1. Имперская политическая традиция в Юго-Восточной Европе как идеологическая предпосылка Балканских войн 1912-1913 гг.
P.P. Субаев
Для историка Балканских войн гром пушек у Куманово, Люле-Бургаса, Чаталджи и Брегальницы, и все с этим связанное, представляет значительно меньший интерес, нежели долгая поступательная история зарождения, складывания и вызревания балканского конфликта как такового, нашедшего, наконец, свое разрешение в форме двух региональных войн.
Анализ причин и предпосылкок, результатов и последствий Балканских войн и поныне сохраняет высокую степень актуальности для изучения проблем балканской истории. Конфликтно-силовое разрешение Балканскими войнами противоречий, накапливавшихся веками, оказалось временным, и они продолжают оказывать свое воздействие на ситуацию в регионе вплоть до сегодняшнего дня. К числу явлений новейшей истории, восходящих к Балканским войнам и более ранним событиям, можно отнести распад Югославии, сопровождавшийся Боснийской и Косовской войнами, греко-македонский спор из-за названия страны, интриги вокруг приема Турции в Европейский союз, неполное и неокончательное урегулирование косовского, эгейского и кипрского вопросов, греческий дефолт, далеко не первый в истории страны, международные миротворческие миссии и Гаагский трибунал.
Две Балканские войны имеют в историографии четко утвердившиеся определения своей природы и характера. Первая война балканцев с турками - это завершающий этап многовековой национально-освободительной борьбы балканских народов, прежде всего славян и греков, с чужеземным и чужеродным исламским завоевателем, обрекшим их на века социально-экономического, национального, культурного и религиозного гнета. Вторая Балканская война - это ранняя европейская империалистическая война, одна из предшественниц Первой мировой войны.
Разумеется, оба эти фактора балканской истории: антиосманское движение христианских народов и зависимость молодых балканских государств от политики европейских держав - основаны на реальных исторических процессах и явлениях и не могут быть оспорены по существу.
16
Но при этом представляется, что подлинная картина балканской истории конца XIX - начала XX вв. выглядит сложнее монофакторной модели разрешения «векового конфликта» христианства и ислама и представляет собой гораздо более богатую оттенками палитру, нежели дихотомия, предлагаемая историографической традицией, в которой христианско-османский конфликт выступает главной линией разлома в регионе, а противостоящий османам единый блок балканских народов, крепко спаянный духом христианской солидарности, - монолитом, в котором возникают лишь отдельные, случайные трещины, да и то, в основном, под влиянием соперничества европейских держав в борьбе за влияние на Балканах [1].
Проблема кризиса исторического знания имеет как субъективное, так и объективное происхождение. Изучение и осмысление политической истории часто оказывается подвержено воздействию со стороны внешних идеологизированых факторов. Политизация и идеологизация истории всегда была функцией манипулирования массовым сознанием со стороны властных структур. Такова история Балкан. Здесь история как наука только начинает робко отделяться от «истории» как инструмента идеологического воспитания и политической пропаганды. Тому есть, однако, весьма характерные и многообещающие примеры. Из числа последних исторических исследований, посвященных Балканским войнам, хотелось бы особо выделить две работы: американского автора греческого происхождения Андре Геролиматоса и итальянского историка хорватского происхождения Эджидио Иветича [2].
Взгляды и концепции обоих авторов, весьма отличаясь друг от друга в принципе, служат показателем назревшей необходимости обновления гуманитарного знания о Балканских войнах, отхода от устаревшего взгляда на проблему «из 1912 года» [3]. Методологический принцип исследования феномена Балканских войн (как архетипа) Геролиматосом, полностью разделяемый нами, заключается в анализе его на максимально длинном горизонте, отталкиваясь от османского завоевания Балкан. Автор проводит мысль о конфликтности балканского сознания и политики (и христиан, и турок) как некой константы, о войне на Балканах как способе существования в веках. При такой постановке нуждается в корректировке классическая формула Клаузевица о войне как о простом продолжении политики, - здесь на Балканах война сама формирует политику.
Ограниченность работы Геролиматоса состоит в помещении им в фокус своего исследования проблем только западной части Балкан (Сербии
17
и Греции) и в отнесении начала перманентных Балканских войн к периоду появления на Балканах османов. В этом безусловно сказывается (и автор этого не скрывает) попытка замкнуть длинный цикл войн на конфликты 1990-х гг., вызванные распадом Югославии. При взгляде под таким ракурсом автор, глубоко вскрывая этно-психологические комплексы, выступающие подоплекой Балканских войн, проходит мимо второй важнейшей, по нашему мнению, компоненты балканских конфликтов, а именно - имперской традиции в регионе, формирующей идеологическое поле агрессивно-конфликтной политики. В ряде случаев Геролиматос почти касается ее, но не идет дальше в объяснении этого тезиса [4]. В результате, проблема «Мегало-идей», являющаяся одной из важнейших предпосылок Балканских войн в политике всех их участников, повисает у него в воздухе.
Что касается книги Иветича, то ее гуманистический, без преувеличения, пафос состоит в опровержении мифа о справедливом и прогрессивном характере Первой балканской войны с позиций, которые исследователи не занимали, пожалуй, уже около ста лет, со времени выхода в свет доклада комиссии фонда Карнеги, работ Дж. Янга, братьев Джорданов и А. Андоняна [5]. На прерывание разоблачительно-опровержительной традиции в изложении истории Балканских войн в огромной степени оказал влияние факт нахождения победителей в одном лагере с Антантой и антигитлеровской коалицией в двух последующий мировых войнах.
Иветич показывает нелицеприятную картину методов ведения военных действий балканскими союзниками, жертв и страданий мирного населения. Священные принципы освободительной борьбы христианских народов выливались в террор, развязанный против мусульманских крестьян.
Традиционализм же концептуального подхода Иветича к вскрытию предпосылок Балканских войн состоит в отнесении им исходного рубежа анализа к 1878 г. в качестве «контекста» (il conteste), а периода после 1908 г., форсировавшего подготовку к войне, в качестве «предпосылок» (le premesse) [6]. В результате, идеологический «контекст» подготовки Балканских войн полностью оказывается вытесненным у автора проблемами и соображениями реальной геополитики и дипломатии. Наша же точка зрения состоит в том, что «контекст» Балканских войн должен быть отодвинут далеко в прошлое, еще до создания в 1453 г. Османской империи, а «предпосылками» обеих Балканских войн следует полагать тот комплекс международных отношений, который сложился между всеми участниками балканского конфликта после 1453 г. вокруг переигрывания
18
ситуации с этническим наполнением имперской модели организации Балкан, восходящей к Восточному Риму.
Но у проблемы восприятия выводов исторической науки и устойчивости этих выводов в целом есть и другая сторона. Она связана уже не с субъективным воздействием на достоверность исторических заключений, а с природой и особенностями гуманитарного знания как такового. За очень редким исключением достижениям гуманитарной науки вообще свойственно стремительное устаревание. Можно сожалеть об отсутствии неопровержимости выводов, свойственной точным наукам, в науке гуманитарной. Но на самом деле, размывание платформы восприятия, пересмотр парадигмы, как некого сложившегося консенсуса воззрений научного сообщества на суть явления, - есть проявление развития творческой мысли, когнитивного процесса постижения объективной истины [7].
Вследствие этих процессов: демифологизации и деидеологизации балканской истории и переосмысления новой «критической массы» фактов - представляется вполне назревшей задача проверки на прочность ряда устоявшихся в предшествующий период взглядов, концепций и выводов, относящихся к такой судьбоносной проблеме балканской истории как Балканские войны 1912-1913 гг. Автор рискует предпринять такую попытку, будучи вдохновленным появлением новых свежих работ, во многом совпадающих в части постановок и выводов с мыслями, уже давно вынашиваемыми им самим.
В данной статье мы попытаемся обосновать ту точку зрения, что две Балканские войны, каждая из которых являлась проявлением политики, относящейся к разным историческим эпохам, велись, тем не менее, на во многом общем идейно-политическом базисе, сформированном фундаментальными длительными тенденциями развития региона. Идеологическая платформа Балканских войн была общей и более того - единой.
* * *
В изучении и трактовке Балканских войн присутствуют два подхода: широкий и узкий, применительно к рассматриваемому горизонту складывания их системных предпосылок. Первый восходит к традиции Дж. Янга и его классической работе «Национализм и война на Ближнем Востоке», второй - к не менее авторитетной работе Э. Хелмрайха «Дипломатическая история Балканских войн 1912-1913 гг. [8]. Работа Янга представляет собой развернутое и углубленное политико-идеологическое эссе, основанное на огромной эрудиции автора и его глубокой и тонкой научной интуиции [9]. Написанная по горячим следам войны по заказу
19
фонда Карнеги автором, укрывшимся под псевдонимом «Дипломат», и вышедшая в разгар Мировой войны книга испытала на себе удел многих работ на эту тему - она оказалась унесенной вихрем новых проблем всемирного масштаба. Лишь в сравнительно недавнее время интерес к работе Янга возродился с опозданием почти на целый век.
