к сожалению, не для всех монет известны точные обстоятельства находки. Определения выполнялись (по фотографиям), главным образом, хранителем восточных монет Отдела нумизматики Государственного Эрмитажа И.Г. Добровольским (им определены дирхемы, по книге поступлений ХИМ № 86974, 87019, 86969, 87012, 87020, 87009, 86970, дирхем из погребения № 300 могильника у с. Красная Горка, дирхем из культурного слоя поселения у с. Пятницкое).

 

2. Верхнесалтовский катакомбный могильник (далее - ВСМ) - IV, раскопки B.C. Аксенова 1999 г., катакомба №48 [Аксенов 2000, с. 17. Табл. XXVI (2,3)].

 

3. ВСМ - IV, раскопки В.Г. Бородулина, катакомба №16, по Книге поступлений ХИМ №86974.

 

4. ВСМ - IV, раскопки В.Г. Бородулина, катакомба №15, по Книге поступлений ХИМ №87019.

 

5. ВСМ - IV, раскопки В.Г. Бородулина, катакомба №14, по Книге поступлений ХИМ №86969.

 

6. ВСМ - IV, раскопки B.C. Аксенова 2000 г., катакомба №52 [Аксенов 2001, с. 4. Табл. Y (1,2)].

 

7. ВСМ - IV, раскопки В.Г. Бородулина, катакомба №8, по Книге поступлений ХИМ№87012.

 

8. ВСМ - IV, раскопки В.Г. Бородулина, катакомба №15, по Книге поступлений ХИМ №87020.

 

9. ВСМ - IV, раскопки В.Г. Бородулина, катакомба №17, по Книге поступлений ХИМ №87009.

 

487

 

 

806-809 г. Во время раскопок на грунтовом могильнике у с. Красная Горка в составе инвентаря погребения №300 (1992 г. раскопок) был найден один аббасидский дирхем ал Мансура, который датируется 150 г.х./767 г. [1]. В ходе изучения селища салтовской культуры на берегу малого притока Северского Донца - реки Большая Бабка у с. Пятницкое был обнаружен аббасидский дирхем ал Махди, чеканенный в 162 г.х./778/9 г. [Крыганов 1992, с. 123].

 

Как видно из приведенного списка нумизматических находок, корпус монет из Верхнего Салтова и соседних памятников очень ранний и относится, в основном, к последней четверти VIII в. Таким образом, в то время (IX - первая половина X вв.), когда восточная торговля речными путями получает в других регионах Восточной Европы наибольшее развитие (Ока, Булгар, область Ладоги и Новгорода, Гнездово и т.д.), здесь наоборот не практикуется обмен товаров на деньги и практически отсутствует соответствующая по времени чеканки денежная масса. Даже учитывая запоздалое, по отношению к году чеканки, время появления дирхемов в Восточной Европе, они оказываются на руках у салтовского населения, в лучшем случае, в конце VIII - самом начале IX вв. Эти монеты используются как личные украшения или как сокровище, не участвуют в обмене и, в результате, оказываются в составе погребального инвентаря своих хозяев.

 

Таким образом, эти монеты не могут быть связаны с какой-либо торговой активностью по Донскому или Донецкому речным путям. По всей видимости, они имеют иное, не торговое, происхождение. Для наиболее ранних из них, сасанидских или омейадских, можно предположить военный характер приобретения. Северокавказские аланы, переселившиеся в лесостепное Придонечье в середине VIII в., близко контактировали с арабами, могли принимать участие в войнах и набегах хазар на Закавказье и там стать собственниками определенной денежной массы. После переселения, которое большинство исследователей связывает с победоносным походом арабского полководца Мервана на хазар в 737 г., они уже не имеют возможности получать новые деньги и хранят старые запасы, используя их либо для изготовления ювелирных украшений, либо в погребальном обряде. После 760 г. снова оживляются отношения между хазарами и арабским Закавказьем. Сначала арабский

 

 

1. Определение И.Г. Добровольского.

 

488

 

 

наместник Йазид ас-Сулами женится на хазарской принцессе, причем калым за невесту, уплаченный ее отцу, составил 100 тыс. дирхемов. Потом, после смерти царевны, в 763 г. состоялся сокрушительный набег хазар на Закавказье, сопровождавшийся, естественно, грабежами и мародерством. В 764 г. набег повторился. Последний набег хазар на Закавказье датируется 800 г., и причиной его также послужила смерть хазарской Хатун, выданной замуж за ал Фадла Йбн Иахья [Новосельцев 1990, с. 189-191]. Во время этих набегов хазары и их союзники на Северном Кавказе, в том числе, вероятно, и аланы, становились владельцами крупных денежных средств, выраженных в куфических дирхемах.

