Судьбы Кирилло-Мефодиевской традиции после Кирилла и Мефодия
Борис Флоря, Анатолий Турилов, Сергей Иванов

РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ

 

IV. ПОСЛЕ КЛИМЕНТА И НАУМА

(СЛАВЯНСКАЯ ПИСЬМЕННОСТЬ НА ТЕРРИТОРИИ ОХРИДСКОЙ АРХИЕПИСКОПИИ В X - ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIII в.)

  (А. Α. Τурилов) 

 

 

Судьбы славянской письменности в западной части Первого Болгарского царства и на сопредельных территориях (прежде всего в сербских землях) в X - первой половине XIII в. представляют весьма сложную и неоднородную картину. Уместнее, пожалуй, говорить о фрагментах большой мозаики, реконструируемых с разной степенью допуска и условности с помощью исторических аналогий и в значительной мере с привлечением более позднего материала из-за плохой сохранности синхронного.

 

Условия для развития (а порой для существования) славянской письменности в регионе на протяжении этих трех веков не оставались неизменными. Исходя из церковно-политической истории Охрида и соседних епархий, можно выделить четыре периода разной продолжительности и значения:

 

 

83

 

1) 916—997 гг. Время, когда Охрид, будучи по традиции наиболее значительным культурным центром западной части Первого царства, а затем державы комитопулов, формально являлся лишь одной из епархий Болгарской автокефальной церкви.

 

2) 997—1037 гг. Охрид — центр Болгарской автокефальной церкви во главе с болгарином и с болгарским епископатом.

 

3) 1037—1180-е гг. Охрид — центр автокефальной церкви с греческим архиепископом во главе и с греческим епископатом.

 

4) 1180-е гг.—1230 г. Сокращение территории, подвластной архиепископии, за счет сербских и северо-западных болгарских областей, вошедших в державу Неманичей и Второе Болгарское царство, политическое разделение территории архиепископии после захвата Константинополя крестоносцами и возникновения Латинской империи (1204) [1]. Условно верхней гранью можно считать завоевание Македонии Иваном Асенем II (1230).

 

Самыми темными из выделенных периодов (несмотря на несомненно благоприятные условия развития славянской культуры в Первом царстве и в державе комитопулов) оказываются первые два.

 

 

1. О политической истории региона в X-XI вв. см.: Снегаров И. История... Т. 1. С. 52-161. Разумеется, такое деление довольно условно. Применительно к болгарской политической и культурной истории более значительный и определенный нижний рубеж составляет окончание царствования Симеона (927).

 

 

84

 

На протяжении всего X столетия — после смерти Наума (910) и Климента (916) — исследователи не связывают специально с Охридом сколь-либо значительных литературных трудов. Известные в настоящее время агиографические и гимнографический тексты — славянские жития Климента и Наума и служба Клименту — скорее подводят итог предшествующему периоду (в этом смысле чрезвычайно показательна стилистическая близость службы Клименту творениям самого охридского епископа) [1]. Впрочем, заметный спад литературной активности не является для эпохи преемников царя Симеона специфической особенностью Охрида, а характерен для всей Болгарии. Основная разница между «золотым веком Симеона» и последующей эпохой состоит не столько в числе известных исследователям имен авторов и переводчиков (число которых сравнительно невелико и для первой из этих эпох), сколько в количестве, объеме и характере надежно датируемых и атрибутируемых памятников. Хотя уменьшение числа имен также заметно. В сущности, для периода второй четверти — конца X в. можно назвать лишь четверых авторов — Петра Черноризца (отождествляемого исследователями с царем Петром) [2],

 

 

1. Как отмечал еще Й. Иванов, «если бы не знать, что это служба Клименту, ее приписали бы его перу: настолько она пропитана его приемами и стилистическими особенностями» (Иванов Й. Български старини... С. 323. См. также: Станчев К., Попов Г. Климент... С. 12-13.

 

2. Новейшие исследования, посвященные личности и творчеству Петра Черноризца: Павлова Р. Петър Черноризец — старобългарски писател от X век. София, 1994 (Кирило-Методиевски студии. Кн. 9); Димитров 77. Петър Черноризец. Велико Търново, 1995.

 

 

85

 

Козьму Пресвитера [1], попа Иеремию, составившего апокрифическую компиляцию о крестном древе [2], и его критика Афанасия, мниха Иерусалимского [3] (впрочем, не исключено, что последний писал уже в XI в.). Из них большие тексты написаны лишь Петром (цикл из четырех поучений и молитва) и Козьмой («Беседа на новоявившуюся ересь Богумилову»). Из анонимных произведений к этому добавляются служба царю Петру, написанная, несомненно, вскоре после его смерти и сохранившаяся фрагментарно [4], и (в своей основе) служба на успение Иоанна Рыльского (18 августа) [5].

 

Прозаические тексты, написанные в постсимеоновскую эпоху, носят внелитургический характер, службы посвящены национальным святым. Все это, несомненно, свидетельствует, что процесс формирования славянской литературы как славяноязычного аналога византийской церковной литературы (в которой литургические и паралитургические (похвальные слова и поучения) тексты занимают центральное

 

 

1. О Козьме Пресвитере и его сочинении подробнее см.: Бегунов Ю. К. Козма Пресвитер в славянских литературах. София, 1975.

 

2. Кирило-Методиевска енциклопедия. Т. 2, София. 1995. С. 146-150.

 

3. См.: Георгиев Е. Литература на изострени борби в средневековна България. София, 1966, С. 300-305.

 

4. О ней см.: Иванов Й. Български старини... С. 383-393.

 

5. Там же. С. 245-258.

 

 

86

 

место) завершился в Болгарии уже в эпоху Симеона усилиями учеников славянских апостолов и их ближайших последователей и преемников.

 

Сходная картина (хотя и обусловленная целым рядом специфических обстоятельств) наблюдается и в области переводов. Тексты, переводы которых с греческого можно хотя бы условно отнести к рассматриваемому времени, представляют собой не только внелитургические, но и просто неканонические памятники. Речь идет об апокрифах, широкое проникновение которых в древнеболгарскую книжность принято связывать с распространением в X в. учения богомилов. Независимо от оценки наличия в каждом конкретном тексте элементов дуалистического учения, появление таких текстов свидетельствует об изменении состава переводчиков. Вместо достаточно сплоченного кружка эрудитов-единомышленников, творящих новую литературу, на исторической сцене появляются представители низшего клира, знающие литературный славянский и в какой-то мере греческий язык, но не слишком четко представляющие грань между каноническими и неканоническими памятниками, считающие святым едва ли не любой текст, в котором речь идет о персонажах Ветхого и Нового Заветов и христианской истории. На протяжении средневековья этот слой, как известно, во всех христианских странах традиционно представлял благодатную почву для распространения ересей.

 

В то же время на стыке «золотого века Симеона» и времени его преемников в развитии славянской

 

 

87

 

книжности Болгарии несомненно ощущается лакуна и пауза, при этом достаточно продолжительная, поскольку сочинения Петра Черноризца (не говоря уже о Козьме Пресвитере) в известном смысле подводят итог царствованию Петра. Большой хронологический разрыв между дошедшими памятниками достаточно обычен для средневековых православных славянских литератур раннего периода (до XV в.); исключение составляют скорее активные эпохи, подобные «золотому веку». Однако остается неясным, что скрывается за этой паузой (общее состояние источников по болгарской истории не позволяет надеяться на однозначный ответ и в будущем) — незаметная повседневная работа по распространению достижений «золотого века» вширь и вглубь либо усталость и апатия общества, порожденные многолетним перенапряжением сил страны для реализации болгаро-греческой утопии Симеона.

 

Лишь немногим больше можно сказать и о втором периоде, для которого из памятников письменности известны в настоящее время лишь три надписи: царя Самуила 993 г. [1] (хронологически она относится еще к предшествующему периоду), Варошская 997 г. [2] и Битольская царя Иоанна-Владислава

 

 

1. См.:

Лавров П. А. Палеографическое обозрение кирилловского письма. Пг., 1914 (ЭСФ. Вып. 4.1). С. 2226, сн. 23;

Иванов Й. Български старини... С. 43-25.

Библиография: Смядовски С. Българска кирилска епиграфика. IX-XV век. София, 1993. С. 202-203.

 

2. Иванов Й. Български старини... С. 26-28. Библиография: Смядовски С. Българска кирилска епиграфика... С. 191.

 

 

88

 

1015-1016 гг. [1] Это молчание эпохи можно было бы традиционно объяснить уничтожением победителями-византийцами литературных памятников, связанных со ставшими одиозными именами побежденных, но такое предположение вполне может быть излишним. Летописный жанр (а уничтожению, либо — в качестве высочайшей милости— «спецхранению», должны были в первую очередь подвергаться летописи, как памятник наиболее идеологизированный и политизированный) не получил сколь-либо заметного развития у православных балканских славян. В Сербии его формирование приходится на последнюю четверть XIV в. [2], в Болгарии же он (за исключением Анонимной хроники XV в.) [3] по существу не вышел за пределы отдельных известий в записях на книгах или в памятных надписях [4]. В типологическом плане для понимания ситуации показательно полное литературное молчание более благополучных в историческом отношении эпох и регионов. Абсолютно отсутствие литературного творчества в достаточно продолжительной (почти трехвековой) истории Боснии, за исключением разве что скромных

 

 

1. Заимов Й. Битолски надпис на Иван Владислав, самодържец български. Старобългарски паметник от 10151016 г. София, 1970; Смядовски С. Българска кирилска епиграфика. С. 190.

 

2. Радојчић Ђ. С. Доба постанка и развој старих српских родослова // Историски гласник, 1948. № 2. С. 21-36.

 

3. См.: Каймакамова М. Българска средневековна историопис. София, 1990. С. 77-87.

 

4. Там же. С. 89-106.

 

 

89

 

документальных аренг (и это при достаточно развитой канцелярской культуре) [1]. Плохо сопоставимы с политическими успехами династии Асенидов число и объем литературных памятников первого столетия существования Второго Болгарского царства [2]. История сербской литературы и полномасштабное прославление деятельности основателя державы Неманичей начинается во время (и силами) его детей [3]. Державе комитопулов история не отпустила желанного долголетия, поэтому историко-литературный итог ее существования был, по всей видимости, довольно скромным — скорее всего те же градо- и храмозданные и мемориальные надписи с похвалами правителям и иерархам и аренги грамот (разумеется, это не уменьшает для исследователя сожаления об утратах).

 

Неизвестно, сформировалась ли в державе комитопулов, сознававшей и декларировавшей свою преемственность

 

 

1. См.: Этническое самосознание славянских народов в XV столетии. М., 1995. С. 188-189.

 

2. Впрочем, в данном случае о полноте сохранившегося корпуса говорить достаточно трудно, поскольку почти вся вторая половина XIII столетия из-за усобиц и постоянных татарских набегов мало способствовала не только развитию, но и поддержанию определенного уровня церковной и культурной жизни в стране (о корпусе этих памятников см.: Българска литература и книжнина през XIII в. София, 1987).

 

3. См.: Кашанин М. Српска књижевност у средњем веку. Београд, 1975. С. 111-151;

Богдановић Д. Историја старе српске књижевности. Београд, 1980. С. 141-154.

 

 

90

 

от единого Первого Болгарского царства, идея национального пантеона христианских святых, подобно пантеону сербской державы в XIVXV вв., получившему даже зримое воплощение в композиции «Лоза Неманина», или тырновскому пантеону XIII-XIV столетий. Практика «национализации» почитаемых святых, столь распространенная в Болгарии первых Асенидов, когда в конце XII - первой половине XIII в. в Тырнов были перенесены мощи греческих святых Параскевы Эпиватской, Илариона, епископа Мегленского (Мыгленского), Филофеи Темничской и Иоанна, епископа Поливотского [1], не была чужда и комитопулам. Царь Самуил в 986 г. перенес из Лариссы в Фессалии мощи епископа Ахиллия, ставшего с тех пор покровителем Охрида [2]. Можно, однако, утверждать, что кодифицирован (путем внесения в месяцесловы литургических книг) такой пантеон не был. Не знала подобной кодификации, по всей видимости, и церковная

 

 

1. В состав этого тырновского пантеона, созданного в основном за счет военных трофеев первых Асенидов, вошел также Иоанн Рыльский, чьи мощи были еще в 1195 г. перенесены в новую столицу, и святой воин Михаил из Потуки, которому легендарная и агиографическая традиция приписывают болгарское присхождение. См: Българска литература... С. 205, 209-214, 234.

 

2. Голубовић-Суботин Т. Култ светог Ахилија Лариског // Зборник радова Византолошког института, Београд. 1987, кн. 26. С. 21-23.

См.: Василев Љ. Нов податак о времену настанка Асеманиијвог еванђељ // Археографски прилози, 1989-1990. Кн. 10-11. С. 14-15.

 

 

91

 

практика единого Болгарского царства. Для Западноболгарского царства комитопулов это устанавливается на основании сопоставления месяцесловов западноболгарских и сербских рукописей XI - первой половины XIV в., отражающих древнюю традицию. Для единого царства это можно заключить из сравнения месяцесловов южнославянских и древнерусских рукописей, восходящих к восточноболгарской традиции X в. [1] Полного набора болгарских святых

 

 

1. В месяцесловах восточнославянских рукописей XIXIV вв. изредка встречается память Иоанна Экзарха (РГАДА, собр. Московской Синодальной Типографии, № 1. Евангелие тетр, XII в. л. 190 об — см.: Каталог славяно-русских рукописных книг XI-XIV вв., хранящихся в ЦГАДА СССР. М., 1988, 4.1. С. 56, № 12), чья жизнь и деятельность связаны с Преславом, но неизвестны памяти Климента Охридского и царя Петра, входящие в рукописи болгарской и сербской традиции. Данное обстоятельство, вероятнее всего, объясняется тем, что почитание Климента изначально было связано с западными епархиями, вошедшими позднее в состав Охридской архиепископии, а память Петра, умершего в 969 г., не успела до византийского завоевания распространиться в восточноболгарских рукописях, отразившихся в древнерусских списках (О почитании Климента и царя Петра у южных славян см.: Павловић Љ. Култови лица код Срба и Македонаца: Историјско-етнографска расправа. Смедерево, 1965. С. 11-16; Павлова Ρ. Петър Черноризец... С. 23-26. О месяцесловах древнейших русских рукописей см.: Сергий, архиеп. (Спасский). Полный месяцеслов Востока. Владимир, 1901. Изд. 2. Т. 1-2 (репринт: М. 1997, Т. 1-3); Невоструев К. И. Исследование о Евангелии, писанном для Новгородского князя Мстислава Владимировича в начале XII века, в сличении с Остромировым списком, Галичским и двумя другими XII и одним XIII века // Мстиславово Евангелие XII в. / Исследования. М., 1997. С. 350-571.