С точки зрения Янга, изучение причин Балканских войн следует отнести в прошлое - к дате падения Константинополя 29 мая 1453 г. Именно в этот день произошло очередное политическое переустройство Балкан на этно-конфессиональных принципах - империей овладели турки-мусульмане. По мнению Янга, империя на Балканах как институт и форма геополитического обустройства региона никуда не исчезла с утверждением здесь османов, она лишь видоизменила свою внешнюю оболочку.
Работа Хелмрайха представляет собой добротное и скрупулезное исследование хода дипломатической подготовки формирования и перипетий изменения коалиций накануне и в ходе двух Балканских войн, основанное на документах и материалах. Хелмрайх утвердил в историографии тезис, согласно которому Балканские войны стали неизбежны с 1908 г., с Младотурецкой революции и формального отхода от принципов сохранения имперской модели в регионе в результате Боснийского и Болгарского кризисов. С Хелмрайха также утвердился в историографии подход, противопоставляющий методологически обе войны друг другу.
Углубленный «дипломатический» подход Хелмрайха к изучению Балканских войн противостоит широкому политико-идеологическому и социокультурному подходу «дипломата» Янга к этой же проблеме. Если для рассмотрения исторического явления Балканских войн Хелмрайх, образно говоря, вооружился микроскопом, то Янг - телескопом. В методологическом же пространстве между позициями Янга и Хелмрайха содержится круг проблем, не получивших до сих пор в историографии однозначного объяснения. Прежде всего, остается неясным, в какой форме мыслилось освобождение народов Балкан из-под власти турок-османов самими балканцами и как на формирование их взглядов влияла имперская традиция («византийская» или «османская») в балканской политической мысли.
Мы полагаем главным идейно-методологическим пороком историографии Балкан невыраженность в ней сквозной политико-идеологической традиции, восходящей к истокам европейской цивилизации и пронизывающей собой все историческое развитие региона до 1918г., традиции, отражающей преемственность исторического развития Юго-
20
Восточной Европы по отношению к Римской империи. В отличие от историографии Западной Европы, признающей имперский фактор в качестве константы политико-идеологической истории региона, в изучении Балкан роль преемственности по отношению к Восточной Римской империи (как Византии, так и других ее производных) сводится в основном к факторам культурно-религиозного влияния.
От ответа на поставленный выше вопрос зависит и ответ на более широкий вопрос: что же, в конце концов, было главной идеологической предпосылкой Балканских войн: национализм или империализм? За «национальное государство» (Грецию, Сербию, Болгарию) или за «этнически окрашенную Византию» сражались балканские народы? Или существовал, как мы попытаемся показать, некий противоречивый симбиоз двух идеологий, отразившийся в столь же противоречивом характере Балканских войн.
Исторический фактор имперской политической и идеологической традиции, издавна существовавшей на Балканах (в более широкой постановке: в Юго-Восточной Европе и на Ближнем Востоке), долго оказывался недооцененным как в балканских, так и в российской историографиях. Западная историография и политическая публицистика XIX-XX вв. уделяла этому фактору гораздо больше внимания, однако обобщающих констатаций этого явления как сущностного элемента подхода к проблеме балканской истории до сих пор не отмечалось и здесь. Намеченная, было, Янгом к постановке тема «византийского империализма» оказалась в итоге вытесненной в его работе, ставшей у него самого основной темой национализма.
Складывается впечатление, что сейчас до признания роли и значения имперского фактора в изучении истории Балкан остается всего один шаг. Работы многих российских балканистов полны предчувствия утверждения, наконец, в историографии этого фактора, сближающего и уравнивающего методологию и подходы к изучению истории Запада и Востока Европы в духовном, идеологическом и геополитическом аспектах. Указания на эти явления можно, например, обнаружить в работах В.Н. Виноградова, Р.П. Гришиной, И.Ф. Макаровой, В.И. Косика. Имперская традиция не прерывалась на Балканах и после османского завоевания, традиция «византинизма» глубоко вошла в структуры османского государства и общества и предопределила больший вес фактора преемственности империй на основе социальных, идеологических и политических
21
аспектов по сравнению с их противопоставлением на основании религиозных и этнических [10].
Завоевание османами империи установило новый порядок взаимоотношений этно-конфессиональных групп в регионе на основе иерархии: турки (и мусульмане вообще) в роли правящего сословия; греки в качестве второго по значению, функционально управляющего в административной сфере и политически и духовно господствующего сословия в отношении православного населения региона (милета Рум), главным образом, славян; все остальные этносы и конфессии. Турецко-греческий союз, переживший века, являлся основой стабильности османского господства в регионе. В политическом плане это был союз Высокой Порты и исламской улеммы с Константинопольской патриархией и сложившимся позже слоем администраторов империи - греков-фанариотов. Верховная власть султана в качестве и султана османов, и ромейского императора, и халифа правоверных возвышалась над данной структурой, тяготея к военно-религиозным связям с улеммой.
Греческая имперская модель в наибольшей степени претендовала на исторический континуитет в отношении Византии, поскольку она не была обременена этно-институциональным порогом - и империя поздних Палеологов была греческой, и формально греческим был православный милет Рум. В течение долгого времени в политических воззрениях греческой элиты сосуществовали две империи: империя, узурпированная османами (и являвшаяся лишь одним из элементов более сложной модели общественно-государственной организации ими региона: султанат-империя-халифат) и «империя ромеев», «находящаяся в неволе» у турок, совпадающая с милетом Рум [11] и представленная институтом Вселенской патриархии и всепроникающими структурами греков-фанариотов (особенно в Дунайских княжествах в 1711-1821 гг.) [12].
В историческом плане греки «не оправдали доверия» турок, не довольствуясь ролью второй нации в империи, господами славян и валахов в рамках милета Рум, и исходя из особых качеств своей духовной организации, не переставали претендовать на восстановление своего господства в империи. Залогом уравнивания греками их военного потенциала с османами для целей восстановления своей («Византийской») империи могла бы стать консолидация милета Рум как греческого квазигосударственного образования на основе духовной и этнической ассимиляции других этносов православной конфессии, главным образом, славян и валахов. При условии реальной угрозы физическому существованию этих
22
этносов со стороны турок-мусульман такая стратегия могла иметь шансы на успех. Коль скоро такая угроза в действительности перед славянами и валахами никогда не стояла, попытки их эллинизции вызвали обратную реакцию и привели к возникновению еще одной грани балканского конфликта - греко-славянской, не уступающей по остроте конфликту обоих этих этносов с османами.
Главной задачей освободительного движения балканских народов было не просто абстрактное освобождение от политического и религиозного господства турок-османов, но и восстановление собственной государственности. В каких формах? Решение этого вопроса столь долго откладывалось балканскими и отечественной историографиями, что они пропустили «превентивное наступление» турецкой [13].
По нашему мнению, в течение периода 1821-1912 гг. на Балканах были предприняты три попытки восстановления «Византии»: греками, сербами и болгарами.
То, что Греческая революция 1821-1830 гг. была попыткой возрождения Византии и лишь под влиянием разности потенциалов греков и турок, расхождения взглядов идеологов освободительного движения и подходов великих держав к проблеме греческой независимости закончилась созданием малого независимого государства, а не обширной греко-славянской империи, давно признано историографией. Литература об эллинизме, как о причудливом симбиозе националистической и универсалистской идеологий, поистине необъятна.
Ввиду особой важности проблемы идеологии эллинизма в балканском конфликте, ее агрессивной, ксенофобской природы и антиславянской, и особенно антиболгарской, направленности автор планирует посвятить этой теме специальную статью. Здесь отметим только, что второй комплекс предпосылок Балканских войн - этно-психологического характера в сопоставимой степени проявлялся в отношениях как между турками и христианами, так и внутри христианского лагеря. Особую остроту этот комплекс неприятия приобрел в греко-болгарских отношениях. Начало ему в 1830 г. положил «тезис Фалмерайера», концепция баварского ученого Я. Фалмерайера, согласно которой население современной ему Греции являлось в этническом отношении славянским и албанским, а вовсе не прямыми потомками древних эллинов [14]. Попытки греков преодолеть негативные для них идеологические последствия выдвижения тезиса Фалмерайера придали политической практике эллинизма характер
23
информационно-психологической войны. Но это, как уже отмечалось, тема отдельной статьи.