 

Придонецкие аланы, проживавшие в районе с. Верхний Салтов, вполне могли принимать участие в походах хазар и там получить часть добычи в виде дирхемов ал Мансура и ар-Рашида. Они также могли контактировать со своими единоплеменниками на Кавказе, имея там определенный доступ к денежной массе [1]. Вероятнее всего, конечно, предположить участие алан в походах в качестве племенного ополчения, практиковавшегося хазарами при формировании армии в период войны. Этой логике соответствует в целом и описанный выше набор дирхемов из Верхнего Салтова. Часть из них попала в Восточную Европу после хазарских походов и войн первой трети VIII в., остальные (аль Мансура и ар-Рашида) — в результате событий второй половины VIII - самого начала IX вв. Именно в этот исторический период [Янин 1956, с. 84] Восточная Европа начинает постепенно знакомиться с восточным серебром. Просто в разных регионах, в силу существовавших там специфических условий, объяснимых благодаря очевидным географическим различиям, социальным, экономическим или военным причинам, знакомство с дирхемом происходило по-своему. Так, на волжском торговом пути, где в это время уже известны купцы и воины скандинавского происхождения - русы, появление дирхема было связано с развитием транзитной торговли и началом эксплуатации товарных возможностей Восточной Европы. В местах же населенных военными союзниками хазар или подчиненными им народами, могли быть актуальны и причины внеэкономического характера, описанные выше.

 

 

1. Можно предположить калымы, богатырские игры, подарки, наконец, эпизодическую торговлю, например, мехами или рабами.

 

489

 

 

В ходе анализа состава, кладов и монетных находок исследователи, как правило, предполагали, что причиной накопления этих денежных средств была какая-то экономическая, в большинстве случаев торговая, деятельность их владельцев. В результате, топография подобных находок использовалась для реконструкции торговых путей, в том числе и пути по Северскому Донцу. Такая оценка верна для находок, сделанных в крупных торговых центрах, на поселениях, расположенных вдоль транзитных торговых путей, в местах приобретения тех товаров, которые стоили дорого и оценивались в дирхемах. Все эти признаки не соответствуют характеру находок, сделанных на салтовских памятниках. Как уже отмечалось выше, здесь, в лесостепном Придонечье и Днепровском левобережье, в VIII - IX вв. проживало население, находившееся на высших стадиях существования племенного строя, с развитой, но, в целом, натуральной экономикой. В таких условиях должны преобладать внеэкономические формы накопления денег (дань, грабеж, война и набеги). Впрочем возможностей даже для такого получения денежных средств у салтовского населения, находившегося в зависимости от хазар, также было не очень много, особенно после появления венгров в Ателькузе, о чем собственно и свидетельствует практически полное отсутствие монетных кладов на салтовских памятниках лесостепного региона.

 

Безусловно, нельзя игнорировать наличие определенного культурного обмена между славянским и салтово-маяцким населением. Этот обмен заключался в проникновении некоторого количества столовой салтовской посуды на славянские территории [Приходнюк 2001, с. 121-122; Щеглова 1987, с. 78], а также в использовании жителями славянских поселков украшений салтовских типов [1] [Щеглова 1987, с. 79; Сухобоков 1992, с. 45]. Кроме того, известны и обратные явления, когда, например, на салтовских памятниках встречаются образцы славянской керамики [Михеев 1991, с. 44; Плетнева 1960, с. 19; Плетнева 1989, с. 132-133], а в традициях домостроительства иногда наблюдаются славянские элементы [Винников, Плетнева 1998, с. 162; Приходнюк 2001, с. 123]. Масштабы

 

 

1. Значительная часть женских украшений из кладов роменского времени - обоих Полтавских, Суджакского и Ивахниковского - относится исследователями к типам, распространенным у населения салтово-маяцкой культуры [Сухобоков 1992, с. 45].