 

Еще одна память, обычно определяемая в литературе как болгарская и встречающаяся в древнерусских месяцесловах, является исследовательской фикцией, обросшей значительной историографией. Это память Григория, епископа Мисийского (Мизского), читающаяся в месяцеслове Остромирова Евангелия под 8 января («память святааго Григора епископа Мусии»; в искаженном виде помещена также в Охридском апостоле конца XII в. — «Память святому Григорию, епископу и Моисею» — см. Ангелов Б. Ст. Към въпроса за книжовното дело на презвитер Григорий Мних // Старобългарска литература, 1978, Кн. 3. С. 50). К. И. Невоструев (Исследование... С. 423-424) предположительно отождествлял этого Григория с переводчиком эпохи царя Симеона, позднее возведенным в епископский сан и по смерти канонизированным. Позже то же мнение было высказано А. И. Соболевским (К истории церковнославянской учительной проповеди // ИОРЯС. 1908, Т. 13, Кн. 4. С. 267) и в наши дни поддержано Б. Ст. Ангеловым (Към вопроса... С. 48-53). Архиепископ Сергий относил кончину этого Григория к началу XI в. (1012 г.), т. е. уже ко времени византийского владычества в восточной Болгарии (Сергий. Полный месяцеслов... Т. 1. С. 116; Т. 2. С. 8). Вообще наименование епископа автокефальной Болгарской церкви «Мисийским» (при том, что Мисия в византийских источниках это Болгария) представляется весьма маловероятным. Естественнее было бы видеть в нем греческого архиерея одной из мизийских провинций доболгарского периода (т. е. до 681 г.). Но, вероятно, дело обстоит еще проще. Другие рукописи содержат память епископа (или архиепископа) Григория под 10 января (такое колебание в датах вещь для ранних рукописей вполне допустимая, особенно учитывая числовое значение буквы И — 20 и 10 в глаголице, 8 и 10 в кириллице). Таковы например, Мстиславово Евангелие нач. XII в.; месяцеслов Румянцевского Обихода начала XIV в., Пролог Константина Мокисийского (в разных списках XII-XIV вв.) и др. (указание Б. Ст. Ангелова, что в Мстиславовом Евангелии упомянут Григорий Мисийский (с. 50) — ошибочно). В этих памятях Григорий назван епископом Нисийским, Нусийским, или Ноусийским, т. е. речь идет об одном из Отцов Церкви, младшем брате Василия Великого, умершем после 394 г. Осмысление прозвища «Нисийский» или «Нусийский» как «Мисийский» скорее всего произошло в Болгарии, но к болгарской истории этот факт можно отнести лишь в качестве курьеза.

 

 

92

 

эпохи Первого царства, о разрушении которого в течение времени можно было бы говорить (хотя вообще

 

 

93

 

нет оснований для предположений о сознательной цензуре месяцесловов по национальному признаку), нет ни в одном из кодексов, включая самые древние [1]. Больше оснований говорить о местном (епархиальном)

 

 

1.

Скоморохова-Вентурини Л. Месяцеслов как памятник языка и культуры // Полата кънигописьная. Nijmegeii, 1985, № 14-15;

Коцева Е., Атанасов А. Цариградският месяцеслов от X век и календари в български писмени памятници // Хиляда и осемдесет години от смъртта на св. Наум Охридски. София, 1993;

Ковязина Я. Месяцеслов славянского апракосного Евангеля XI-XVI вв. сентябрь // Palaeobulgarica, 1997, № 3.

О составе месяцесловов древнейших южнославянских рукописей см.:

Сергий. Полный месяцеслов...Т. 1.; а также: Кирило-методиевска енциклопедия. София. 1985. Т. 1. («Вести за Кирил и Методий»); 1995. Т. 2. («Йоан Екзарх», «Месяцеслов», «Климент Охридски»).

Идея преемственности от единого Болгарского царства нашла в церковной практике державы комитопулов выражение в распространении и поддержании культа царя Петра.

 

 

94

 

охридском пантеоне, с достаточной полнотой представленном в месяцеслове Ассеманиева Евангелия (см. выше), но даже в нем нет памяти Наума Охридского, чье почитание долгое время носило, очевидно, сугубо локальный характер.

 

Давно отмеченной особенностью развития славянской письменной традиции западных областей Первого царства, вошедших позднее в Охридскую архиепископию (патриархат), является продолжительное (сравнительно с Восточной Болгарией) использование глаголического алфавита наряду с кириллическим. Активное применение глаголицы в качестве книжного письма продолжалось здесь по крайней мере до XII в. (более точные датировки невозможны, поскольку глаголические рукописи, содержащие дату написания, неизвестны). К этому столетию относится средняя часть Зографского Евангелия (л. 41-57) [1] и новонайденная Псалтырь Димитрия (Синай, Слав. 3/Н) [2], рубежом XI-XII столетий датируются Будапештский

 

 

1. Сводный каталог славяно-русских рукописных книг, хранящихся в СССР / XI-XIII вв. (далее — CK). M., 1984. С. 59. № 15.

 

2. Tarnanidis J. С. The Slavonic Manuscripts Discovered in 1975 at St. Catharine's Monastery on Mount Sinai. Thessaloniki, 1988. P. 91-100.

 

 

95

 

глаголический отрывок, содержащий фрагмент Жития Симеона Столпника [1], отрывок Минеи из числа найденных на Синае в 1975 г. рукописей (Слав. 4/Н) [2] и, возможно, найденный там же Миссал, содержащий фрагменты Литургии апостола Петра (Слав. 5/Н) [3]. В более позднее время встречаются лишь фрагменты текста, отдельные фразы и слова, написанные глаголицей в кириллических рукописях (что в ряде случаев свидетельствует, вероятно, о копировании глаголических материалов). Наиболее заметны такие следы в Охридском Апостоле конца XII в. (РГБ, собр. В. И. Григоровича, № 13/М. 1695) [4], Битольской Триоди первой половины (начала?) XIII в. (София, Библиотека Болгарской АН, № 38) [5]

 

 

1. Райнхарт Й.-М., Турилов А. А. Будапештский глаголический отрывок: древнейший славянский список Жития Симеона Столпника // Slovo, 1990, Кн. 39-40.

 

2. Tarnanidis J. С. The Slavonic Manuscripts... P. 100-102, 103-108. О Литургии апостола Петра в рукописи см.: Паренти С. Глаголический список римско-византийской литургии св. Петра // Palaeobulgarica, 1994, № 4. Schaeken J. Vorläufige Bemerkungen zum neuentdeckten glagolitischen Missale Sinaiticum // Die Welt der Slaven, 1989, Bd. 34.

 

3. Ibid.

 

4. CK № 109. C. 136-137. Образцы глаголического письма см.: Лавров П. А. Палеографические снимки с югославянских рукописей болгарского и сербского письма. Спб. 1905. Вып. 1. XI-XIV вв. Табл. 11, 12.

 

5. Описание рукописи см.: Кодов Хр. Опис на славянски ръкописи в Библиотеката на Българската Академия на науките. София, 1969. С. 62-75 (здесь же публикация набором всех глаголических приписок). Снимки образцов глаголицы: Попов Г. Триодни произведения... Таб. 20, 22, 33, 42, 51, 52, 56, 78, 88-9, 95.

 

 

96

 

и Триоди Шафарика второй четверти того же столетия (РНБ, F.n.1.74) [1].

 

Возможно также, что косвенным указанием на время прекращения активного использования глаголицы в книгописании служат ранние примеры кириллических рукописей, написанных по глаголическому палимпсесту [2]. Таковы Боянское Евангелие (РГБ, собр. Григоровича, № 8/М.1690), в котором верхний кириллический текст датируется первой половиной (или серединой) XIII в., [3] и младшая часть Синайского сборника (РНБ, Q.n.1.64), где верхнее письмо среднеболгарского текста датируется, вероятнее всего, второй половиной этого столетия или рубежом XIII-XIV вв. [4]

 

О том, что глаголица выходит к концу XII в. из активного употребления, свидетельствует и тот факт, что письменная культура самых западных славянских

 

 

1. CK, № 222. С. 240-241. Снимки образцов глаголицы: Карийский H. М. Образцы глаголицы. Спб., 1908. Таб. 13.

 

2. Наиболее полная сводка сведений о славянских палимпсестах содержится в работе: Кръстанов Τ. Славянските палимпсести // Описание и каталогизирование средневековых рукописей. София, 1984 (= Balcanica III. Etudes et documents 3).

 

3. CK № 191. С. 216-218; Добрев И. Глаголически текст на Боянския палимпсест. Старобългарски паметник от края на XI в. София. 1972.

 

4. CK № 305. С. 276, 277.

 

 

97

 

областей, связанных с охридской традицией — Сербии и Боснии (граничащих, что немаловажно, с последним оплотом глаголицы в Далмации и Хорватии), развивается в это время как чисто кириллическая. На это указывают (хотя и немногочисленные) дошедшие памятники: Мирославово (между 1180 и 1190 гг.) и Вуканово (ок. 1200 г.) Евангелия и Житие Иоанна Богослова XII в. (БАН, 24.4.18) [1] для Сербии, грамота бана Кулина 1187 г. и две надписи его времени [2] для Боснии. При этом трудно сказать, имела ли место конфессиональная дифференциация алфавитов (кириллица — письмо православных, глаголица — католиков), поскольку Босния была подвластна католическим государям (венгерским королям), а кириллическая письменность (правда, только в документальных памятниках) бытовала в католической Далмации на протяжении всего средневековья [3].

 

При этом не вызывает сомнений, что пассивное употребление глаголицы (использование глаголических книг в православном церковном обиходе) сохранялось значительно дольше. На это ясно указывает судьба глаголических кодексов, несущих на себе

 

 

1. CK № 73. С. 113. Образец почерка: Пергаменные рукописи Библиотеки Академии наук СССР: Описание русских и славянских рукописей XI-XVI вв. Л., 1970. Рис. 8.

 

2. Ђорђић П. Историја српске ћирилице: Палеографско-филолошки прилози. Београд, 1987. Изд. 2. С. 67. Табл. 30, 31.

 

3. Там же. С. 146-154.

 

 

98

 

следы несомненного бытования и использования в кириллической среде. XII-XIII столетиями датируются кириллические приписки и дополнения Зографского Евангелия [1], к этому же времени относятся календарные и прогностические приписки Ассеманиева Евангелия [2]. В Мариинском Евангелии помимо литургических помет XIII-XIV вв. имеется и кириллический лист, написанный взамен утраченного глаголического в XIV в. [3] Литургическая приписка на поле сербским уставом XIII-XIV вв., относящаяся к глаголическому тексту XI в., читается в Хлудовском глаголическом палимпсесте (ГИМ, собр. А. И. Хлудова, № 117, л. 11 об.) [4]. Со временем сфера употребления глаголицы еще более сокращается, сводясь к роли своеобразной тайнописи (или свидетельства эрудиции книгописца) в приписках и пометах

 

 

1. CK. № 15. С. 59. Палеографическое описание и снимки см.: Лавров П. А. Палеографическое обозрение... С. 72-79.

 

2. Палеографическое описание см. там же, с. 76-80. Образцы почерков: Асеманиево Евангелие: Факсимилно издание. София, 1981.

 

3. См.: Тихомиров H. Б. Каталог русских и славянских пергаменных рукописей XI-XII вв., хранящихся в Отделе рукописей ГБЛ // Записки Отдела рукописей ГБЛ. 1962, вып. 25. С. 144, 146; CK № 14. С. 54-55.

 

4. См.: Щепкина M. Б., Протасьева Т. Н., Костюхина Л. М., Голышенко В. С. Описание пергаментных рукописей Государственного исторического музея // Археографический ежегодник за 1965 г. М., 1966. Ч. 2. (Рукописи болгарские, сербские, молдавские). С. 287-288. (Датировка глаголического письма и приписки моя. — А. Т.)

 

 

99

 

писцов [1]. Но эта область ее употребления не является уже чисто южнославянской спецификой — в этой роли глаголический алфавит выступает (при этом достаточно рано) и в восточнославянской письменности XI-XIII в. [2]

 

Напротив, в ранних памятниках западноболгарской и сербской эпиграфики случаи употребления глаголицы (в отличие от книгописания) почти неизвестны. Все ранние надписи (Самуила 993 г., Варошская 996 г., Битольская 1015-1016 г., темническая XI в. [3], жупана Горда [4] начала XII в.) написаны кириллицей. Исключение составляет лишь не прочитанная полностью надпись со смешанной (глаголической и кириллической) графикой из церкви св. Архангелов в монастыре св. Наума на берегу Охридского озера [5]. Однако во всех указанных случаях, кроме Варошской надписи, речь идет о монументальных надписях, призванных, возможно, в какой-то мере демонстрировать преемственность преславской традиции. Ранние памятники бытовой эпиграфики, найденные за последнее время в значительном

 

 

1. См.: Сперанский M. Н. Тайнопись в юго-славянских и русских памятниках письма. Л., 1929 (Энциклопедия славянской филологии. Вып. 4.2). С. 4.6

 

2. Там же. С. 59-63.

 

3. Стојановић Љ. Темнићки натпис X-XI в. // Јужнословенски филолог. 1913. № 1-2. С. 4.-20; Ђорђић П. Историјa. С. 45. Табл. 13.

 

4. См.: Ђорђић П. Историјa. С. 67. Таб. 26.

 

5. См.: Иванов Й. Български старини... С. 53. № 40; Смядовски С. Българска кирилска епиграфика... С. 93.

 

 

100

 

количестве в Восточной Болгарии [1], в Македонии и Сербии пока не обнаружены, но они, в случае открытия, могут кардинальным образом изменить картину (правда, для этого нужны находки масштабов Равненского монастырского комплекса).

 

Консерватизм традиции охридского культурного центра в отношении употребления глаголицы и длительный процесс полной замены ее кириллицей объясняются, вероятно, спецификой историко-культурной ситуации, сложившейся в результате постепенной утраты этим центром на протяжении X в. положения второй культурной столицы при сохранении большого «запаса прочности» от предшествующего периода. Едва ли в эпоху комитопулов и в начале византийского владычества существенную роль в этом отношении играло противопоставление глаголицы кириллице как письму «греческому» по облику — свидетельства памятников официальной эпиграфики такой гипотезы не подтверждают. Но на протяжении XI-XII вв. известную роль в консервации глаголической письменной традиции могла

 

 

1. О них см.:

Попконстантинов К. Новооткрити старобългарските надписи от X век в североизточна България // Славянска палеография и дипломатика. София, 1980;

Он же. Старобългарската епиграфика през последните 10 години (1974-1984) // Археология, 1984, № 4;

Он же. Распространение на старобългарската писменост през IX-X вв. (По епиграфски данни) // Старобългарска литература, 1985, кн. 17;

Константинова В. Бележки връху няколко старобългарски надписа // Език и литература, 1986, № 5.

 

 

101

 

сыграть децентрализация славянской культурной жизни в регионе (о чем ниже) [1].

 

 

1. Известную аналогию затянувшемуся употреблению глаголицы в качестве книжного письма в охридском регионе обнаруживает (правда, в более скромных масштабах) письменная традиция Новгорода и Пскова в XV в. Здесь в эпоху «второго южнославянского влияния», распространения южнославянских по происхождению полууставных почерков, среднеболгарской орфографии, балканского и неовизантийского стилей книжной орнаментики, довольно долго продолжают существовать старые уставные и полууставные почерки, отражающие местную традицию XIV в. Тексты, написанные ими, сохраняют, как правило, традиционную восточнославянскую орфографию без следов южнославянской. Процесс распространения «второго южнославянского влияния» в графике, орфографии и книжной орнаментике задержался здесь по отношению к фактическому центру митрополии — Москве (ранние московские памятники, последовательно отражающие «влияние», относятся к рубежу первого и второго десятилетий XV в., новгородские же — к концу 1420-х гг.) и продолжался около полувека (см.: Турилов А. А. О времени и месте создания пергаменного «Евангелия Мемнона книгописца» // Информационный бюллетень МАИРСК. М., 1992. Вып. 26. С. 24-29), при этом старые почерки употребляются как в книгописании, так и в документальных памятниках (примером чему Двинские грамоты середины XV в., берестяные грамоты), правда, их употребление все более провинциализируется и маргинализируется в культурном отношении, так что падение независимости Новгорода едва ли сыграло в этом процессе сколь-либо значительную роль. Меньшая продолжительность переходного периода в случае с Новгородом и Псковом объясняется, скорее всего, тем, что смена типа письма требует меньше времени, чем переход на другую азбуку.

 

 

102

 

Для взвешенной оценки культурно-исторической ситуации в Охриде и его епархии в X-XI вв. решающее значение имеет датировка древнейших сохранившихся рукописей, как входящих в классический канон старославянских памятников (X-XI вв.), так и старших из среднеболгарских (XII в.), поскольку болгарские кодексы с указанием на время и место создания известны лишь с первой половины XIII в. (Болонская псалтырь 1230-1241 гг.).

