Л.Я. Гибианский (Институт славяноведения РАН)

2.

В перечне Литвинова раздел "Македония" состоял из трех пунктов, которые, по его мнению, требовали разработки комиссией: "1) Вопрос о создании самостоятельного Македонского государства и о его границах, 2) Границы Македонии, 3) Создание власти в Македонии" [60]. Таким образом, председатель основной комиссии, призванной выработать предложения о советской позиции по поводу послевоенного устройства мира, исходил из возможности образования самостоятельной Македонии. Но хотя в небольшой сопроводительной записке при направлении перечня Сталину и Молотову он по некоторым из разделов давал краткие пояснения, относительно Македонии таковые отсутствовали. Не зафиксированы они и в протоколе заседания комиссии 8 сентября, где этот перечень предварительно обсуждался [61]. А тем самым непосредственные мотивы, которыми руководствовался Литвинов, ставя вопрос таким образом, в данном документе не уточнялись.

Однако подобного рода мотивы, хотя бы отчасти, видны из другого документа - справки "Послевоенное устройство на Балканах (Югославия, Болгария, Македония, Албания)", поступившей в секретариат Литвинова 29 декабря 1943 г. и, как можно понять, составленной в ходе развернувшейся работы комиссии, которую он возглавлял. Справка была посвящена анализу четырех вариантов "разрешения балканского вопроса" (как именовалось в ней территориальное разграничение на Балканах к югу от Дуная), имевших место с 1878 г. вплоть до фашистской агрессии 1941 г., и выводам из прошлого опыта, которые следовало иметь в виду, планируя новое территориальное устройство в этом регионе после окончания второй мировой войны. При этом основное внимание фокусировалось на территориальных устремлениях и взаимных претензиях Болгарии и Сербии, а с 1918 г. Югославии в каждом из вариантов разграничения, определявшихся великими державами:

1) по Сан-Стефанскому договору 1878 г., который характеризовался как "русский вариант разрешения балканского вопроса"; 2) по решению Берлинского конгресса 1878 г., названному в справке "антирусским вариантом"; 3) в соответствии с версальским мирным урегулированием после первой мировой войны, охарактеризованным как "англо-французский вариант "разрешения" балканского вопроса"; 4) в результате раздела Балкан фашистскими агрессорами в 1941 г. [62] Естественно, что одним из центральных пунктов здесь оказывалась Македония. И по поводу нее в справке выдвигалось два основополагающих тезиса.

Во-первых, говорилось, что в условиях, когда до фашистского передела Балкан, произведенного в 1941 г., "Македония оставалась разделенной между Грецией, Болгарией и Югославией", "македонское население" являлось "национально угнетенным во всех трех государствах" [63]. Очевидно, как это было и в других документах, составлявшихся в НКИД, формулировка "македонское население" обозначала македонских славян как основную этническую группу, населявшую все три части многонациональной Македонии. Но в таком случае приведенный выше тезис, согласно которому это население было национально угнетенным и в Болгарии, означал, что в справке оно рассматривалось как особый этнос, отдельный от всех окружающих народов. Такой подход был присущ ряду документов НКИД и прежде. В частности, в июле 1942 г. для тогдашней комиссии по проектам послевоенного устройства мира, возглавлявшейся Молотовым, была представлена "Справка о национальном составе населения Болгарии", составленная еще раньше, в октябре 1940 г., Н.В. Новиковым, в то время заведовавшим Ближневосточным отделом НКИД. В ней специально оговаривалось, что "к числу болгар болгарская статистика относит и македонцев, живущих в Болгарии" . Как видим, в комиссии Литвинова эта линия была продолжена.

Второй тезис по поводу Македонии, который выдвигался в справке "Послевоенное устройство на Балканах", поступившей к Литвинову 29 декабря 1943 г., состоял в том, что македонский вопрос, будучи яблоком раздора между Югославией, Болгарией и Грецией, явился одной из существенных причин нестабильности на Балканах в предшествовавший период, и в частности крушения англо-французского варианта решения "балканского вопроса" в межвоенные годы. И что для подлинного урегулирования этого территориального спора необходимо совсем иное решение, которое "удовлетворит национальные чаяния самих балканских народов, а также обеспечит интересы Советского Союза" [65].

Хотя в справке не конкретизировалось, каким именно способом следует решить проблему Македонии в результате второй мировой войны, тем не менее этими двумя тезисами в ней был обозначен принцип подхода к проблеме, который намечалось положить в основу предстоявшего решения. А он, таким образом, заключался в том, что Македония рассматривалась как искусственно разделенная территория особого, отдельного от других народа и что продолжение такого разделения после войны расценивалось как чреватое и дальше опасностью внутрибалканского конфликта, сохранение очага которой противоречило бы советским интересам. Последние, само собой разумеется, понимались (хотя об этом в справке не говорилось) в смысле перспективы установления советского влияния на Балканах после войны, вследствие чего Москва должна была быть заинтересована в устранении факторов нестабильности в контролируемой ею зоне. Подобный подход к македонскому вопросу, отразившийся в справке, составленной в комиссии Литвинова, скорее всего присутствовал и при постановке проблемы Македонии в перечне задач комиссии, который был 9 сентября 1943 г. направлен Литвиновым Сталину и Молотову. Во всяком случае, ставившаяся в перечне задача рассмотрения вопроса о возможности создания самостоятельного Македонского государства логически вполне соответствовала тем же исходным позициям, с которых была написана справка.

