История Югославии. Сборник
С. Шумов, А. Андреев

 

3. ИСТОРИЯ СЕРБИИ

 

А.Л. ПОГОДИН

 

  1. Общий очерк современных Сербии и Болгарии. Славянское племя на Балканском полуострове до образования государств. — Географические условия, в которых развилась сербская и болгарская история
  2. История Сербии до образования сербского царства Немани
  3. История Сербии от Стефана Немани до Стефана Душана
  4. Сербия от Стефана Душана до потери самостоятельности
  5. Сербия под турецким игом (до 1804 года)
  6. История Сербии с 1795 года до последнего времени

 

 

ГЛАВА I

 

Общий очерк современных Сербии и Болгарии. Славянское племя на Балканском полуострове до образования государств. — Географические условия, в которых развилась сербская и болгарская история

 

 

Балканский полуостров населен в настоящее время турками и другими тюркскими племенами, греками, албанцами, нескольким мелкими племенными группами румынского происхождения и, наконец, славянами. Эти последние занимают княжество Черногорское и королевства Сербское и Болгарское; в состав последнего входит и Восточная Румелия, представлявшая юридически до недавнего времени лишь турецкое генерал-губернаторство; славяне также составляют население или часть населения в некоторых провинциях Австро-Венгрии и Оттоманской империи, лежащих на Балканском полуострове. Именно, население Боснии и Герцеговины, двух провинций, оккупированных в силу Берлинского конгресса Австро-Венгрией, но в сентябре 1908 года манифестом императора Франца-Иосифа присоединенных окончательно к этой империи, состоит из сербов, которые занимают и так называемую Старую Сербию, одну из провинций Оттоманской империи. К юго-востоку отсюда тянется по направлению к Эгейскому морю Македония, которая сыграла такую видную роль в Восточном вопросе; жители ее признаются болгарами за болгар, а сербами за сербов; сами себя они признают в большинстве случаев за болгар, с которыми поддерживают ближайшие культурные и политические отношения. По переписи, произведенной 31 декабря 1905 года, население Сербского королевства равняется 2 688 747 человек, причем мужчин на 80 тысяч больше, чем женщин; в городах, которые очень невелики, живет всего 408 тысяч человек; остальное население раскинуто по деревням, где ведет местами еще весьма патриархальный родовой образ жизни, хотя число задруг в общем невелико. По данным того же статистического сборника, из которого мною взяты вышеприведенные цифры, во всей Сербии к 1900 году уцелело не более 176 задруг, насчитывающих более 30 членов, и 366 таких задруг, в которые

 

 

205

 

входило от 26 до 30 задругарей. При этом, однако, характерно, что число таких крупных задруг не только не уменьшилось за последнее десятилетие, а, наоборот, возросло: народ все же относится несочувственно в распадению задружного быта, сохраняет привязанность к самой форме такого быта и охотно заводит новые задруги, но уже на экономической основе, в форме коопераций и товариществ. В истории сербского народа задруга сыграла очень видную роль, почему и необходимо будет в дальнейшем изложении не раз еще возвращаться к ней. В национальном отношении Сербское королевство обладает весьма чистым населением: 92 процента всех жителей королевства признают своим родным языком сербский, около 4 процентов — румынский. Остальные национальности представлены в десятых долях процента. Статистика религий дает еще более однообразную картину: 98,70% исповедует православие, тогда как число турок-мусульман выражается в процентном отношении всего 0,12. Таким образом, современная Сербия не знает ни национального, ни религиозного вопросов, и от турецкого элемента, довольно многочисленного в Сербии до ее освобождения, теперь не осталось почти никакого следа, за исключением массы турецких слов в современном сербском языке, коекаких обычаев и влияния на образование антропологического типа населения. При этом, по свидетельству известного сербского географа Цвијича, западная Сербия, вместе с Боснией, Герцеговиной и Черногорией, представляет наиболее чистую этнографическую область, которая давно уже пережила период ассимиляции славянских пришельцев с туземными племенами фракийцев и никогда не видела в своих границах значительных поселений турок, греков или румын. Восточная часть Сербии была более подвержена турецкому племенному влиянию.

 

По роду занятий население современного Сербского королевства представляет картину весьма малой дифференциации: земледелием и скотоводством занято свыше 84 процентов жителей, фабричная же промышленность находится в зародыше, интеллигенции мало, и почти вся она состоит на государственной службе, причем в силу парламентарного строя, связанного с обычаем менять вместе с кабинетом министров и весь состав бюрократии, в зависимости от принадлежности его к той или другой партии, весьма много лиц находится в отставке, получает сравнительно большие пенсии и этим сильно отягощает народный бюджет. Многое в современном положении Сербии находится в состоянии переходном или едва намечено. Европейские вкусы небольшой группы лиц и полная первобытная патриархальность народных масс, сильное тяготение интеллигенции на запад и глубоко укоренившаяся в массах привязанность к России: таковы те контрасты, которые поражают в современной жизни сербов. Чтобы понять их, необходимо знать историю королевства. В настоящем очерке нет возможности подробно останавливаться на истории тех

 

 

206

 

сербов, которые поселились в Боснии и Герцеговине, в Черногории и в Австрии. Приходится ограничиться лишь указаниями на древнее распространение сербского племени на Балканском полуострове, рассмотреть древние судьбы западного сербства и затем остановиться на истории той части его, которая заселила нынешнее сербское королевство. В этих пределах более или менее развернулась государственная история сербского народа отдаленных времен, как и в эпоху наибольшего процветания самостоятельного сербского государства.

 

Что касается другого из славянских королевств Балканского полуострова, Болгарии, то и здесь мы наблюдаем то же смешение культуры с патриархальностью, ту же неустановленность культурных отношений. По размерам своим, как и по числу жителей, Болгария представляет государство более значительное, чем Сербия. Официальная статистика, основанная на переписи населения 31 декабря 1900 года, определяет число жителей Болгарии в 3 774 283 человека, причем число турок невелико (531 240). За турками следуют другие этнические элементы: цыгане, составляющие 2,39% всего населения Болгарского царства, румыны, греки и евреи, причем Болгары представляют 77,3% всего населения царства, турки 14,19%, цыгане, как указано, 2,39%, а остальные народности значительно меньше. И здесь, таким образом, национальное и религиозное единство нарушается в незначительной степени. Многочленные семьи, хозяйства, домакинства, как их называют болгары, еще до сих пор встречаются довольно часто; по данным 1900 года, таких хозяйств, в которых жило 10 и более членов вместе, во всей Болгарии было около 50 тысяч. Здесь эти домакинства возрастают в числе, и в то время, как в 1892 году они составляли 7,33 процента всех семей, через восемь лет процентное отношение возросло до 7,44, или в прямых цифрах: в 1887 году таких многочленных семей было 42 244, в 1892 году 42 491, а в 1900 году 49 498. Значит, в массе народа тяготение к задружной форме хозяйства не только еще существует, но цифровые данные указывают как бы на прибыль таких задруг. Подобно Сербии, и Болгария остается еще земледельческим государством, в котором рабочий класс совершенно теряется среди земледельческого. Однако, в области промышленности Болгария значительно перегнала свою соседку. Кожевенное, мыловаренное производства, обработка шерсти, пивоварение достигают здесь уже известного развития, главным образом, благодаря усиленному содействию правительства, стремящегося ввести Болгарию возможно скорее в круг промышленных государств. Это стремление приобщить болгарский народ к семье европейских культурных народов составляет одну из характерных особенностей как правительства, так и интеллигентных классов Болгарии. Болгары во многом отличаются от своих соседей, сербов, и обладают несомненным государственным чутьем, которое проходит красной

 

 

207

 

нитью через всю их историю. Как сербы в силу географических условий, о которых речь будет ниже, тянули на запад, к Австрии и Италии, так болгары тяготеют на северо-восток, к России. Таким образом, в истории двух соседних балканских государств наблюдается с древнейших пор антагонизм, который не прекращается и до наших дней. Этот антагонизм сводился к соперничеству из-за первенства на Балканском полуострове, приводил и в XI, и в XIX веках к войнам, а теперь выражается всего ярче в борьбе из-за Македонии, которую каждый из этих народов считает своим историческим достоянием.

 

Что касается положения славян в провинциях Австрии и Турции, то оно повсюду очень тяжело; Старая Сербия скоро лишь по названию будет Сербией, славянское население ее вырезано или вытеснено албанцами и турками; в Македонии до недавнего времени, до эпохи освободительного движения в Турции, участь славян была крайне трудна и тяжка; сербская и болгарская пропаганды изнуряли их в высшей степени: поля тех, кто склонялся на сторону сербской пропаганды, истреблялись болгарскими четами, и наоборот. Наконец, турки довершали остальное. Нечего и говорить, что при таком положении вещей ни об экономическом, ни о политическом подъеме населения не может быть и речи. В Боснии и Герцеговине славянство не могло развиваться под бдительным оком австрийской власти, которая очень несочувственно относилась ко всем проблескам национального самосознания среди сербского населения. Численность славян в Македонии, Старой Сербии, Боснии и Герцеговине составляла к концу XIX столетия, по вычислениям проф. Нидерле, около 3 миллионов человек. Если присоединить к этому числу около 200 тысяч черногорцев, то приблизительно численность сербского и болгарского населения на Балканском полуострове составит 9 1/2—10 миллионов человек, тогда как турок всего немного более 1 миллиона, а греков, самое большее, до 2 1/2 миллионов, включая сюда и греческое население Константинополя. Таким образом, славяне находятся в громадном численном преобладании над всеми остальными народами Балканского полуострова. Их разобщенность, политическая вражда, принадлежность к различным государствам отнимают, однако, у этого преобладания те культурные и политические преимущества, которые славяне могли бы извлечь из него. Все это последствия тех исторических явлений, которые придают характерную физиономию судьбам двух государств, издавна соперничавших на Балканском полуострове.

 

Если теперь славянское племя занимает почти весь Балканский полуостров, то было время, когда славянские поселения шли еще южнее, захватывали Морею, подходили к Афинам. Это была эпоха славянского наплыва на полуостров, — эпоха, оставившая и доныне свои следы в виде множества славянских слов, проникших в греческий язык, а также в

 

 

208

 

некоторых поверьях и обычаях, наконец, в самом антропологическом типе современных греков. На Балканский полуостров славяне проникли, вероятно, в начале VI века по Р. Хр., но к Дунаю они подошли уже раньше. С 527 года начинаются из года в год вторжения славянских полчищ за Дунай: славяне грабят местность и с большой добычей возвращаются назад. Постепенно, однако, эти вторжения принимают характер переселения: волны нападающих отрядов, заливающие придунайские области, не возвращаются за Дунай: местность не только опустошается и разграбляется, но и занимается постоянными поселениями. Этому захвату содействует тяжелое положение, переживаемое Византийской империей в V и VI веках. Борьба между церковью и государством, непрерывная и упорная борьба этого последнего с варварами, гуннами, германцами, персами, надвигавшимися со всех сторон, наконец, внутренние междоусобия ослабляли оборонительную силу империи. По отношению к балканским провинциям, занятым фракийскими и иллирийскими племенами, этими древнейшими насельниками северной части Балканского полуострова, византийское правительство делало, что могло, Оно старалось облегчить налоговую тяжесть, обеспечить население от вторжения задунайских варваров созданием ряда крепостей, заселять пустые местности, но результаты плохо соответствовали этим усилиям, которые, во всяком случае, не имели систематического характера и часто нарушались переворотами и бурями в столице государства. Так, напр., Приск, ехавший в посольстве, отправленном из Царьграда в лагерь Аттилы, нашел город Наис, теперешний Ниш, совершенно обезлюдившим, и то же самое историки сообщают о многих поселениях во Фракии и Дардании. Между тем, эти области не могли не привлекать варваров: они давали столько простора для их стад, были так щедро наделены природой и к тому же находились в сфере культурного влияния Царьграда, обаяние которого для всего населения Балканского полуострова сохранилось доныне, несмотря на все исторические перемены. Тогда же своей утонченной культурой, своими несметными богатствами, своей исторической славой Византия представляла центр, к которому постоянно устремлялись жадные и восхищенные взоры варваров, готов, персов, аваров, болгар, славян, как позже крестоносцев-рыцарей и турок-османли.

 

Начало VI века было особенно тяжело для Византии. При императоре Анастасии ей пришлось вступить в продолжительную, изнурительную войну с Персией, а с севера на империю нападали варвары; болгары — племя тюркского происхождения, или, как думают финские ученые, первоначально финское племя, потом подвергшееся процессу ассимиляции с тюрками — несколько раз вторгались через Дунай во Фракию, и уже в 499 году нанесли страшное поражение византийцам, которые оставили на поле битвы тысячи трупов. Несколько лет спустя, варвары

 

 

209

 

опять разбили византийское войско: оно было охвачено паническим ужасом и обратилось в бегство. Дух войска совершенно упал; император прибег к решительным мерам: он воздвиг от Мраморного моря к Черному длинную стену, остатки которой сохранились доныне, и поселил на Дунае, близ впадения в него р. Савы, значит, неподалеку от теперешнего Белграда, германское варварское племя герулов, которое было обязано защищать империю с севера. Насколько все эти меры предосторожности оказались бессильными в смысле противодействия стихийному влечению северных варваров на юг, видно из того, что в 517 году они залили своими полчищами чуть не весь Балканский полуостров, разграбили Македонию и Фессалию, подошли к самим Фермопилам, видавшим в своих грозных теснинах уже столько варварских племен. Императору Анастасию пришлось откупаться: он послал тысячу фунтов динариев в распоряжение префекта империи, — но денег этих не хватило. Всех невыкупленных пленников варвары истребили; одних они сожгли со всеми их домочадцами в их собственных жилищах, других убили перед стенами осажденных городов. Потом на время борьба затихает: в продолжение десяти лет империя отдыхает от северных задунайских врагов. Возможно, что за это время там, за Дунаем, происходила какая-то борьба, совершалась перетасовка сил, потому что, когда набеги возобновились, мы видим уже новые племена варваров. Именно, с 527 года на сцену выступают славяне, которые сразу становятся для Византии особенно опасными и упорными врагами. Громкая фраза Карамзина: «Римская империя узнала, что есть славяне, ибо они пришли и разбили ее легионы» выражает действительный исторический факт. Однако, разумеется, славяне не всегда выходили победителями из этих военных стычек: так, напр., в 546 году германские герулы, неожиданно встретившись с толпами славян, разбили их, а пленников отпустили домой. Очевидно, местность была довольно пустынна, если факт появления новых полчищ славян по эту сторону Дуная мог остаться почти незамеченным. И действительно, несколько позже небольшая толпа славян, не превышавшая численностью трех тысяч, без малейшего труда, не встречая никакого сопротивления, по словам современного историка Прокопия, перебралась через Дунай и потом через Марицу и лишь затем столкнулась с византийским войском, которое и разбила. В том же 551 году рассказывают о большой рати славян, которая подошла к Нишу и готовилась идти на юго-восток к самой Солуни. Они оказались в непосредственной близости от Византии, близ Адрианополя; высланное навстречу греческое войско было разбито, и славяне подступили еще ближе к Царьграду, к Длинным стенам. Часть этих полчищ была, наконец, разбита византийским войском, но другая часть преблагополучно возвратилась домой с добычей. Через несколько

 

 

210

 

лет на сцену выступает новый враг, авары, обры русской летописи. Совместно с ними, а иногда и под непосредственным их предводительством славяне продолжают свои вторжения на Балканский полуостров. Под конец VI века не может уже быть и речи о вторжениях. Это хорошо организованные набеги воинственных племен, уже успевших занять новые области и обжиться в них. Заселение славянами северной части Балканского полуострова должно считаться в это время фактом совершившимся. Не подлежит сомнению, что и местности, с севера прилегавшие к Дунаю, были заняты славянами же, которые к концу VI века занимали Паннонию, а на запад проникли до Истрии и до Баварии. К первым годам царствования императора Ираклия относятся слова современного писателя, Исидора Севильского, который утверждает, что в 615 году «славяне отняли у римлян Грецию, а персы Сирию, Египет и многие другие области». Несколько позже мы узнаем об осаде самого Царьграда славянскими и аварскими войсками, в 641 году мы находим славян в Далмации, и к тому же времени относятся свидетельства о первом славянском государстве, царстве купца Само в Моравии. Доисторический период в расселении южно-славянского племени на Балканском полуострове кончился. С этого времени те сведения, которые мы имеем о князьях, походах, быте южных славян, черпаются или из точных свидетельств греческих и латинских историков и документов, или из более или менее достоверных туземных источников, летописей, хроник и т.п. [1]

 

Оглядываясь на первый период в жизни славянства, можно сказать, что на Балканский полуостров пришли уже не дикари: правда, жестокость их приводила в ужас и возмущение византийских историков, но не более мягки были и сами византийцы. Из скудных показаний секретаря Велизария, историка Прокопия, и из рассказов императора Маврикия мы узнаем, что было какое-то различие между собственными славянами и антами, хотя, в чем оно заключалось, нам так и осталось неизвестно, что славяне были очень демократичны, т.е. не имели государственной власти, и что между отдельными племенами их постоянно происходили раздоры, поднимался род на род, как об этом свидетельствует и наш летописец. Формы их быта были совершенно просты; они дрались дротиками, действовали массой, стремясь вызвать в неприятельском войске панику, привыкли, по наблюдению императора Маврикия (582—603), жить и действовать в лесах и болотах, — по-видимому, в лесах и болотах Полесья, откуда они и пришли. Вместе с тем, славяне отличались большой

 

 

1. Подробнее об этом периоде славянской истории см. у Нидерле, Славянские древности (чешс.), Погодина, «Из истории славянских передвижений» (1901), и в других сочинениях, названных в этих книгах.

 

 

211

 

переимчивостью в усвоении высшей культуры: сирийский писатель конца VI в., Иоанн Эфесский, возмущается, что этот «проклятый народ», еще так недавно не знавший иного оружия, кроме щита и дротика, усвоил себе военную технику ромеев, стал драться лучше, чем они, завел много золота, серебра, ценного оружия, табуны лошадей, стенобитные орудия. В 597 году славяне, действительно, осаждают Солунь с помощью машин, а несколько лет спустя уже предпринимают военные походы по открытому морю.

 

Так быстро приспособиться к высшей культуре дикари не могли бы. Многие из походов, которые славяне совершили на Балканский полуостров, имели характер переселения народа; некоторые же из них представляли организованные нападения на византийские города, и рядом со славянами, а может быть и во главе их, мы находим неславянские племена и их государей, подчинивших себе и славян. Прежде всего, это авары, которые сыграли довольно значительную роль в истории не только южных, но и западных и русских славян. Наша летопись сохранила о них злую память под именем обров, которые насиловали и обижали русских женщин, в польском же языке слово обрин превратилось в окончательном результате языковой эволюции в слово olbrzym, означающее гиганта, великана. Такими могущественными, страшными представлялись эти тюрки нашим предкам, и войны с ними, попытки свергнуть аварское иго, то более, то менее удачные, наполняют древнейшую историю южных и венгерских славян в продолжение нескольких веков и приводят в VII веке к основанию первого славянского государства, царства «франкского купца» Само, положение которого не может быть определено точно по тем скудным сведениям, которые о нем сохранились. Во всяком случае, оно лежало вне пределов Сербии и Болгарии, и его история не входит в рамки этого труда. Наряду с аварами все чаще встречается название другого неславянского племени, болгар, которые с берегов Волги перекочевали на берега Дуная, оставив там своих ближайших родичей, чувашей. Обычная точка зрения признает и это племя тюркским, но финские ученые выдвинули ряд веских доказательств в пользу того, что древнейшие чуваши были не тюрками, но финнами [1]. Как бы то ни было, болгары рано и сильно подчинились влиянию кочевых тюркских племен

 

 

1. Ср. из литературы о болгарско-чувашских отношениях Wichmann Irjö, «Die tschuwassischen Lehnwörter in den permischen Sprachen» («Mémoires de la Société finno-ougrienne», XXI), 1903, его же статью о происхождении вотяцкого названия Казани в журнале «Finnisch-ugrische Forschungen», т. I (1901), стр. 104—108, и статью Г. Паасонена в том же журнале, т. VI (1906). Из болгарских ученых обзор мнений о происхождении болгар представил в последнее время Шишманов.
 

 

212

 

и не внесли в культуру покоренных славян каких-нибудь определенных финских элементов. По всей вероятности, однако, южные славяне, заселившие Балканский полуостров, не всегда выступали рядом с тюркскими аварами или болгарами, как элемент пассивный, как простые исполнители ханских повелений. Этот вопрос подробно рассмотрен в книге болгарского ученого, профессора В. Н. Златарского, «Студии по българската история» (1903).

 

Главные источники, которые рассказывают о возникновении первого славянского государства на Балканском полуострове, относятся ко времени гораздо более позднему, именно к началу IX века: это хронограф Феофан и патриарх Никифор. Рассказывают они почти одно и то же, и даже более того: почти в одних и тех же выражениях, хотя это сходство наблюдается не всегда (в подробностях, а особенно в собственных именах много отступлений), так что в науке установилось убеждение, высказанное такими авторитетными писателями, как В. Г. Васильевский и Крумбахер, что оба писателя восходят к одному общему древнейшему источнику. Время этого последнего определяется с известной достоверностью эпохой царя Куврата, т.е. половиной VII века. В эту пору в болгарском народе должны были еще существовать живые воспоминания о недавних переселениях: если и теперь у народов, оставшихся на низкой ступени культурного развития, сохраняется в продолжение веков память об их прошлом, если, напр., киргизы и теперь помнят те условия, на которых они приняли в начале XVIII века русское подданство, то за недолгое время передвижений с Волги и за Днепр у болгар не могло исчезнуть живое воспоминание об их прошлом, и потому первоначальные известия о болгарской истории заслуживают полного внимания и известного доверия. Они подтверждаются любопытной записью, сохранившейся в одном из позднейших хронографов и представляющей список болгарских царей от первобытных времен до 765 года. Имена царей и числа лет их царствований приведены на болгарском, еще неславянском, языке, и объясняются лучше всего чувашским языком. По этим данным, древнейшая история болгар представляется в следующих чертах.

 

В половине VII века по Р. Хр. болгарское племя живет еще на родине своей, в бассейне Азовского и Черного морей, между реками Доном и Кубанью; границы его поселений определяются с известной точностью современным армянским историком, который говорит о турках и болгарах к северу от Черного моря до реки Кубани. Здесь-то и царствовал Куврат, после смерти которого, т.е. около 667 г., объединенное им племя распалось на пять частей, попавших легко в зависимость от хазар, живших к востоку от них. Все это были события и потрясения, волновавшие непрерывную цепь тюркских народов, занимавших всю южную Россию

 

 

213

 

и тянувшихся далеко на запад к Дунаю. Авары, болгары, хазары — вот главные звенья этой цепи в VII веке. Отношения между ними постоянно изменяются: Куврат сверг аварское иго и заключил дружеский союз с византийским императором Ираклием. Но и эти тюркские царства не отличались прочностью: громадная империя Аттилы рассыпалась после его смерти, авары никогда не могли создать что-нибудь прочное, и даже татарские орды разлагались вскоре после своего возникновения от внутренних раздоров и кровавой борьбы претендентов на престол. И здесь, в заднепровской Болгарии, едва умер Куврат, как его царство распалось на пять частей, во главе которых стали его сыновья. Один из них, Аспарух, не мог противиться хазарам и бежал вместе со своим племенем на запад. Перебравшись через Дон, Днепр и Днестр и миновав нынешнюю Бессарабию, орда Аспаруха спустилась к устьям Дуная и остановилась в безопасном месте, образуемом одним из островков дельты, куда не заходили византийские отряды, и где сообщение между берегами производилось с помощью легких лодочек. Это было уже испытанное место в передвижениях народов: здесь побывали и готы, и германские бастарны, и позже их славяне. Но для всех этих племен стоянка в устье Дуная была лишь временной остановкой на пути к Византии, которая манила к себе варваров своей неописанной роскошью и величием. По стопам своих предшественников, варварских народов, тюрков, германцев и славян, намеревалась двинуться и орда Аспаруха, но раньше ей надо было завоевать себе место для поселения, более удобное, чем маленький голый остров в устье Дуная. Каковы бы, впрочем, ни были намерения Аспаруха, связанного с Византией узами родовой дружбы, в самом Царьграде отнеслись весьма недружелюбно к появлению нового варварского племени на северной границе империи, Константин Погонат предпринял поход на болгар, но, против ожидания, поход оказался неудачным: император покинул армию, а без него эта последняя поспешила вернуться домой. Армия бежала, болгары устремились за ней и перебили немало византийских ноинов, бежавших врассыпную. Неожиданная победа окрылила их надеждами и, если прежде намерения Аспаруха ограничивались завоеванием той или другой придунайской области для поселения его племени, то теперь желания его возросли. Вслед за бегущей византийской армией двинулась болгарская орда, которая должна была пробиваться через славянские племена Балканского полуострова. Она дошла до Варны и заняла побережье Дуная, причем центром новых болгарских владений сделался Преслав около Шумена или Шумлы (на запад от Варны). Славяне покорились Аспаруху; вообще до вооруженного столкновения между слаиянами и болгарами дело не дошло. По мнению историка болгар, Иречеки, это объясняется, по всей вероятности, тем, что славяне ненавидели

 

 

214

 

византийское владычество и рады были переменить его на болгарское. Трудно сказать, справедливо ли такое предположение: ведь, владычество византийцев было, в сущности, номинально, и даже в начале IX века некоторые славянские племена, с запада граничившие с болгарским царством, сохраняли свою независимость. К тому же тюркское иго было достаточно знакомо славянам, и они не раз пытались освободиться от него. Не более ли вероятно, что разрозненные славянские племена не были в состоянии противиться натиску маленького, но хорошо организованного народа, который обладал настолько сильным государственным чутьем, что объединил этих славян и, ассимилировавшись с ними, создал крепкое и долговечное государство.

 

На какие-то договорные отношения, существовавшие между победителями-болгарами и покоренными славянами, указывает один из византийских писателей, Феофан. По всей вероятности, договор касался поселения одного из славянских племен на новом месте, в восточных проходах Балканских гор, и возложения на семь остальных славянских «родов», переселенных на запад, обязанности защищать страну от авар. Это указывает уже на известную солидарность победителей с побежденными, на образование организации, в которой эти последние приняли добровольное участие: иначе славяне, поставленные между аварами и болгарами, легко могли перейти на сторону первых. Но одного народа болгары и славяне еще не составляли: современные писатели проводят строгое различие между ними и, напр., Феофан рассказывает, что болгарский князь «повел весь подчиненный ему народ славян и болгар». А позже, в 762 году, в период продолжительных междоусобий между славянским и болгарским населением страны, одно из них опять противопоставляется другому, и византийцы стремятся вступить в сношения со славянами против болгар. Тем не менее, процесс ассимиляции подвигался быстрыми шагами вперед: необходимость держаться вместе против завоевательных стремлений Византии, с одной стороны, и аваров, с другой, заставляла немногочисленную орду болгар уживаться так или иначе со славянством Мизии.

 

К 679 году относится мир Аспаруха с императором Византийским, Константином Погонатом, в силу которого Византия обязалась уплачивать известную ежегодную дань болгарскому князю и таким образом признавала, что болгары по праву владеют занятой ими областью между Дунаем и Балканами. С этого времени начинается история Болгарии, как самостоятельного государства; что же касается сербов, то они долго еще не могли образовать государственного строя. Отдельные племена, на которые разделялся сербский народ, не выработали и впоследствии государственного единства: Босния имела королей, Герцеговина и Черногория

 

 

215

 

своих государей, в самой теперешней Сербии, более объединенной природными условиями, князья-собиратели появились так поздно, как, кажется, нигде в славянском мире. И, когда они приступили к своей собирательной деятельности, их внимание устремилось прежде всего на запад и на северо-запад. До самых последних лет именно в этом направлении шло развитие сербского народа, и в этом до известной степени заключался трагизм его истории.

 

При взгляде на карту Балканского полуострова обнаруживаются географические условия, оказавшие самое решительное влияние на историю славянских племен, занявших полуостров. Горы Сербии принадлежат к альпийской системе, причем их общее направление таково, что все важнейшие реки на территории, занятой сербским племенем, впадают в Дунай или его притоки и текут на север; по р. Саве, широкой и удобной для судоходства, легко добраться до Дуная, а по нему в Вену; к северу течет горная река Дрина, составляющая теперь границу между австрийскими провинциями Боснией-Герцеговиной и Сербским королевством и впадающая в Саву; в Дунай изливаются прекрасная река Морава, побережье которой представляет житницу Сербии, и Тимок, а со всех трех других сторон нынешняя Сербия отделена более или менее высокими горами и от Болгарии, и от Турции; естественный выход ее из этой горной системы на север, или более точно на северо-запад, т.е. к Австрии. Правда, горы эти невысоки и повсюду представляют удобные проходы; часто они превращаются в простые холмы, расходящиеся в разные стороны и раскрывающие обширные почти равнинные пространства. Тем не менее, ими было обусловлено распределение водной сети сербской территории, а отчасти также вызвано отсутствие общей государственной организации у племен, ютившихся среди своих узких долин, гор и холмов и весьма слабо сознававших свое племенное единство. Такой же горный характер носят и другие области, занятые сербским племенем: не говоря уже о Черногории, и Старая Сербия, и Босния, и Герцеговина представляют горные области, в которых трудно было создаться какому-нибудь крупному государству при отсутствии внешних влияний или сознательной, принудительной деятельности князей-покорителей и собирателей. История Сербии показывает, что такие князья появлялись не раз: их деятельность исходила или из Зеты (Черногории), или из Боснии (Кулин и Твртко), но только в юго-западной части Сербии были условия, более благоприятные для образования какой-нибудь крупной государственной единицы, а потом центр государственной жизни был перенесен на Дунай, ближе к Австрии, заменившей своим западным влиянием византийское, когда Царьград пал. Отражалась эта раздробленность сербского племени и на его культуре: влияния, католическое и православное, византийское

 

 

216

 

и римское, сталкивались в одном и том же месте, отражались на одном и том же лице, а значение Сербии, сохраненное ею и доныне, значение пути между Востоком и Западом, между Германией, Францией, Англией и Эгейским морем и Малой Азией, сделало ее большой дорогой, по которой проходили европейские караваны, на которой скрещивались итальянское, немецкое и азиатское культурное влияние. А обаяние Византии и ее гордого орла заставляло сербских государей считаться прежде всего с тем, что говорят и думают в Царьграде. Таким образом, Сербия стояла между Востоком и Западом, а открывала свои границы на северо-запад, она была ареной борьбы самых разнообразных влияний и культуры: это определило неустойчивый, шаткий характер ее истории и заставило ее до самых последних дней страдать от двойственности, легшей в основание ее политического бытия.

 

В более благоприятных условиях находилось болгарское племя, но зато оно жило ближе к туркам и их политическим центрам. Поэтому политический гнет, который болгары переживали в продолжение почти пяти веков, был гораздо тяжелее, чем то, что пришлось вынести более удаленным от Стамбула сербам. Это закалило народный характер болгар, сделало их более выносливыми, развило в них больший реализм, но, вместе с тем, той поэтической жилки, которая бросается в глаза у сербского племени, у болгар гораздо меньше: по сравнению с болгарами, сербы представляют нечто общее с отношением народного характера поляков к национальным особенностям чехов. Таким образом, между сербами и болгарами лежит довольно глубокая пропасть, происходящая и от различия этнических элементов, вошедших в состав того и другого народов, и от долгой политической розни, и, наконец, от различия географических условий. Болгары забалканские, живущие между Дунаем и Балканскими горами, населяют местность, которая открыта к северо-востоку, к Румынии, Добрудже, русской черноморской полосе. Естественный выход отсюда не на запад, к австрийско-германскому миру, а на восток, к Черному морю, к которому вплотную подходит эта часть Болгарии. Постепенно южная часть ее становится все выше и превращается в громадный Балканский хребет, за которым позднее раскидывается роскошная восточно-румелийская равнина, страна роз и великолепных южных фруктов, а на юго-западе простирается холмистая страна; в центре этой последней поднимается высокая снежная гора Витоша, а у подножья ее лежит исконная столица болгарского народа, София. Таким образом, будучи пересечена посередине Балканским хребтом и образуя внутри страны и на западной границе ее несколько горных центров, Болгария все же представляет географические условия, удобные для образования одного народа. Ее естественное тяготение направлено в сторону, противоположную

 

 

217

 

Сербии, т.е. или на северо-восток и восток в придунайской Болгарии, иди на юг, к Эгейскому морю, в Болгарии забалканской; поэтому история болгар сложилась во многих отношениях иначе, чем история сербов. (1амые бытовые условия там и здесь были иные: в Сербии свиноводство и скотоводство составляли главный источник благосостояния жителей, в Болгарии оно было построено преимущественно на земледелии и садоводстве. Этнические субстраты современных сербов и болгар также различны: там жили иллирийцы, здесь фракийцы и геты. Все это создало рамки, в которых развилась у каждого из этих народов своя особая история.

 

 

ГЛАВА II

 

История Сербии до образования сербского царства Немани [1]

 

 

К половине VII века славянская колонизация Балканского полуострова закончилась. Славяне, занявшие северо-западную часть полуострова, делились на ряд племен, управлявшихся жупанами. Их отношения к Византии были самые неопределенные: то они попадали в зависимость от нее, то освобождались и вели распри друг с другом. Под конец этого столетия уже начинается, по-видимому, процесс собирания земель одним племенем, которое носило имя сербов и поселилось между реками Ибаром и Лимом, приблизительно в теперешнем Новобазарском санджаке. Соседние племена были ему близко родственны по языку и культуре, и это должно было содействовать процессу собирания, но оно носило совершенно импульсивный характер и не приводило ни к каким долговечным результатам. Впрочем, в продолжение почти двух веков, VII и VIII, мы почти лишены сведений о том, что происходило здесь, и должны ограничиться предположением, что исконная славянская анархия, которая так поражала Прокопия, секретаря полководца Велизария, не позволяли образоваться на северо-западе Балканского полуострова какому-нибудь более крупному государственному организму, который, несомненно, обратил бы на себя внимание византийских политиков и историков. Лишь в начале IX века завоевания Карла Великого в области Аварского царства, а также по Дунаю заставили их снова заговорить и о славянах. В союзе с франками расширяли свои владения венецианцы, которым удалось получить в 805 году Далмацию, населенную уже в ту пору сербами.

 

 

1. Главные пособия для изучения истории Сербии в IX—X веках: М. С. Дринов, «Южные славяне и Византия в X веке». Москва, 1876. Л. Ковачевич и Л. Новакович, «Историја српскога народа. Свеска друга». 1894 («Српска книжевна задруга», 21). П. Сретькович, «Историја српскога народа». Кн. I, 1885. Кроме того, общие труды Гильфердинга, Станојевича, Вукичевича и др.

 

 

218

 

Сами франки захватили область по реке Саве, а с востока надвигались на сербов болгары, стремясь подчинить себе племена тимочан (по р. Тимоку) и браничевцев. Таким образом, власть на Балканском полуострове принадлежала трем соперникам: Византии, франкам и болгарам. Чье иго было всего тяжелее для сербов, видно из того, что в 819 году князь посавский Паннонии, Людевит, восстал против франков, изверившись в справедливости франкских государей, у которых он напрасно искал защиты от насилий франкских наместников. Эта война была чрезвычайно характерна для междуславянских отношений: в то время, как одни из соседних племен примкнули к Людевиту, другие вошли в сношения с франками, двинувшими большие войска к р. Саве. Это были, по преимуществу, западные племена, более тесно связанные с франкским господством. То, что красной нитью проходит в позднейшей истории Сербии, взаимное предательство князей, омрачило уже и это первое выступление сербов на арену истории. Против Людевита ополчились его близкие родственники, родня его жены. Тем не менее, он продержался три года против соединенных сил франков и соплеменных сербов, а потом был вынужден обратиться в бегство. Бежал этот посавский князь, по словам современного франкского летописца Эйнгарда, к сербам. По всей вероятности, летописец подразумевал под именем сербов население Боснии, которое и приютило беглеца. Но Людевит плохо отблагодарил за услугу: он убил своего хозяина, обещал франкам покорность и послушание, а в следующем году и сам был убит родственником князя Борвы, одного из сербских князей, действовавших в союзе с франками. Таким образом, первая попытка северо-западных славян Балканского полуострова окончилась полной неудачей: отсутствие общности в интересах сербских князей, из которых некоторые слишком тянули к германскому миру, погубило эту попытку. Кроме того, в руках врагов сербского племени было еще слишком много силы. Но вскоре наступил более благоприятный момент: болгары вступили в войну с франками, византийцы вели упорную борьбу с сарацинами; славянские племена, жившие между Адриатическим морем и границами болгарской области, поспешили свергнуть с себя иноземное имя. В северной Далмации и по р. Саве население продолжало признавать господство Каролингов, которое давало племенам, населявшим эти области, известное политическое единство, но независимые сербы были по-прежнему разрознены. Сербы, жившие в горной стране от Колубара и Ибара до р. Дрины, босняки, к северо-западу от них, между реками Вербасом и Босной, и четыре мелкие племени, занимавшие нынешнюю Герцеговину, Черногорию и часть северной Албании, именно: неретване, захлумляне, травуняне и дукляне, продолжали вести раздробленное политическое существование, чуждаясь той цивилизации, которая

 

 

219

 

вливалась в их страну с запада, из Рима, и с юго-востока, из Византии. Пользуясь минутой относительной свободы, эти славяне поспешили выгнать миссионеров и уничтожить все следы христианства, принесенного из Рима, а на Адриатическом море развили такое пиратство, что Византии и франкам пришлось принять против него суровые меры.

 

Образование из сербских племен какого-нибудь нового государства, которое подготовлялось уже тем обстоятельством, что сербы были втянуты в водоворот событий, было не на руку их соседям — болгарам, и они двинулись в поход против сербов. Племя браничевцев было в ту пору довольно сильно: по одному известию, оно владело сотней городов по жупам. Но оказать действительное сопротивление болгарам браничевцы не могли: они отпали от франков и подчинились болгарам, которые пошли дальше, переправились за Драву, овладели Паннонией и подчинили ее также своим воеводам. Сербам, которые ни по языку, ни по племенному происхождению не могли многим отличаться от славянского населения болгарского ханства, грозила опасность войти в состав этого последнего. Великая задача объединения балканского славянства в один государственный организм казалась близкой к осуществлению, но болгары вступали на сербскую территорию именно как враждебная сила. А между тем борьба влияний, скрещивавшихся в продолжение почти двух веков на этой территории, уже привела к тому, что сербы начинали ощущать свое племенное единство. Поэтому это первое столкновение сербов с болгарами оказалось и первой сербско-болгарской войной, — войной, которая окончилась неудачно для нападавших. Несколько месяцев спустя, новый болгарский царь, Борис, снова двинулся на сербов и опять потерпел неудачу, а берега Адриатического моря, занятые славянами, грабили сарацины. Все это служило импульсом для объединения сербских племен, — тем более сильным импульсом, что пример Болгарии, которая все более становилась славянским государством, показывал, какую силу может дать такое объединение. Новая попытка собрать сербские племена около одного центра принадлежит жупану Властимиру, которому удалось сосредоточить в своих руках бассейны рек Дрины, Ибара, Босны и Врбаса, т.е. нынешнюю восточную Боснию и Новобазарский санджак. Рядом с ним, на юго-западе, в жупе Требинье (Травунье), ту же работу собирания сербских племен производил жупан Бела. Процесс объединения совершался без взаимной вражды князей. Властимир и Бела даже породнились, когда сын последнего женился на дочери Властимира. Умирая (несколько позже 840 года), этот последний оставил свои земли трем сыновьям, которые управляли сообща отцовской областью, признавая, вместе с тем, старейшинство за Мутимиром. Эта форма владения развилась здесь, по-видимому, на основании задружного строя, который требует именно

 

 

220

 

неделимого обладания родовой недвижимостью под верховным руководством старшего в роде. Но мир в княжеской семье продержался недолго, хотя тот успех, с которым сербы отразили новое нападете болгар на их землю, показывал всю необходимость объединения. Мутимир отослал своих братьев в Болгарию, а всю власть сосредоточил в своих руках, создав этим новый повод к междоусобиям и династическим распрям. Впрочем, политической свободой молодое сербское государство пользовалось недолго: на Византийский престол вступил энергичный император Василий Македонянин, который довольно быстро вернул Византии ее утраченный на Балканском полуострове престиж. Хорваты, которые в половине IX века впервые появляются под этим названием и истории Балканского полуострова, признают верховное владычество Василия; то же делают и Мутимир и другие сербские князья в Черногории и Герцеговине (Неретва, Захлумье, Требинье и Дукля). Когда же император Василий Македонянин умер (886 г.), на восточной половине Балканского полуострова возникла новая сила, опасная для сербов. Это было болгарское царство, недавно принявшее православие, вырабатывавшее довольно богатую литературу на славянском языке и создававшее большие политические планы. Как это всем известно из житий св. Кирилла и Мефодия, в Болгарии боролись два религиозные влияния: византийское и римское. Последнее одержало, в конце концов, победу на берегах Адриатического моря, где жило хорватское племя, но в сербских областях перевес получило византийское православие, как об этом вполне определенно говорит внук Василия, Константин Багрянородный. Впрочем, весь этот период сербской истории чрезвычайно темен, и недостаток источников вряд ли позволит когда-нибудь выяснить его сколько-нибудь определенно. В конце IX и в начале X веков христианство проникло и в сербские области, но пустило ли оно здесь корни твердо, когда именно и в какой мере, на эти вопросы ответить точно невозможно. Точно также и выводы исследователей в этом вопросе, как и в других, относящихся к этой эпохе, весьма противоречивы. Так, напр., Дринов, в своей книге «Южные славяне и Византия в X веке», считает византийское владычество над приморскими славянами номинальным, а новейший историк Сербии, Станоевич, вполне действительным, и так же смотрел на него, по-видимому, и писатель X века, Константин Багрянородный, но этот последний не всегда достоверен и мог отдаться известному национальному шовинизму. Поэтому, говоря о сербах этого периода, лучше всего ограничиться указаниями на общее политическое положение Балканского полуострова, так как судьбы сербов, несомненно, зависели от него. Так, можно думать, что крещение языческих славянских народов под конец IX века пошло ... сербских племен, кажется, только неретване, жившие

 

 

221

 

между реками Нарентой и Цегиной, в частях нынешних Герцеговины и Далмации, оставались еще долго верны своему язычеству, почему и получили название поганых, а земля их Неретва иначе называлась Паганией. Это вообще было особенно упорное и независимое племя, которое доставляло много хлопот итальянской торговле, так как с особым удальством занималось пиратством на Адриатическом море.

 

Царь болгарский Симеон, увлекаясь широкими империалистическими замыслами, начал подготовлять захват сербских областей, но ведь византийцы — справедливо или нет — считали их своим государственным достоянием, и потому мир, существовавший между этими двумя царствами после крещения Болгарии из Византии (864), теперь был нарушен.

 

Благодаря своей энергичной политике, Симеон привлек на свою сторону печенегов, которых византийский император призвал на помощь против Болгарии, и в сербских областях ему удалось получить преобладание. Но опять-таки неясно, что представляла собою Сербия той эпохи, т.е. все ли еще она состояла из отдельных, независимых друг от друга княжеств, или же опять начался здесь процесс собирания? Во всяком случае, в той горной стране, которая окружена с юго-востока цепью хребтов, и где берут свои источники реки Дрина, Сербская Морава, Ибар и Морача, т.е. в теперешней Герцеговине и северной части Черногории, уже устанавливалась более прочная государственная власть, правда, все еще путем избиения одним энергичным и смелым князем, жупаном, своих родичей, все еще вне всякой связи с народными стремлениями. Здесь около 907 года мы слышим о великом жупане Петре Гойниковиче, который объединил в своих руках власть над сербскими племенами после жестокой расправы со своими родственниками. Но снова стремления одного сербского князька к созданию более крупной государственной системы парализовались тожественными тенденциями другого сербского же князя. На этот раз в роли соперника Петра выступил правитель Захлумья, Михаил Вышевич. Эта область, по определению Шафарика, простиралась по берегу моря от Дубровника до Наренты, а к востоку — в глубь материка, до хребта, составляющего водораздел между Нарентой и Дриной, т.е. прямо соприкасалась с владениями Петра Гойниковича. С помощью интриг Михаил сумел показать болгарскому царю Симеону, что он ему предан и может быть полезен во враждебных столкновениях Болгарии с Византией и Венецией. Вместе с тем, ему удалось представить в подозрительном свете преданность Петра Сербского Симеону, и тот низложил Петра и заменил его другим своим ставленником; Михаил же владел не только обширным Захлумьем, но и примыкающими к нему меньшими областями, Травунией (Требиньем) и Дуклей. Таким образом, данные, относящиеся к первой четверти X века, позволяют установить,

 

 

222

 

во-первых, господство Болгарии и в западной половине Балканского полуострова, а, во-вторых, все чаще повторяющиеся попытки сербских жупанов или князей войти в систему государственной жизни Балкан. Иначе и быть не могло: Византия, Болгария, Венеция — все это были государства, жившие полной жизнью, и лишь Сербия состояла еще из маленьких разрозненных единиц. Империализм эпохи должен был передаться и ей, особенно после того, как распространение христианства разрушало стену, отделявшую сербов от жизни более культурных соседей. Усиливаются в это время и ближайшие соплеменники сербов, хорваты, которые находятся под более энергичным воздействием Византии. Так, около 920 года хорватский князь (rex) Томислав получает от этой последней титул проконсула византийской Хорватии и Далмации. Титул ли этот, или другие более реальные причины, но на сторону Византии переходят и ставленник Симеона в Сербии Павел Бранович и захлумский князь Михаил, который тоже получает титул консула и патриция от византийского императора Романа, не щадившего усилий, чтобы окончательно подорвать влияние Болгарин на северо-западе полуострова. Болгарскому царю приходится низложить своего нового ставленника в Сербии, Захарию, и навязать ей своего подручника, потомка Властимира, Чеслава Клонимировича, который родился и воспитывался в Болгарии. Сербские жупаны, по приказание Симеона, пришли для встречи нового великого жупана; здесь их арестовали, а потом, рассказывает Константин Багрянородный, «вступили они (т. е. болгары) в Сербию, и стали полонить сербский народ от мала до велика и отводить его в Болгарию; иные, однако, спаслись бегством и ушли к хорватам, и стала сербская земля опустелою». Вскоре после этого Симеон умер, и положение вещей сразу изменилось. Почти в ту же пору произошло событие в области церковной жизни недавно окрещенного сербского населения: оно отчасти было втянуто в область католического влияния. Именно, на Сплетском Соборе 922 года присутствовал наравне с хорватскими государями и захлумский князь Михаил Вышевич, который вместе с прочими признал обязательность церковных постановлений, запрещавших славянское богослужение. В Загорье, т.е. в той части Сербии, где болгары ставили своих приверженцев, славянское богослужение, пришедшее сюда из соседних епископств, продолжало свое существование: город Раса (близ нынешнего Нового Базара) был подчинен власти болгарского патриарха.

 

После смерти царя Симеона, Болгария в короткое время утратила и внешнее могущество, и внутренний порядок. Загорские сербы поспешили воспользоваться этим: примеру прежних ставленников Болгарии последовал и Чеслав. Условия его воспитания, самое рождение от матери-болгарки должны были сделать из него послушного раба Симеона и его

 

 

223

 

наследников, но, как германские царевичи, выраставшие в Риме, становились могучими мстителями за свою народность, как сам Симеон воспитался при византийском дворе и воспользовался своим знакомством с ним лишь для более удачной войны с Византией, так и Чеслав Клонимирович воспользовался первым случаем, чтобы свергнуть болгарское иго, опираясь, разумеется, на византийскую помощь. В 931 году началось восстание против болгар: около Чеслава в скором времени собрались повстанцы, которые решили вместе со своим князем признать верховное господство Византии; к императору в Царьград было отправлено посольство. Таким образом, на этот раз влияние византийское одержало верх над болгарским. Болгарскому царству византийская дипломатия не прочь была противопоставить другую славянскую силу, но на другой стороне Балканского полуострова. Здесь произошло нечто в роде того, что случилось в половине XIX века. Только в этом последнем случае роль Византии принадлежала Австрии. Министр этой последней в семидесятых годах прошлого века, граф Андраши, не раз заявлял, как германской, так и русской дипломатии, что Австрия не может допустить создания на своей границе сильного и самостоятельного славянского государства. Ослабить сербское племя, выделив из него Боснию и Герцеговину, и посеять раздор между Сербией, которой предстояло развиваться под австрийским влиянием, и Болгарией, которую отдавали влиянию русскому: такова была задача графа Андраши и на Берлинском конгрессе, и во время Рейхштадтского свидания императоров. Приблизительно так же должна была рассуждать в 30 годах X века византийская дипломатия: Сербия, освобожденная и усилившаяся с помощью Царьграда, и Болгария, ослабленная своим раздором со славянской соседкой, не представляли, каждая сама по себе, особой опасности для Византии. Именно, в X веке, в эпоху императора Романа и после него, византийское дипломатическое искусство достигает высшего своего развития. Поэтому вышеприведенное соображение не представляется висящим в воздухе, и, во всяком случае, эпизод освобождения Сербии от болгарского владычества бросает яркий свет на международные отношения Балканского полуострова во второй четверти X века.

