Раздел четвертый. ВИЗАНТИЯ И ДРЕВНИЕ СЛАВЯНЕ (VI-IX вв.)
8. Византийцы и славяне — взаимные представления
(XVII Международный конгресс византинистов, 1986 г., Вашингтон)
Поставленная в докладе проблема находится в русле обширной темы взаимодействия двух миров в эпоху раннего средневековья: мира позднеантичной и раннехристианской цивилизации, представляемой Восточноримской (Византийской) империей, и мира впервые вышедших на широкую арену истории народов, которые по давней античной, а затем и по устойчивой научной традиции принято именовать «варварами» и к которым в VI-IX вв. принадлежали и древние славяне. Литература, посвященная этой теме, поистине безбрежна. Но в подавляющем большинстве случаев проблема рассматривается в ней в аспектах экономическом, социальном и военно-политическом. Если изучаются также и культурные связи, то в основном в плане византийского, цивилизирующего влияния на варваров. [1]
Между тем для историка не менее важно уяснить основные особенности духовного мира самих варваров и, в частности, их представления о Византии, о чуждых их собственному обществу институтах империи, ее политике и официальной доктрине, о нравах и формах быта ее подданных.
Вполне закономерен тот факт, что ранее всего на путь формирования устойчивых государственных объединений встали те группы славян, которые первыми вступили в тесный контакт с Восточноримской империей и на рубеже V-VI вв. вышли к ее границам. Эти события должны были, несомненно, стимулировать процесс осмысления славянами новой ситуации и побудить их к разработке своей политической позиции в отношении империи, а затем — и собственной политической теории, без которой становление государственности было, несомненно, невозможно у любого народа в любом регионе мира.
1. Библиографию см.: Г. Л. Курбатов, Г. Е. Лебедева. Византия: проблемы перехода от античности к феодализму (Ленинград, 1984).
591
Разумеется, речь может идти при этом прежде всего о позиции высшего социального слоя славян, их формирующейся аристократии. Однако ее воззрения хотя бы в самом обобщенном виде должны были, по всей вероятности, разделять и воины-общинники. Славянская знать организовывала походы против империи, она должна была воодушевлять их участников, внушать им надежду на победу, обосновывать право на владение захваченными землями — и неизбежно в связи с этим пропагандировать отрицательный, сознательно приниженный образ противостоящего врага.
Предпринимая ниже попытку взглянуть на проблему с этой стороны, я отнюдь не претендую на решение вопроса — я ограничиваюсь лишь его постановкой. Это тем более понятно, что на пути его разработки приходится сталкиваться с исключительными трудностями. Они состоят прежде всего в том, что о воззрениях славян на византийское общество мы вынуждены судить лишь со слов самих византийцев, восприятие которыми варварского мира было, безусловно, не менее превратным и субъективным, чем представления варваров об империи.
Вопрос оказывается, таким образом, в значительной степени методологическим. Основной фонд источников для его изучения составляют византийские памятники. Они созданы высококультурными представителями привилегированных кругов империи, усвоившими наследие многовековой античной цивилизации и проникнутыми идеалами христианской доктрины. Поэтому неизбежен вопрос о критериях тех оценок, которые использовались византийскими авторами при характеристике варваров. Почти без исключения свидетельства этих авторов пронизаны вполне естественным для них сознанием безусловного превосходства подданных империи над варварами во всех областях общественной и частной жизни — и прежде всего, конечно, в сфере духовной, в сфере культуры.
При анализе византийских свидетельств необходимо поэтому, по моему мнению, строгое соблюдение по крайней мере двух общих методологических принципов. Во-первых, следует, видимо, отказаться — при решении трактуемой проблемы — от оценочных характеристик уровня культуры варваров путем сопоставления ее с уровнем культуры Византии того же времени. В интересующем нас плане византийская христианская цивилизация и языческая культура древних славян (как и любых других варваров эпохи господства строя военной демократии) принципиально несопоставимы как качественно различные феномены. Обе культурные системы сложились в исторически разных условиях, но тем не менее каждая из них адекватно обслуживала потребности породивших эти системы обществ.
Во-вторых, необходимо тщательное соблюдение условия всесторонней предварительной критики источников. Известия византийских писателей о славянах и других варварах отмечены печатью традиционализма, восходящего к позднеазиатской историографии и обусловленного, с одной стороны, сохранением восточноримской государственности и континуитетом государственно-политической теории
592
(согласно которой Византия являлась непосредственным продолжением Римской империи), а с другой — актуальностью и остротой «славянской» проблемы, стоявшей тогда перед византийским обществом: вопрос о том, «кто — кого» в VI-VII вв. не только не был снят, но, напротив, вступил в свою решающую стадию.