Вторая половина XIX в. во всей Европе была эпохой перехода от имперской идеологии к идеологии национального государства, хотя и при сохранении кое-где внешних форм империй (Германская империя). Данная тенденция не могла не повлиять и на идеологические процессы на Балканах. Сербская и греческая модели все более эволюционировали от империи к национальному государству, впрочем, достаточно долго (пожалуй, до 1878 г.) сохраняя в себе рудиментарные признаки империи. Продолжая образный ряд, стремление Болгарии построить империю в начале XX в. на основе чисто национальной идеи консолидации нации, но с приданием ей некого комплекса геополитической атрибутики (Царьград и пр.) следует отнести уже к разряду проявления имперского атавизма в сфере идеологии.
Последняя же попытка построить Византийскую империю, предпринятая греками под эгидой Э. Венезилоса, Д. Ллойд-Джорджа и Б. Захариаса в 1919-1923 гг. в новых послеверсальских условиях, была уже чистой авантюрой самого дурного тона [15]. Ее провал означал и крах идеологии эллинизма (как, впрочем, и филэллинизма).
Великий Восточный кризис 1870-х гг. привел к дальнейшему укреплению идеи национального государства на Балканах. Новый порядок, установленный в Берлине в 1878 г., с неизбежностью вел к реализации идеи раздела Османского наследства между новыми балканскими государствами. Балканский же кризис 1860-х гг. вызрел на другой основе. Его лейтмотивом была идея преобразования Империи на Балканах из мусульманской (Османской) в христианскую. Освобождение от турецкого господства должно было совершиться в форме этнополитического преобразования самого института империи. Балканский кризис 60-х гг. имел своей кульминацией создание в 1867 г. Первого Балканского союза [16].
В окончательном виде цели Первого Балканского союза предполагали после изгнания турок с Балкан сосуществование здесь двух христианских империй (сербской и греческой), раздел между ними болгарских земель и существенные компенсации в пользу Румынии. Основные перипетии кризиса были связаны с именем сербского князя Михаила Обреновича как кандидата на престол возрожденной славянской империи. Попытка воссоздания сербской империи окончилась трагически для ее инициатора, зверски убитого в белградском парке Топчидер, но столь же трагична она оказалась для отношений двух главных славянских этносов
24
Балкан - сербов и болгар. История создания Первого Балканского союза 1867 г. имела один важный урок - сербский имперский экспансионизм для реализации своих целей нуждался в поглощении значительной части болгарского этноса. Содержание договоров, заключенных между балканскими странами в 1867-1868 гг., неопровержимо свидетельствует об этом и позволяет сделать вывод о типологически сходном отношении геополитических борцов за возрождение «Византии» первого поколения: Греции и Сербии, к отстающему участнику гонки - болгарскому народу. Как и в случае с реализацией доктрины эллинизма ради самоусиления греческого потенциала, так и в варианте реализации национальной идеи сербизма, болгарами следовало цинично пожертвовать ради использования демографического потенциала этой нации в собственных интересах.
К выводам великолепного исследования В. Рудометова о глубокой типологической общности Греции и Сербии в качестве консолидирующих центров как собственных, так и тяготеющих к ним этносов православной конфессии Османской и Габсбургской империй, о примерной однотемповости их развития и достигнутых результатов в плане выработки идеологических доктрин, обосновывающих их политические притязания [17], необходмо добавить еще одну констатацию очевидного совпадения позиций - явный антиболгарский курс обоих политических центров православной политической и идеологической мысли.
В связи с подготовкой заключения антитурецкого союза между Сербией, Грецией и Черногорией и ради привлечения болгарского национального движения в Белграде возник проект создания на Балканах «Югославянского царства» во главе с Сербией. На ранних этапах у этого проекта имелись сторонники со стороны российской дипломатии в лице Н.П. Игнатьева. Сербо-болгарские контакты дали свои плоды. 14 (26) января 1867 г. в Бухаресте представителями сербского правительства и болгарской эмиграции была подписана «Программа политических отношений сербо-болгар (болгаро-сербов) или их добросердечных отношений». Сербско-болгарская Программа явилась кульминацией выражения «братских чувств» обоих народов. Ввиду исключительной важности положений Программы для обоснования наших дальнейших выводов приведем полностью текст ее основных статей.
«Статья 1.
Славянские народы Сербии и Болгарии, которые соединены кровью и религией, которые вышли из одного корня и населяют смежные территории, призваны провидением отныне жить под одним правительством и единым знаменем.
25
Статья 2.
В ожидании, пока они не составят единого целого и пока они не смогут достичь своей цели, под которой понимается общее существование, эти две братские нации примут в будущем имя сербо-болгар или болгаро-сербов, а их общая родина будет называться Сербо-Болгария или Болгаро-Сербия.
Статья 3.
Его Высочество принц Михаил, который дал так много доказательств своего патриотизма, провозглашается верховным главой нации и главнокомандующим ее армии.
Статья 4.
Национальное знамя будет образовано путем сочетания цветов флагов Сербии и Болгарии» [18].
В развитие идеи единого сербо-болгарского государства там же в Бухаресте в апреле 1867 г. на совместном заседании представителей отдельных фракций болгарского национального движения и сербских представителей был принят «Протокол о создании Югославянского царства». Он предусматривал совместные военные действия для освобождения Болгарии и создание после победы над турками единого славянского государства, прообраза будущей Балканской Федерации, а до тех пор - союз народов однозначно конституировался в форме Империи южных славян (l'Empire des Slaves du Sud) [19].
Идиллия славянского братства просуществовала, однако, недолго. В конечном счете, сербское правительство так и не подписало со своей стороны «Протокол». Причиной кризиса в сербско-болгарских отношениях стал свершившийся к тому моменту сербско-греческий геополитический сговор. Сговор за счет болгарского народа. Начавшиеся между Сербией и Грецией переговоры привели к подписанию 2 (14) августа 1867 г. в Афинах договора о союзе и совместных военных действиях против Османской империи. Весной следующего года сторонами была заключена военная конвенция [20]. Согласно условиям сербско-греческого договора, балканские территории, населенные болгарами, должны были быть поделены между двумя странами: севернее Балкан к Сербии отходила территория к западу от реки Искыр (на ней стоит София! - P.C.), территории Центральной и Южной Македонии и Фракии должны была отойти к Греции. Но и это еще не все...
В те самые апрельские дни 1867 г., когда сербские делегаты и болгарские эмигранты вырабатывали принципы объединения двух народов, князь Михаил Обренович нанес визит в Бухарест, где проинформировал князя Кароля Гогенцоллерна об этом проекте. Румыния согласилась присоединиться к антитурецкому союзу и будущей балканской
26
конфедерации [21]. Сербско-румынское соглашение было подписано 20 января 1868 г. Стороны взяли на себя обязательства совместно содействовать освобождению христианских народов Балканского полуострова от турок. Соглашение было секретным. Публикация его статей спустя четверть века политическим публицистом, знатоком Балкан Э. Энгельгартом вызвала шок. Союз народов был окончательно заменен союзом монархов. Болгария и ее земли подвергались новому расчленению в рамках проекта общего передела Балкан между союзниками.
Согласно условиям договора 1868 г., дельта Дуная и территория Болгарии от линии Рущук - Варна до Черного моря присоединялась к Румынии. Старая Сербия, Босния, Герцеговина и западная часть той же Болгарии присоединялись к Сербии [22].
Состав участников проекта раздела территории Болгарии, согласно Афинскому (1867 г.) и Бухарестскому (1868 г.) договорам, полностью предвосхищает ту коалицию и достигнутые ее договоренности, которая сложилась между балканскими союзниками Болгарии летом 1913 г., накануне Второй балканской войны. Это сходство отнюдь не случайное. Оно говорит о том, что такой вариант развития событий - достижение своих геополитических целей за счет принесения в жертву интересов Болгарии (и болгарского народа еще до восстановления его государственности) - изначально существовал в политических расчетах и дипломатической практике болгарских соседей: Сербии, Греции, Румынии. Этот момент нам представляется принципиально важным для понимания всей будущей истории дипломатических отношений и войн между Сербией, Болгарией и Грецией и геополитическими проектами передела и переустройства Балкан.
Отечественная историография неохотно и крайне скупо признает факт планов раздела региона между Сербией и Грецией. При этом суть вопроса сводится к разделу якобы только Македонии [23]. Это является не просто сужением вопроса, а его принципиальной подменой. Не Македонию делили христианские союзники по Первому Балканскому союзу, а Болгарию! Болгарию - как полноправную, полноценную и наиболее пострадавшую в историческом плане потенциальную участницу антитурецкой коалиции. Предпосылки будущей Второй балканской войны были непосредственно сформированы договоренностями между участниками Первого Балканского союза. И пожалуй, столь же трудно было бы пытаться отделить антитурецкую составляющую конфликта от внутрихристианской в 1868 г., как и позднее в 1912 г. Обе Балканские войны
27
идеологически и геополитически «проросли» друг в друга, почему мы склонны трактовать их как единый многосторонний вековой конфликт.
Очевидная одиозность положений Бухарестского договора 1868 г. и раньше, и теперь побуждает адептов идеологизированного подхода к освещению балканских проблем подвергать сомнению подлинность текста Энгельгарта (сам факт подписания договора опровергнуть невозможно).