 

Воспитанный при болгарском дворе, проникнутом империалистическими тенденциями, новый сербский князь приступил к собиранию сербских земель. В короткое время он присоединил к Загорью четыре маленькие сербские княжества: Дуклию, Требинье, Холм (Хум) и Неретву, т.е. часть Далмации, Черногорию и часть Герцеговины. Это область, окруженная более или менее естественными границами. К своих стремлениях к выходу в открытое море сербы королевства и теперь создают планы, отчасти совпадающие с замыслами Чеслава. Путь через южную

 

 

224

 

часть Герцеговины и Черногорию дал бы Сербии тот выход, какой имело в своих руках государство сербского князя уже в X веке.

 

«С этого времени император не переставал благодетельствовать Чеславу, — свидетельствует Константин Багрянородный, — и сербы рассеянные Симеоном по Хорватии, Болгарии и другим странам, услыхавши об этом, со всех сторон стали стекаться к нему. Многие, уходя из Болгарии, приходили в Константинополь. Император снабжал их одеждою, оказывал и другие благодеяния и препровождал к Чеславу».

 

Вместе с тем, византийское правительство сделало все возможное, чтобы усилить сербов этого княжества, так что знаменитый арабский писатель Альмасуди, писавший в первой половине X века, представляет сербов чрезвычайно грозным племенем, независящим ни от кого из соседей. Около этого времени начались раздоры в Хорватии, и экспансивная политика Чеслава на западе не встречала сопротивления: таким образом, ему удалось присоединить к своему государству и часть Боснии. Впрочем, говорить, что Чеслав объединил почти все сербские земли и почти все сербские племена, как это утверждает Станојевич, мы все-таки не имеем права: до сих пор ни один из сербских государей не выполнил этой трудной задачи, и даже Стефан Душан был далек от ее выполнения; владения Чеслава Клонимировича ограничивались юго-западной частью сербской территории, но ни дунайское побережье, ни Ниш или Пирот не принадлежали ему. Однако, названный историк прав, когда доказывает, что лишь благодаря Чеславу имя сербов распространилось на все те славянские племена, которые находились в ближайшем родстве с племенем, носившим первоначально (и только оно одно) название сербов и выдвинувшим династию Властимира, из которой происходил и Чеслав. В этой области Константин Багрянородный упоминает о восьми укрепленных городах, которые должны были совпадать с теперешними городами Сеница, Плевлье, Лешница и т. д. Высчитывая предполагаемое пространственное распространение тогдашнего сербского государства, Ковачевич относит 63% его к областям Оттоманской империи (Боснии, Герцеговине, новобазарскому санджаку и скадрской окраине), 21,3% к сербскому королевству, 11,2% к Черногории и 4,5% к Далмации. Значит, именно юго-западная часть территории сербского племени, лежавшая ближе всего к культурному западу и хорватам, которые в эту пору были лишены политического значения, а также наиболее удаленная от соприкосновения с болгарами и непосредственного воздействия со стороны Византии, объединилась для государственного существования. Это послужило в значительной степени прецедентом и для будущего развития Сербии.

 

Когда Чеслав умер (между 955 и 960 годами), его княжество, ducatus или principatus, как называют его современные латинские писатели,

 

 

225

 

быстро развалилось, но сколько-нибудь связной истории этого времени мы не имеем. Во всяком случае, княжение Чеслава прошло не бесследно в сербской истории, подготовив тот процесс объединения, который был завершен через двести лет Неманей.

 

«В продолжительное правление Чеслава (говорит Дринов) имя сербов успело несколько распространиться на объединенные впоследствии Неманей племена, сделаться общим их именем, под которым с этого времени они нередко уже появляются в исторических памятниках, чего нет еще в памятниках, писанных до Чеслава. В этих последних древнейших памятниках имя сербов употребляется в тесном смысле, как название известного небольшого племени». До настоящего объединения племен, из которых некоторые (на приморье) еще так недавно считались хорватскими, было, конечно, далеко. По-видимому, древний хорватский историк, пресвитер Дуклянский, относящийся к первой половине XII века и внесший в свой труд «Regnum Slavorum» много книжных комбинаций и кое-какие народные предания, пользовался верной народной традицией, когда сообщил следующее о падении сербского княжества после смерти Чеслава: «Погиб он и весь дом его и баны стали властвовать каждый в своей области, подчинили себе жупанов и брали с них подати, которые прежде получались государем. Никто не смел называться королем. И так управляли они много времени».

 

В этом последнем указании дуклянского пресвитера заключается несомненная ошибка. Много времени эти баны самостоятельно не управлялись: на них снова наложила свою тяжелую руку Византия, на троне которой сидел энергичный Ян Цимисхий, а под конец X века возродилось болгарское могущество, и царь Самуил немедленно дал почувствовать его сербским племенам. Но ни Византия, ни Болгария не думали о включении сербских земель в свою государственную территорию: Цимисхий предоставил автономию покоренной им Рашке, а Самуил возвратил власть сербским князьям: Яну Владимиру в Зете и Драгомиру в Требинье и Хуме. Таким образом, на несколько десятков лет Сербия оказалась вне исторических событий, которые разыгрывались на Балканском полуострове и сводились к упорной борьбе за политическое преобладание здесь между Болгарией и Византией. Победа перешла в 1018 году на сторону последней, и сербские земли номинально подпали под владычество Царьграда. Но нельзя сомневаться в том, что это владычество, в сущности, заключалось лишь в признании его сербскими племенами и нисколько не покушалось на существо их национальной жизни. В духовном отношении они были подчинены архиепископу Охридскому, а политический центр сербов, которые из группы разрозненных племен делались уже народом, связанным единством веры и национальным самосознанием, перенесся в Зету (часть нынешней Черногории), откуда сто

 

 

226

 

лет спустя вышла и династия Неманичей. Это еще более темное время в сербской истории.

 

После смерти императора Василия II (1025 г.) началась обычная в жизни Византии картина: восстания и мятежи. Славяне, жившие в Дурачской области, восстали; зетский князь Войислав поспешил на помощь к повстанцам и присоединил их землю к своим владениям, но ненадолго: Византия пригрозила ему, и Войислав не только отказался от своих приобретений, но и должен был ехать в Царьград с повинной. Потом, улучив минуту, он повторил свой грех, но Византия была занята усмирением болгарских славян, и в продолжение некоторого времени Войислав чувствовал себя господином положения. Он повел энергичную агитацию среди соплеменников, напоминая им обиды греков и призывая к национальному объединению. И, действительно, Византии становилось все труднее сдерживать национальные стремления славян: едва она подавляла одно восстание, как в другом месте вспыхивало новое; если было спокойно на реке Вардаре, то, наверное, все кипело где-нибудь на Мораве. А хуже всего, что ореол византийского оружия затмился в глазах славян: и раньше им приходилось не раз наносить большие поражения грекам, а около 1040 года Войислав разбил греческое войско уж так, что полководец византийский едва спасся бегством. Следовательно — могли рассуждать славяне — надо только выжидать момент, когда в Византии кипят усобицы, или когда ей нужно вести войну с тем или другим из ее многочисленных врагов. Но и в мирное время Византия оказывалась все чаще совершенно бессильной справиться со славянами, хотя при ее дипломатической ловкости ей и удавалось иногда поставить одно славянское племя против другого. Так, Войислав в другой раз поразил наголову византийское войско, а потом поспешил отомстить своему врагу, сербскому князю Лютовиту, который собрал вокруг себя рашан, босняков и хумлян. После единоборства, рассказ о котором отмечен легендарными чертами, Войислав вытеснил своего соперника из его владений и опять объединил целый ряд сербских земель, где и княжил до своей смерти. При этом не мешает отметить, что центр тяжести передвинулся уже к самому морю: не Рашка (названная так по городу Расе) с Боснией и Герцеговиной, но Черногория, часть Далмации и морское побережье к югу от Черногории составляли владения Войислава. Как жили в это время восточные сербы, мы почти совсем не знаем: несомненно лишь, что они находились в известной зависимости от Византии. Позже, под конец XI века, и они делают попытку присоединиться к соплеменникам, добившимся свободы.

 

А после смерти Войислава началась обычная история, которая уже столько раз мешала сербам создать сколько-нибудь прочное государство: он умер в 1051 году, и между его сыновьями начались совершенно такие

 

 

227

 

же распри, какие происходили в эту пору и в Киеве; в продолжение двух лет удельные князья, сыновья Войислава, враждовали между собой, пока один из сыновей, зетский Михаил, не сумел покорить остальных и не забрал в свои руки всю власть, которую он распространил через 20 лет борьбы (к 1073 году) на все те западные сербские земли, которые уже выступили на арену истории; только Босния сохраняла независимость. В трудной деятельности объединения сербского племени до известной степени служили помехой те условия, в которых находилась северная часть Балканского полуострова. Она переживала те же постоянные нашествия иноплеменников, которые составляли зло для Киевской Руси и принуждали население ее бежать на север в «леса брынские и грязи черниговские». Сербия была в том счастливом положении по сравнению с Россией, что ее простор не так манил степных варваров; они проходили по ее горным равнинам, но не оставались здесь, как в степях приднепровских или придонских. Так, в половине XI века находили на Балканский полуостров половцы, как раньше приходили сюда печенеги; за половцами нахлынули мадьяры, которые опустошили много сербских земель, дойдя до Ниша на юго-востоке и до Митровицы (близ Косова поля) на западе. В самой Византии происходят непрерывные раздоры, и власть ее над сербами по Дунаю, Вардару, Мораве и в других местах совсем расшаталась. Они воспользовались этим для того, чтобы примкнуть к все усиливавшемуся Михаилу, и, таким образом, впервые в сербской истории начинается объединение всего сербского племени, как западной его части, уже давно добившейся известной самостоятельности, так и восточной, бывшей до сих пор под властью Византии. Этому процессу помогли события, происходившие в области церковной жизни народа. В начале княжения Михаила, в 1059 году, собор католической церкви в Сплете (Спалато) окончательно запретил употребление славянского языка в католическом богослужении. Тонкий политик, каким был Михаил, не мог не воспользоваться настроением масс, возмущенных изгнанием их речи из богослужения, для пропаганды чисто политической идеи о необходимости самостоятельного устройства церковной жизни сербского народа. Все это было на руку ему. Прежде всего следовало отделить сербские земли от католической церковной юрисдикции. Как мы увидим ниже, это была одна из идей, на которой выросло принципиально позднейшее государство св. Саввы. Михаил задумал освободить православных сербов от подчинения сплетскому архиепископу; он мог сослаться и на то, что Сплет слишком далеко от его земель, и на то, что эти земли входили когда-то в юрисдикцию Дуклянского архиепископства. Как ни неприятно было для папы уступить требованиям Михаила, он был вынужден сделать ему эту уступку, т.е. признать известную самостоятельность сербской церкви:

 

 

228

 

Михаил был в слишком хороших отношениях с Византией, и слишком велика была опасность, что дело окончится присоединением Сербии в церковном отношении к Константинополю, чтобы курия могла долго упорствовать. Таким образом, Михаил достиг весьма многого: в церковной жизни он был зависим от Рима в весьма слабой степени, в политической жизни еще меньше от Византии, а ведь зависеть одновременно от Рима и Византии значило не зависеть ни от кого, потому что и Рим, и Византия, как мы знаем, опасались вызвать у сербского князя недовольство, которое заставило бы искать помощи у одного противника против другого. Это было счастливое положение, которое позже в истории Сербии повторилось лишь один раз, при Стефане Душане. И как тогда Болгария была гораздо слабее Сербии, так и теперь — недавние победители сербских стремлений к самостоятельности, завоеватели сербских земель, болгары оказались в положении слабой стороны. Остатки Самуилова государства, разбитого Византией, теперь спешили объединиться, видя все бессилие Царьграда справиться с врагами, норманнами, грабившими итальянские владения Византии, турками, опустошавшими ее малоазиатские области, и мадьярами и печенегами, наступавшими на Балканский полуостров. В 1073 году в Болгарии произошло восстание, деятельно поддержанное Михаилом, который, по просьбе повстанцев, послал им на помощь своего сына Бодина с отборной дружиной. Он был встречен с энтузиазмом и провозглашен царем, но пользовался успехом недолго. После победы над греческими войсками близ Призрена сербская армия разделилась: одна пошла по р. Мораве, а другая в Македонию. На Косовом поле, где триста лет спустя погибла сербская независимость, разыгралась битва между Бодином и греками; сербы были разбиты, а сам Бодин попал в плен. Восстание было подавлено, и полководец Никифор Вриенний должен был расплатиться с Михаилом за его измену Византии, но поход, предпринятый Никифором из Драчской (Дураццо) земли, не привел к опасным для Сербии результатам: греки не решились углубиться в сербские земли, а Византии было совершенно не под силу вести войну дальше: турки подступали в Малой Азии уже почти к самому Константинополю, а норманны, которые ранее ограничивались войной с Византией в Италии, стали высаживаться уже на самом Балканском полуострове.

 

Михаилу становилось ясно, что его владения и право на независимость нужно оформить каким-нибудь актом. Таким актом в Средние века являлось, обычно, признание со стороны папы титула короля за государем земли: так возникли королевство польское, чешское, венгерское и др. По тому же пути пошел и Михаил, хотя он был князем или великим жупаном не католического, а православного населения. Тем не менее, Дуклянское архиепископство находилось в зависимости от Рима,

 

 

229

 

и потому было совершенно естественно, что именно туда обратился за короной Михаил, тем более, что на папском престоле сидел знаменитый Григорий VII. В 1077 году сербский князь сделался королем, кролем, и, вместе с тем, сербская церковь получила внутреннюю самостоятельность. Впервые Сербия была признана совершенно самостоятельным государством и вступила в международные отношения на равных началах с другими государствами. Несомненно, что это было великим мирным завоеванием для сербского народа. Международное значение нового королевства обнаружилось очень скоро: пользуясь слабостью Византии, от нее задумал освободиться еще один мелкий провинциальный владетель, воевода Драчский, Георгий Мономахат. Чтобы обеспечить себя с севера и с запада, Мономахат вступил в сношения с норманнами и Михаилом, который и обещал ему свою поддержку. До восстания дело не дошло, интриги воеводы были открыты, и он бежал к Михаилу. Вскоре после того умер и этот последний (1081), и здание, воздвигнутое им с таким трудом, зашаталось, так как национального единства оно все еще не представляло. Кроль Бодин, сын Михаила, бежавший из византийского плена и в последние годы жизни отца бывший его соправителем, должен был, по плану отца, сделаться его преемником, но против этого восстал род Войиславовичей, требуя, чтобы королем сделался старший брат Михаила; задружное начало в династическом роде не допускало нарушения старых заветов, но победило новое начало: престолонаследие от отца к сыну. Усилиями дуклянского архиепископа распря была прекращена, и Бодин в продолжение 20 лет (1081—1101) царствовал в Сербии; столица его находилась в Скадре (Скутари).

 

Насколько в международных отношениях крупной величиной была уже в ту пору Сербия, видно из стараний нового византийского императора Алексея Комнена привлечь ее на свою сторону в угрожавшей ему войне с норманнами. Как хитрый дипломат, Бодин действовал уклончиво и пользовался раздорами соседей, чтобы округлить свои владения. Заключив союз с императором, Бодин предал его в битве при Драче (Дураццо), где греки потерпели поражение, а поражение это он использовал в своих целях: отправился в Рашку, которая после смерти Михаила начала проявлять сепаратические тенденции, усмирил ее, потом подчинил себе Боснию. В областях этих Бодин оставил своих правителей, в верности которых был убежден (в Рашке жупана Вукана, о котором мы еще будем говорить, в Боснии Стефана). Это произошло, вероятно, в начале восьмидесятых годов XI столетия, и почти все остальное царствование Бодина (1081—1101) прошло в борьбе с Византией, которая склонялась то на ту, то на другую сторону, причем, в конечном результате, Византия оказывалась уже совершенно не в состоянии отстаивать долго и упорно

 

 

230

 

свои владения или те сербские области, которые еще недавно находились под ее протекторатом. Дело в том, что Византии приходилось все время защищаться от припонтийских тюркских кочевников, печенегов и половцев, и не слишком разбирать иной раз, на каких условиях можно заключить мир с сербами. Около 1095 года отношения между Бодином и Алексеем Комненом были урегулированы договором, в силу которого граница между двумя государствами прошла по Косову полю, причем северная его часть (приблизительно до Митровицы) досталась сербам, а южная сохранила зависимость от Византии. Таким образом, сербское государство в конце XI века распространилось до моря и охватывало теперешнюю Черногорию, Боснию и Герцеговину, северную часть Старой Сербии. И по всей вероятности, верховное господство его признавали и восточно-сербские племена, заключившие связи с Зетой еще при короле Михаиле. Но все это государство, уже довольно значительное и сильное, заключало в самом своем существе зародыш разложения: Бодин вступил на престол помимо своих дядей; их сыновья претендовали на свою долю в управлении. Новые начала в династические счеты государей вносились в Средние века весьма часто женами-иностранками. Жалоба Андрея Курбского на то, что София Палеолог внесла порчу в благочестивый род русских великих князей, представляет в этом отношении нечто стереотипное. Бодин был женат на гречанке, для которой притязания племянников его не существовали; она желала обеспечить престол за своими сыновьями. На этой почве произошли раздоры между королем Бодином и родом его, который разросся уже до 100 человек. Несколько членов этого рода были захвачены и убиты, другие бежали в Дубровник, который не хотел выдать беглецов; когда Бодин подступал к его стенам, они бежали в Царьград, так как Византийскому императору были очень на руку распри в сербской династии. Все это происходило накануне первого Крестового похода, которому было суждено познакомить Сербию с западными народами. До того времени международные сношения сербов ограничивались войнами и договорами с греками, итальянцами, соплеменными болгарами и полудикими мадьярами, половцами и печенегами; теперь через Сербию прошла самая блестящая часть крестоносного войска, под начальством Раймунда Тулузского, который встретился с Бодином в Скадре и обменялся с ним дарами. Но вообще недисциплинированная масса крестоносцев, грабившая все на своем пути, прошла через Сербию, как сила враждебная, вынуждавшая к отпору. Несколько лет спустя Бодин умер в том же Скадре, и в государстве его начались едва усмиренные раньше междоусобия, которые весьма быстро привели к распадению единого сербского государства на три самостоятельные части: Зету (Черногорию), Рашку (Старую Сербию) и Босну. По-прежнему в них стали хозяйничать

 

 

231

 

греки, которые встречали сопротивление только в новой силе, в мадьярах. Эти последние в стремлении к открытому морю, одном из самых обычных стремлений государственных народов, стремились захватить в свои руки Боснию, Хорватию и Далмацию; но препятствие в выполнении этого плана они видели не в сербах, но в Византин, которая, конечно, не могла отказаться от своей исторической традиции на Балканском полуострове. Вследствие этого мадьяры подстрекали сербов к восстаниям против Византии и затем пользовались этой борьбой для захватов именно на сербской территории. Как раз это и произошло в 1155 году, когда независимый боснийский бан Борич вмешался в войну между Венгрией и Византией, оказал большую помощь первой в осаде города Браничева на Дунае (теп. Костолац, к востоку от Белграда), а потом признал над собой верховное господство Венгрии. Мадьяры и теперь ссылаются на этот факт, видя в нем доказательство своего права на Боснию, раз речь зашла о присоединении этой провинции к Австро-Венгрии. Но надо прибавить, что господство здесь было чисто эфемерное, всего через 10 лет после того Венгрия оказалась слишком слабой, чтобы удержать в своих руках Боснию. Уже в 1166 году император Мануил отобрал ее вместе с Далмацией и Сремом и присоединил к своим владениям. Вообще он распоряжался в эту пору на Балканском полуострове почти без помехи, и род Вукана, которому он покровительствовал, захватил в свои руки Рашку. Сначала здесь был признан великим жупаном Тихомир, а несколько лет спустя, в 1168 году, Стефан Неманя. Таким образом, первое сербское королевство, столицей которого был Скадр, оказалось созданием личной политики двух энергичных людей; естественная зависимость от Византии была восстановлена, центр государства передвинулся на восток, в Рашку, а, вместе с тем, становилась все более слабой духовная сила, соединявшая сербскую церковь с Римом. Три части прежнего единого государства, королевства Михаила и Бодина, пошли каждая по своему отдельному историческому пути: Зета в 1170 году была присоединена Стефаном Неманей к Рашке, но ненадолго, Босния же так и осталась вне связи с возрождающимся сербским государством, которое признавалось Византией лишь на правах автономной провинции.

 

Как жило сербское племя в эти столетия от эпохи своего поселения на Балканском полуострове до того времени, когда с выступлением Стефана Немани на историческое поприще началась эпоха его национального развития? Нет сомнения, что эти долгие годы не прошли для него бесследно: отношения родовые, под влиянием столкновения с римским правом, начали переходить в правовые. В истории престолонаследия это обнаруживается с достаточной ясностью: не брат после брата, не все сыновья после отца делят его земли, но лишь один из сыновей наследует

 

 

232

 

отцу. Разрозненные сербские задруги и племена, из них складывающиеся, начинают объединяться в политические союзы. Вместе с тем, в юридическом быту населения наступает дифференциация. На существование рабов у древних антов и славов указывают уже византийские источники, но наличности высшего, дворянского класса мы не находим у них в древнейшую пору сербской истории: теперь, в Х-—XI веках образуется довольно многочисленный класс родичей великих жупанов или кралей, которые обособлены от остального свободного населения уже тем, что претендуют на свою долю в управлении государством. Это племичи или властели. В духовном быту народа христианство, можно думать, пустило уже глубокие корни: от культа родового огня осталось в виде переживания и приспособления к новым формам существования почитание родового имени. Это праздник Крсно име или слава, особенно почитаемый православными сербами. Запрещение его австрийскими властями в Боснии составляет для народа одно из самых тяжких лишений, которое постоянно напоминает ему об его угнетенном состоянии под властью «Швабов» . Наряду с христианской верой в народе была сильно распространена богомильская ересь, которая делала все большие завоевания и на западе Европы, пока не достигла Прованса и не привела к страшным альбигойским войнам. Как альбигойцы в Провансе, так и богомилы в Сербии, и особенно в Боснии, были чрезвычайно дельным и трудовым населением. Таким образом, в постоянном общении с византийской культурой и кое в чем соприкасаясь с западной католической жизнью, сербское племя переходило от своего первобытного состояния к политическому и культурному развитию.

 

 

ГЛАВА III

 

История Сербии от Стефана Немани до Стефана Душана

 

 

Под конец XII века в Сербии наступает новая эра государственного существования, характеризующаяся как перенесением центра тяжести с запада на восток, так и образованием новых государственных отношений с Царьградом, который до самого этого времени смотрел на все попытки сербов сплотиться в одну державу, независимую от Византии, как на своего рода бунт. Теперь эти отношения принимают совершенно новый оборот, и Византия выступает уже в качестве государства-покровителя. Разумеется, такая перемена могла осуществиться лишь при изменении и в самых сербских внутренних отношениях. Сербское племя с этого времени разделяется на две части, из которых одна все больше входила в систему западных и католических государств, а другая примкнула к культуре восточной, византийской. Босния со своими банами

 

 

233

 

пошла одним путем, Рашка и объединенная с нею Зета, а также земли, завоеванные Неманичами, стали развиваться под непосредственным и сильным воздействием Византии, а иногда и в борьбе с ней. Одновременно на развалинах старых сербских государств Михаила и Бодина возникали два самостоятельные сербские государства, Босния и Рашка.

 

История этого восточно-сербского государства начинается с половины XII века, — история, во многом еще невыясненная, исполненная противоречивых данных, неразобранных имен, спутанной хронологии. Среди довольно многочисленных попыток разобраться в начатках этого государства особенно интересны статьи JI. Ковачевича и Д. Иовановича [1]. Борьба двух государств на Балканском полуострове, Византии и Венгрии, а также первое выступление новой силы, Германии, очень ярко и рельефно обнаруживаются уже в истории Стефана Немани, а также и его непосредственных предшественников, к которым мы теперь и обратимся.

 

О своих предках говорит сам основатель нового сербского государства в грамоте Хиландарскому монастырю на Афоне в 1198 году. По словам вкладчика, великого жупана, «эта сербская земля» принадлежала уже прадедам и дедам Стефана, который «обновил свою дедину и больше утвердил ее, Божьей помощью и своей мудростью, данною ему от Бога, и воздвиг погибшую свою дедину и приобрел от морской земли Зету и с городами, а от Албании Пилот, а от греческой земли Лаб с Липляном и др. города». Характерно, что в этой грамоте великий жупан ни слова не говорит об отце, точно он и не был государем: именно, он восстановил свою дедину, свое право на владение дедовской и прадедовской землей. По-видимому, это можно понять лишь в том смысле, что отец Немани на престоле не был, и остается выяснить значение этого факта. Мы должны вернуться к половине XII века. В это время на сербском престоле сидит великий жупан Премислав Урош, который поддерживает самые дружеские отношения с венгерским королем Гейзой и участвует в его войне с византийским императором Мануилом, причем силы восставших против Византии сербов были, по-видимому, сосредоточены в области верхней Дрины [2]. После некоторой борьбы Мануил усмирил восстание сербов, которые и предложили императору указать, кого он пожелает видеть на великожупанском престоле: свергнутого повстанцами Уроша, или его брата? Император велел вернуть права сверженному Урошу, и в продолжение

 

 

1. Л. Ковачевич, «Неколика питаньа о Стефану Неманьи». Глас. Српске Кральевске Академије. 58 кн. 1900. — Л. Иованович, «Прилошци хронологии живота Стевана Неманье и Светога Саве». Глас. 64. Ср. также Сречкович, «Историја српскаго народа», кн. 2, 1888.

 

2. Ср. К. Грот, «Из истории Угрии и славянства в XII веке», 1889.

 

 

234

 

следующих 8 лет (1153—1161) в Сербии господствовало спокойствие, пока на сцену не выступило соперничество Венгрии с Византией из-за преобладания на Балканском полуострове. Когда в 1161 году в Венгрии совершился переворот, т.е. умер король Гейза II, и Мануил задумал посадить на престол его брата Стефана, жившего в Царьграде и женившегося на императорской племяннице, сербы были убеждены, что между соперничающими государствами начнется война, которой им и следовало воспользоваться в своих целях. Однако, никакой войны не произошло, а поплатился сам жупан; Мануил потребовал его свержения, а престол передал его брату Десе, который владел богатой и очень населенной страной около Ниша, которую греки называли Дендра (дерева), а сербы Дубочицей (от слова дуб). Но и этот жупан оказался не на высоте задачи, возложенной на него византийским правительством, и опять попытался извлечь выгоды из предвидевшейся венгерской и греческой войны. Византийский историк, Кинам, дает подробное описание сербско-греческих отношений этого времени. Он говорит, что Мануил с войском пришел в Ниш, который и тогда был, и теперь остался пунктом, в котором скрещивались два пути, на запад в Сербию и на север в Венгрию. В Нише император предполагал устроить свои сербские дела. «По царской милости, — говорит Кинам, — Сербией владел в то время Деса. Добившись власти над этой землей, он нарушил договор и, опять заняв землю Дендра (которая, значит, должна была в силу уговора опять вернуться во владение Византии), объявил себя независимым от греков и отправил посольство к немцам с намерением достать себе у них жену; да и во всем остальном он действовал вопреки интересам греков. Поэтому, когда император потребовал, чтобы Деса участвовал в войне против Венгрии, он стал медлить и отделываться от похода; он предался неосуществимым надеждам и со дня на день откладывал выступление. И вот, находясь в Нише, откуда одна дорога ведет в Сербию, а другая в Венгрию к Дунаю, он расположился здесь лагерем в том месте, где пути расходятся. Заметив угрожающую ему опасность, Деса отправился в лагерь царя со всем войском, какое у него было». Мануил пренебрег кознями сербского князька и принял его дружелюбно, но тот немедленно принялся за свои интриги и, встретившись с послами венгерского короля, назвал этого последнего своим государем. Это было предлогом к резкому столкновению между Мануилом и Десой, которое кончилось тем, что сербский жупан должен был принести новую присягу на верность византийскому императору. Но на этом дело, кажется, не кончилось: едва ли года через три Деса не был изобличен в новых сношениях с Венгрией, привлечен к суду и отправлен в заключение в Царьград. Мануил заключил мир с венгерским королем Стефаном III и не имел никакой надобности мирволить далее сербскому жупану.

 

 

235

 

Он был смещен и заменен Тихомиром, сыном Завиды, который на престоле не был; младшему брату Тихомира, Стефану Немане, император дал ту греческую область около Ниша, Дубочицу, которая и прежде переходила по греческой милости из одних рук в другие. Только теперь, как намеренно подчеркивает старший сын Немани, Стефан Первовенчанный, Мануил отдал эту землю всецело в распоряжение Немани, с которым он встретился и сошелся в «Нишевской стране». Император будто бы произнес; да будет эта земля твоей, и пусть она принадлежит навеки тебе и твоему потомству, и ни с кем не разделяй власти над ней: ни со мной, ни с моими ближними. В такой категорической форме пожалования обнаруживается прежде всего твердое стремление самого писателя, Стефана Первовенчанного, видеть в основателе династии независимого государя. Сербский же историк Сречкович видит в расположении Мануила к Стефану именно награду за его покорность, и едва ли его точка зрения не верна. Вряд ли, в действительности, эта независимость существовала так определенно, как этого хотел биограф Немани. Про зависимость его предшественника, Тихомира, мы знаем кое-что более определенное иное. Дело в том, что и Тихомир подчинился тому искушению, которое погубило уже нескольких из его предшественников: именно и он захотел воспользоваться трудным положением Византии, чтобы попробовать добиться полной самостоятельности. Один из современников, трирский архидиакон Вильгельм, передает этот эпизод следующим образом (см. Грот, «Из истории Угрии и Славянства», 382): «В это время (это было в конце 1168 года) император Мануил находился в Сербии; это — гористая и поросшая лесами, трудно доступная страна, лежащая посередине между Далмацией, Угрией и Иллириком. Сербы возмутились, надеясь на теснины путей, ведущих к ним, и на непроходимость своей страны. Это народ необразованный, без всякой дисциплины, обитатель гор и лесов, незнакомый с земледелием; сербы богаты стадами домашнего и вьючного скота, молоком, сыром, маслом, мясом разных животных, медом и воском. Они имеют правителей, называемых жупанами, иногда служат императору, а иногда, выходя из гор и лесов, опустошают всю окрестную страну, так как они люди смелые и воинственные. Именно, вследствие того, что их соседям не стало от них житья, император пошел на них с большой храбростью, взяв с собой бесчисленное войско». По словам этого писателя, который смотрел с высоты своей латинской образованности на сербов, как еще на совершенных варваров, император Мануил покорил повстанцев и взял в плен их вождя. Вслед затем мы встречаем в качестве великого жупана уже Стефана Неманю, младшего брата Тихомира, а в истории сербского народа начинается новая эра.

 

 

236

 

Неманя проявил себя уже во время жупанства своего брата, Тихомира. Он представлял собою самого верного приверженца Византии, которая по принципу divide et impera охотно разделила сербские земли на две части, передав власть над «восточной стороной его отечества», по словам нашего источника, Немане. Эта часть охватывала жупы по рекам Топлице, Ибару, Расине и «так называемые Реки». Если провести линию от южной границы Сербии к такой же границе Черногории, то восточная сторона образующегося при этом треугольника и была отдана Стефану. Братья его также получили небольшие владения: Мирославу император дал Хум (Холм), а Страцимиру область по р. Западной Мораве с городом Чачаком. Все это области, занятые восточным сербством, которое и объединилось впоследствии в одно царство. Насколько уже и тогда была сильна тенденция к объединению, видно из того, что всякий новый жупан, попадавший на свой престол, милостью византийского императора, сейчас же принимался готовить против него ковы с целью освободиться от цареградской опеки и забрать в свои руки всю власть над сербскими землями. От этого пострадал и Стефан Неманя, который поспешил укрепить свое влияние в полученных областях постройкой церквей и монастырей и привлечением на свою сторону духовенства. От внимания Тихомира не укрылась эта подозрительная деятельность Стефана, и он, сам подумывая об округлении своих границ, увидел в брате опасного соперника. В происшедшей междоусобной войне Стефан попал в руки Тихомира, который заключил его в темницу. Опять, как мы уже узнаем, в дело вмешался византийский император. По низложении Тихомира великим жупаном был сделан Стефан, однако, при условии отказа от двух жуп, имевших громадное стратегическое значение: через Дубочицу и по области Рекам открывался путь в самую глубину Сербии. Поэтому вынужденная уступка этих областей могла признаваться Стефаном лишь до поры до времени, пока он был слаб. Но за это Стефан получил престол, на который он не имел права. Остальные братья, Мирослав и Страцимир, сохранили свои земли, которыми они владели, как удельные князья. Таким образом, император Мануил устроил Сербию и мог ожидать спокойствия с этой стороны, которая доставляла ему столько хлопот. Но ожидания его не сбылись: вскоре после 1168 г. Неманя оказывается во вражде с Византией. У нас есть два свидетельства об этом времени, и оба чрезвычайно характерны: одно из них сербское, партийное, исходящее из-под пера сына Немани, Стефана Первовенчанного, другое принадлежит византийцу Никите Хониате, для которого стремления Немани были, конечно, прежде всего «крамолой». Стефан сваливает всю вину на каких-то врагов отца, которые, собравшись в царстве, греческой земли, надеялись получить помощь от греческого императора.

 

 

237

 

Они наняли и собрали «множество народов»: греки, франки, турки и многие другие народы составили их войска и вошли в сербскую землю «с силою многою». Стефан поспешил навстречу врагам, и на речке Ситнице, на Косовом поле, видавшем столько крови в истории сербского народа, произошла битва: Неманя вышел победителем и, по словам его панегириста, «принял все свое отечество и, славя Бога, возвратился на свой престол, и родил сыновей и дочерей, которых просветил божественным крещением. Он собрал погибшую свою землю, ограждая ее крестом Христовым, и князей своих научил уподобляться ему и старцев умудрил премудростью вышнего благодетеля».

 

Несколько иначе рассказывает об этом событии византиец. Прежде всего он дает нам ясно понять, кто выступил против Немани, вскрывая этим тайные пружины хитрой византийской политики. Видя неприятное для него усиление Стефана, Мануил поспешил натравить на него его брата Тихомира, бывшего в плену в Константинополе. «До него дошел слух, что сербский государь, по имени Стефан Неманя, стал не в меру дерзок, что он занимается тем, что не касается его, и, питая ненасытное властолюбие, мечтает прибрать к своим рукам все в этих странах. Говорили, что он обижает своих родственников и мечом истребляет свой род и даже, не зная никаких пределов своему честолюбию, стремится занять Хорватию и присвоить власть над Котором. Желая удостовериться относительно намерений Немани, император послал к нему с войском Федора Падията. Но враждебность и наглость Немани дошли до того, что он сейчас же начал войну и, не предупреждая, напал на греков». О битве на Ситнице и неудачах греков византийский историк дипломатично умалчивает. В битве погиб и Тихомир, так что властолюбию Немани, действительно, был дан широкий простор.

 

Неманя не замедлил воспользоваться им. Направление новых завоеваний диктовалось исконным стремлением сербского племени к морю. Обладая Рашкой, было необходимо двинуться на запад, к Черногории (Зете), но здесь правили вассалы Византии, и, следовательно, Стефану приходилось вступить в новый конфликт с Мануилом. И, действительно, в 1170 году Неманя завоевал Зету и неретванскую (нарентскую) Краину, а через три года оказался уже разбитым Византией. Если ему дали вздохнуть свободно и в эти три года, то произошло это потому, что вековая борьба между соперниками в балканской политике, Венецией и Византией, вспыхнула с новой силой. Венеция знала, что в лице Сербии она всегда найдет союзницу для борьбы с греками, а, кроме того, рядом с Сербией развивалось и другое сербское государство, Босния, бан которой Кулин поддерживал дружеские отношения с Неманей. Надо было выждать время, чтобы нанести этому последнему удар, и притом неожиданный.

 

 

238

 

Случай подвернулся именно в 1173 году, когда смена престола в Венгрии могла вызвать вмешательство Мануила. Когда же дело с Белой, которому покровительствовал император, уладилось, он неожиданно направил все свои силы против Стефана Немани. Для Мануила венгерская удача была чрезвычайно важна: кроме непосредственного влияния на дела обширного Венгерского королевства, ему удалось присоединить к своей империи две важных области, Далмацию и Срем. С этого момента и мятежная Сербия не могла рассчитывать на поддержку своей северной соседки, Венгрии. И мог ли Мануил терпеть, чтобы при таком блестящем успехе его внешней политики ничтожная Сербия, государь которой назывался просто великим жупаном, оставалась независимой. Он должен был сокрушить ее спесь и действительно сокрушил: Неманя признал верховенство Византии, вернул захваченные недавно греческие провинции, обещал Мануилу помогать ему в войнах и для выражения покорности лично отправился в Царьград. Но и Неманя приобрел весьма реальные выгоды: Зета была оставлена за Сербией, а брать Стефана сделался великим жупаном Хума, После этого в продолжение нескольких лет, до смерти Мануила (1180), Сербия могла развиваться беспрепятственно.

 

Насколько важны были эти внешние приобретения Сербии, настолько же серьезное значение имела внутренняя политика Стефана. Важнейшим вопросом здесь являлся вероисповедный: кроме православия, в Сербии укоренилось католичество, и рядом с каноническими церквами развивалась пришедшая из Болгарии ересь богомильская. Особенно прочное гнездо она свила в Боснии и в Рашке. Таким образом, стремясь к государственному единству, Неманя должен был уничтожить тот религиозный разброд, который разделял население на католиков, православных и богомилов.

 

Собственно говоря, Неманя должен был считаться только с первыми двумя религиями, за которыми стояли большие политические силы, Рим и Византия; богомилов он мог искоренять, не опасаясь встретить отпор с какой-либо сильной стороны. Но, допуская полную терпимость по отношению к каждой из двух главных церквей, сербский жупан должен был все-таки опереться на одну из них всецело. С полным пониманием государственных выгод он выбрал ту церковь, к которой принадлежало большинство населения в Рашке, и которая находилась под покровительством всегда страшной для него Византии. Сам Неманя, принявший сначала крещение по католическому обряду, потом перешел в православие: «и паки сподобился принять второе крещенье от руки святителя и архиерея посреди сербской земли», как говорит его житие, составленное Стефаном Первовенчанным. Само собой разумеется, что православным продолжателям дел Стефана его переход в православие и дальнейшая деятельность

 

 

239

 

в православном духе представлялись первоучительством, апостольством, просвещением еще совсем темного народа, но, конечно, это несправедливо. Как правильно отмечает проф. В. В. Качановский («История Сербии с половины XIV до конца XV в.», т. I. «Критическое исследование источников», 1899), «нисколько не умаляя значения заслуг основателя Сербского государства, жупана Стефана Немани, и первого сербского архиепископа св. Савы, можно с полной уверенностью сказать, что без предварительной подготовительной работы в деле распространения христианских истин в сербском народе неизвестными определенно истории деятелями, как предшественниками, труды их относительно просвещения своего народа светом христианской истины не могли бы принести столь быстрых, успешных результатов». Во всяком случае, вступив на путь православной политики, Неманя решительно пошел по нему вперед; он не ограничился усиленным церковностроительством, за которое его жития, составленные сыновьями, превозносят в таких неумеренных выражениях, но и задумал разрешить богомильский вопрос, обнаружив этим замыслом большую политическую прозорливость. Кто помнит, какую страшную роль сыграли в истории Боснии и Герцеговины богомильские элементы, быстро переходившие в мусульманство, когда эти провинции достались туркам, тот поймет смысл намерения Стефана искоренить секту, которая занимала в государстве положение недружелюбное и держалась в стороне от политического развития страны, так как видела в себе лишь «христианское» (крьстянско) братство. Неманя, устанавливая государственную и церковную организацию и исходя из начала централизации, не мог не столкнуться с таким разлагающим государство элементом, каким была эта ересь. Поэтому Неманя предложил богомильский вопрос на разрешение созванного ad hoc собора, который и осудил эту ересь.

 

С богомилами Неманя расправился с большой жестокостью: «одних он сжег, других наказал иными способами, третьих изгнал совсем из своей земли; собрав все их дома и имущество, он роздал их прокаженным и нищим. Учителю же и начальнику (бигомилов) за то, что он отрицал божественность Христа, он отрезал в гортани его язык, книги его нечестивые сжег, а самого отправил в изгнание, запретив даже упоминать его проклятое имя». Так повествует панегирист Немани, его сын, и в самом тоне его рассказа чувствуется, сколько злобы накопилось у Неманичей против богомилов. Нет сомнения, однако, что этот решительный переход на сторону канонической церкви оказал Стефану большую услугу. В качестве противника ереси он мог искать помощи у папы, не разрывая, однако, и с Византией, и в этом направлении Неманя достиг большого успеха: ему было необходимо сохранить самостоятельность и

 

 

240

 

католической церкви в своей стране, как независимостью воспользовалось в скором времени и сербское православие, и вот он решительно выступил против того, что епископ Бара (Антивари) признал свою подчиненность Сплетскому (Спалато) архиепископу. В начавшихся по этому предмету переговорах с курией одержал верх Стефан. Таковы были культурные завоевания, совершенные Неманей. При всем их значении этот последний оставался все-таки вассалом Византии, — положение, которое могло продолжаться лишь до смерти могущественного Мануила. Его смерть была для Сербии лозунгом освобождения, чем она была и для боснийского бана Кулина и для венгерского короля Белы. И, действительно, с 1180 года начинается новый период упадка в Греческой империи. Внутренними раздорами воспользовались Неманя и Бела, которые, заключив союз, двинулись по направлению к средне-балканским провинциям Византии. Часть сербских войск направилась к Косову полю, другая двинулась в Болгарию, где давно уже подготовлялось восстание против греков. Таким образом, в течение короткого времени, с 1183 по 1189 год, Стефан присоединил к своему государству как юго-восточную Сербию с Нишем, так и часть Болгарии, до Софии. Но все эти приобретения не отличались прочностью, они были сделаны в момент слабости двух исконных конкурентов, боровшихся из-за власти на Балканском полуострове, Византии и Венгрии. Теперь эта последняя начинала крепнуть, и Стефану следовало позаботиться о какой-нибудь новой поддержке, Случай ему помог. Новый крестовый поход привел германские войска на Балканский полуостров, и император Фридрих Барбаросса проходил через государство Немани, который поспешил вступить в сношения с могущественным германским императором. Племянник Немани, Толен [1], должен был вступить в родство с германской династией, так что случайные связи могли превратиться в прочный союз, — обычный средневековый способ улаживать международные отношения. В этом случае оба контрагента поступали чрезвычайно разумно: Германия приобретала помощника против Византии, с которой ей приходилось все чаще сталкиваться, Неманя мог в известную минуту опереться на Германию, но она была отделена от него другими государствами, так что непосредственного подчинения германской силе Неманя мог не опасаться. А между тем Стефану приходилось опять враждовать с Византией: одушевленный идеей собирания сербских земель, он должен был поддерживать и

 

 

1. Толен был сыном Мирослава, который был женат на сестре боснийского бана Кулина. Такие тесные связи соединяли две сербские династии XII в. См. об этом статью К. Ииречека: «Толјен, син кнеза Мирослава Хумского». Глас. 35 т. 1892.

 

 

241

 

восстание болгар, которые своим бытом и языком, вероятно, почти совсем не отличались от сербов и, во всяком случае, поддерживали с этими последними живое общение на почве религиозного единства. Результаты умного шага Неманя обнаружились скоро; пока Барбаросса был жив, Стефан делал одно земельное приобретение за другим: так, он захватил Призрен, Вранью и другие города к югу от Ниша, в котором произошло свидание государей. Во всяком случае, теперь у Немани было что уступить, если бы греки оказались в состоянии выступить против него с оружием. Смерть Барбароссы и отлив крестоносных сил в Малую Азию развязали руки императору Исааку Ангелу, и он ударил на сербского жупана, который был вынужден вернуть захваченные земли, но зато получил от Византии весьма для него важное признание независимости Сербии. Это было в 1190 году, и в продолжение двухсот лет маленькая Сербия сохраняла свою самостоятельность. Последние годы жупанства Стефана Немани протекли спокойно, между тем как в Византии произошли события, оказавшие сильное влияние на судьбы Сербии. Вечная борьба дворцовых партий и династий привела к тому, что брат императора Исаака, Алексей Ангел, отнял у него престол (1195). От этого дворцового переворота Сербия могла только выиграть: новый император приходился родственником по браку одному из сыновей Немани, Стефану. Как можно думать по различным данным, он не был старшим сыном Немани. У старика было три сына: старший Вук или Вукан, средний Стефан и младший Растко, который еще в юности ушел на Афон, постригся здесь в монахи под именем Савы и сделался первым архиепископом Сербской церкви. Таким образом, престол должен был принадлежать после смерти Немани его старшему сыну, а таковым был, по-видимому, Вукан. Между тем любимцем отца, его «Иаковом», по выражению старосербских источников, был не Вукан, а Стефан, и он же состоял в родстве с новым византийским императором и своим пребыванием на престоле мог обезопасить границы Сербии от агрессивных действий Византии. Это соображение должно было оказать влияние на намерение Стефана Немани сделать своим преемником младшего сына, минуя старшего, но такую смелую реформу он мог произвести лишь при своей жизни, санкционируя ее своим авторитетом и самоотверженным служением своему «отачаствию» (родине). Следовательно, ему не оставалось иного выхода, кроме отречения от престола: недаром Сава так горячо призывал отца закончить свои дни в тишине монастырской кельи. «Ты совершил в своем земном царстве апостольский подвиг, просветил православием людей своей земли, изгнал волков ереси, низверг бесовские храмы, воздвиг церкви Богу, научил почитать сына, равного Отцу и сопреетольного Духу» и т. п.: так писал Сава своему отцу, точно забывая (или, вернее, забывал

 

 

242

 

позднейший историк, вложивший свою характеристику царствования Немани в уста его сына), что и до Стефана христианство уже существовало в Сербии. Стефан, действительно, принял монашество. Перед этим, 25 марта 1196 года, он созвал собор из «воевод, тысячников, сотников и других благородных, как больших, так и малых», и заявил им о своем намерении «постигнуть пустыню». В ответ на это, рассказывает биограф Немани, раздался плач, подобный грому, так что чуть не потряслось место, на котором стояли собравшиеся, но намерение Стефана было неизменно: поставив на свое место сына Стефана, «зятя кир Алексея, царя греческого», как подчеркивает сын Немани, Сава, как бы выдавая этим истинную причину предпочтения Стефана перед Вуканом, — Неманя удалился в монастырь Хиландар на Афоне. Быть может, это предпочтение, оказанное младшему сыну, исходило и из других соображений: Вукан был при жизни отца его наместником в Зете и здесь, подобно Михаилу и Бодину, подчинился римской культуре, женился на латинянке и заискивал перед папой, который в своих письмах величает его королем Диоклеи и Далмации. Такое лицо, действительно, неудобно было видеть на великожупанском престоле Сербии, и Неманя ограничился тем, что признал его великим князем и, по-видимому, оставил за ним те западные сербские земли, которыми он владел раньше.