 

490

 

 

этих взаимоотношений, их хронология и интенсивность еще подлежат дальнейшему, прежде всего археологическому, изучению. Тем не менее, по своему характеру они не выходят за рамки обычного межплеменного обмена и культурного взаимовлияния между соседним, населением, проживавшим в сходных географических условиях и имевшим близкий хозяйственно-культурный тип. Не случайно салтовские и славянские орудия обработки почвы, уборки урожая, обработки дерева зачастую практически идентичны [Михеев. 1985, с. 243-258; Славяне... 1990, с. 292-295]. Такой тип взаимосвязей характерен для племенного строя, известен с эпохи бронзы, если не ранее, и не предполагает интенсивных товарно-денежных отношений.

 

Денежный эквивалент в таких условиях появляется под воздействием внешнего фактора, транзитной торговли и используется для приобретения товаров международного (рабы, меха), но никак не местного (керамика, бронзовые украшения) значения. Денежный (или денежно-меховой) эквивалент [ПВЛ 1999, с. 150, 168] в условиях накопления денежной массы за счет внешней торговли товарами транзитного значения мог использоваться при обложении данью славянских племен их соседями алано-болгарами, входившими в состав Хазарского каганата [Тортика 2002, с. 147]. Сомнительно, чтобы эти деньги и меха оставались в регионе. Такая дань должна была поступать в Итиль, ко двору кагана или бека-царя. Другие формы «денежных» отношений между славянскими племенами и алано-болгарскими племенными группами, в существовавших в конце VIII - начале IX вв. социально-экономических условиях, представить трудно.

 

Вероятно, со временем ситуация начала меняться. Однако с конца IX - начала X вв. фактор военной угрозы с юга, со стороны кочевников, набеги венгров, а потом и печенегов на славян отнюдь не способствуют развитию денежного обмена в лесостепном Левобережье. Восточные монеты сюда, как ни странно, проникали не с юга, а, скорее, с севера, из бассейна Оки. Появление крупных монетных кладов на Левобережье датируется началом X в. и связано с образованием Древнерусского государства - «Русской земли» - с Киевом, Черниговом и Переяславлем во главе, а также с активизацией торговли между названными центрами и Булгаром. Эта торговля, как уже отмечалось выше, велась по речному пути, проходившему от Киева через Десну и Оку на Волгу. По всей видимости,

 

491

 

 

именно с булгарско-русской торговлей нужно связывать происхождение Безлюдовского клада на Харьковщине. Этот клад, вероятно, уже никак не связан с населением Северо-Западной Хазарии, алано-болгарами, и отражает совсем иные исторические процессы, рассмотрение которых не входит в задачи настоящей работы.

 

Транзит русов через Северский Донец в VIII-IX вв. через переволоки в бассейн Оки или Десны, конечно, был теоретически возможен (главным образом географически), но маловероятен на практике, исходя из геополитической ситуации того времени. Донец, как уже отмечалось, был прочно закрыт системой городищ и военизированных поселений СМК.

 

Население это было хорошо вооружено и хорошо организовано. Идеология, которая прослеживается на примере погребального обряда (погребения с конем), говорит о существовании серьезного племенного ополчения с элементами формирования дружинного сословия, способного противостоять значительной внешней опасности [Аксьонов 1999, с. 51-52, 134-135; Плетнева 1967, с. 101; Плетнева 1999, с. 42-43; Приходнюк 2001, с. 96]. Отдельные военно-торговые или торгово-грабительские бригады гребцов-русов, не в состоянии были силой преодолеть такой заслон. Кроме того, предполагаемое исследователями вхождение этого этнокультурного анклава в состав Хазарской державы обеспечивало ему до середины X в. поддержку центрального хазарского правительства, и не только дипломатическую, но и прямую военную. Не зря поход Святослава был направлен на подрыв военного потенциала (а, скорее, запугивание) жителей именно этого анклава, в результате чего был взят Саркел, и разбиты какие-то ясы и касоги.

 

Русы пользовались Донским путем, но, по всей видимости, именно в том режиме, который описали Ибн Хордадбех и Ибн ал Факих. И.Г. Коновалова, анализируя сообщение Ибн Хордадбеха о маршруте купцов-русов, отмечает, что они двигались со своими товарами либо в Константинополь, либо в Багдад. В последнем случае их путь лежал через Хазарию, куда они попадали по «реке славян», название которой в рукописях сильно искажено и восстанавливается большинством исследователей как «Тан(а)ис» (Дон). Поднимаясь по Дону, а затем спускаясь вниз по Волге, купцы-русы попадали в Каспийское море [Коновалова 2000а, с. 206].