 

Канонический корпус старославянских памятников X-XI вв. включает в себя основном кодексы, не менее столетия известные в науке, при этом как целые кодексы значительного объема, так и небольшие фрагменты. Из числа южнославянских глаголических [1] — это Ассеманиево Евангелие-апракос и

 

 

1. Помимо бесспорно южнославянских рукописей в состав старославянского канона входят и два глаголических памятника западнославянского происхождения: «Киевские глаголические листки» (отрывок Мисала Χ-ΧΙ вв. — CK XI-XIII, № 1) и «Пражские глаголические листки» (богослужебные отрывки) XI в. (см.: Грунский Н. К. Пражские глаголические отрывки. Спб., 1905 (= Памятники старославянского языка. Вып. 1); Hannick Ch. Der liturgische Standort der Prager glagolitischen Fragmente // Litterae slavicae medii aevi / Francisco Venceslao Mareš Sexegenario Oblatae. München, 1985). Впрочем, в последнее время приведены убедительные доказательства того, что первая страница Киевских листков (содержащая более позднюю приписку) переписана в Далмации, вероятнее всего, писцом Синайского служебника. См.: Pantelic M. О Kijevskim i Sinajskim listicima // Slovo, 1985, № 35. S. 5-55.

 

 

103

 

Зοграфское и Мариинское Евангелия-тетр, Синайский Требник (Евхологий) [1], Синайский служебник (Миссал?) [2], Сборник Клоца [3], Рыльские глаголические листки (отрывки Паренесиса Ефрема Сирина) [4], Охридские листки («Охридское Евангелие») [5], Синайская глаголическая псалтырь [6]. За последнее время

 

 

1. РНБ. Глаг. 3 (CK № 36); Синай, библиотека монастыря Св. Екатерины, № Слав. 37/0 и 1/Н (см. Tarnanidis J.C. The Slavonic Manuscripts... P. 65-86, 219-281 (фототипическое издание текста новонайденной части)).

 

2. БАН, 24.4.8 / Срезн. 55 (CK № 34); РНБ, Глаг. 2 (CK № 35). По всей вероятности, листки происходят из найденного в 1975 г. в монастыре св. Екатерины кодекса Слав. 5/Н. (Ibid, Р. 103-108, табл. 9-10)

 

3. Памятник издан: [Dostal Α.] Clozianus / Staroslověnsky ghlaholsky sborník Tridentsky a Insbrucky. Praha, 1959.

 

4. БАН, 24.4.15 / Срезн. 62 (CK № 25); Рыльский монастырь № 36/6 (Христова Б., Караджова Д., Икономова А. Български ръкописи от X до XVIII век, запазени в България / Своден каталог. София, 1982. Т. 1. С. 19-20, № 2). Снимки почерка см.: Гошев И. Рилски глаголически листове. София, 1956.

 

5. Одесская государственная научная библиотека, № 1/2 (CK № 13). Снимки почерка: Ильинский Г. А. Охридские глаголические листки. Пг., 1915 (Памятники старославянского языка. Т. 3. Вып. 2).

 

6. Синай, монастырь Св. Екатерины, № Слав. 38/0 и 2/Н. Описание и издание части 38/0:

Северьянов С. Синайская псалтырь. Глаголический памятник XI в. Пг., 1922 (Памятники старо-славянского языка. Вып. 4.; репринт — Грац, 1954);

Altbauer M. Psalterium Sinaiticum: An 11th Century Glagolitic Manuscript from St. Catherine's Monastery, Mt. Sinai. Skopje, 1971;

Описание и фототипическое издание части Слав. 2/Н, найденной в 1975 г. — Tarnanidis J. С. The Slavonic Manuscripts... P. 87-91, 249-291.

 

 

104

 

корпус расширился за счет прочитанных палимпсестов: Боянского [1] и Зографского (на младших листах Зографского Евангелия) [2]. Вероятнее всего, после прочтения в этот корпус войдет Хлудовский палимпсест, содержащий Минею Праздничную [3]. Хронологически к этому корпусу примыкают недостаточно изученные пока Псалтырь и отрывок Минеи из синайских находок 1975 г. [4] и Будапештский глаголический отрывок [5]. Буквально в последние дни корпус древнейших глаголических памятников неожиданно пополнился большой (138 л.) рукописью, доселе совершенно неизвестной в науке. Это Псалтырь, выставленная на продажу на аукционе антикварной фирмы «Сотбис» в Лондоне весной 1998 г. В аукционном каталоге кодекс осторожно датирован XII-XIII в., однако, судя по снимкам [6], ничто не

 

 

1. См. примеч. 2 на с. 94.

 

2. См.: Добрев И. Палимпсестовите части на Зографското евангелие // Константин-Кирил Философ: Доклади от симпозиума, посветен на 1100-годишната на смъртта му. София, 1971. С. 157-164.

 

3. См. примеч. 3 на с. 96.

 

4. Tarnanidis J. С. The Slavonic Manuscripts... P. 91-100 (Псалтырь), 100-102 (Минея).

 

5. См. примеч. 1 на с. 90.

 

6. Благодарю коллегу проф. К. М. Макроберт за присланные снимки образцов глаголических и кириллических почерков нового памятника.

 

 

105

 

мешает датировке не позднее рубежа XI-XII вв. (или, в крайнем случае, раннего XII в.). За древность говорит и характер размещения письма на строке, а точнее под строкой — это висячая (или подвешенная) глаголица. Иллюминация рукописи, необыкновенно богатая для глаголической традиции, находит самые близкие аналогии в Ассеманиевом Евангелии (сочетание большой заставки и монументального письма на первом титульном листе, инициалы с «портретами» в петлях букв, сходный рисунок других инициалов), хотя эти рукописи несомненно написаны разными писцами — новая Псалтырь по письму ближе к почеркам Синайской псалтыри XI в. Новый памятник имеет немаловажное значение и для датировки выхода из употребления глаголицы. Ряд псалмов в кодексе имеет надписания, сделанные на полях кириллическими почерками XII в., чрезвычайно архаичными, напоминающими старшие кириллические приписки Зографского Евангелия и даже в какой-то мере Саввину книгу и Ватиканский кириллический палимпсест (в орфографии употребляется только Ъ, оба «юса», не встречается «е» йотированное).

 

Из числа кириллических рукописей это Саввина книга (Евангелие апракос краткий) сер(?) XI в. [1]

 

 

1. Традиционная датировка рукописи — рубеж X-XI вв. (CK № 2, с. 30; Каталог славяно-русских рукописных книг XI-XIV вв., хранящихся в ЦГАДА СССР. М., 1988. Вып. 1. С. 23, № 1). Однако в настоящее время при подготовке рукописи к новому изданию О. А. Князевская установила, что в орфографии писца наблюдается постоянное смешение еров, выразившееся на письме в употреблении третьего, промежуточного знака для обозначения редуцированного. Это дает основание для датировки древнейшей части рукописи первой половиной или серединой XI в.

 

 

106

 

и Супрасльская рукопись (Минея Четья на март) [1], а также ряд мелких отрывков: Листки Ундольского [2], Зографские листки (отрывок сочинений Василия Великого) [3], Хиландарские листки (отрывок Огласительных поучений Кирилла Иерусалимского) [4]. В наше время к ним прибавились Энинский Апостол (отрывок Апостола апракос) [5] и Ватиканский палимпсест [6], написанный едва ли не писцом Саввиной

 

 

1. Кодекс издан целиком (параллельно фототипически и набором): Супрасълски или Ретков сборник. София, 1982-1983. Т. 1-2.

 

2. РГБ. собр. В. А. Ундольского, № 961 (CK № 11). Снимки почерка: Лавров 77. А. Альбом снимков с югославянских рукописей болгарского и сербского письма. Спб., 1916 (ЭСФ. Вып. 4.1. Приложение). Табл. 4.

 

3. Библиотека монастыря Зограф на Афоне, № 281 (Райков Б., Кожухаров Ст., Миклас X., Кодов X. Каталог на славянските ръкописи в библотеката на Зографския манастир в Света Гора. София, 1994. С. 141, табл. 280).

 

4. ОГНБ, 1/1 (СК, № 27. С. 70-71. Снимки почерка: Лавров П. А., Альбом... Табл. 3.)

 

5. См.: Мирчев К., Кодов Хр. Енински Апостол: Старобългарски паметник от XI в. София, 1965; Енински Апостол: Факсимилно изд. / С предговор на X. Н. Кодов. София, 1983.

 

6. См.:

Джурова А, Станчев К., Япунджич М. Опис на славянските ръкописи във Ватиканската библиотека. София, 1985. С. 196-201;

Кръстанов Т. Български Ватикански палимпсест (Кирилско кратко изборно Евангелие от X в. в Cod. Vat. /gr. /2 502 // Palaeobulgarica, 1988. № 1.

Характеристика украшений кодекса и убедительные аргументы в пользу его датировки XI в. см.: Musakova Ε. Der kyrillische Palimpsest in Cod.Vat. gr. 2502 und sein Geschmuck // Palaeobulgarica, 1994, № 1.

Наборное издание прочитанного текста см.: Кръстанов Т., Тотманова Α.-M., Добрев И. Ватиканско Евангелие, старобългарски кирилски апракос от X в. в палимпсестен кодекс. Vat. Gr. 2502. София, 1996.

 

 

107

 

книги — попом Саввой. Южнославянские исследователи относят к числу памятников XI в. также Триодь Кодова или Ресненскую Триодь (отрывки Триоди Постной) [1].

 

Для южнославянских (болгарских и македонских) исследователей, как правило, характерно удревнение датировки старославянских (в большинстве своем древнеболгарских) памятников [2]. В последнее время эта тенденция усилилась в связи с открытием и изучением значительного числа эпиграфических памятников (прежде всего в монастырском комплексе

 

 

1. Библиотека Болгарской АН, № 37, и НБКМ, № 47.

См.:

Цонев Б. Опис на ръкописните и старопечатните книги на Народната библиотека в София. София, 1919, № 203, С. 135. Табл. 14;

Кодов X. Опис на славянските ръкописи в Библиотеката на БАН. София, 1969. С. 6162. Табл. 16-17;

Попов Г. Триодни произведения... С. 64, 69, № 3 и 31.

 

2. О традиционной датировке этих памятников см. например: Старославянский словарь (по рукописям XXI вв.). М., 1994. С. 13-24.

 

 

108

 

Равна в северо-восточной Болгарии) [1], достаточно надежно датируемых X в. Исследование этих надписей в палеографическом и орфографическом отношении в совокупности с изучением памятников с одноеровой орфографией (т. е. таких, в которых для обозначения редуцированных употребляется лишь один из двух знаков — Ъ или Ь) привели ряд ученых к выводу о необходимости пересмотра традиционного взгляда на орфографические нормы болгарской письменности X в. [2] Исходной, как известно, считалась система с употреблением знаков для обоих редуцированных и обоих носовых звуков (для последних — с йотованными вариантами), зафиксированная русскими списками XI в. (Остромирово Евангелие 1056 г., Изборник 1073 и 1076 гг., Архангельское Евангелие 1091/92 г., Златоструй Бычкова и Новгородские листки XI в.), безусловно восходящими к оригиналам Симеоновой эпохи, т. е. не позднее 927 г. [3]

 

 

1. См.: CK № 15. С. 59. Палеографическое описание и снимки... См.: Лавров П. А. Палеографическое обозрение... С. 72-79.

 

2. О болгарских орфографических школах X-XI вв. см.:

Гълъбов И. Ранни школи на стария български книжовен език // Български език, 1968, № 1-2;

Он же. Старобългарски език с увод в славянского езикознание. София, 1980;

Велчева Б., Тодоров А. За нова хронология на ранните славянски недатирани ръкописи // Славянска филология, 1993. Т. 21 С. 18-19;

Смядовски С. Българска кирилска епиграфика. С. 84-126.

 

3. Хабургаев Г. А. Первые столетия славянской письменной культуры (Истоки древнерусской книжности). М., 1994. С. 112.

 

 

109

 

Ныне же настойчиво высказываются мнения о датировке древнеболгарских рукописей, обладающих отклонениями от указанной орфографической системы и относимых традиционно к XI (и даже раннему XII) в., к более раннему времени. При этом нижняя временная граница, определяющая распространение новых систем, может значительно отличаться у разных исследователей (В. А. Мошин считает точкой отсчета конец Симеоновой эпохи, Б. Велчева и А. Тодоров на основании данных эпиграфики с уверенностью говорят о существовании классической и альтернативных систем), но сам тезис о большей древности древнеболгарских рукописей старославянского канона остается общим.

 

Первоначально наиболее последовательно этот взгляд был изложен в последних работах В. А. Мошина [1], где он относит к числу кириллических памятников, созданных не позднее X в. (в хронологической последовательности):

 

1) Зографские листки, 2) Саввину книгу, 3) Супрасльскую рукопись, 4) Македонский кириллический лист, 5) Утраченную Слуцкую псалтырь [2], 6) Ресненскую триодь

 

 

1. Мошин Б. Мысли о начале славянского письма и об архаическом периоде южнославянской письменности в Х в. // Кирилометодиевскиот (старословенскиот) период и кирилометодиевска традиция во Македонија. Скопије, 1988. С. 85-97; Он же. Новгородски листићи и Остромирово Еванђеље // Археографски прилози, 1983. Кн. 5. С. 7-66.

 

2. Памятник исследован и издан И. И. Срезневским (Древние славянские памятники юсового письма. СПб., 1869. С. 21-24; 155-156).

 

 

110

 

(Триодь Кодова), 7) Листки Ундольского, 8) Хиландарские листки, 9) Энинский апостол, 10) Новгородские листки.

 

В рамках этого списка Зографские листки датируются первой четвертью X в., Листки Ундольского — серединой того же века, а Новгородские (или Куприяновские) листки, традиционно считавшиеся древнерусской рукописью XI в., определяются как остаток западноболгарского (македонского) роскошного кодекса, созданного для царя Самуила (не позднее 991 г.). Мнение патриарха югославской палеографической школы и одного из крупнейших специалистов современности в области южнославянской кириллической палеографии не получило, однако, общего и безоговорочного признания. Даже в роскошном палеографическом альбоме, составленном учениками Мошина, его датировки приведены лишь в качестве альтернативных [1].

 

В докладе Б. Велчевой и А. Тодорова на XI Международном съезде славистов в Братиславе предложено иное хронологическое соотношение древнейших болгарских кириллических рукописей «на основании системно (курсив авторов. — А Т.) связанных правописных черт:

 

1) Македонский кириллический лист, 2) Листки Ундольского, 3) Зографские листки, 4) Саввина книга, 5) Супрасльский сборник, 6) Энинский апостол, 7) Хиландарские листки, 8) Добромирово Евангелие, 9) «Триодь Кодова»

 

 

1. См.: Десподова В., Славева Л. Македонски средневековни ракописи / Избор. Скопје, 1988. Кн. 1, № 1, 7, 11, 12, 14, 15 (возможно, впрочем, что причина этого заключается в одновременном выходе в свет статьи и альбома).

 

 

111

 

(Ресненская) [1].

 

Хронологическая привязка в перечне дана не для всех памятников, но Супрасльская рукопись датирована здесь второй половиной X в., а Добромирово Евангелие (при традиционной датировке — начало XII в.) [2] — второй половиной XI в. Новгородские листки справедливо отнесены к числу древнейших русских памятников (старше Остромирова Евангелия 1056 г.). Параллельно в докладе, что немаловажно, предпринята попытка синхронизировать ряд глаголических и кириллических памятников. Так, Саввина книга и Зографское Евангелие датируются более ранним временем, чем Синайский Евхологий и Сборник Клоца [3], для Ассеманиева Евангелия предложена довольно обычная в южнославянской литературе датировка рубежом X-XI вв.

 

В схеме, предложенной болгарскими исследователями, при всей обширной и глубоко эшелонированной научной аргументации, имеется целый ряд

 

 

1. Первое наименование более принято в болгарской исследовательской литературе, второе — в югославской и македонской.

 

2. Ср.:

Алтбауер М. Добромирово Евангелје, кирилски споменник от XII в. Скопје, 1973. Т. 1;

Велчева Б. Добромирово Евангелие. Български паметник от XII в. София, 1975.