 

Но этот шаг престарелого Немани повлек за собой весьма серьезные последствия. Как он ни заклинал сыновей не враждовать между собой, распри в таких случаях были слишком обычным делом в Средние века. Так, едва умер венгерский король Бела III (1196), как его сыновья пошли друг на друга. Для Сербии это было чрезвычайно опасно: претенденты на венгерский престол, Андрей и Эмерих, могли помириться, лишь поделив между собой отцовские владения, но каждому было мало своей части; Эмерих задумал покорить Боснию и Рашку. Но пока Сербия держалась крепко в единении, на покорение Рашки рассчитывать было трудно: оставалось воспользоваться теми семенами раздора, которые были брошены рукой Стефана Немани. Сам он не дожил до этого времени: через несколько лет после пострижения в монахи он мирно скончался. Сербская церковь признала его святым под именем св. Симеона, и мощи отца Сава взял с Афона и перевез в Сербию. На престоле сел второй сын Немани, Стефан, получивший впоследствии название Первовенчанного, первый православный краль Сербии, личность сложная и интересная, настоящий предшественник Стефана Душана в политике лавирования между Заладом и Востоком, искания поддержки то в папе против Византии, то наоборот. Условия жизни должны были создать в Стефане характер гибкий и решительный; он вовсе не тот благочестивый боголюбец, каким его изображают монахи-биографы, а, напротив, политик реальный,

 

 

243

 

не останавливающийся и перед уклонением от этого боголюбия и придерживающийся принципа: «Цель оправдывает средства». Уже самое вступление Стефана на великожупанский престол помимо старшего брата Волкаиа или Вукана было известного рода компромиссом, последствия которого не замедлили обнаружиться. Если Вукан и согласился ограничиться княжением в Зете и Требинье, как его дядя Мирослав самостоятельно правил Хумом, то он делал это поневоле, пока Стефан мог дать ему отпор. В конце же XII века события приняли явно неблагоприятный для Сербии оборот: между венгерскими принцами, Андреем и Эмерихом, разгорелась вражда. Примирение между братьями свелось к разделу земель и влияний, причем каждый из них должен был надеяться на увеличение своей области силою собственного оружия. Эмерих направил свои помыслы на завладение Рашкой и встретил в этом отношении полное сочувствие со стороны нового папы, знаменитого Иннокентия III, который вовсе не отказывался от надежды снова подчинить римскому влиянию отпавшую в схизму Сербию. Таким образом, новый папа и венгерский король были естественными союзниками. Смерть Мирослава, брата Немани, дала повод к захвату Хума (1198) венгерцами. Отсюда уже легко было двинуться дальше по пути завоевания всей Сербии. В том же году великий князь Вукан обратился к папе с жалобой на то, что к соседней Боснии чрезвычайно сильно разрослась богомильская ересь, но бан Кулин парализовал его интриги, удостоверив Иннокентия III, что он отдался ереси по неведению и готов отречься от нее. Принял свои меры и Стефан: он отправил в Рим послов с предложением принять Сербию под покровительство папы и с просьбой за это прислать ему королевскую корону. Папа был поставлен в довольно трудное положение: ему приходилось выбирать между Венгрией, которая всегда так охотно повиновалась курии, и мятежной Сербией, которая на этот раз сама шла навстречу Риму. Папа нашел выход и из этого положения: Сербия, казалось, все равно не могла уйти от него, но следовало поддержать не Стефана, так явно сочувствовавшего православию и Афону, а его брата Вукана, преданного латинству, недовольного великим жупаном и готового восстать на него. В таком направлении и пошла политика Рима: теперь Стефану отказали в короне, которую уже собирались послать ему, а Вукана поддержали, и вместе с королем Эмерихом он вступил летом 1202 годы в Рашку и занял великожупанский престол. Вукан или, как просто называет его византийский историк Никита Хониат, Волк, принял титул великого жупана. Этот титул подробно записал какой-то неизвестный писец, отметивший в Евангелии, хранящемся в С.-Петербургской Публичной Библиотеке, следующее: «Господь наш Иисус Христос по неизмеримой

 

 

244

 

своей милости и по изволению Пресвятой Госпожи Богородицы передал честной венец великому жупану Волку, владычествующему над своей сербской землей, и зетской страной, и поморскими городами, и нишевскими пределами, — велеродному, велеславному, великому жупану Волку, сыну самодержавного господина своей области Стефана Немани» (Л. Стоянович, «Стари српски записи и натписи» I, № 7). Таким образом, приморская Сербия, Рашка и Ниш были опять объединены под властью одного лица, но титул короля — rex Servie — принял венгерский король, который и до сих пор сохранил в своем титуле эту прибавку, никогда не имевшую реального значения. Стефан должен был бежать, но торжество Вукана продолжалось недолго. События в этой части Европы развертывались с чрезвычайной быстротой: в 1202 году престолом завладел Вукан, и приписчик к Евангелию успел занести в эту книгу все его титулы, а в том же самом году начался четвертый крестовый поход, приведший, как известно, к совершенно новому порядку вещей на Балканском полуострове. В Венгрии вспыхнули новые раздоры между братьями Эмерихом и Андреем, и Вукан остался без всякой поддержки. Основание латинского царства в Византии в 1204 году так поглотило внимание курии, что ей было не до вмешательства во внутренние распри ничтожной Сербии. Вукан и Стефан стали лицом к лицу. Между тем Болгария переживала новый период короткого расцвета: царь Кало-Иоанн (1196—1207) занял, пользуясь беззащитностью Сербии, целый ряд городов, как по Дунаю (Белград, Браничево), так и в Рашке (Призрен, Скоплье) и даже Ниш. Вукан оказался не в состоянии бороться дальше, и Стефан сверг его с престола и занял его место. Однако, он был настолько умен, что не поспешил отмстить своему обидчику, а, напротив, примирился с ним, причем домашние источники приписывают выдающуюся роль в этом событии Саве. Результаты этого примирения не замедлили обнаружиться. С обычным своим сентиментализмом наш источник, монах Феодосий, говорит, будто бы все, видя братскую любовь Вукана и Стефана, «прилагались к ним своей любовью». Дело обстояло, конечно, иначе: политические расчеты не позволяли Стефану дробить сербскую землю, потому что положение страны было в высшей степени тревожное. Сава вернулся в Сербию и принес с собою мощи св. Симеона (Стефана Немани), которые были встречены на сербской границе в Хвосне (около Дечан, монастыря в Старой Сербии). Таким образом, символически вся семья Неманей собралась, чтобы постоять за родную землю. Дальнейшей судьбы Вукана мы не знаем, но имена его сыновей сохранились: один из них, Георгий, был князем Диоклеи, другой, Димитрий, называется жупаном, третий, Стефан, князем. Очевидно, Вукан удовлетворился ролью

 

 

245

 

удельного князя [1], а вся тяжесть борьбы легла на плечи Стефана. Враги между тем надвигались со всех сторон. Прежде всего пришлось обороняться от совсем неожиданного неприятеля. Стефан вмешался во внутренние дела Болгарии, где только что погиб царь Калоян, и его преемник Борил спешил расправиться с родственниками Калояна. В числе этих последних находился и Стрез, которого наш источник называет почему-то готом. По-видимому, он владел землями в Македонии, по реке Вардару. Стефан поддержал Добромира Стреза и будто бы «передал ему полцарства болгарского, дав ему войско свое в помощь и сам помогши ому, и утвердил его в городе, называемом Просек (на Вардаре)». По увещанию Стефана, к Стрезу примкнули и некоторые из «загорских властелей», т.е. мелких македонских князьков, так что к юго-западу от Рашки образовалось довольно сильное дружественное Сербии государство. Но великий жупан ошибся в своих расчетах.

 

Латинское царство, основанное крестоносцами, относилось неприязненно к славянским государствам на Балканском полуострове. Усиление Сербии, грозившее поглотить и Болгарию, как оно уже подчинило своему влиянию «половину болгарского царства», не могло быть приятно королю Генриху, потому что оно слишком возвеличивало одно государство на Балканах. Следовало ослабить Сербию и, стало быть, заключить мир с царем болгарским Борилом. Мир перешел в союз, который грозил самыми серьезными опасностями Стефану. Он полагался на Стреза, но итог последний изменил. Сербский летописец рассказывает всякие ужасы об этом князе, перебирая его жестокие выходки и коварные поступки и противопоставляя этому необычайную душевную мягкость Стефана, которому, в сущности, вовсе и невыгодно было ссориться с Добромиром. На него готовилось нападение. Король латинского царства Генрих, примирившись с Борилом, двинулся к Сербии и дошел до Ниша. Что здесь, собственно, произошло, сказать трудно: ночью, по словам самого Стефана, внезапно раздались вопли, и «преподобный невидимо рассеял ополчившихся врагов наших». Враги побежали, рубя друг друга, и они «побеждали друг друга» и ушли с позором и поношением. Вероятно, это была одна из тех ночных паник, которые возникают, по-видимому, без мелкой причины и уже столько раз в истории войн вызывали бегства отрядов, панику среди лошадей, смятение и гибель целых полков. Стефан вздохнул свободно, но ненадолго: теперь ему объявил войну Стрез.

 

 

1. О князе Вукане и его потомстве см. исследования архимандрита Руварца в «Годишнице Николе Чупича» (кн. 10,1888) и в том же издании, кн. 14 за 1894 год, а также см. статью Иеречека в «Споменике Српске крал. Академ.» т. XI.

 

 

246

 

Никакие увещания Савы не действовали; видя его «каменноумие», Сава ночью тайно отправился домой, «радуясь непобедимости силе Божией». И эта сила проявилась в ту же ночь; среди ночи Стрез страшно закричал и потом едва успел промолвить: «какой-то страшный юноша, по повелению Савы, напал на меня спящего и, выхватив мой меч, пронзил мне сердце», как умер. Сава горько плакал о его «непокаянии», но его печаль могла легко успокоиться: Сербия была освобождена от страшного врага. Однако, в том же году поднялся еще один неприятель: деспот эпирский, Михаил, захватил, пользуясь отсутствием Стефана, сербский город Скадр. Предстояла война, но «один из рабов Михаила, восстав, разрубил его мечом на одре его, и злою смертью он предал свою душу, в поношение всем зрящим, на радость же всем надеющимся на Господа и на святых угодников его». В этом умилительном тоне рассказа чувствуется человек, знающий несколько больше того, что он хочет сказать. Странно как-то, что всех врагов Стефана постигала неожиданная смерть, ночью, от меча. Византийские традиции, преемником которых был Стефан в своей политике, по-видимому, не остались без влияния и на его отношение к врагам: наемные убийцы были хорошим, испытанным средством разделываться с врагом. Благодаря этому, великий жупан Рашки после многолетней войны с самыми различными врагами имел в 1214 году лишь двух неприятелей, для которых усиление Сербии представлялось недопустимым делом. Это были латинское царство в Константинополе и Венгрия, прежние соперники в балканской политике.

 

В 1216 году они соединились, чтобы совместными усилиями сокрушить Стефана, который был тем более опасен, что явно сочувствовал императору Теодору Ласкарису, основавшему новую Византийскую империю в Малой Азии после взятия Константинополя крестоносцами. Однако, и от этой опасности Стефан избавился очень счастливо. Войска венгерского короля Андрея и Генриха, которого наш сербский источник называет царем греческим Ерисом Филандром (Генрих d'Angre), сошлись у города Ниша, и Андрей пригласил Стефана на свидание.

 

Была весна, время, когда на Балканском полуострове чаще всего начинались войны. Поэтому времени нельзя было терять, и Стефан поспешил на границу своего государства, в город Равно (теперь Чуприя, к северу от Ниша). Здесь он пришел к полному соглашению и примирению с Андреем, причем условия мира нам неизвестны: по всей вероятности, как предполагает один из исследователей (Новакович в Годишнице Н. Чупича. I), дело не обошлось без территориальных уступок со стороны Сербии. Но в чем они заключались, трудно сказать определенно. Во всяком случае, руки у Стефана были теперь развязаны, и он мог обратиться против другого своего врага, Генриха, который и попал в ловушку, оказавшись

 

 

247

 

запертым в теснине между горами. Только по просьбе Андрея, бедный латинский король был отпущен без большого ущерба. Мы видим, таким образом, что от всех своих неприятелей сербский великий жупан избавлялся весьма счастливо. Следовало подвести итоги всем этим удачам и закрепить их каким-нибудь актом, признававшим за Сербией те преимущества, которые были добыты не столько силою сербского оружия, сколько необычайной дипломатической ловкостью жупана. Этим актом могло быть лишь торжественное признание завоеванной уже раньше независимости сербского государства, но эта независимость не была полной до тех пор, пока сербская церковь не добыла автокефалии. Самый титул великого жупана не заключал в себе никаких указаний на независимость государства; он был так оригинален, так чужд Европе, что с ним не связывалось никакого определенного представления. Значит, мог рассуждать Стефан, жупанство следует превратить в королевство, а сербской церкви нужно дать самостоятельного главу. Этот последний и был уже намечен. Кто мог быть лучшим сербским архиепископом, чем Сава, уговоривший еще отца, Стефана Неманю, постричься в монахи и оказавший и впоследствии столько неоцененных услуг Сербии при ее войнах с бывшими союзниками? В 1219 году Саве удалось преодолеть сопротивление цареградского патриарха Мануила, не желавшего лишиться власти над сербской церковью: он рукоположил Саву в архиепископы сербские и дал ему право организовать сербскую церковь. Как видно из наших источников, работы предстояло очень много: во-первых, следовало дать ноной автокефальной церкви епископов; во-вторых, было необходимо распространить хоть кое-какую церковную книжность; в-третьих, предстояло даже просто ввести церковный обиход там, где его еще не было.

 

С первой задачей Сава справился с помощью совета «благородных», который опять появляется на сцену, как в истории уничтожения богомильской ереси. По их указаниям, было основано 8 епископских кафедр, которые заняли прирожденные сербы, приглашенные Савой из Хиландарского афонского монастыря. Книги Сава или раздобыл, или даже переписал, а может быть и заново перевел «много книг законных об исправлении веры, которых требовала соборная церковь его»; наконец, следовало еще просто распространить христианскую веру, и для этой цели Сава выбрал из своих учеников достойнейших и разослал их по стране, снабдив книгами; эти епископы и протопопы должны были «венчать род человеческий, собирать в церковь всех, старцев, средовечных и молодых мужей и жен и всех детей, которые были рождены от них без благослоиения по закону. Собирая их вокруг их родителей, они венчали одного за другим, чтобы все были благословенны во имя Господне». Своей резиденцией Сава выбрал монастырь Жичу (Житьчу). Положение этого монастыря

 

 

248

 

заслуживает внимания; это уже не Старая Сербия, не Зета, не Рашка, но область, лежащая чуть не в средине современного Сербского кралевства. Центр церковной жизни государства передвинулся еще восточнее, нежели при Стефане Немане, еще дальше от Дуклии и папского влияния. Жича лежит близ впадения Ибара в Мораву, в гористой, малодоступной местности; в древности здесь заканчивалась большая дорога, ведшая от Котора в глубь страны. Такое местоположение было удобно, чтобы укрыть от глаз Европы то, что происходило в Сербии. Естественно поэтому, что именно в Жиче Стефан осуществил свое давнишнее намерение: провозгласил себя на большом народном соборе в Спасов день 1220 года кралем. По очень веским соображениям сербского историка Л. Ковачевича [1], Стефан Первовенчанный произвел этот переворот вне всякой зависимости от папы, у которого, по свидетельству ученика Савы, Доментиана, он будто бы просил короны. Напротив, пример греческого императора Ласкариса, основавшего новую империю в Никее, далее обычное в Средние века рассуждение, что автокефальная церковь может находиться лишь в независимом государстве, наконец, отсутствие упоминания в папских документах об этом новом ходатайстве Стефана, тогда как о старом говорится подробно, и т. д.; все это, действительно, заставляет думать, что Стефан действовал решительно против воли папы и даже навлек на себя месть со стороны венгерского короля, Андрея. Впрочем, война не разгорелась вследствие внутренних усобиц в Венгрии и благодаря усилиям Савы примирить брата с королем. Вскоре после того Стефан умер, успев, по обычаю, принять перед смертью монашество под именем Симеона. Его тело доныне покоится в монастыре Студенице.

 

После Стефана Первовенчанного на престоле Сербии побывали поочередно три его сына, из которых только один Урош приближался своими дипломатическими и административными способностями к отцу. В продолжение нескольких десятилетий Сербия переживала эпоху внутреннего брожения и внешнего ослабления, хотя Стефан при жизни сделал все, чтобы предотвратить династические смуты: он короновал одновременно с собой своего старшего сына Радослава, а для того, чтобы доставить его в центре предстоящих на Балканском полуострове событий, Стефан женил его на дочери эпирского деспота Феодора Ангела Комнена, который считался наиболее вероятным претендентом на византийский престол, когда падет расшатавшееся, ослабевшее, не встретившее на Западе поддержки Латинское царство. Но расчеты Стефана не оправдались, да и Радослав оказался слишком слабым для задачи, которую он должен был выполнить. Правда, Феодор Ангел отнял у Латинского царства Солунь,

 

 

1. В статье «Жене и деда Стефана Первовенчаног» (Глас. 1901 г., т. 60).

 

 

249

 

и архиепископ Охридский, Димитрий Хоматиян, большой недруг автокефальной сербской церкви, короновал его византийским императором (1222); однако, поддержки в нем Радослав не встретил, потому что новый император в скором времени пришел в столкновение с болгарским царем Асеней II. В битве на Клокотнице (1230) Феодор был разбит болгарами, потерял весь свой престиж на Балканском полуострове, а Радослав был предоставлен самому себе. Жена Радослава, дочь эпирского деспота, была чрезвычайно непопулярна в народе, и только Сава старался поддержать его на престоле. Он перенес с большим торжеством тело Стефана в Жичу и, по-видимому, воспользовался этим, чтобы поддержать племянника. Это чувствуется даже в тех условных риторических выражениях, в которых наш источник Доментиан, ученик Савы, говорит об этом событии: «видя самодержца (т. е. краля Радослава), его благородных (т.е. вельмож) и всех чад своего отечества, святой архиепископ похвалил Бога, дав мир и благоволение всем и о Господе целование, и так нее получили покой с великой радостью». Но покой продолжался недолго: по словам тех же наших источников, Радослав погиб от «благоличия» своей жены, которую Доментиан с большим пафосом сравнивает с Далилой, погубившей Самсона. Что именно произошло, мы сказать не можем по недостатку данных, но чем-то краль Радослав «прежде во всем благохвалимый и преизящный, потом же женопокоренный», так вооружил против себя вельмож, властелей, что они соединились с младшим братом Радослава, Владиславом. Наши источники утверждают даже, что он был «поврежден в уме» от любви к своей жене, но, как справедливо замечает Сречкович («Историја», кн. II, стр. 113), документы, оставшиеся от Радослава, указывают на его совершенно ясный ум. Однако, самое стремление его править «самодержавно» должно было вызывать чрезвычайное раздражение в верхних слоях народа, и старый сербский монах не мог объяснить это стремление иначе, как влиянием алой жены-византийки на обезумевшего мужа. Сава старался успокоить разбушевавшиеся страсти, но потом и он, видимо, перешел на сторону оппозиции. Иначе трудно объяснить приписанные ему слова: «Если вы действуете по Божьей воле, то да сбудется Господня воля». Вслед затем Радослав был свергнут с престола, бежал в Дубровник, но и здесь его беды не кончились: любимая жена, из-за которой он потерпел столько горя, покинула его. «Из королевства изгнан, жены лишен и, совершенно недоумевая, что делать дальше, бедный король обратился за помощью к Саве, и тот утешил его «сладкими словами» и постриг в монахи под именем Иоанна (1234), а вскоре после тога Радослав скончался и был погребен в монастыре Студенице.

 

Кажется, еще более незаметным человеком был преемник Радослава Владислав, выдвинутый партией вельмож, властелей, все более забиравших

 

 

250

 

в свои руки власть. Как справедливо замечает сербский историк Сречкович, в их расчеты входило заменить принцип наследственности королевской власти выборным началом. Сава постарался и его женить выгодно: если за Радослава выдали дочь Феодора, то Владиславу надо было дать в жены дочь противника и победителя Феодора, болгарского (загорского) царя Асени. Саве удалось добиться и этого, и Болгария в продолжение всего царствования Владислава не беспокоила Сербии. Совершив это дело, Сава отрекся от архиепископского престола, на который назначил своего ученика Арсения, и посвятил остаток жизни странствованиям по святым местам. По возвращении оттуда, Сава заехал в столицу болгарского царства, Трново, к своему другу Асене. Здесь он расхворался и умер (1235), а тело его Владислав перевез в Сербию, в монастырь Милешево (в долине реки Лима); с большим трудом Владислав добился позволения увезти тело Савы: Асеня не хотел отпускать мощи святого, так как видел в их обладании, по обычному средневековому воззрению, своего рода талисман. Какое значение придавалось этому обладанию, видно даже из того, что все «житие» Владислава у наших домашних источников сводится к последним годам жизни Савы, его смерти и погребению. Сербские родословы перечисляют также постройки церквей и монастырей при этом крале и почти не упоминает о политической деятельности Владислава. А между тем его время было бурное; оно требовало большой предприимчивости и дипломатических отношений. Владислав идет навстречу все более назревавшей потребности в политическом и торговом союзе с расцветавшим Дубровником, который вывозил из Сербии скот, продукты скотоводства, лен, мед, воск, сырые металлы, а особенно нуждался в хлебе. Со своей же стороны Дубровник доставлял в глубь Балканского полуострова соль, разные материи, оружие, посуду, — одним словом, продукты промышленности, а также вина и гастрономические товары. Сербия была одним из самых выгодных для Дубровника рынков, и потому связи между этой сербско-итальянской республикой и королевством Стефана становились все более тесными. Кроме того, боснийско-дубровницкие отношения, державшие в известном напряжении и Сербию и вызывавшие не раз вмешательство Венгрии, заставляли Сербию все более обращать свое внимание не на Восток, который уже менее угрожал развитию сербского королевства, а на Запад, где Дубровник и итальянская культура начинали доминировать все сильнее. Начинаются договоры с этой республикой, которые длинной цепью проходят по сербской истории XIII — XIV веков. В 1240 г. боснийский бан Нинослав заключил с Дубровником союз против Рашки. Но уже следующий год принес всей восточной Европе и Балканскому полуострову страшное бедствие, перед которым побледнели все мелкие

 

 

251

 

международные и династические распри. Ураганом пронеслись по России, Венгрии, Далмации, Болгарии, Боснии и краем задели Сербию татары, которые повсюду вызвали на свет новые государственные отношения. В Сербии их нашествие также сопровождалось переворотом: по неизвестной нам причине [1] Владислав был свергнут с престола, и его место занял младший сын Стефана Первовенчанного, Урош. Вступая на престол, он нашел большие перемены на севере Балканского полуострова: во время монгольского нашествия Босния и Хум освободились от венгерского господства, в Болгарии уже не было могучего Асени, в Эпире опять поднимались стремления к захвату Латинского царства и восстановлению старой Византийской империи. Но прежде всего было необходимо, пользуясь слабостью врагов, восстановить внутреннюю силу, ослабленную при неспособных старших братьях Уроша. И с удивительным упорством этот последний пошел к своей цели; прежде всего он примирился с Владиславом, который получил в удел Зету, и, таким образом, Урош мог посвятить себя мирной работе, в которой так нуждалась Сербия. Примирению с Дубровником, вероятно, содействовал брак с французской принцессой Еленой, которая была одной из замечательнейших женщин в Европе конца XIII века. Это была дочь принца Рауля де Куртнэ, католичка по своей первоначальной религии, личность, о которой и католические и православные источники говорят с одинаковым восхищением, и в которой даже папа Николай IV замечает искреннюю веру и любовь к Богу [2]. Такой человек, близкий одинаково обоим мирам, римско-католическому западноевропейскому и православному восточному, должен был внести вместе с собой культурный элемент, которого не хватало Сербии. Ту же роль сыграли впоследствии в Польше королевы-итальянки, знакомившие польскую шляхту с гуманизмом и западной культурой.

 

При Уроше I Великом [3] сношения с Западом и с Дубровником приняли определенный характер. Немцы (саксы), колонизовавшие Седмиградие и Венгрию, напуганные монгольским нашествием, хлынули в Сербию

 

 

1. Сречкович полагает, что народ был возмущен экономической политикой Радослава, который в поисках денег слишком много естественных источников богатства передал в эксплуатацию иностранцам. Но, во-первых, на это нет никаких положительных указаний, а, во-вторых, народ, как таковой, имел слишком мало значения, чтобы совершать подобные перевороты. Эти последние происходили, как мы знаем из многих примеров, или по династическим причинам, или по воле вельмож. Такие династические распри приходится видеть и в данном случае.

 

2. Ср. статью Миятовича, «Ко je кральица Јелена?» (Летопис Матице Српске). 1903.

 

3. О нем специальная работа Гребенаровича и Коблишки «Краль Урош I Велики». 1897.

 

 

252

 

и были радушно встречены королем, так как они были сведущи в горном деле. Добыча руды производилась в Сербии и раньше XIII в.: уже в ХП столетии упоминается плоскогорье Копаоник (Копальник); в Боснии бан Кулин добывал железо и серебро. Но более правильно горное дело стало развиваться лишь в XIII в., благодаря усилиям краля Владислава Неманича и затем Уроша. По позднейшим источникам, Мавро Орбини, дубровницкому писателю конца XVI века (его книга «История царства славян» 1601), и сербской Троношской летописи, подлинник которой относится к первой четверти XIV века, — по этим источникам Урош начал в своем царстве разработку золотых, серебряных, оловянных и медных рудников. Насколько велик был наплыв саксов в сербские земли, видно из распространения имен Сасин, Саси, Саса и т.п. в географических названиях и из теперешней и средневековой сербской терминологии горного дела, причем в этой отрасли промышленности колонистынемцы, прозванные пургарами (Bьrger), конкурировали с итальянскими мастерами, называвшимися боргезанами (borghesani). Первоначально подверглись разработке рудники, лежавшие в самом сердце тогдашней Сербии, на плоскогорий (планине) Копаоник, проходящем по границе между Старой Сербией, Королевством Сербией и Новобазарским санджаком, потом началась разработка и в других местах, Новом Брде и Руднике, которые в XV в. называются не иначе, как «сашкими местами» [1]. Впрочем, все это относится уже к более позднему времени. При Стефане Уроше было положено лишь начало этой важнейшей отрасли добывающей промышленности, и в продолжение нескольких десятилетий, до душанова законодательства, юридическое положение немецких колонистов оставалось неопределенным. Да в вообще юридические нормы не были установлены: так, по наблюдению историка сербского права, А. Иовановича [2], в одном из древнейших памятников сербского права, именно в дипломе Уроша (1254), к числу государственных преступлений отнесены как государственная измена, так и убийство, присвоение чужого коня, помощь рабу при бегстве и т. д. Тем не менее, весьма важно, что молодое сербское государство все более определенно вступало на путь культурного развития.

 

И международные отношения Уроша отличаются тем же характером прогресса. Так, с Дубровником он заключает договор, в силу которого сербские подданные имеют право покупать в этой республике хлеб и вино по тем же ценам, что и сами дубровчане; с другой же стороны, и Урош подтверждает привилегии, дарованные Дубровнику: «Пусть ходят ваши

 

 

1. Костич, «Стара српска трговина и индустрија» (1904).

 

2. «Приносци за историју старог српског права». II часть, 1900.

 

 

253

 

купцы по моей области свободно, не терпя никакого ущерба». Таких грамот, подтверждающих старые договоры с Дубровником или определяющих новые условия, мы находим в царствование Уроша несколько. Что касается сербско-болгарских отношений, то при Уроше I после нескольких лет войны Болгария всецело подчинилась сербскому влиянию, что, разумеется, представляло весьма блестящий результат многолетней борьбы между родственными народами Балканского полуострова. Но спокойным и счастливым царствование Уроша все-таки не было; начало его было омрачено тяжелыми войнами с Дубровником и Болгарией, конец — восстанием Драгутина. Поводом к войне с Дубровником послужил захват нескольких сербских земель под виноградники дубровницкими купцами; Урош вступился за своих людей, дубровчане не хотели отказываться от захвата и готовились к войне. Для этой цели они старались объединить всех врагов Сербии, и, конечно, привлечь на свою сторону прежде всего болгар, с царем которых, ничтожным Михаилом Асеневичем, дубровчане заключили в 1252 году союз. Как далеко шли замыслы союзников, видно из одного пункта договора:

 

«Если Бог поможет твоему величеству (заявляют граждане Дубровника Михаилу) выгнать твоего и нашего врага Уроша из сербской земли и брата его Владислава, и род их или других вельмож (властелей), и они прибегут в город Дубровник, мы их не примем и речей их слушать не станем, а будем только вредить им, где можем».

 

Этим союзом Урош был испуган и поспешил подтвердить прежние привилегии Дубровника, но правители республики продолжали подготовлять войну и заключили договор с боснийским баном Нинославом и хумским князем. Впрочем, Сербия вышла из этой войны с успехом: болгары дошли до р. Лима, но были отбиты, заключили мир с Урошем, который был подкреплен женитьбой болгарского царя на дочери Уроша, и тогда Дубровник должен был примириться с Сербией, причем эта последняя получила Хум. Отношения с Грецией доставили Урошу также новые приобретения; в борьбе между эпирской и никейской династиями, стремившимися к Византийскому престолу, сербский король лавировал настолько искусно, что в результате он приобрел Призрен с его областью, и это уже после того, как Урошу пришлось вернуть большинство захваченных им греческих земель. Весьма важным показателем того значения, какого добилась уже Сербия на Балканском полуострове, служили его связи с Венгрией. Король Бела IV был настолько блинок к Урошу, что отдал за его старшего сына Драгутина свою внучку. Но с чисто византийским коварством, которое мы находим во всем поведении сербского краля, этот последний воспользовался первыми неурядицами в Венгрии, чтобы захватить новую область, Мачву (между р. Савой и Дриной), — однако, неудачно: мадьяры нанесли сильное поражение

 

 

254

 

войскам Уроша, и он должен был отступиться от этой области, в которой было установлено самостоятельное военное управление, банство. Таким образом, не всегда удачно, но все же решительно и смело Урош вводил свое королевство в систему крупных восточных держав. Династические связи с греческими княжескими семьями, с Венгрией, Болгарией заставляли смотреть на Сербию как на государство, во всяком случае, равноправное с другими державами Балканского полуострова. Более того, Урошу удалось посадить на болгарский престол одного из Неманичей и подчинить это царство сербскому политическому влиянию, а этот успех не мог не толкнуть сербских государей к намерению провозгласить и вообще свое первенство на полуострове, свои права на наследие Византийского престола. Латинское царство в Константинополе, борьба никейской и эпирской династий из-за цареградского престола и т. п. факторы должны были внушить сербским королям убеждение, что и они не хуже других, что и они могут претендовать на Византийскую корону. К этому и направились стремления преемников Уроша I Великого, но ясно формулировал их лишь Стефан Душан. Вместе с международными отношениями в Сербию все более проникали и династические свары, раздиравшие Европу. Как в Венгрии сын поднимался на отца, стараясь сорвать с его чела корону, так и в Сербии на Уроша поднялся его сын Драгутин. Архиепископ Даниил II, составивший в начале XIV в. свой «Родослов» («Животи кральева и архиепископа Српских») и очень хорошо знавший всю подноготную сербской династии [1], сообщает, что Урош обещал своему старшему сыну, когда женил его на венгерской принцессе Екатерине, передать престол еще при жизни; титул junior rex Serviae (младший король Сербии) он носил уже в 1271 году, как видно по его подписи на одном трактате. То же он подтвердил своему свату, венгерскому королю. Но на все просьбы Драгутина выполнить обещание или дать ему хоть какой-нибудь удел Урош отвечал отказом, и тогда, под влиянием своего тестя, Драгутин взялся за оружие. Он получил «многие силы языка угорского и кумайского», т. е. привел с собою венгерские войска и всегда готовых вмешаться в династические междоусобия половцев, Даниил рас сказывает, как старался Драгутин убедить своего отца миром покончить счеты, и приводит длинный разговор между ними, в результате которого Урош воспылал только еще большей яростью. По-видимому, дело было серьезнее, чем рисует Даниил: Урош не хотел передать Драгутину престол

 

 

1. См. о нем в «Истории Сербии с половины XIV до конца XV в.». Том «Критическое исследование источников». Киев. 1899, проф. В. В. Качановского, Драгутину посвящено исследование Костича и Станозевича, «Краль Стефан Драгутин. Историска расправа». 1899.

 

 

255

 

не при жизни, что было совсем неосновательно, но по смерти, что лишало Драгутина его прав на наследство. «Тогда королевич, видя себя в такой напасти, решился бороться не на живот, а на смерть; он поднял руку на своего родителя и нанес ему поражение в земле, называемой Гацко» (равнина в теперешней Герцеговине). Это было в 1276 году осенью. Урош бежал в Хумскую землю, но вскоре умер, перейдя перед смертью в монашество. Тело его было погребено в его «задужбине», т. е. в монастыре, воздвигнутом на помин души. Развалины этого монастыря Сопочан находятся неподалеку от Нового Базара. Они хранят доныне воспоминание о сербском короле, справедливо названном Великим.

 

Последующие два царствования сыновей Уроша, Драгутина и Милутина, представляют самую пеструю картину. Поднявшись усилиями нескольких талантливых государей на высоту одной из влиятельнейших держав Балканского полуострова, молодая Сербия не щадит трудов, чтобы на этом уровне и удержаться. Но это достается ей очень нелегко: в путанице международных отношений, в соревновании между Венгрией и Византией, в соперничестве с Боснией, Болгарией, Дубровником и т. д. сербским королям приходится все время лавировать, чтобы вернуть неожиданно отобранный у них город или самим захватить чье-либо владение, плохо убереженное во время войны или внутренних раздоров, кипящих во всех названных государствах. Поэтому скучный, тяжелый напрасный труд представляет подробное перечисление отдельных походов, случайных и временных союзов, никем не соблюдаемых договоров в эпоху этих вечно колеблющихся отношений на Балканском полуострове. Интереснее посмотреть, как, несмотря на все трудности, Сербии удалось приобрести главенствующее влияние на полуострове, и как она эксплуатировала его в своих видах, не будучи, однако, в силах установить порядок у себя дома.

 

Преемником Уроша был его сын Драгутин. Мы уже знаем, что он добился престола помимо воли своего отца, — дело, весьма обычное в (средние века. Но Драгутина мучила совесть. Весьма любопытно, что в других подобных случаях летопись сербская совершенно обходит вопросы совести. Но по отношению к Драгутину она оказывается строже — вероятно, потому, что сам этот король связывал дальнейшие события своей жизни с преступлением, через которое он перешагнул, вступая на престол, и поспешил отречься от короны после первой неудачи. Дело в том, что Сербия примкнула еще при Уроше к союзу государств, который должен был нанести решительный удар Византии: Карл Анжуйский, пладевший сицилийским королевством и претендовавший на некоторые иизантийские провинции на Балканском полуострове, фессалийский деспот Иоанн-Ангел, Болгария и Сербия должны были действовать сообща.

 

 

256

 

В 1281 году началась война; Драгутин двинулся в бассейн реки Вардара и потерпел поражение, так что должен был отступить, а греки заняли все южно-сербские земли до Липляна на Косовом поле. Вместе с тем, Драгутина постигло и личное несчастье «божье знамение», как поняли это и архиепископ Даниил и позднейшая летопись: он упал с лошади и сломал себе ногу, «потому что восстал на отца своего». Все это заставило Драгутина, по настоянию его вельмож, — хотя Даниил не говорит прямо об их участии в этом деле, а передает только содержание народной молвы: «Если кто-нибудь из окрестных царей услышит о твоем падении, мы попадем под власть чужих и лишимся тебя, наш любимый господин и хранитель, наша слава и радость», — все это заставило Драгутина отречься от престола в пользу второго брата, Милутина. Нет сомнения, что в этом случае победила именно партия вельмож, против которых Драгутину пришлось решительно выступить в первые годы его царствования. Всяческая «неправда», которую ввели властели, требовала исправления, и Драгутин путешествовал по Сербской земле, усмиряя своеволие вельмож. Понятное дело, что они воспользовались первым удобным случаем, чтобы свергнуть ненавистного им короля. По договору, состоявшемуся в начале 1282 года в местечке Дежеве в Рашской жупе, кралем становился Милутин, но родоначальником королей должен был сделаться, как шекспировский Банко, Драгутин; именно к его сыну Владиславу переходила, в силу дежевской конвенции, корона после Милутина. Теперь этот последний принял указанное условие, но само собой разумеется, что оно вызвало впоследствии распри и ненависть между братьями.

 

Уступая престол Милутину, Драгутин выговорил себе Мачву, которую он получил от своего тестя, венгерского короля, а также земли около Рудника (к сев.-зап. от Крагуевца). Рудник был чрезвычайно важным торговым и промышленным центром, о котором упоминается еще при Уроше I. Здесь были дубровницкие колонии, которые в XIV веке брали на откуп таможенные пошлины и платили за это в год около 600 литров серебра. И позже народные песни сопоставляют по богатству Копаоник с Рудницкой планиной [1]. Таким образом, отрекаясь от престола, Драгутин вовсе не отказывался от мира, как уверяют нас Даниил и примыкающие к нему летописи, которые пропускают добрые тридцать лет в его жизни и связывают его отречение от престола с пострижением в монахи. Напротив, Драгутин добыл, с помощью своей тещи, венгерской королевы Елизаветы,

 

 

1. См. Костич, «Трговински центри и друмови по српској земльи у средньем и новом веку». Белград. 1900, стр. 288—292. Ср. также Ст. Новакович, «Рударство у Србији XIII—XV века и утицај ньегов на живот тадашньи» («Годишница», 1879).

 

 

257

 

весьма обширные пространства земли и до самой своей смерти спокойно владел областью, простиравшейся между Великой и Западной Моравой, Дунаем, Савой и Дриной, т.е. самой богатой частью Сербии. Ему же принадлежали некоторые боснийские провинции, а также Срем. Следовательно, под спокойным управлением кроткого государя, не пускавшегося ни в какие приключения и передавшего Милутину несение ответственности за целость и достоинство королевства, сербские земли могли развиваться и богатеть. Столица Драгутина находилась или в монастыре Дебрце, на р. Саве, или несколько ниже по Саве, при ее впадении в Дунай, именно в Белграде. Таким образом, культурное значение этого царствования было немаловажно. Оно дало возможность целой группе земель развиваться вне постоянных раздоров, так как лишь однажды, и то под конец царствования, Драгутин был вынужден вступиться за свои права, вернее за права своего сына, который был законным преемником Милутина.

 

Совсем иначе сложилось царствование Милутина, человека с неослабной энергией и с недюжинными дипломатическими способностями. Под именем Стефана Уроша (И) он заключил несколько новых договоров с дубровчанами, дал несколько грамот Хиландарскому и другим монастырям, вел непрерывные сношения с соседями. Но, несмотря на это, вельможи и высшее духовенство забирали при Милутине все больше власти. Мы знаем, какую роль они сыграли при свержении Драгутина; Милутин оказывается вынужден, предпринимая какой-нибудь серьезный шаг, опираться на участие этих влиятельных сфер и созывать «велико-именитых властелей сербской земли» для совещания с ними. Необходимость вести постоянные войны создавала зависимость короля от его дружины и от «всего собора отечествия его»; происходил тот же процесс, который в Польше привел к ограничению королевской власти. Перечислять все эти войны Милутина нет нужды; остановимся на важнейших событиях его царствования. К числу их надо отнести прежде всего войны с татарами, которых привлек из Болгарии на Сербию византийский император Андроник П, воевавший с Милутином из-за вардарских земель, занятых сербским кралем. На этот раз (в 1283 году) Милутину удалось избежать опасности: татары, нападая на сербские войска, пустились вплавь через разлившуюся в половодье реку Белый Дрим; но множество из них утонуло, а спасшиеся были перебиты сербами, которые после того нанесли несколько новых поражений византийским войскам. Через два года татары вместе с половцами, захватившими Болгарию, снова нахлынули на сербские области, на этот раз на Сремское королевство, принадлежавшее Драгутину.

 

Братья соединились, прогнали половцев и область Браничево, захваченную половецкими князьями, присоединили к Срему. Чтобы обезопасить себя от дальнейших нападений татар, Милутин вошел в дружеские

 

 

258

 

сношения с восточно-болгарским царем Георгием Тертером, вассалом татарского хана Ногая, и даже, разведясь со своей женой, венгеркой, женился на его дочери. Тогда князь другой половины Болгарии, Шишман, напал на Милутина; но этот последний разогнал шишмановы полчища, состоявшие из татар и половцев, и заставил самого Шишмана признать зависимость от сербского короля. Таким образом, в вековечном споре между сербами и болгарами победа на этот раз досталась первым. Впрочем, в восточной Болгарии вскоре переменилась династия, а усиление Милутина вызвало опасения со стороны самого Ногая. Сербскому кралю не оставалось ничего другого, как умолять о мире и дать в виде заложников своего сына Стефана и несколько знатнейших вельмож (1292). Но уже в следующем году, воспользовавшись смутами в татарском ханстве, заложники бежали домой. Благоприятные обстоятельства позволили Сербии, заключив союз с восточно-болгарским царством, свергнуть татарское иго, и до смерти Милутина (1321) татары не тревожили Сербии.

 

Отношения с Венгрией и Грецией были еще более сложны и трудны. Если с турками приходилось действовать силой, надеясь на удачу и на собственный меч, то в сношениях с Венгрией и Византией следовало прибегать к дипломатическим тонкостям, искать выхода из всяческих политических компликаций и т. п. Одним словом, нужен был немалый ум, чтобы сохранить за Сербией то значение, какое она уже успела приобрести при первых двух Стефанах. Более или менее эта задача была разрешена Милутином удовлетворительно. Он воевал с Византией несколько раз: сначала в 1282 году, когда император Андроник призвал на помощь татар, потом в 1299 году, когда Византия была совсем ослаблена и не могла оказать серьезное сопротивление сербскому королю. Таким образом, он мог диктовать свои условия мира; более того, он удостаивал византийского императора согласием породниться с ним и женился на его семилетней дочери Симониде. Такого успеха в сношениях с гордым Царьградом Сербия не имела еще ни разу, и она была обязана этим моменту, так удачно выбранному Милутином для нанесения верного удара. И позже византийский император покорно исполняет поручения сербского короля, когда тот отослал в заточение своего сына Стефана в Царьград, а потом разрешил ему вернуться в Сербию. Менее удачлив был Милутин в своих отношениях к Венгрии, которая поддерживала Драгутина, но к Милутину относилась ревниво и опасливо. Поэтому, когда после смерти Драгутина его брат захватил Мачву с Белградом, венгерский король Карл-Роберт заключил с папой союз против Милутина и, перейдя через Саву, проник с войсками в сербские пределы. Милутину пришлось отказаться от захваченных земель. Это происходило уже в последние годы жизни

 

 

259

 

Подобно тому, как в семье Уроша кипели междоусобия, и Милутин враждовал со своим сыном, знаменитым впоследствии Стефаном Дечанским. Положение этого последнего было очень двусмысленное: ведь, по уговору между братьями, престол должен был перейти после смерти Милутина не к его потомству, но к сыну Драгутина; между тем, с женитьбой Милутина на греческой царевне (1299), возникала опасность, что престол не перейдет ни к Стефану, ни к Владиславу, сыну Драгутина, но к потомству от Симониды, в угоду которой Милутин допустил все большее византийское влияние при сербском дворе. Властели его чувствовали, что они отходят на задний план и оттесняются византийской аристократией. Их недовольством и воспользовался Драгутин, чтобы напомнить брату о дедовском договоре и потребовать подтверждения его основного условия относительно престолонаследия [1]. Милутин был застигнут врасплох и признал то, чего требовал от него Драгутин (1312). Но тогда выступили на сцену притязания Стефана, которого будто бы настроили против отца «зломысленные властели, побежденные дьявольскими кознями». Они обратились к этому «возлюбленному сыну благочестивого краля Уроша и, отвратив его ласковыми словами от любви к родителю, сказали ему: ты должен взять престол своего отца, и мы все будем твоими пособниками в этом деле; если же ты не согласишься, то больше мы не будем считать себя твоими». Выставив, таким образом, Стефана, противоправительственная партия вельмож начала вербовать себе приверженцев, и «многие, соблазнившись, отступили от благочестивого краля к его сыну. И благочестивый краль Урош, видя такое поведение своего сына, начал увещевать его кроткими и сладкими речами, чтобы он пришел к нему». Тем же тоном архиепископ Даниил повествует о том, как Милутин, не дождавшись прихода возлюбленного сына, отправился сам со своими воинами в его удел, зетскую землю, как Стефан испугался и бежал на ту сторону реки Бояны, а Милутин заклинал его явиться на свидание: «Приди, дорогой мой сын, да утешится старость моя». Но, когда Стефан, наконец, явился на свидание, король посоветовался со многими вельможами своими и, предвидя, что от Стефана ему будет еще много горя, повелел связать его, «возложить на тело его железные узы» и отвезти в город Скопие (Ускюб). По совету королевы Симониды, о которой Даниил говорит с пылким женоненавистничеством, Милутин решил ослепить восставшего сына и отправить его с его сыновьями, Душаном и Душицей, в Константинополь. Оказалось, впрочем, что Стефан не был совсем ослеплен; ему удалось кое-как залечить свои глаза. Когда

 

 

1. Подробнее об этом в специальной работе Л. Андрејевича. «Српски кралјевски престо и питанье о ньегову наследству од оставке кральа Стевана Драгутина до победе кральа Стевана Уроша III над кральем Владиславом II». 1898.

 

 

260

 

Драгутин умер, а Милутин обезопасил себя со стороны Венгрии и Запада, ему и в голову не приходило передать престол Владиславу. Недаром же Стефан не был совсем ослеплен и хотя носил повязку на глазах, «якоже достоит слепому», но не был лишен зрения; вероятно, Стефана берегли про запас, когда он будет нужен [1]. И вот теперь, в конце 1319 или в начале 1320 года, он, действительно, был нужен: Милутин вернул сына в Сербию, дал ему на содержание часть будимской жупы (немного восточнее Черногории; значит, часть его старого зетского владения), а его сына Душана оставил при себе. Спустя год, умер и Милутин (1321); тело его было перенесено в турецкое время в Софию, где покоится и теперь. Сербская церковь признала Милутина святым, и у него немало заслуг перед церковью: целый ряд известных в сербской истории монастырей был основан этим королем, число архиепископств увеличено до 14, а если он ослепил своего сына, то ведь вину за это архиепископ Даниил свалил на женщину.

 

При Стефане Уроше III, прозванном Дечанским, особый интерес приобретают сербско-болгарские отношения. Давнишнее соперничество между двумя государствами разрешается в битве при Вельбужде, которая отдает болгарское царство в руки сербского короля. Вместе с тем, подготовляется последний акт той страшной трагедии, которая уничтожила и Сербию, и Болгарию: турки придвинулись после битвы при Брусе к самому берегу Малой Азии и все более определенно грозили Балканскому полуострову. Но еще никто не предвидит близкой гибели: ни византийские императоры, продолжающие традиционную политику интриг и раздувания ссор между славянскими государствами полуострова, ни европейские путешественники, описывающие богатство и силу Сербии. Сам сербский краль чувствует себя на вершине величия: гордо звучат его титулы, щедры его пожертвования монастырям, мощно и спокойно стоит около него собор властелей. Но уже навис Дамоклов меч над всем этим мирком соседских распрей и домашнего величия, а знаменитый сын Стефана Дечанского, Душан, еще ближе пододвинул Сербию к пропасти.

 

Стефан Дечанский был ослеплен отцом, но потом прозрел. Вот тема для размышлений, которыми наполнены наши источники об этом короле. Доминиканский монах Буркард, который проехал в начале XIV века через Балканский полуостров и в 1332 году написал сочинение с целью подготовить новый крестовый поход, с ужасом и негодованием говорит о преступлениях, отягощающих сербский королевский дом. Если Стефан Дечанский сохранил зрение, то лишь потому, что ему удалось подкупить палача; но он держал это в большой тайне, даже удавил собственного

 

 

1. Так смотрит и М. Зечевич в книге «Живот и владавина Стевана Дечанскога», 1903, которой, к сожалению, вышла только первая часть, обозревающая жизнь Стефана только до его вступления на престол.

 

 

261

 

сына, опасаясь, что тот заметит и откроет его тайну. Для Буркарда Стефан такой же злодей и нечестивец, как и все его предки. «Сей Стефан, много скорбей претерпев в татарском плену, потом был ослеплен отцом своим Милутином и послан в Царьград в заточение, отлученный от своей родни и родной земли; затем отец призвал его назад, и, когда он шел из плена, на Овчем поле святой Николай даровал ему в церкви зрение». Так говорит сербская летопись, для которой Стефан Дечанский не злодей, а один из самых чтимых святых. Эти две точки зрения, которые так ярко обнаруживаются в рассказе о прозрении короля, проходят красной нитью и в политике балканских держав по отношению к молодой Сербии, которая, укрепляясь и приобретая первенство среди противников, встречалась со все более острой ненавистью и на Западе Европы, и на Балканах. И, действительно, при Стефане Дечанском Сербия сделала в политическом отношении громадный шаг вперед. Милутин умер 29 октября 1321 года, и Стефан должен был преодолеть некоторые препятствия, чтобы вступить на престол. На корону предъявили претензии младший брат Стефана, Константин, родившийся от брака Милутина с болгаркой, дочерью Тертера, и сын Драгутина, Владислав. Двоюродные братья соединились и пошли на Стефана, но были им разбиты, причем Константин погиб, а Владислав бежал в Венгрию и там «принял конец». Но, как, кажется, справедливо предполагает историк сербско-болгарских отношений в Средние века, Агатонович [1], Владислав успел доставить еще немало хлопот Стефану, который после победы над братом поспешил короновать себя и своего сына Душана, получившего титул «молодого короля». Дело в том, что в Болгарии в 1323 году закончилась династия Тертеровичей, и страна впала в страшную анархию. Среди претендентов на царский престол выступил и князь Видинский Михаил Шишманович, женатый на сестре Стефана Дечанского. Благодаря поддержке этого последнего, Михаил был избран болгарским царем. Он ознаменовал свое воцарение тем, что отказался от сербского суверенитета, а сестру Стефана, Анну, свою жену, отправил прочь, так как решил породниться с домом Палеологов. Это был явный вызов на войну; но Стефан думал как-нибудь уладить дело миром. Чтобы выбрать посла, он «сотворил великое совещание с властелями сербской земли», как говорит продолжатель архиепископа Даниила в своем «Житии» Стефана. Вот эта подробность, созыв совещания властелей чрезвычайно знаменательна для эпохи Стефана Дечанского. Сам король в своей грамоте основанному им монастырю Дечаны (на реке Быстрице) не раз упоминает о таком соборе властелей, перечисляя отдельных

 

 

1. «Одношаји измену Србије и Блгарије од XII—XV века». 1899.