Еще по горячим следам событий высказывались подозрения, что публикация является апокрифом, составленным Портой методом искусной компиляции слухов, циркулирующих в европейских дипломатических канцеляриях, и подброшенным Энгельгарту [24]. Современным примером такого подхода является пассаж из недавно вышедшей книги видного отечественного балканиста В.Н. Виноградова, посвященный дипломатии сербского князя Михаила Обреновича в 60-е гг. XIX в.: «Переговоры с молодым румынским князем К. Гогенццоллерн-Зигмарингеном завершились заключением скромного (курсив наш - P.C.) соглашения 20 января (1 февраля) 1868 года. Стороны заявили о своем стремлении способствовать прогрессу «в соответствии с их законными автономными правами» и выразили желание содействовать развитию взаимной торговли. Но главное, что молчаливо подразумевалось, - Румыния в случае войны обеспечивала сообщение с Россией» [25].
Автор настоящей статьи считает возможным опираться на статьи Бухарестского договора 1868 г. для обоснования своих выводов как на реальный исторический факт даже при отсутствии возможности проведения углубленного анализа источника. Во-первых, они полностью соответствуют характеру договоренностей между Сербией и Грецией полугодом раньше. Во-вторых, румынская экспансия сначала в Северную, а потом и в Южную Добруджу вполне подтверждается последующими событиями 1878 г. и 1913 г.
* * *
После Берлинского конгресса 1878 г. в европейской политической публицистике появились многочисленные проекты создания Балканской конфедерации. Среди главных причин этого следует назвать неожиданный реванш имперского начала в Берлине после торжества национального начала в Сан-Стефано и попытки выработать некую идеологию сосуществования этих начал. Инициаторами проектов федерализации региона выступили все главные участники «большой дипломатической игры» на Балканах.
28
Свой панславистский проект выдвинула российская политическая мысль. Видный писатель-славянофил Н.Р. Данилевский в книге «Россия и Европа» выступал за создание федеративной православной империи с центром в Константинополе, куда должен был переместиться фокус российской общественно-политической жизни из Петербурга и Москвы [26]. Другой российский проект, замеченный европейской печатью, принадлежал профессору Московского университета графу Л.A. Камаровскому, видевшему решение Восточного вопроса в изгнании турок из Европы. Разница в подходах Данилевского и Камаровского к вопросу статуса Константинополя и Проливов состояла в требованиях российского контроля у первого и допущения их интернационализации у второго [27]. Но оба публициста были едины в своих требованиях федерализации Балкан под эгидой России [28].
В Австрии и Германии были свои проекты подобной конфедерации, но только в интересах Габсбургов и германизма. Австро-Венгрия, будучи сама образована из многочисленных разноязычных этносов, якобы более чем какая-либо другая держава была способна объединить под скипетром Габсбургов дунайские и балканские народности, включить их в свою политическую систему и реализовать, таким образом, внутри империи «союз южных славян» [29]. Этот тезис возродился с новой силой в 1908-1909 гг. в период кризиса, вызванного аннексией Боснии и Герцеговины, на страницах венской газеты пангерманистской ориентации «Danzer's Armee-Zeitung». В статье «Издержки войны против Сербии и Черногории», наделавшей много шума, ее автор, укрывшийся под инициалами «И.Р.», призывал имперское правительство сломить сопротивление Сербии путем применения открытой силы с целью заставить ее вступить в конфедерацию, организованную по примеру прежней германской конфедерации (Германского союза 1815-1866 гг. - P.C.) [30].
Нас в данном контексте интересует, главным образом, имперская подоплека подобных геополитических конструкций. Стремление обеих центральных держав примерить на себя мантии двух империй, Запада и Востока, подгоняя идеологию под геополитику, просматривалось достаточно очевидно. Германия позиционировала себя в качестве империи Запада, Австро-Венгрию - как империю Востока. Константинополь при этом, однако, становился центром германских интересов на Востоке, австрийские же - концентрировались в Салониках. Политическая организация Балкан в рамках австро-германской имперской модели в принципе не предусматривала ликвидации турецкого присутствия в Европе. Более
29
того, его сохранение являлось важной предпосылкой формирования Монархией на Балканах системы «вассальных» отношений по образцу структуры Германской империи [31].
Так, если сербскому режиму последних Обреновичей в политической системе Габсбургской монархии на основании тайного договора 1881 г. предназначалась роль неформального вассала, государствапротектората, при сохранении своего формального суверенитета, то в поздней габсбургской модели федерализации и Монархии, и Балкан, связанной с именем эрцгерцога Франца-Фердинанда и его идеями «триализации» империи, допускалась возможность включения югославянских и трансильванских земель в состав Сербии и Румынии в обмен на занятие ими в будущей реформированной структуре Монархии положения, аналогичного тому, в котором находились королевства Саксония и Бавария в структуре Германской империи [32].
«Тевтонскому» натиску на Юго-Восток были противопоставлены итальянские или, вернее сказать, «латинские» планы переустройства Балкан. Некоторые балканские политики и общественные деятели активно искали поддержки у Рима, считая ее менее обременительной для себя, чем помощь Санкт-Петербурга или Вены. В Италии также формировалась собственная балканская политика. Ее идеологическим обрамлением выступала все та же имперская модель, замыкаемая на «латинский» вариант Восточной империи «образца 1204 г.». Зарождение и развитие этой модели прослеживалось в работах французских публицистов Ш. Луазо и Р. Пинона [33].
Еще в 1904 г. между Риччиотги Гарибальди, младшим сыном национального героя Италии, сторонником активной балканской антитурецкой политики, и хорватским депутатом-националистом Тресичем Павичичем в ходе неофициальных переговоров был разработан проект создания балканской конфедерации, имеющий целью расстроить планы германо-австрийского продвижения в регион [34].
С дальнейшим развитием этой идеи была связана публикация в 1905 г. во Франции одной любопытной книги, автор которой выступал под псевдонимом «Латинянин», и в котором были склонны усматривать румынского подданного [35]. «Латинянин», исходя из предпосылки о прогресирующем упадке Турции в Европе, предлагал заместить ее некой «Восточной Конфедерацией», в которую вошли бы как уже существующие балканские государства, так и новое образование - «Македоно-Албания», которое простиралось бы от Адриатического моря до границы
30
Фракии. Ново-Пазарский санджак подлежал бы разделу между Сербией и Черногорией с целью поставить преграду на пути австрийского проникновения в Македонию и к Салоникам. Румыния вошла бы в состав конфедерации по причине своих интересов в Добрудже и поддержки проживающих в районе горы Пинд куцо-влахов, от которой она не могла отказаться.
В подобной конфедерации не было бы гегемонии ни эллинизма, ни панславизма, ни германизма - их взаимное соперничество должно было бы обеспечить преобладание «латинизма». Каждое государство сохраняло бы свой суверенитет, армию, флаг, дипломатическое представительство, подобно конфедерации Германского союза после 1815 г. Итальянский принц правил бы в государстве Македоно-Албания. Король Италии, провозглашенный императором, стал бы протектором конфедерации, которая имела бы своей задачей гарантировать защиту региона как против России, так и против Австрии. Константинополь должен был стать вольным городом с Фракией в качестве примыкающего округа и управляться наместником императора, над храмом Святой Софии был бы водружен савойский крест, итальянский язык стал бы официальным государственным языком конфедерации [36]. «Эпические грезы князя Черногории могли бы сбыться, - отмечал «Латинянин», - императрицей Востока стала бы его собственная дочь» [37].
Рене Пинон, автор многочисленных статей в «Revue des Deux Mondes» на темы балканской политики, отмечал, что этот «затейливо составленный», остроумный план на деле выступал индикатором совершенно определенных тенденций. Под предлогом отстранения от участия в решении судеб Балкан Австро-Венгрии и России он предполагал утверждение здесь Италии, аппетиты которой не уступали аппетитам ее соперников.
На практике южное, африканское, направление итальянской экспансии оказалось более перспективным для реализации имперских амбиций Италии в виде новой колониальной империи, нежели восточное, балканское. По поводу этого направления, подернутого флером имперской дымки прошлых эпох, Пинон вывел такое заключение: «Час латинской империи в Константинополе пробил семьсот лет назад и никогда не наступит вновь» [38].
Тем не менее, непосредственная связь между «латинским проектом» и Итало-турецкой войной 1911 г., вызвавшей политический кризис на Балканах, который привел к развязыванию Балканских войн, просматривается
31
довольно четко. Бушующее уже третий год Великое албанское восстание 1909-1912 гг. и более чем странное сближение сербских и черногорских властей со своими вековыми непримиримыми врагами - албанцами, с одной стороны, и агрессивные действия итальянской военщины в Архипелаге: оккупация Додеканезских островов, атака и блокада Дарданелл, угрозы Салоникам, с другой, - обрисовывали контуры возможной схемы переустройства Балкан. Только жесткое требование Австро-Венгрии, поддержанное Россией, о нераспространении военных действий на Балканский полуостров остановило итальянское правительство. Не теряя времени, балканские страны, заключившие антитурецкий союз и закулисно поддерживаемые той же Россией, приступили к реализации своей собственной программы переустройства полуострова. Балканская война разразилась...