 

492

 

 

Рисунок 10. Схема расположения городищ салтово-маяцкой культуры в районе Среднего Дона (по Т.Е. Афанасьеву [Афанасьев 1993, с. 125]).

 

        Условные обозначения: а - граница степи и лесостепи. Памятники: 1 - Архангельское; 2 - Верхнесалговское; 3 - Старосалтовское; 4 - Кабаново; 5 - Мохнач; 6 - Коробовы Хутора; 7 - Сухая Гомольша; 8 - Вербовское; 9 - Волчанское; 10 - Большое; 11 - Дмитриевское; 12 - Афоньевское; 13 - Ютановское; 14 - Поминово; 15 - Подлысенки; 16 - Красное; 17 - Усердское; 18 - Алексеевское; 19 - Колтуновское; 20 - Мухоудеровское; 21 - Верхнеольшанское; 22 - Павловское; 23 - Маяцкое; 24 - Костомарове.

 

 

Именно такая интерпретация лапидарных и косвенных сведений восточных авторов, а также немногочисленных нумизматических данных о Доно-Донецком торговом пути представляется наиболее соответствующей комплексу информации об экономике, социальном развитии, культуре, традициях внешних связей с дальними и ближними соседями населения Северо-Западной Хазарии и славянских племен Днепровского лесостепного левобережья. Предположение о развитии здесь торговли с восточными странами, транзитной торговли с участием иностранных купцов (мусульман, евреев, русов) не выдерживает критики ни с точки зрения анализа источниковой базы, ни с точки зрения воссоздания соответствующего

 

493

 

 

геополитического контекста. Несостоятельными выглядят и остальные составляющие этой гипотезы, как, например, утверждение о продаже славянами своих ремесленных изделий в восточные страны, о проникновении восточных купцов непосредственно в районы проживания левобережных славянских племен, о посреднических функциях, которые якобы выполняло население салтовской культуры в товарно-денежном обмене между мусульманскими странами и славянами.

 

Источниками фиксируется транзит через Дон и переволоку на Волгу, осуществлявшийся скандинаво-русами и не сказавшийся принципиально на уровне развития местной торговли и товарно-денежных отношений. Более глубокому проникновению русов в жизнь региона помешали, как представляется, три основных фактора: 1) последовательная таможенная и пограничная политика Хазарии, проводившаяся вплоть до второй половины X в.; 2) традиционное военное преобладание кочевников в низовьях Дона, не позволившее русам закрепиться здесь, устроить форпосты, торгово-ремесленные поселения подобные тем, которые они создали на стратегически важных для них речных путях на севере Восточной Европы; 3) высокий военный потенциал населения Северо-Западной Хазарии, блокировавшей путь вверх по Северскому Донцу к истокам рек Окского и Днепровского бассейнов.

 

Основным направлением торговых отношений салтовского населения Придонечья были, по всей видимости, связи с византийско-крымскими городами, возможно, что и с Таманью. Практически полное отсутствие византийских монет этого времени в регионе [Кропоткин 1962, с. 10-12] свидетельствует о безмонетном, обменном (товар на товар), характере этих торговых отношений. Основным импортным товаром для местного населения является, скорее всего, вино, привозившееся в амфорной таре, многочисленные остатки которой зафиксированы на всех салтовских поселениях, реже, предметы роскоши (косметика, благовония, шелковые ткани, бусы). Предметами вывоза служили, вероятно, зерно, шкуры, мясо, мед, воск, возможно, меха, может быть даже в небольшом количестве и рабы. Это традиционные формы торговли греческого, римского, византийского Крыма, которые воспроизводились из эпохи в эпоху, прекращались в периоды войн и нашествий и возобновлялись в условиях мира и стабильности. Хазары, по всей видимости, смогли создать и поддерживали такую стабильность в районе Керченского

 

494

 

 

пролива, дельты, нижнего [Ларенок 1987, с. 89] и среднего течения Дона, русла Северского Донца около двух столетий, с середины VIII - до середины X вв.