Упомянутый традиционализм выразился, в частности, в том, что византийские авторы сплошь и рядом дают не конкретно индивидуальную, а обобщенно синтетическую характеристику разных этносов, следуя принятому еще в античности делению варваров на «диких охотников», «кочевников-скотоводов» и «оседлых земледельцев». [1] Славян при этом относили, за редкими исключениями, [2] к третьей категории, но их описание зачастую лишено этнокультурных особенностей.
Сравнительно с позднеантичными авторами, в позиции писателей-христиан, помимо традиционных противоречий с варварами, отразилось еще одно, оказавшееся наиболее непримиримым, так как оно было вероисповедным, идеологическим. Вопреки духу христианского учения, отзывы византийских деятелей, идеологов и хронистов о варварах-язычниках проникнуты чувством презрения к ним.
Следует также, как кажется, методологически разграничить свидетельства, специально посвященные славянам, и известия нейтрально-фактологические, лишенные обобщений и фиксирующие лишь ход событий, в которых славяне принимали участие. Специально посвященные славянам сообщения в византийских памятниках обычно ярко тенденциозны — как сознательно, так и неосознанно. Даже наиболее объективные авторы (например, Приск Панийский, Прокопий Кесарийский, Агафий Миринейский) [3] невольно исходят из критериев, соответствовавших имперским общественно-экономическим реалиям, идейно-политическим и нравственно-культурным стандартам Византии. К таким реалиям, в частности, принадлежали: высокий уровень агротехники и ремесла, развитые формы городской жизни, налаженный, основанный на монетной системе товарообмен, охватывавшая все стороны жизни общества организация государственного управления, базировавшееся на писаном законе судопроизводство, воинская стратегия и тактика как отрасль науки, господство христианского миропонимания и отвечавших ему норм морали и быта, организованная церковь, широко распространенная грамотность, богатая литература, утонченное искусство и т. д. и т. п.
1. R. Е. Muller. Geschichte der Antiken Ethnographie und ethnologischen Theoriebildung (Wiesbaden, 1972), S. 121.
2. О славянах как о «кочевниках», см.: Г. Τσάρας. Τὸ νόημα τοῦ 'γραικώσας' στὰ τακτικὰ Λέοντος Στ’ τοῦ Σοφοῦ. BYZANTINA, I, (1963), σ. 146-151; cf.: G. Cankova-Petkova. Gesellschaftsordung und Kriegskunst der slawischen Stamme der Balkanhalbinsel (6.-8. Jh.) nach den byzantinischen Quellen, Helikon, II, № I (1962), 266 f. См. также: Л. А. Гиндин. Из комментария к свидетельствам Прокопия Кесарийского о славянах. Структура текста — 1981. Тезисы симпозиума (Москва, 1981), с. 133-135.
3. З. В. Удальцова. Идейно-политическая борьба в ранней Византии (по данным историков IV-VII вв.) (Москва, 1974), с. 118 сл., 189, 223.
593
Держава ромеев, по заявлению Феофилакта Симокатты, не знает себе подобных: у нее и сила, и поддержка других народов, и подлинное благочестие — поэтому никто не может столь упорно сражаться за свободу и отечество, как ромеи. [1] Они не страшатся, пишет Агафий Миринейский, численного превосходства варваров, потому что владеют непревзойденным воинским искусством. [2]
Ничем хотя бы отдаленно сходным варварское общество, вступившее в контакт с византийским, еще не обладало. Естественно поэтому, при вольном или невольном соотнесении общественно-культурных форм жизни древних славян с перечисленными выше имперскими институтами, византийские авторы характеризовали варварский мир преимущественно с помощью негативных определений.