Последней из панидей переустройства Балкан, опиравшихся на имперскую идеологическую традицию, была внешнеполитическая программа Фердинанда Кобурга. До сих пор в историографии остается открытым вопрос о ступенях эскалации целей и задач болгарской национальной идеи на разных этапах ее развития и степени ее сопряженности с имперской идеологией, по своей сути наднациональной. Данный вопрос находится за рамками рассмотрения в данной статье в силу того, что он заслуживает отдельного самого пристального внимания.
На раннем этапе своего развития болгарское национальное движение допускало три варианта восстановления болгарской государственности: самостоятельно, при сохранении зависимости от Порты, или в составе конфедерации с соседними народами. В рамках второго варианта велась разработка собственного имперского проекта на основе «болгаро-османской» модели. Это политическая программа восстановления Болгарского царства (именно царства, т. е. структуры имперской по сути и по статусу) через модель дуалистической болгаро-турецкой империи в дальнейшем оказалась связанной с именем С. Стамболова в период его регентства [39]. Но ее генезис приходится на более ранний период.
Не видя перспектив успеха вооруженого восстания, не доверяя больше ни сербам, ни румынам, Тайный болгарский национальный комитет 3 марта 1867 г. направил султану Абдул-Азису меморандум с предложением создания дуалистической болгаро-турецкой державы по образцу только что созданной Австро-Венгрии. Меморандум призывал султана предоставить автономию Болгарии в рамках Османской империи в качестве конституционного государства, со своим Народным собранием, правительством,
32
армией, судом, независимой (от греков!) церковью, общинным самоуправлением, свободой печати и личности, веротерпимостью и другими демократическими свободами. Политической формой организации Балкан оставалась, однако, империя, в структуре которой турецкий султан принимал титул «царя болгар» [40].
Разумеется» проекты болгаро-турецкого дуализма в середине XIX в., особенно в части превращения султана в конституционного монарха, выглядели достаточно наивно и утопично. Но нас - в связи с целями, поставленными в данной статье, - интересует наличие в национальной болгарской политической мысли 60-70-х гг. XIX в. и позже дилеммы между концепциями независимости (восстановления государственности) и целостности всей территории, населенной болгарами («целокупностью» Болгарии). Это глубокое противоречие пролегло через всю историю развития болгарской национальной идеологии и внешней и внутренней политики второй половины XIX - первой половины XX вв. и лишь в последние десятиления прошлого столетия после глубочайших перемен в политической архитектуре Европы, кажется, стало, наконец, достоянием истории, а не политики [41].
В рассматриваемый же период кануна Балканских войн переплетение двух факторов: национального и имперского составляло специфическую особенность болгарской внешней политики и философии государственного строительства. При этом под имперским фактором понимается синтез рационального (целокупность, мощь) и иррационального (статусность в форме «царства», как элемента исторически-идеологической традиции). Дополнительную напряженность в болгарскую внешнюю политику вносила личность царя Фердинанда и его чрезмерные политические амбиции, отмечаемые поголовно всеми мемуаристами и исследователями [42].
Болгарская политическая мысль накануне и в ходе самой войны билась в тисках стратегической и геополитической дилеммы: Македония или Царьград? [43]. Обе цели приводили к противоречиям с Россией, хотя и в разной степени. Неожиданный успех болгарской армии на Фракийском фронте в ходе осенней кампании 1912 г. привел в действие «программу-максимум» политических амбиций Кобурга. Многие наблюдатели отмечали изменение тех политических целей, которые ставились Болгарией перед войной, на новые, которые должны были стать основанием мира теперь. Болгария Фердинанда Кобурга открыто замахнулась на ту роль, которую вот уже в течение двухсот лет готовила для себя Россия. Уже
33
претензии Болгарии на Адрианополь (Одрин) вызывали возражения России, планировавшей включение его в «буферную зону» перед Константинополем и Проливами, находящуюся под ее управлением. Тем более неприемлемыми для Санкт-Петербурга были попытки Болгарии утвердиться в Царьграде или вообще в зоне Проливов (требования Фердинанда об уступке Родосто) [44].
В своих далеко не беспочвенных расчетах Фердинанд исходил из того очевидного обстоятельства, что утверждение России в зоне Проливов привело бы к серьезному изменению баланса сил в Средиземноморье и Европе в целом, и отнюдь не поддерживалось безоговорочно союзниками России по Антанте, не говоря уже о ее противниках. При этом вопросы внешней политики оказывались для Кобурга тесно увязанными с теологией и теократией.
Главной потенциальной жертвой утверждения России в Константинополе и в силу этого ее главным противником и своим потенциальным союзником Фердинанд считал римский католицизм. Утверждение политически господствующего православия в Константинополе нанесло бы католической церкви удар, не уступающий по силе лишению папы светской власти в 1871 г. Это привело бы к такому изменению межконфессионального баланса сил в Восточной Европе, что все успехи католицизма прошлых веков в деле насаждения униатского исповедания были бы разом поставлены под сомнение. Поэтому не светский Рим (Квиринал), не Вену и даже не Потсдам полагал Кобург главным центром консолидации антироссийской коалиции. Таким центром, политическим и духовным одновременно, должен был стать именно Ватикан...
На чем же основывались расчеты Кобурга о поддержке его планов Ватиканом? Этим соображениям нельзя было отказать в оригинальности мысли и широте взглядов.
Во-первых, болгары, по мнению Кобурга, на протяжении веков были самым слабым звеном в системе греческого православия. Периодически они подпадали под влияние то Рима, то различных местных ересей: богомилов, павликиан, катарров. Успехи католической пропаганды в Болгарии после начала процесса национального возрождения также были очевидны. Болгарский клир, будучи настроен исключительно антигречески, обучался не только в семинариях Москвы и Киева, но также и в Монпелье (Франция) и даже в самом Константинополе в католических конгрегациях лазаретян и братьев христовой веры. Исходя из этих обстоятельств, Фердинанд считал возможным для болгар принятие униатского
34
варианта исповедания на основе признания духовной гегемонии Рима [45].
Во-вторых, после вступления болгарской армии в Константинополь Фердинанд планировал проведение специальной торжественной литургии в соборе Святой Софии, посвященной освобождению города от неверных, в ходе которой должно было состояться примирение церквей, разделившихся в 1054 г., с признанием приоритета Рима. Тогда папа понял бы, что крещение наследника в православие, которое он воспринял как проявление малодушия и приспособленчества перед Петербургом [46], на деле было великой услугой Кобурга делу католицизма, а сам он достоин быть не просто возвращенным в лоно церкви, а причисленным к числу выдающихся апостолических монархов типа Людовика Святого и Филиппа II Испанского [47].
Анализируя возможные варианты решения судеб Константинополя и Проливов, Кобург приходил к выводу, что ни один из них не мог бы полностью устроить участников латентной антироссийской коалиции, кроме его собственного варианта. Ни сохранение под контролем держав прогнившей турецкой администрации, ни передача города (Полиса) новоявленному «Константину XII» (греческому королю датской династии Константину I), ни превращение священного города в международный открытый город, что привело бы к созданию здесь «финансового рынка для европейских, американских и еврейских капиталов», ни тем более утверждение здесь России, «враждебной всем здоровым силам Европы», не являлось бы подлинным решением Восточного вопроса. Таковым могла быть только формула самого Кобурга: «Утверждение на берегах Босфора государства, достаточно сильного для охраны Проливов, но недостаточно могущественного для угрозы нарушения сложившегося в Европе баланса сил, то есть - Болгарии» [48].
Накануне подготовки решающего штурма Чаталджинских позиций, защищающих Константинополь, болгарский царь был в равной степени занят подготовкой оперативных вопросов предстоящего сражения и протокольных аспектов своего торжественного въезда в Царьград [49]. В случае реализации «программы-минимум», предполагавшей только временную оккупацию Константинополя, мир с Турцией планировалось подписать там же, где и 35 лет назад - в Сан-Стефано, и желательно в тот же день 19 февраля (3 марта по новому стилю). В довершение церемониальных изысков перед своей торжественной коронацией в соборе Святой Софии императором Великой Болгарии Фердинанд планировал принять
35
новое тронное имя - Симеон и спустя тысячу лет реализовать-таки болгарскую имперскую идею построения ими, а не греками Империи Востока.