В год выхода книги Б. Велчевой на Синае было найдено еще 8 листов из рукописи. (Tarnanidis J. С. The Slavonic Manuscripts... P. 111-112, 317-334), a в 1980 г. К. Станчевым 2 листа в Парижской Национальной библиотеке (Станчев К. Неизвестные и малоизвестные болгарские рукописи в Париже // Palaeobulgarica, 1981, № 3. С. 85-91).

 

3. Велчева Б., Тодоров А. За нова хронология... С. 19.

 

 

112

 

слабых мест, не позволяющих отказаться в ее пользу от традиционной. Основное возражение вызывает заложенный в ней принцип постепенного усложнения болгарской кириллической книжной орфографии [1] и сознательное выведение из круга источников русских рукописей XI в., отражающих эталонную продукцию преславского скриптория не позднее первой трети X в. (в схеме рассмотрены только случаи отклонения в них от этих норм) [2]. Между тем в рамках тезиса о парадигматичном характере средневековой православной славянской культуры, выдвинутого Р. Пиккио (и никем, как кажется, не опровергнутого, а находящего все новые подтверждения) [3], развитие местных орфографических изводов и локальных вариантов осуществляется как процесс постепенного разложения и упрощения (протекающего в различных регионах и в разные эпохи с различной скоростью) первоначально максимально сложной образцовой модели. Это хорошо чувствовали и понимали исследователи-слависты XIX-начала XX столетия, хотя понятие парадигматичности и не было у них сформулировано. Периоды развития (приспособления к местным условиям и особенностям) завершаются консервативными реформами,

 

 

1. Велчева Б., Тодоров А. За нова хронология... С. 17-18.

 

2. Там же. С. 19.

 

3. См.: Пикио Р. «Православно славянство» и «римско славянство» (Литературно-историографски въпроси) // Он же. Православното славянство и старобългарската културна традиция. София, 1993.

 

 

113

 

направленными на реставрацию исходных правописных норм в соответствии с представлениями эпохи (тырновская и ресавская правописные школы на Балканах, «второе южнославянские влияние» на Руси, распространение русского извода церковнославянского языка у южных славян в XVIII-раннем XIX в.). При таком взгляде на проблему (вовсе не противоречащем данным источников) исходной правописной нормой кириллических памятников оказывается двуеровая и четырехъюсовая, кодифицированная в преславских скрипториях эпохи Симеона (893-927). Другие орфографические школы либо отражают простую транслитерацию кириллицей глаголических памятников, либо являются гибридными (и соответственно младшими, хотя хронологический разрыв может быть минимальным).

 

Вторым недостатком схемы видится безоговорочная синхронизация орфографии эпиграфических (по преимуществу бытовых) и книжных памятников. Как показывает изучение материала, родственного эпиграфике (и при этом значительно более массового и информативного) — берестяных грамот, — памятники бытовой письменности обладают несомненной спецификой в сравнении с книжными [1], прямая экстраполяция выводов, сделанных на одном материале, на другом будет в научном плане безусловно некорректна.

 

 

1. См.: Янин В. Л., Зализняк А.А. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1977-1983 гг.). М., 1986. С. 89-111; Зализняк А. А. Древненовгородский диалект. М., 1996.

 

 

114

 

Не является надежным критерием для сколь-либо узкой датировки древнейших болгарских рукописей и художественный метод, основанный на иконографических и орнаментальных аналогиях в иноязычных (греческих и латинских) рукописях (что, разумеется, не отрицает огромного значения таких разысканий для истории культурных связей), хотя именно художественные характеристики рукописей постоянно привлекаются для доказательства максимальной древности этих памятников [1]. В сущности, иностранные художественные аналогии составляют для славянских памятников лишь предельно раннюю возможную датировку, практически не ограничивая верхней. Зыбкость этого критерия особенно наглядна, если выйти за пределы круга старославянских памятников и обратиться к истории иллюминации кириллической рукописной книги в целом. На примере более богатых источниками эпох отчетливо заметно устойчивое существование и длительное репродуцирование (порой на протяжении двух и более столетий) не только отдельных элементов

 

 

1. См., например:

Иванова-Мавродинова В., Джурова А. Асеманиево Евангелие. Старобългарски глаголически паметник от X в. София, 1983;

Иванова-Мавродинова В Мавродинова Л. За украсата на Супрасълския сборник // Литературознание и фолклористика / В чест на 70-годишната на академик П. Динеков. София, 1983. С. 165-174.

В связи с датировкой Ассеманиева Евангелия ср.:

Васиљев Љ. Портрети светитеља у инициалној орнаментици Асеманијевог јеванђеља и њихове паралеле // Археографски прилози, 1990. Кн. 12. С. 47-71.

 

 

115

 

оформления, но порой и художественного облика кодекса в целом. Даже если оставить в стороне длительное бытование деградировавших образцов романского и старовизантийского стиля (XI-XII вв.) в боснийских рукописях позднего XIV в. [1] (пример показателен в силу близости уровня художественного оформления боснийских и древнейших болгарских рукописей), то художественные инициалы боснийского Евангелия Дивоша Тихорадича начала XIV в. обнаруживают ближайшую стилистическую (не сюжетную) аналогию в романских инициалах Мирославова Евангелия конца XII в. [2]

 

Большие полихромные заставки с арабесковым орнаментом, появляющиеся в сербских рукописях во второй половине XIV в. [3], устойчиво воспроизводятся

 

 

1. См., например, Манойлово (или Мостарское) Евангелие (Максимовић Ј. Српске средњевековне миниjатуре. Београд, 1983. Табл. 118-121), Евангелие Копитара (там же, табл. 127-129), заставки Никольского (Дублинского) Евангелия (там же, табл. 37-38).

 

2. Воспроизведение всех инициалов (в прорисях) Евангелия Дивоша см.: Момировић П., Васиљев Љ. Ћириличке рукописне књиге Цетињског монастира. XIV-XVIII в. Цетиње, 1919. С. 23-34. Издание инициалов Мирославова Евангелия: Милошевић Д. Мирослављево jeвaнђeљe. Београд, 1972.

 

3. Один из ранних образцов такого орнамента — большая заставка в Хронике Георгия Амартола 1387 г. из библиотеки Пантелеймонова монастыря на Афоне, Слав. 17. Л. 1 об. (Tachiaos А. Е. The Slavonic Manuscripts of Saint Panteleimon Monastery (Rossicon) on Mount Athos. Thessaloniki; Los Angeles, 1981; черно-белый снимок [20]).

 

 

116

 

в южнославянской традиции почти до середины XVII в. [1] Наконец, вполне хрестоматийным примером служит копирование всего художественного облика (включая миниатюры) роскошного Лондонского Евангелия царя Иоанна Александра в молдавских скрипториях на рубеже XVI и XVII вв. [2] Особенно же ненадежна датировка по аналогии, если копия не отличается качеством исполнения, что характерно для древнейших болгарских рукописей.

 

Исследователи, придерживающиеся мнения о ранней (X в.) датировке древнейших болгарских рукописей, сознательно или невольно (под обаянием древности памятников) игнорируют то обстоятельство, что большинство этих памятников глубоко провинциально по облику, а роскошные кодексы среди них по сути отсутствуют. Как правило, эти рукописи отличает некаллиграфический характер письма и крайне невысокий уровень исполнения иллюминации. Обычно в исследованиях момент художественной, эстетической оценки подменяется типологическим либо историко-культурным (археологическим,

 

 

1. См., например, сербское Евангелие начала XVII в. в том же собрании, № Слав. 25 (Ibid., цв. табл. [4]).

 

2. Ср.

Живкова Л. Четвероевангелието на цар Иван-Александър. София 1980;

Щепкина M. Б. Болгарская миниатюра XIV в. / Исследование Псалтыри Томича. М., 1963. С. 88-100 (о молдавских копиях, в частности, о Елисаветградском Евангелии — РГБ, Муз. 9500);

Popescu-Vilcea G. Un manuscris al voievodul Ieremia Movila. Bucureşti, 1984.

 

 

117

 

в старом значении этого слова), хотя они далеко не всегда совпадают [1].

 

К большинству южнославянских рукописей, сохранившихся до наших дней, вплоть до конца XII—начала XIII вв., понятие каллиграфического письма попросту неприложимо. Речь идет не о глаголических памятниках — сама эта азбука как бы не создана для каллиграфии: по настоящему красивые образцы глаголического письма можно встретить в его готицированной угловатой разновидности, в хорватских кодексах второй половины XIV столетия [2]. Из ранних памятников об элементах каллиграфии в глаголице можно говорить лишь применительно к Рыльским листкам [3] (хотя не исключено, что это следствие плохой сохранности фрагмента), даже достаточно ровное письмо Ассеманиева Евангелия страдает вариативностью начерков и постоянным нарушением ритма.

 

Но и с кириллическими памятниками этого круга ситуация обстоит лишь немногим лучше. К образцам

 

 

1. См., например: Иванова-Мавродинова В., Джурова А. Асеманиево евангелие...; Джурова А. 1000 години българска ръкописна книга. София, 1981, С. 17-21 (об иллюминации древнейших глаголических рукописей).

 

2. См., например: Миссал 1386 г. из собрания Австрийской нац. библиотеки в Вене, Слав. 8 (Birkfellner G. Glagolitische und kyrillische Handschriften in Österreich. Wien, 1975. Abb. 3-4).

 

3. Образцы почерка см.: Гошев И. Рилски глаголически листове; Десподова В., Славева Л. Македонски средневековни ракописи, № 5.

 

 

118

 

высокой каллиграфии безусловно принадлежат лишь Зографские листки и Супрасльская рукопись. Образцы хорошего, хотя и не изысканного по исполнению письма демонстрируют писцы Хиландарских листков, Листков Ундольского и Македонского кириллического листка (весьма плохо сохранившегося), но в отношении других древнейших памятников вполне применимо понятие эстетики безобразного [1]. К этому добавляется еще одно обстоятельство. Обычно наиболее высокие образцы каллиграфии дают новозаветные литургические рукописи — Евангелия и Апостолы. В данном же случае самыми каллиграфическими почерками написаны Четьи книги: Зографские листки, Супрасльская рукопись, Хиландарские листки. [2]

 

 

1. Ср. мнение П. А. Лаврова: «Рассмотренные рукописи (речь идет о рукописях XI-XII вв. — А. Т.) в большинстве не принадлежат к числу образцов каллиграфического письма» (Палеографическое обозрение... С. 80). Образцы почерков см.: Лавров П. Α., Альбом снимков...; Мошин Б. Палеографски албум на jyжнcлoвeнcκoτo кирилско писмо. Скопје, 1966; Джурова А. 1000 години...; Десподова Б., Славева Л. Македонски средневековни ракописи.

 

2. Разумеется, здесь встает вопрос о датировке этих каллиграфических рукописей, несомненно связанных с эпохой, благоприятной для существования славянской письменности (применительно к Супрасльской рукописи этот вопрос уже ставился и решался в пользу X в. именно в связи с высокими достоинствами кодекса. См. напр.: Супрасълски или Ретков сборник... Т. 1. С. 5-6). Но подобная характеристика ситуации, как кажется, в полной мере применима и ко времени первого охридского архиепископа периода Византийского владычества — Иоанна Дебрского (1019-1037), во всяком случае именно так оценивается этот период в болгарской исследовательской литературе (см.: Снегаров И. История... Т. 1. С. 52-62, 219; Златарски Б. История. Т. 2. С. 17-33; История на България. София, 1982, Т. 3. С. 26, 92; Кирило-Методиевска Енциклопедия... Т. 2. С. 908).

 

 

119

 

То же можно сказать и о художественном оформлении этих рукописей. В Четьих кодексах оно традиционно скромно (в Зографских отрывках сохранившиеся листы лишены украшений), но в других не поднимается над ремесленным уровнем. Даже иллюминация Ассеманиева Евангелия производит впечатление посредственной копии с хорошего оригинала. Работавший над нею художник демонстрирует одновременно хорошее знание образцов и недостаток умения при их воспроизведении.

 

Придерживаясь тезиса о ранней датировке древнейших болгарских рукописей, нельзя избежать вывода о глубочайшем упадке культурной жизни Болгарии в постсимеоновскую эпоху (по крайней мере в западных областях), упадке, поразившем даже такую сравнительно недорогостоящую сферу (сравнительно с каменным строительством или монументальной живописью), как книгописание. Судя по результатам, его следует сравнивать даже не с турецким нашествием, а лишь с многолетним иноземным господством. Однако хотя страна несомненно была измотана многолетней (пусть и победоносной) войной с Византией, едва ли ситуация в мирное царствование Петра была столь критической.

 

 

120

 

Провинциальность большинства этих рукописей особенно заметна при сопоставлении их с копиями преславских кодексов Симеоновой эпохи, представленных русскими списками XI-XII вв. (такими, как Изборник 1073 г., Учительное Евангелие Константина Преславского XII в. с портретом князя Бориса-Михаила, или Слово Ипполита об Антихристе с изображением Симеона и др.) [1]. Вероятно, в этой провинциальности (со свойственным ей консерватизмом, прихотливо сочетающимся порой с новациями) и кроется главная причина архаичности памятников, создающая трудности при их датировке [2]. Однако,

 

 

1. Об этих древнерусских копиях в контексте болгарской культуры и искусства см.: Иванова-Mавродинова В. За украсите на ръкописи от Преславската книжовна школа// Преслав. София, 1968. Кн. 1; Джурова А. 1000 години... С. 23-26.

 

2. «Кирилловское письмо болгарских рукописей XII-XIII вв. представляет интерес своеобразия и неустановленности, смешения архаических приемов и неожиданно ранней новизны» (Лавров Π. А. Палеографическое обозрение... С. 48). Ошибки в датировке южнославянских некаллиграфических рукописей (главным образом в сторону удревнения) не являются чем-то необычным и для более позднего времени, хотя заслугами В. А. Мошина и его учеников, экстраполировавших наблюдения над палеографией рукописей XIII-XIV вв. на бумаге (достаточно точно датируемых на основании филиграней), на пергаменные памятники в деле датировки южнославянских кодексов достигнут большой прогресс. Особенно показателен случай с рукописями Равулы, исследованными Л. Цернич, несомненно одним из лучших специалистов по атрибуции южнославянских (особенно сербских) почерков. Исследовательница атрибутировала (с полным основанием) Равуле, писцу Евангелия из собрания Парижской Национальной библиотеки (традиционно датируемого XIII в.), Апостол-Евангелие из библиотеки Честер-Битти в Дублине, также датированное XII в. (Мошин Б. Рукописи бивше београдске Народне библиотеке у Даблину и у Загребу // Библиотекар, 1968, № 5. С. 353-355) и Сборник из Библиотеки монастыря св. Екатерины, Слав. 2/0 (Цернић Л. Белешке о писарима неких српских рукописа у манастиру Свете Катарине на Синају // Археографски прилози, 1982. Кн. 4. С. 21-23, табл. 18-24). Однако синайский сборник датируется по водяным знакам (исследовательница работала по микрофильму и считала кодекс пергаменным) третьей четвертью XIV в. (Tarnanidis J. С. The Slavonic Manuscripts... P. 172, № 32/0; tabl. 23). К этому же времени сдвигается соответственно и вся деятельность Равулы. В связи с этим уместно напомнить, что для дублинской рукописи Л. Стояновичем предлагалась ранее вполне вероятная, как видно сейчас, датировка ок. 1353 г. (Стојановић Љ. Рукописи и старе штампане книге. Београд, 1903 (Каталог народне Библитеке у Београду. IV, репринт — 1982). С. 64, № 217).

 

 

121

 

кажется, нет сомнений в том, что этот провинциализм и мелкие локальные традиции характерны скорее для культурной ситуации последних лет державы комитопулов, когда военное счастье отвернулось от ее правителей, и периода византийского владычества, чем для более раннего времени.