Позволю себе в связи со сказанным одно краткое замечание, которое, при учете аспекта темы доклада, не является, строго говоря, необходимым. Приводя ниже в целях аргументации взятые из источников отрицательные и, разумеется, далеко не совпадавшие с действительностью стереотипы, созданные насчет друг друга враждовавшими сторонами, т. е. ромеями и варварами, я ни в коей мере не намеревался преуменьшать историческую роль Византийской империи и значение ее блестящей цивилизации, благотворное воздействие которой испытали славянские культуры, как не стремился я и к тому, чтобы преувеличить уровень общественного и культурного развития славян в рассматриваемую эпоху. Итак, варвары, по представлениям византийцев, «звероподобны», независимо от того, оседлым или кочевым является их быт; они невежественны и наивны, не имеют сношений с другими народами; грязны и неопрятны, очень бедны и часто голодают, особенно во время зимы; «варвары» крайне жестоки и необычно алчны, готовы на любое преступление ради денег и даров и дружбу свою не дарят, а продают; они завязывают войны без причины и завершают их, не заключая договора, а вступив в соглашение, не держат слова; в большинстве своем они не ведают воинского строя и дисциплины и не умеют брать крепостей; у них царят анархия и раздоры — они не почитают своих вождей, изменяют им и даже убивают их; при всем при том «варвары» отличаются неоправданным высокомерием и заносчивостью; они склонны также к пьянству и т. п. [3]
Особо пристрастны описания славян, исполненные чувства патриотизма и составленные в период тяжелой борьбы империи со славянами, которые вместе с аварами в конце VI-начале VII в. становились
1. Цитирую по: Извори за българската история, т. III. Серия: Гръцки извори за българската история (далее — ГИБИ), т. II (София, 1958), с. 295-296.
2. ГИБИ, т. II, с. 193.
3. Там же, с. 149, 155, 163 (Прокопий); 180, 203 (Агафий); 234, 239 (Менандр); 273-275, 280 (Маврикий); 309, 325, 327 (Феофилакт Симокатта); 249, 250, 254, 258 (Феофан); Христоматия по история на България, т. I. Състав. П. Петров и В. Гюзелев (София, 1978), 31 (Себеос); Византиски извори за историју народа Југославије, I (Београд, 1955), 5 (Псевдо-Кесарий).
594
ее главным врагом на Балканском полуострове. [1] Даже встречающиеся порой положительные характеристики отдельных сторон общественного строя и морального кодекса варваров служили функционально не целям объективного отображения действительности, а задачам обличения оппозиционно настроенным автором (как это уже бывало в трудах античных писателей) недостатков самого современного ему византийского общества.
Уместно напомнить в связи с этим восторженные отзывы Прокопия Кесарийского о гостеприимстве славян и верности славянских жен, и воинских доблестях и благородном бескорыстии анта Хилбуда и других варваров, оказавшихся на службе императора. [2]
Учитывая тенденциозность свидетельств обоего рода, нередко более ценными представляются непритязательные, приводимые из чисто практических (например, военных) соображений известия и случайно оброненные сообщения, вполне достоверно повествующие о поведении славян в различных ситуациях (достаточно сослаться здесь на «Стратегикон» Маврикия). При недостатке прямых свидетельств анализ поведения «варваров» как реакции на предпринимаемые в отношении их меры со стороны империи может служить важным дополнительным резервом данных о соотношении традиционного и нового в их позиции и, по-видимому, о самих политических представлениях.
Детальный разбор византийских известий о славянах с изложенной выше точки зрения, конечно, невозможен в кратком докладе. Позволю себе поэтому подробнее остановиться лишь на одном сюжете, рассмотрение которого, надеюсь, способно дать некоторое представление об идейно-политической позиции славян по отношению к Византийской империи.
Как известно, византийцы в целом весьма последовательно, по крайней мере до XIII в., называли себя «ромеями» (римлянами), а свою империю — «Романией», т. е. Римской державой, вкладывая в эти понятия глубокий идейный и политический смысл. Романия воплощала собою «царство Божие» на земле, ее глава мыслился как неоспоримый суверен христианской ойкумены, а его подданные — как избранный народ, которому предопределено свыше управлять другими народами.
1. В. В. Кучма. «Славяне как вероятный противник Византийской империи по данным двух военных трактатов». Хозяйство и общество на Балканах в средние века (Калинин, 1979), с. 4-15; Он же. Античные традиции в развитии политической мысли в ранней Византии (по данным трактатов IV-VII вв.). Автореферат на соискание ученой степени доктора исторических наук (Москва, 1981), с. 27.
2. ГИБИ, т. II, с. 123-124; Procopii Caesariensis Opera omnia, rec. J. Haury, 2 (Lipsiae, 1963), p. 353.17-20; Ibid., I, p. 436.29-31. См.: З. В. Удальцова. «Прокопий Кесарийский и его “История войн с готами”». Вступительная статья к кн.: Прокопий из Кесарии. Война с готами (Москва, 1953), с. 39-40; Она же. Идейно-политическая борьба..., с. 119, 229.