 

 

262

 

придворных чинов. Так, напр., в своей «Хрисовулье» он говорит: «Собравши собор сербской земли, архиепископа Даниила, и епископов, и игуменов, и казначеев (казньце), и тепчиев (теп'че), и воевод, и слуг, и ставильцев, я сговорился с ними и принял благословение от господина моего и отца, архиепископа Даниила». В другом месте все вышеназванные лица названы просто сербскими властелями, о которых Стефан не преминул сказать, повествуя о вельбуждском сражении [1]. С такими властелями мы встречаемся и в других памятниках этого времени; в латинских записях они называются баронами (напр., baro domini regis Raxie, т. е. рашского короля, упоминается в 1336 году); «дома и дворы как короля, так и других дворян, выстроены из дерева», замечает Брокар (Буркард) [2]. Все эти данные указывают на то, что ко времени Стефана Дечанского властели, о которых так много говорится в законодательстве его преемника Душана, представляли уже значительную силу, державшую в повиновении королевскую власть. Вместе с высшим духовенством, начиная от архиепископа и кончая игуменами, они определяли, кому царствовать, санкционировали королевские пожалования монастырям и королевские законы, решали вопросы войны и мира. Как видно из хрисовуль не только Стефана Дечанского, но и его отца Милутина (т. н. «Светостефанска хрисовулья», изданная сербской академией в 1890 году), монастырям жаловались не только села, но и люди; так, Милутин дарит монастырю 14 домов рыбаков. Но то, что при нем представляется еще исключительным явлением, становится уже общим правилом в хрисовульях Стефана, который жертвует сотни людей и всех их перечисляет поименно. На юридический быт этих крестьян некоторый свет проливает Законник Стефана Душана, о котором речь будет ниже.

 

Итак, на совещании было решено отправить к Михаилу послом самого архиепископа. Однако, миссия его не увенчалась успехом; Болгария решительно готовилась к роковой борьбе с Сербией, и Даниилу лишь на время удалось отклонить первый удар болгарского царя. В это время шла упорная борьба между двумя претендентами на византийский престол, Андроником Старшим, бывшим императором с 1282 по 1328 г., и его внуком, Андроником Младшим, который был лишен дедом престола, но добился его путем вооруженного восстания в 1328 г. [3] Борьба между

 

 

1. «Дечанске хрисовулье», издао Милош С. Милојевич, 1880.

 

2. См. статью П. Матковича, Putovanja ро balkanskom poluotoku. Журн. Rad 42 кн. 1878 г.

 

3. Подробно освещена эта борьба и участие в ней Сербии и Болгарии в труде проф. Флоринского «Южные славяне и Византия во второй четверти XIV века». 2 вып. 1882.

 

 

263

 

ними тянулась в продолжение восьми лет, и около борющихся претендентов сгруппировались балканские государи; Стефан Дечанский женился на внучке старого императора и поддерживал своего тестя. Михаил Болгарский, напротив, стал на стороне Андроника III. Стефан собирался послать войска, чтобы поддержать старого императора, но помощь подоспела слишком поздно: Андроник III уже занял престол. Тогда Стефан решил использовать посланные силы для других целей. Государство его находилось в периоде расцвета. Игумен сербского Дечанского монастыря, впоследствии митрополит киевский, Григорий Цамблак, рассказывает в своем «Житии Стефана Дечанского», что Сербия в эти годы благоденствовала: «во все эти годы, по словам его, земля давала такое обилие плодов, что все окрестные дивились, а многие покидали свое отечество и эмигрировали в Сербию. Церковные дела находились в хорошем положении; царю воздавалась должная честь; воинство было страшно противникам даже по слуху; благонарочитый же Стефан сиял, как некое солнце; все души его любили за сверкающую в его жизни добродетель, все разумы на него дивились». Если мы откинем преувеличенный тон панегирика, мы должны будем признать, что в свидетельстве Цамблака все-таки много правды. Только на западе Сербия потерпела некоторый ущерб, будучи вынуждена отказаться от Хума и вообще от своей западной политики, так как хорваты, босняки, Венеция и Венгрия вырывали друг у друга поморские владения. Эти потери Стефан вознаградил на востоке: посланные для поддержки Андроника II войска заняли целый ряд городов в Македонии. Этот захват показал ясно, какую грозную силу уже представляет Сербия для свободы и самостоятельности балканских государств. В 1330 году Андроник III заключает с болгарским царем союз против Сербии, но Стефан не был захвачен врасплох: уже за два года перед тем он вступил в соглашение с Дубровником относительно доставки оружия для предстоящей войны с Михаилом. Сенат этого города несколько позже получил от Стефана поручение набрать для него отряд иностранных волонтеров. При этом все подготовления к войне были возложены, как сообщает один дубровницкий историк, на сына короля, молодого и энергичного Стефана Душана.

 

Весной 1330 года открылись военные действия. Михаил поспешил на юг для соединения с греческими войсками; Стефан двинулся на перерез, чтобы помешать этому соединению. Войска сошлись у города Вельбужда (теперь Кюстендиль), на р. Струме. Стефан в продолжение нескольких дней оттягивал битву, потом неожиданно напал на болгарские войска, которые обратились в бегство и понесли страшное поражение; сам Михаил был убит, причем, по преданию, смертельный удар нанес ему Стефан Душан. Болгария стояла теперь беззащитная перед сербскими

 

 

264

 

войсками, и сербский король торжественно объявил поход «в державу царства земли болгарской». Этот поход был триумфальным шествием по завоеванному краю; сопровождавшие сербские войска пленные болгарские бояре передавали королю города, которыми они раньше управляли; наконец, явилось посольство от Белаура, брата Михаила, которое от имени «велемоштных той земли» предложило Стефану корону. По неизвестным нам соображениям, Стефан не согласился присоединить к своим владениям Болгарию, но ограничился тем, что послал отряд в Трново для восстановления на престоле своей сестры Анны и ее маленького сына Шишмана. Как бы то ни было, известные земельные приобретения и материальные богатства должны были достаться Сербии, король которой и поспешил щедро наградить из добычи недавно основанный им, существующий доныне монастырь Высокие Дечаны. Но вскоре и в самой Сербии произошла катастрофа: в войнах с Болгарией и Византией слишком явно обнаружился духовный перевес Стефана Душана над отцом, а между тем ему грозило лишение престола, так как под влиянием третьей жены Дечанского, гречанки Марии Палеолог, при дворе все более распространялось греческое влияние, и Душан не мог не видеть соперника в лице ее сына Симеона. В традициях Неманичей уже были восстания детей на родителей в распрях из-за престолонаследия, а в этом случае права справедливости были бы нарушены так явно устранением талантливого Душана, уже ранее коронованного отцом, что вокруг «молодого краля» начала быстро формироваться партия. Возмущались и тем, что Стефан Дечанский не сумел использовать всех последствий победы. Таким образом, вражда между отцом и сыном превратилась в борьбу двух влиятельных партий, вельмож византийских, на одной стороне, и национальной партии, на другой. Уступая внушениям своей партии, «вельмож, полководцев и начальников отрядов», Душан провозгласил себя кралем всей Сербии. Стефан Дечанский раскрыл заговор и заставил Душана бежать; но вскоре после этого, когда он вернулся домой, Душан, подстрекаемый своей партией, угрожавшей покинуть его и перейти на сторону Стефана Дечанского, неожиданно напал на отца. Сам Дечанский бежал, но его жена и дети остались в руках Душана, так что переговоры становились неизбежны. В конце концов, старик сдался, был отправлен в город Звечан и здесь удушен. Народная песня сохранила воспоминание о том, как хотели повесить краля на воротах Дечанской церкви, но судьба не допускает совершиться преступлению; краль Дечанский умирает своей смертью, а девять визирей превращаются в камни (Флоринский, II, 63). Церковь провозгласила Стефана святым и мучеником, а о Душане в народе и поныне сохранилась память, как об отцеубийце.

 

 

265

 

Положение Сербии в эпоху смерти Стефана Дечанского рисуется Брокаром (или Буркардом) в следующих чертах [1]:

 

«В Сербии нет укрепленных городов, окруженных рвами и стенами; дома и дворцы как короля, так и бояр выстроены из дерева. Это государство изобилует хлебом, вином и скотом, богато потоками, ключами и реками; в нем есть и леса, и горы, и равнины, и долины; вообще, все, что там есть, все прекрасно, особенно в стране, прилегающей к морю. В Сербии пять золотых рудников и столько же серебряных, и в них непрестанно работают рудокопы; кроме того, есть смешанные золото-серебряные рудники в различных местах. Леса также превосходны. Кто овладеет этой землей, тот приобретет драгоценнейшее сокровище нынешнего века».

 

В дальнейшем повествовании о Сербии этот писатель уверяет, что Сербию было очень легко завоевать, так как в стране живут албанцы и латиняне, которые

 

«находятся под невыносимо тяжелым ярмом гнусного и отвратительного славянского владычества. Все они и каждый из них готовы пожертвовать своей силой и кровью против упомянутых славян; все они желают, чтобы пришел к ним кто-либо из французских принцев и принял над ними предводительство против упомянутых проклятых славян, врагов правды и нашей веры. Воистину, тысяча французских всадников, да пять-шесть тысяч пехоты, при помощи албанцев и латинян, овладели бы этой державой, как она ни велика».

 

Случилось, однако, не так, как надеялся этот доминиканский монах, так ненавидевший Сербию и «змеиный род» ее кралей: не латинским народам Запада, но туркам было суждено историей разрушить гордое здание, воздвигнутое Неманичами. В 1326 году турки, взяв Бруссу, подошли к самому Мраморному морю, Несколько лет спустя были взяты Никея и Никомидия, а в 1330 году Хан Оркан владел уже почти всей Вифинией и соседними с ней западными и югозападными областями Малой Азии. Дни самостоятельности балканских держав были сочтены, но они не думали об этом.

 

 

ГЛАВА XV

 

Сербия от Стефана Душана до потери самостоятельности

 

 

Ко времени вступления Стефана Душана на престол Сербия достигла в системе европейских держав чрезвычайно крупного места. Уже то ожесточение, с которым говорит о ней католический монах Брокар, отзывающийся

 

 

1. Все места из его сочинения «Directorium ad passagium faciendum ultra mare», относящиеся к Сербии, извлечены Ст. Новаковичем в журнале «Годишница Николе Чупича», кн. 14, 1894 г. См. также названное сочинение проф. Флоринского (II, 33) и статью Матковича.

 

 

266

 

о Византии далеко не так резко, показывает, что именно в ней Западная Европа могла теперь видеть препятствие для своих планов на Балканском полуострове. И, действительно, слабая, со всех сторон стиснутая Византийская империя, подчиненная Сербии Болгария, едва оправившаяся от недавнего потрясения Босния, подчиненное итальянскому и дубровницкому влиянию Поморье и рядом с ними мощно развивающееся, молодое королевство, с престола которого почти не сходят даровитые личности. И все-таки Сербия оставалась только королевством, тогда как слабая Византия была царством, т.е. империей; глава сербской церкви был лишь архиепископом, тогда как в Константинополе жил патриарх; наконец, в Сербии юридические отношения все еще не были регламентированы, и приходилось пользоваться византийским законодательством. Ясное дело, что честолюбивый и решительный Стефан Душан должен был превратить Сербию из королевства в царство, империю, сербской церкви дать патриарха, а сербскому народу — законник. В осуществлении этих задач заключается главное содержание Стефанова царствования. Прежде чем перейти к более детальному изложению, не мешает хронологически окинуть взором порядок важнейших событий эпохи Душана. Сначала он устраивает свои отношения с соседями, с Болгарией и Дубровником, совершает ряд завоеваний в Македонии, из которых и после вынужденного мира часть удерживает за Сербией; затем начинает войну с Венгрией и занимает Мачву; несколько лет спустя, Душан завоевывает северную часть Эпира с городом Яниной и провозглашает себя албанским королем. Все это наполняет первое десятилетие царствования Стефана, но на этом завоевания его не окончились; к 1345 году в руках Душана, несмотря на все неудачи в битвах с турками, оказывается и город Серес и берега Орфанского и Солунского заливов. Уже в следующем году в Сербии были провозглашены патриаршество и царство, а в 1349 году дан законник. Переход Сербии на новый путь политического развития не мог пройти без протеста; константинопольский патриарх наложил анафему на Душана, сербского патриарха и весь сербский собор; с Византией и претендентами на ее престол начались новые войны; из Венгрии двинулся на Сербию крестовый поход. Но Душан нашелся и на этот раз; искусным маневром он приобрел расположение папы, после чего примирение с Венгрией было лишь делом времени. Но когда Венгрия вступила в распри с Венецией, Душан не замедлил воспользоваться этим для захвата нескольких далматинских городов. Готовясь нанести решительный удар Византии, Стефан неожиданно расхворался и умер (1355).

 

Рассмотрим сначала внешнюю политику Стефана Душана. В некоторых отношениях она развивается совсем в ином направлении, нежели при отце. Прежде всего, в Болгарии Душан оказывается сторонником

 

 

267

 

переворота, лишившего его близкую родственницу, Анну, престола. Он поддерживает узурпатора болгарского престола, Иоанна-Александра Срацимировича, причем переворот в Болгарии, по-видимому, стоит в известной связи с сербским; Душан женился на сестре Александра, который, как есть данные полагать, был потомком Вукана Неманича, так что происходил из одной династии со Стефаном Душаном. И эта связь, и поддержка переворота, и низложение сестры Стефана Дечанского, которая не могла любить Душана, — все это подготовляло полное подчинение слабой Болгарии сильному сербскому королевству. Так и случилось; если болгары и не участвовали вообще в войнах сербов, кроме Марицкой битвы 1352 года, то все же направление международной политики Иоанна диктуется, по-видимому, из Сербии и служит целям этой последней, подготовляя осуществление грандиозного плана — создать на развалинах Византийской империи единое великое славянское государство. Но, где возможно, болгарский царь действует на собственную руку и преследует личные планы; он не теряет своей независимости. По словам проф. Флоринского, которому принадлежат подробные исследования о Стефане Душане, «Болгария отнюдь не входит в состав сербского царства. Родственные узы, связывавшие болгарского царя с сербским, мешали последнему сплотить в одно целое два юго-славянских государства, что до некоторой степени становилось возможным после вельбуждской битвы. Не нарушая мира между собою, каждое из них ведет свою самостоятельную политику, сходную, впрочем, в основном стремлении усилиться на счет слабости империи. Вмешиваясь в византийские дела, извлекая из этого вмешательства выгоды для себя, болгарский царь косвенно способствует росту сербского царства». Тем не менее, особого доверия к Александру Душан не питает; напротив того, заключая в 1319 году договор с Дубровником, сербский царь выговаривает запрещение ввоза оружия в Венгрию, Бессарабию, Боснию, Грецию, а также и в Болгарию. И позже, под конец царствования Душана, когда отношения Сербии к Венеции испортились, именно с Венецией поспешил заключить дружественные связи болгарский царь. «Итак, — справедливо замечает проф. Флоринский, — оба славянских государства оказываются недостаточно единодушными и единомышленными в тот благоприятный момент, когда исторические обстоятельства, по-видимому, передавали на их решение задачу глубокой важности для всего Балканского полуострова, т.е. отражение турок и латинян и создание на место Византийской империи славянского царства». Нет сомнения, что Болгария стремилась к той же цели, что и Сербия, и потому, насколько могла, выступала незаметно и потихоньку против нее.

 

Отношения Душана к Дубровнику определяются его стремлением обеспечить себе дружбу богатой славянской республики на случай войны

 

 

268

 

с Венгрией, а также на случай революции в самой Сербии. Венгрия, Болгария, Сербия соперничали в изъявлении своего уважения и почтения к могущественной республике; их государи и вельможи гордились званием дубровицкого гражданина, заводили здесь собственные дворцы, куда приезжали повеселиться и насладиться утонченной культурной жизнью, оставляли здесь в заклад свои драгоценности и брали взаймы деньги [1]. Душан не отставал от других и в этом отношении, и в этих связях с родственным высокообразованным государством заключалась его большая культурная заслуга. Если законодательство и политические учреждения Душан заимствовал из Византии, которую должно было заменить молодое сербское царство, то внешние формы быта, изящная поэзия, громадная торговля и пр. привлекали его к Дубровнику, и оттуда сербский царь думал почерпнуть дух цивилизации. В этом отношении, как и по широте своей внешней политики, Стефан напоминает славянских государей-преобразователей: Карла IV в Чехии, Сигизмунда-Августа в Польше, царя Алексея Михайловича в Москве. Душан нуждался в деньгах, Дубровник — в хлебе; на этой почве легко было сговориться. И вот Стефан пишет:

 

«Да будет ведомо всякому, что я сотворил милость всем дубровчанам, и что они могут свободно покупать хлеб в городах и земле моего величества. И пусть им никто в этом не препятствует: ни властелин, ни чиновник моего величества. И кто продает, и тому пусть никто не мешает, пусть он продает свободно. А кто окажет какое-нибудь препятствие дубровчанину или крестьянину, продающему хлеб, примет гнев и наказание от моего величества, и заплатит моему величеству 500 перперов»

(«Monumenta Serbica», № 109).

 

В другой грамоте Стефан запрещает брать что-нибудь у дубровницких купцов без денег, и сам отказывается от этого права; позже Стефан еще раз подтверждает это требование и обещает покрывать убытки лиц, у которых незаконно отобран товар. По отношению к отдельным лицам Душан любезен и справедлив; он выдает ряд свидетельств дубровницким властям относительно того, что те или другие торговые люди вели с ним вполне правильные счеты (№ 9, 10, 11 в изд. Ииречека «Споменици Српски». 1892). Кроме того, сербский король уступил Дубровнику несколько островков и местечек около этого города, за что ежегодно получал от него 500 перперов. Он был избран гражданином города; Дубровник еще и в конце века заявлял, что он считает себя «домом» Стефана и его потомков. Таким образом, в качестве посредника между папой и Душаном, в качестве торгового

 

 

1. См. о роли Дубровника в Средние века сербские работы Костич «Трговински центри и друмови», и П. Косович и М. Миладинович, «Трговачки центры и путови по српским земльама у Средньем Веку и у турско време» (Задужбина Н. Чупича, кн. 20, 1900).

 

 

269

 

и культурного центра, наконец, как нейтральная вооруженная сила, Дубровник представлял чрезвычайное значение для Сербии. Добрые отношения с Болгарией и Дубровником были особенно нужны Душану при той напряженности, которая существовала между Сербией и Венгрией [1]. Поглощенный своей борьбой с Византией и стремлением воскресить старую империю, основав ее на славянских народах, Стефан не замечал опасности, грозившей все более западно-сербским областям от Венгрии. Он обратил на них внимание лишь тогда, когда опасность сделалась особенно настоятельной, именно в последние годы своей жизни, а эта опасность усиливалась еще тем, что отношения между Сербией и Боснией были уже с самых первых лет явно враждебными. Столкновение с Венгрией было неизбежно уже потому, что Мачва с 1319 года принадлежала Венгрии, но Сербия в естественном стремлении достигнуть природных границ государства, рек Дуная и Савы, не могла отказаться от притязаний на эту область. И вот, в 1332 году венгерский король Карл-Роберт стал готовиться, подстрекаемый папой Иоанном XXII, к большому походу на схизматиков еретиков и на неверные народы, жившие по соседству с его государством. Но война началась только несколько лет спустя: весною 1335 года венгерские войска беспрепятственно вторглись в Сербию и пошли на юг; Душан же находился в то время в Македонии, будучи поглощен основным стремлением своей жизни пробиться к Царьграду. Однако, получив известие о вторжении венгерских войск, он сумел быстро двинуться на север; когда он дошел до монастыря Жичи, известие о его неожиданном появлении в Сербии вызвало такую панику в нападающих, что они быстро бросились назад к Саве. Как полагает Маркович, это отступление венгерских войск должно объясняться их составом: они состояли по преимуществу из тяжелой кавалерии, неспособной действовать в незнакомой холмистой местности. В панике Карл-Роберт потерял при переправе через Саву часть своих войск, на которые напал Душан, вернувший себе этой удачей Мачву, побережье Савы и Дуная и область между этими реками, откуда сербские войска постоянно тревожили южные области Венгрии. В свою очередь, и эта последняя не оставалась в долгу, а папа призывал верных к борьбе со схизматическим королем Сербии, отпускал им грехи в случае согласия воевать и т. п. Под конец тридцатых годов Венгрия признает самым опасным и сильным врагом своим Сербию, войска которой так грабили венгерские области, что они совсем

 

 

1. Этим отношениям посвящен обширный труд П. Марковича в «Летопис Матице Српске», кн. 221—223 за 1903 г. Здесь же подробно рассмотрены сербско-боснийские отношения, а отчасти и история договоров Стефана Душана с Дубровником.

 

 

270

 

опустели; «guerra quasi continua», — так определяют на варварской латыни наши источники отношения между двумя соседними государствами в эту пору. В начале сороковых годов положение Венгрии еще ухудшилось: Карл-Роберт умер, и его сменил молодой и неопытный король Людовик I; в следующем же 1343 году восстали против него немцы Семиградии; внутри государства происходили мятежи и бунты претендентов (emuli nostri, о которых говорит Людовик Великий). Стефан Душан пользовался этим для своих целей и, по-видимому, привлекал на свою сторону бана Боснии. По потом он опять ушел в свои планы завоевать Царьград; северные области остаются без надлежащей охраны, и с 1344 года инициатива военных действий переходит уже на сторону Венгрии, которой наиболее деятельную помощь оказывает боснийский бан. Поглощенный военными действиями в Македонии и желая помочь Венеции, воевавшей с Людовиком, Стефан обращается к мысли нанять 500 отборных солдат, вооруженных по немецкому образцу, и послать их на помощь Венеции; но та отклонила эту услугу. Потом Стефан предлагает республике свое посредничество для заключения мира с Венгрией; он торопится помирить их, чтобы, заключив союз с Венецией, нанести решительный удар Константинополю, который нельзя было взять без флота. Но недоверие к Душану было слишком велико в Венеции, и все его любезные предложения так же любезно отклонялись. Между тем, в отношениях между Сербией и Венгрией наступило улучшение: в августе или сентябре 1346 года война прекратилась; между Людовиком и Стефаном завязались личные отношения; возможно, что дело дошло даже до свидания, на котором Душан выступил с ходатайством за Венецию. В продолжение нескольких лет между этими государствами господствуют дружественные отношения, но теперь Стефану начинает причинять много хлопот боснийский бан, с которым Душан и расправился, наконец, в 1350 году, вторгнувшись в Боснию с 80-тысячным войском. Эти войны с Боснией и Хумом не прекращались до конца Душанова царствования, истощая силы обоих сербских государств и подготовляя их падение и потерю самостоятельности. Венгрия не могла не обратить внимания на успехи сербского царя и в этой области; религиозный фанатизм усиливал вражду. Венгрия была оплотом католичества, а именно интересы католических государей (бана Боснии, неаполитанской Анжуйской династии в Албании и др.) страдали от экспансивной политики Сербии. Курия опасалась, кроме того, что Стефану Душану удастся, в конце концов, захватить в свои руки Константинополь и этим положить предел распространению католичества на Балканском полуострове. Становясь, таким образом, единственным защитником православия в области, на которую претендовал и папа, сербский царь делался естественным врагом

 

 

271

 

всего католического мира. Ведь он оказывал большую ревность к церкви: строил и щедро оделял монастыри, преследовал в своем государстве католиков. Неизбежная война между Сербией и Венгрией возобновилась с 1353 года, когда боснийский бан выдал за Людовика дочь, которую прочил за своего сына Душан. Со всей энергией Стефан принялся за эту войну; но страшные события на юге, несчастная битва на р. Марице в 1354 году и утверждение турок в Европе показали ему, откуда надвигается новая, еще более грозная туча. Поэтому он вступил н переговоры с Римом, обещая формально присоединить к римской церкви сербскую церковь и народ. Рим одержал великую победу над схизмой, и папа прислал Душану пожелание царствовать еще много лет. Начались переговоры, не приведшие к желательным результатам; папа снова призывает Венгрию к войне с Сербией, и сам Людовик просит папу объявить крестовый поход против Сербии, на престол которой он претендует. Но счастливые обстоятельства избавили Стефана и на этот раз от беды: Венгрия начала новую войну с Венецией, а Стефан заключил союз с Валахией. Вскоре после того он умер.

 

Таким образом, на северной и северо-западной границе Стефану Душану приходилось в продолжение всего его царствования вести упорную оборонительную борьбу, прибегая то к открытым враждебным действиям, то к дипломатическим переговорам, выступая иногда и в роли примирителя между Венецией и Венгрией. Что особенно характерно для этого периода сербской истории — это непрерывная война между двумя ближайшими соплеменниками, Сербией и Боснией, народы которых говорили на одном и том же языке, держались в громадном большинстве одной и той же веры, но были разъединены политическими стремлениями своих династий. Босния втягивалась в сферу венгерских и католических влияний, Сербия рвалась на юг, к Солуни и выходу в море. Это было естественное движение сербской политики, и все остальные действия Душана в Дубровнике, Болгарии, Боснии и Венгрии преследовали лишь одну цель: развязать Сербии руки для ее политики в Византии, политики, которая, как мы уже видели, вызывала тревогу и недоброжелательство в Риме и даже должна была вызвать крестовый поход против Сербии. Македонский вопрос, не разрешенный и поныне, всплывает уже при предках Стефана Душана, Милутине и Стефане Дечанском, но всей своей остроты он достигает впервые при Душане. Тогда он заключался в том, кто одолеет: славянство или греки; теперь он осложнился еще новыми элементами: сербы, болгары, греки, румыны и турки борются из-за этой провинции. Но, во всяком случае, все зародыши позднейшего македонского вопроса мы встречаем уже в половине XIV в.: влахи постоянно упоминаются в законодательстве Стефана в качестве отдельной народности

 

 

272

 

(румыны), турки уже близки к подчинению своей власти всей Македонии, болгары и сербы — каждый народ самостоятельно, хотя и не обнаруживая еще враждебности — стремятся к вытеснению отсюда греческой власти, которая, однако, еще упорно держится за свои права на эту богатую провинцию.

 

Нет надобности следить год за годом за этими судорожными попытками Душана захватить Македонию: они наполняют все его царствование и заключаются в постоянных войнах [1]. Вступив на престол, Душан сейчас же открыл военные действия против Византии и двинулся в Македонию, где занял почти без сопротивления ряд городов до Солуни и Сереса, венца его желаний. В 1334 году Стефан заключил мир, оставив за собою северные области и вернув Византии южные; затем он направил свои усилия на Албанию, где в продолжение четырех лет занял всю страну до Янины. С 1341 года Душан возобновляет свое движение на юг, пользуясь анархией, начавшейся в Константинополе после смерти императора Андроника, Один из претендентов на престол, Кантакузин, вступает в сношения с сербским кралем и уговаривает его воевать вместе против вдовы Андроника, императрицы Анны, под условием удержания за каждым занятых областей. Но и Анна не теряла времени, стараясь перетянуть на свою сторону могущественного сербского краля. Это вызвало измену Кантакузина, открытую войну между ним и Душаном, в которой на стороне императора оказалась турки, нанесшие поражение сербским войскам, первое грозное предзнаменование будущего. Это произошло в 1344 году; но поражение не остановило напора Стефана. В следующем году в его руках был уже богатый и славный город Серес со всей своей областью, которая, по определению Новаковича, охватывала всю среднюю и нижнюю долину р. Струмы, приморье у Орфанского залива, весь бассейн Месты (Кара-Су) с приморьем к югу от Драмы; далее, приморье на восток и страну между правым берегом Марицы, Мосинополем (теперь Гюмюрджина) и морем. Таким образом, в 1345 году сербский краль владел всей Македонией, кроме Солуни, всей Албанией и Эпиром; в некоторой зависимости от него находилась Болгария, трепетала перед ним Босния, и заискивал Дубровник. Весь этот успех поднял Сербию на небывалую политическую высоту, между тем Стефан оставался всего только королем, я глава сербской церкви — архиепископом. И как Петр Великий, достигнув моря, принял титул императора, так и Стефан Душан, осуществив вековое стремление Сербии к выходу в открытое море,

 

 

1. Кроме трудов Флоринского, Станоевича и др., следует назвать для этого периода обстоятельную работу Ст. Новаковича «Струмска област у XIV веку и цар Стефан Душан» («Глас Серб. Академии», т. 36 ,1893 г.).

 

 

273

 

не мог отказать себе в удовольствии украситься императорским титулом. При этом он мог смотреть на себя как на царя не только Сербии, но и Греции, так как присоединил к своему царству значительную часть византийских владений. На этом же еще несколько веков перед тем основал свое право на царский титул болгарский князь Симеон, поспешивший назвать себя греческим царем, когда в его руки попали города Македонии, те самые города, которые теперь привлекали Стефана Душана. Титул, принятый Стефаном в 1346 году: «В Христа Бога Благоверный Стефан, царь Сербам и Грекам», оправдывался историческими притязаниями Византии на Македонию. Между тем, Душан продолжал свои завоевания; к 1348 году ему принадлежали уже Этолия, Акарнания и Фессалия, в то время как в самой Византии кипели династические раздоры между узурпатором Кантакузином и законным наследником престола, Иоанном. И опять на помощь были призваны турки. В 1352 году произошел знаменитый бой на р. Марице. Турки разбили христиан, болгары бежали, сербы и греки из войска Иоанна, заключившего союз с Душаном, были перебиты. После этого между Византией и Сербией при Стефане уже не было войн, но все более грозным призраком вставала турецкая опасность. Может быть, еще в 1353 г. Душан послал на помощь Иоанну войско, но дальнейшие последствия этого шага не известны. «В это время — заканчивает свое исследование Новакович — турки стояли на Дарданелльском полуострове с твердым намерением остаться на Балканском полуострове. И, спустя короткое время, около устьев Марицы не было уже и речи ни о сербах, ни о греках, но говорили только о турках, которые этим путем очень рано распространились по Родопскому приморью».

 

Внутренняя жизнь Сербии сильно шагнула за те 25 лет, когда во главе государства стоял Стефан, «милостивый паче меры, кроткий, долготерпеливый, украшенный мужеством и красотою тела», как величает его панегирист, оставивший заметку в одной из рукописей щедро одаренного Д ушаном сербского Хилендарского монастыря на Афоне. При этом царе возникают уже литературные памятники («Жития» Даниила II), начинаются попытки летописания в виде заметок на рукописях, хотя ни одного списка летописи от XIV в. не уцелело. По целому ряду отрывочных указаний можно думать, что в Сербии стала развиваться кое-какая домашняя промышленность, правда, ограничивавшаяся производством самых простых орудий и предметов домашнего обихода; торговля находилась по преимуществу в руках итальянцев и дубровчан, горное дело — в руках немцев. Население занималось скотоводством, которое достигало огромных размеров, и земледелием. Овцы, лошади, свиньи, крупный рогатый скот разводились сотнями и тысячами, причем сербские короли присваивали себе различные привилегии по их продаже и содержанию;

 

 

274

 

так, Милутин еще запрещал на торгах продавать и покупать мясо у других торговцев (даже из Дубровника), «пока не продастся кралево»; царь Душан заставлял церкви и монастыри содержать его жеребцов; за кражу царевых свиней должна была платить околина. В пожалованиях монастырям упоминаются «дома свинарей». Законник устанавливает размеры вознаграждения для владельцев зимних пастбищ, которыми пользовались скотоводы, причем среди этих последних было немало влахов, остатков старого фракийского населения. Кроме скотоводства и земледелия — главных промыслов старых сербов, мы находим в различных документах указания и на другие занятия их: разведение пчел и медоварение, плодоводство, шелководство и виноградарство. Мало-помалу, распространялась культурная жизнь, которая требовала и законодательной нормировки отношений между людьми. До половины XIV века Сербия обходилась обычным правом, а также церковным византийским законодательством (кормчей книгой вместе с «Градским законом»), а когда требовалось дать его нормам распространительное значение или определить особенный случай применения права, особенно по отношению к иностранцам, крали прибегали к грамотам и специальным договорам. Однако, уже Милутин попытался дать первые писанные законы (о клятве и о сельских границах, также в договорах с Дубровником). Его внук, Стефан Душан, должен был удовлетворить давно назревшую потребность сербского народа в законодательстве. Когда он, по выражению византийского историка, «провозгласил себя царем ромэев и варварский образ жизни переменил на обычаи ромэев и торжественно возложил на себя тиару», он приступил и к составлению первого свода законов и почти одновременно с этим к переводу важнейших законодательных актов Византии. В 1335 году монах Матвей Властарь издал свой труд: «Συνταγμα κατα Στοιχετον», и вскоре после своего выхода в свет этот труд был уже переведен на сербский язык под названием «Сочинения по составам, обнимающим все вины». Такой судебник, охватывавший как гражданские отношения (куплю, продажу, займы, дарение и т. п.), так и уголовные преступления (разбойничество, воровство, убийство) и заключавший общие указания на гражданский долг (какими должны быть начальники и т. д.), представлял чрезвычайный интерес для молодого государства, еще не имевшего своего свода законов. При Душане же был сделан перевод и другой юридической компиляции, «Закона царя Юстиниана», причем в некоторых случаях сербская редакция широко развивает основные идеи греческого оригинала. А, кроме того, Душан оставил свыше 80 хрисовул, т.е. жалованных грамот монастырям, церквам и отдельным лицам, где он определял те или другие юридические нормы; повеления и общие законы Стефана не сохранились, но есть много указаний на то, что энергичный

 

 

275

 

сербский царь, напоминающий и в этом отношении Петра Великого, предавался широкой и разнообразной законодательной деятельности. Первое место в ней принадлежит, несомненно, Законнику, так как он имел в виду не общие, но специально сербские условия быта, и если и пользовался византийскими источниками, то умело применял их к родной обстановке [1]. Подобный труд мог быть издан только собором; в 1349 году в город Скопле (Ускюб) были созваны для образования «православного собора» патриарх Иоанникий, 8 архиереев и церковники малые и великие и все властели царства, малые и великие. Состав собора определял и содержание Законника, который был им одобрен; в нем получили дальнейшее свое развитие владельческие и теократические интересы, которые пробивались так мощно в истории Сербии уже со Стефана Немани. Крепостное право, уже нашедшее себе выражение в хрисовулях сербских королей конца XIII и XIV веков, было установлено окончательно; феодальные отношения были закреплены законом; монастыри и церкви получили новые привилегии. Но и этого казалось мало; в 1354 году были сделаны весьма важные дополнения к Законнику, окончательно прикрепившие крестьян. Проф. Зигель определяет это движение в следующих словах:

 

«В Законнике народ увидел, что верховная власть не защищает более слабых против сильных, простонародья против бояр, а властели нагляднее убедились в своем значении. Обманутые надежды народа на улучшение своего жалкого положения должны были неминуемо отразиться в увеличении разбоев, грабежей, воровства по дорогам, в развитии пьянства. Властели, сознающие свою силу, начали открыто не повиноваться царским указам, пуще прежнего притеснять низшие классы народа. Вместе с тем, умножались подложные грамоты; несправедливость в судах становилась явлением обыкновенным. Видя повсеместные беспорядки и неурядицу, Душан решился положить предел всему этому на соборе 1354 г.».

 

Те основания, на которых было построено законодательство 1349 года, действительно, могли вызывать в народе недовольство [2]. Элементы неравноправия сословий, давно назревавшие в сербской жизни, достигли здесь своего высшего развития; властели, и ранее игравшие весьма важную роль в жизни сербского государства, теперь забирают в свои руки всю власть. Свободные поселяне, не принадлежавшие к властельскому сословию и называвшиеся себрами, были лишены даже права собираться на сходы, тогда как в соборе 1349 года участвовали властели не только великие,

 

 

1. О законнике Стефана см. исследования Ф. Зигеля «Законник Стефана Душана» (1872), Т. Флоринского «Памятники законодательной деятельности Душана» (1888), Ст. Новаковича «Законик Стефана Душана, цара српског» (1898).

 

2. См. в исследовании проф. Флоринского о законнике, стр. 17—23.

 

 

276

 

но и малые. «Себрова собора да несть», — решительно постановляет Законник, грозя за нарушение этого закона урезанием ушей и штрафом. Такие постановления делаются обыкновенно в тревожное, революционное время, когда власть имеет основание опасаться народного недовольства. Чувствуется, что собор, утесняя простой народ, опасался мятежей и уже заранее грозил карами за простую сходку. По мысли составителей Законника, себрам и не для чего было собираться, ибо вся власть над ними и местное управление перешли в руки царских чиновников, кефалий, или феодальных землевладельцев, собственников баштин, наследственной собственности, и проний, временного пользования [1]. Первые несли только известные денежные повинности и были обязаны службой в войске, но зато имели всевозможные привилегии, не могли быть лишены своей собственности и пользовались трудом своих крепостных. Прониар не имел права отчуждать свою землю, «пронию никто не может ни купить, ни продать, кто не имеет бащины; из прониарской земли никто не может ничего отдать церкви, а если отдаст, то это не должно считаться». Но, подобно баштиннику, прониар пользуется трудом крестьян (меропхов), которые должны работать на него два дня в неделю. Наконец, уголовное право в применении к себрам и привилегированным сословиям изменялось: властель платил за убийство себра только штраф, тогда как у себра, убившего властеля, отсекались обе руки, помимо штрафа, который он должен был заплатить. Положение крестьянства определяется проф. Флоринским в следующих строках:

 

С развитием баштинного права число себров, т.е. свободных, незнатных людей, владевших земельной собственностью, быстро уменьшалось. Огромная масса сельского люда переходила в состояние меропхов, т.е. людей зависимых, живших на чужих баштинах. Обрабатывая чужую землю и добывая себе от нее пропитание, меропхи уплачивали все государственные повинности владельцу баштины или пронии, справляли ему барщину и подчинены были его административной власти, а иногда и суду. До издания Законника посе ляне, жившие на чужих землях, удерживали за собою право перехода, т.е. перемены баштин. Законник отнял у них и это право. Таким обра зом, Душан, дав полное развитие баштинному началу, окончательно прикрепил крестьян к земле. Это была уже наивысшая степень стеснения сельского сословия. Но тот же Законник узаконил настоящее рабство в сербском народе».

 

Как жило сельское население, задругами или отдельными домами, инокоштиной, это вопрос еще не вполне выясненный до сих пор. Исследователь сербской культуры в средние века, Ст. Новакович высказал убеждение,

 

 

1. Ср. статью Ст. Новаковича «Пронијари и баштиници» (Глас. I).

 

 

277

 

что во времена Стефана Душана существовали обе формы быта, но правительство не питало расположения к задруге, стараясь, сколько возможно, препятствовать ее размножению, так что население, которое, наоборот, чувствовало особенное влечение к этой форме сожития, прибегало уже при Душане для обмана власти к различным уловкам [1]. И вот эта неуверенность населения в завтрашнем дне, и крайнее разобщение между ним и властью, и подчинение еще недавно свободных людей власти помещиков, и водворение новых чуждых народу византийских форм жизни, и многие другие причины содействовали ослаблению сербского государства именно в тот момент, когда оно достигало наибольшего видимого блеска. Сербское царство было осуждено на распадение, потому что в нем не было здорового ядра, которое могло бы естественным образом собрать вокруг себя окраины. А когда феодальные формы жизни двинулись дальше в своем развитии, то толпа жадных и вечно интригующих властелей расползалась в разные стороны, совершенно не думая об единстве и безопасности Сербии. И этому процессу Душан положил роковым образом начало, разделив свое государство на 16 областей и раздав эти провинции в управление своим родственникам и вельможам; так, напр., брат царя Симеон получил в управление Акарнанию и Этолию; важнейшие македонские земли были переданы Вукашину, сыгравшему такую демоническую роль в дальнейшем развитии Сербии, часть теперешней Старой Сербии — Вуку Бранковичу, теперешняя Черногория — Балше и т. д. Все это лица, которые впоследствии немало поработали над разрушением единства Сербского царства: так, напр., Балша и его потомство, Балшичи, совершенно отделили Зету от дальнейшей сербской истории и создал самостоятельную Черногорию. Пока был жив Стефан Душан, прозванный в народе Сильным, он сдерживал в своей железной руке все эти сепаративные стремления своих вельмож, но после его смерти его государство распалось, по выражению византийского историка, на тысячу частей. Народ сохранил память о широких замыслах Душана, и легенда рассказывает, что первый сербский царь умер во время похода на Царьград.

 

Тот процесс, который наметил в своих мемуарах Кантакузин, пошел чрезвычайно быстро вперед. Его слова о распадении Сербии на тысячу кусков относятся к 1356 году, а через десять лет после этого можно было вспоминать о величии сербского царства, как об отдаленном прошлом.

 

 

1. Ст. Новакович «Село» («Глас», т. 24,1891), ср. также А. Иованович, «Историјски развитак српске задруге», 1896. Marković, «Die serbische Hauskommunion», 1903 и др. Новейшее сочинение с обширной библиографией С.С. Бобчев, «Българската челядна задруга». 1907.

 

 

278

 

Некоторые из Душановых вельмож объявили себя самостоятельными государями; другие номинально признавали власть Уроша, но, ввиду его слабости и неспособности, были принуждены сами заботиться о сохранении своих границ в безопасности. Вукашин занял Македонию и объявил себя в 1366 году кралем, Лазарь в теперешней южной Сербии, Вук Бранкович на Косове поле, братья Балшичи в Зете и др. оставались верными царю. Боснийский бан Твртко уже задумывал свергнуть слабоумного Уроша и подготовлял для этого почву в дружественных сношениях с князем Лазарем. Продолжателем архиепископа Даниила занесены в житие второго сербского патриарха Савы следующие строки, которые прекрасно резюмируют всю сербскую историю с 1355 по 1371 год. После царя Стефана, повествует он, «принял царство сын его Урош; но он недолго благоденствовал, а вскоре принял большую беду от своих властелей, в царствовал он мало лет и преставился; из царства же его одну часть получил князь Лазарь, другую — Вукашин, который посягнул на королевский титул, нимало не боясь проклятия святого Савы; греческие страны и города принял Углеша, и потом, соединившись, они пошли в Македонию, были перебиты турками и так скончались». До 1366 года царство Уроша еще кое-как сдерживалось памятью об его отце, но с этого времени начинается против него движение, центром которого оказываются южно-сербские земли [1]. Это движение привело к полному отступлению от Уроша двух могущественных государей — деспота У глеши и его брата, краля Вукашина, и с этого времени начинаются попытки сербов заключить союз против турок. Эти полунезависимые или даже совсем самостоятельные государи ведут между собою переговоры, ищут денег, причем душою этого движения становится Углеша. Прежде всего следовало примириться с цареградским патриархом, который наложил анафему на сербскую церковь после провозглашения в ней патриаршества. Для этой цели Углеша посылает в Константинополь посольство с предложением примирения церквей и изъявляет готовность отказаться от патриаршества, а свою область подчинить юрисдикции патриарха царьградского. В Македонии, где господствовал Углеша, ему приходилось уже не раз сталкиваться с турками, причем успех, как можно думать, оставался на его стороне. Таким образом, деятельность Углеши вызывала сочувствие в народной сфере, и даже его протест против сербского патриаршества, по-видимому, был встречен с симпатией в известной части духовенства, которое с тревогой смотрело на вражду между Вселенской церковью и новым сербским царством и помнило о временах архиепископа

 

 

1. Подробно об этом последнем периоде сербской независимости в книге Ст. Новаковича «Срби и турци XIV и XV века». 1893.

 

 

279

 

Савы и первых Неманичей, когда сербское королевство так быстро росло и укреплялось. Основание царства не принесло Сербии счастья; сын Душана оказался совсем негодным для престола, и потому попытка Вукашина воскресить королевство не казалась ни массе народа, ни духовенству изменнической. После 1366 года в руках царя Уроша осталась только северо-восточная часть стефанова царства, до Дуная, но зато на юге складывался союз сербских государей против турок. В 1371 году произошла знаменитая битва на р. Марице, на правом берегу реки, близ местечка Чермена (к западу от Адрианополя) [1]. В этом сражении погиб Вукашин. Народная песня вспоминает об этом событии в следующих поэтических словах: «До восхода солнца чиста была вода в Марице, от восхода она замутилась, полилась мутная и кровавая, потом понесла коней и шлемы (колпаки), до полудня раненых юнаков». Как турецкие, так и позднейшие сербские источники (напр., «Житие Уроша V», составленное в первой половине XVII в. патриархом ипекским Паисием) передают, что в сербском войске перед битвой господствовали разгул и пьянство, и турки, неожиданно напав на сербский лагерь, перебили множество спящих. Монах сербского Хилендарского монастыря Исая, который когда-то был близок к Стефану Душану, перевел на сербский язык сочинения Дионисия Ареопагита и к переводу присоединил описание марицкой битвы, в котором рассказывает о последствиях этого страшного поражения для его народа.

 

«По всем городам и странам Запада (т.е. на Балканском полуострове, к западу от Константинополя) распространилось такое несчастье, такая беда, что ни ухо никогда не слышало ни о чем подобном, ни глаз ничего подобного не видел. Когда погиб этот храбрый человек, деспот Углеша, измаильтяне (т.е. турки) рассеялись и полетели по всей земле, как птицы по воздуху, и одних из христиан они закалывали мечом, других отводили в рабство, а третьи понесли преждевременную кончину. Те же, кто остался в живых, помирали от голода, потому что повсюду наступил такой голод, какого не было от сотворения мира, и дай Бог, чтобы никогда не было другой раз. А на тех, кто спасся от голодной смерти, нападали, попущением Божиим, ночью и днем волки и поедали их. Увы! Жалостно было видеть. Осталась земля совершенно пустой, без людей, без животных, без всякого рода, и не было ни князя, ни вождя, ни наставника между людьми, и некому было спасти и избавить. Все исполнилось страха мусульманского, в сердца храбрых и мужественных людей превратились в самые слабые женские сердца. В то время умерло и племя сербских государей, именно седьмое колено (т.е. царь Урош, скончавшийся 2 декабря 1371; битва же на Марице

 

 

1. Так определяет место боя И. Мишкович в «Глас» (58 кн. 1900).

 

 

280

 

произошла 26 сентября). И тогда поистине живые завидовали тем, кто умер раньше их, и, поверьте мне, ни я, человек во всем невежественный (незналица), ни тот премудрый среди греков Ливании не могли представить пером несчастья, которые постигли христиан в западных краях».

 

Эту страшную картину дополняют другие современные писатели, которые показывают, как скоро сербское царство, еще недавно величавое и славное, было приведено к краю пропасти и рассыпалось на мелкие куски. В истории этого периода еще многое не выяснено; так, все наши источники единогласно утверждают, что в Марицкой битве погибли и Вукашин, и его брат, деспот Углеша, причем многие из них (позднейшие сербские «Родословы») объясняют поражение гневом Божиим на этих вождей, свергнувших кроткого и благочестивого Уроша. «Если бы не суд Божий, как могли бы 4 тысячи победить 70?». Один из источников («Житие Уроша») сообщает, однако, нечто иное: Родословы единогласно утверждают, что даже тела павших Вукашина и Углеши не были найдены, тогда как Житие объясняет смерть Углеши кровотечением от раны, полученной им в битве. Между тем, существует грамота Углеши от 29 мая 1372 года. Еще более значительны разногласия в ином, более существенном вопросе: как умер Урош, от руки ли Вукашина, как говорят почти все источники, или своей смертью. По этому вопросу сербской истории существует целая обширная литература, и опять-таки хронологические данные показывают, что Урош умер на несколько месяцев позже Вукашина и, следовательно, не мог пасть от его руки. Но все эти разноречивые показания относительно событий, которые были всем известны или, по крайней мере, могли бы быть всем известны при сколько-нибудь нормальном положении вещей, чрезвычайно характерны: они обнаруживают такой хаос в государственной и национальной жизни, при котором никто не мог ориентироваться в окружающих событиях. Для народа Урош уже давно перестал существовать; Вукашин сверг его, стал сам кралем и следовательно — так именно и должна была рассуждать народная логика — убил его. Если мы припомним легенды о Петре III, ушедшем в уральское казачье войско, или даже известную легенду об уходе Александра I в Сибирь, нам станет ясно, что вокруг имен Уроша, Вукашина, Углеши должна была сложиться известная народно-историческая догма. Но если она утвердилась так прочно и вылилась в литературных памятниках, то произошло это лишь вследствие полного разброда, совершенного распадения народной жизни, происшедших после Марицкой битвы. Незаметно и ни в ком не возбудив внимания, умер Урош, последний сербский царь, а сербские земли находились уже в чужих руках: к югу от Шар-планины, значит в албанских и македонских землях, завоеванных когда-то Стефаном Душаном, королем объявил себя сын

 

 

281

 

Вукашина, Марко, знаменитый Марко Кралевич народных песен, а к северу от этой планины княжил Лазарь, сын Ирибаца Хребельяновича, придворного Душана. Около этих двух лиц и сосредоточивается в продолжение двух десятилетий вся дальнейшая история душановой Сербии, и только мрачная демоническая фигура Вука Бранковича выдвигается рядом с ними из того хаоса, в который погружена Сербия от Марицкой битвы до Косовского боя (1389).