Действительность, однако, внесла свои коррективы в планы царя-фантазера. На огневых рубежах Чаталджи под торжествующий грохот своих батарей молодая турецкая нация, начинающая проникаться идеологией национализма, стряхнула с себя комплекс неполноценности, более двухсот лет прививаемый ей Европой и подражающими ей балканцами [50]. С планами изгнания турок из Европы было покончено навсегда - они остались здесь в качестве европейцев. В их руках навсегда остался и имперский город Истанбул. Названия: Константинополь, Царьград, Полис - остались уделом истории. Сама империя, правда, стала азиатской, - в ней произошел разрыв Византии и халифата. Византия умерла. Халифат пережил ее на десять лет [51].
Личность Фердинанда Кобурга должна быть причислена к числу самостоятельных факторов идеологического и этнопсихологического порядка в предыстории Балканских войн. В ней, как в капле воды, сфокусировались представления об имперской традиции в качестве стержневого идеологического фактора европейской истории, до конца так и не опровергнутого новой националистической традицией 1848 г., а также попытки синтезировать ее западноевропейский и балканский варианты. Особая роль, сыгранная этим монархом в истории взлета и падения идеи болгарского великодержавия, породила вопрос, на который, кажется, пока так и нет однозначного ответа, - кто виноват в двух болгарских национальных катастрофах: царь, элита или народ? Наш ответ - все. Все в равной степени, хотя и в разных проявлениях.
Точка зрения С. Константа, потомка нескольких видных представителей болгарской политической элиты, представляет собой отражение ее взглядов [52]. Вся вина возлагается на Кобурга, который изображен опереточным фигляром. Но элита активно соучаствовала в закладывании предпосылок национальной катастрофы, а народ и не безмолствовал, и не был простым статистом.
Вопрос усвоения имперских идей массовым сознанием болгар, этносом, позже других, с опозданием на целый «исторический такт», вновь вступившим на историческую арену, представляет особый интерес. Могущие показаться сниженными восприятия имперской традиции нацией, на протяжении пяти веков подвергавшейся денационализации и вытравливанию исторической памяти в ходе османского завоевания и последующей подмены духовно-исторических ценностей в народном сознании
36
греческим клиром, не находят, однако, подтверждения в историографии и в доступных автору отражениях (хотя и косвенных) в источниках [53].
Образованные слои болгарского общества (пусть, и не в полной мере обладающие набором признаков, позволяющих отнести их к категории «элиты») знали и разделяли точку зрения своих духовных и политических лидеров на историческую миссию будущей суверенной Болгарии как наследницы Византии. Не чужды были такие идеи и массам [54]. В нации, освобожденной политически от турок и устоявшей духовно и дипломатически перед давлением греков и русских, процессы возрождения национального сознания с опорой на собственное имперское прошлое шли полным ходом. Они шли и на территории Княжества, и в ареале расселения болгарского этноса в Македонии.
В подтверждение данной констатации можно привести слова апокрифической версии болгарского национального гимна «Шуми, Марица!». Гимном «Шуми Марица!» стал принадлежащий перу Н. Живкова марш болгарских добровольцев, вступивших в сербскую армию после разгрома Апрельского восстания 1876 г. Марш первоначально назывался «Черняев марш», поскольку был посвящен русскому генералу М.Г. Черняеву, командующему сербской армией, что объясняло упоминание генерала в тексте припева:
«Марш! Марш!
С генераля наш.
Раз, два, три,
Марш, войници!»
Текст гимна менялся несколько раз в ключевые моменты болгарской истории: Русско-турецкую и Сербо-болгарскую (1885) войны. Последние изменения были внесены самим И. Вазовым в ноябре 1912 г. уже после начала Балканской войны. Главным их мотивом было приведение текста в соответствие с музыкой и придание ему более благозвучной литературной формы. В тексте Вазова припев звучал так:
«Марш, марш,
Генерале наш!
На бой да летим,
Враг да победим!» [55].
Примечательно, однако, что задолго до редакции Вазова у гимна «Шуми Марица!» появился апокриф, широко распространенный и в Болгарии, и в Македонии и Одрине. В данной версии, являвшейся, без
37
сомнения, народной и отражающей, соответственно, категорию коллективного бессознательного, первые строки припева звучали так: «Марш, марш! Цариград е наш!». Любопытную иллюстрацию распространения этого апокрифа в массах мы находим в эпизоде трогательно-пронзительного рассказа «Припев» (Nakarat) турецкого писателя начала XX в. Омера Сейфутдина (османского Антона Чехова), явно отражающего личные впечатления автора в пору его офицерской юности в Македонии. У рассказа имеется подзаголовок: «Из дневника старого офицера, проведшего молодость в Македонии». По сюжету рассказа, болгарская девушка, возлюбленная турецкого офицера, поет ему тот самый гимн с припевом: «Наш, наш, Цариград е наш!». Влюбленный офицер думает, что она поет ему любовные песни, но к суровой действительности его пробуждает старик-помак, поведавший ему об истинном смысле песни. Конкуренция за империю могла развиваться и на поле битвы, и на любовном свидании [56].
Сведения об этом же апокрифе приводит в своих воспоминаниях российский посланник в Софии A.B. Неклюдов. По его словам, уже в 80-е гг. XIX в. в Болгарии сложился слой ярых патриотов, которые смотрели на Константинополь как на законную долю наследства болгарского народа. Народная переделка строки гимна в «Царьград - наш!» отражала именно эти настроения [57].
Наконец, неопровержимые свидетельства того, что такие настроения не только были широко распространены среди болгар, но и были хорошо известны туркам, вызывая у них чувство протеста, приводит в своем дневнике болгарский посланник в Стамбуле М. Сарафов. В записи от 20 сентября 1912 г. (ст. ст.) он описывает демонстрацию турецких студентов перед болгарским посольством под лозунгами: «Долу България!» и с пением той же «Шуми Марица!», в которой искомая строка пелась: «Булгаристан е наш!» [58].
* * *
В ходе Балканских войн - нашли свое отражение противоречия и факторы политического развития региона, накопленные за огромный промежуток времени - с 1453 по 1912 г.. Младотурецкая революция 1908 г. в Османской империи явилась лишь непосредственной политической предпосылкой Балканских войн. Именно она привела к формированию антитурецкой коалиции балканских государств, в результате чего первая, антитурецкая, война стала неизбежной.
38
Однако главный вывод из исследования, предпринятого в нашей статье, состоит в следующем: какие бы ближайшие практические цели не ставили перед собой совместно союзники накануне Первой балканской войны («Войны за Освобождние»), глубинный конфликт между ними предопределял недолговечность антитурецкой коалиции и неизбежность будущей новой войны между самими балканцами («Межсоюзнической» или «Братоубийственной») [59].
Случись событиям на Балканах развиваться по другому пути - пути дальнейшей автономизации регионов и утраты Портой суверенитета над румелийскими провинциями (например, в случае успеха контрреволюции 1909 г.), вероятность возникновения первой войны между самими балканскими странами была бы значительно выше. Какие бы тогда наименования были даны этой и последующим войнам, остается только гадать (может быть, «Война за Османское наследство» или какое-то другое).
К таким выводам нас подталкивает трактовка информационно-пропагандистской (1878-1903 гг.) и партизанской (1903-1908 гг.) войн за Македонию, которые велись Турцией в союзе с греками и сербами против проболгарских македонских комитетов и болгарских паравоенных структур. Эти войны были прямыми предшественниками Второй балканской войны и, можно сказать, ее генеральной репетицией. После исторического intermezzo, вызванного Младотурецкой революцией и реакцией на нее балканцев в виде Первой балканской войны, глубинный разлом балканского конфликта вновь вышел на поверхность в мае-июне 1913 г. И мы не поймем основ внешней политики этих стран, выраженных в концепциях «Мегало-идей», если не будем учитывать всю предшествующую эволюцию имперской традиции на Балканах, которая во многом сформировала идеологию внешней политики в регионе.
Балканские войны не принесли, и не могли принести, в регион прочного мира. Итоги мирных договоров 1913 г. предопределили возобновление сербско-болгарской войны за Вардарскую Македонию (1915-1918 гг.), греко-болгарской войны за Южную Македонию (1917-1918 гг.) и греко-турецкой войны в Эгейском бассейне (1919-1922 гг.).
Однако в одном вопросе решение было окончательным - в вопросе идеологии. Когда В.И. Ленин в своей многократно цитируемой публицистической статье «Балканская война и буржуазный шовинизм» в 1913 г. писал, что «Балканская война есть одно из звеньев в цепи мировых событий, знаменующих крах средневековья в Азии и в восточной Европе», он, вероятно, даже не догадывался, насколько был прав по
39
существу [60]. Не «гнет местных феодалов и помещичье иго» над «балканскими крестьянами всяческих национальностей» похоронили Балканские войны. Они покончили с имперской политической традицией в Юго-Восточной Европе, с миражом Византии в его различных, этнически окрашенных ипостасях, целое столетие формирующих идеологическое сознание балканских элит.
