 |
Санкт-Петербургское Общество византино-славянских исследований
Об интерпретации граффити на чаше со сценой полета Александра на грифонах В. Н. Залесская (Санкт-Петербург)
Византинороссика. 2003. Т. 2. С. 45-48. Илл. 29. Санкт-Петербург 2003
Сканове в .djvu формат от byzantinorossica.ponomar.net |
 |
На обратной стороне чаши со сценой полета Александра на грифонах имеется небрежно процарапанная надпись, состоящая из двенадцати знаков (илл. 29). В каталоге временной выставки “Сокровища Приобья” мною были высказаны кое-какие предварительные соображения о прочтении этого граффити [1]. Настоящая заметка отчасти повторяет с известными дополнениями отдельные положения предложенной в 1996 г. гипотезы.
Она включает также некоторые новые материалы, которые, хотя и не дают прочтения надписи, но определяют значение такого рода граффити в оккультной практике Византии XII-XIII вв., позволяют увидеть в ней подобие заклинания, имеющего значение оберега.
Относительно граффити со всей очевидностью можно утверждать только то, что если и не вся надпись, то отдельные ее компоненты должны читаться справа налево, что хорошо видно по зеркальному начертанию буквы “N”. В тайнописи наличествуют, несомненно, отдельные буквы греческого алфавита. Некоторые из них перевернуты ( например, “дельта”) или положены на бок (например, “бета” и “тета”). В трех случаях очевидны также сложные двойные или даже тройные лигатуры, геометризация букв или стилизация их под негреческое письмо. Зеркальные начертания и неординарные литеры, делающие труднопонимаемым, а то и вообще нечитаемым написанное, обычны для разного рода византийских апотропейонов, амулетов и евлогий с функциями амулетов [2]. Они содержат нарочито скрываемое от посторонних обращение владельца предмета к всесильному покровителю. Подобная тайнопись предполагает либо сакральное изречение, либо воззвание к божеству. Помимо вышеперечисленных признаков в тайнописи встречаются и другие криптографические приемы: редуцирование слов до одной только начальной буквы, за которой может скрываться как вполне конкретное греческое слово, типа “моление” или “помоги”, так и обобщающее понятие. Применительно к рассматриваемому случаю, в первом справа знаке можно видеть как удвоенную “дельту”, предполагающую два начинающихся с “дельты” слова, так и “дельту” с вписанной в нее “лямбдой”, что в греческой тайнописи означало целую неделимую основу и было символом филактерия [3]. Нарочито геометризованные буквы также наполнялись скрытым смыслом, как, например, крайний слева знак, образованный двумя соединенными вершинами треугольниками с очертаниями литеры “М”.
46
Подобная геометрическая фигура, обычная для коптской тайнописи [4], указывала на некое скрываемое от посторонних глаз священнодействие — τὸ μυστέριον. Таким образом, если брать только пиктографический аспект первого и последнего знаков надписи и начинать их прочтение слева направо, то, согласно приведенным данным, суммирующим определенный опыт чтения заклинаний, начертанное начинается с указания на нечто мистериальное и завершается защитительным знаком “неделимой основы”, — т. е. само письмо в результате особых известных только посвященному манипуляций становилось оберегом.
Подобные криптографические приемы имеют место в надписях на двух хранящихся в византийском отделении Эрмитажа памятниках: агатовой чаше, под серебряным позолоченным ободом которой помещены девять литер [5], и золотом образке с изображением на лицевой стороне Христа Эммануила, на обороте голгофского креста, а на трех боковых гранях набора из греческих букв, некоторые из которых стилизованы под славянское юс-письмо, крестиков и ромбов [6]. Учитывая гипотезу Н. П. Кондакова [7], на первом памятнике, близком рассматриваемой чаше как по времени исполнения, так и по локализации, можно предполагать здравицу в честь трапезундского владетеля Давида Комнина [8]. Ее образуют “бета”, “пи” и “тета”. Приняв во внимание эпитеты автократора Давида, фигурирующие на моливдовулах, а также в прославляющей его деяния надписи на стене башни Гераклеи Понтийской [9], следует признать, что первые две “беты”, а также “пи” указывают на царское происхождение (василевс) и царский род трапезундского Комнина, на его порфирородное — “пи” — происхождение, “тета” же и последующая “тау” (Бога чтящий) определяют его как христианского правителя, вынужденного до поры до времени не афишировать, хотя и не скрывать своих имперских амбиций. Притязания Давида Комнина на трапезундский престол, стоившие ему в конечном счете жизни, относятся, как это было показано в работе Р. М. Шукурова [10], к факту политической истории Византии начала XIII в. Наша гипотеза относительно прочтения криптограммы на пиршественной чаше Давида Трапезундского нашла, таким образом, подтверждение, и ее выводы могут быть использованы при интерпретации граффити на исследуемой чаше.