595
При всех нюансах, которые эта доктрина испытывала с течением времени, [1] неизменной оставалась остро болезненная реакция византийцев на малейшие попытки усомниться в их праве называться «римлянами». Именно на этой почве неоднократно возникали дипломатические и политические осложнения в отношениях между константинопольским двором, с одной стороны, и папством и Каролингской (затем — Германской) империей, с другой. Нет сомнений в том, что, именуя византийского императора «императором греков», империю — «греческой», а ее подданных — «греками», политические деятели Запада стремились сознательно подчеркнуть отсутствие у «василевса греков» прав на титул «римского», на римский престиж и на римское наследство. Особенно убедительно это явствует из рассказа кремонского епископа Лиутпранда, бывшего послом Оттона I в 968 г. в Константинополе и ведшего там острые споры по этому вопросу с государственными деятелями империи и с самим императором Никифором II Фокой. [2]
Конечно, в употреблении указанной этнополитической терминологии не было абсолютного и общего единообразия. Как не столь давно снова показал Г. Царас, понятия «эллин», «грек» и «ромей» находились в сложном взаимодействии. Их конкретное содержание менялось с ходом времени в зависимости от реальных обстоятельств. [3] И тем не менее крайне важно, что пейоративный, уничижительный оттенок термина «греки» прослеживается в латиноязычной литературе непрерывно почти со II в. до н. э. вплоть до интересующего нас периода, хотя одновременно в той же литературе понятия «греки» и «Греция» использовались также и в нейтральном смысле — как указание (соответственно) на этническую принадлежность народа и на место (страну) его обитания. [4]
Исидор Севильский (рубеж VI-VII вв.) считал господствующей отрицательной чертой греков хитрость (fallatia). [5] Папа Иоанн VIII, обвиняя греков в еретичестве и схизме, писал об их лукавстве (falsitas). [6]
1. T. С. Loungis. «L’historiographie de l’époque macédonienne et la domination byzantine sur les peuples du Sud-Est européen d’après les traités de paix du IXe siècle», Balkan Studies, 21 (I) (1980), p. 69-86. Cf.: V. Tăpkova-Zaimova. «Les idees de Rome er de la seconde Rome chez les Bulgares». Atti del I seminario internazionale di storici «Da Roma alla Terza Roma». Studi — 1 (21 aprili 1981), p. 388.
2. Die Werke Liutprands von Cremona, hrsg. v. J. Becker (Hannover und Leipzig, 1915), p. 177-179, 202-203; B. Στ. Καραγεώργιου, Λιουτπράνδος ὁ ἐπίσκοπος τῆς Κρεμώνης ὡς ἱστορικὸς καὶ διπλωμάτης. (Ἀθηναι, 1978), σ. 195-241, 253, 257-258.
3. Γ. Τσάρας, «Τὸ νόημα...», σ. 138-150.
4. См., например: Извори за българската история, т. II. Серия: Латински извори за българската история (далее ЛИБИ), т. I (София, 1958), с. 208, 210 (Павел Орозий); с. 217-218 (Евсевий Иероним); с. 301 (Эннодий); с. 304 (Кассиодор); с. 329 (Иордан); с. 410 (Павел Диакон); ЛИБИ, т. II (София, 1960), с. 31 (Эйнхард) и т. д.
5. ЛИБИ, т. II, с. 384. 6. Там же, с. 147-148.