То «объединенное национальное государство», о котором упомянул В.И. Ленин (на редкость удачный и почему-то явно недооцененный термин), которое было создано на Балканах в результате этих войн, тоже представляло собой «мини-империю», но на иной идеологической основе. То была гремучая смесь национализма и геополитики, которая очень скоро ввергнет континент в конвульсии двух мировых войн, в результате которых национальный принцип на новом историческом витке вновь окажется замещенным интеграционным [61].
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Вот примеры подобных оценок:
«Главной причиной Первой балканской войны являлось стремление стран-участников Балканского союза прекратить произвол и насилие Османской империи на подвластных ей европейских территориях... Именно алчность и неуступчивость при разделе европейских вилайетов Турции стали первоочередной причиной распада Балканского союза. Второй причиной являлись постоянные интриги... великих держав» (Абрамова А. Балканские войны 1912-1913 гг.: причины и итоги // Тези 58-й Міжнародної конференції молодих вчених «Kapaзінські читання». Харьківський НПУ им. Г.С.Сковороди. 22 квітня 2005 р. (http://web.archive.org/web/20080108055105/http://wwwhistory.univer.kharkov.ua);
«Независимо от целей государств балканской коалиции эта война (первая Балканская война) была борьбой за освобождение балканских народов, остававшихся под турецким владычеством» (Петросян Ю.А. Османская империя: могущество и гибель. М., 1990. С. 246);
«Соединение сотрудничества и соперничества на балканской арене отчетливо проявилось в войнах 1912-1913 гг.: разгромили Турцию и рассорились» (Виноградов В Н. Предисловие // В «пороховом погребе Европы». М., 2003. С. 8)... Рассорились балканцы, как мы попытаемся показать ниже, гораздо раньше, чем соединились в 1912 г.
2. Gerolymatos A. The Balkan Wars: Conquest, Revolution, and Rétribution from the Ottoman Era to the Twentieth Century and Beyond. N. Y., 2002; Ivette E. Le guerre balcaniche. Bologna, 2006.
40
3. Чего, кстати, совершенно лишены некоторые современные работы западных историков - С. Совардса, Р. Холла и Э. Эриксона (Sowards S. W. Austria's Policy of Macedonian Reform. Boulder, 1989; Hall R.C. The Balkan Wars 1912-1913: Prelude to the First World War. L., 2000; Erickson F.J. Defeat in Detail: The Ottoman Army in the Balkans. 1912-1913. Westport, 2003).
4. Gerolymatos A. Op. cit. Pp. 15-16, 82-83.
5. Carnegie Endowment for International peace. Report of the International Commission. To Inquire into the Causes and Conduct of the Balkan Wars. Washington, 1914; Young G. Nationalism and War in the Near East. Boston & N.Y., 1915 (repr. 1970); Jordan D.S., Jordan H.E. War's aftermath. A preliminary study of the eugenics of war. Boston & N.Y., 1914; Andonian A. Histoire illustrée des guerres balkaniques. Constantinople, 1913. Имеется современный турецкий перевод: Andonyan A. Balkan Savaçi. Istanbul, 1999 (2-е издание - 2000 г.).
6. Ivetic E. Op. cit. P. 13, 37.
7. Вышедший к 75-й годовщине Балканских войн сборник статей под редакцией руководителя и героя обороны Будапешта в 1956 г. Б. Кирали и Д. Джорджевича, представлявший в то время последнее слово науки по данной проблеме, ныне нуждается в уточнениях по целому ряду вопросов. См.: Kiraly В.К., Djordjevic D. (eds.). East Central European Society and the Balkan Wars (War and Society in East Central Europe. Vol. XVIII). N.Y., 1987... Пользуясь случаем, автор выражает глубокую благодарность профессору Б. Кирали за подаренную книгу и добрые напутственные пожелания.
8. Young G. Nationalism and War in the Near East. Boston & N.Y., 1915; Helmreich E.Ch. The Diplomacy of the Balkan War 1912-1913. Cambridge (MA), 1938.
9. Книга Дж. Янга практически лишена ссылок и научного аппарата как такового, она основывается на личном опыте и знаниях автора. Они действительно впечатляют, несмотря на некоторые формальные второстепенные ошибки, типа Эрфурта вместо Тильзита применительно к 1807 г., накладок в годах правления и последовательности российских императоров и пр. В главном, книга заслуживает самой высокой оценки.
10. См.: Лемель П. История Византии, Кицикис Д. Османская империя // На перекрестке цивилизаций. М., 2006. У В.Н. Виноградова можно встретить признания проимперского характера национально-освободительной идеологии Греции и отчасти Сербии. Но для него оказалось невозможным перешагнуть через исламский характер Османской империи для признания
41
исторического континуитета имперской традиции (того, что сделал Янг еще в 1915 г.). (Виноградов В.Н. Двуглавый российский орел на Балканах. 1683-1914, М., 2010. С. 281, 279); обращение Р.П. Гришиной к теме «великих идей» сопровождалось настойчивым призывом к исследователям раскрыть, наконец, суть этого явления, подтвердить или опровергнуть его значимость «в качестве равного во всех случаях фактора» (Гришина Р.П. Конституционная монархия в Болгарии и ее подданные // Человек на Балканах. Государство и его институты: гримасы политической модернизации (последняя четверть XIX - начало XX в.), М., 2006. С. 145). В данной статье автор предпринимает скромную попытку дать посильный ответ. И.Ф. Макарова практически «перешагнула черту», о которой говорилось выше, но характер ее работы, более этнографической, нежели идеологической, не требовал от нее четких выводов в этом вопросе (Макарова И.Ф. Болгарский народ в XV-XVIII вв.: Этнокультурное исследование, М., 2005. С. 20); наконец, в выступлении В.И. Косика на конференции в Институте славяноведения РАН в апреле 2011 г. («Крылья бабочки») тема преемственности имперской традиции прозвучала наиболее близко к взглядам автора данной статьи.
11. Runciman S. The Great Church in Captivity. Cambridge, 1970. Есть русский перевод Л.A. Герд: Рансимэн С. Великая церковь в пленении. СПб., 2006. Показательно в этом плане, что и современная православная богословская литература по-прежнему воспринимает исламскую Османскую империю лишь как «Османский султанат». Видимо, исторические традиции «империи в неволе» в этой среде не изжиты до сих пор (см.: Протоиерей Серафим Соколов. История Восточного и Западного христианства (IV-XX века). М., 2008. С. 210 и след.
12. Непреходящее значение для осмысления преемственности имперской традиции в Юго-Восточной Европе имеет классическая работа румынского историка Н. Йорги «Византия после Византии» (Jorga N. Byzance après Byzance. Bucarest, 1934). Автор настоящей статьи с глубоким удовлетворением констатирует совпадение своих взглядов в этом вопросе с позицией румынского исследователя Ф. Соломона в ходе беседы в кулуарах конференции в Институте славяноведения РАН (апрель 2011 г.).
13. Турецкий историк К. Карпат в ряде своих работ отрицает национальную природу средневековых балканских государств, считая их простым слепком с византийской модели по форме и мультиэтничным набором по содержанию, объединенным случайными военными династами. Такой подход позволяет Карпату естественным образом обосновать права османов на
42
византийское наследство (см., например: Karpat К.Н. The Balkan National States and Nationalism: Image and Reality // Karpat К.Н. Studies on Ottoman Social and Political History. Selected Articles and Essays. Boston, 2002. P. 434-473 (особенно p. 442-447)).
14. Fallmerayer J.Ph. Geschihte der Halbinsel Morea während des Mittelalters. T. 1. Untergang der peloponnesischen Hellenen und Wiederbevölkerung des leeren Bodens durch slavische Volkstämme. Stuttgart. 1830. (История полуострова Морея в Средние века. Часть 1. Упадок пелопоннесских эллинов и повторное заселение пустых земель славянскими племенами).
15. О Б. Захариасе (или сэре Бэйзиле Захарове) см.: Неру Дж. Взгляд на всемирную историю. Т. 3. М., 1975. С. 82-83.
16. Рене Пинон прямо связывает идеи И. Гарашанина («Начертание» 1844 г.) с идеями Балканской федерации путем замещения Османской империи новым федеративным балканским государством на основе Сербии. Для этого требовалось преодолеть сопротивление России и Австрии, которые отстаивали идеи раздела Турции по линии Видин - Салоники. Идеи Гарашанина напрямую увязываются с делом Стефана Душана, прерванным на пять веков. Налицо явный континуитет имперской традиции (см.: Pinon R. l'Europe et la Jeune Turquie. P., 1911. P. 447-448).
17. Roudometof V. Greece and Serbia in comparative historical perspective // East European Quarterly. 1998. № 4. (Статья является рефератом диссертации автора). Более того, изначальное принесение сербами и румынами болгарского национального движения в жертву своим политическим интересам отмечалось еще авторами XIX в. (см., например: Marquis of Bath. Observation on Bulgarian affairs. L., 1880. P. 19).