 

Только в конце XII-начале XIII в. в регионе вновь начинают создаваться рукописи, написанные если не каллиграфическими почерками, то во всяком случае претендующими на монументальность (такие,

 

 

122

 

как Охридский Апостол конца XII в. (1-й почерк) [1], Апостол-апракос Зографского монастыря № 1. д. 2 (53) конца XII или, вероятнее, начала XIII в. (первый и третий почерки) [2], порою даже достаточно богато украшенные (сербские Мирославово и Вуканово Евангелия) [3]. Отчасти в этом можно видеть (как в Зографском Апостоле) воздействие русской каллиграфической традиции (написание рукописей приходится уже на время «первого восточнославянского влияния») [4]. В то же время синхронно этому появляются примеры полууставных (либо с элементами полуустава) почерков, явно испытавших воздействие греческого минускула (письмо старшей среднеболгарской части Синайского палимпсеста, датируемой рубежом XII-XIII вв., обнаруживающее явное сходство с письмом славянских грамот царя Ивана-Асеня II) [5].

 

 

1. См.:

Кульбакин С. Охридская рукопись Апостола конца XII в. София, 1907;

Лавров Π. А. Альбом снимков. Табл. 6;

Мошин В. А. Палеографски албум. Сн. 8-9.

 

2. Кодов X., Райков Б., Кожухаров С. Опис на славянските ръкописи в библиотеката на Зографския монастир в Света гора. София, 1985. Т. 1. Табл. 94-95, 98, 99, 139-142.

 

3. См.: Максимовић J. Српске средњовековне минијатуре. Табл. 1-5 в цвете, 1-10 черно-белые.

 

4. См.: Мошин В. А. Палеографическо-орфографические нормы южнославянских рукописей // Методическое пособие по описанию славяно-русских рукописей для Сводного каталога рукописей, хранящихся в СССР. М., 1973, Вып. 1. С. 44, 62-63.

 

5. Лавров П. А. Палеографическое обозрение... С. 134. Рис. 128;

ср.:

Ильинский Г. А. Грамоты болгарских царей. М. 1911;

Ласкарис M. Ватопедската грамота на царь Иван Асеня II. София, 1930 (Български старини. Кн. XI).

 

123

 

После завоевания Византией Западноболгарского царства начинается и достаточно интенсивно протекает процесс децентрализации понижения статуса и социальной маргинализации славянской культуры (главным образом письменной) на территории Охридской архиепископии. Но по-видимому, он происходил в более мягких и замедленных формах, чем на восточноболгарских землях, в церковном отношении подчиненных непосредственно Константинополю. Речь идет, естественно, не столько о сознательном гонении на славянскую письменность и богослужение, сколько о «естественном» процессе сокращения их культурного пространства в географическом (переход к греческому богослужению первоначально, по крайней мере, в кафедральных соборах диоцеза и отчасти в городских и пригородных монастырях) и социальном (эллинизация верхушки славянской элиты и ее перемещение в другие регионы империи) [1] отношении. Процесс этот, очевидно, начался не сразу после присоединения территорий к Византии, а задержался приблизительно на одно поколение. Первым архиепископом в византийский период был Иоанн Дебрский (1019-1037), при котором культурная ситуация изменилась, вероятно, сравнительно мало. Неизвестно, какие перемены со

 

 

1. См.: История на България. София, 1982. Кн. 3. С. 25-26.

 

 

124

 

сменой подданства произошли в составе епископата, и в какой мере охридский архиепископ был самостоятелен на первых порах по отношению к императорской власти в выборе кандидатур при замещении вакантных кафедр, но скорее всего достаточно гибкая политика Василия II в церковном вопросе на западноболгарских землях сохранялась и на этом уровне [1] (за исключением, разумеется, тех случаев, когда речь шла о церковных иерархах — убежденных приверженцах национальной независимости). Но даже если допустить, что все епископы Иоаннова (либо более раннего) поставления были ревностными защитниками славянской письменности и богослужения, то со смертью первого архиепископа начался распад административно и иерархически институированного культурного пространства — первоначально до уровня отдельных епархий, а с уходом жизни первого поколения епископов — и на отдельные культурные гнезда и центры, связь между которыми (порой, возможно, довольно прочная) осуществлялась на основе личных контактов отдельных книжников и влияния неформальных авторитетов. Гибелью памятников славянской письменности сопровождалось, очевидно, подавление антивизантийских выступлений, таких, как восстания Петра Деляна, или Георгия Войтеха (так же, как успех восстаний сопровождался, в свою очередь, уничтожением греческих памятников), но она была обычным следствием и спутником любых военных действий

 

 

1. Златарски Б. История... Т. 2. С. 1-33.

 

 

125

 

и связанных с ними пожаров и грабежей [1]. Вероятно, уже ко времени архиепископа Феофилакта (т. е. полвека спустя после Иоанна Дебрского) ситуация приобрела вполне определенный характер, сохранявшийся в основных чертах и в дальнейшем: автор греческого жития Климента Охридского и его преемник на кафедре явно знает о сочинениях предшественника из своего славянского источника да понаслышке,

 

 

1. С вопросом уничтожения славянских рукописей во время военных действий тесно связан вопрос о их насильственном перемещении, хотя из-за абсолютного отсутствия свидетельств он может рассматриваться лишь в чисто теоретическом плане. Увоз рукописей в качестве военного трофея (наряду с другим движимым церковным имуществом) представлял обычное явление (особенно если принимать во внимание высокую стоимость книг, независимо от уровня их исполнения и оформления). Правда, большинство потенциальных примеров такой насильственной миграции приходится уже на последний из рассматриваемых здесь периодов (походы Стефана Немани, Ивана Асеня I и Калояна), но нельзя сбрасывать со счетов и военные операции конца XI в. жупана Рашки Вукана I в южной (подвластной византийцам) части континентальной Сербии и северной Македонии (см.: Leśny J. Studia nad początkami serbskiej monarchii Nemaniczów. Ossolineum. 1989. S. 106-108). Такие военные трофеи следует рассматривать в качестве своеобразной формы распространения влияния охридской культурной традиции на Сербию и Восточную Болгарию. Разумеется, возможности такого «влияния» целиком определялись степенью сохранности корпуса славянских книжных памятников в районах боевых действий.

 

 

126

 

отсылая читателя не к кафедральному книгохранилищу, а к спискам, хранящимся у безвестных «трудолюбцев» [1].

 

Подобную ситуацию, растянувшуюся на большей части Македонии более чем на столетие, трудно признать благоприятной для развития славянской письменности в регионе. Среди сохранившихся среднеболгарских рукописей второй половины XI - раннего XIII в. литургические кодексы, составляющие необходимый минимум церковного обихода, не просто преобладают — манускрипты иного содержания отсутствуют полностью [2]. Картина весьма напоминает положение вещей в эпоху турецкого владычества в Болгарии [3] (за исключением разве что количества богослужебных рукописей — поздние кодексы, разумеется, имели больше возможностей сохраниться). В то же время в репертуаре славянской книжности византийской и турецкой эпох имеются различия, которые трудно объяснить лишь степенью сохранности памятников. Даже литургический репертуар византийского периода далеко не полон. По сути, он состоит из трех книг — Евангелия, Апостола и Псалтыри. За исключением этого

 

 

1. См. выше, раздел о греческом житии Климента.

 

2. См.:

СК XI-XIII;

Богдановић Д. Инвентар ћирилских рукописа у Југославији (XI-XVIII в.). Београд, 1982;

Христова Б., Караджова Д., Икономова А. Български ръкописи. № 1-62;

Богдановић Д. Каталог ћирилских рукописа манастира Хиландара. Београд, 1978.

 

3. См.: Христова Б., Караджова Д., Икономова А. Български ръкописи. № 224-614.

 

 

127

 

для середины XI - первой трети XIII в. известны 1 Паремейник («Григоровича» — CK № 161, кон. XII - нач. XIII в.); 1 Служебник («Синайский кириллический» — CK № 166, кон. XII - нач. XIII в.); небольшие отрывки служебной Минеи (синайской глаголической кон. XI - нач. XII в. — Слав. 4/Н и кириллических CK № 156 и 157 (кон. XII - нач. XIII в., одна рукопись), 208 и 210 (нач. XIII, в., одна рукопись) и 209 (нач. XIII в.); 1 отрывок Триоди Цветной CK № 137, втор. пол. XII в., 1 отрывок глаголической богослужебной рукописи Минеи Праздничной (ГИМ, Хлуд. 117, XI или кон. XI - нач. XII в.); 2 среднеболгарских отрывка Октоиха — Битольские листки XII-XIII вв., известные по изданию (со снимком) Й. Иванова [1], и защитные листы (4) первой пол. XIII в. при сербском Октоихе рубежа XVXVI вв. (собр. философского факультета университета в Скопье, M. II — 4/1511) [2], написанные едва ли не писцом Битольской триоди [3]. Картина мало изменится, если отнести к этому периоду глаголический Синайский евхологий (возможно, первой пол. XI в.) и принять датировку концом XII в. Битольской триоди (вероятнее, перв. пол. XIII в.) и 6 листов

 

 

1. Иванов Й. Български старини... С. 446-452.

 

2. Конески Б. Една одломка от XIII в. — споменик од Охридската школа // Годишен зборник на Филозофски Факултет на Универзитетот Скопје, 1950. Кн. 3; Мошин В. и др. Словенски ракописи во Македонија. Скопје, 1971. Кн. 1. С. 98-99, № 29.

 

3. Снимок почерка см.: Мошин и др. Словенски ракописи. Кн. 2. Табл. 1.

 

 

128

 

Октоиха в составе Барберинского палимпсеста (Barb. gr. 388) [1].

 

Нетрудно заметить, что большинство этих богослужебных рукописей, дошедших до нас, относятся уже к последнему периоду предложенной в начале главы периодизации. Дополнительным объяснением этой зримой лакуны репертуара является, вероятно, широкое распространение в регионе богомильского учения, отрицавшего церковную обрядность, богослужебные и библейские ветхозаветные книги [2].

 

 

1. Джурова Α., Станчев К., Япунджич М. Опис... С. 179-181.

 

2. Отсутствие в южнославянской традиции этого времени целого ряда типов богослужебных книг, хорошо известных в русских списках ΧΙ-ΧΙΙΙ вв. — сборников однотипных песнопений (ирмологиев, кондакарей, стихирарей), в особенности котированных, отражает, по всей видимости, исходную ситуацию болгарской богослужебной практики, где эти песнопения, вероятно, исполнялись по-гречески (соображения по этому поводу см. : Момина М. А. Проблема правки славянских богослужебных гимнографических книг на Руси // ТОДРЛ, 1991. Т. 45); характерно, что керамическая плитка из Преслава с музыкальной нотацией содержит греческий текст (см.: Кирило-Методиевска Енциклопедия. Т. 2. С. 767), на славянском языке даны лишь названия дней. Весьма показательно отсутствие этих книг в сербских списках XIII-XIV вв., в целом лучше сохраняющих древнейшую традицию, чем болгарские. Кондакарь (ненотированный), помещенный в дополнении к сербскому Прологу нач. XIV в. (ГИМ, Хлуд. 189, лл. 251-282), явно восходит к русскому списку, т. к. включает в себя песнопения Борису и Глебу и на перенесение мощей Николы. Рукопись НБКМ № 989 названа Ирмологием по ошибке, т. к. из описания следует, что это Октоих (Стоянов M., Кодов X. Опис на славянските ръкопис в Софийска Народна библиотека. София, 1964. Т. 3. С. 144-145. Таб. 33). Болгарский Энинский Стихирарь второй половины XIV в. (София, ЦИАМ, 99), в сущности, представляет Праздничную Минею (см.: Кожухаров С. Поглед към проблематиката на Енински стихирар // Български език, 1972, № 6. С. 549-554). Особое место занимает достаточно экзотический и древний Парижский Стихирарь кон. XII - нач. XIII в. (Нац. Библиотека, Греч. 1808), содержащий только стихиры на 1-14 сентября, написанные на полях греческого сборника сочинений Платона (см.: Станчев К. Неизвестные и малоизвестные болгарские рукописи... С. 96-97, № 7), но и для него не исключен восточнославянский оригинал.

 

Йотированные (в полном смысле слова) южнославянские рукописи почти отсутствуют. До XIV в. можно указать лишь отдельные песнопения: в Драгановой минее посл. четверти XIII в. (см.: CK XI-XIII, № 356, 357). Известная в достаточном количестве примеров фитная нотация (см.: Кожухаров С. Палеографски проблеми на Θ-нотацията в среднеболгарските ръкопис от 12-13 в. // Славянска палеография и дипломатика. София, 1980) представляет скорее не нотацию в буквальном смысле, а сигнальную систему — указатели начала момента распева.

 

Вероятно, грекоязычными до рубежа ΧΙΙ-ΧΙΙΙ вв. оставались здесь и церковные, и монастырские уставы. За это говорит как полное отсутствие следов их южнославянских списков более раннего времени, так и активная переводная деятельность в этом направлении Саввы Сербского (см.: Богдановић Д. Историја... С. 147-150).

 

 

129

 

При ничтожном числе точно датированных памятников южнославянская письменность XI-XIII вв.

 

 

130

 

отнюдь не безымянна — книгописцы значительно чаще ставили свои имена, чем датировали дело рук своих (отчасти это объясняется тем, что записи с датой помещались обычно в конце кодекса, где вероятность утраты значительно выше, а имена писцов в разном контексте могут фигурировать в маргиналиях). По именам известно свыше 40 южнославянских книгописцев второй половины XI - конца XIII в. (преимущественно, конечно, именно XIII столетия) [1]. Лишь шестеро из них — монахи (пятеро сербов и один

 

 

1. Наиболее полные сведения по ономастикону писцов этого времени см.: Карский Ε. Φ. Славянская кирилловская палеография. Л., 1928. С. 286-308. Кроме того писцы, неучтенные в этом справочнике:

1) Будило — сербское Евангелие апракос сер. (?) XIII в. (Ватикан, Слав. 4);

2) поп Георгий — писец молитвы в конце сербского Бунилова Евангелия, втор. пол. XIII в. (Хиландарь, 23);

3) чернец Герман — писец протографа 1295 г. Бухарестского списка сербской Кормчей (см. Щапов Я. Η. Византийское и южнославянское правовое наследие на Руси в ΧΙ-ΧΙΙΙ вв. М., 1978. С. 262-263, № 14);

4) Двора (?) грамматик — сербский Апостол кон. ХШ-нач. XIV в. (ГИМ, Хлуд. 36);

5) Дмитий Ол... (далее не читается) — болгарская глаголическая Псалтырь XII в. Синай, Слав. 4/Н;

6) поп Драгослав — болгарская Ресненская Триодь XI(?)-XII вв. (библиотека Болгарской АН, № 37, глаголическая приписка);

7) Дубр... (окончание имени оборвано) — сербский Апостол (см. № 4);

8) поп Иоанн Кравоносый — кириллические приписки ΧΙΙ-ΧΙΙΙ вв. в Ассеманиевом Евангелии;

9) поп Иоанн — западноболгарское Македонское Евангелие XIII в. (Загреб, ХАЗУ, 3 с. 1);

10) Иоанн Драгослав — писец болгарского протографа Рязанской кормчей 1284 г. (Щапов Я. Н. Византийское и южнославянское правовое наследие... С. 264, № 19);

11) пресвитер Николай — западноболгарский Служебник кон. XIII в. (ГИМ. Хлуд. 117);

12) Оливер — сербская Минея служебная на июль-август, кон. XIII-нач. XIV в. (библиотека монастыря Дечаны, 32);

13) Радич — сербский Апостол кон. XIII-нач. XIV в. (Загреб, ХАЗУ, IV д. 1).

 

 

131

 

болгарин) [1], при этом все книги, написанные монахами (за исключением Вуканова Евангелия — ок. 1200 г.), относятся уже ко второй половине XIII в. Большинство писцов либо носит мирские — нехристианские — имена, либо указание на принадлежность к белому духовенству и причту (священники, дьяконы, анагносты); встречается и сочетание обоих вариантов. Наконец, известны случаи (хотя и немногочисленные), когда миряне и писцы из белого духовенства работали по заказу монахов [2].