596
Анастасий Библиотекарь называл греков исполненными «лукавства, или точнее, коварства» (astutia, quin potius dolositas). [1] Особенно выразительный и длинный список гневно оскорбительных эпитетов по отношению к государственным деятелям империи и самой столице — Константинополю как олицетворению имперской политики содержится в сочинении Лиутпранда. [2]
Г. Царас на ряде примеров показал, что сами подданные империи употребляли термин «греки», когда хотели указать на свою этническую и конфессиональную принадлежность; когда же они имели в виду подданство, государственное устройство империи, порядки при императорском дворе, то использовали понятие «римляне». [3] Действительно, и Приск в V в., [4] и Константин Багрянородный в X, [5] и Феофилакт Болгарский в XI столетии [6] употребляли термин «греки» в узкоэтническом смысле. И тем не менее нельзя не признать, что такое использование понятия «греки» самими византийскими авторами в V-XI вв. — крайне редкое явление. Несомненно, византийские писатели сознательно избегали этого именно потому, что им был прекрасно известен тот отрицательный оттенок и та политическая доктрина, с которыми на Западе сочеталось понятие «греки». По словам Прокопия Кесарийского, в устах «ромейских» (т. е. истинно римских) воинов это слово было синонимом слабых, не способных к ратному труду людей. [7]
Д. Моравчик считал доказанным, что понятие «греки» применительно к византийцам вошло во все европейские языки (в том числе в славянские) через посредничество римлян [8] и — добавили бы мы — романизированных жителей пограничных римских провинций. Следовательно, представлялось бы естественным, что, усваивая от римлян термин «греки», варвары одновременно переняли не только его узкоэтническое значение, но и тот созданный римлянами отрицательный стереотип греков, о котором шла речь выше. Даже последующее тесное и длительное общение славян и других варваров с «империей ромеев» (римлян) не привело здесь к корректировкам, угодным византийцам.
В нейтральном смысле (греки — христианские жители империи) это понятие употребляется в отмеченных признаками славянского языкового влияния
1. ЛИБИ, т. II, с. 199, 203.
2. Die Werke Liutprands..., р. 177-178.
3. Г. Τσάρας, «Τὸ νόημα...», p. 147-148.
4. Priscus Panitas. Fragmenta historicorum Graecorum, t. IV (Paris, 1951), fr. 8.
5. Constantine Porphirogenitus. De administrando imperio, ed. Gy. Moravcsik, R. J. H. Jenkins (Budapest, 1949), 228.6.
6. Теофилакт. Климент Охридски. Превод от гръцкия оригинал, увод и бележки от Ал. Милев (София, 1955), с. 60, 78.
7. Procop. Caesar. Opera omnia, 2, p. 612.19; Procopii Caesariensis Historia arcana, ed H. Mihàescu (Bucureşti, 1972), p. 186.7. См. об этом: В. Бешевлиев. Първо-български надписи (София, 1979), р. 117.
8. Gy. Moravcsik. Einfürung in die Byzantinologie (Budapest, 1976), p. 56. См. также: Г. Г. Литаврин. «Некоторые особенности этнонимов в византийских источниках». Вопросы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев (Москва, 1976), с. 203 сл.
597
протоболгарских надписях VIII-IX вв., [1] а также в договорах X в. языческой Руси с империей и в русских летописях. [2] Однако вполне различимы в источниках и следы усвоения славянами и другими варварами также уничижительного значения термина «греки». По свидетельству Менандра и Феофилакта Симокатты, [3] авары обвиняли византийцев в том, что они нечестны в деле соблюдения достигнутых соглашений и мирных договоров (говорят на десяти языках, а «пользуются одним обманом»; с помощью даров губят народы; ведя незаконные войны, обучили и других лживым союзам). [4] Согласно рассказу Льва Диакона, в своем послании к Иоанну I Цимисхию русский князь Святослав заявлял, что русские — «не какие-нибудь ремесленники, живущие трудом своих рук, а благородные люди, с оружием в руках побеждающие врагов», [5] явно отказывая, таким образом, византийцам в признании их отважными воинами. «Суть бо Греци лстиви и до сего дни», — сказано в русской летописи под 970 г. [6]
Иначе говоря, и здесь отчетливо заметно усвоение варварами двух главных признаков созданного римлянами отрицательного стереотипа: грекам будто бы присущи коварство (неискренность) и малодушие в ратном деле (они — ἄνανδροι).
Примечательно, что влияние этого стереотипа оказалось весьма устойчивым и продолжительным: посетивший Константинополь в 1171 г. Вениамин Тудельский писал, что греки нанимают воинов из разных народов якобы потому, что у них самих «нет силы военного сопротивления». [7] Мало того, даже некоторые византийские писатели, отмечая недостатки «ромейского» общества, говорят о них иногда в полном согласии с рассматриваемой обобщенной характеристикой греков римлянами. Так, сама византийская принцесса Анна Комнин пишет, что Никифор Катакалон сражался столь искусно и мужественно, что, глядя, на него, можно было принять этого воина не за ромея, а за уроженца Нормандии. [8]
1. В. Бешевлиев. Първо-български надписи, с. 93, 115, 127, 201. Случаи употребления в надписях термина «ромеи» (там же, с. 164, 171) Вешевлиев убедительно объясняет тем, что он внесен в текст византийской стороной (эти надписи представляют собой тексты договоров).