 

Урош владел, хотя почти номинально, сербскими землями к северу от Шар-планины; помимо него, царство Душана было раздроблено между Вукашином и Углешой и затем Марком Кралевичем, Лютицей Богданом, владевшим землями тоже к югу от Шар-планины; Балшичами, принявшими католичество и владевшими Зетой и албанским приморьем, и Николой Алтомановичем, завладевшим областями в северо-западной Сербии. И вот, когда Лазарь, после смерти Уроша, оказался во главе его земель, как признанный всеми князь их, он немедленно принялся за старое, теперь уже безнадежное дело собирания сербских земель. И методы этого собирания старые: дружба то с тем, то с другим из сильных соседей. Женившись на дочери Вука Бранковича, Лазарь добился того, что этот последний признал в своих землях верховную власть Лазаря; заключив союз с боснийским баном Твртком, князь получил возможность разбить Николу Алтомановича и присоединить его земли к своей области; несколько позже Лазарь покорил и Браничево, где уселся самостоятельный господарь, и справился с несколькими меньшими властелями. Правда, Твртко провозгласил себя в это время королем и этим обнаружил притязания на наследие Неманичей, но Лазарь довольствовался фактической властью и никогда не претендовал на королевский или царский титул [1]. Зато сам он совершил весьма важное дело, именно — достиг примирения между сербской и вселенской церковью и признания сербского патриаршества со стороны константинопольского патриарха. Единая сербская церковь при политической раздробленности сербского народа представляла громадной важности связующее звено, являлась хранительницей национальных преданий, поддерживала в народе память об общесербских святых государях. Таким образом, князю Лазарю принадлежит большая заслуга в сербской истории, хотя политическое значение главной задачи его было ничтожно: объединение сербских земель было уже неосуществимой задачей, борьба с турками становилась все более невозможной. С 1380 по 1386 год Лазарь и другие сербские

 

 

1. См. специальное большое исследование архимандрита Ил. Руварца «О кнезу Лазару» (1888); здесь же и много библиографических указаний по истории Сербии с 1366 по 1389 год.

 

 

282

 

господари кое-как еще отражают турок, хотя в 1382 году пала София, а в 1385 — Балша Балшич. Более того: когда Ниш сдался (1387), и турки двинулись по р. Топлиде, Лазарь нанес у Плочника такое страшное поражение войску Мурата, что едва пятая часть его спаслась; однако, успех этой победы был кратковременным, и Лазарь напрасно пустился в новые завоевания, задумав отнять у Венгрии Мачву в союзе с Твртком, который должен был занять Хорватию и Далмацию. Лазарю пришлось спешно заключить мир с Венгрией и готовиться к новой борьбе с турками, которая на этот раз оказалась роковой. На Косовом поле пал Лазарь, превратившись в народного героя и мученика.

 

Народным героем сделался Марко Кралевич, сын Вукашина [1], признавший турецкое господство и владевший до самой своей смерти (1371—1394) обширными пространствами между Шар-планиной, Охридским озером, Костурой и рекой Вардаром. До сих пор сохранились развалины его дворца близ города Прилепа, известные в народе под именем Марковых башен. В юнацких песнях, воспевающих подвиги героев, павших в борьбе с турками за веру православную, имя Марка окружено величайшим почетом, как самого сильного и стойкого врага турок. Но в действительности Марко оставался турецким вассалом и участвовал в войнах мусульман с христианами; в одной из таких битв Марко и погиб. Если в народе память его до сих пор окружена особым блеском, то произошло это от умения этого краля отстаивать перед турками интересы христиан в пору особенного раздражения турок против сербов. В этом отношении Марко напоминает Александра Невского, и сам себя на монетах он называет «Ва Христа Бога благоверни краль Марко». Совершенно противоположен в национальном предании сербского народа образ Вука Бранковича [2], потомка знатного сербского рода (однако, не связанного с династией Неманичей). Благодаря тому гостеприимству, которое Вук оказал Урошу в памятном для него 1366 году, он сумел не только удержать свои владения, но и увеличить их настолько, что ко времени смерти царя Уроша они занимали значительную часть теперешней Старой Сербии. Потом с такой же верностью Вук служит князю Лазарю, на дочери которого он был женат, так что по одному свидетельству 1387 года «господин Вук» признается «любезным сыном» Лазаря. Впрочем, в своей области

 

 

1. М.Г. Халанский, «Южно-славянские сказанья о Кралевиче Марке в связи с произведениями русского былевого эпоса». I—III. 1893—95. Сречкович, «Преглед историјских извора о кнезу Лазару и Кралевичу Марку» («Споменик». Кн. 36, 1900 г.).

 

2. Л. Ковачевич, «Вук Бранкович (1372—1398)». Годишньица Ник. Чупича. Кн. 10, 1888.

 

 

283

 

Вук был совершенно независимым от тестя, самостоятельно заключал договоры, в которых называл себя: «По милости божей я Вук Бранкович». Эту политику, уклончивую и эгоистическую, Вук продолжал и после Косовской битвы, в которой народное предание так несправедливо приписало ему роль изменника. Вражда Вука к родне Лазаря превратилась в народных понятиях в измену на Косовом поле, и косвенным подтверждением этого воззрения служил тот факт, что Вук еще пять лет владел своей землей и только в 1394 году был свергнут Баязетом с престола.

 

В 1389 году разыгрался последний акт трагической борьбы сербского народа с турками. До известной степени этот акт был вызван самим князем Лазарем, который во время турецко-болгарской войны занял город Пирот и его область, уже находившиеся в руках турок. Им приходилось возвращать свои владения, и, расправившись с Болгарией, Мурат двинул свои войска на Сербию; но весною это было невозможно, так как разлитие Марицы и других рек преграждало движение армии. Выждав конца половодья, турки направились к Косову полю и заняли южную часть Косовской равнины [1], тогда как в северной части остановились сербы. Здесь были отряды Вука Бранковича, боснийского короля Твртка, может быть, и зетского господаря Балшича; центр войска, достигавшего своей численностью 60000, занимал сам Лазарь. На Видов день (день св. Вита), 15 июня 1389 года, началось сражение. Сербы потеснили турок; один из их юнаков, Милош Обилич, которого заподозрили в измене, и который в ответ на подозрения поклялся делом доказать свою верность князю, пробрался в турецкий лагерь, притворно перешел на сторону турок, но, когда он был приведен в шатер к Мурату, бросился на него и убил его кинжалом. Испуганные замешательством в шатре хана, турки отступили, но сын Мурата, Баязет, послал на помощь новую отборную армию, которая сумела окружить отряд князя Лазаря. Лазарь был взят в плен, и его гибель вызвала панику в сербских рядах: одни бросились бежать, другие устремились на турок, чтобы отнять тело князя. Сохранилась народная юнацкая песня, посвященная Косовской битве. С горьким чувством она передает исход битвы в следующих словах: «Много копий было поломано здесь, поломано и сербских и турецких, но больше сербских, нежели турецких... Оба царя погибли; из турок кое-что и осталось, от сербов ничего не осталось, все изранено и окровавлено». Князю Лазарю отрубили голову; его тело было погребено в Грачанице на Косовом поле, а впоследствии перенесено в монастырь Раваницу, где оно покоится и

 

 

1. Ее описанию посвящена книга Нушича «Косово, опис землье и народа» (Кньиге Матице Српске, 1902). Косовская битва описана Руварцом в книге о Лазаре (см. выше) и Мишковичем «Косовска битка».

 

 

284

 

теперь; сербская церковь признала последнего самостоятельного князя Сербии святым и мучеником, народный театр прославляет его доныне.

 

Но Сербия еще не погибла окончательно. По современному свидетельству, «Сербская земля, которая, казалось, совсем опустела, и окончательно погибла, оправилась и пришла в прежнее состояние и по воле Божией пришла в порядок и опережала других многолюдным и разнородным населением». Как это могло произойти? Лишь благодаря тому обаянию, которое приобрело в народном сознании имя князя Лазаря. Оно дало возможность вдове князя, Милице, и ее несовершеннолетнему сыну Стефану объединить народ; только в лице Вука Бранковича, который и при Лазаре стремился к полной самостоятельности, они встретились с серьезным противодействием. К тому же, пользуясь слабостью побежденной Сербии, венгерский король Сигизмунд не замедлил нарушить недавно заключенный мир и отнял у Сербии Белград и Мачву. «Не толь ко турки, но и венгерские земли и многие господа с бесчисленным множеством ратников повалили в Сербию, чтобы окончательно ее опустошить, разорить и разграбить», — жалуется современное «Повесно Слово» . Новакович рисует положение сербских земель после Косовской битвы в следующих чертах: «Турецкие гарнизоны и турецкие надсмотрщики в главных торговых местах и в некоторых городах и рудниках; отношения между сербами и турками неопределенные; вместо единства власти, разделение и ревнивое соперничество в расхищении того, что можно было захватить в общей растерянности; между княгинею Милицею и ее детьми, с одной стороны, и ее родственниками, зятем Вуком и внуками, детьми Вука, с другой — распря, почти открытая вражда и раздор; вместо поддержки у христианских соседей стремления Венгрии воспользоваться несчастьем Сербии и ее попытки захватить и для себя, что можно. И, кроме того, все знают, что турки — враги непобедимые, и что им приходится приносить в жертву самые драгоценные национальные права, свободу, веру и самостоятельность. Никто не может ни знать, ни предвидеть, как далеко зайдут эти жертвы, и в чем они будут заключаться. Величайшая неизвестность и полная необеспеченность господствовали во всех областях, во всех проявлениях народной жизни. Но при всем том Лазаревы и вуковы земли остались в таком же положении, в каком они находились раньше, лишь с присоединением новых, немилых гостей - турок — в отдельных местах».

 

В таком состоянии прозябания Сербия влачила свое существование еще в продолжение 70 лет; путем унизительного брака Оливеры, младшей дочери Лазаря, отданной за убийцу ее отца Баязета, династия Лазаря купила себе возможность так или иначе поддерживать внутренню независимость; но вассальные отношения уже не прекращались. Биограф

 

 

285

 

Стефана Лазаревича, Константин Философ, сообщает, что и князь, и его брат Вук Лазаревич должны были ежегодно отправляться на службу султану со своими дворянами и с сербским войском. Но все же Лазарь мог вести войны и как самостоятельный государь; так, он воевал с Венгрией; так, он враждовал с Вуком Бранковичем, который, наконец, был взят в плен (1398) и умер в темнице. Вассальная зависимость Стефана [1] не мешала ему также вести переговоры с Венгрией о союзах и суверенитете венгерского короля, но она заставляла его действовать заодно с турками в их военных предприятиях. Именно, в войне Баязета с Тамерланом и в Ангорской битве (в июне 1402 года) участвовали и сербы; когда же Баязет проиграл сражение и даже был взят в плен, Стефан Лазаревич надеялся свергнуть турецкое иго и заключил договор с племянником императора византийского, Мануила, ездившего по Европе и искавшего союзников против Турции. Заместитель Мануила, Иоанн, признал за Стефаном титул деспота и отдал за него замуж свою родственницу, а Юрия Бранковича, земли которого Стефан хотел присоединить к своим владениям, заточил в Царьграде. Но все эти расчеты оказались неправильными: греки были совершенно бессильны против турок и не могли представлять надежных союзников; ничтожную помощь могла бы оказать и Зета, в которую отправился Стефан Лазаревич из Константинополя. Сын Баязета, Сулейман, не теряя времени, решил нанести Стефану решительный удар; в битве, которая произошла опять-таки на Косовом поле 21 ноября 1402 г., среди турецких союзников находился и Юрий Бранкович; в сражении деспот Стефан разбил турок, но Юрий Бранкович, в свою очередь, разбил его брата Вука. Сербы отступили; но Сулейман не использовал результатов победы, так как ему предстояла новая борьба за престол; он примирился с сербским деспотом. Примирился Стефан и с Бранковичем, вернув ему области, которыми владел его отец, и обратил свои взоры на север, в Венгрию. На этот раз союз с королем Сигизмундом принес Стефану реальные выгоды: он получил Мачву с Белградом, которыми и стал владеть как венгерский властелин. Сам деспот поселился в Белграде, который сделался с этого времени столицей Сербии, так что государственный центр сербского народа, находившийся некогда на приморье и потом, в эпоху византийского культурного владычества, передвинувшийся на восток, в Рашку, теперь водворился на крайнем севере сербской земли, подальше от Царьграда и Адрианополя, столицы турецкого султана, поближе в тому западному католическому миру, который принял Сербию в сферу своего культурного влияния. Над упрочением

 

 

1. См. специальное исследование Мат. Станойловича и Мил. Гајича «Деспот Стефан Лазаревич». 1895.


 

286

 

культуры и стал трудиться Стефан, возводя и укрепляя города и крепости, создавая новые очаги образованности, монастыри, поддерживая живые торговые связи с Дубровником. Но этот культурный труд встречался с великими затруднениями не только во внешних сношениях, но и в домашней междоусобной борьбе. Брат деспота, Вук, давно уже вносивший раздоры и нелады в семью брата, теперь предъявил требование на половину всего княжества Стефана, что было совсем невыполнимо уже по стратегическим соображениям. Отказ деспота вызвал измену Вука, который с турецким войском ударил на деспотию Стефана и занял большую половину ее (1409), которую Стефан и должен был уступить Вуку. Таким образом, в сербской династии не было мира и единства; Вуковичи враждовали с Лазаревичами, а те между собою; а между тем события, наступившие в Турции в 1411 году, следовало бы использовать с выгодой для Сербии. В раздоре Мусии с Сулейманом приняли участие и сербские государи, которые разделились на две партии и мстили друг другу, пользуясь турецкими войсками своей партии. Стефан Лазаревич оказался на этот раз самым предусмотрительным; правда, его земли сильно пострадали от борьбы, но он стал на стороне самого сильного из претендентов на турецкий престол, Мехмеда, примирился с Юрием Бранковичем и поручил ему власть над всем сербским войском, посланным против Мусии. Именно с помощью сербов Мехмед вышел в 1413 году победителем из войны с этим последним. Мехмед отплатил по-рыцарски за услугу, передав в управление Стефана все сербские земли, которыми владел князь Лазарь до Косовской битвы, а также часть Болгарии, до Софии, где надолго установилось сербское литературное влияние. Опять, таким образом, часть болгарского народа оказалась в подчинении у сербских государей. Стефан примирился с Юрием Бранковичем, и в продолжение восьми лет они спокойно управляли своими землями, будучи свободны и от податей и от обязанности участвовать в турецких войнах. Теперь Стефан Лазаревич, человек болезненный, стареющий, бездетный, мечтал только об одном: чтобы передать свой престол Юрию Бранковичу. Так, принужденный воевать с Венецией из-за Зеты, господарь которой, Балша, умер без мужского потомства, Стефан, добившись целого ряда городов, поставил над ними Юрия. Позже, весной 1426 года, он заключил договор с венгерским королем Сигизмундом, в силу которого Юрий Бранкович признавался наследником Стефана и получал от Стефана после его смерти несколько городов. Над объединением сербской земли под властью одного лица, над умирением раздоров в ней, над ее усилением этот государь работал настолько горячо, что подозрения турок должны были рано иди поздно проснуться, особенно после того, как долгий процесс лавирования между двумя силами, Турцией и Венгрией, привел

 

 

287

 

Стефана к тому, что он, будучи союзником Турции, оказался в союзе и с ее врагом — Венгрией. Грозила неминуемая война; турки двинули войско к Крушевцу, но должны были отступить от него ввиду восстания в Малой Азии; напал на Сербию и король боснийский Твртко, но тоже был отбит. Все эти события заставили Стефана еще при жизни своей провозгласить наследником Юрия Бранковича, а через год после этого, во время охоты, Стефан умер (1427 г.).

 

После смерти Стефана Лазаревича Сербия быстрыми шагами пошла к окончательной потере своей самостоятельности. Жадно отрывала от нее кусок за куском Венгрия, пользуясь моментами наибольшего ослабления государственного организма своего исконного врага; спешили использовать слабость Сербии и боснийский король, и зетский господарь. И сама борьба с турецким нашествием стала в конце так явно невозможна, что все сопротивление ограничивалось отдельными вспышками, разрозненными попытками, минутными удачами; анархия воцарилась полная, общих интересов больше не было, и каждый спешил использовать положение с возможной для себя выгодой, потому что крепко утвердилось отчаяние — самое опасное бедствие, которое окончательно сокрушает государства; это было то же состояние, в котором находилась Польша перед третьим разделом. И как в этой польской истории ярко встают отдельные личности сильных людей, Костюшки и Немцевича, так и в этот последний период сербской истории не может не останавливать на себе внимания личность деспота Юрия Бранковича, о которой с такой симпатией говорят сербские летописцы. Рядом с ним стоит прекрасный образ его дочери Мары, насильно отданной замуж за злейшего врага Сербии, Мурата, и позже, после смерти Мурата, вернувшейся домой [1]. Юрий вступил на престол 60-летним стариком и продержался на нем 30 лет (1427—1456). Самое вступление его на престол, как наследника Стефана Лазаревича, было неприятно туркам, и они двинули свои войска на Сербию, заняли Косово поле и окружили Ново Брдо, которое упорно сопротивлялось. В то же время на севере действовали венгерцы, которые претендовали на Белград и Мачву. Таким образом, в самом начале своего деспотства Юрий был вынужден отказаться от всех укрепленных местностей Сербии; Ниш и Крушевац остались в турецких руках, а Белград и Голубац перешли во власть Венгрии, да, кроме того, Юрий обязался платить султану 50.000 дукатов дани и помогать Турции в ее войнах с 3.000 солдат. Это была уже полная вассальная зависимость от Турции, которая чувствовалась еще больнее вследствие того, что престарелый

 

 

1. Из исследований о Юрии Бранковиче назову двухтомную работу Миятовича (1880), О Маре см. Новаковича, в книге «Балканска питаньа» (1906).

 

 

288

 

Бранкович оказался вынужденным отдать свою молодую дочь Мару за султана. Чтобы иметь хотя один укрепленный пункт в стране, Юрий воздвиг крепость Смедерево на Дунае, поблизости от Белграда, и сделал этот городок своей столицей.

 

В кратком очерке нет возможности проследить за всеми перипетиями отчаянной борьбы, которую вел в продолжение 30 лет сербский деспот. В 1433 году ему удалось кое-как не только справиться со своими делами, но даже отнять несколько городов у Боснии; но это вызвало опасения со стороны венгерского короля Сигизмунда, который и обратил внимание турецкого султана на опасное усиление Сербии. Стоило Юрию выдать свою старшую дочь замуж за венгерского графа Ульриха Цильского, как на руку младшей дочери, Мары, изъявил требование Мурат. Несколько позже, во время войны между Венгрией и Турцией, Сербия была территорией, на которой происходили военные действия. Юрий не оказал туркам той помощи и того почтения, на которые рассчитывал Мурат, и за это ему пришлись жестоко пострадать: в 1439 году пало Смедерево, турки разграбили и опустошили Сербию, которая, по свидетельству современного путешественника (Bertrandon de la Broquiere, 1433), была «прекрасна и густо населена». Несколько более поздний наблюдатель турецко-сербских отношений, критянин Пилоти, сохранил сведения о том громадном наплыве христианских славянских рабов, который был последствием событий 1439 года: по его свидетельству, раб-серб оценивался в 70—80 дукатов, тогда как за грека платили 90, а за черкеса или татарина и того больше. Как скот, гнали сербских невольников, прикованных к одной цепи, и распродавали иногда за бесценок. Но еще оставался независимый пункт Ново Брдо (к северу от Ускюба), который продержался до 1441 года. Когда пал и он, вся Сербия была в руках Турции; сыновья Юрия, томившиеся в плену, были заподозрены в заговоре против Мурата и ослеплены. Таким образом, восьмидесятилетний деспот, лишенный всей семьи, власти и надежды, должен был один отстаивать свою родину против непобедимого врага.

 

На время судьба дала ему отдохнуть. Польский король Владислав, избранный и венгерским королем и опиравшийся на знаменитого полководца Яна (Сибинянина) Гуниади, одержал ряд блестящих побед над турками; в сражениях принимали видное участие и сербы, так что, по миру 1444 года, Турция вернула Юрию Бранковичу все его прежние владения, Сербию, Зету и часть Албании, но зато Юрий должен был платить султану дань. Хотя вскоре после того Владислав погиб в битве при Варне, но перемена султана в Турции и приготовления нового султана к осаде Константинополя, в которой участвовали и сербы, на целых десять лет отложили окончательную гибель Сербии. Правда, ей не давали в это время

 

 

289

 

спокойствия другие враги ее: боснийский король Твртко I, Венеция, наместник венгерского престола Гуниади. По свидетельству современника, сербского янычара Михаила Константиновича, в самой Сербии господствовало недовольство против Юрия Бранковича за его временами мирные отношения к Турции; сербы были убеждены, что султан дружит с их деспотом лишь до поры, до времени, пока в нем нуждается. И они не ошиблись: к началу 50-х годов международное положение Сербии было отчаянное, присоединить ее к Турции было нетрудно. Юрий умер в 1456 году; между его наследниками началась отчаянная борьба, в которую вмешались и боснийцы, и которая привела к совершенной анархии. Почти без сопротивления в 1459 году было взято Смедерево, и деспотия Лазаря превратилась в смедеревский пашалык.

 

 

ГЛАВА V

 

Сербия под турецким игом (до 1804 года) [1]

 

Переход под турецкое иго не был для сербского народа неожиданным ударом, каким для русских явилось монгольское нашествие. В течение почти полутора веков сербские государи выдерживали напоры турецких войск, а после битвы при Марице громадный перевес объединенного турецкого государства над раздробленными силами балканских государств был совершенно ясен; «Косовска битка», о которой сербские гусляры поют до сих пор столько прекрасных песен, должна была еще усилить ожидания скорой гибели сербской самостоятельности. Деспотство Юрия Бранковича было сплошной агонией сербского государства, и кто мог сомневаться в том, что турки могут без всякого труда положить предел этой мучительной агонии. Мы знаем даже, что при дворе Юрия была сильная туркофильская партия, и, пожалуй, она была права, требуя отказа от государственной независимости Сербии, которая была просто тенью былой самостоятельности. Для народа было прямой выгодой превратиться из врагов султана в его подданных, которые, как бы то ни было, находились под покровительством власти. Ведь положение народных масс, порабощенных уже Стефановым Законником, становилось с течением времени все менее выносимым, а экономический гнет со стороны Венеции и Дубровника, которым сербские государи, нуждаясь в деньгах, спешили раздавать всевозможные привилегии, еще усугублял тяжесть жизни. Лучше хотя какая-нибудь власть, чем никакой, — таково должно было быть убеждение народа в последние десятилетия анархии,

 

 

1. Ср. главу VII в моей «Истории Болгарии».


 

290

 

предшествовавшие превращению старого, могучего сербского царства в несколько турецких пашалыков. К тому же, к народному быту и церкви турки относились совершенно равнодушно и не помышляли о том, что сербов следует превратить в турок; напротив, этой мыслью турки гнушались, так как видели слишком большую разницу между правоверными мусульманами и нечистой райей (стадом) и гордились своей чистотой. Так было в первые полтора — два века после завоевания Сербии; конечно, существовали и исключения, были люди, ревнивые к вере и скупавшие христианскую молодежь для обращения ее в мусульманство, но общий тон жизни был именно таков, и он гарантировал народу большую безопасность, большую имущественную и национальную самостоятельность, чем в прежние века. Далее, не следует забывать, что турки во многих местах оставляли прежнюю административную организацию, довольствуясь тем, что во главе центральных учреждений области стояли турецкие власти. Наконец, весьма важен был объединяющий фактор, заключавшийся в турецком владычестве над всеми сербскими землями: если раньше Босния тянула в одну сторону, Мачва в другую, а Ниш или Скоплье еще куда-нибудь, то теперь все эти области оказались под одним игом, были скреплены тесными узами родства и единства нации и бедствий, и не будь этих уз, Босния и Сербия никогда не почувствовали бы той племенной солидарности, которая одушевляет их в настоящее время, и в продолжение четырех веков католическое и венгерское влияние совершенно вытравило бы из сознания боснийских сербов их «великосербскую» идею. Между тем, турецкое владычество, постоянно напоминая сербам о том, что они по языку, религии, нравам безмерно ниже завоевателей; что они просто рабы, которые никогда и ни в коем случае не могут быть поставлены рядом с правоверными, — это владычество поддерживало в народе оппозиционное настроение, выводило из его рядов самых идейных и мужественных людей, делая их борцами за народное дело, и, таким образом, сохранило в чистоте и непоколебимости национальную потребность стряхнуть с себя насильников и зажить былой самостоятельной жизнью, о которой говорили и юнацкие песни о Стефане Сильном и Кралевиче Марке, и останки сербских королей в монастырях, и летописи, и родословы. Избавленные от поглощения их национальной культуры высшей иноземной культурой, сербы, так сказать, консервировались для восприятия этой культуры позже и в течение трех с половиной веков жили в рабстве, не теряя сознания, что они — один народ, и питая веру, что некогда этот народ вернет государственные права.

 

Но при этих сторонах турецкого ига, которые можно признать положительными, оно заключало в себе и много зла: века рабства не проходят даром для народа; они оставляют след на его национальном характере,

 

 

291

 

лишая его привычки к строгим государственным представлениям, развивая пристрастие к мелкой конспирации, рабскому лукавству и рабской ненависти. Кроме же того, гнет, все усиливавшийся по мере того, как турецкая империя приближалась к разложению, а ее европейские враги усиливались и переходили из оборонительного положения в наступательное, — этот гнет вызывал массовые переселения. Совершался естественный подбор: самые доблестные люди шли в ускоки и гайдуки, предприимчивые и подвижные эмигрировали; те, кто оставались на местах, покорно перенося турецкие самодурства, не всегда были лучшими элементами народа. Такова была сложная картина невыносимо тяжелого существования народа в продолжение многих веков (1459—1804).

 

Большим счастьем для сербского народа было то, что он вступал в новую полосу своего исторического существования, как народ культурный и государственный, принявший высшую византийскую цивилизацию и выработавший уже свой литературный и канцелярский язык. Именно, благодаря последнему обстоятельству, сербский язык сделался официальным языком султанской канцелярии в сношениях с венгерским и румынским дворами [1]. Прежде всего это вызывалось необходимостью, потому что ни по-турецки, ни по-персидски никто в Европе не знал; арабский язык был также известен очень немногим. Между тем, в Дубровнике, Боснии, Валахии, Молдавии и Венгрии сербский язык служил издавна дипломатическим языком в международных сношениях, а в западной Болгарии он все более становился литературным языком. Не было надобности менять это положение, а обстоятельства, напротив, благоприятствовали его сохранению: две сербские принцессы — Оливера, дочь князя Лазаря, и Мара, дочь деспота Юрия Бранковича — были замужем за султанами Баязетом и Муратом; они привезли с собою свои штаты прислуги, состоявшие из сербов и сербянок. Из договоров мы знаем, что сербские государи последних десятилетий независимости должны были давать на турецкую службу сербскую молодежь. Таким образом, после Косовского боя влияние сербского языка при турецком дворе становится все более сильным. Потом, с окончательным падением государства, сербы были вынуждены платить «дань кровью» в виде мальчиков, из которых выходили янычары — враги православия, но сербы по языку и часто по своему национальному сознанию. «В Monumenta serbica» Миклошича напечатан целый ряд грамот турецких султанов, писанных кириллицей на сербском языке. Про султана Сулеймана писатель половины XVII века, Басано, говорит следующее; «Султан отличается от других

 

 

1. Ср. статью М. Вукичевича «Српски језик на Порти XV и XVI вијека» в его книге «Знаменити срби мухамеданци». 1901.

 

 

292

 

государей тем, что он считает для себя достаточным, в противоположность им, знающим много языков, знать только свой язык и сербский, который он очень ценит (stima molto) и хорошо знает, а пользуется он этим языком потому, что на нем говорят многие народы (di molte nationi)». Это свидетельство тем более важно, что оно относится к такому позднему времени, когда положение сербов ухудшилось, и сербское влияние значительно уменьшилось. Гораздо большим влиянием сербский элемент пользовался в XV и XVI веках. Но даже в конце XVII века тот язык, на котором писали в Которе, Дубровнике, Герцеговине и Боснии, сами писатели называли сербским; так, боснийский францисканец Матия Дивкович напечатал именно на сербском языке (српски) свой сборник проповедей: «Наук корстиански» (Венеция. 1698). Это уважение, которым пользовался язык покоренного народа, давало сербам известное национальное удовлетворение и, во всяком случае, делало немыслимым преследование их национальных особенностей.

 

Несколько замечательнейших государственных людей Оттоманской империи вышли из рядов сербского народа, не говоря уже о том, что некоторые султаны выросли под сербским культурным влиянием, — таков был, напр., пасынок султанши Мары, Магомет II. До самого конца турецкого ига из сербов выходили крупные государственные люди, и не всегда это иго было тяжело для сербов под их управлением. Так, Хаджи-Мустафа, визирь белградского пашалыка, получил в народе прозвище «сербской матери» (српска мајка); Мехмед Соколович оказал незаменимые услуги сербской церкви. На этой яркой личности следует остановиться: великий визирь Мехмед Соколович почти нераздельно владел в продолжение 15 лет всей властью в Оттоманской империи и был женат на дочери султана. Еще ребенком он был отведен в турецкое рабство и здесь, в конце концов, попал ко двору Сулеймана (1535), Вместе с ним, рабами этого знаменитого султана сделались еще многие сербы, из которых впоследствии 7 человек поднялись на высшие ступени турецкой службы. Но ни один из них не приобрел такого значения, как Мехмед: уже в 1551 г. он был беглербегом (губернатором) Румелии со столицей в Софии; в этой должности он участвовал в различных битвах и морских сражениях; в 1572 году, когда Турции грозила большая опасность от союза папы с Испанией и Венгрией, Мехмед Соколович спас ее с помощью искусных дипломатических переговоров. Все эти заслуги дали ему звание великого визиря, которое он сохранял до своей смерти, в 1579 году. В народе сохранилось много рассказов о доступности, честности, нравственной доблести Соколовича, который никогда не забывал о своем происхождении и много сделал для своей церкви. В этом отношении турки были либеральнее современных государств; сам Мехмед Соколович

 

 

293

 

был горячий мусульманин, но ему никто не ставил во зло, что он восстановил сербское патриаршество. Более того, первым патриархом восстановленного печского патриаршества был Макарий, брат Мехмеда Соколовича; племянника своего он сделал митрополитом герцеговинским, тогда как другой племянник, Мустафа, занимал должность боснийского, а позже будапештского паши; наконец, после смерти Макария на пост патриарха был выбран сначала один, потом другой племянник Мехмеда, Герасим. Таким образом, семья Соколовичей имела своих представителей и при дворе султанов, и во главе сербской церкви; но эта семья сохраняла свое единство, и ее представители в Константинополе не отрекались от своей народности и чтили родные предания. Позже и в этом отношении стало хуже.

 

Восстановление патриаршества, совершенное мусульманином, великим визирем султана, имело громадное значение для сербского народа. Вскоре после гибели сербской деспотии греческие церковные иерархи поспешили подчинить себе сербскую церковь, на которую они всегда были склонны смотреть как на подвластную им, и которая так революционно при Стефане Душане выбилась из-под опеки Византии. Вернуть это зависимое положение сербской церкви, подчинить сербское патриаршество, которое оставалось вакантным, греческому охридскому (в Македонии) архиепископству — вот задача, которую удачно разрешило духовенство греческого квартала Константинополя, Фанара, прозванное по имени этого квартала фанариотским. В продолжение почти ста лет владычество над сербскими церквами и монастырями находилось в руках фанариотов, византийского духовенства, которое и поныне сохранило удивительно типичные черты; и если турки мало заботились о национальной борьбе с порабощенными славянами, то именно эту задачу взяли на себя фанариоты, которые старались замещать все церковные должности греками и вести богослужение по греческим книгам; одним словом, старое недоброжелательство константинопольской церкви к национальным церквам, самое возникновение которых являлось лишь вынужденной политической уступкой, проснулось с долго сдерживаемой силой в деятельности, проявленной фанариотами. Как серб, Мехмед Сотович не мог видеть унижения своего народа, и, как серб же, он презирал и ненавидел хитрых «ромэев», как называют себя до сих пор константинопольские греки. Его брат, Макарий, был игуменом Хилендарского сербского монастыря на Афоне и имел от султана известные привилегии. Когда же, приобретя достаточно силы, Мехмед мог сделать кое-что и для своего народа, он решил (1557) обновить патриаршество в Пече (Илек) и назначил на эту важную должность своего брата Макария. Этот последний обновил много монастырей и монастырских школ, завел несколько типографий;

 

 

294

 

вместе с тем, сербы получили право на самоуправление церковных общин и на заведование церковно-монастырскими землями, а Сулейман гарантировал особенным фирманом свободу христианского вероисповедания и неприкосновенность монастырских владений. Однако, это выгодное положение сербской церкви продолжалось лишь до тех пор, пока сербы не проявили стремлений к возвращению самостоятельности; после восстания патриарх Иоанн был отведен в Константинополь, где и умер, и с тех пор печское патриаршество вообще с трудом влачило свое существование, борясь с фанариотскими интригами и турецким недоверием. Во второй половине XVIII века Фанар одержал полную победу: патриарх печский, серб Василий, был замещен греком Калиником, а вслед затем, в 1766 году, патриаршество было совсем отменено, и сербская церковь была присоединена к константинопольской. С недовольными сербскими попами греки-фанариоты стали расправляться круто [1].

 

В таком же бесправном положении находился и весь сербский народ: была милость султана, стояли наверху люди, нечуждые или расположенные к сербскому народу или же вообще гуманные, и все шло сносно, но никаких гарантий права, разумеется, не было, да и самую эту сносность надо понимать весьма относительно, так как и в эту пору лучшие христианские церкви были обращены в мечети, христианские колокола были сняты, христианское богослужение совершалось потихоньку и незаметно. Положение народа было бесправно, и народонаселение балканских государств сильно уменьшилось. В половине XV века путешественники еще отмечают красоту, богатство, населенность сербских стран. В 1664 году английский путешественник, Джон Бербери, застал здесь совершенную пустыню:

 

«Отчасти тираническая власть турок, отчасти леность и небрежность туземцев составляют причину того, что все турецкие земли представляют такую пустыню, что часто за целый день пути вы встретите одно селение, и это наблюдается как за Дунаем до Белграда, так и в путешествии до Адрианополя. Вы видите обширные леса и поля, иногда с роскошными нивами, иногда совсем пустые; когда вы едете мимо пастбищ, вы заметите там и сям небольшое стадо рогатого скота, работники же здесь, как я уже сказал, только христианские» [2].

 

 

1. Документы в книге И.С. Ястребова «Податци за историју српске цркве», 1879. См. также статью Новаковича «Цариградска патрщарпица и православье» в сборнике «Балканска питаньа». 1906.

 

2. См. Новакович, «Путничке белешке о балканском полуострву XVII и XVIII века», (Годишница Н. Чупича, кн. 17, 1897 г.). Много извлечений из сочинений путешественников XVI — XVII века по Сербии и Балканскому полуострову в сочинении М. Вукичевича «Српски народ, црква и свештенство у турском царству од 1459—1557 године», Београд. 1896.

 

 

295

 

Другой путешественник той же эпохи, английский доктор Браун, проехавший по Сербии в 1669 году, упоминает о следующей любопытной особенности сербских селений, множестве собак, которые охраняют селения: «И поистине, — прибавляет Браун, — самый осторожный неприятель не мог бы проникнуть в эти места, не будучи замечен собаками; для того-то, без сомнения, их и держат здесь» [1]. Это отсутствие безопасности, наполняющее все существование беспокойством, объясняется произволом, предоставленным местной администрации и турецким помещикам в христианских землях. Аграрные отношения были совершенно неупорядочены и вызывали постоянные раздоры между землевладельцами и крестьянами, причем, однако, как показывают документы, турецкая высшая власть не всегда была на стороне сильных.

 

Во главе пашалыков, соответствующих нашим уездам, стояли визири, тогда как полицейская власть находилась в руках муселимов, а правосудие вершили по Корану кади. И те, и другие назначались пашами с торгов: кто больше даст, и, разумеется, смотрели на свои должности лишь как на доходные места. Но, кроме них, народ имел непосредственную власть в лице своих людей, кнезов и оберкнезов, которые в своих округах обладали довольно значительной властью; даже в селах были кметы, разрешавшие мелкие споры. Вообще, турецкая государственная система не была строго разработана, и потому представляла много почвы для злоупотреблений и всяческих насилий, но, с другой стороны, давала народу возможность управляться непосредственно своими властями, учиться на своем языке и т. д. Того арсенала денационализации, который выдвинут современным государством, в старой Турции не было и в помине. Но в руках турок было особенно страшное орудие для истощения их славянских владений: это дань мальчиками, из которых набирались янычары, так назыв. «дань кровью» (данак у крви) [2]. Мальчик получал турецкое имя, образование, янычарскую одежду и воспитывался в духе религиозного мусульманского фанатизма, причем воспитатели относились к христианским мальчикам очень бережно, обращались с ними ласково, сулили им впереди золотые горы и внушали им презрение к домам несчастных, бесправных рабов-христиан, райа (стада). Теперь этот христианин должен был слезать с коня, увидев янычара-мальчика, еще вчера такого же бесправного гяура (еретика), как и он; христианин не смел носить

 

 

1. «Споменик Срп. Крал. Академ.», т. 9 (1891), статья Новаковича.

 

2. Обстоятельное исследование по этому вопросу И.Н. Томича, «Данак у крви, приложак проучаванньу историје српског народа у XVI веку». Београд. 1898. Ср. также указан, брошюру М. Вукичевича и гл. VII моей «Истории Болгарии».


 
296

 

оружие, не смел открыто пить вино, есть свинину, надевать то же платье, что и мусульманин; его дом должен был уступать величиной и красотой мусульманскому, на его упряжи должны были красоваться иные цвета, нежели у правоверного. И вот, из этого бесправного положения мальчик сразу возносился на высшую ступень величия: становился не только мусульманином, но и мусульманином из мусульман, лучшим из лучших, янычаром. Само собою разумеется, что только сильные души могли уберечься от того соблазна, который заключался в возможности потурчиться. И эти сильные души не могли мириться с бесправием и пассивностью народной массы; они искали выхода и находили его в гайдучестве, как другие искали его в массовых переселениях на чужбину. Историки этих восстаний сербов во имя народных идеалов, Агатонович и Спасич [1], в следующих строках характеризуют настроение, создавшее гайдучество.

 

«Когда погибла Сербия, а за ней Босния и Герцеговина; когда была потеряна сербская государственная самостоятельность там, где она еще оставалась, и когда одна часть сербского народа выселилась на чужбину, чтобы восстановить свои растраченные силы на чужой земле и почувствовать хоть некоторую свободу и независимость, тогда другая часть этого народа, которая ни за какую цену не могла оставить прадедовского очага, избрала другой, единственный способ сохранить свою независимость и свободу. Численно уступая своему врагу, лишенная всякой возможности и средств сконцентрировать свои силы на равнинах, эта другая часть сербского народа двинулась в виде мелких отрядов верных и испытанных друзей в густые горные заросли и крутые теснины, чтобы там сохранить луч своей свободы, чтобы оттуда обрушиваться на мучителей народа, внушая ему убеждение, что нет на свете силы, которая могла бы совершенно уничтожить сербскую независимость, сербскую свободу. От Балкан до кремнистого далматинского приморья, от Карпат и до Пинд не было ни одной планины (плоскогорья), которая не скрывала бы в с их недрах хоть одного отряда (четы) сербских гайдуков, которые здесь хранили кадило сербской свободы и самостоятельности и отсюда слетли в долину, где кроваво мстили своим тиранам».

 

Время расцвета гайдучества относится к XVI и XVII векам, но возникновение его надо относить к эпохе более ранней, к первой половине XV века, хотя, вероятно, эти отряды удальцов никогда не переводились в Сербии, и даже законодательство Душана должно было обратить особое внимание на гусаров, занимавшихся гусой (т. е. разбоем). Но только жизнь освятила этот разбой,

 

 

1. Р. Агатонович и П. М. Спасич. «Српски устаници противу турака (1459— 1814)». 2 части. 1895. Статья «Балканские гайдуки» («Славянский Сборник», т. II, 1877).

 

 

297

 

дала ему определенный объект в виде богачей-турок, неправедных турецких кадий и пашей, и избавила разбойников от печальной необходимости вступать в конфликт с мирным населением. Напротив, являясь защитниками народа от насильников-турок, гайдуки пользовались глубоким уважением в народных массах; про них слагались песни; зимой, когда они укрывались в деревнях, их безопасность составляла заботу мирного населения. Носители лучших народных идеалов, они постоянно напоминали ему о врагах-турках, против которых необходимо рано или поздно восстать. Чета в 30—40 человек под начальством харамбаши нагоняла страх на всех турок и туркофилов области, чета в 80 человек вызывала, как мы видим из различных записок XVII века, для безопасности каравана приглашение целого вспомогательного отряда, и то караван этот подвигался медленно, принимая все меры предосторожности. В войне 1593 года между Австрией и Турцией сербы были заинтересованы самым непосредственным образом: в 1571 году союзные христианские войска разбили турецкий флот у Лепанта, в 1593 году в битве у Сиска турки потерпели новое страшное поражение. Тогда народы Балканского полуострова зашевелились в надежде, что пришла пора стряхнуть с себя ненавистное иго; папа должен был образовать союз христианских народов против турок [1], и ему доносили, что Rasciani, Bulgari и Bosneci (т. е. сербы, болгары и босняки), несомненно, поднимут восстание. Весной 1594 года, действительно, произошло восстание, но сербам Мачвы, восставшим под начальством владыки Тодора, никто не оказал поддержки. Турки загнали их отряды в глубину Венгрии, Тодор был схвачен и казнен. Желая выместить восстание, турки разоряли церкви и монастыри, достали мощи св. Савы и сожгли их. «Было тогда попрание и беда церквам и священникам от измаильтян в сербской земле, и совершались в этих странах бесчисленные буйства, и запустели многие святые обители»: так сообщает сербская хроника о событиях 1595 года. Тем не менее, толчок был дан, и восстания вспыхивали одно за другим в разных местах. Всего через два года взрыв произошел в нынешней Черногории, в Никшиче, где восстал против турок воевода Грдан, но и это восстание было неудачно. Сила турок была еще не сломана, и они жестоко мстили восстававшим: обезображенные тела валялись по полям, семьи распродавались в рабство в отдаленные края, все, что было дорого народу, церкви и монастыри, предавалось поруганию, и сам патриарх Иован был свергнут с престола и отведен в Константинополь. Попытка поднять новое восстание сербов была сделана и в 1614 году, когда главари из Сербии, Албании, Боснии,

 

 

1. См. журнал «Starine», т. 14 и 16, а также И. Томич, «Прилози за покрет христијана на Балканском полуострву против турака» («Споменик», т. 31).

 

 

298

 

Герцеговины, Македонии и Болгарии сошлись и обсуждали возможность восстания, но дальше попытки дело не пошло [1].

 

Эти неуспехи внесли известное разочарование в надежды сербского народа освободиться от турецкого гнета с помощью иностранного вмешательства. Напротив, все яснее становилось, что интересы западно-европейских держав так скрещиваются между собой и так чужды освобождению славянства от турок, с которыми начались уже и торговые отношения, что православное славянство Балканского полуострова предоставлено самому себе. Оставалось искать иной выход из положения; духовные вожди сербского народа думали найти его в полном лоялизме по отношению к Оттоманской империи, а, вместе с тем, в поисках новых союзников, причем взоры сербов обращались все настойчивее в сторону России, которая, пережив смутное время, шла к усилению и развитию. Выразителем этого настроения явился преемник патриарха Иована, патриарх Паисий [2], который поддерживал кое-какие связи с боснийскими францисканцами, выдававшими себя при венском дворе за защитников балканского славянства, собиравшими на него деньги, но при этом преследовавшими узкоэгоистические цели личной наживы или же стремившимися к окатоличению православных сербов и болгар. Гораздо важнее были связи патриарха Паисия с Россией, куда он в первый раз отправился в двадцатых годах XVII столетия, при царе Михаиле Феодоровиче. С этого времени сношения православных сербских иерархов с Россией не прекращаются; с наступлением же новой эры в политической жизни России, с воцарением Петра Великого и переходом России к широкой европейской политике, укрепляются надежды православного населения Балканского полуострова на близость освобождения от турецкого ига, и эти надежды все более определенно связываются с личностью самого гениального царя. Поход 1711 года вызывает со стороны одного не известного серба запись на рукописи Карловачской церкви: «Помоги Господи, нашему царю!». Со своей стороны, Петр Великий проявлял жи вой интерес к балканскому славянству, помогая ему деньгами, перевод на русский язык книги о славянстве, поддерживая постоянные сношения с черногорцами, дубровчанами и т. д. Из России приехали в Белгра; и первые учителя в школу, открытую в 1723 году митрополитом Моисеем,

 

 

1. Ср. И. Томич. «Састанак и договор срспских главара у Кучима 1614 год ради устанка на турке». Београд, 1901.

 

2. Ст. Димитријевич. «Одношаји печских патриарха с Русијом у XVI веку» («Глас» т. 58 и 60). П.А. Кулаковский. «Начало русской школы у сербов в 18 в.» (СПб, 1903). П.А. Заболотский. «Очерки русского влияния в славянских литературах нового времени» (Т. I, кн. 1.1908). Первольф. «Славяне, их взаимные отношения и связи».

 

 

299

 

и влияние русского языка на сербский было настолько велико, что в конце XVIII века почти вся сербская письменность велась на языке «славяно-сербском», т.е. сербском языке с многочисленными примесями русского и церковнославянского языков, которые делали этот язык малопонятным для простолюдинов. Тем не менее, это соприкосновение с единоверной и близкой по языку Россией, куда стали ездить для науки молодые сербы, и куда направились в 1751—53 годах массовые переселения сербского народа, было чрезвычайно важно для этого народа: оно давало ему жизненные силы, сохраняло книжную традицию, и когда в 1783 году выступил чистонародный писатель Досифей Обрадович, он нашел уже и известный круг читателей, и почву для совершения реформы сербского литературного языка в духе народности. Как бы ни относиться к последующим русско-сербским отношениям, необходимо признать, что в XVII—XVIII веках русское культурное влияние облегчало сербскому народу борьбу с германизаторскими стремлениями Австрии.

 

Австрия все более решительно вступала на путь балканской политики. История сербских восстаний в XVII—XVIII веках тесно переплетается с попытками Австрии занять твердое положение в сербских землях, опираясь на содействие населения, которое она привлекала на свою сторону всяческими посулами и лестью. Обещания не исполнялись, вызывали со стороны обманутых сербов протесты и жалобы но, тем не менее, силою вещей сербы бывали вынуждены эмигрировать именно в Австрию и Венгрию, образовывать на их границах с Турцией военные области, живую стену, охранявшую Австрию от турецких вторжений, — и, в конце концов, двоедушная, коварная и жестокая политика Габсбургов как по отношению к сербам, переселившимся в Австрию, так и к сербам, остававшимся на родине, вызвала чрезвычайное озлобление со стороны сербского народа к «швабам», как он назвал австрийцев. Если и позже, уже в эпоху самостоятельности, сербский народ вынужден был держаться в курсе австрийской политики, то вина в этом лежит в значительной степени на России. В XVIII веке Австрия сделала все, чтобы оттолкнуть от себя южное славянство, и в народе укрепилось убеждение, что «лучше турок с саблей, нежели, шваб с пером», а в сербских записях того времени встречаются самые горькие жалобы на немцев. И, действительно, отношение австрийского правительства к герцогу Юрию Бранковичу, к патриарху Арсению, к сербским областям, занятым Австрией в продолжение 20 лет (1718—1739), внушало сербскому народу убеждение, что ему не на кого надеяться, с другой же стороны, сносная жизнь во время автономии Белграда приучила народ верить в свои силы, а целый ряд побед, одержанных австрийскими войсками над турками, сокрушил страх перед Оттоманской империей. Таким образом, в тяжелейший период

 

 

300

 

истории сербского народа, тянувшийся в продолжение двух столетий, совершилась весьма важная для него эволюция: он окончательно порвал с византийскими традициями и начал жить теми стремлениями, которые выходили из Австрии. Освободительные войны выдвинули новый фактор — народ, который играл такую незначительную роль в жизни старого Сербского царства, отчего оно и погибло так скоро и так легко. Теперь решение своих судей берет в руки сам народ, выставляя из своей среды немало даровитых деятелей, писателей и духовных и целую массу отважных борцов за свободу. Так воспитавшись и ориентировавшись в международном положении, сербский народ приступил к окончательной борьбе с турецким игом.