 

 

1.

1) Герман (см. с. 130, примеч. 1, № 3);

иеромонах Макарий — Евангелие втор. пол. XIII в. (среднеболг.) Афинской Нац. библиотеки из Иверского монастыря (впрочем, в отношении этой рукописи недавно было высказано обоснованное мнение о ее датировке первой пол. XIV в. — см.: Лалева Τ. Атинско Четвероевангелие // Palaeobulgarica, 1996, № 1);

3) Симеон — Вуканово Евангелие;

4) Феодор — Апостол 1276-1277 гг. (CK № 182);

5) безымянный монах («лет же ему 100 и двадесять, паче же и вяще») — Евангелие конца XIII - нач. XIV в.(?) — Пантелеймонов монастырь на Афоне, Слав. 4, л. 78-201.

 

2. Иловичская кормчая 1262 г. написана артелью писцов во главе с Богданом для епископа Неофита; Шестоднев 1263 г. — грамматиком Феодором для иеромонаха Доментиана; Евангелие 1284 г. — дьяконом Феодором для епископа Рашского Михаила; Учительное Евангелие 1286 г. — для архепископа Иакова его служителем («рабом») Драгоманом. Список можно продолжить.

 

 

132

 

Такую ситуацию едва ли можно объяснить простой случайностью. Очевидно, основными писцами книг для богослужебного обихода (а других, как уже было сказано выше, для рассматриваемого периода не сохранилось) действительно были представители белого духовенства — причетники и миряне-грамматики. Монастыри, по-видимому, продолжали сохранять книги, но тиражировали их лишь в малой степени. Значительная роль, которую сыграло в сохранении славянской письменности и Охридской архиепископии именно белое духовенство и миряне, во многом объясняет и особенности книжной культуры региона. Несомненно, разнообразие почерков и правописных норм южнославянских рукописей XII-XIII вв., причудливое сочетание в них (как в письме, так и в оформлении) элементов архаики с новациям явилось результатом существования большого числа локальных традиций и отсутствия крупных центров, продукция которых служила бы эталоном.

 

В связи с этим не вполне ясна роль монастырей в сохранении памятников славянской письменности в период византийского владычества. Возможно, она сводилась к сохранению в буквальном смысле слова, хотя традиционно монастыри рассматриваются в научной литературе как главные очаги славянской культурной жизни региона [1]. Не исключено, что это происходит из-за того, что на место реальных особно-жительных обителей своего времени бессознательно

 

 

1. См., например: История на България. Т. 3. С. 95-97.

 

 

133

 

подставляются позднейшие исихастские общежития с их потребностью в аскетической литературе и активно действующими скрипториями. Между тем от XII-XIII вв. практически не сохранилось южнославянских списков аскетических сочинений [1] (напомню, что от XI в. дошли хотя бы их фрагменты: Паренесис Ефрема Сирина — «Рыльские листки» и сочинения Василия Великого — «Зографские листки»), даже в отрывках или в качестве палимпсестов. О масштабах и составе славянских монастырских библиотек этого времени ничего не известно. Возможно, некоторое представление о среднем книгохранилище такого рода дает опись русского монастыря Ксилургу на Афоне в 1142 г. В то время здесь было 52 славянские («русские») книги (греческих не было), из них 4 Четьих: Пролог, Номоканон, Поучения Ефрема Сирина и Житие Панкратия Тавроменийского [2].

 

Наиболее значительные монастыри диоцеза с течением времени были элинизированы либо населены смешанной братией — греками и славянами. Этой участи не избежал, по-видимому, и Рыльский монастырь, на что указывают греческие житие и служба (сохранившие, правда, в славянском переводе), написанные между 1166 и 1183 г. Георгием

 

 

1. Едва ли не единственное исключение составляет отрывок среднеболгарской Лествицы втор. пол. XIII в. (ГИМ, собр. П. И. Щукина, № 921; CK № 269).

 

2. Мошин Б. Русские на Афоне и русско-византийские отношения в XI-XII вв. // Byzantinoslavica, 1950, № 11, S. 36.

 

 

134

 

Скилицей [1] (своеобразный аналог на монастырском уровне греческому житию патрона охридской кафедры). В условиях византийского владычества неминуемо должен был лишиться национальной автономии и Зографский монастырь на Афоне, существовавший с X в. и вновь обретший свой первоначальный статус лишь в первой половине XIII в., вероятно, в царствование Ивана-Асеня II [2].

 

Замена славянской церковной иерархии греческой невольно привела к ослаблению контроля над славянскими книгописцами. На обиходном уровне это приводило порой к курьезным случаям вмешательства писца-священнослужителя в текст литургических книг, писавшихся для личного пользования (введения в них сугубо маргинальных моментов) [3], но в целом несомненно способствовало формированию

 

 

1. Иванов Й. Жития на св. Иван Рилски. София, 1936. С. 8-10.

 

2. См.: Ђоровић В. Света гора и Хиландар. Београд, 1985. С. 31, 89-90; Кирило-методиевска Енциклопедия. София, 1985. Т. 1. С. 730.

 

3. Замечательный в этом отношении пример являет западноболгарский служебник, написанный в правление короля Стефана Уроша II (Милутина) пресвитером Николаем, несомненно, для личного пользования (ГИМ. Хлуд. 117). Писец неоднократно поминает на ектеньях себя («списавшего книгу сию»), своих родственников и знакомых. О датировке рукописи см.: Турилов А.А. Предисловие (опыт авторецезии) // Дополнения к «Предварительному списку славяно-русских рукописных книг XV в., хранящихся в СССР». М., 1993. С. 24-25. Примеч. 26.

 

 

135

 

национального варианта церковной культуры, ориентированной прежде всего на приходской быт.

 

В то же время децентрализация славянской культурной жизни в эпоху византийского владычества (о чем уже говорилось выше) неминуемо должна была привести к сокращению (если не полному прекращению) связей Охрида с другими славянскими странами, существовавшими в предшествующий период (хотя, отчасти, может быть и опосредованно — через Преслав) [1]. В южнославянской православной книжной продукции (даже позднейшего времени) не обнаруживается следов знакомства с чешской литературной традицией хотя бы в объеме, дошедшем в восточнославянских списках (жития Вячеслава и Людмилы, перевод латинского жития св. Вита, молитв с упоминанием католических святых) [2], несмотря на то, что появление здесь этих памятников могло бы объясняться и не прямыми контактами, а через посредство Далмации или Руси.

 

 

1. См.:

Благова Э., Икономова Ж. Лексические совпадения Бесед Григория Двоеслова и Второго Жития Вячеслава с лексикой Иоанна Экзарха // Palaeobulgarica, 1993, № 3. С. 13-26;

Флоря Б. Н. Кирилло-мефодиевские традиции в развитии средневековой болгарской культуры // История, культура, этнография и фольклор славянских народов. М., 1988 (X Международный съезд славистов / Доклады советской делегации). С. 162-163.

 

2. Рогов А. И. Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности. М., 1970; Staroslověnské legendy českeho původu. Praha, 1976.

 

 

136

 

Не сохранилась и славянская версия Жития князя Иоанна-Владимира, созданная вскоре после его смерти [1]. Памятник известен лишь по латинскому переводу в составе «Летописи попа Дуклянина» («Барский родослов») [2]. Едва ли не единственное свидетельство официального почитания этого святого православной Церковью в древности [3] — наличие его памяти в месяцеслове Апостола-апрокос из собрания С. Верковича (РНБ, Q.п. 1.46), рукописи со смешанным болгарско-сербским правописанием рубежа XIII-XIV вв. [4], но восходящей несомненно к более раннему оригиналу. Эта память указывает, скорее всего, не на устойчивые связи Охрида с Далмацией и Зетой, а на постепенное угасание культа этого святого в Охридской архиепископии под греческим управлением. Если сразу после византийского завоевания почитание зетского князя, принявшего мученическую смерть от последнего болгарского царя, полуузурпатора Иоанна-Владислава, было весьма актуально, то уже к концу XI в. ситуация изменилась. Культ Иоанна-Владимира, ставшего небесным покровителем Зетского княжества и его династии,

 

 

1. См.: Богдановић Д. Историја... C. 134-135.

 

2. Там же. С. 133-134.

 

3. О почитании Иоанна-Владимира в православной и католической Церкви см.: Павловић Љ. Култови лица. С. 33-40.

 

4. Лавров П. А. Апостол из собрания Верковича. Киев, 1904; Датировка кодекса концом XIV в. (Десподова В., Славева Л. Македонски средневековни ракописи. С. 280, № 90) представляется излишне поздней.

 

 

137

 

получил распространение в учрежденной в 1089 г. католической Барской архиепископии [1], а отношения Византии и сербских княжеств во второй половине XI-первой половине XII в. были далеки от добрососедских (участие зетского княжича Константина Бодина в восстании Георгия Войтеха, походы жупана Вукана в Македонию) [2].

 

Самостоятельную проблему в области изучения культурных связей Охрида и его епархии с другими славянскими странами составляет вопрос контактов (особенно ранних — до последней четверти XII в.) с Киевской Русью. Интерес к этой теме обусловлен как конкретными следами таких связей (отражением западноболгарских орфографических особенностей в древнерусских списках XI-XII вв.) [3], так и спекулятивными приобретениями в отношении древнейшей русской церковной истории. Последние в конечном итоге восходят к гипотезе М. Д. Приселкова о первоначальном крещении Руси и получении ею Церковной иерархии от болгарского патриарха в Охриде [4]. Несостоятельность этой версии была в свое

 

 

1. Leśny J. Studia... S. 90-93.

 

2. Ibid. S. 41-49, 107-110.

 

3. Сперанский M. H. Откуда идут старейшие памятники русской письменности и литературы // Slavia, 19281929, Roc.7; Дурново H. H. Русские рукописи XI и XII вв. как памятники старославянского языка // Јужнословенски филолог, 1924. Кн. 4.

 

4. Приселков M. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси Х-ХИ вв. Спб., 1913. С. 36-52.

 

 

138

 

время убедительно доказана А. В. Поппэ [1], однако нет сомнений, что эта версия будет возрождаться и в дальнейшем в спекулятивных научных и (по большинству) околонаучных построениях [2]. В ней, однако, нет нужды для объяснения «западноболгарского следа» в древнерусской письменности, который, как уже говорилось, ограничивается орфографическими проявлениями. Обилие сочинений (и тем более их списков) Климента Охридского в древнерусской традиции, начиная с XII в. (помимо учительных и похвальных слов, известных с середины прошлого столетия [3], в наше время к ним прибавились древнейшие списки канона Евфимию Великому

 

 

1. Poppe A. Państwo i Kościół na Rusi w XI w. Warszawa, 1968. S. 15-130. Стоит лишь добавить, что при всех важных успехах Самуила в исходе X в., о которых, несомненно, было известно в Киеве, авторитет Охрида как церковной столицы (хотя бы в силу нехватки освященной временем традиции) был несоизмерим с Константинополем. Представляется, что крещение Руси из Охрида могло быть реально лишь в случае полной победы Самуила и реализации им политической и церковной программы Симеона. Однако излишне напоминать, что в этом сугубо гипотетическом случае охридский патриархат перестал бы быть охридским.

 

2. Наиболее обстоятельно эта версия изложена в статье В. А. Мошина (Новгородски листићи... С. 15-23), где она служит аргументом доказательства того, что новгородские (Куприяновские) листки являются отрывком роскошного Евангелия царя Самуила.

 

3. См.: Климент Охридски. Събрани съчинения. София, 1970. 1977. Т. 1, 2.

 

 

139

 

и цикла общих служб) [1] не требует для объяснения их появления обращений к охридской версии, т. к. с момента создания эти тексты, несомненно, вошли в ядро общеболгарского литературного корпуса. На фоне этого изобилия сочинений Климента на древнерусской почве особенно заметно отсутствие почитания здесь Климента и Наума (нет ни житий, ни служб, ни памятей в месяцесловах), равно как и тивериупольских мучеников и царя Петра, формирование культа которого связано с западноболгарским царством [2]. Разумеется, в случае существования церковной преемственности киевской иерархии от Охрида это было бы невозможно [3].

 

Вероятнее всего предположить, что контакты Охрида с Русью осуществлялись на неофициальном уровне, выражаясь в основном в копировании восточнославянскими книжниками западноболгарских оригиналов в скрипториях Константинополя, Афона, Олимпа и других интернациональных центрах общения православного монашества [4]. Отличительной чертой культурных контактов членов средневекового

 

 

1. Станчев К., Попов Г. Климент... С. 120-129; 135-144.

 

2. См. с. 91, примеч. 1.

 

3. Это обстоятельство вносит известную неопределенность в атрибуцию царю Петру сочинений, приписанных в заглавии Петру Черноризцу, распространенных именно в древнерусской традиции (см.: Павлова Ρ. Петър Черноризец...), но не исключает такой возможности полностью.

 

4. Дуйчев И. С. Центры византийско-славянского общения и сотрудничества // ТОДРЛ, 1963. Т. 19. С. 107-129.

 

 

140

 

«византийского содружества» являлось то, что эти связи осуществлялись (даже при наличии общих границ и политических союзов, как у Болгарии и Сербии) по преимуществу не непосредственно, а через столицу империи и монашеские центры. Ситуация характерна даже для периода глубокого упадка Византии в XIV-XV вв., тем более она вероятна для периода отсутствия национальных славянских государств на Балканах.

 

В принципе нельзя исключить и возможности приезда на Русь на протяжении XI-XII вв. болгарских книжников (и в том числе из Охрида) в свите греческих иерархов Киевской митрополии — знание одновременно греческого и славянского языков делало их весьма полезными служителями митрополичьей и епископских кафедр (хотя письменных свидетельств об этом не сохранилось). Но такие славянские спутники греческих иерархов, в сущности, тоже осуществляли связи на неофициальном уровне [1].

 

 

1. Например, таким болгарином из свиты митрополита Георгия, прибывшего на Русь около 1063 г., мог быть автор цикла седмичных поучений Григорий Философ. См.: Рыков Ю. Д., Турилов А. А Неизвестный эпизод болгаро-византийско-русских связей XI в. (Киевский писатель Григорий Философ) // Древнейшие государства на территории СССР. 1982. М., 1984. С. 170-176; ср.: The Edificatory Prose of Kievan Rus' / Translated by W. R. Veder with Introductions by W. R. Veder and A. A. Turilov. Harvard, 1994 (Harvard Library of Early Ukrainian Literatuře / English Translations: Vol. VI). P. XLI-LIII.

 

 

141

 

Славянскому литературному наследию эпохи византийского владычества присуще глубокое своеобразие, на большинство этих памятников наложило отпечаток породившее их время.

 

Одной из особенностей болгарской литературы византийского периода, не имеющей аналогий (во всяком случае в таком масштабе) в литературах других православных славянских стран, является комплекс текстов историко-эсхатологического содержания, в которых события «последних времен» перед приходом Антихриста приурочены наряду с традиционными Святой Землей и Константинополем также к болгарским (преимущественно западным) землям [1]. Главным и в известной мере итоговым среди этих текстов безусловно является так называемая «Болгарская апокрифическая летопись», созданная во второй половине XI в. [2] Эсхатологические

 

 

1. Подробнее об этих памятниках см.: Каймакамова М. Българска средновековна историопис. С. 124-151; Тъпкова-Заимова В., Милтенова А. Историко-апокалиптичната книжнина във Византия и в средневековната България. София, 1996.

 

2. Последнее, комментированное издание текста см.:

Тъпкова-Заимова В., Милтенова А. Историко-апокалиптичната книжнина. С. 192-206.

О тексте как историческом источнике и памятнике этнического самосознания см.:

Иванов С. А. «Болгарская апокрифическая летопись» как памятник этнического самосознания болгар // Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху зрелого феодализма. М., 1989. С. 70-77;

Он же. К вопросу об элементах этнополитического сознания в Болгарской апокрифической летописи // Studia balcanica, 1991. Т. 20. С. 131-136;

Каймакамова М. Българска средневековна историопис. С. 124-132.