 

Несмотря на то, что эта торговля не получила никакого отражения в письменных источниках своего времени, ее существование однозначно подтверждается данными археологии (прежде всего, многочисленностью тарной керамики). Кроме того, существование подобного направления торговли и определенной модели торговых отношений между Крымом и лесостепной зоной Восточной Европы было обусловлено объективными и очевидными географическими условиями, поскольку в восточном Причерноморье нет другого водного пути в Восточную Европу, кроме как через Керченский пролив, Азовское море и Дон. Специфические природные условия и традиции хозяйства населения «варварского» севера и византийского юга также определяли характер обмена. Следует подчеркнуть, что такое развитие торговли и использование маршрутов по Дону и Донцу находит аналогии как в более древней, античной, так и в более поздней, средневековой истории региона (античный Танаис и венецианская [1] Тана [2] выполняли сходные колониальные функции [3] [Скржинская 1996, с. 204-240]). Наконец, необходимо указать, что все это было возможно в сложившихся к середине VIII в. геополитических условиях, подвергавшихся с течением времени определенным ударам и угрозам (появление печенегов в 889 г. в междуречье Дона и Днепра; описанные Константином Багрянородным нападения алан на хазарские сухопутные пути, пересекавшие этот же регион; нападение руси на Самкерц, ставшее известным

 

 

1. Е.Ч. Скржинская подчеркивала, что «Тана - преимущественно венецианская колония, хотя уже в XIV в. там имели свой квартал и генуэзцы...» [Скржинская 2000, с. 115-116].

 

2. Историческая память населения степных районов Восточной Европы о периоде хазарского господства была настолько сильна, что, по данным Иосафата Барбаро, даже в XV в. «... до нынешнего дня «пико», т.е. локоть, которым меряют в Тане и по всем этим местам, называется «газарским локтем»» [Барбаро 1996, с. 145].

 

3. Кроме того Тана, что крайне важно, выполняла и таможенные функции. Иосафат Барбаро знал некоего Копадахута - ордынского татарина, являвшегося «... коммеркиарием хана, который через него сдирал пошлину с товаров, ввозимых в Тану» [Барбаро 1996, с. 142]. Вполне вероятно наличие подобного хазарского, а может быть и византийско-хазарского таможенного пункта в низовьях Дона в IX - начале X вв.

 

495

 

 

благодаря Кембриджскому Анониму), но сохранявшихся, в целом, вплоть до похода Святослава в 965 г.

 

Рисунок 11. Хазарские крепости Нижнего Дона (по В.С. Флерову [Флеров 2002, с. 152]).

 

        1 - Саркел; 2 - Правобережное Цимлянское городище; 3 - Камышевское городище; 4 - Крымский комплекс; 5 - Семикаракорское городище; 6 - Карповка; 7 - остров Куркин, Золотовское городище.

 

496

 

 

Торговый путь Керченский пролив-Дон, Дон-Донец стал активно функционировать (был в очередной раз возобновлен) благодаря удачно сложившимся геополитическим условиям, но, со временем, хазарское правительство начинает целенаправленно поддерживать и укреплять эти условия, по всей видимости для того, чтобы сохранить и торговлю, и торговый путь, и свою выгоду от военного превосходства на нем. Одним из элементов сохранения этой геополитической системы стал Саркел, построенный с византийской помощью около 840 г.

 

Впрочем, Саркел не был единственным хазарским укрепленным пунктом в районе Нижнего Дона. Как показывают исследования последних лет, хазарская оборона этого региона основывалась на целой системе крепостей [Ларенок 1987, с. 87], перекрывавших как речные, так и сухопутные пути (см. Рис. 11). Одно из важнейших мест в созданной в хазарское время структуре обороны, пограничного и таможенного контроля занимало, по всей видимости, Семикаракорское городище [Флеров 2001, с. 56-70].

 

Троянский конь руской торговли, приносившей и таможенную выгоду, и определенное беспокойство, появился здесь уже в первой половине IX в. [Christian 2000, р. 335-341], но был, как представляется, распознан хазарскими правителями. В 912/13 г. русы, несмотря на внушительные размеры их армии, еще были вынуждены договариваться с хазарскими гарнизонами в районе Керченского пролива и Дона для того, чтобы пройти через переволоку на Волгу. В 941 г. они совершают попытку нападения на один из основных пунктов этого пути - Самкерц. Попытку, которая наталкивается на ожесточенное сопротивление хазар и заканчивается полным поражением отряда русов. В 965 и 969 гг. эта затянувшаяся конкуренция в борьбе за преобладание на торговых путях завершается разгромом Хазарского каганата.

[Previous] [Next]

[Back to Index]