 

В истории движений сербского народа в XVII и XVIII веках особенно важное значение имели некоторые, на которых я остановлюсь в дальнейшем изложении. Почти весь XVII век прошел в жизни этого народа при крайне тяжелых условиях быта, когда неудачи предшествовавших восстаний лишали массу сербского народа веры в успешность вооруженной борьбы с Турцией. Это время, — говорит новейший историк Сербии, проф. Станоје Станојевич, — когда сербский народ, разочарованный после неудачи энергичных действий в конце XVI века, тонет и пропадает окончательно; население становится более редким, в пустыню превращаются населенные земли. Упадок Турции и ослабление центральной власти еще более содействовали общему громадному падению. На Западе в это время происходят великие религиозные войны, которые по своим последствиям для Запада оказываются настолько же гибельными, какими были для сербского народа движения в сербских землях в конце XVI века. Эти войны и междоусобная борьба парализуют все силы западных народов, так что никто и не думает на Западе Европы об успешных действиях на Балканском полуострове и об освобождении балканских христиан. Только Австрия поняла, что ее борьба с Турцией еще не закончена, и она непрерывно готовилась к этой борьбе. Зная, что сербы, которые густыми массами переселялись со времени турецкого покорения сербских земель на ее границы с Турцией, составят весьма важный элемент в этой борьбе, Австрия в XVI веке начала работать над тем, чтобы дать сербам в пограничных странах военную организацию и подготовить их, таким образом, к борьбе с турками. Так возникла в западных частях южной австрийской границы организация военной границы, которая развилась в последующие века в целую систему и создала неисчерпаемое море обид и страданий для угнетенного сербского населения той Militärgrenze, — населения, которому обещались всякие привилегии и свободы перед войнами с Турцией, и которое безжалостно высасывалось и унижалось во время мира. Так подготовившись к войне с Турцией,

 

 

301

 

Австрия намеревалась приступить к военным действиям, но Турция предупредила ее и с громадным войском осадила Вену, которая уже гибла, но была освобождена польским королем Яном Собеским (1683). После этого, австрийские войска перешли в наступление и в течение нескольких лет наносили поражения туркам, отобрав у них в 1686 году Будапешт, разбив турок в следующем году на Могаче, вызвав анархию в Турции и восстание славянских народов на Балканском полуострове. Для этой последней цели Австрия искала подходящих агентов и нашла их в лице энергичного архипастыря, патриарха Арсения, и авантюриста Юрия Бранковича, который выдавал себя за потомка сербских Бранковичей и оказался отличным орудием в австрийских руках. Император Леопольд дал ему титул барона, а в 1688 году признал господарем Венгрии, Сербии и Болгарии, чем возбудил в сербском народе живые надежды на восстановление государственной независимости. К этой цели пошли дружно патриарх Арсений и Юрий Бранкович, в котором сербы видели своего будущего деспота; но надежды их были преждевременны. В 1735 году сам Гофкригсрат, ведавший дела провинции, должен был призадуматься над вопросом, почему от прежнего населения Сербии с 1718 года осталась почти половина, а другая ушла (ist abgängig). Причина этого переселения была ясна; она та же, что и теперь в Боснии, где население вспоминает о турецком владычестве, как о хорошем прошлом: это невыносимое положение под властью бездушной бюрократии, масса налогов, которых не знают турки.

 

Таким образом, после 1739 года сербы уже не так охотно шли на призыв австрийских эмиссаров к восстаниям против турок. Это отразилось на том движении, которое произошло в 1788 году, и носит название Кочиной крајины (т. е. Кочиной войны). Во время войны России и Австрии с Турцией в Банате и Среме образовались отряды добровольцев (фрайкоров), в которых участвовали и многие из позднейших деятелей сербского освобождения, в том числе и Кара-Георгий. Эти отряды причинили много беспокойств туркам, особенно около Ягодины и Чуприи, но поднять всенародного восстания не удавалось. Народ уже не хотел верить «швабам», и, действительно, когда успехи русского оружия вызвали тревогу на западе Европы, новый австрийский император прекратил войну с Турцией и заключил с нею в 1791 году Систовский мир, в силу которого Белградский пашалык и Босния оставались во власти султана. Известие об этом мире вызвало страшное волнение в сербском населении, и Порта была вынуждена, во избежание новых осложнений, дать ему в том же году известные льготы, а также полную амнистию, причем янычарам было запрещено вступать в Белградский пашалык. Такое ограничение прав янычар, которые привыкли считать себя полными хозяевами в стране, вызвало двухлетнюю

 

 

302

 

борьбу между белградскими визирями и янычарами, борьбу, которая закончилась тем, что 18 сербских кнезов выпросили у султана фирман, даровавший Белграду в феврале 1794 года внутреннюю автономию. В силу этого фирмана Белградский пашалык превращался в монселук (свободную землю), во главе которого был поставлен добрый и гуманный визирь Хаджи-Мустафа. Внутреннее управление страной вверялось оберкнезам и кнезам, которых избирал сам народ; размеры общей суммы дани были определены точно и не подлежали увеличению; янычары были изгнаны. Этот строй давал сербам полную возможность культурного развития, но анархия, господствовавшая в Оттоманской империи, убивала в корне всякие стремления сербов к мирной жизни. Уже в 1795 году для них выяснилась необходимость вооруженной борьбы, которая одна только могла подкрепить бессильные султанские фирманы.

 

 

ГЛАВА VI

 

История Сербии с 1795 года до последнего времени

 

Султанский фирман, даровавший автономию Белградскому пашалыку, вызвал страшное негодование в янычарах и кирджалиях [1]. Если первые представляли собою род войска, то последние были просто разбойниками. По свидетельству французского посланника в Константинополе, кирджалии были наемными разбойниками, которым слабость власти дала пагубное влияние на судьбы государства. Они налагали дани на города, грабили караваны, шли на помощь тому, кто им платил больше, совершенно разоряли целые местности. Само собою разумеется, что запрещение фирмана входить в Белградский округ было очень не по вкусу янычарам и кирджалиям, и они собрались вокруг восставшего против султана вельможи Пазваноглу, управлявшего в Видине христианской райей, потом пережившего весьма бурную судьбу и, наконец, собравшего около себя всех разбойников, бродивших по турецкому царству. Во главе их Пазваноглу решил ворваться в Белград, но на первый раз его постигла неудача; тогда Хаджи-Мустафа отдал населению приказ вооружаться и собираться в четы; во главе их стал сербский старейшина Станко Арамбашич, и янычары во второй раз были отбиты от стен Белграда, но потом напали на войско султана и разбили его. Желая окончательно подорвать восстание Пазваноглу, принимавшее опасные для султана размеры, он

 

 

1. Обо всей этот эпохе очень обстоятельное исследование М. Вукичевича, «Кара-Георгий», которого пока вышла в 1907 г. только первая книга, обнимающая время с 1752 по 1804 год.


 

303

 

разрешил янычарам возвратиться в Белградский пашалык, и те начали бесчинствовать, как прежде, никому не повинуясь. Однако, Хаджи-Мустафа не желал допускать у себя анархии; убийцы одного серба были казнены, и тогда янычары решили расправиться с визирем. Пазваноглу обещал большую награду за его голову. В 1800 году Порта решила, наконец, выяснить положение вещей, которое грозило междоусобной войной всей Оттоманской империи; однако, войско Баталоглы было разбито около Адрианополя, а войско Хаджи-Мустафы потеряло в битве у Ниша до 500 человек и должно было отступить. Это обнаруживало всю слабость империи, которая не имела ни денег, ни войска, чтобы справиться с бунтовщиками, но в растерянности предлагала самые дикие меры; так, весной 1801 года было предписано отбирать оружие у населения, что делало его уже окончательно беззащитным и вызвало только новую эмиграцию за Саву и Дунай. Янычары сделались господами положения, осадили Белград, взяли в плен и убили Хаджи-Мустафу, потом захватили окрестные города — Шабац, Смедерево — и стали распространять свою власть по всему Белградскому пашалыку. Вся автономия пашалыка была забыта, как пишет землинский протопресвитер Михаил Пеич карловацкому архиепископу (16 дек. 1801 года) на варварском славяно-сербском языке: «И даду одма (сейчас же) Ианичар-аги власть да може место наше до далшег развидения управляти» («Споменик», 37 кн., 1900 г.).

 

Правление забрали в свои руки дахии, четыре янычарских начальника, которые напомнили сербам худшие времена турецкого гнета. Они ознаменовали свое вступление во власть тем, что написали оскорбительное для памяти Хаджи-Мустафы письмо и силой заставляли сербов подписываться под ним и просить султана прислать нового пашу. В Константинополе белградские беспорядки вызвали волнение и тревогу, но внутреннее положение Оттоманской империи было таково, что султану не оставалось ничего другого, как идти на все требования янычар. Тогда белградским пашой был назначен губернатор Никополя Хасан-паша, которому янычары написали письмо, приглашая его взять с собою не более 300 телохранителей и угрожая, в противном случае, военными действиями. Однако, и среди самых янычар господствовали рознь и зависть, которые привели в начале 1802 года к схваткам на улице, к бегству наиболее разорившихся во время беспорядков и, наконец, к торжеству четырех дахий, забравших в свои руки всю власть в Белградском пашалыке. При таком положении вещей султан мог преспокойно отменить резавшую Порте глаза автономию белградской области, и с письмом, объявлявшим об этом при полной амнистии янычарам, приехал в Белград в мае 1802 года специальный гонец из Константинополя. Но сказать было легче, чем исполнить. За десять лет сербы привыкли к относительной

 

 

304

 

свободе и внутреннему самоуправлению, дарованным им султанским фирманом в 1793 году, к праву свободной торговли, к свободному отправлению богослужения, к избираемым кнезам и оберкнезам. Примириться с новым положением вещей они, естественно, не могли, и потому население, с одной стороны, и безобразничавшие янычары, с другой — составляли два враждебных лагеря, между которыми готовилась ожесточенная борьба. Дахии спешили призывать на помощь себе всякие беспокойные элементы; по рассказу Вука Кара-Джича, в это время собрались в Белград, как коршуны на падаль, все преступники, бездомовники, неi удачники из соседних краев, особенно из Боснии и Албании. Положение населения стало невыносимым: оно было лишено всяких гарантий 1 личной безопасности; «красивых женщин и девушек силой отнимали и обращали в мусульманскую веру», как жаловались сербы русскому посланнику в Константинополе: «Наши святые церкви и монастыри турки ! предали огню, монахов и священников разогнали, как голодные волки разгоняют стадо овец». На стороне сербов были и турецкие помещики, спахии, которых дахии лишили их законных прав. Тогда, в 1802 же году, спахии восстали, но их восстание было залито потоками крови. f Сербы действовали более осторожно и в продолжение двух лет готови! лись к войне; во главе движения стал Кара-Георгий, уже с конца 90-х j годов приобретший громадную популярность в народе. В продолжение всего 1803 года делались тайные приготовления к войне, закупалось оружие, велись переговоры с австрийскими властями в Землине. Дахии перехватили одно из писем, и положение заговорщиков стало еще тревожнее, тем более, что султан отправил дахиям грозное письмо, в котором угрожал им, в случае дальнейшего неповиновения его воле и притеснения сербов и спахий, двинуть на них войско, но не из турецких солдат, а из людей другой народности и другой веры. Это был намек, еще более усугубивший подозрения дахий, что против них подготовляется восстание. В одном перехваченном письме они нашли список главарей будущего восстания и перерезали чуть не всех, но ни Кара-Георгий, ни его ближайшие помощники не попали в их руки; они тайно бродили по деревням, подготовляя движение [1].

 

 

1. Последующая эпоха и восстание против дахии описаны Ст. Новаковичем в следующих сочинениях: 1) «Устанак на Дахије». 1904; 2) «Васкрс Државе Српске»: 1804—1813 (Летопис Матице Српске за 1904 г.); 3) «Уставно питанье и закони Карадордева времена». 1805—1811. Београд, 1107. Важно очень сочинение П.А. Попова «Россия и Сербия (1806—1865)». Москва, 1869. Подробная погодная летопись события дана М. Вукичевичем во второй книге его «Истории сербского народа для средних школ» (2-е изд. 1906).

 

 

305

 

Восстание началось в феврале 1804 года; повстанцы, собравшись ночью с 1 на 2 февраля в селе Орашце, избрали себе вождя, Георгия Петровича Черного (Кара-Георгия), присягнули верно служить и избранному старейшине и народу. Народ массами примыкал к восставшим, доставая из укромных мест скрытое оружие, поджигая турецкие селения и избивая турок; в скором времени восстание охватило всю Шумадию, а через месяц и весь Белградский пашалык находился в состоянии полного брожения. Дахии старались как-нибудь затушить разгоравшийся пожар и прибегли к личным переговорам с Кара-Георгием, обещая вернуть сербскому населению пашалыка автономию; но Кара-Георгий не желал вступать ни в какие сношения с дахиями. В начале марта в руках восставших были уже некоторые города (Рудник, Вальево), а затем они осадили Белград, Смедерево и Пожаревац. Тогда дахии решили оказать серьезное сопротивление восстанию и призвали на помощь себе албанцев; но и этот шаг не принес им ожидаемой пользы; не помогли и отряды кирджалиев, занявшие Ягодину; сербы взяли и эту крепость, а затем Шабац, несмотря на то, что турецкое войско, посланное из Боснии, одержало победу над повстанцами. Один из главарей восстания, Ненадович, обратился к Австрии с просьбой о помощи, и генералу Дженейну было поручено пригласить в Землин сербских старейшин и турецких начальников и попробовать примирить их. Эта попытка, разумеется, не удалась; во время переговоров, когда турки обещали впредь не насильничать и не обижать населения, сербы увидели дым от пожаров, устроенных турками, пришли в страшный гнев и уехали. Военные действия продолжались с прежним успехом на стороне восставших сербов; в мае 1807 г. были взяты Смедерево, Пожаревац; все сербские войска подошли к Белграду, и началась правильная осада этого города, хотя и без пушек, которых в войске Кара-Георгия всего было две. Испуганные сербским движением турецкие власти в Константинополе поняли, что дело идет уже не о борьбе против кирджалиев, непослушных султану, но о правильном движении с целью освобождения сербского народа от турок. Тогда в Константинополе решили вступить в переговоры с Кара-Георгием и для этой цели выбрали боснийского визиря Бекир-пашу. При его приближении дахии покинули Белград и бежали вниз по Дунаю, но были захвачены сербами, по приказанию Бекир-паши, и перебиты. После этого начались переговоры, причем цель турок была совершенно ясна: с одной стороны, требовалось показать, что султан, наказывая дахий, стоит на стороне справедливых требований сербского народа, с другой же — следовало вернуть в повиновение Турции Белградский пашалык, хотя бы на основах той частичной автономии, которая была введена здесь в

 

 

306

 

девяностых годах XVIII века. Турецкий посланник прибег к обычному приему турецких властей — обещаниям, которых никто в Константинополе не думал сдерживать. Он не соглашался только на два требования сербов, т.е. на ручательство перед той или другой иностранной державой, что реформы будут выполнены, и на избрание из сербского народа верховного князя. Впрочем, сербы не отказывались от верности султану и стали платить деньгами и натурой все, что полагалось как турецким чиновникам и Бекир-паше и начальнику военных сил Белграда Гушанцу-Али. Гораздо труднее было положение самого Бекира, которого Гушанец-Али просто держал в плену, требуя от него уплаты жалованья, которое обещали платить дахии, так что сербам пришлось чуть не выкупать его. Разумеется никакого фирмана из Константинополя не приходило, и сербы все более приходили к убеждению, что могут рассчитывать только на силу своего оружия, которым они уже добились того, что из 13 округов пашалыка 10 были совершенно свободны от турок. Кроме того, была горячая вера в поддержку России, куда осенью 1804 года отправилась депутация, привезшая совет вести переговоры непосредственно с Константинополем. Между тем, уверенность сербских вождей в победе восстания крепла; турки уже перестали вмешиваться в народную жизнь сельского населения и держались только в городах. Люди образованные мечтали уже о восстановлении свободного сербского государства; необразованные, даже неграмотные вожди движения знали из народных преданий о славном прошлом Сербии, и, таким образом, создавалась идейная обстановка, в высшей степени благоприятная для успеха дела. Это приподнятое настроение поддерживалось турецкими неудачами; дело в том, что с весны 1805 года турки решили замять движение и со всех сторон направили на Сербию войска. Однако, это привело лишь к тому, что в июле и остальные три округа перешли в руки сербов, а в начале августа турецкие войска, разбитые в нескольких сражениях, должны были отступить к Нишу. Затем было взято Смедерево, так что лишь в Белграде турки еще сохранили крепость, которая была оплотом их прежнего могущества в стране. Таким образом, Кара-Георгию казалось совершенно естественным, что его поддержат государства, которые издавна брали под свое покровительство христианские народы Балканского полуострова, т. е. Россия и Австрия; но их попытки повлиять на султана оказались совсем безуспешными ввиду того, что политическое влияние на Турцию находилось в это время в руках Франции, одинаково враждебной России и Австрии. Впрочем, дипломатическая неудача была возмещена с лихвой военными успехами сербов в 1805—1806 годах, которые привели к соглашению между сербами и турками, известному, по имени сербского

 

 

307

 

уполномоченного, под названием Ичкова мира. В силу этого договора Сербия приобретала полную внутреннюю свободу и лишь обязывалась платить Турции определенную дань; турки сохраняли право жить только в городах Белграде, Шабце и Смедереве; всем повстанцам даровалась полная амнистия и т. д. Впрочем, при анархии, господствовавшей в Турции, все эти обещания султана были еще весьма далеки от исполнения; даже обнародование фирмана встретилось с неожиданными проволочками. На этот раз проволочка была на руку сербам; пока спорили, где и когда обнародовать султанское письмо, сербы спешили очистить от турок Белград и Шабац, и, действительно, в са^ом конце ноября 18Q6 года крепость Белграда была взята, а турецкий гарнизон обезоружен; это был гарнизон, состоявший из кирджалиев, бунтовавших против султана, и потому военные действия сербов все еще имели лояльный вид, хотя по существу направлялись, конечно, против турок вообще. В это время между Турцией и Россией началась война, а в Константинополе очень боялись бросить сербское восстание на сторону русских; поэтому султан подтвердил условия Ичкова мира. Конечно, отношение Порты к сербским требованиям не признавали обязательным для себя турецкие губернаторы; в Шабце повторилась та же история, что с Белградом; пришлось брать и Шабац, что и удалось Кара-Георию в январе 1807 года. Таким образом, в эту пору свободная Сербия охватывала уже не один Белградский пашалык в узком значении слова, а почти все теперешнее Сербское королевство, за исключением его юго-восточных частей, приобретенных на Берлинском конгрессе.

 

Война России с Турцией заставила русских командующих армией вступить в сношения с сербскими повстанцами, от которых русские войска могли получить некоторую поддержку. Этим положительным интересом руководились русские генералы, вступая в переговоры с Кара-Георгием и спрашивая, какую помощь он может оказать русской армии. Сербы же смотрели на дело с противоположной точки зрения; они были убеждены, что Россия должна помочь им ради них самих. Это принципиальное различие точек зрения легло в основание дальнейших осложнений в русско-сербских отношениях. Это выяснилось уже довольно скоро; но в начале 1807 года сербы еще увлекались возможностью извлечь из войны, в исходе которой, победе России, — никто не сомневался, такие выгоды, которые оставят в тени все условия Ичкова мира. Результатом такого настроения явились нападения на турецкие гарнизоны в Белграде и Шабце и полное уничтожение их, и позже сербы действовали очень успешно: в начале июля из двух крепостей, еще остававшихся в руках турок, Ужицы и Сокола, пала первая. Таким образом, заключение

 

 

308

 

Тильзитского мира прервало действия Кара-Георгия в самый разгар успеха; бороться же с Турцией самостоятельно сербам было слишком трудно, хотя в Константинополе происходили беспорядки. Тем не менее, от совместных действий с Россией остался крупный след в русско-сербских отношениях: в июне 1807 года генерал Михельсон отправил в Белград, по просьбе сербских старейшин, русского уполномоченного Родофиникина, человека умного и осторожного, но грека по происхождению, а к грекам сербы, как и другие славянские народы Балканского полуострова, относились с глубоким недоверием. Полное незнакомство с нравами той страны, которую втягивали в лоно своей политики, одно только и могло продиктовать русской дипломатии назначение в Белград этого человека. С июня 1807 года военные действия России против Турции прекратились, и в июле начались мирные переговоры; оказалось, что в условия мира невозможно включить никакой статьи о сербах, хотя 28 июня была подписана конвенция между русским уполномоченным Паулуччи и Кара-Георгием. По силе этой конвенции Сербия признавалась находящейся под протекторатом России, а ее глава — русским наместником. Между тем, по Джурджевскому договору 12 августа 1807 г. упоминание о Сербии ограничивалось замечанием, что военные действия прекращаются и в тех местах, где русские войска действовали совместно с сербскими. После этого турки стали открыто готовиться к войне с Сербией; в сербском настроении наступила реакция; все каялись, что пренебрегли Ичковым миром. Кара-Георгий призвал к оружию все, что может носить ружье. Он громко возмущался коварством России, а положение ее уполномоченного было чрезвычайно странно. Родофиникин справедливо жаловался на это в следующих словах: «Между Россией и Портой заключено перемирие; в Сербии сидит русский чиновник, а война между Сербией и Турцией не прекращается... Всякий может заключить отсюда, что искренно о мире не думают... Удалиться отсюда я не могу, потому что при теперешнем положении вещей сербы ни за что не выпустят меня».

 

Но сербы вышли из этого затруднения с большим успехом и нанесли несколько сильных поражений турецким войскам, наступавшим со стороны Боснии. Как это обстоятельство, так и настойчивые ходатайства Франции и России за сербов заставили Турцию, где только что произошла дворцовая революция, заключить мир с повстанцами; но здесь были два препятствия: во-первых, Турция ни в коем случае не соглашалась признать легальность сношений сербов с Россией, а во-вторых, она не хотела допустить сербскую автономию при союзе с Россией. Это отношение к требованиям Сербии вытекало из совершенно правильного понимания, что первым шагом к отторжению Сербии и даже, пожалуй, к переходу

 

 

309

 

ее в русское подданство будет согласие на самостоятельное ведение сербским народом международных переговоров. Поэтому на заступничество русского главнокомандующего князя Прозоровского великий визирь ответил: «А что касается сербов, то они подданные Порты, и Порта властна простить их или наказать. Нет ни конвенции, ни чего-либо другого, что давало бы России право вмешиваться в сербские дела. Если бы вникать в основания, изложенные в вашем письме, то всякая держава нашла бы причины, почему другой вмешивается в ее дела. И в России есть целые народы мусульманского вероисповедания, а, однако, Порта никогда не вмешивалась по этой причине в их дела». В этом ответе сказывалось вполне определенно, какой политики по отношению к сербам была намерена держаться Турция. Предел уступок, допущенных в этом деле, заключался в условиях Ичкова мира, но для сербов теперь это было уже мало. Поэтому Порта решила прибегнуть к посредничеству кюстендильского митрополита, который прибыл в Белград с устным поручением передать сербам обещание амнистии и т. п. Но, под влиянием Родофиникина, сербы в эту ловушку не попали; они соглашались на турецкие предложения, но настаивали на поручительстве императоров русского и французского, так что план Турции был совершенно испорчен. Тем не менее, фактически ей пришлось признать протекторат России над Сербией, и, пока продолжалось перемирие между Россией и Турцией, эта последняя не трогала и Сербии, но не прекращала своих попыток вступить в непосредственные отношения с Кара-Георгием. Новая революция в Константинополе не прервала этих попыток, которые велись через посредство греческого духовенства, старавшегося убедить сербов не верить русской искренности. Но кн. Прозоровский заявил, что без одобрения своего защитника, русского императора, Кара-Георгий не должен вступать в сепаратные соглашения, и в этом смысле сербским правительством дан был ответ в Виддин, откуда шли искушения. Таким образом, под конец 1808 года сербы окончательно положились на защиту России, которая устами своего главнокомандующего официально признавала Сербию подчиненной русской верховной власти.

 

Соответственно с этим, Россия энергично отстаивала перед Портой внутреннюю свободу Сербии, а Родофиникин в своей записке Прозоровскому широко определял ее границы, включая в них как течение реки Дрины, так и Ново-Базарский санджак, и Ускюб, и даже Ниш и всю местность до Софии; одним словом, в ноябре 1808 г. русская дипломатия устанавливала гораздо более широкие границы свободной Сербии, чем на Берлинском конгрессе. Далее, Родофиникин настаивал на праве Сербии чеканить собственную монету, на запрещении туркам селиться в

 

 

310

 

этой стране, но он отрицал за сербами право вести самостоятельные дипломатические сношения, так как опасался интриг со стороны Австрии, которая уже в 1807 году попробовала вступить в переговоры с Кара-Георгием. Приблизительно на той же точке зрения стоял и русский главнокомандующий, заявляя, что русские интересы требуют признания наследственного княжеского сана в династии Кара-Георгия и воспитания его потомства в русском духе. Сам Александр I примыкал к воззрениям кн. Прозоровского, однако, настаивал на предоставлении сербам возможно большей самостоятельности, так как он желал, чтобы сербы не из понуждения, но по внутреннему влечению питали симпатии и сохраняли связи с Россией; автономия под русской защитой —таково было желание Александра. Для того, чтобы вступить в непосредственные отношения с сербскими вождями, Прозоровский пригласил их к себе в главную квартиру. Но в Сербии происходила анархия. По замечанию Ст. Новаковича, «сербские старейшины каждый тянул в свою сторону. Идея единства государства и высших должностей не умещалась в головах сербских старейшин, так как это единство и государство были как раз делом их рук. Русскую помощь и влияние каждый из них был рад пустить в ход против своего соперника, все же они вместе настаивали на том, чтобы воспользоваться ими против Кара-Георгия, как верховного и центрального главы, хотя это непосредственно их же интересам и вредило, как вредило и их личным интересам каждого в отдельности». Естественно, таким образом, что с капризной сербской властью трудно было считаться серьезно; между Родофиникиным и ею наступило полное охлаждение и, желая показать свою полную независимость от России, Народная Скупщина в декабре 1808 г. провозгласила Кара-Георгия первым и верховным наследственным сербским вождем, которому все должно повиноваться, а Кара-Георгий, со своей стороны, признал Совет старейшин верховной властью страны. После этого он уже не желал вступать с Родофиникиным в сношения относительно посылки в главную квартиру доверенного лица, а отправил туда без всякого соглашения с ним и даже без его ведома несколько преданных людей. Как бы развернулась дальше картина русско-сербских отношений, судить трудно, но в мае 1809 года война между Россией и Турцией началась с новой силой, и Кара-Георгию не оставалось ничего иного, как опять возложить все свои надежды на удачу русского оружия.

 

Но положение русских в эти годы было чрезвычайно тяжело, таи как дунайская армия была предоставлена почти самой себе. Помочь Сербии она не всегда могла в должной мере, а Австрия пользовалась этим для своей давнишней цели, чтобы отвлечь Сербию от России. Ночью ь августе 1809 года Родофиникин тайно скрылся из Белграда, вызвав новую

 

 

311

 

бурю негодования у Кара-Георгия против России, и тогда же он послал в Австрию доверенного человека с предложением, чтобы Австрия приняла Сербию, чего она, совершенно в то время обессиленная, сделать не могла. Одновременно с этим Кара-Георгий послал соответственное предложение Наполеону, а русским генералам горько жаловался на поступок Родофиникина. Эта недостойная политика согласовалась с внутренним положением, о котором тогдашний наблюдатель, митрополит Стратимирович, дал весьма резкий отзыв. Оказалось, однако, что действия русских войск были удачны и теперь, так что именно на силу русского оружия сербы могли опять возложить свои надежды. И вот опять возобновились переговоры с русской главной квартирой, которая согласилась вместо ненавистного Кара-Георгию Родофиникина назначить в Белград другого представителя России.

 

Между тем, с 1810 года, когда дочь австрийского императора Мария-Луиза вышла замуж за Наполеона, Австрия решительно переходит к агрессивной политике по отношению к Сербии. В беседе Меттерниха с Наполеоном (10 июля 1810 г.) этот последний заявил, что Сербия должна рано или поздно достаться Австрии, и что всякие приобретения России на правой стороне Дуная он считает началом завоевания Константинополя Россией. Между тем, в этом году война шла удачно для России, и один из русских полков расположился в самом Белграде для защиты этого города от турецкого нападения. Наполеон, видимо, занял враждебное положение по отношению к России, а в Вене русскому посланнику дали ясно понять, что Австрия никогда не согласится на расширение русского влияния на Балканском полуострове. Эти переговоры происходили почти накануне Отечественной войны 1812 года; тем не менее, Россия не оставляла надежды на устройство сербских отношений, и при заключении Бухарештского мира с Турцией, в мае 1812 года, русский главнокомандующий Кутузов настаивал на автономии Сербии, которая и была, наконец, признана турками, так что после нескольких столетий рабства имя этого народа опять появилось в международных договорах, как название почти самостоятельного государства. Бухарештский договор составил основу дальнейшего развитая новой сербской государственности, и, таким образом, Россия, несмотря на все дальнейшие ошибки ее дипломатии, может гордиться честью быть освободительницей от турецкого гнета не только Болгарии, но и Сербии. И это последнее дело Россия совершила в тот момент, когда ей самой грозила серьезнейшая война с Наполеоном. Договор, правда, не давал почти ничего определенного и точного, но все-таки он делал автономию Сербии международным обязательством.

 

Впрочем, мир в сербско-турецких отношениях продолжался недолго. Его сменила страшная катастрофа 1813 года, вызванная тем обстоятельством,

 

 

312

 

что Россия была вынуждена сосредоточить все свои силы на войне с Наполеоном. В январе этого года Кара-Георгий, пригласив всех воевод в Белград на скупщину, выработал с нею ряд условий для соглашения с турками. Права, которых добивались сербы, заключались в признании сербских владений до тех мест, на которых поставлена сербская стража, в признании Кара-Георгия сербским князем или господарем и утверждении сербского Совета, который управляет народом по своему решению. Вассальные отношения между Сербией и Турцией, однако, не уничтожались и заключались в признании за сербским народом следующих обязанностей: верности султану, приема в Белграде турецкого паши, ежегодной дани султану в размерах, которые будут теперь определены, в защите своими средствами своей земли в случае войны Порты с какими-нибудь внешними врагами и в защите султанских крепостей. Таким образом, дело сводилось, в сущности, лишь к вассальной зависимости и ежегодной дани; остальные требования были весьма растяжимы и подавали повод к различным толкованиям. Эти условия должны были заменить те неопределенные требования, которые заключались в Бухарештском договоре (Порта «дарует сербам, по их просьбам, те самые выгоды, коими пользуются подданные ее архипелажских островов и других мест, и дает им восчувствовать действие великодушия ее, предоставив им самим управление внутренних дел их, определив меру их податей, получая оные из их собственных рук, и она распорядит, наконец, всеми сими предметами обще с народом сербским»). Отсюда произошел новый конфликт между сербами и турками; уполномоченные сербов делали вид, что ничего не знают о Бухарештском договоре; турки спешили их познакомить с ним и не хотели сходить с почвы этого трактата. Нежелание же сербов считаться с этим последним было им очень на руку, так как они могли утверждать, что не исполняют договора потому, что сами сербы не хотят его. Русское дипломатическое давление, оказанное несколько раз в Константинополе, не могло быть действительным ввиду поглощения всех русских сил войной с Францией. Когда же эта война привела к полной победе России, император Александр оказался под влиянием идей Священного Союза, сосредоточил все свои силы на охране абсолютизма и « славянские дела Балканского полуострова не вмешивался почти до самой своей смерти. Тем энергичнее принялась за свою политику на Балканах австрийская дипломатия, руководимая Меттернихом. Но это случилось уже позже, а в 1813 году Сербия стояла перед лицом своего векового враги совершенно беззащитная, и Турция не замедлила воспользоваться этим [1].

 

 

1. Документы, относящиеся к этому времени, собраны в книге В.А. Ульяницкого «Материалы к истории восточного вопроса». Москва, 1901.


 

313

 

Турецкие войска двинулись в июне 1813 года тремя колоннами: на Дунай, Мораву и Дрину. Напрасно Кара-Георгий взывал к народной доблести и утверждал в своих прокламациях, что сербы могут продержаться без всякой помощи еще десять лет; сербские крепости падали одна за другой; старейшины находились в полном упадке духа. 20 сентября 1813 года в последний раз явился перед сербским войском Кара-Георгий, уже давно замышлявший бегство в Россию; он переехал в Землин, но немедленно был арестован австрийскими властями. В начали октября Белград, Шабац и Смедерево были опять в турецких руках; в Константинополе это вызвало громадную радость, а австрийский посланник был щедро награжден. Сербский народ терял все свои завоевания, но из его среды явился новый вождь, Милан Обренович.

 

В каком положении находилась Сербия в продолжение этого десятилетия, первой эпохи ее свободного существования после долгих лет рабства? По словам Н. Попова, «благосостояние народа, несмотря на продолжительную войну и жертвы, сопряженные с нею, можно было назвать удовлетворительным, за исключением тех нахий, которые наиболее терпели от турецких нашествий и воеводских злоупотреблений. Впрочем, воеводы, чинившие народное насилие, подвергались каре. Земледелие было в добром состоянии; изобилие в хлебе дозволило, напр., в 1812 году возложить на каждую нахию (или округ, которых было в тогдашнем сербском княжестве 21) обязанность доставлять на содержание русских войск до 1 000 000 ок съестных припасов. Торговля велась преимущественно с Австрией, Несмотря на то, что народная жизнь в продолжение стольких лет была в напряженном состоянии, сербы стали учить своих детей грамоте. Между ними были даже ученые и образованные люди, воспитавшиеся, впрочем, в Австрии и потом переселившиеся в Сербию; между ними особенно славились монах Викентий Ракич, преподаватель богословия в белградской школе, и Досифей Обрадович, попечитель народного просвещения. Церковными делами Сербии управляли белградский митрополит Леонтий и еще один епископ; в их управление не вмешивались ни военные, ни гражданские власти. Всех войск сербских еще и 1810 году считалось 58 000 человек, между коими 3 000 было конных, при 75 орудиях полевой артиллерии. Ввиду нападения турок со всех сторон сербские военные силы должны были увеличиться. В начале восстания сербские войска были обучаемы по австрийским образцам, а после, познакомившись с русскими войсками, Кара-Георгий приказал обучить сербов по-московски». Таким образом, это десятилетие не прошло даром для сербского народа, который входил в семью культурных народов. Недаром прошли эти годы и в области государственного устройства Новой Сербии.

 

 

314

И в своем государственном развитии Сербия сделала несколько важных шагов за эти бурные десять лет. После неограниченного господства турок сербам приходилось определять новые формы существования, и не те какими пользовался некогда автономный белградский пашалык, потому что речь шла уже не об автономии, но о сербской самостоятельности Значит, нужно было создавать нечто совсем новое, строить без всяких традиций, которых не оставила в этой области национальной жизни и старая Сербия. Кара-Георгий был общепризнанным вождем народа во время первого восстания, которое и связалось с его именем, объединившим все восставшие округа Сербии. Но другое было дело, когда восстание прекратилось и надо было строить; недостаток образования, деспотизм лукавство и известная жадность делали Кара-Георгия человеком, совсем непригодным для мирного государственного строительства. Какой-нибудь совещательный орган при нем был необходим, и уже первое сербское посольство, отправленное в Россию в 1804 году, привезло с собой идею Совета при князе. Носителем этой идеи был ученый серб, Филиппович, профессор харьковского университета, который примкнул к посольству и в апреле 1905 года совсем перебрался в Сербию под именем Божа Груевича. Старейшины сербского народа пригласили Кара-Георгия на скупщину для которой Груевич приготовил проект конституции, предлагавший передать гражданское управление страной в руки 12 нахийских представителей. Кара-Георгий добился того, что скупщина не собралась там, где этого хотели старейшины, но в одном из монастырей куда съехались далеко не все, и где Кара-Георгий мог легче избавиться от признания за Советом верховной власти над сербским народом. И, действительно, основанный тут Совет был поставлен в зависимое положение по отношению к Кара-Георгию. По ясному указанию современника основателя новой сербской книжности, Вука Караджича, «Совет ни в чем не смел противиться Кара-Георгию, а этот последний мог приказывать Совету».

 

С установлением новой эры в русско-сербских отношениях, с приездом Родофиникина и подчинением Сербии русскому протекторату, русское правительство предложило в августе 1807 года Кара-Георгию принять новое «Основание правительства сербского». Эта конституция устанавливала под председательством князя, который получал титул Светлости, правительствующий сенат, состоявший отчасти из прежних народных вождей («сиятельный вождь», по русской конституции, сильно заботившийся о титулах) и членов прежнего Народного Совета («превосходный сенатор»), отчасти из избранных представителей нахий. Сенату вверялась главная, как исполнительная, так и законодательная власть

 

 

315

 

над страной; даже главных полководцев должен был избирать сенат. Это была оригинальная форма правления, но, может быть, не лишенная практического значения для страны такой маленькой и такой первобытной, как тогдашняя Сербия. Этот характерный документ не вошел в жизнь сербского народа и не был утвержден императором Александром ввиду сложных событий того времени, но он остался памятником того отношения русской власти к Сербии, которое готово было превратить Сербию в одну из русских провинций. По мысли маркиза Паулуччи (1807), и чиновники в Сербии должны были назначаться от имени русского царя. Понятно то волнение, которое испытывал Кара-Георгий в своих переговорах с русскими главнокомандующими. Жизнь шла, однако, своим чередом, и не правительствующий сенат с превосходительными сенаторами ведал внутренние дела Сербии, а прежний Совет. В январе же 1811 года скупщина, состоявшая из 66 старейшин из всех частей освобожденной Сербии, провозгласила Кара-Георгия заново верховным и наследственным господарем земли и присягнула ему на верность и послушание. Наивысшей властью в стране был признан Управни Савет, часть которого должна была под именем Великого или Народного суда совершать суд; исполнительная власть страны заключалась в министерстве (попечительстве) из шести министров, бывших в то же время членами Управного Совета.

 

На народное образование Кара-Георгий и его сотрудники обратили серьезное внимание. Почти по всем городам и в некоторых селах были открыты основные школы; странствующие учителя приглашались задругими или отдельными богатыми людьми в дома, где устраивались импровизированные школы; шло обучение детей грамоте и в монастырях. Наконец, в 1808 году было положено основание и среднему образованию; в этом году была открыта Великая школа, впоследствии превратившаяся в Белградский университет, а в 1810 году — богословская школа для подготовления священников. В таких еще примитивных формах, точно соответствовавших складу народной жизни, развивалось сербское княжество до 1813 года. Мало-помалу расширялась торговля, по преимуществу скотом, складывались личные богатства, дававшие новые стимулы для развития домашней промышленности; привлекаемые свободами (?) по ту сторону Дуная, из Австрии возвращались в Белград многие сербы, уже понабравшиеся европейских привычек; многие из них служили раньше на австрийской службе, усвоили себе австрийские бюрократические приемы и прониклись страстью к орденам и званиям. Они вносили (?) уже и теперь, как позже, известный диссонанс в очень скромную и строгую народную жизнь и сами относились к ней с пренебрежением. Но Кара-Георгий и его главные сотрудники были настоящими детьми

 

 

316

 

народа. Таким же был и Милош (Милан) Обренович, один из сербских старейшин, который после бегства Кара-Георгия взял в свои руки дело народного освобождения и завершил его с большим успехом, чем Кара-Георгий, потому что был хитрее и ловчее этого последнего.

 

Слух о бегстве Кара-Георгия распространился с быстротой молнии; куда ни проникало это известие, везде оно вызывало панику; солдаты толпами покидали лагерь и укрепления; голоса старейшин никто более не слушал; их авторитет упал окончательно; сама жизнь их была в опасности ввиду народного возбуждения; народ проклинал их, обвинял в своих несчастьях, кричал об измене. Все действовали, как кто хотел: одни спешили на Саву, другие на Дунай; одни спешили уйти куда-нибудь подальше для спасения своих семей, другие бежали в горы; почти все старейшины скрылись вслед за Кара-Георгием. Страх перед турками заглушал все другие чувства, — такими словами новейший историк этого периода характеризуете панику, наступившую после крушения всех сербских надежд в 1813 году [1]. И турки, действительно, жестоко расплатились с сербами за эти десять лет вынужденных уступок; как пишет в своих «Мемуарах» один из главных деятелей этой эпохи, протоиерей Ненадович, все видели перед собою «неизбежное рабство или смерть», а турки выжигали и вырезали целые селения, продавали сербов тысячами в рабство (в одном Белграде 17 октября 1813 года было выставлено на продажу 1800 человек сербов, женщин и детей). При этом Австрия сыграла чрезвычайно позорную роль: австрийские власти передали туркам всех тех турчанок, которые крестились, вышли замуж за сербов и вместе с ними бежали по ту сторону Дуная; так, 1 октября австрийский чиновник Червенка передал в распоряжение турецких властей 217 таких женщин, которых турки и выставили на продажу. Народ взмолился к туркам о пощаде, а к соседним державам о помощи; писали имп. Александру, но не получили никакого ответа; обращались в Австрию, но австрийские власти задерживали эмиссаров в Землине, отбирали у них бумаги и передавали туркам. Но у сербов все-таки была одна защита. Известный историк новейшей Сербии М. Вукичевич определяет это в следующих словах:

 

«При всех потерях у сербов осталось одно приобретение, и заключалось оно в торжественном признании Порты, которое находилось в восьмом параграфе бухарештского мира и которое давало Сербии ее

 

 

1. Мих. Гаврилович. «Милош Обренович». Кн. 1 (1813—1820). Београд, 1908, кн. 2 (1821—1826). Београд, 1909. См. об этом периоде сочинения: В. и Л. Петровичи. «Градja за историју Кральевине Србије. Време прве владе Милоши Обреновича» (доведено до 1823 г.). Кн. 1—2. 1882—1881, и М. Петрович «Финансије и установе обновльене Србије до 1842 г.» 3 кн. 1897—1899 (1 кн. во 2-м изд. 1901).

 

 

317

 

внутреннюю автономию. Этого нельзя было уничтожить ни пушками, ни oгнем. Этот договор, имевший международное значение, спасал для сербов даже самое маленькое селение, освобожденное первым восстанием, и оказал наибольшую помощь князю Милошу в его борьбе с турками за все время с 1815 по 1830 год».

 

В том повальном бегстве вождей сербского народа, которое наступило вслед за бегством Кара-Георгия, не принял участия комендант Ужичкой крепости и старейшина маленького округа Руйна, Милош Обренович. Естественным образом, на него и устремились глаза народа в эту страшную минуту. Милош решил начать новую политику по отношении к Турции — политику покорности и послушания, которую турки встретили тем охотнее, что поражение Наполеона под Лейпцигом ясно показывало им, что в скором времени им опять придется иметь дело с Европой и особенно с Россией. Поэтому Порта объявила амнистию, и Милош был назначен обер-кнезом Рудничской нахии. Во главе Белградского пашалыка был поставлен заклятый враг сербов, Сулейман-паша, который не хотел считаться с прежними договорами и во главе администрации каждого округа назначил муселимов. Но и это сравнительное успокоение было уже важным делом для Сербии; беглецы стали толпами возвращаться из Австрии; турецкие власти призывали торговцев заниматься своим делом; оружие у населения было отобрано, за исключением того, что было необходимо для защиты от гайдуков; начали уходить назад и турецкие войска. На некоторое время население вздохнуло легчи, но ненадолго; турецкие гарнизоны содержались на счет народа, в стране наступили голод, а вслед за ним какая-то странная эпидемия. Люди ели сосновую кору, а турецкие отряды вымогали у населения последние средства, оскорбляли самые святые чувства его, продавали на уплату податей весь скарб крестьян. Таким образом, сами турки наталкивали сербов на убеждение, что вне восстания у них нет спасения. И в августе 1814 года начались подготовительные действия для нового национального движения. Сулейман-паша пригласил в Белград старейшин сербского народа, чтобы передать им некоторые распоряжения. Пользуясь случаем, они собрались в Топчидере, роскошном парке около Белграда, и стали обдумывать дальнейший способ действий, причем было решено опять обратиться с мольбой о защите к европейским государям, собравшимся в Вене, несмотря на то, что обращение к имп. Александру I в ноябре 1813 года оказались безрезультатным [1]. Но как раз в это время пришел слух о

 

 

1. См. «Записки Сергия Григорьевича Волконского (декабриста)», 1901, и письмо Новаковича «Последньи покушај» (Годишньица Н. Чупича, кн. 21, 1901).

 

 

318

 

восстании одного из воевод, Хаджи Продана Григорьевича, к которому стали приставать толпы повстанцев. Впрочем, это восстание, начавшееся осенью и притом в пору, когда бдительность турок еще не ослабла, и в Сербии было множество турецких войск, не имело никаких шансов на успех. Поэтому Милош посоветовал Хаджи Продану прекратить восстание и явиться с повинной в Белград, что тот и исполнил. Но турки не сдержали своего обещания: они стали преследовать, несмотря на объявленную амнистию, всех видных людей, заподозренных в сочувствии к бунту. Из них многие были казнены; у народа опять отбиралось оружие; репрессии возобновились. В это время происходил венский конгресс, на который и возлагались все сербские надежды. Протоиерей Матвей Ненадович, отправленный в Петербург с мольбой о помощи, узнал, что Александр I находится в Вене, и из Житомира отправился в Австрию; в Вене в эту пору было немало сербов, которые выдавали себя за уполномоченных целого народа, вносили много беспорядка, порочили друг друга направо и налево и, благодаря этому, не пользовались никаким престижем ни у австрийских, ни у русских дипломатов. К проте Матии, как называли Ненадовича, относились с большим доверием, и он мог проникнуть туда, куда других не пускали. И тут сразу обнаружилась разница в русских и австрийских отношениях к сербскому делу. Император Франц принял депутацию в начале января 1815 года и, не давая обещаний, которых он не мог выполнить, заявил, что он сделает все возможное, чтобы убедить султана изменить свое отношение к сербам. Англичане прямо заявили, что заступаться за сербов они не станут, потому что портить свои отношения с Портой не в их интересах, и дали совет депутатам скрыть самое пребывание в Вене; прусский уполномоченный, высказав несколько теплых слов сербам сообщил свое убеждение, что сербам следует сидеть возможно тише, чтобы их турки совсем не истребили. Таковы были неутешительные данные, которые не могли поднять духа сербских уполномоченных. Как же держалась в этот момент Россия? В «Мемуарах» проты Ненадовича мы найдем горкие сетования на то, что Александр I не хотел дать аудиенции сербам; что в русском посольстве им отвечали: «Россия знает вашу любовь и привязанность к ней, но ныне вы должны действовать одни». Резкие отказы графа Нессельроде заступиться за сербов можно поставить рядом с безразличием австрийцев, и Ненадович в отчаянии передавал в Белград: «Нейдет, кнезы, наше дело, нейдет!». Так же мрачно смотрел на эту роль русской дипломатии на Венском конгрессе Н. Попов, когда он писал в 1869 году свою книгу; но с тех пор стали известны новые факты, новые документы, и на России не может лежать более такое тяжелое обвинение, что она не помогла сербам в

 

 

319

 

1815 году. При явной туркофильской политике Австрии и Англии Россия и не могла сделать многое, но важно было, что Александр назвал сербский вопрос делом чести для России. Когда же Наполеон бежал с острова Эльбы, и русские войска снова двинулись на Запад, Александр I приказал русскому посланнику в Константинополе предложить Турции прекратить вооруженные нападения на Сербию, угрожая, в противном случае, направить русские войска из Белграда на Дунай, и это оказало свое действие. И позже, в апреле 1816 года, в разгар восстания, русское правительство совершило военную диверсию в пользу Сербии, когда турки собирали против нее войска в Болгарии и Румелии [1].