2. Е. Ч. Скржинская указывает также на «Толковую Палею», где сказано «руми, иже зовутся греци» (Иордан. О происхождении и деяниях гетов. Вступительная статья, перевод, комментарий Е. Ч. Скржинской (Москва, 1960), с. 211).
3. ГИБИ, т. II, с. 228, 254 (Менандр); с. 322 (Феофилакт Симокатта).
4. К. Лехнер указывает на раздражавшую варваров неискренность византийской дипломатии (К. Lechner. «Byzanz und die Barbaren». Saeculum, 6, № 3 (1955), p. 299-300.
5. Leonis Diaconi Historiae libri decem (Bonnae, 1828), p. 107.1-3.
6. Повесть временных лет, I, изд. Д. С. Лихачев (Москва Ленинград, 1950), с. 50.
7. Сборник документов по социально-экономической истории Византии (Москва, 1951), с. 214.
8. Anne Comnène. Alexiade, t. II. Texte établi et traduit par R. Leib (Paris, 1967), p. 197.20-23.
598
По словам Никиты Хониата, Мануил I Комнин хорошо знал, что его воины-соотечественники являются «глиняными горшками» по сравнению с западными наемниками — «металлическими котлами». [1] Этот же автор с горечью пишет о вероломстве имперской дипломатии. [2]
Обозначение Византии «Романией», василевса — «императором ромеев», а его подданных — «ромеями» составляло неотъемлемый атрибут не только официальной политической, но и религиозной, идеологической доктрины восточнохристианской церкви. Тем не менее славяне (болгары, сербы, русские), даже приняв от самой «Романии» христианство, упорно продолжали употреблять термины «греки», «Греческое царство», «греческий цесарь».
В титуле «римского» отказано византийскому «цесарю» и в житиях Константина (Кирилла) и Мефодия и в сказании «О письменах» Черноризца Храбра. Нельзя не придавать этому обстоятельству серьезного значения. Жития были созданы ближайшими учениками первоучителей славянства — византийских миссионеров. Солунские братья находились в тесном общении с учеными представителями и крупными политическими и церковными деятелями и Византии и латинского Запада (с патриархом Фотием, императором Михаилом III, папами Адрианом II и Иоанном VIII). Кирилл и Мефодий, а также их ученики были прекрасно осведомлены о позиции и Константинополя, и названных наместников «апостольского престола» по вопросу об официальной титулатуре византийского императора, снова дебатировавшемуся в условиях крайнего обострения отношений между империей и папством в связи с проблемой церковной супрематии над новообращенной Болгарией.
Представляется поэтому не случайным последовательное обозначение в упомянутых трех древнейших славянских памятниках подданных империи «греками». [3] Пейоративный оттенок при этом отсутствует, но официальные византийские титулы не приводятся, несомненно, сознательно.
Автор жития Константина (Кирилла) Философа трижды употребил понятие «римляне» и каждый раз — в новом значении: как жители Рима, [4] как представители властей империи, которым все ее подданные уплачивают дань, [5] и, наконец, как язычники дохристианской Римской империи. [6] Указывая на противоречивость представлений автора жития о содержании столь важного термина, Б. Н. Флоря усматривает в обозначении «римлянами» представителей имперских властей
1. Nicetae Choniatae Historia, rec. I. A van Dieten (Berlin, 1975), p. 199.45-48.
2. Ibid., p. 528-529.
3. Сказание о начале славянской письменности. Вступительная статья, перевод и комментарий Б. Н. Флори (Москва, 1981), с. 85, 88, 92, 96-97, 100-104.
4. Там же, с. 91, 92. 5. Там же, с. 76. 6. Там же, с. 81, 82.
599
«пример влияния византийской политической мысли на кирилло-мефодиевский кружок». [1] Безусловно, такое влияние было бы вполне естественным: наставниками участников кружка являлись византийские церковные и политические деятели. Но особенно важен, на мой взгляд, тот факт, что это влияние проявилось в данном случае весьма слабо. Представители власти империи названы «римлянами» лишь в рассказе о софистическом приеме Константина Философа в споре с мусульманскими мудрецами: [2] автор жития только намекает на официальный титул византийского императора, чтобы показать, как Философ нашел довод для опровержения претензий измаильтян на получение дани от византийцев под тем предлогом, что сам Христос в Палестине платил дань властям. Эти претензии, согласно доводу Константина, неосновательны, так как там тогда была власть Рима, и Христос давал дань, как и подданные империи теперь, своим властям — «римлянам», а не измаильтянам.