 

 

142

 

настроения эпохи, столь активно обратившиеся к апокрифическим жанрам, несомненно были вызваны отчасти неудачами антивизантийских выступлений (восстания Петра Деляна, Георгия Войтеха) и участившимися набегами кочевников из-за Дуная и отражают в известной мере распространение элементов богомильского учения среди образованной части славянского общества (как монашества, так и белого духовенства). В то же время идеализация эпохи Василия II («вь дни царя Василиа много блага бывше в людех») [1] и отсутствие враждебного отношения к грекам, в сочетании с пессимистическим восприятием настоящего, указывает, что идея греко-славянского симбиоза, по крайней мере в какой-то момент), не была чужда славянским книжникам этого времени [2].

 

Вторая волна эсхатологических сочинений и новых переводов апокрифов с греческого приходится уже на конец XII-XIII столетия, когда борьба с Византией новосозданных славянских государств, крестовые походы, падение Константинополя и длившиеся в течение 60 лет с переменным успехом войны различных претендентов на наследие Византии породили сходные настроения в обществе [3].

 

 

1. Тъпкова-Заимова Б., Милтенова А. Историко-апокалиптичната книжнина. С. 197.

 

2. Иванов С. А. Болгарская апокрифическая летопись. С. 74.

 

3. Тъпкова-Заимова Б., Милтенова А. Историко-апокалиптичната книжнина. С. 26-27.

 

 

143

 

Позже вытеснение славянского языка из богослужебной сферы и в целом смещение его на периферию в области культуры вызвало ответную реакцию славянских книжников. Она выразилась в создании и редактировании памятников, призванных доказать святость и богоизбранность болгарского языка (отождествляемого со славянским в целом) и славянской письменности, таких, как переделка сочинений черноризца Храбра, дошедшая в Берлинском (XIV в.) и Марчанским (XVI в.) списках [1] и апокрифическая Солунская легенда [2]. Последний памятник роднит с

 

 

1. См.: Драгова Н. Втората апология на българска книга и нейните извори // Константин-Кирил Философ. София, 1969. С. 315-348; Флоря Б. Н. Кирилло-мефодиевские традиции. С. 164.

 

2. См. Флоря Б. Н. Кирилло-мефодиевские традиции... С. 164-165. Тъпкова-Заимова В., Милтенова А. Историко-апокалиптичната книжнина. С. 311-318.

Разумеется, нельзя относиться всерьез (несмотря на гипертрофированное наукообразие аргументации) к новейшим попыткам трактовки «Солунской легенды» как аутентичного исторического источника о крещении варваров (болгар и славян) в VII-VIII вв.

(См.:

Прохоров Г. M. Глаголица среди миссионерских азбук // ТОДРЛ. 1992, Т. 45;

Лурье В. М. Около Солунской легенды: из истории миссионерства в период монофелитской унии // Славяне и их соседи. М., 1995. Вып. 6.),

равно как и к традиционному для части болгарской и македонской историографии мнению об отражений в памятнике свидетельств о доморавской миссии Константина-Кирилла (исчерпывающая библиография приведена В. М. Лурье, см. также: Славева Л. Траги от предморавската писменост во Македонија // Русь и южные славяне / Сборник статей к 100-летию со дня рождения Б. А. Мошина (1894-1987). Спб., 1998.

 

 

144

 

сочинениями эсхатологического цикла не только явная апокрифичность сюжета. Подобно тому как в них Болгария связана с заключительными событиями человеческой истории, в Солунской легенде болгары — первый славянский народ, обратившийся в христианство и обретший свою письменность. Версия о первоначальной деятельности первоучителей среди македонских славян (на Брегальнице) в XIII в. была канонизирована в новом памятнике — Кратком Житии («Успении») Кирилла Философа (в котором декларируется и болгарское происхождение героя) [1] — тексте, значительно потеснившем с течением времени Пространное Житие Константина в южнославянской рукописной традиции [2].

 

Трудно сказать, насколько широко были распространены все эти памятники в современной им письменной традиции — почти все они дошли в достаточно поздних (обычно не ранее XV в.) списках [3], а наиболее оригинальные из них («Болгарская апокрифическая

 

 

1. См.: Флоря Б. H. Кирилло-мефодиевские традиции... С. 165-166.

 

2. О рукописной традиции «Успения Кирилла» см.: Ангелов Б. Из старата българска, руска и сръбска литература. София, 1978. Кн. 3. С. 3-16; Българската литература и книжнина през XIII в. София, 1987. С. 218-223.

 

3. О рукописной традиции см.: Тъпкова-Заимова Б., Милтенова А. Историко-апокалиптичната книжнина. С. 27-31; Турилов А.А. Кичевский сборник с «Болгарской апокрифической летописью» // Palaeobulgarica, 1995, № 4. С. 2-31.

 

 

145

 

летопись», «Сказание пророка Исайи» [1]) к тому же и в уникальных.

 

Другие литературные тексты, написанные в XI-XII вв. на славянском языке — в первую очередь жития местных святых (Иоанна Рыльского, Гавриила Лесновского [2], Прохора Пшинского [3], Иоакима Осоговского [4]), — в большей степени отражают традиции локальных центров; исключение составляет лишь так называемое Народное житие Иоанна Рыльского, получившее достаточно широкое распространение, хотя и в поздних (XVII-XVII вв.) списках [5]. Культы этих пустынников имели сугубо локальное значение, а их жития (за исключением кратчайших проложных повестей) [6], вероятно, были мало известны за стенами обителей. Служба Иоакиму Осоговскому, представленная достаточно ранними списками (кон. XIII - перв. пол. XIV в.) [7], как недавно

 

 

1. О памятнике см.: Каймакамова М. Българска средневековна историопис. С. 140-148; Тъпкова-Заимова Б., Милтенова А. Историко-апокалиптичната книжнина. С.139-160.

 

2. См.: Иванов Й. Български старини... С. 394-400.

 

3. Там же. С. 400-404.

 

4. Там же. С. 404-418; Узунова Б. Историята на един новонамерен ръкопис // Palaeobulgarica, 1996, № 3. С. 3-42.

 

5. См.: Фекелджиев И. Народни легенди за Иван Рилски. София. 1979.

 

6. О культе этих святых см.: Павловић Љ. Култови лица. С. 20-33.

 

7. Текст издан. См.: Станчев К., Попов Г. Климент... С. 175-181; Голубовић-Суботин Т. Две службе св. «Јоакиму Осоговском // Археогафски прилози, 1992. Кн. 14.

 

 

146

 

установлено, в основе является переделкой канона Евфимию Великому Климента Охридского [1] и не содержит данных для узкой (в пределах XII-XIII вв.) датировки.

 

В письменной традиции XI-XIII вв. трудно выявить и следы сколь-либо широкого почитания Климента и Наума, кроме памятей первого из них в месяцесловах (см. выше). По всей видимости, оно также носило сугубо местный характер, не выходя за пределы собственно архиепископской территории. Тексты, связанные с их почитанием, распространены, пожалуй, еще меньше, чем жития македонских подвижников. Очевидно, к XIII в. их славянские жития были столь мало известны вне этих пределов, что не были включены ни в один из списков Пролога Константина Мокисийского, который в это время получает известность у южных славян через посредство русской монашеской колонии в Константинополе или на Афоне [2]. Ситуация не изменилась и в XIV в., когда Пролог Константина Мокисийского вышел на славянском Юге из употребления и был заменен Стишным (метрическим), переведенным, по всей вероятности, в Сербии в первой половине этого столетия [3]. Лишь где-то между серединой XIV в. и концом XV в. Краткое Житие Климента,

 

 

1. Станчев К., Попов Г. Климент... С. 124-125.

 

2. Богдановић Д. Историја... С. 131.

 

3. Богдановић Д. Две редакције стиховног пролога У рукописној збирци манастира Дечана // Упоредна истраживања 1975, 1976, № 1. С. 37-72.

 

 

147

 

написанное Димитрием Хоматианом и переведенное на славянский язык, было включено в Стишной пролог, представленный списком (скорее всего, охридского происхождения) из библиотеки Зографского монастыря [1]. Древнейшее же житие Наума, вероятно, было включено в ту же рукопись уже в процессе ее написания (оно помещено не под соответствующим числом, а в конце кодекса).

 

Древнее же славянское Пространное Житие Климента, отразившееся отчасти в греческом, составленном Феофилактом Охридским, и в латиноязычном памятнике чешской агиографии конца X в. — Легенде Кристиана [2], — погибло либо полностью вышло из обращения не позднее XII в. Вероятно, невольным виновником его гибели явилось именно сочинение Феофилакта. С появлением нового житийного текста на греческом языке нужда в его славянском предшественнике окончательно отпала, и о сохранности этого и тогда уже редкого (если не уникального) памятника перестали заботиться. Славянская служба Клименту и оба славянских жития Наума представлены в полном смысле уникальными списками [3].

 

Корпус славянских текстов, отражающих литературную и переводческую деятельность славянских первоучителей и книжников Первого царства, связанный с книгописной традицией Охридской архиепископии

 

 

1. Иванов Й. Български старини... С. 314-321.

 

2. Иванов Й. Български старини... С. 305-313, 322-326.

 

3. Флоря Б. Н. Кирилло-мефодиевские традиции. С. 162-163.

 

 

148

 

XI - первой половины XIII в. значительно беднее по составу своего аналога, дошедшего в восточнославянских списках XI-XVI вв. и восходящего к восточноболгарской традиции IX-X вв. (кодексам преславской дворцовой и, возможно, патриаршей библиотек). По сравнению с последней в первой весьма показательно отсутствие не отдельных памятников, а целых категорий и жанров (особенно это заметно на переводных сочинениях большого объема). Здесь нет многих богословских сочинений катехизаторского, догматического и полемического плана, таких как Поучения огласительные Кирилла Иерусалимского (кроме Хиландарских листков XI в.), Богословие («Небеса») Иоанна Экзарха в переводе Иоанна, экзарха Болгарского [1], Слова на ариан Афанасия Александрийского в переводе Константина Преславского. Бросается в глаза отсутствие канонических и юридических памятников (Кормчая, «Закон судный людем»), исторических (хроники Иоанна Малалы, Георгия Амартола [2] и, возможно, Георгия Синкелла [3]) и богословско-космографических

 

 

1. В XIV в. текст у южных славян был переведен заново. См.: Ангелов Б. Страници из историята на старобългарската литература. София, 1974. С. 143-149.

 

2. В XIV в. текст Хроники Амартола был переведен в Сербии (так называемый «Летовник» в отличие от древнего перевода «Временника»). См.: Трифуновић Ђ. Азбучник српских средњовековних књижевних појмова. Београд, 1990. Изд. 2. С. 365.

 

3. Существует мнение о древнерусском переводе этого памятника: Истрин В. М. Очерк истории древнерусской литературы домосковского периода (11-13 в.). Пг., 1922. С. 87.

 

 

149

 

(«Христианская топография» Козьмы Индикоплова, «Шестоднев» Севериана Гевальского, Диалоги Псевдокесария — в славянской версии «Вопросы Сильвестра и ответы Антония» и др.).

 

Отсутствие южнославянских списков этих текстов до рубежа XIII и XIV столетий неудивительно и отнюдь не свидетельствует об отсутствии в книгохранилищах Охрида и его епархии в то время самих памятников. Уместно напомнить, что и в древнерусской традиции целый ряд их представлен исключительно списками XV-XVI вв. (Слова Афанасия Александрийского, Христианская топография, Хроника Малалы (в составе «Летописца еллинского и римского»), Хроника Синкелла, Беседы Сильвестра и Антония, «Шестоднев» Севериана и др.), хотя они получили здесь известность еще в XI в. Правда, у южных славян эти памятники неизвестны и в более поздних списках (если только, подобно единственному сербскому списку Индикоплова, не восходят к русской традиции) [1]. Вероятно, уместно говорить об исторической востребованности тех или иных памятников в разные эпохи. Число текстов, пассивно сохраняемых той или иной письменной традицией без постоянного репродуцирования, нередко может значительно превосходить число активно

 

 

1. См.: Моле В. Минијатуре из г. 1649 са Шестоднева и Козме Индикоплова // Споменик СКА, 1922, бр. 44. С. 83-86.

 

 

150

 

используемых [1]. В благоприятные эпохи корпус может активно мобилизоваться, блестящий пример чему дает восточнославянская книжная традиция XV — первой трети XVI в., сохранившийся репертуар которой почти в полном объеме репрезентативен и для своего времени, и для всех предшествующих эпох [2].

 

«Невостребованность» перечисленной группы памятников у южных славян объясняется, несомненно, длительным отсутствием национальных государственной и (в особенности) церковной организаций. Это отсутствие весьма увеличивало элемент случайности в сохранности отдельных памятников, что при малом (практически нулевом) тиражировании могло приводить к забвению или гибели многих из них. Византийской светской и церковной администрации славянские переводы греческих текстов, разумеется, не были нужны.

 

В силу этих причин памятники и переводы, созданные в окружении Кирилла и Мефодия и книжниками Первого Болгарского царства и дошедшие в списках (болгарских и сербских), связанных с охридской книжной традицией, ограничиваются в основном

 

 

1. Примеры такой «неактивизированной» письменной традиции представляет славяно-молдавская XV-XVII вв., где сохраняемый корпус текстов значительно превосходит используемый, и особенно русская старообрядческая XVIII-XIX вв. с ее культом древней книги.

 

2. Турилов А. А. Болгарские литературные памятники эпохи Первого царства и книжности Московской Руси XV-XVI вв. // Славяноведение, 1995, № 1.

 

 

151

 

литургическими книгами, богослужебными текстами, памятниками агиографии и учительного и похвального красноречия. То есть речь идет о наиболее древнем литературном пласте, состоящем из памятников, предназначенных в первую очередь для церковного обихода. Роль этого комплекса для исследования кирилло-мефодиевской проблематики особенно возросла за последние десятилетия, когда были открыты гимнографические тексты, созданные учениками славянских апостолов. Хотя ряд их представлен и восточнославянскими списками, при этом достаточно ранними [1], в целом у южных славян они сохранились в более полном объеме. Так, лишь в болгарских и сербских списках (наиболее полно в Битольской триоди XIII в.) дошел цикл триодных песнопений Константина Преславского [2], только в южнославянских рукописях (по крайней мере в настоящее время) известны Канон Андрею Первозванному Наума Охридского, служба на перенесение

 

 

1. Таковы, например, канон Евфимию Великому и цикл общих служб (Станчев К., Попов Г. Климент... С. 120-129, 135-144), а также новонайденный «ямвический» канон «попа Константина» (Преславского) на Рождество Христово (см. статьи Г. Попова и Е. М. Верещагина — Palaeobulgarica, 1997, № 4).

 

2. См.: Попов Г. Триодни прозведения... С. 64-68. Возможно, что такое отсутствие восточнославянских списков цикла связано с исправлением текста Триоди в Киеве в XI в. (см.: Момина М.А. Проблема правки славянских богослужебных гимнографических книг на Руси в XI в. // ТОДРЛ, Д., 1992. Т. 45.), если не ранее в Преславе.

 

 

152

 

мощей Иоанна Златоуста, каноны архангелу Михаилу и на Введение Богородицы (все со славянскими акростихами). То же можно сказать о стихирях с азбучным (в глаголической последовательности) акростихом в Чине бельческого (и иерейского) погребения в составе Требника [1], и о другом цикле заупокойных стихир и стихир «на целование мертвого» (начало: КРАСНА ПЯНИЯ КОС...), сохранившем фрагменты славянского акростиха и, возможно, принадлежащем перу Константина Преславского [2].

 

Открытия памятников древнейшей славянской гимнографии в последние годы показали, что творчество учеников Кирилла и Мефодия в этой области

 

 

1. Загребин В. М. Заупокойные стихиры АЗЬБОУКОВНЕ в сербском Требнике XIII в. // Археографски прилози, 1981. Кн. 3. С. 65-92.