 

По мере того, как гасли сербские надежды на защиту монархов, собравшихся в Вене, у народа все более крепко складывалось убеждение, что его единственное спасение в новом восстании. Турецкие власти становились все более подозрительными: Сулейман-паша жестоко расправился со всеми, кто принимал участие в хаджи-продановом движении, или кого он только подозревал в таком участии; Милоша и других старейшин он вызвал в Белград под предлогом служебных совещаний; большинство из них не приехало, но Милош прибыл и сумел держаться так тактично, что хотя его и не выпускали из Белграда, но не третировали. Между тем, на весну готовилось восстание, и Милошу удалось смелой хитростью в начале марта выехать из Белграда. В апреле 1815 года, в Вербное воскресенье, в селе Такове собрался народ из окрестностей в церковь; Милош удалился с наиболее уважаемыми людьми в рощу и там окончательно сговорился с ними относительно дальнейшего образа действий. Тут же около церкви образовалась импровизированная скупщина, к которой Милош обратился с призывом подняться против турок; его речь встретила всеобщее сочувствие, и Милош был выбран в главные старейшины; он переоделся в воеводское платье и вышел к народу с воеводским знаменем, объявляя этим начало новой эры независимости и восстания. Повсюду полетели грамоты, объявлявшие войну туркам; народ вынимал из потаенных мест оружие и спешил на помощь к Милошу. Началась война. Первые битвы не давали решительного перевеса ни одной стороне: турки брали громадным количественным преобладанием, но сербы, один против десяти, отбивали их нападения. Из Срема, между тем, шли на помощь восставшим те воеводы и кнезы, которые когда-то боролись еще с Кара-Георгием; они несли с собою и вооружение и свинец, везли пушки; довольно скоро они очистили от турок несколько мест

 

 

1. Ср. документы, опубликованные Чед. Миятовичем в «Споменике» Сербской Королевской Академии за 1903 год.

 

 

320

 

и городок Вальево. Кое-где происходили и неудачи, которыми турки пользовались, чтобы склонить райю к покорности, но успех сербов в трех различных местах (Чачаке, Любиче и Ратарах) быстро разогнал трусливых турок, и большая часть Сербии сразу очистилась от них; зато в турецких руках оставалось еще несколько важных крепостей, из которых наибольшее значение имел Пожаревац. Сюда и направился Милош, который проявлял чудеса храбрости, внушая своим дружинам убеждение, что для них нет другого исхода, кроме победы или смерти. Турецкие войска не могли устоять против отчаянных атак малочисленных сербских отрядов; после трехдневной битвы, в июне 1815 года, Пожаревац сдался, и турки были отпущены в Турцию с тем оружием, какое у них было в руках; все же запасы и остальное оружие было передано Милошу. Слух об этой победе не замедлил оказать свое влияние и на другие турецкие гарнизоны.

 

Вскоре часть Сербии освободилась от турок, но на Сербию надвигалась из Боснии армия боснийского визиря, представлявшая тем большую опасность, что именно Босния, где мусульманское владычество опиралось на часть населения, представляла постоянный источник опасности для соседней Сербии. Тем не менее, сербам удалось отразить нападение турок, обратить их в бегство и даже взять в плен пашу, который вел это войско. При этом Милош обнаружил большой политический смысл: он не только отпустил своего пленника вместе со всеми другими турецкими пленными, но и дал ему деньги, коня, блестящие одежды, что при известных условиях восточной чести обязывало пашу Мараша к дружелюбию. И паша поспешил уверить Милоша, что, наверное, он будет назначен визирем над этой землей, так как Милош решительно отрицал стремление совсем освободиться от турецкого владычества и лишь настаивал на том, что сербы ищут прав под скипетром султана. Этот шаг Милоша положил начало мирным переговорам между Сербией и Турцией, которые были тем более своевременны, что Турция, чувствовавшая приближавшийся миг расплаты за нарушение бухарештского трактата, спешила покончить с сербским вопросом и двинула с Моравы и Дрины две армии на Сербию. Милош с присущей ему смелостью отправился на свидание с боснийским визирем Хуршидом, которому были поручены военные действия в Сербии, и, имея среди турок связи, добился того, что его выпустили на свободу, хотя никаких положительных результатов это свидание не принесло. Более успешно шли переговоры с румелийским визирем Марашли-Али, который на заявление Милоша, что сербский народ ни в каком случае не выдаст оружия, ответил советом слушаться султана, и тогда «каждый серб, коли захочет, может заткнуть за пояс не

 

 

321

 

только пистолет, но и ружье». После этих переговоров решено было послать, за поручительством Марашли-Али, депутацию в Константинополь, а войска румелийские и боснийские должны были ожидать результатов этих переговоров. Султан проявил чрезвычайную уступчивость: сначала он предписал обращаться с жалобами к ненавистному сербам белградскому визирю Сулейману-паше, но потом, когда Милош обратился с просьбой назначить в Белграде разумного и умелого политика Марашли-Али, Константинополь согласился и на это. С Марашли-Али Милош договорился быстро; автономия по закону 1793 года, теперь опять составлявшая венец сербских желаний и, разумеется, охотно уступленная султаном, которому она была выгоднее, чем бухарештский договор, давала Милошу известный простор для соглашения с визирем. Он убедил его предоставить внутреннее управление сербами ему, Милошу, за что обещал уплачивать ежегодную дань. На вопросы европейских дипломатов, на каких условиях Порта примирилась с Сербией, султанское правительство гордо отвечало, что с бунтовщиками оно не может договариваться, но что султан, по своей милости, дал им амнистию и известные права. Несмотря на этот «ложный стыд», как метко охарактеризовал султанские ответы один европейский дипломат, сербы, несомненно, вынудили Порту пойти на такие уступки, которых она добровольно не дала бы райе. С этого момента начинается новая эра в развитии Сербии, после того краха, какой ее постиг в 1814 году, хотя в 1816 и следующих годах она пережила чрезвычайно тяжелый экономический кризис, неурожай, страшную дороговизну. Кроме того, автономия, достигнутая Милошем, была весьма ограничена: сербские власти имели право собирать с народа то, что вносилось в государственное казначейство, но сборы в пользу турецких землевладельцев, спахий, десятина с урожая и другие повинности взимались самими спахиями. Государственные повинности, высшая административная и судебная власть оставались в турецких руках; правда, созданная Милошем Народная Канцелярия, в которой восседали 12 сербских кнезов, ведала чисто сербские внутренние отношения и была посредствующим звеном между сербами и визирем, но ни Марашли-Али, ни правительство Порты не признали ее официально, и Милош выступал лишь в качестве турецкого уполномоченного, и хотя он подписывался «Милош Обренович, султаном Махмутом наречен II кнез сербски», однако, он не смел даже являться перед очи визиря с саблей. В стране господствовали голод и разбои; государственные отношения Сербии были совершенно не определены. В таком положении она находилась к началу 1816 года, когда Милош сделал новую попытку договориться непосредственно с правительством Порты и отправил в Константинополь

 

 

322

 

посольство. Это последнее было встречено дружелюбно; оно и домогалось немногого: лишь восстановления условий Ичкова мира (от 1806 года). В Турции прибегли к обычному способу дипломатических ухищрений: к обещаниям, об исполнении которых никто не думал. Правительство обещало исполнить желания народа, а в письме, которое оно поручило передать Марашли, ничего не было сказано о сербских требованиях. Но у Милоша была защита, которой не знал Кара-Георгий: в борьбе отдельных вождей с ним, от которой погиб и Кара-Георгий [1], турецкий визирь был решительным сторонником Милоша, который был, ведь, собственно турецким чиновником и наказывал его соперников жестоким образом. Однако эти свары была настолько серьезны, что в начале 1817 года в шести нахиях вспыхнуло восстание, и позже, при Милоше, не раз повторялись подобные частичные восстания, одно из проявлений того отсутствия государственного чутья, от которого так страдала Сербия в продолжение всего XIX века. С помощью турок это движение было прекращено, главари захвачены и арестованы; несколько месяцев спустя, поднялся против Милоша новый бунт, закончившийся смертной казнью зачинщиков, а в июле Кара-Георгий, попытавшийся пробраться в Сербию и вступивший в гетерию, был хитростью завлечен и убит; его голова была отнесена в Константинополь, и султан щедро наградил принесшего ее. Нет сомнения, что Милош, отрекавшийся от всякого участия в убийстве первого освободителя Сербии, далеко не безвинен в этом преступлении. Кроме личного честолюбия, заставлявшего Милоша избавиться от соперника, в нем говорило, по-видимому, и более высокое желание не нарушать каким-нибудь безрассудным поступком то спокойствие, которое наступило в Сербии, благодаря искусству Милоша ладить с турецкими пашами. Неизвестность тяжелым камнем висела над Сербией; правда, теперь отношения складывались более или менее сносно, — но что будет завтра? Переговоры между Россией и Турцией по вопросу об устройстве Сербии велись втайне, и сербы не знали, как настойчиво уже в 1816 году русский посланник в Константинополе, барон Строганов, добивался осуществления бухарештского мира. Именно в 1817 году турки решили снова обезоружить сербский народ и стали подготовляться к этому шагу, и лишь вследствие русской ноты Порта оставила в покое сербов, тем более, что возможные осложнения международных отношений внушали мысль большинству Дивана, что будет благоразумнее ладить с сербами и с Милошем. Этот последний продолжал вести себя осторожно и умно. В ноябре 1817 года, освободившись от своего соперника Кара-Георгия, он

 

 

1. См. Арсенијевич-Баталака, «Историја српског устанка», т. II, 1899, стр. 846 и сл.

 

 

323

 

созвал скупщину, которая выразила доверие Милошу и провозгласила его наследным верховным князем и правителем сербским, поклявшись в верности и повиновении. Но Милош не только не прерывал сношений с турецкой властью, а, наоборот, еще более подчеркивал свои верноподданнические чувства к султану, заявляя, что за уступки, сделанные Портой, он отплатит водворением в стране порядка. Кроме того, Милош сумел создать себе очень солидное состояние, откупив перевозы и таможни на пограничных сербских реках, а с деньгами в кармане он мог проникать туда, куда одна смелость и отвага никогда не открыли бы ему дверей. «Безграмотный, но даровитый и любознательный Милош был самым верным, самым полным представителем возрождавшейся тогда Сербии. Свежие силы, счастливые дарования и неудержимое стремление идти вперед были выше тех политических средств, которыми располагали сербский народ и его князь», таков отзыв одного из лучших историков Новой Сербии, Н. Попова, об этом князе.

 

Если дела Сербии шли с известной удачей, то происходило это еще по двум причинам, не зависевшим от личности князя: во-первых, русским представителем в Константинополе был русский человек, глубоко сочувствовавший сербскому возрождению и поддерживавший его своим дипломатическим влиянием, барон Строганов, а, во-вторых, Турция переживала довольно тяжелый момент, начало греческого восстания, период деятельности гетерий, которые всячески старались втянуть в восстание и Сербию, чтобы раздробить силы Порты. Поэтому Константинопольский Диван задумал раз навсегда развязаться с сербским вопросом и пустился на хитрую уловку, которая ему, однако, не удалась. Строганов настаивал на точном соблюдении 8 пункта бухарештского договора; турки не хотели его выполнить, и вот весной 1820 года султан послал в Белград специального посла с фирманом, дававшим сербам известные уступки, далеко не достигавшие, однако, размеров, обусловленных в Бухареште. В этом фирмане Милош признавался обер-кнезом, размеры дани предстояло выяснить путем переговоров сербских старейшин с султанским посланником, причем эту дань должен был уплачивать весь Белградский пашалык; муселимы упразднялись, за исключением городов, пограничных с Австрией; турецкое войско сохраняло право на содержание со стороны местного сербского населения. При этом Милошу ставилось на вид, что он должен вместе с народными старейшинами подписать бумагу, в которой говорилось, что сербы совершенно удовлетворены, и больше ничего не будут просить у султана. Но Милош справедливо ответил, что, будучи подданными султана, сербы не могут быть лишены права ждать от своего государя новых милостей, и на запрос, как это следует понять, сослался на бухарештский трактат. На этом и прекратились переговоры,

 

 

324

 

не приведя ни в этом, ни в следующем году ни к каким положительным результатам. Между тем, в самой Сербии было неспокойно; Марашли-Али, некогда поддерживавший Милоша, теперь только и думал, как бы его извести, и несколько раз подготовлял покушения на него, которые не удавались, благодаря бдительности Милоша. Поэтому восстанием пожаревацкой нахии, возбужденной греческими гетеристами, он воспользовался для того, чтобы направить движение против Милоша, но тот быстро прекратил восстание и мешал гетеристам распространить свою пропаганду. Вскоре после того умер Марашли-Али, и в Белград был назначен визирем еще более заклятый враг сербов, Абдурахман-паша. И это обстоятельство, и тяжелые натуральные налоги, лежавшие на народе, и вражда кнезов против верховного князя, и деятельная пропаганда гетеристов, обходивших самые населенные нахии: все это делало настроение в Сербии очень тревожным и положение самого Милоша тяжелым. И вот два года подряд (1825—1826) ознаменовываются бунтами, направленными первоначально против отдельных кнезов или турок, но потом принимавшими характер движения против самого Милоша. Впрочем, ему удалось усмирить оба эти восстания, причем он жестоко расправился с бунтовщиками.

 

Между тем в России курс политики принимал более благоприятный для Сербии оборот. Император Николай I продолжал политику первых лет царствования Александра и уже в марте 1826 года решительно потребовал от Порты выполнения 8 пункта бухарештского договора, угрожая, в противном случае, немедленно приступить к военным действиям [1] . Турция выполнила все требования русской дипломатии, вывела свои войска из Валахии и Молдавии, освободила сербских депутатов, отправленных Милошем в Константинополь для переговоров с султанским правительством, и послала в Аккерман своих уполномоченных для переговоров с Россией. Но эта последняя поставила теперь такие требования, которых раньше не выставляла: именно, Воронцов и Рибопьер настаивали на уступке Сербии восточных округов, принадлежавших ей при Кара-Георгии. 25 сентября был заключен аккерманский договор, по которому Сербии было возвращено самоуправление и удовлетворены требования, привезенные сербскими депутатами, и «сии выгоды, говорилось в трактате, будут для сербского народа как справедливой наградой за доказанную им на опыте верность к империи Оттоманской, так и надежнейшим залогом в продолжение оной». Таким образом, консервативные чувства обеих договаривавшихся сторон были удовлетворены, хотя Меттерних рвал

 

 

1. Об этом уже 23 января 1826 года министр Имп. Николая, граф Нессельроде, известил самого Милоша (М. Гаврилович, т. II, 209).


 

325

 

и метал, кричал, что аккерманский договор доказательство «турецкой глупости и русской грубой силы», и утешал Порту лишь тем, что греческий вопрос еще не окончательно решен. Но, по этому договору, Сербия, вместе с тем, оказывалась в самом выгодном положении любимого детища обеих держав. Выгоды, обещанные договором, заключались в «выборе начальников своих, независимости внутреннего управления, возвращении отторгнутых от Сербии округов, соединении разных податей в одну, предоставлении сербам управлять имениями, принадлежавшими мусульманам (т.е. спахиям), с условием доставлять доходы оных вместе с данью, в свободе торговли, дозволении сербским купцам путешествовать по областям оттоманским с их собственными паспортами, в учреждении больниц, училищ, типографий, и, наконец, в запрещении мусульманам, кроме принадлежавших к гарнизонам, поселяться в Сербии». Отсюда видно, что Сербия, в сущности, получала полную внутреннюю независимость, а пункт относительно паспортов предоставлял Сербии даже известные международные права. Наконец, запрещение спахиям жить в Сербии делало их права на землю в достаточной мере фиктивными; во всяком случае, это был толчок к окончательному разрешению вопроса о спахилуках. Впрочем, до исполнения договора было еще далеко, при обычной тактике Турции оттягивать осуществление обещаний. Несмотря на это, Милош обставил большим торжеством объявление аккерманского договора, в ноябре 1827 г., и произнес по этому поводу речь, в которой восхвалял свои заслуги перед отечеством и жаловался на постоянные мятежи, нарушавшие его уверенность в будущем.

 

Это был со стороны Милоша обычный прием — заставить кнезов подтвердить свои чувства преданности по отношению к верховному князю. И он не ошибся в своих расчетах и на этот раз: скупщина присягнула на верность князю. В адресе, поднесенном от ее имени, говорилось, между прочим, следующее: «Мы просим вас все, здесь собравшиеся — члены народного суда, духовные, главные нахийские кнезы, кнезы нахийских судов, срезские кнезы, сельские кметы — от своего имени и от имени остального отсутствующего народа и от имени тех братьев, которые еще присоединятся к нам. Все мы вышеназванные, повторяя свои прежние клятвы 1817 и 1826 годов, подтверждаем вас, сиятельнейший князь, единодушно и единогласно и за нас, и за детей наших, и из рода в род, господарем и князем нашим и присягаем за себя и за наших потомков как вам, так и братьям, и детям, и всей вашей семье, что мы будем всегда и во всем верны и послушны, и пусть сам Спаситель ополчится на того, кто нарушит эту присягу!» («Споменик», т. 31).

 

Милош мог быть доволен достигнутым успехом, но с турками дело подвигалось плохо. Император Николай I решительно настаивал на выполнении

 

 

326

 

договора и в течение нескольких лет вел войну с Турцией, для которой эта борьба оказалась совершенно непосильной; в 1827 году в битве при Наварине был истреблен турецкий флот; в 1829 году русская армия стояла под стенами Константинополя. По адрианопольскому миру (2 сентября 1829 г.) Турция обязывалась выполнить все условия бухарештского и аккерманского трактатов, и в тот же самый месяц Милош получил султанский фирман, подтверждавший независимость Сербии. Но она еще не была наследственным княжеством; в ней не было династии, которая придавала бы символическое единство отдельным сербским землям. В этом направлении и пошли теперь усилия Милоша. Опять он испытал доверие народа, отказавшись от власти, когда был обнародован султанский фирман о независимости Сербии, и опять народ умолял его не уходить. Тогда Милош тайно от Австрии, которая не сочувствовала утверждению сербской династии, повел переговоры с новым белградским визирем Гусейн-пашой и с турецкими чиновниками, весьма падкими на золото. Вся эта тонко веденная интрига привела к тому, что Милош, одаренный чрезвычайным искусством приобретать в народе популярность, добился от султана хатти-шерифа, признававшего его наследным князем Сербии, чего до сих пор Порта не делала, смотря на Милоша не как на самостоятельного князя, а как на чиновника Оттоманской империи.

 

«Князь Милош Обренович, — говорилось здесь, — в силу императорского диплома, которого он есть предъявитель, и в награду за его верность моей высокой Порте, подтверждается в достоинстве Баш-кнеза сербской нации, и это достоинство остается наследственным в его семействе. Он продолжает от имени моей высокой Порты управлять внутренними делами страны в согласии с собранием, состоящим из сербских властей».

 

Одновременно с этим князю разрешалось содержать военную силу, необходимую для предупреждения волнений и беспорядков и дл несения полицейской службы. Шесть округов, которые присоединялись Новой Сербии, представляли не вполне определенные территориальные единицы; границы их нужно было еще выяснить, для чего была составлена смешанная комиссия из турецких чиновников и русских офицеров. Эти последние сумели стать на высоте задачи и расширить границы в пользу Сербии, объезжая леса и горы и преодолевая всевозможные трудности.

 

Таким образом, в конце 1830 года Милош достиг вершины счастья — Сербия была свободна, а он был ее наследственным князем, признанны как Портой, так и Россией. Правда, и теперь не все шло гладко: шесть нахий, которые должны были отойти к Сербии, удерживались Турци в своих руках; турки, по оплошности самого Милоша, остались в Белграде-городе, а не в одной крепости, где они сохраняли право жить, и Австрия тайно поддерживала упорство белградского визиря, у которого бы совсем другая обида на Милоша; тот поскупился и не дал ему 1 000 дукатов.

 

 

327

 

В спорных округах начиналось восстание, но русское дипломатическое вмешательство вынудило Порту (в конце 1833 года) дать Милошу новый фирман; он силой занял нахии, которые Турция не хотела отдавать. По новому фирману, известному под названием Митровского (он был подписан в Дмитров день), Сербия должна была платать все подати Турции разом, т.е. спахии не получали больше податей каждый в отдельности; на пути к полному освобождению это, разумеется, был большой шаг вперед. Но при этих внешних успехах внутри страны далеко не все было благополучно. Милош слишком вошел в роль неограниченного государя, чтобы считаться с назревшими народными требованиями. Правда, еще в 1834 году он обнаружил государственное понимание, привлекшее на его сторону народные массы; именно, на скупщине в Крагуевце, собранной в феврале этого года, он объявил, что все его помыслы будут обращены отныне на мирное развитие государства, и что в Сербии никогда не будет крепостного права, чего так опасался народ, знавший, как добиваются чиновники передачи им спахилуков (имений спахий). Но и эти массы Милош в скором времени оттолкнул от себя.

 

Против Милоша образуется сильная партия, во главе которой становится Вучич, человек дурной, приговоренный Милошем еще в 1826 году за различные уголовные преступления к изгнанию в Валахию, там разбогатевший и горевший жаждой мести князю. Он сблизился с двумя братьями Симичами, которые насмотрелись на феодальные права румынских бояр и мечтали устроить подобную жизнь для «великашей» и в Сербии. На их же стороне были эмигранты из России и Австрии, порвавшие связи с народом и мечтавшие получше устроиться в Сербии, крестьян которой они презирали. Симич повел очень искусную интригу. Он вошел в сношения с русским дипломатическим агентом в Бухареште и принялся внушать ему, что Милош мечтает о создании совершенно самостоятельной великой Сербии, которая объединит не только всех сербов полуострова, но и соплеменных болгар. Это не входило в расчеты русской дипломатии, которая и сама имела виды на широкое влияние на Балканском полуострове. Таким образом, доверие России к Милошу удалось подорвать, и русский агент, барон Рикман, охотно верил Симичу, что сербы тяготятся наследственностью княжеской власти в роде Милоша, так как она не позволит передать власть достойнейшему. Рикман выразил сочувствие Симичу, и тот заявил своим единомышленникам, что Россия поддержит их. В австрийской печати появились грубые выходки против Милоша. В это время присоединяется к интриге и Вучич, который получил от князя разрешение поселиться в Сербии, в Шабце, но продолжал держать себя враждебно по отношению к Милошу. Во время одного пожара Вучич побил палкой княжеского чиновника, который обратился

 

 

328

 

с жалобой к князю, а тот, недолго думая, решил дело в порядке патриархального судопроизводства и посадил Вучича на несколько дней под арест с цепями на ногах. Это страшно взбудоражило весь чиновничий мир Сербии, который состоял по преимуществу из австрийских сербов и не допускал подобной личной расправы. Милош знал о враждебном ему настроении умов. Еще за год перед тем знаменитый писатель Вук Кара-Джич, который составлял для Сербии свод законов, обратился к Милошу с длинным письмом, в котором высказал с полной откровенностью причины народного брожения против князя.

 

«Все причины такого недовольства можно разделить на два разряда: одни люди недовольны тем, что не только не могут жить по своей воле согласно своим средствам, но и тем, что никто не обеспечен законом ни в своей жизни, ни в чести, ни в своем имении, приобретенном трудами и правдой; другие недовольны тем, что мало прилагается стараний об общей пользе, и что управление идет не так, как бы должно было или могло идти, по их мнению».

 

В числе обвинений, выставленных Вуком Кара-Джичем, некоторые рисуют нравственную личность Милоша весьма несимпатичными чертами; белградские купцы сетовали на то, что «белградцам христианского закона не было такого насилия ни при каком турецком правителе, и что только за два прошедших года они одного кулука (плата вместо барщины) на два дворца вашей светлости дали 22 000 грошей. Равным образом тамошние торговцы скотом, а особенно продавцы свиней, жалуются на таможнях, что ваша светлость со своими компанейцами завладели всей торговлей их, а они все обнищали». По поводу этой жалобы следует принять во внимание соображение, приводимое историком финансовой политики Милоша, М. Петровичем; он объясняет стремление Милоша закупить у турок все важнейшие переходы на Саве и Дунае желанием обеспечить свободную торговлю, избавиться от двоевластия в торговой деятельности молодой Сербии и сделать невозможным вмешательство турок во внутренние дела государства. Но, помимо этих благородных стремлений, у Милоша были, несомненно, личные расчеты и большая жадность к деньгам, делавшая его несимпатичным для окружавших. И прежде всего ему приходилось напоминать: «Все ваши чиновники и подчиненные имеют сердце, разум, волю, желания и все остальные страсти и душевные свойства, как и вы, ибо они такие же люди». До 1838 года чиновники были личными слугами князя, не имели определенного жалования, не пользовались никакими правами государственной службы и т. п. [1] Выход из положения, созданного деспотизмом Милоша,

 

 

1. С. Иованович. «Политичке и правые расправе», 1908. Здесь очень интересная статья о первом сербском законодательстве.


 

329

 

мог быть лишь один, конституция, — и с этим требованием Вук Караджич и обращается к князю. Это требование разделялось как приближенными к Милошу и сильными людьми, «великашами», так и народной массой, страдавшей от произвола и жадности князя. По словам современника, образованного Живановича, «каждый раз, когда совершалась какая-либо несправедливость, все кричали об уставе, ибо каждый думал, что устав разрешит все недоразумения, а что должен содержать в себе такой устав, того никто не мог объяснить вполне». Подчиняясь общему настроению, и сам князь Милош подумывает об уставе, который он поручает составить то своему секретарю, австрийскому сербу Давидовичу, то Караджичу, то целой комиссии. Эта последняя принялась за дело, но без определенного плана, несистематически, хватаясь то за французские, то за австрийские законы, «не зная, по словам одного мемуариста, в чем состоит их совершенство, и согласны ли они с обычаями нашего народа. Мы только слышали, что французские законы наисвободнейшие. Но как же мы удивились, когда во французском кодексе нашли слово сервитут, ибо по коренному его значению переводили его словом рабство. Подобно этому, слово гипотека было принято за аптека». Когда некоторые из законоположений были поднесены Милошу для рассмотрения, он с гневом вернул их, говоря, что не знает, были ли составители пьяны, или просто совсем глупы. На этом дело и остановилось; видно было, что следует выписать образованных людей и завести школы. Современная жизнь сербского народа хранила удивительную простоту. Иован Хаджич, приехавший в Белград в начале 30-х годов, дает следующую картину его: «В нем еще не было тогда твердо построенных домов; все они сделаны были по турецкому способу; не было ни гостиниц, ни хороших улиц. Только у Ефрема Обреновича да у митрополита были экипажи; даже редко кто ездил на телегах, запряженных лошадьми; обыкновенно ездили на волах. Европейского платья ни мужского, ни женского не было видно; показывавшиеся в нем были так редки, как белые вороны. Соборная церковь находилась в развалинах; служба совершалась в небольшой церкви, сделанной из бревен и досок, подле митрополичьего жилья; обязанности певчего отправлял в нем старый учитель Миша. Редко в домах встречались столы и стулья; их не было даже в княжеском дворце, за исключением канцелярии. Постели стлались прямо на пол; в доме Ефрема Обреновича только его дочь Анна имела кровать. Словом, все было по турецкому образцу».

 

Милош, заводя школы, позаботился и о книгах, для печатания которых завел большую типографию, снабжавшую учебниками и богослужебными книгами не только Сербию, но и Болгарию и Боснию. Наконец, с Австрией был заключен договор, по которому корреспонденция

 

 

330

 

из Вены в Константинополь должна была направиться через Белград и Ниш. К этой австрийской почте примкнули и внутренние сербские почтовые сообщения. Вызванные Милошем австрийские инженеры осушили болота, образованные постоянными наводнениями реки Дрины. На месте их появились великолепные луга, где Милош поселил выходцев из Боснии, сделавшихся верными защитниками его границ от боснийских магометан.

 

Но во внутренней политике княжества господствовала прежняя беспорядочность. На скупщине 1 февраля 1834 г. Милош, уже предчувствуя беду, предостерегал от опасностей, могущих явиться следствием внутренних беспорядков, и указывал на то значение, какое приобрела Сербия: сам султан дал аудиенцию ее представителю. Далее, Милош воздавал горячую благодарность милостивому оттоманскому правительству, русскому государю и его послам в Константинополе (Строганову, Рибопьеру и Бутеневу), а также всем защитникам отечества. Потом князь перешел к вопросам управления. Обещая собрать в апреле великую скупщину для разрешения вопросов, он просил пока членов малой скупщины высказаться по вопросу о наилучшем способе управления, разделении его на попечительства (министерства) и т. п. Эти взгляды свои члены малой скупщины должны были сообщить народу и, обдумав все вместе с ним, принести готовые решения к апрелю. Призывая народ к участию в управлении княжеством, Милош снимал с себя единоличную ответственность и просил открыто высказывать ему все, что народу не нравится в его делах. Речь князя показалась большинству хвастовством, по его глухим намекам на предстоящие дела нельзя было составить себе понятия о том, чего он собственно хочет; апрельская скупщина так и не была собрана; она была отложена на неопределенное время, отчего неудовольствие Милошем продолжало возрастать, так что весь 1834 г. прошел в глухой борьбе против него. Вернувшись из Константинополя, Стоян Симич стал во главе дворцового заговора, существование которого уже ни для кого не было тайной, кроме самого Милоша, проявившего удивительную близорукость: он продолжал доверять больше всего именно Симичам. Милош вел себя неосмотрительно, увлекался придворным этикетом, ввел пышность. Страницы «Сербских Новин», которые появились в то время, были переполнены описаниями придворных торжеств, восхвалениями князя и т. п. Все это выливалось в наивные неуклюжие формы; даже о самых необходимых распоряжениях Милоша говорилось как о милостях его, дарованных народу и сопровождавшихся празднествами. Милош пользовался всяким случаем, чтобы явиться в глазах народа «отцом» его, государем высокопоставленным и милостивым; это еще больше поощряло толки о его властолюбии.

 

 

331

 

В конце 1834 г. произошел разрыв между князем и его приближенными. У Стояна Симича родился сын, и молодой Милан, сын Милоша, был приглашен в крестные отцы. Симичи жили в Крушевце, куда и отправился Милан с матерью, княгиней Любицей. Симич пригласил в Крушевац всех недовольных вельмож, которые, выражая наружную преданность Милошу, по вечерам совещались о мерах ограничения его власти. Накануне отъезда Милана и Любицы эти лица решили действовать на возможно большее число депутатов, которые должны были явиться на большую скупщину, назначенную на февраль; они решили восстановить этих депутатов против князя, с целью заставить его дать народу устав, отменить кулук, распространить на всех право пользования лесами и объявить свободной внешнюю торговлю скотом. Эти требования, симпатичные народу, должны были содействовать популярности заговора. В случае отказа решено было прибегнуть к силе оружия. Ополчения округов, где подготовляли восстание Симич и его единомышленники, должны были двинуться к Крушевцу во время большой скупщины, чтобы не выпускать князя из города, пока он не пойдет на все уступки. Некоторые из крайних, Протич и Симич, предлагали даже убить князя; другие настаивали на его отречении в пользу Милана и учреждении на время его малолетства регентства. Но член верховного суда, влиятельный Милета Радойкович, на которого заговорщики особенно надеялись, объявил себя решительным противником мер, клонившихся к отречению или убиению Милоша. Прислуга кн. Любицы догадалась о происходивших совещаниях и по дороге стала расспрашивать одного из заговорщиков, Милутина Петровича, который все и рассказал, а потом передал то же и Милошу, присовокупив, что известные лица покушались на самую жизнь его. Потом Милутин написал Симичу, что князю уже все известно» Это подлило масла в огонь, и заговорщики немедленно приступили к действиям. Они отправились в свои округа, чтобы набрать дружины и с ними занять Пожаревац, где был князь. Участвовавшие в заговоре члены верховного суда разослали от имени Милоша приказание в разные округа собрать поскорее войска и двинуть их к Крагуевцу, будто бы для того, чтобы предупредить готовившееся на Сербию нападение турок. Сюда же должны были идти ополчения «великашей». Заняв Крагуевац, они намеревались двинуться к Пожаревцу. Милош едва успел послать в Крагуевац Вучича, чтобы он во главе регулярного войска охранял казну и архивы, Между тем, к тому же городу подступали и восставшие. Не доходя несколько верст до Крагуевца, они остановились, и тут самый красноречивый из них, Авраам Петрониевич, обратился к шедшим с ним людям с речью, в которой обвинял Милоша в деспотических наклонностях, отступничестве от веры отцов, за что Бог послал на Сербию засуху и неурожаи,

 

 

332

 

и в безнравственности личной жизни. Потом, видя, что войско слушает его неодобрительно, Петрониевич переменил тон, впал в грусть, уверяя народ в своей преданности Милошу, и всю вину сваливал на его приближенных. «Пойдем же, освободим его от этих ненавистных людей, заставим его выслушать наши жалобы и будем просить о прекращении наших бедствий». Так заключил свою речь Петрониевич. Тем не менее, нападение на Крушевац не было сделано; Вучич вооружил ополченцев, разослал в окрестные села приказ спешить на помощь к князю и вступил в переговоры с восставшими, которые задумали было спешить прямо в Пожаревац и там захватить князя. Но Милета Радойкович, считавшийся главой восстания, настаивал на сохранении старого плана, т.е. на созыве народных старейшин для составления петиции на имя князя с указанием на народные нужды. Этим он хотел предупредить междоусобную войну и склонить Милоша к уступкам. На это соглашался Вучич, который, пользуясь полномочием Милоша, согласился при условии мира впустить заговорщиков в Крушевац. Тогда от имени верховного суда начались переговоры с Милошем, а крайние оказались без поддержки в народе и даже среди заговорщиков.

 

Недовольные Милошем, но из хитрости носившие личину преданности ему, чиновники, желавшие, чтобы он бежал в Австрию, всячески запугивали его, рассказывая, будто Вучич перешел на сторону заговорщиков, что в Крушевац идут новые ополчения, которые могут Бог знает что сделать с Милошем, если он попадет в их руки, что, наконец, и семья князя против него. Милош решил бежать, ни с кем не простившись, но один из преданных ему сердарей открыл ему, что народ обманут и не даст князя в обиду. Милош успокоился и разослал приказы по Смедеровскому округу, чтобы все ополчались и шли к нему. Народ спешил толпами на помощь к князю и, вообще, проявлял привязанность к нему. Дело заговорщиков казалось потерянным. Только Милете удавалось еще сдерживать ополченцев от окончательного бегства. Вучич по-прежнему предлагал заговорщикам свое посредничество. Тогда эти последние собрали всех окрестных крушевацких чиновников и объявили им причины, вызвавшие их восстание, причем подчеркивали чистоту своих намерений и преданность отечеству. Узнав, что восставшие требуют некоторых административных реформ, а также свода гражданских и уголовных законов, Давидович, секретарь князя, заявил, что уже давно идут подготовительные меры для реформ, что кулук будет отменен, а в феврале соберется большая скупщина, которой будет предложен Органический устав, могущий удовлетворить все заявленные требования. Речь Давидовича была встречена с восторгом, но на его просьбы распустить войска вожди ответили, что они желали бы иметь доказательства мирных намерений князя. Но их приверженцы совсем

 

 

333

 

остыли к делу, а княжеские уже подходили к городу с большими силами. Давидович, зная, что Милошу хотелось покончить дело без кровопролития, настаивал на посылке в Пожаревац депутации, к которой присоединился и Вучич. Князь согласился примириться с восставшими и простить их, если они немедленно разойдутся. Вучич, вернувшийся с ответом князя в Крушевац, не застал там уже никого: ни воевод, ни ополченцев. Милетина бунта (восстание) кончилось ничем.

 

Вскоре после этого Милош поехал в Крушевац, где еще раз простил заговорщиков, просил их впредь прямо ему заявлять, чем они недовольны, и не составлять заговоров, которые могут повредить всей Сербии. Чтобы приготовить к февралю обещанный устав, Давидович в две недели составил его соответственно современным теоретическим взглядам, но он оказался весьма слабым в практическом отношении. Кроме того, Милоша волновал еще вопрос — о поездке в Константинополь, куда он должен был явиться для принесения султану клятвы в верности. По поводу этого вопроса приближенные князя разделились на партии: одни, ожидая себе богатых подарков и воображая, какой вес получит Сербия, если ее князь будет принят султаном, советовали Милошу ехать; другие боялись, что князь не сумеет поддержать в турках такое мнение о себе, какое он успел внушить им, и что министры султана своей вкрадчивостью вытянуть у Милоша излишние признания. Поэтому Давидович отговаривал князя от поездки, которую считал унижением для Сербии и слишком дорогой. И этот вопрос предстояло решить скупщине.

 

Хотя в 1833 г. Милош добился эвакуации 6 областей, еще занятых турками, и получил султанскую грамоту относительно точного определения границ и налогов, однако, глухое недовольство его правлением не прекращалось; народ требовал конституции. Во главе недовольных стояли высшие классы, возмущавшиеся деспотизмом князя; душой заговора сделался Стоян Симич, о котором мы уже говорили раньше. С другой стороны, Милошем были недовольны и турки, не желавшие покидать Белградской крепости, и босняки, которым Милош отказал в своей помощи, когда они хотели поднять восстание против турецкого правителя провинции. Тогда-то Милош почувствовал всю тяжесть власти и решил приступить неотлагательно к устройству конституционного правления. 15 февраля 1835 г. скупщина собралась в Крушевце. Здесь были предложены на обсуждение ее основы конституции, которые устанавливали сумму налогов и ставили закон во главу всей государственной жизни страны. Шесть ответственных министров и несколько советников составляли Государственный совет, решения которого подлежали санкции князя; совет представлял не только высшее законодательное, но и высшее административное учреждение Сербии. Однако, конституция не успокоила

 

 

334

 

страны. Кнезы опять начали свои интриги, которые они в Петербурге стремились выставить в качестве законных требований всего сербского народа. Из России был отправлен в Белград князь Долгорукий с новой конституцией, выработанной в Петербурге согласно с интересами Порты, которая боялась, чтобы влияние свободной Сербии не отразилось на настроении умов христианского населения Балканского полуострова, подчиненного Порте. Результатом соединенных действий России и Турции был Устав, предложенный Милошу в конце 1838 года и остававшийся в силе до 1860 года. Устав был дан от имени султана визирю и князю, причем последний был упомянут после визиря. Султан говорил здесь о том, что он вверяет внутреннее управление страной в руки князя с предоставлением ему следующих прав: 1) назначать чиновников; 2) приводить в исполнение свои распоряжения; 3) командовать всеми войсками, потребными для сохранения порядка внутри страны; 4) распределять и собирать подати и налоги; 5) судить и налагать наказания; 6) назначать комиссии и отдавать распоряжения. Сам князь должен был выбрать 3-х лиц, которые будут подчинены его приказаниям и составят, вместе с ним, центральное правительство страны (между ними распределяются обязанности министров внутренних дел, финансов и юстиции). Сам же князь из людей, которым доверяет народ, избирает Совет 17-ти, который перед вступлением в должность приносит совместно с князем присягу в том, что он не будет действовать вопреки народным интересам, совести и воле султана; на Совет возлагается обязанность утверждать налоги и законы, решать спорные дела с казной, определять штаты чиновников и ежегодный бюджет страны, выработать законы о милиции. Каждому сербу была гарантирована личная свобода, неприкосновенность (без суда его не могли заключить в темницу; без специального прокурорского приказания его нельзя было подвергнуть допросу; предварительный арест по обвинению, налагаемый местной властью без суда, не мог превышать 24 часов и т. п.); он был обязан платить лишь законом установленные налоги. Одним словом, Устав 1838 г. даровал сербам немало конституционных прав, но зато они были признаны официально султанскими подданными, и Милош оказывался их князем лишь в силу соизволения Порты. Независимость Сербии и ее право на перемену форм правления, таким образом, совершенно отрицались, и сербам был сделан косвенный намек на это в следующих словах фирмана: «Я советую всем сербам вообще подчиняться всем требованиям князя, поскольку они согласуются с законами и учреждениями страны, и показать себя достойными цивилизации, на которую они претендуют».

 

Несмотря на несколько унизительное положение, в которое Сербия была поставлена этим уставом, нельзя не признать, что он давал ей очень

 

 

335

 

существенные выгоды: 1) он весьма подробно определял роль различных органов местной и центральной власти; 2) он полагал пределы тем правительственным колебаниям, которые до него имели место в Сербии. Как бы то ни было, но конституция 1838 года пережила все остальные. На основании этого устава Милош начал набирать новый Совет, в состав которого включил и своих личных врагов, деятелей восстания 1835 г., между прочим, и Вучича; но они немедленно принялись за старые интриги. Препятствуя всем начинаниям князя, они довели дело до того, что правительство оказалось совершенно не в состоянии действовать; они задумали даже привлечь самого Милоша к ответу пред Советом относительно государственного бюджета. Милош понял, что от него хотят всеми способами отделаться; его приверженцы, среди которых было и простонародие, не забывшие крупных заслуг Милоша в первые тяжелые годы, собрались в Шумадии и оттуда двинулись к Белграду. Совет послал навстречу им войска. Однако, Милош оказался настолько благороден, что не захотел допустить междоусобной войны; он велел своему брату Иовану и другим своим приверженцам сложить оружие и согласился отречься от престола. 13 июня 1839 года митрополит прочитал акт его отречения, и Милош, к большому прискорбию народа, удалился в изгнание в одно из своих валашских поместий. Акт отречения, подписанный за Милоша его сыном Михаилом, так как он сам не умел писать, был составлен в пользу его старшего сына Милана, который и вообще отличался слабым здоровьем, а в это время был как раз тяжело болен. Поэтому было учреждено регентство, во главе которого стоял один из прежней партии недовольных, Авраам Петрониевич. Вместе с ним правителями были назначены его единомышленники — Ефрем, брат Милоша, и Фома Вучич. Милан прохворал около месяца и, может быть, даже не зная о своем избрании, скончался 26 июня 1839 г. от чахотки.

 

При всех своих отрицательных сторонах, чрезвычайно характерных и для последующей эпохи в сербской истории и потому заслуживавших более детального освещения, княжение Милоша было чрезвычайно важно. В начале его деятельности Сербия была еще бунтующейся райей в глазах турецкого правительства; при его низвержении Сербии уже не грозило никакой опасности опять попасть в турецкое иго. Раз навсегда это государство вырвалось из турецких тисков. Внутреннее положение Сербии, как ни мало порядка еще было в нем, все же составляло большой прогресс по сравнению с временем Кара-Георгия: с 1835 года начали составлять правильный государственный бюджет на текущий год; с этого же времени возникает постоянный главный контроль (в ведении Державного Совета) над расходами государства; в 1830 году Сербия получила право свободно устраивать школы, и в то же время была заведена Высшая

 

 

336

 

школа, которая должна была подготовлять народных старейшин; несколько лет спустя она была переименована в гимназию; в 1837 году открылись еще 3 гимназии, а в 1838 году — Великая школа, род высшего учебного заведения, в котором скоро возникли два отделения, богословское и юридическое, выпускавшие священников и чиновников [1]; были заведены специальные военно-учебные заведения, довольно большое число основных народных училищ (80) и т. п. Все это должно было содействовать переходу Сербии к новым формам народного быта и государственного существования. Отрицательной стороной этого преобразования являлся наплыв посторонних учителей новой жизни, иностранцев, — общая участь государств, совершающих быструю ломку своего старого строя. Такими иностранцами в Сербии являлись элементы, не чуждые народу по крови, но успевшие сделаться чуждыми ему по культуре. Это были потомки тех сербов, которые переселились в Австрию, там привили себе вкусы и воззрения австрийской бюрократии и вернулись на родину для занятия различных чиновничьих должностей уже в качестве «швабов». Погоня за внешними отличиями, презрение к простому люду и т. п. делали этих людей чрезвычайно непопулярными в народе; в значительной степени эти элементы содействовали бюрократической анархии, вызвавшей столько осложнений в дальнейшей жизни Сербии, А, кроме того, тяжелым камнем лежало на ней соперничество двух династий. Сам же Милош был большой интриган и немало мутил и в следующие годы. Когда умер Милан, вопрос о престолонаследии поднялся с новой силой. Сенат решил сохранить лоялизм по отношению к династии Милоша и на место умершего князя избрали его брата Михаила, 17летнего юношу, удалившегося вместе с отцом в Валахию. В Константинополе, куда ездил представляться Михаил, ему был оказан самый лестный прием, в то время как в Белграде враждовавшие партии втягивали в свои распри войска и этим содействовали общей дезорганизации. Михаил спешил домой и в марте 1840 года прибыл в Белград. Народ встретил его чрезвычайно радушно; но регенты, назначенные Портой в качестве опекунов молодого князя, не желали допускать его до активной деятельности, тогда как народ был возмущен правлением корыстных и деспотических регентов и требовал суда над ними. Приглядываясь к настроению народа, Михаил чувствовал под собою настолько крепкую почву, что потребовал от Вучича и Петрониевича публичного отчета в своих действиях перед скупщиной. Они предпочли обратиться к турецкому заступничеству и укрылись в Белградской крепости; тогда Михаил совершил

 

 

1. История этой школы за 50 лет дана в статье Р. Николаевича в «Годишнице» Ник. Чупича. 1891, кн. 12.

 

 

337

 

много перемещений в администрации и взял власть в свои руки, приблизив к себе австрийского серба Радичевича. Окруженный интригами, которые вели и его ближайшие родственники, в том числе мать его, завидовавший ему отец и дядя Ефрем Обренович; опасаясь не дремавших регентов, ведших деятельные переговоры с Австрией; одним словом, не имея уверенности почти ни в ком, — молодой князь не мог быть особенно разборчив в средствах, и к тому же ему приходилось действовать вопреки народным желаниям и даже увеличить налоги, заведенные регентами и особенно волновавшие народ. Наконец, Михаил вернул и Вучича, и Петрониевича, думая расположить их этим шагом в свою пользу, но в своих расчетах он ошибся: регенты продолжали свою подпольную работу и летом 1842 года вызвали восстание против князя, который с несколькими тысячами своих приверженцев двинулся против Вучича. Начались переговоры; на вопрос: почему Вучич восстал против князя, тот стал уверять его в своей преданности Михаилу, но мотивом недовольства выставлял самовластие недостойных министров, недоверие к старым слугам династии, наконец — что было самое чувствительное для народа — ссылался на тяжесть налогового бремени и требовал его ограничения. За спиной восставших «уставобранителей» стояла Австрия. По словам Н. Попова (т. II, стр. 131), «в это время снова выступило со своими интригами австрийское правительство, нашедшее более выгодным для себя поддержать партию уставобранителей (т.е. регентов, отстаивавших конституцию). Оно опасалось, чтобы победа над ними Михаила Обреновича не восстановила спокойствия в Сербии и не дала ей возможности распространить свое влияние на волновавшихся в Боснии и Болгарии христиан. Старый Милош был уже в руках Австрии, ибо, по требованию Порты, переселился в Вену, куда вскоре приехал и Ефрем Обренович». Благодаря искусным интригам регентов и венского правительства, Михаил, в конце концов, остался чуть не один и должен был с несколькими министрами бежать в Землин. Преемник Михаилу был припасен уже давно. Это был сын покойного Кара-Георгия — Александр, который в 1840 году был возвращен в Сербию и сделан адъютантом князя Михаила. Это был человек уже не первой молодости, не отличавшийся ни образованием, ни умом. Поэтому нужно было прибегнуть к турецкому содействию, чтобы сделать его, на место Михаила, князем Сербии; за турецкой помощью укрывалась более действительная австрийская интрига, тонко веденная наперекор России генералом Гауером. И это убеждение «уставобранителей», что отныне покровительство над Сербией переходить в руки Австрии, придало совершенно определенный австрофильский характер политике нового князя, тогда как Россия выступила

 

 

338

 

против него с заслуженной враждебностью. По требованию России, были произведены новые выборы князя, но они дали те же результаты: Народная Скупщина остановилась снова на Александре Кара-Георгиевиче, который был признан теперь и Россией и княжил до 1858 года. Нет сомнения, что этот период для Сербии был очень важной эпохой устройства внутренних отношений; правда, это устройство совершалось в орбите австрийского влияния, но все же темные стороны этого княжения отступают на задний план перед его деятельностью на пользу народной культуры.