Яснее позиция автора — представителя кирилло-мефодиевского кружка — относительно содержания термина «римский» выражена ниже, при упоминании о «Римском царстве». Автор обосновывает правомерность обозначения восточноримского (византийского) царства, начиная с Константина Великого, как «христианского», а не «римского». Константин Философ будто бы говорил, что «Римское царство» «не владычествует больше, ибо минуло, как и иные (царства)..., ибо наше царство не римское, а Христово... Ведь римляне идолам поклонялись, эти же — один из одного, другие из иного народа и племени царствуют во имя Христа». Термин «римское» Константин отвергает, таким образом, не только как не отражающий существа дела, но и как способный повести к опасным заблуждениям. Относясь к понятию «греки» нейтрально (как к обозначению подданных империи вообще), в отношении термина «римляне» автор жития решительно отмежевывается от господствовавшей в Византии того времени официальной традиции. И эта позиция, по всей вероятности, отражала взгляды на данную проблему правящих (и вообще — образованных) кругов славянских стран той эпохи (Великой Моравии, Блатненского княжества, Болгарии). [3]
Несколько иной была позиция автора жития Климента, написанного, как полагают, вскоре после его смерти в 916 г. его ближайшим учеником и дополненного и переработанного (в греческом варианте) на рубеже XI-XII вв. архиепископом Болгарии Феофилактом Ифестом. Термины «греки», «греческий» здесь также используются нейтрально — как указание на этническое происхождение («греческий язык») и на подданство («страна греков»). [4]
1. Там же, с. 113, 120. 2. Там же, с. 81-82.
3. Принятие Симеоном титула «василевса болгар и ромеев» не противоречит этому допущению (см.: ГИБИ, т. IV (София, 1961), с. 248, 299), так как свидетельствовало не о какой-либо уступке империи, а напротив — о претензиях на ее трон со всеми официальными атрибутами имперского престижа.
4. Теофилакт. Климент..., с. 60.6, 78.13.
600
Но понятие «римляне» употреблено в отношении и жителей Рима, [1] и подданных империи. Это последнее значение рассматриваемому термину придал не славянский книжник — автор первоначального текста жития, а как я полагаю, Феофилакт Болгарский, поскольку этот термин оказался в контексте связанным с титулом Михаила III, «василевса ромеев». [2]
Так или иначе, но представляется вероятным, что варвары (и в том числе славяне) как в догосударственный и дохристианский, так и в государственный и христианский периоды своей истории не были безразличны к той смысловой нагрузке, которую имели официальные византийские титулы, следуя здесь в целом, вопреки усилиям Византии, не «ромейской», а западной, латинской традиции.
В связи со сказанным выше заслуживают, может быть, большего внимания свидетельства о настойчивых притязаниях вождей и правителей соседних с империей народов на владение ее землями, городами и даже самим Константинополем. [3] Отказ от признания за империей права именоваться «римской» означал бы в таких условиях попытку обосновать собственные права на «римское наследие», оказавшееся в руках «греков».
Согласно Пасхальной хронике, аварский каган мечтал в 626 г. обосноваться в Константинополе, предложив его жителям покинуть город. [4] По свидетельству арабского автора X в. ал-Табари, царь болгар (он называет их «славянами»), осадив столицу «Рума», [5] заявил императору (имеется в виду, по-видимому, встреча Симеона с Романом Лакапином в сентябре 923 г.): «Эта страна является царством моего отца, и я не уйду, пока один из нас двух не победит один другого». [6]
Особый интерес, однако, вызывает известное сообщение Льва Диакона, вложившего в уста Святослава речь, обращенную к Иоанну I Цимисхию, в которой русский князь будто бы говорил, что если византийцы не заплатят ему выкупа за взятые им города и пленных, «то пусть лучше уйдут из Европы, как им не принадлежащей (ὡς μὴ προσηκούσης αὐτοῖς), и переселятся в Азию». [7]
Конечно, подобные речи героев византийских исторических сочинений являются литературным топосом. Доля художественного вымысла здесь несомненна. Но не слишком ли он своеобразен? Может быть, у Льва Диакона, современника событий, были какие-то основания именно в указанном смысле характеризовать позицию князя в отношении «ромеев».