 

2. Текст сохранился в двух редакциях, ни одна из которых не является первоначальной. Первая содержится в болгарском Зайковском Требнике первой половины XIV в. (НБКМ, № 960), сербском Требнике третьей четверти XIV в. РНБ.1.469 (здесь имеется и цикл азбучных стихир, изданный В. М. Загребиным) и (фрагментарно) в пергаменном сербском Требнике О. п. 1.14. (см. примеч. 3 на с. 146). Вторая представлена двумя разновидностями, старшая из которых читается в сербском пергаменном Требнике второй половины XIV в. (ГИМ. Хлуд. 118), а младшая — в бумажных рукописях XV-XVI вв. (наиболее ранние — ГИМ, Син. 324 и 307 датируются 1402-1427 гг. и ок. 1423 г.) и в венецианских изданиях Сборника 1536 и 1547 гг.

 

153

 

затронуло едва ли не все типы богослужебных книг (Минеи, Триоди, Требник, возможно и Октоих) [1] (календарный, великопостный и пасхальный, а в случае справедливости последнего предположения — седмичный). Такую гимнографическую активность, проявившуюся в эпоху Симеона и выразившуюся в создании специальных славянских текстов, посвященных общехристианским праздникам и святым (практически не имеющую аналогий в позднейшей славянской средневековой гимнографии) [2], следует, вероятно, рассматривать как составную часть церковной и политической программы царя, направленной на создание болгарского аналога византийской гимнографии, переживавшей в IX в. период расцвета [3].

 

Хотя и болгарская (включая сюда в значительной мере и восточноболгарскую XIII-XIV вв.), и сербская книжные традиции в равной мере восходят к охридской X-XI вв. [4], между ними наблюдается существенная разница. Сербская с несравненно большей полнотой сохраняет и воспроизводит древнейший

 

 

1. См.: Добрев И. Климентово химнографското творчество и Октоихът // Хиляда и осемдесет години от смъртта ка св. Наум Охридски. София, 1993. С. 107-123.

 

2. Единственное исключение составляет творчество сербского патриарха Ефрема во второй половине XIV в. (см.: Матеич Я. Българският химнописец Ефрем от XIV в.: Дело и значение. София, 1982).

 

3. См.: Попов Г. Триодни произведения... С. 9-20.

 

4. Богдановић Д. Историја... С. 120-131.

 
 

154

 

книжный репертуар [1]. Если в болгарских списках XIII в. помимо литургических памятников известны только две толковые Псалтыри (Болонская и Погодинская) и Лествица [2], то среди сербских рукописей этого времени можно найти и несколько списков Торжественника, включающих в себя тексты минейного и триодного циклов (Гомилиарий Михановича [3], Милешевский Панегирик [4]), Учительное Евангелие Константина Преславского (1286) [5] и Шестоднев

 

 

1. См. об этом:

Иванова К. Неизвестна редакция на Златоструя в сръбски извод от XIII в. // Зборник за историју књижевности, 1976. Кн. 10;

Она же. Значението на хилендарските ръкописи за изучването на средневековната българска книжнина // Кирило-Методиевски студии, 1986. Кн. 4. С. 154-162.

Еще один список Златоструя краткой редакции (и тоже в выборке, но не совпадающей с известными ранее) был обнаружен автором этих строк в сербском сборнике третьей четверти XIV в. (ГИМ, Воскр. 115-бум.), переписанном известным хиландарским писцом Дамианом.

 

2. ГИМ, Щук.

 

3. См.: Иванова К. Цикл великопостных гомилий в Гомилиарии Михановича // ТОДРЛ, 1977. Т. 32. С. 219-244.

 

4. См.: Capaldo M. Contributi allo studio delie collezioni agiografico-omiletiche in area Slava (1Struttura preistoria del «Panegirico di Mileseva») // Europa Orientais, 1989, t. 8. P. 210-252.

 

5. Кроме списка 1286 г. (РНБ, Гильф. 32; CK № 1887) имеются еще две сербские рукописи памятника XIV в.: Хиландарь № 385 (1344г.) и Вена, Нац. б-ка Австрии, Слав. 12 (первая половина XIV в.)

 

 

155

 

Иоанна Экзарха (1263), а также Четьи сборники смешанного содержания: знаменитый Сборник попа Драголя [1], Призренский [2] и найденный в 1975 г. Синайский [3]. Только сербскими списками XIII-XIV вв. и позднейшими русскими представлен Проглас к Евангелию Константина Философа [4].

 

В сербских списках XIV столетия сохранился ряд древних текстов, неизвестных в болгарской и русской традиции. Таковы, например, Слово на Рождество Христово, содержащее древнюю легенду о бегстве из Рима дочери императора Августа (что послужило причиной переписки, совпавшей с рождением Спасителя) [5], относимое исследователями к числу древнейших памятников славянской письменности [6], похвальные слова апостолу Павлу и 40 мученикам Севастийским Климента Охридского [7].

 

 

1. См.: Штавланин-Ђорђевић Љ., Гроздановић-Пајић M., Цернић Л. Опис ћирилских рукописа Народне библиотеке Србије. Београд. 1986. Књ. 1. С. 355-361. № 167.

 

2. РНБ, Оп. 1. 69; CK № 475. С. 364.

 

3. Tarnanidis J. The Slavonic Manuscripts... P. 134-140, № Слав. 14/N.

 

4. Старобългарска литература: Енциклопедичен речник. София, 1992. С. 370-371.

 

5. Климент Охридски. Събрани съчинения. Т. 2. С. 193-222.

 

6. Ziffer G. I Monumenta di Frisinga e le traditione linguistiche e culturali delia «Slavia Christiana» // Zbornik Brizinski spomeniki. Ljubljana. 1996. S. 127-131.

 

7. Климент Охридски. Събрани съчинения. T. 2. С. 416-428. T. 1. С. 511-524.

 

 

156

 

Только сербским списком рубежа XIII-XIV вв. (ГИМ, Хлуд. 156) представлена древнейшая служба первоучителю Мефодию [1] (правда, служба Мефодию, написанная Константином Преславским, содержится только в болгарских рукописях).

 

Следует заметить, что болгарские тексты, переводы и сборники эпохи Первого царства, отличает особенность, не имеющая существенного значения в контексте эпохи появления их протографов, но показательная для истории их бытования и восприятия во время создания списков. Нередко они лишены указаний на время, место и обстоятельства создания оригиналов. Связь их с книжной культурой Первого царства устанавливается лишь в силу существования этих сведений в послесловиях к русским спискам. Ситуация устойчиво асимметрична — в восточнославянской традиции почти нет таких памятников, происхождение которых прояснялось бы из южнославянских списков. К числу таких памятников относится Учительное Евангелие Константина Преславского, Изборник Симеона (Изборник 1073 г.), две редакции Златоструя, беседа Козьмы Пресвитера. Все они лишены предисловий и послесловий, имеющихся в древнерусских списках, Изборник представлен в сербских рукописях не в полном объеме [2], пространный

 

 

1. Мошкова Л. В., Турилов А. А. «Моравскые земле велей гражданин» (неизвестная древняя служба первоучителю Мефодию) // Славяноведение. 1988, № 4.

 

2. См.: Симеонов сборник (по Светославовия препис от 1073 г.). София, 1991. Т. 1. С. 39-43. № 2, 3.

 

 

157

 

Златоструй — в выборках [1], а «Беседа» Козьмы — в компилятивной переделке XII-XIII вв. [2]. Исключение составляет Шестоднев Иоанна Экзарха в древнейшем списке 1263 г. (где эти сведения входят в пролог) и перевод жития Антония Великого, выполненный в X в. пресвитером Иоанном [3].

 

Большой хронологический разрыв между болгарскими протографами и сербскими списками делает возможными многие варианты объяснения. Едва ли стоит видеть причину этого молчания сербских списков в стойкой антипатии их писцов к прошедшей болгарской славе (хотя нельзя, конечно, исключать полностью и такого момента). Вообще, практика копирования предисловий и послесловий в южнославянской письменной традиции практически не изучена, но большинство примеров относится уже к XVI-XVII вв. [4] — возможно, для более раннего времени

 

 

1. Иванова К. За хилендарски препис на Първия Симеонов сборник // Старобългарска литература. 1979. Кн. 5. С. 57-96. При списках краткой редакции пролог с похвалой Симеону не встречается. См.: Фомина М. Златоструй в славянской письменности XII-XVI вв. // Методические рекомендации по описанию славяно-русских рукописных книг. М., 1990. Вып. 3. Ч. 2. С. 297-298.

 

2. Бегунов Ю. К. Козма Пресвитер в славянских литературах. София 1973. С. 132-143.

 

3. Ангелов Б. Из старата българска, руска и сръбска литература. София. 1967. Кн. 2. С. 106-129.

 

4. Например, Послесловие Исайи Серрского к переводу Дионисия Ареопагита 1371 г. в списке XVI в. (Там же. С. 157-161); послесловие к Кормчей 1295 г. в списке конца XV в. (Щапов Я. H. Византийское и южнославянское правовое наследие на Руси. С. 262-263, № 14), послесловие троицкого инока Силуана к переводу Бесед на Евангелие Иоанна Златоуста 1524 г. в сербских списках 1617 (?) и 1622 гг. (Хиландарь, № 412 и 413 — Богдановић Д. Каталог. С. 161).

 

 

158

 

она вообще не характерна (напомню, что для древнерусской традиции она, насколько можно судить, становится обычной с XV в.) [1]. Причиной может быть и уже упомянутая непервоначальность текстов в сербских списках. Наконец, это различие между сербской и русской традициями памятников может быть и исконным: первые восходят к неофициальным спискам, лишенным «выходных данных», тогда как вторые — к официальным экземплярам преславской дворцовой библиотеки.

 

Лучшая сохранность памятников древнейшей славянской письменности в сербской традиции сравнительно с болгарской обусловлена целым рядом обстоятельств. Политическая обстановка в Сербии в XIII в. по сравнению со Вторым Болгарским царством (где многие рукописи могли погибнуть во время татарских набегов последней четверти столетия, а древняя библиотека Зографского монастыря сгорела в 1275 г. во время насильственной попытки ввести унию на Афоне) была несравненно более благоприятна для сохранения памятников. Различия сохранялись и позже. В отличие от Болгарии, где «афоно-тырновская

 

 

1. Для Руси XV-XVI вв. можно, пожалуй, говорить о культе старых послесловий как свидетельств авторитетности текстов.

 

 

159

 

книжная справа», поддержанная властью и авторитетом патриарха Евфимия, вызвала почти полную замену гомилетического корпуса уставных чтений и разрыв со старой традицией, в Сербии XIV в. этого не произошло. Хотя Иерусалимский богослужебный устав начал вводится в сербской церковной практике уже в 1310-х гг., это не сказалось на сборниках уставных чтений. Так, три комплекта минейного Торжественника, содержащего древние переводы слов (в том числе и гомилий Климента) и житий, переписанные в последней четверти XIV в. в Липлянской митрополии [1], современны ранним сборникам тырновских переводов так называемой «студийской коллекции» [2]. Несмотря на постепенное

 

 

1. Это соответственно рукописи:

1) Загреб, ХАЗУ, III, с. 24 и III, с. 22 (описание: Mosin V. Čirilski rukopisi Jugoslavenske Akademije. {Zagreb} 1955, Dio 1. S. 165-175. № 112-113;

2) ГИМ. Хлуд. 195 (описание: Попов А. Описание рукописей и каталог книг церковной печати библиотеки А. И. Хлудова. М., 1872. С. 384-412) и София, НБКМ, № 1039 (Стоянов М., Кодов X. Опис на славянските ръкописи в Софийската Народна Библиотека. София, 1964. Т. 3. С. 246-252);

3) Вена. Нац. б-ка, Слав. 33 (Birkfellner G. Glagolitische und kyrillische Handschriften. S. 241—242) и монастырь Дечаны, № 101.

О составе сборников см.: Сперанский M. H. Славянская Метафрастовская Минея-Четья // ИОРЯС, 1904. Кн. 9; Кн. 4. С. 173-202; Hannick Ch. Maximos Holobolos in der kirchenslavischen homiletischen Literatur. Wien, 1981. S. 83-255.

 

2. См.: Юфу З. За десеттомната колекция Студион // Studia balcanica, 2 (Поучвания по случай II Конгрес по балканистика). София, 1970. С. 299-342; Иванова К. Новоизводните търновски сборници и въпросът за роля на патриарх Евтимий в техния превод // Старобългарска литература, 1991, Кн. 25-26. С. 124-134.

 

 

160

 

распространение корпуса тырновских переводов в сербской письменности, полной замены не произошло и позднее, старые тексты продолжали тиражироваться вплоть до XVII в. [1]

 

Сравнительно же с западноболгарской традицией (где ситуация в XIV-XVII вв. не отличалась от сербской), особенность Сербии заключалась в более благоприятных условиях существования славянской письменной традиции на раннем этапе (XI-XII вв.). Политическая ситуация в континентальной Сербии (Рашке) до Стефана Немани не отличалась стабильностью, периоды внешнеполитических успехов сменялись подчинением Византии; но уже с 1080-х гг. значительная часть сербских земель освободилась из-под власти империи [2]. Хотя церковная история Рашки этого времени ввиду полного отсутствия источников представляется сплошным темным пятном (неясно, например, даже существовала ли в последней четверти XI - середине XII в. епископия в Расе) [3], тем не менее археологические данные надежно свидетельствуют

 

 

1. Так, многие из этих текстов вошли в комплект Миней Четьих, переписанных в 1620-х гг. в Хиландаре книгописцем Аверкием. См.: Иванова К. Значението... С. 159-160.

 

2. Leśny J. Studia... S. 97-114.

 

3. Ibid. S. 94-95.

 

 

161

 

об активном строительстве храмов в регионе в конце XI -первой половине XII вв., преимущественно в долине Лима [1]. Стремление первых великих жупанов Рашки (Вукана и его племянника Стефана Уроша) проводить независимую политику по отношению к бывшему сюзерену — зетскому князю — и к Византии не могло не наложить отпечаток на отношение к двум балканским церковным центрам: православной Охридской и католической Барской (учреждена в 1088 г. по инициативе князя Зеты). Можно полагать, что в подобной ситуации (по аналогии с державой Неманичей конца XII-начала XIII в.) сохранение и поддержание в Рашке славянского богослужения и письменности в противовес латинской и греческой могло рассматриваться как существенный элемент борьбы за самостоятельность.

 

Положение славянской письменности и богослужения в качестве официальных были узаконены в Рашке Неманичей еще до учреждения автокефальной церкви. Создание последней в 1219 г. дало дополнительный толчок к переписке книг, необходимых для нужд новоучрежденных епархий, центры которых располагались в монастырях. При этом новая сербская традиция формировалась как под влиянием (через Афон) восточнославянских образцов, так и в неменьшей степени за счет использования старого охридского наследия.

 

 

1. Leśny J. Studia... S. 120-125.

 

 

162

 

С течением времени сербская Церковь и ее книжная традиция сыграла значительную роль в возрождении славянской письменной традиции практически на всей территории Охридской архиепископии, вероятно, более существенную, чем восточноболгарская. Политическое и церковное присутствие Болгарии в македонских землях (завоевания Калояна, Ивана-Асеня II, «держава» Стреза в Просеке) было непродолжительным и поэтому не могло существенным образом повлиять на культурную ситуацию в регионе. Напротив, медленное расширение Сербии на юг, начавшееся в последней четверти XIII в. при Милутине, способствовало возрождению славянской культуры в Македонии и определило пути ее развития не только вплоть до турецкого завоевания, но во многом и в более позднее время. Это оживление местной книжной традиции в конце XIII-XIV вв. в сочетании с ее консерватизмом активизировало здесь древнейший культурный пласт и тем самым во многом способствовало его сохранению.

[Previous] [Next]

[Back to Index]