Что касается тайнописи на образке-энколпии с изображением Христа Эммануила, то для определения граффити на чаше с вознесением Александра важны следующие наблюдения, сделанные в отношении чаши Давида Трапезундского, т. е. включение в надпись геометрических элементов, редуцирование слов, переворачивание букв. Так, на основании энколпия между греческими буквами помещены два ромба с вписанными в них крестиками, что являло собой достаточно распространенный в средние века символ божественного покровительства, распространяемого на четыре стороны света. (Сравни “Δ”, “Λ” и составленное из двух треугольников ромбовидное “Μ” на чаше.) В надписях же на боковых гранях треугольного образка — одна прямая, другая зеркальная, — тождественных по набору литер, читается шесть раз повторенное обращение к Богу: “Боже, призываемый в молитвах”. В граффити на чаше с
47
Александром можно предположить наличие всех тех своеобразно начертанных литер, о которых выше шла речь: “тета” (вторая справа), “бета” (третья, с двойной обводкой), “пи” (четвертая) как сложная лигатура, в основе которой лежит “П”, “ро” (шестая) с закруглением в виде листа плюща. Аналогии к первому справа знаку, в котором видится удвоенная “дельта”, неизвестны; при соединении этих двух букв с “тетой” (вторая) можно было бы предположить, не заключают ли в себе эти литеры фразу “моление раба божьего”, так как оба греческих слова — “моление” и “раб” начинаются с “дельты”. Таким образом, если только наши гипотезы верны, получилось бы обращение некого человека, очевидно, на каком-то этапе владельца блюда, к царственной персоне, реально существовавшей или легендарной. Дальнейшее истолкованию не поддается. Следует лишь заметить, что среди литер между геометризованным “Μ” в конце граффити и лигатурным “пи” обнаруживаются все те буквы — в прямом, обратном или перевернутом начертании, — из которых слагается имя “Александр”. Но поскольку ключ к шифровке нами не установлен, дальнейшие предположения представляются слишком уж вольным обращением с памятником.
Александр Македонский мог быть тем обожествленным царем, к которому средневековые люди могли обращаться с мольбой об исцелении, даровании успеха в делах, защите от злых сил.
Еще Иоанн Златоуст в своих проповедях внушал верующим, что, сколь бы ни были велики деяния Македонского царя, они не сопоставимы с подвигами мучеников за веру. Однако его слова воспринимались далеко не всеми. В сознании византийцев Александр продолжал оставаться тем всесильным покровителем, к которому, как к архистратигу Михаилу, можно было обратиться за помощью. Златоуст пишет, что в его время монетам с профилем Александра приписывалась чудодейственная сила и их носили на головных уборах или привязывали к ногам. Этот обычай просуществовал пятнадцать веков, и греческий этнографический материал начала XIX в. свидетельствует о том, что у гречанок было принято носить монеты Александра Великого как амулеты [11].
Языческое прошлое Александра, как и большинства античных богов и героев, отошло на второй план, и они воспринимались в христианском морализирующем духе. Так, на миниатюре XIV в. (Греческий институт в Венеции), иллюстрирующей историю посещения Александром эфиопской царицы Кандаки, можно видеть правительницу кладущей написанный для нее портрет Македонского царя в особый ящичек, предназначенный для хранения реликвий [12]. Этот напоминающий икону портрет служит евлогией.
В поэме о Дигенисе Акрите Александр фигурирует среди ветхозаветных персонажей — рядом с Самсоном, Моисеем, Иисусом Навином, а на серебряной чаше из собрания А. П. Базилевского (Эрмитаж) он представлен рядом с Самсоном, разрывающим пасть льву [13]. На всех перечисленных памятниках Александр выступает как олицетворение силы. Не случайно его изображение украшало порталы, стены и капители храмов, причем наличие грифонов только усиливало охранительный смысл всей
48
композиции [14]. Полет Александра в христианском контексте мог быть истолкован как воплощение идеи спасения, на которое могут рассчитывать праведники [15].
Таким образом, какие бы новые гипотезы не возникли в дальнейшем при изучении тайнописи на чаше с полетом Александра, ее апотропеический смысл очевиден, и он вполне согласуется с изображением на лицевой стороне сосуда.
Литература
1. Сокровища Приобья / Под ред. Б. И. Маршака и М.Г. Крамаровского. СПб., 1996. С. 157-161.
2. Zalesskaya V. N. Amulettes buzantines magiques et leurs lien a la litterature apocryphe // Actes du XIVе Congres international des etudes byzantines. T. I, Bucarest, 1976. P. 70-75.
3. Dornseiff F. Das Alphabet in Mystik und Magie // Στοιχεία, H. VII, Leipzig-Berlin, 1925. S. 22-31.
4. Girgis W.A. Greek loan words in Coptic // Bulletin de la societe archeologique copte. T. 20. Le Caire, 1971. P. 53-67.
5. Bank A. Byzantine Art in the collections of Soviet Museums. Leningrad, 1985. P. 298. Pl. 151
6. Залесская B.H. Два образка-энколпия палеологовского времени (Из новых поступлений византийского отделения Эрмитажа) // Византийский временник, Т. 55. 4.2. М., 1998. С. 227-231.
7. Толстой И.И., Кондаков Н.П. Русские древности в памятниках искусства. Вып. V. СПб., 1897. С. 41.
8. Залесская В.Н. Пиршественный кубок Давида Трапезундского // Эрмитажные чтения памяти В. Ф. Левинсон-Лессинга. СПб., 1994. С. 33-34.
9. Карпов С.П. У истоков политической идеологии Трапезундской империи // Византийский временник, Т.42. М., 1981. С. 101-105.
10. Шукуров Р.М. Доклад на XV Всероссийской научной сессии византинистов. Барнаул, 29 мая — 2 июня 1998 г. (Не издан).
11. Galavaris G. Alexander the great conqueror and captive of death: his various images in byzantine art // Canadian art review. Toronto. T. XVI. № 1. 1989. P.13.
12. Xyngopoulos N. Les miniatures du roman d’Alexandre le Grand dans le codex de l’institut hellenique de Venise. Athents-Venice, 1966. Pl. XI.
13. Galavaris. Op. cit. P. 15.
14. Schmidt V.M. A legend and its image. The aerial flight of Alexandre the Great in Medieval art. Groningen, 1995. P. 51-52.
15. Schmidt. Op. cit. P. 65.
Иллюстрации
Илл. 29. Криптограмма на оборотной стороне серебряного блюда с изображением полета Александра Македонского.