1. Теофилакт. Климент..., с. 40.3.
2. Там же, с. 42.2.
3. ГИБИ, т. III, с. 58 (Георгий Писида), («Чудеса св. Димитрия»); ГИБИ, т. IV, с. 24 (Аноним) и др.
4. Там же, с. 81.
5. В отличие от европейцев, арабы, а затем турки, т. е. мусульмане, свободно использовали в отношении империи ее официальные титулы (руми, Рум), поскольку их политические противоречия с византийцами воплощались не в этих понятиях, столь много говоривших жителям Европы и христианского Востока.
6. Христоматия..., т. I, с. 164.
7. Leo Diac., р. 105.9-16.
601
Вряд ли мы имеем в данном случае дело только с отражением привычных представлений той эпохи о правах победителя, о «законе войны», на который часто ссылались варвары. По моему убеждению, историки, под влиянием византийских источников, традиционно примитивизируют духовный мир варваров и в связи с этим склонны принижать степень осведомленности хотя бы их высшего социального слоя о важнейших политических доктринах эпохи и о крупнейших событиях прошлого.
Позволю себе в данном случае одно предположение относительно древних русов. Нет сомнений в том, что наиболее ранним этапом отношений Руси с византийцами были ее связи с колониями империи в Крыму. Важно, однако, что именно во время Святослава горожане Херсона (Херсонеса) вновь активизировали свои усилия с целью освободиться от власти Константинополя; город упорно сохранял позднеантичные (полисные) традиции самоуправления. [1] Константин Багрянородный предостерегал о возможном в любой момент новом восстании «херсонитов», ни разу при этом не назвав их «ромеями». [2] Осмелимся предположить, что при устойчивости полисных традиций и наличии в городе многочисленных античных мемориальных надписей историческая память херсонитов донесла до X в. знание о том, что город был основан греками — выходцами не из городов собственно Греции (расположенной в Европе), а из Малой Азии, из Ираклии Понтийской. Возможно, херсонитам было известно и то, что подавляющее большинство и других греческих городов Северного и Западного Причерноморья было основано колонистами не с Балканского полуострова, а из Малой Азии. Сохранялась же у херсонитов в X в. повествовавшая о событиях I—II вв. легенда о Гикии — подлинный памятник местного, полисного патриотизма. [3]
Скорее всего, херсониты не только знали эти факты, но, имея в виду их позицию к Константинополю, и берегли память о них. А следовательно (в этом и состоит мое предположение), могли знать об этих фактах и русские, и прочие варвары Северного Причерноморья, находившиеся с херсонитами в постоянном контакте. Враждебность херсонитов к «императору ромеев» и знание о происхождении предков жителей множества причерноморских городов, основанных выходцами из Азии, а не из Европы, и могли найти своеобразное отражение в приведенной выше фразе, которая кажется столь неожиданной в устах Святослава.
Итак, я счел возможным в данном докладе высказать в порядке дискуссии гипотезу, согласно которой в ходе длительной конфронтации славян с Византией их социальная верхушка, в противовес имперской теории,
1. См. об этом: И. В. Соколова. «Администрация Херсона в IX-XI вв. по данным сфрагистики». Античная древность и средние века, 10 (Свердловск, 1973), с. 207-211; Она же. Монеты и печати византийского Херсона (Ленинград, 1983), с. 112-16.
2. De adm. imp., р. 286. 3. Ibid., р. 259-284.
602
объявлявшей «римлян» обладателями «дарованного свыше права наставлять неразумные народы», [1] выработала собственную идейно-политическую позицию. Ее возникновение было вызвано острой потребностью в ней предводителей варваров, завязывавших дипломатические переговоры с ее властями и вступавших в контакты с местным балканским населением.
Суть этой позиции была в наиболее общих чертах сходной с позицией политических деятелей Запада и заключалась, по-видимому, в непризнании прав византийцев на обладание римским престижем и римским наследством. Мотивы этой позиции у западных деятелей и у варваров существенно различались, но были обусловлены, вероятно, одинаковыми причинами: продолжительным противоборством с Византийской империей. Варварам, таким образом, также были присущи определенные политические идеи, поскольку варварство — это эпоха не полнот отсутствия каких бы то ни было феноменов культуры, а непосредственно предшествовавшая образованию государства стадия общественного развития, которой не избежали далекие предки всех европейских (и не только европейских) народов.
1. ГИБИ, т. II, р. 226 (Менандр).