 

Первой заботой Александра было составление свода законов, которого в Сербии еще не было; в 1844 году появился этот «Гражданский законник», который с некоторыми изменениями остается в силе и доныне; несколько позже был учрежден кассационный суд, и вообще, как замечает один почти современный историк сербского права, «организационные способности и права сербского народа на культурно-историческое и политическое развитие были доказаны неопровержимым образом» [1]. Действительно, за эти 16 лет в истории внутренней жизни было сделано очень много, как показывает уже самый перечень учреждений, заведенных при Александре: ведь все приходилось устраивать наново, по европейским образцам, и вполне естественно, что заимствовались самые близкие, самые знакомые образцы, т.е. австрийские формы политического существования. В области народного просвещения впервые был введен некоторый порядок в среднее образование учебным планом 1845 года и деятельностью И. Поповича, который создал организацию сербских школ [2]. Тогда же были устроены учебные заведения для девочек, открыта целая сеть воскресных школ, земледельческая школа и высшее военно-учебное заведение — военная академия (1850) для подготовки офицерского состава армии; «Общество Сербской Словесности», учрежденное несколько раньше, стало развивать более широкую научную деятельность при Александре Кара-Георгиевиче. Следует указать на то, что в это же княжение устроены народная библиотека, телеграф, больница в каждом округе, целый ряд фабрик (стекольная, суконная) и т. п. Вся эта энергичная работа над культурным возрождением сербского народа заставляет признать выдающееся значение за княжеством Александра, хотя лично он и не представлял привлекательной личности и не пользовался популярностью в народе. Вследствие этого приверженцы Обреновичей подрывали авторитет враждебной династии Кара-Георгиевичей и несколько раз вызывали движения против этих последних. Так, в 1844 году был открыт

 

 

1. «Das Staatsrecht des Fürstenthums Serbien» von Dr. E. I. von Tkalac. 1858.

 

2. История средних школ в Сербии с литературой предмета в статье М. Шевича «Средне школе у Србщик 1906.

 

 

339

 

заговор против Александра, подстроенный Милошем; его руководитель, Раевич, был арестован и погиб в тюрьме; это было в январе, а в сентябре того же года приверженцы Обреновичей стали во главе плохо организованного мятежа, который удалось усмирить без особенного труда, и на несколько лет в Сербии воцарилось спокойствие.

 

Наступил 1848 год, когда во всей Австро-Венгрии наступило сильное брожение среди национальностей, страдавших от процесса централизации и германизации. Это движение не могло не охватить и венгерских сербов, которые в мае 1848 года провозгласили в Карл овцах образование отдельного герцогства и патриаршество [1]. Венское правительство, желая воспользоваться сербами против мадьяр, охотно признало за ними те привилегии, которых они добивались, согласилось на образование отдельной сербской территории в Венгрии и дало карловацкому митрополиту титул патриарха. Но когда венгерское восстание было подавлено русскими войсками, Австрия поспешила отнять у сербов те привилегии, которые им дала, за исключением титула патриарха, и процесс германизации начался с новой силой. В княжестве Сербском движение соплеменников встретило чрезвычайно сочувственный отклик: в официальном органе «Српске Новине» было прямо указано на цель движения, поднявшего народы Австрии для того, чтобы они добыли то, «чем сербский народ, живущий в Сербии, пользуется уже давно, имея свое собственное правительство и свою конституцию». Тем не менее, князь Александр явно не помогал восставшим; он только не возбранял переходить на ту сторону Дуная, а сам поддерживал самые дружелюбные отношения с венским двором. В органе правительства писалось, что немецкая Австрия должна превратиться в славянскую Австрию [2], но Сербия, как государство, сохраняла нейтралитет; и в ней самой было не все благополучно: шла партийная борьба, раздоры честолюбцев, среди которой славился своими интригами старый Фома Вучич; княжеская власть теряла свой престиж в народе. Как замечает Н. Попов,

 

«никогда еще не были в такой силе шпионы и доносчики при сербском правительстве, как в это время крайнего упадка княжеской власти и народного недоверия к своему правительству. Слабость внутри отражалась и на внешних отношениях. Турки никогда еще не имели такого влияния на дела Сербии, никогда еще не пользовались такой безнаказанностью за свои злодейства, со времен

 

 

1. М. Павлович. «Србија и српски покрет у jyжнoj угарској 1848 и 1849» (Београд, 1904). А. Погодин. «Процесс о великосербской пропаганде» («Москов. Еженед.», 1909, № 8).

 

2. См. И. Ристич. «Спольашньи одношаји Србије новијега времена» (1887, кн. 1).

 

 

340

 

освобождения Сербии Милошем, как теперь. Кара-Георгиевич властвовал благодаря Порте, и потому смотрел сквозь пальцы на действия турок».

 

Отношения к России охладели. Александр не мог забыть противодействия, оказанного ему Николаем I, и старался угодить Порте, свирепо расправлявшейся с национальными движениями в Болгарии и Боснии; дело дошло до того, что через английского посланника в Константинополе князь Александр предлагал султану 15000 дукатов из сербской народной казны для усмирения сербского движения в Боснии. Заигрывая перед Австрией, заявляя венскому правительству, что его первая забота — «быть угодным правительству его императорского и королевского величества», князь Александр держался все более вызывающе по отношению к России, хотя император Николай наградил его орденом Белого Орла за его нейтралитет во время сербского восстания в Воеводстве (Войводине). Назначение одного из либеральнейших австрофилов, Ильи Гарашанина, на важнейший административный пост княжества был своего рода вызовом русскому правительству, и русский консул, Туманский, отнесся к нему отрицательно, а Гарашанин запретил сербам ходить в русское консульство. Между тем, началась Крымская кампания, в которой Сербия могла бы оказать России известную помощь, отвлекши часть турецких войск. Поэтому европейская дипломатия, имея во главе сербского правительства такого горячего приверженца, как Гарашанин, спешила раззадорить Сербию против ее северной покровительницы; следовало, наконец, избавить сербского князя от «несовместного с его достоинством» покровительства России. Дело дошло почти до полного разрыва дипломатических отношений, и Гарашанину пришлось выйти в отставку, хотя фактически он продолжал руководить сербской политикой. На требование русского консула удалить из состава правительства еще несколько человек князь Александр ответил отказом. Совет, подобранный соответствующим образом, обратился к белградскому паше и иностранными консулам с жалобой на «тиранство» России; попечительство внутренних дел разослало по округам циркуляр о «притязаниях России», и между русским представителем, Туманским, и сербским правительством прекратились всякие отношения. Но немилость России погубила Кар Георгиевича; она произвела удручающее впечатление на народ, и приверженцы Обреновичей подняли голову. События дали возможность Александру продержаться на престоле еще несколько лет, потому что Европ занятой Крымской войной, было не до него. За это время он приобрел некоторые выгоды: в 1853 году Порта выдала князю грамоту с подтверждением его прав и привилегий Сербии, а Парижский конгресс (1856) наградил сербского князя за нейтралитет статьей, гласившей, что

 

«княжество Сербское остается, как прежде, под верховной властью Блистительной

 

 

341

 

Порты, согласно с императорскими хати-шерифами, утверждающими и определяющими права и преимущества оного при общем совокупном ручательстве договаривающихся Держав. Вследствие сего означенное Княжество сохранит свое независимое национальное управление и полную свободу вероисповедания, законодательства, торговли и судоходства».

 

Несмотря, однако, на это, ни Россия, ни Австрия не были довольны Александром; последняя негодовала на то, что Сербия сохранила нейтралитет и не имела в виду поддерживать Кара-Георгиевича. Внутри страны также назревало все большее недовольство; среди главных вельмож Державного Совета был открыт заговор на жизнь князя, так как Милош сумел привлечь их на свою сторону, и в этом ему помогала русская дипломатия. В 1857 году вспыхнуло восстание, которое Александр подавил с большой жестокостью. Это еще более подорвало престиж князя Александра в общественном мнении, и он пустился на разные меры, чтобы добиться популярности; так, он вернул к власти Гарашанина и даровал право голоса при избрании в народную скупщину всем лицам мужского пола, достигшим 25 лет. Но все это не помогло, и первая скупщина, соткавшаяся в 1858 году, объявила низложение Александра Кара-Георгиевича и возвращение Милоша. Александр первый должен был убедиться и том, что всякая политика Сербии, направленная против России, приводит к краху. Но на отречение от престола князь не согласился; он предпочел удалиться в белградскую крепость под охрану турецкого гарнизона, и на другой же день скупщина объявила его лишенным княжеского достоинства и власти и провозгласила сербским князем с правом наследственности старого Милоша. С помощью иностранных консулов удалось предотвратить возможное междоусобие; по уговору русского консула, войско, сначала было готовившееся вступиться за права Александра, перечило на сторону народа, который был в восторге от совершившегося переворота. Непопулярный князь, метавшийся во все время своего правления между различными европейскими влияниями, покорное орудие в руках то Австрии, то Англии и Франции, то Порты, утративший наследственность княжеского сана, завоеванную кровью народа, не заслуживает, тем не менее, того враждебного отношения, с которым говорят о нем сербские и русские историки. Ему пришлось проводить утлое суденышко сербской государственности в самое трудное время, когда Россия уже утрачивала свое значение в ближневосточном вопросе, когда Англия поставила одной из своих важнейших задач сохранение сильной Турции, а Австрия, оправившись от потрясений наполеоновских войн, решительно возобновила свою исконную политику на Балканском полуострове. Лавировать между всеми этими подводными камнями, выбирая каждый раз попутный ветер, было нелегко, особенно для государя, который и на

 

 

342

 

престол-то вступил против воли державы - покровительницы. При этих условиях Александр Кара-Георгиевич сделал все-таки немало; правда, он снова поставил Сербию по отношению к Турции в совершенно недостойное положение; правда, он прививал народу чуждые ему бюрократические тенденции Австрии, но, вместе с тем, он содействовал введению сербского княжества в систему цивилизованных государств Европы.

 

Милош торжественно вернулся на родину после двадцатилетнего отсутствия; европейские державы признали его немедленно так же, как и Турция; в народной скупщине, к которой Милош обратился с пышным воззванием, ему ответили красноречивой речью с перечислением его заслуг перед отечеством. Но в султанском фирмане, подтверждавшем избрание Милоша, ничего не было сказано о наследственности княжеского престола, и это вызывало в народе большую тревогу. Это и послужило началом тех осложнений в сербско-турецких отношениях, которые закончились уже в княжение Михаила Обреновича неблагоприятно для Турции. Скупщина решила, помимо признания со стороны Порты, считать Милоша наследственным сербским князем; вслед затем Милош приступил к очистке администрации от таких элементов, которые были особенно ненавистны народу.

 

«Члены свято-андреевской скупщины (1859) могли возвратиться к своим обычным занятиям с чувством полного удовлетворения, но переворот, совершенный ими, изменил коренным образом не только общее положение дел в стране, но и господствовавшие до тех пор политические и общественные убеждения. Внутренние дела в их отечестве и теперь еще много зависели от личных взглядов князя и советников, его окружавших; но последние события вынесли с собою вперед немало новых людей и посеяли в народе более свободные стремления. Кроме того, новая династия вполне отвечала желаниям целого народа в делах внешних; ее прошедшее было полно преданий о борьбе за освобождение сербской земли от чужого владычества и чужих влияний»

(Н. Попов, «Сербия после парижского мира»).

 

Соответственно с этими традициями началась и новая политика по отношению к Турции: турецкий гарнизон в Белграде, пользуясь слабостью князя Александра, бесчинствовал до такой степени, что даже иностранные консулы не чувствовали себя в безопасности от него, и еще в 1858 году турецкие солдаты совершили нападение на английского консула. С этим следовало покончить, и Милош отправил в Константинополь депутацию с требованием запретить туркам селиться в Сербии, за исключением пограничных крепостей, так как турки за эти двадцать лет опять широко расселились по княжеству; кроме того, депутация добивалась признания наследственности княжеского сана за Обреновичами. Оба эти требования основывались на международных трактатах, но правительство Порты отвечало на них с обычной

 

 

343

 

уклончивостью. Поэтому Милош имел право провозгласить, что он будет считать исполнение этих требований обязательным для Порты, и скупщина подтвердила это решение князя. Милош умер в сентябре 1860 года; он успел и за это короткое время своего княжения восстановить против себя очень многих, так как решительно не был в состоянии отказаться от своих деспотических стремлений; годы ссылки развили в нем особую страсть к мелким интригам, которые делали общение с ним невыносимым для окружающих; опять началось брожение. Смерть Милоша, давно ожидавшаяся оппозицией, развязала ей руки, и новый князь, Михаил Обренович, был также на стороне недовольных. Со вступлением на престол он круто переменил систему внутреннего управления, но его внешняя политика пошла по пути, проложенному Милошем.

 

Как личность нового князя, так и его деятельность заслуживают особенного внимания. По-видимому, государственное чутье Милоша передалось ему, но в форме более культурной, чем у первого Обреновича. Михаил поставил себе большую задачу, которой он не разрешил, но которая, как всегда бывает в таких случаях, помогла ему уберечься от мелкого политиканства, погубившего его отца. Эта задача заключалась в объединении всего сербского племени, а затем и всех славян Балканского полуострова. Казалось, что момент благоприятствует для осуществления этой цели: Австрия переживала критический момент, потерпела ряд поражений от Италии и Германии, болезненно переходила к дуалистическому строю; Турция была уже давно «больным человеком», и с ней не приходилось особенно считаться. Но нужно было выждать время для начала действий. Горячий сторонник политики Михаила, укрывшийся под псевдонимом М.М.М., призывает в брошюре: «Князь Михаил и будущность южных славян» объединиться под его властью, когда «на могилах старой южнославянской свободы загремят святые слова: восстаньте, пришло время вам воскреснуть» [1].

 

С самого вступления своего на престол князь Михаил обнаружил полное нежелание поддерживать старые унизительные отношения с Турцией. Уже в 1860 году он потребовал, чтобы султанский берат был прочитан не у ворот Белградской крепости, но в княжеском дворце, и после прочтения этого указа просил передать султану чувства преданности к верховному

 

 

1. О князе Михаиле довольно большая литература, из которой я назову здесь D. Ignjatowitsck. «Die zweite Regierung des Fürsten Michael von Serbien» (1888). M. Vesnitch. «Le prince Michel Obrenovitch. Ses idees sur la confédération balcanique» («Annales internationales d'histoire», 1899). V. Rachitch. «Le royaume de Serbie» (Paris, 1901). Н. Попов. «Сербия и Порта в 1861—67 гг.» («Вестн. Европы», 1879, № 2—3).

 

 

344

 

обладателю Сербией вместе с заявлением, что он будет управлять на строгом основании законов и в соответствии с национальными учреждениями. Этот ответ вызвал большое недовольство в Константинополе; но Михаил сдержал свое слово и твердо стоял на почве закона, в отличие от своих предшественников, Милоша и Александра. Преображенская скупштина 1861 года выразила князю полное доверие и провела четыре важные реформы, которые почти совершенно устраняли возможность вмешательства Порты во внутренние дела Турции. Прежде всего была проведена реформа сената: именно, § 17 Устава, который ставил в зависимость от согласия султана смещение сенаторов и этим открывал возможность борьбы сенаторов, опиравшихся на Турцию, с княжеской властью, подвергся изменению в том смысле, что это право предоставлялось князю; такая реформа, во-первых, освобождала сербского князя от возможности со стороны Порты сеять раздоры внутри сербского государства, а, во-вторых, уничтожала постоянный очаг междоусобий, в который обратился сербский сенат за последние 20 лет. Тем больше прав предоставлялось теперь скупщине, которая собиралась, по новому закону, через каждые три года из свободно избранных народных представителей. Законы о наследовании и податях должны были ввести порядок в финансовое управление страной, тогда как чрезвычайно важный закон об учреждении постоянного народного войска в 50000 человек, закон, встреченный в народных массах с большим сочувствием, был направлен прямо против турок, которые на границе, от устья Тимока до устья Дрины, расположили значительную армию. Эти меры должны были вызвать опасения со стороны Порты, и она обратилась к европейским державам с жалобой на сербского князя. Отношение держав к политике Сербии раздвоилось: Англия, считавшая необходимым поддерживать Оттоманскую империю, и Австрия, боявшаяся панславистских увлечений князя Михаила, решительно поддерживали жалобы султана; Франция и Россия стояли на противоположной точке зрения. Князь Горчаков отвечал, что «наследственность составляет право Сербии, издавна признанное и нигде не отмененное. Перемены в некоторых правительственных учреждениях Россия рассматривает как внутренний сербский вопрос, и если Порта уверяет, что эти перемены нарушают права, которые она желала бы сохранить неизменными для сербского народа, то ей не следует быть более ревностной в этом случае, чем сам сербский народ, представительницей которого и была скупштина. Что же касается народного войска, то князь Горчаков напоминал, что оно имеет целью охранение порядка и безопасности внутри Сербии» [1]. Порта не могла удовлетвориться таким ответом

 

 

1. Ср. Р. Жигарев. «Русская политика в Восточном вопросе», т. II, 1896.

 

 

345

 

и, опираясь на сочувствие Англии и Австрии, готовилась расправиться с притязаниями Сербии. Гнев султана на князя Михаила был тем больше, что в 1862 году вспыхнул мятеж в Герцеговине, и Порта не без основания видела здесь участие сербского государя. Фраза, сказанная им два года позже, когда Сербия вместе с Грецией готовилась к войне с Турцией: «Босния, Герцеговина и Старая Сербия должны быть моими», — выражала давнишнее настроение Михаила, о котором в Константинополе отлично были осведомлены. И вот казалось, что наступило время прекратить слишком смелые замыслы сербского вассала; войско на сербской границе было увеличено; турки искали предлога, чтобы начать враждебные действия против Сербии. Драка на площади между турецкими солдатами и сербами послужила для турецкого гарнизона предлогом для открытия по городу пальбы из пушек. Вмешательство иностранных консулов положило конец этой дикой вспышке национальной ненависти, и международная конференция, собравшаяся через два месяца (в августе 1862 г.) в Константинополе, постановила настаивать на выселении турок из Сербии, за исключением крепостей (Белграда и Шабаца). Но, разумеется, таким исходом дела князь Михаил не мог удовлетвориться; он весь ушел в планы борьбы за полную независимость Сербии. В 1864 году народная милиция была преобразована в постоянное войско со всеобщей трехлетней воинской повинностью; в следующем году было торжественно отпраздновано 50-летие Таковского восстания, и уцелевшие в живых участники его награждены медалями; велись переговоры о совместных военных действиях с Черногорией, вождями болгарского народа, Грецией и даже с венгерцами. Но до войны дело не дошло.

 

Михаил решил действовать через посредство европейских держав, которые в 1867 году относились к сербскому вопросу иначе, чем несколько лет назад; во главе австрийского правительства стоял либеральный барон Бейст, и, вообще, курс австрийской политики по отношению к славянам несколько изменился; эта перемена отразилась и на Англии, так что нота сербского князя, переданная великому визирю и заключавшая просьбу об уступке Сербии крепостей, встретила сочувственную поддержку у представителей европейских держав в Константинополе; только Австрия настаивала, чтобы переданные сербам крепости были разрушены; когда же это не удалось, и австрийская печать принялась бранить Бейста за излишнюю уступчивость, он отвечал, что Белград не представляет никакой опасности для Австрии. Турция оказалась неожиданно податливой. Ив. Ристич, бывший представителем князя Михаила в Константинополе, рассказывает в своих мемуарах закулисную историю этих переговоров и объясняет уступчивость Порты советом Англии, которая, в свою очередь, опасалась союза между Сербией и Грецией. Как бы то ни

 

 

346

 

было, султан не только уступил сербам пограничные крепости со всем их снабжением и без всякой притом компенсации, но и оказал князю Михаилу блестящий прием в Константинополе. Таким образом, без всяких материальных потерь Сербия добилась блестящего успеха, и русская дипломатия горячо приветствовала ее князя. С апреля 1867 года Сербия освободилась совершенно от турецкой зависимости, и оставалась лишь тень ее в виде турецкого флага, который должен был развеваться на крепостях рядом с сербским.

 

В скором времени, однако, отношения между Россией и Сербией стали сильно портиться. Австрия, к которой все более примыкала Франция, опасавшаяся после Садовой своего обособления, решила приступить к активной деятельности на Балканском полуострове, так как это был для нее единственный путь возможного влияния на ход европейских событий. С этого момента начинаются упорные стремления Австрии приобрести Боснию и Герцеговину и втянуть в орбиту своей политики Сербию. В августе 1867 года произошло свидание между графом Андраши и князем Михаилом, на котором они с глазу на глаз вели в продолжение четырех часов переговоры; содержание их до сих пор неизвестно, но, повидимому, стоит в связи с теми предложениями поддержки династии Обреновичей за отказ от Боснии и Герцеговины, которые делались Австрией и позже. Во всяком случае, в русских дипломатических сферах это свидание произвело самое отрицательное впечатление, которым объясняется и позднейшее отношение России к Сербии [1]. Не нравилась русскому правительству и близость Михаила к Гарашанину, который не пользовался никаким доверием в Петербурге, хотя из австрофила сделался руссофилом (процесс, переживавшийся нередко сербскими политическими деятелями; напр., известным дипломатом Ст. Новаковичем). Вместе с тем, развивалось недовольство князем и в самой стране. Приверженцы Кара-Георгиевичей кричали, что Михаил, подобно Милошу, презирает свой народ и ищет опоры в чиновничестве. Один из горячих сторонников Кара-Георгиевичей пишет следующие строки: «Вводя такой порядок и устанавливая такие отношения к народу, старый Милош умер, предоставив сыну своему Михаилу наследовать это направление, которое впоследствии отозвалось катастрофой 1868 года в Топчи дере». Эта несправедливая оценка, сделанная так много лет спустя после смерти Михаила, рисует атмосферу, в которой происходили династические распри между Обреновичами и Кара-Георгиевичами [2]. Причина народного недовольства

 

 

1. См. об этом в книге Т. Пророковича «Невесиньска буна 1874 и почетак устанка у Герцоговини 1875 године». Б. 1905.

 

2. Ф. Бацетич. «Народ и княжеская власть в Сербии». 1882.

 

 

347

 

определяется одним из современников тем, что во главе правления стояли реакционные элементы, из которых, кроме старого Гарашанина, превратившегося из либералов в ярые консерваторы, особенно ненавидим был министр внутренних дел, Никола Христич [1]. Князь сделал уступку Народному мнению, заменив Гарашанина Иваном Ристичем, но Христича он оставил у власти. В народе росло недовольство; но личность князя рользовалась большим обаянием, и было известно, что Михаил выразил согласие на выработку новых основных законов; по желанию скупштины, он принял отставку Гарашанина, и, во всяком случае, той пропасти, которая была нужна сторонникам Александра Кара-Георгиевича для его возвращения на престол, между князем и народом не было. Кроме того, Ходили слухи, что Франция и Австрия согласны передать сербскому Князю управление Боснией, если он не будет настаивать на прекращении вассальных отношений к Турции. Поэтому народ был предан Михаилу. На это не рассчитывали заговорщики, которые уже в марте и апреле 1868 года стали организовывать в Белграде убийство князя. В парке Топчидере, около Белграда, 29 мая того же года Михаил был убит; убийцы были захвачены и едва спасены от разгневанной толпы. Возмущение было настолько велико, что собравшаяся в скором времени Великая Скупштина постановила навсегда исключить из числа претендентов на сербский престол династию Кара-Георгиевичей. Из Обреновичей же был лишь один человек, который мог претендовать на престол, да и тот был еще несовершеннолетним. Именно, внук Ефрема Обреновича, двоюродный племянник князя Михаила, Милан, 14-летний мальчик, учился в Париже в то время, как в Топчидере произошло печальное событие, выдвинувшее его слишком рано на престол. Военная партия, с министром Блазнанацом во главе, решила выбрать сербским князем его, а на время его несовершеннолетия учредить регентство, в состав которого вошли Блазиавац, Ив. Ристич и Ив. Гаврилович. На ближайшую сессию Великой Скупштины они внесли новый проект конституции, вырабатывавшийся еще при Михаиле. Он был необходим с переменой вассальных отношений к Турции, а, кроме того, с изменением Державного Совета следовало точно определить функции Народной Скупштины. Новый Устав стремился точно разграничить власть исполнительную и законодательную, причем эту последнюю скупштина разделяла с князем, и только князю принадлежала законодательная инициатива; без одобрения со стороны скупштины законопроект, предложенный князем, не мог получить силу закона; ответственности министров перед скупштиной и перед князем

 

 

1. E.L. Mijatovics. «The history of modern Serbia» (события до 1868 г.).

 

 

348

 

Устав не вводил. Наряду с Народной Скупштиной учреждался Державный Совет, члены которого назначались князем, признавались «чиновниками» и имели совершенно специальные функции, которые не позволяют отождествлять этот совет с верхней палатой законодательных учреждений. Народной Скупштине принадлежало важное право привлекать к судебной ответственности министров за измену, нарушение конституции или корыстные поступки. Таким образом, если Устав 1869 года и не вводил парламентаризма, то, во всяком случае, конституция, выработанная регентами, представляла Сербии гарантии правового строя, основанные на широком признании прав народа. Роль князя в скупштине сводилась к его праву назначать на три народных депутата одного своего; но вся исполнительная власть отдавалась в его руки, и это преобладание власти исполнительной над законодательной, функции которой она имела право исполнять в известных случаях, соответствовало тогдашнему положению вещей и назревавшему конфликту с Портой. И, вводя свою конституцию, крагуевацская скупштина уже не сочла нужным обратиться за разрешением к султану. В августе 1876 года Милан достиг совершеннолетия и принял от регентов власть. Он был воодушевлен теми же идеями, которые волновали его дядю, князя Михаила, но у него не было той широты мысли и глубины замысла, которые отличали покойного князя, который давно подготовлял объединение сербского племени и после изгнания турок из Белграда учредил мечеть для сербов-мусульман из Боснии и Старой Сербии. Милан был человек с большим темпераментом, способный на геройский поступок, на сильный душевный подъем, но вне этого человек беспринципный, малокультурный, склонный к мелким интригам. В годы большого национального движения сербского народ он сыграл большую и почетную роль, но вслед за этим его нравственное падение было ужасно. Видимо он махнул рукой на все.

 

В семидесятых годах столкновение турок с христианским населением северной части Балканского полуострова висело в воздухе: волновались болгары, герцеговинцы. Уже в конце 1874 года вспыхнуло восстание в герцеговинской деревне Невесинье, а в следующем году оно охватило всю Боснию и Герцеговину, провинции, которые Сербия и Черногория считали своим естественным приобретением на случай изгнания из них турок, не зная, что по этому вопросу уже давно ведутся переговоры между русским, австрийским и прусским дворами, и что этими державами в принципе решено не отдавать названных провинций ни Сербии ни Черногории. В июне 1876 года князь Милан обратился в Константинополь с предложением, чтобы восставшие провинции Оттоманской империи, Босния и Герцеговина, были отданы ему в управление, и чтобы

 

 

349

 

черкесы были удалены от границ Сербии. Порта ответила молчанием, и тогда Милан объявил ей войну [1]. Надежды Сербии на восстание всего Балканского полуострова оказались совершенно ошибочными: болгары, напуганные недавней резней, не только не поднимались против турок, но даже отдавали им оружие, которое получали из Сербии; Греция и Румыния также не примкнули к Сербии, и, таким образом, все турецкие силы направились против этой последней и ее союзницы, Черногории, вооруженных крайне плохо и скудно, тогда как турецкие войска имели превосходные пушки и ружья. Под знаменами Сербии сражались русские добровольцы (до 3500) с полковником Черняевым; в Петербурге относились к этому добровольческому движению сначала совсем отрицательно, когда же затем, под влиянием общественного мнения, стал переменять свое отношение к войне и официальный Петербург, в Сербию двинулись добровольцы из придворных кругов, которые, конечно, были только балластом. Турки быстро завоевали ряд сербских городов: Княжевац, Заечар, Алексинац, и в октябре 1876 года разбили сербов около Джуниса, так что положение Сербии становилось критическим. Она обратилась за помощью к России, и, по настоянию Александра II, военные действия были прекращены, а 21 февраля 1877 года Турция заключила с Сербией мир на условиях status quo ante. Но несколько месяцев спустя, когда с Турцией воевала уже Россия, снова открыла военные действия против Турции и Сербия, которая на этот раз действовала успешно; сербские войска взяли Ниш, Пирот и дошли до Косова поля, где в монастыре Грачанице была отслужена перед сербскими войсками обедня. Снова сербы стояли на Косовом поле, но было неизвестно, как отнесется Европа к завоеваниям сербского оружия. По сан-стефанскому договору, заключенному гр. Игнатьевым и обнародованному 9 марта 1878 года, Сербия и Черногория получали полную независимость от султана, а Босния и Герцеговина автономию; гр. Игнатьев не хотел считаться с уже состоявшимися тайными соглашениями между Россией и Австрией, в силу которых эти две последние провинции оккупировались Австро-Венгрией. Таким образом, приобретения сербского племени даже по сан-стефанскому договору были ничтожны [2]. Милану было необходимо воспользоваться берлинским конгрессом, чтобы добиться чего-нибудь

 

 

1. История Сербии за эти годы изложена по первоисточникам, мало доступным для публики (дипломатическим перепискам и др.), болгарским историком Д. Иоцовым в болгарском журнале «Библиотека на Славянска Беседа», 1906.

 

2. Горяинов. «Босфор и Дарданеллы», 1907. Ю. С. Карцов. «За кулисами дипломатии», 1908.

 

 

350

 

большего [1]. Но положение было неблагоприятно для него, так как русская дипломатия ставила своей задачей гарантировать возможно широкие границы и независимость созданному войной Болгарскому княжеству, Сербию же считала территорией австрийского влияния и даже оказывала решительное противодействие стремлениям Сербии присоединить юговосточные области, завоеванные сербскими войсками во время последней войны. Как справедливо замечает ген. Овсяный,

 

«болгарофильство тогдашней нашей дипломатии и главной квартиры доходило до того, что даже из Старой Сербии предполагалось сделать болгарскую губернию».

 

Само собой разумеется, что князю Милану и его дипломатам, среди которых был и такой замечательный человек, как Ив. Ристич, не оставалось ничего иного, как опереться на содействие Австрии. Ристич вез в Вену письмо к Андраши от князя Милана, который выразил надежду, что Австрия поддержит Сербию на конгрессе. По вопросу о Боснии князь писал следующее: «Вопреки блестящим успехам в Старой Сербии, несмотря на возможность вступления сербских войск в Боснию, я не старался сделать это, чтобы не нарушить интересов моей великой соседки». Андраши отвечал, что не будет ничего иметь против расширения сербских границ до самой Софии, но требовал выполнения условий, предъявляемых Австрией, и княжеский Совет не без колебаний согласился принять эти условия австрийской дипломатии, которые обеспечивали Австрии свободное движение к Солуни и Эгейскому морю. Ген. Бобриков в своих записках выражает удивление, какими мотивами могла руководиться тогдашняя русская дипломатия в отношении к Сербии, и действительно в скором времени Австрия двинулась далее по пути, расчищенному ей русской дипломатией, представитель которой, граф Шувалов, решительно советовал Ристичу не предпринимать ни одного шага без одобрения графа Андраши. Впрочем, сам Бобриков заявил Ристичу, что на конгрессе он будет поддерживать пограничную линию, которая вдвое уменьшала сербские территориальные требования. Андраши требовал, чтобы Сербия провела железную дорогу к Нишу для соединения Вены с Солунью, заключила с Австрией торговый договор и т. д. Но за это Милан, который заявил, что не уйдет из Ниша и предоставит русским войскам отнимать его у союзников-сербов, получал как Ниш, так и

 

 

1. Подробности этой войны и судьбы Сербии на берлинском конгрессе подробно изложены в двух сербских книгах: Вл. Джорджевич. «Србија на Берлинском конгресу», В. Джуркович. «Односи измеджу српства и Русиje, од. 1185—1903 године», а также в записках Г.И. Бобрикова «В Сербии. Из воспоминаний о войне 1877—1878», 1891, и в книге И. Овсяного «Сербия и сербы», 1898.

 

 

351

 

Пирот. Берлинский конгресс был поворотным пунктом в истории Сербии. Крайнее разочарование в помощи России заставило Милана и образовавшуюся около него партию прогрессистов (напредняков) отдаться под покровительство Австрии, и провозглашенная конгрессом (ст. 34) независимость Сербского княжества превращалась в новую фактическую зависимость, но уже от Австрии. Вместе с тем, Сербия приступила к новой политической и экономической жизни [1], на что потребовались займы; до 1863 года княжество не имело вовсе государственных долгов; к 1868 году сумма их достигала всего 500 тыс. дукатов, а в 1876 году Россия ссудила Сербии 3 750 000 на 5% без всяких гарантий. С этих пор государственный долг княжества стал быстро расти: в 1881 году был выпущен новый заем в 90 мил. франков на железнодорожное строительство и еще другой заем, и с тех пор займы следовали друг за другом из года в год, причем гарантией служили различного рода монополии (табачная, соляная и т. д.). Таким образом, к 1 января 1905 года государственный долг сербского королевства составлял уже свыше 465 мил. франков при годовом бюджете в 89 мил. франков [2]. В настоящее время бюджет королевства достиг уже 90 мил., и страна стоит перед необходимостью заключить новый заем в 300 мил. франков. Все это явилось неизбежным последствием той политики, которую начал Милан. Берлинский конгресс так чувствительно задел национальное достоинство Сербии, что для удовлетворения его Милан провозгласил сербское княжество королевством (1882). За год перед тем он заключил тайный договор с Австрией, по которому предоставлял этой последней за охрану ею династии право на Боснию и Герцеговину, т.е. полный отказ от великосербской идеи, право проводить через сербскую территорию австрийские войска и т. д. [3]. Незадолго до того заключенный торговый договор с Австро-Венгрией подчинял Сербию всецело экономическому влиянию монархии Габсбургов и при полном поглощении вывоза и ввоза Сербии лишал эту последнюю значительной части доходов, так как требовал ввоза живого скота, который осматривался в Будапеште

 

 

1. Экономическая жизнь Сербии после берлинского конгресса подробно изложена в недавно вышедшей книге Стояновича. См. мою статью «Современная Сербия» в «Московском Ежегоднике» за 1909 г. Ср. также К. Grünberg, «Die handelspolitischen Beziehungen Oesterreichs-Ungarus zu den Ländern an der unteren Donau», 1902, и R. Pinon, «L’Europe et l’Empire Ottoman», 3-е изд. 1909, гл. 9.

 

2. Ср. «Le Serbie à l'exposition universelle de 1905 à Liège» (офиц. изд.); Mallat, «La Serbie contemporaine», 2 т., 1902; названную книгу H. Овсяного и написанную пристрастно книгу I. Hoche «La Serbie de nos jours», 1901.

 

3. Подробные сведения об этом договоре сообщал недавно С. Протич в сербском журнале «Дело», янв. 1909 г.

 

 

352

 

местными ветеринарами и лишь тогда подвергался убою. Являясь главной скупщицей почти всего сербского экспорта, Австро-Венгрия оставляла для собственного потребления менее четверти его, а остальное транспортировала в другие государства, особенно в Бельгию, из чего извлекала большие доходы. Народ же в Сербии облагался новыми налогами; так, в 1882 году введен налог на промыслы и заработки, акциз на питья, табак, сахар и кофе. Все это возбуждало народ против князя, который, устранив старых либералов, Ристича и его партию, передал власть в руки австрофилов-напредняков во главе с Милутином Гарашанином, сыном Ильи. Народное движение приняло сначала характер недовольства правительством среди крестьян, вследствие чего образовалась новая политическая партия радикалов, одержавшая победу на выборах 1883 года в скупштину. Между этой партией и королем Миланом началась открытая вражда, а в народе — вооруженное восстание; радикальная партия (кроме Н. Пашича, успевшего скрыться) была захвачена, восстание усмирено с помощью крутых мер, но ненависть к Милану и напреднякам все росла в народе.

 

Соединение Болгарии с Восточной Румелией, усиливая Болгарию и замыкая Сербию в железные тиски между тремя сильными государствами, было неблагоприятным фактом для Милана, который и без того чувствовал, что у него из-под ног уходит почва. Тогда, под влиянием австрийских внушений, он объявил Болгарии войну. При этом, как рассказывает современник Мёллер [1], в сербском обществе строились самые смелые планы насчет блестящего для Сербии исхода войны: сначала думали о присоединении Видинского округа, потом пошли дальше и требовали уже части Македонии, а потом мечтали и о присоединении Софии, где погребены два сербских короля. Но очень скоро пришлось разочароваться; несмотря на значительный перевес в силах, неудачная тактика сербской армии дала возможность болгарским войскам сосредоточиться на своих позициях и ждать сербского наступления почти с равными силами. Около Сливницы произошел трехдневный бой, окончившийся поражением сербов и наступлением теперь уже со стороны болгар, которые почти без сопротивления двигались по Сербии, и лишь у Пирота встретили сербские войска; но и здесь сербы потерпели поражение. Впрочем, может быть, Сербия сумела бы оправиться и нанести новый удар Болгарии, но европейское вмешательство заставило прекратить войну, и мир был заключен без всяких выгод для победителей. Эта неудачная и бесполезная война окончательно подорвала авторитет короля Милана, который начинает перебрасываться от одной партии к другой;

 

 

1. Möller. «Der serbisch-bulgarische Krieg. 1885». Hannover, 1883. Ср. E. Львов. «Болгария в период террора и анархии», т. I. 1888.

 

 

353
 

в то же время происходит огласившийся на всю Европу скандал в королевском семействе: Милан настаивает на разводе с королевой Наталией. Во главе правительства стоят радикалы, с которыми король оказывается уже не в состоянии справиться, и которых он старается привлечь на свою сторону новой конституцией (1888). При М. Гарашанине скупштина играла лишь декоративную роль; после скандального развода Милана ушел и этот государственный человек, и королю с трудом удалось найти человека, согласившегося принять портфель: это был Н. Христич. Казалось, что новая конституция, вводя надзор скупштины над деятельностью министров, присягу короля конституции и т. п., привлечет на сторону Милана симпатии народа, но оказалось совершенно иное: первые же выборы дали на 50 радикалов и 76 либералов всего 4 радикала, и отношение скупштины к королю было настолько враждебно, что он был вынужден отречься от престола; это произошло ровно через 7 лет после провозглашения Сербии королевством, 22 февраля 1889 г. Милан отказался от престола и передал его своему 13-летнему сыну Александру, до совершеннолетия которого страной должны были управлять регенты, либералы Ристич и Белимаркович, и беспартийный деятель, генерал Протич; во главе кабинета они поставили радикалов [1]. Сербия вступила в новый период партийной борьбы, которой содействовало малолетство короля; либералы и радикалы по очереди становились у власти; в начале августа 1892 года эта борьба приняла такие размеры и так затянулась, что грозила перейти в революцию; тогда, 1 апреля 1893 г., король Александр провозгласил себя совершеннолетним и приказал арестовать регентов и министров. Радикалы сделались всемогущи, но ненадолго; не желая управлять с ними, но не имея возможности конституционным образом избавиться от них, король Александр совершил новый государственный переворот: он отменил конституцию 1888 года и восстановил Устав 1869 года, за незначительными изменениями (9 мая 1894 г.). Так бурно началось новое царствование, так же мятежно оно и продолжалось; за три года, до октября 1897 года, сменились три кабинета, принадлежавших к различным партиям; кабинет С. Новаковича держался славянского направления: он поддерживал сербское движение в Македонии, внушил королю мысль посетить Черногорию; в 1897 году подготовлялся сербо-болгарский торговый договор, который внушил опасения Австрии, тем более, что в том же году истекал срок сербско-австрийского торгового договора, заключенного в 1882 году. Все эти события, уже давно подготовлявшиеся, заставили австрийское правительство пустить в ход Милана,

 

 

1. Обзор событий за этот последний период сербской истории см. в книге R. Henry «Des Monts de Boheme au Golfe Persique», 1908.

 

 

354

 

и он неожиданно осенью 1896 года вернулся в Белград и стал оказывать сильное и самое вредное влияние на своего сына, юношу чрезвычайно неустойчивого, с деспотическими замашками, с хорошими порывами, но слабой волей, человека с явно дегенеративными признаками. В продолжение трех лет (с октября 1897 года до июня 1900 г.) во главе правительства стоял реакционный кабинет Д. Джорджевича [1], который должен был расправиться с ненавистными Милану радикалами. Воспользовавшись случаем, инсценировав покушение на Милана, правительство объявило в стране военное положение и стало расследовать этот вымышленный заговор, арестовывая вождей радикалов; отношения с Россией были порваны уже в 1899 году, но и с Австрией Александр не сумел сохранить связей; воспользовавшись отсутствием Милана и премьер-министра, он неожиданно женился на придворной даме королевы Наталии, пожилой вдове инженера Машина, Драге; между тем незадолго до того он обещал императору Францу-Иосифу жениться на немецкой принцессе, так что брак с Драгой Машин был для австрийского императора личным оскорблением. Та же сумасбродная политика внушает Александру мысль ехать в Петербург, но ему отказывают в приеме. Все время продолжается прихотливая смена кабинетов; в начале 1901 года Милан, генералиссимус сербских войск, умер, и король Александр оказался предоставлен самому себе. Он воспользовался свободой, опять сблизился с радикалами и в апреле 1901 года даровал народу новую конституцию, вводившую двухпалатную систему. Все эти частые перемены, ничем существенным не мотивированные; преследования оппозиции, неустойчивая и разорительная финансовая система, брак короля с женщиной, репутация которой в народе стояла очень низко, — все это усугубляло давно назревавшее народное движение, во главе которого стояла армия. Подошли новые скандалы; ложная беременность королевы Драги, мартовские (1903) демонстрации в Белграде, соединенные с человеческими жертвами; наконец, отмена (25 марта 1903 г.) на несколько часов конституции, чтобы переменить членов сената и судов; фальсификация выборов в мае того же года и т. д. довели положение до края пропасти. Давно подготовлявшийся офицерский заговор, созревший в одном из глухих ресторанчиков Вены, осуществился в ночь на 29 мая 1903 года. Королевская чета была зверски убита и выброшена из окон; скупщина, собравшаяся через несколько дней, восстановила конституцию 1888 года и избрала королем Петра Кара-Георгиевича, сына сербского князя Александра,

 

 

1. Это время описано впоследствии самим Джорджевичем в книге: «Крај једне династије», 1905. Разумеется, это совершенно партийная книга. Очень ценна для этого периода история Ст. Станојевича. 1908.

 

 

355

 

изгнанного 45 лет перед тем. Новая династия поспешила стереть все следы от Обреновичей: конак (дворец), где был убит Александр, был снесен; рядом был выстроен новый дворец, а на площадке, где был дворец Александра, и где лежали обезображенные трупы несчастного короля и Драги, теперь играет в праздничные дни музыка.

 

Эти последние пять лет сербской истории прошли бурно и ознаменовались важными событиями. В парламентской жизни продолжалась та же непрерывная борьба из-за власти, которая придавала такой бурный характер партийной жизни и предшествовавшей эпохи; именно первые при короле Петре выборы, происшедшие в сентябре 1903 года, дали на 160 депутатов 140 радикалов, из которых большинство признавало своим вождем Н. Пашича. Тем не менее, образование кабинета было поручено не ему, а генералу Саве Груичу, защитнику офицеров, убийц Александра, которые остались на службе, несмотря на ропот офицерского состава и даже беспорядки в крепости Нише. Кабинет Груича продолжался у власти до ноября 1904 года, представляя собою коалицию старои младорадикалов; но уже в начале этого года скупштина стала в такое враждебное отношение к «заговорщикам» (завереници), что кабинет пришлось переменить; оставаясь во главе министров, Груич роздал портфели старорадикалам (Пашичу, Пачу и др.). Но и это не помогло; тогда в ноябре образовался кабинет Пашича, продержавшийся до мая 1905 года; потом, с мая 1905 года до марта 1906 года, правил кабинет из независимых радикалов под председательством проф. JI. Стояновича; его сменил на полтора месяца опять Сава Груич; потом в апреле 1906 года образовался опять кабинет Н. Пашича и продержался два года, до половины мая 1908 года; затем более месяца продолжался кризис, и в начале июля королю с трудом удалось образовать коалиционный кабинет П. Велимировича; но и он в феврале 1909 года должен был выйти в отставку [1]. Причины этой постоянной смены министерств заключаются в довольно сложных отношениях, установившихся в Сербии; борьба между офицерами, убившими короля Александра и поддерживаемыми новым королем, и остальным офицерским кадром, который считает оскорблением для армии пребывание в ее составе изменников; нежелание держав, особенно Англии, признавать Кара-Георгиевича законным королем, а прежде всего создание трех кадров чиновничества, принадлежащего к различным партиям, сидящего на пенсии, которую в Сербии дают уже после десяти

 

 

1. Причины падения кабинета Велимировича сводятся по внешности к нападкам оппозиции на неумелое ведение лесного хозяйства в министерстве Главинича, но настоящая причина его заключается в борьбе старо- и младорадикалов. См. газету «Речь», 1909, февраля 10.

 

 

356

 

лет службы, но рвущегося опять к службе, и т. под. причины, из которых некоторые носят весьма некрасивый характер, делали внутреннее развитие сербского королевства тревожным и неверным [1]. Его внешнее положение было также тревожно. В 1905 году истек срок торгового договора между Сербией и Австрией, и эта последняя, в полном убеждении, что для Сербии нет выбора, предложила ей прежние невыгодные и унизительные условия, подчинявшие сербское королевство Австро-Венгрии не только в экономическом, но и в политическом отношениях, так как Сербия обязывалась заказывать пушки на австрийском заводе. Скупштина решительно отказалась принять эти условия и потребовала, во-первых полной свободы в заказе вооружения, а, во-вторых, права ввозить в Австро-Венгрию скот, осмотренный местными ветеринарами и убитый на месте. Началась таможенная война, которая велась с помощью вывозных премий, одобренных скушптиной в 1906 году, в размере 500 тыс. франков. По официальным данным сербского министерства, вывоз 1906 год. возрос по сравнению с прошлогодним (1 221 509 фр. — 1 050 452). Эти же данные сообщают следующее: «Дефицит обнаружился только в вывозе скота так как эта отрасль вывоза была тесно связана с австро-венгерскими рынками. Но и она начала эмансипироваться от этой связи, находя для себя новые рывки в Италии, Египте и на Мальте. Работа в новом направлении началась только в сентябре 1906 года, и в продолжение всего четырех месяцев достигнут значительный успех» [2]. В марте 1908 года был наконец, заключен торговый договор на тех условиях, которых добивалась Сербия, но предположение министерства народного хозяйства о тех рынках, которые уже завоевала Сербия, оказалось справедливым: ввоз в Австрию далеко не достигал тех размеров, какие он имел раньше, хотя по-прежнему главным естественным рынком ввоза и вывоза для Сербии должна остаться Австро-Венгрия. Единственный способ избавиться от ее всесильного давления заключается для Сербии в создании какого-нибудь самостоятельного выхода, и эта забота составляет главное содержание политической жизни страны за последний год. Когда в феврале 1908 года австрийский министр иностранных дел, барон Эренталь, поднял вопрос о непосредственном соединении австрийской железнодорожной сети с Солунью через Ново-Базарский санджак, общественное мнение Сербии

 

 

1. См. статью А. Погодина «Сербия в 1908 г.» («Москов. Еженедельник», 1909, № 5) и книгу П. А. Риттиха «По Балканам» (1909).

 

2. «Извештаји поднесени министру народне привреде» 1907; ср. также А. Нинчич «Србија пред трговинским уговорима» (1902) и «о трговинском уговору измедју Србије и Аустро-угарске монархије» (1908), а также проф. Коста Стојанович. «О извозу и увозу Србије» (1902).

 

 

357

 

было крайне возбуждено, так как проект бар. Эренталя грозил окончательно сжать в тисках Австрии ее торговлю; русская дипломатия выставила проект трансбалканской железной дороги к Адриатическому морю, — проект, встреченный Сербией с восторгом; но осенью того же года на сцену выступило новое событие — аннексия Боснии и Герцеговины, на которую Сербия ни в каком случае не хочет согласиться [1]. Она решительно готовится к войне, примирившись с Черногорией, с которой еще недавно враждовала, и надеется, что Австрия окажется для нее менее грозным врагом, чем думают в Европе. Вместе с тем, во всех областях народной жизни замечается громадное движение вперед. Народ почувствовал свое кровное единство с сербами Боснии и Герцеговины и готов всем пожертвовать для объединения с ними. Король Петр Кара-Георгиевич приобрел в народе большую популярность, вся Сербия поглощена напряженной органической работой. Даже события внутренней жизни, которые прежде так волновали бы сербский народ, проходят теперь сравнительно спокойно (это вынужденное внешними событиями, необходимостью внешнего примирения с Австрией, отречение наследного принца Георгия от прав на престол, и новый министерский кризис в августе 1909 года, выдвинувший на первый план снова Н. Пашича). В высшей степени наделенная природными богатствами страна стала быстро развиваться, а сербский народ, сохранивший в душе много рыцарской доблести и отваги, рвется к полной экономической и политической независимости от ненавидимой им Австро-Венгрии. Объединение всего сербского племени — такова историческая цель, которую жизнь поставила перед той частью этого племени, которой удалось создать самостоятельное государство. Сознание этой идеи и служение ей помогут Сербии избавиться от той внутренней борьбы и от колебаний во внешней политике, которые так сильно задерживали ее развитие в последние тридцать лет.

 

 

1. Вопросы железнодорожной политики на Балканском полуострове изложены в книге Р. Imbert «La renovation de l’Empire Ottoman» (1909).

 

Печатается по изданию:

А. Погодин. История Сербии. СПб, 1908.

 

[Previous] [Next]

[Back to Index]