18. Pinon R. Op. cit. P. 449.
19. Ibidem.
20. Международные отношения на Балканах. 1856-1878 гг. M., 1986. С. 171.
21. Baron Jehan de Witte. Quinze ans d'histoire. P., 1905. P. 31.
22. Engelhardt E. La Confédération balkanique // Revue d'histoire diplomatique. T. VI (1892). P. 36.
23. См.: Арш Г.Л. Греция и Восточный кризис 70-х годов XIX в. // Балканские исследования. Вып. 4. Русско-турецкая война 1877-1878 гг. и Балканы. М., 1878. С. 172-173; см. также: Ямбаев М.Л. Македония в 1878-1912 гг.// В «пороховом погребе Европы». М., 2003. С. 300. Правда, глава Ямбаева посвящена другой теме и касается указанного вопроса лишь вскользь.
24. Pinon R. Op. cit. P. 450.
25. Виноградов В.H. Двуглавый российский орел на Балканах. С. 355.
43
26. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. M., 1991.
27. Le comte Kamarovski. La Question d'Orient // Revue générale de droit international public. P., juillet 1896. P. 89.
28. Из новых работ тема российского «византинизма» блестяще разработана в: Герд Л.А. Константинополь и Петербург: церковная политика России на православном Востоке (1878-1898). М., 2006.
29. Pinon R. Op. cit. P. 454.
30. «Die Kosten eines Krieges gegen Serbien und Montenegro» //«Danzer's ArmeeZeitung». 4 März 1909. S. 2-3.
31. Та же «Danzer's Armee-Zeitung» в статье «Упущения нашей балканской политики» отмечала: «Для того, чтобы добиться полной гегемонии на Балканах, мы нуждаемся в установлении согласия с Турцией, которая любой ценой должна стать нашим покладистым и зависимым другом» («Versäumnisse unserer Balkanpolitik» // «Danzer's Armee-Zeitung». 5 November 1908. S. 4).
32. Фэй С. Происхождение мировой войны. M.-Л., 1931. T. 2. С. 46.
33. Loiseau Ch. Le Balkan slave et la crise autrichienne. P., 1898; Loiseau Ch. L'équilibré adriatique, P., 1901; Pinon R. L'Empire de la Mediterrannée. P., 1912.
34. Pinon R. L'Europe et la Jeune Turquie. P., 1911. P. 455.
35. Un Latin. Une confédération orientale comme solution de la Question d'Orient. P., 1905.
36. Un Latin. Op. cit. P. 137, 174.
37. Ibid. P. 175.
38. Pinon R. Op. cit. P. 456.
39. Perry D.M. Stefan Stambolov and the Emergence of Modem Bulgaria 1870— 1895. L., 1993. P. 144, 152-153; Pundeff M. Bulgarian Nationalism // Sugar P., Lederer I. (eds.). Nationalism in Eastern Europe. Seatle, 1994. P. 93-166 (особенно p. 130).
40. Константинов П. История на България с някои премъчавани досега исторически факта. 681-2001. (http://chitanka.info/lib/text/2992).
41. Крайним проявлением этого противоречия служит реприманд Стамболова князю Дондукову-Корсакову, военному губернатору Болгарии в 1879 г.: «Лучше бы вы вообще не приходили нас освобождать, если не имели сил отстоять Сан-Стефанскую Болгарию! Мы были под турками, но все вместе, у нас была надежда на более светлое будущее. А теперь? Мы рассечены на пять частей, наши надежды разбиты!» (Цанев Ст. Български хроники. София, 2008. С. 27).
44
42. Литература о Фердинанде Кобурге весьма обширна. Укажем основные работы: Conslant S. Foxy Ferdinand, Tsar of Bulgaria. L., 1979; Königslow J. Ferdinand von Bulgarien, Munich, 1970; Мадол Х.Р. Фердинанд, цар на българите. Мечтата за Византия. София, 1992; Давчева Д. Лисицата и лъвът. Фердинанд I на фона българската психологическа и политическа действителност 1886-1902. София, 1994; Crampton R.J. Bulgaria. N.Y., 2007. Chs. 5-7; Исаева О.Н. Царь болгар Фердинанд Саксен-Кобург-Готский // До и после Версаля. М., 2009. С. 103-122.
43. Кульминация этой дискуссии - книга И. Гешова «Преступно безумие» (София, 1913), осуждающая решение Фердинанда на штурм Чаталджинской укрепленной линии с целью вступления в Константинополь.
44. Фундаментальное исследование вопроса о кризисе в российско-болгарских отношениях из-за Константинополя в 1912-1913 гг. см.: Bobroff R. Behind the Balkan Wars: Russian Policy towards Bulgaria and the Turkish Straits, 1912-13 // The Russian Review. № 59 (January 2000). P. 76-95.
45. В октябре 1913 г., уже после поражения Болгарии, граф Бертхольд писал императору Францу-Иосифу: «Секретно. Царь (Фердинанд. - P.C.) спросил у меня, какова наша точка зрения на униатское движение в Македонии... Восточное православие должно быть раздавлено, и Болгария должна стать великой... на латинской основе» (Мадол Х.Р. Указ. соч. С. 139).
46. Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. Минск, 2001. С. 66.
47. Nekludoff А. Diplomatic reminiscences before and during the World War. 1911-1917. N.Y., 1920. P. 117-120.
48. Ibidem.
49. Источники полны данных о подготовке Кобургом парадного реквизита для вступления в Царьград. В принципе, это тема отдельной интересной статьи. Отметим только, что часто упоминаемое «облачение византийских императоров», заказанное Фердинандом, не отличалось от облачения болгарских царей (см.: Atanassov G. Insignia of the medieval Bulgarian rulers. Pleven, 1999. P. 148).
50. О влиянии отношения западной и российской элит к Турции («восточное варварство») на воззрения новых балканских элит см.: Neuburger M. Bulgaro-Turkish encounters and the re-imaging of the Bulgarian nation (1878—1995) // East European Quarterly. № 1 (March 1997).
51. Замиряясь с кемалистской секулярной Турцией, англичане смирились и с ликвидацией халифата в 1923 г. Вряд ли это было правильное решение с точки зрения последующих взаимоотношений конфессий.
45
52. Стивен Констант - псевдоним Стояна-Константина Данева, правнука Т. Бурмова, первого болгарского министра-председателя, внука К. Хаджикалчева, политика, банкира и дипломата, первым встретившимся с Фердинандом в Вене, и С. Данева, дважды бывшего министром-председателем в правление Фердинанда. С. Констант большую часть жизни проживал и работал в Лондоне.
53. О денационализации болгар в результате османского ига и ее проявлениях см.: Макарова И.Ф. Болгарский народ в XV-XVIII вв.: этнокультурное исследование. М., 2005.
54. Здесь и далее автор пользуется случаем, выражая глубокую признательность Р.П. Гришиной за ознакомление с черновым вариантом данного материала и высказанные при этом ценные замечания, ответить в положительном смысле на вопрос - знали ли простые болгары о своей миссии потенциальных наследников статуса и традиции Византийской империи. Да, безусловно, знали и стремились ее реализовать.
55. Войников И. История на българските държавни символи. (http://www.protobulgarians.com).
56. Social environment and literature: The reflaction of the Young Turk Era (1908-1918) in the literary work of Ömer Seyfeddin (1884-1920) // Karpat К H. Studies on Turkish Politics and Society: Selected Articles and Essays. P. 475. В статье К. Карпата на английском языке содержится ошибка в транслитерации слов «марш» и «наш» - «Our, our, Tzarigrad is our». Текст рассказа в оригинале см.: Seyfettin Ö. Seçme Hikayeler. Istanbul, 2000. P. 56-70.
57. Nekludoff A. Diplomatic reminiscences before and during the World War. 1911-1917. P. 122.
58. Последни дни преди обявяването на Балканската война. Из дипломатическия дневник на М. Сарафов 14.IX-4.X.1912 г. Цариград // Военноисторически сборник. 2006. № 3. С. 53.
59. Понимание этих обстоятельств отразилось в беседе, состоявшейся в первые дни войны между генералом Н. Ивановым, командующим 2-й армией, и царем Фердинандом. Хотя собеседники чересчур полагались на действенность Балканского союза, они, тем не менее, допускали гипотетическую возможность складывания иной коалиции - не против Турции, а против Болгарии (см.: Иванов Н. Спомени 1861-1918. Кн. 2. София, 1997. С. 83).
60. Ленин В.И. ПСС. Т. 23. С. 38.
61. К интеграционным моделям мы относим и НАТО, и СЭВ, и ЕС. Общая черта этих моделей - снижение уровня конфликтности в регионе вплоть до полного обуздания проявления т.н. «балканского синдрома».