В отличие от перечня, представленного советскому руководству Литвиновым, в упомянутой выше записке Майского Молотову от 11 января 1944 г. "О желательных основах будущего мира" вовсе не упоминалось о том, что имеется в виду под предложенным автором "специальным рассмотрением" вопроса о Македонии. Более того, в той же записке говорилось о необходимости восстановления Югославии и Греции в их довоенных границах и подчеркивалось, что при этом "Болгария должна вернуть Югославии и Греции аннексированные у них земли", причем данное положение повторялось еще раз к концу записки, при суммировании итогов содержавшихся в ней предложений [66]. Такая формулировка, казалось, исключала возможность объединения Македонии и создания самостоятельного Македонского государства, а была нацелена на восстановление довоенного положения. Но что тогда подразумевалось под "специальным рассмотрением" македонского вопроса? Очевидно, что, говоря о необходимости такого рассмотрения, Майский тем самым предполагал нечто иное, нежели простое возвращение к предвоенной ситуации. Альтернативой подобному возвращению могло быть, помимо образования самостоятельного Македонского государства, создание автономной Македонии в рамках федерации на Балканах, однако в записке Майского не только не было даже намека на такого рода вариант, но и высказывалось мнение, что советская сторона должна продолжать придерживаться уже занятой ею на Московской конференции министров иностранных дел в октябре 1943 г. отрицательной позиции в отношении планов создания разногорода федераций в Европе, в том числе и Балканской федерации [67].

Исследованные материалы не поясняют, почему записка Майского отличалась такой неопределенностью и противоречивостью в отношении македонского вопроса. Не исключено, что, представляя ее советскому руководству почти полтора месяца спустя после второй сессии АВНОЮ, автор записки был вынужден учитывать факт принятия сессией решений, декларировавших статус Македонии (по крайней мере, Вардарской Македонии) как одной из шести составных частей федеративной Югославии, создававшейся под руководством коммунистов, а потому и предпочел воздержаться от более определенной постановки проблемы, в отличие от Литвинова, который направил свои предложения Сталину и Молотову задолго до упомянутых решений АВНОЮ. Не исключено также и то, что уклончивость формулировки Майского была вызвана его возможным знакомством с предложениями относительно будущего Македонии, которые к этому времени начали поступать в НКИД от деятелей болгарской и югославской коммунистической эмиграции в СССР.

Поступление таких предложений не было самостийным со стороны их авторов, наоборот, они выполняли задание НКИД, а точнее комиссии Литвинова, которая при разработке вопросов, касавшихся определения будущего тех или иных государств либо регионов, стала привлекать не только некоторых советских специалистов, осведомленных в этих вопросах, но и ряд коммунистов-эмигрантов из соответствующих стран. В том числе работавшим в Москве болгарским и югославским коммунистам Литвиновым были даны поручения подготовить специальные записки по Болгарии и Югославии. В них следовало отразить интересовавшие комиссию сведения и предложения относительно перспектив как внутриполитического развития и послевоенного устройства каждой из этих стран, так и их международного положения, а особенно отношений с соседями. Причем этими заданиями прежде всего предусматривалось освещение спорных территориальных проблем, среди которых большое значение придавалось македонскому вопросу. Например, поручая 23 декабря 1943 г. составить такого рода записку о Югославии двум видным деятелям из югославской коммунистической эмиграции - уже упоминавшемуся В. Влаховичу и Б. Масларичу, Литвинов в перечне тем, которые следовало осветить в записке, на первое место поставил как раз "Спорные территориальные вопросы", а перечисляя последние, открыл их список проблемами отношений Югославии с Болгарией, "в частности о Македонии" [68]. Из архивных документов видно, что таким же образом строилось и задание написать записку о Болгарии, данное еще раньше, в сентябре 1943 г., и выполнявшееся В. Коларовым, которого с самого начала деятельности комиссии Литвинова было намечено привлечь к подготовке материалов "по Болгарии и Македонии" . Соответственно, в обеих записках рассмотрение всего того, что касалось Македонии, заняло особенно значительное место.

Помимо разного рода фактических сведений о Македонии, ее природно-географических характеристиках, о составе, быте и культуре населения, об ее истории, экономическом и политическом положении ее различных частей, записки содержали определенную трактовку македонского вопроса и предложения о путях его решения. При этом выраженные в них взгляды были следствием не столько личной точки зрения авторов, сколько позиции, которая была присуща руководству соответствующей компартии.

В результате, хотя записка Влаховича и Масларича составлялась в Москве, а ее авторы были тогда фактически сотрудниками советского аппарата, тем не менее весь македонский сюжет излагался в ней в соответствии с линией, взятой лидерами КПЮ. Авторы, давая высокую оценку постановлению второй сессии АВНОЮ, провозглашавшему Македонию одной из равноправных федеральных единиц федеративной Югославии, указывали, что оно касается Вардарской Македонии, но в то же время выражали убеждение в неизбежном стремлении присоединиться к ней со стороны македонцев Эгейской и Пиринской Македонии. Такого объединения Македонии, говорилось в записке, можно было бы достичь путем предоставления македонцам равноправия в рамках южнославянского федеративного или конфедеративного государства, "в которое войдет и Болгария" и которое "должно опираться на СССР". Влахович и Масларич никак не поясняли, каким образом в южнославянской федерации окажутся не только югославская и болгарская части Македонии, но также греческая часть, если сама Греция остается за пределами федерации. В записке лишь фигурировала формулировка, что "если дело пойдет к созданию южнославянского федеративного государства", которое объединит Болгарию с Югославией, то "перед международной дипломатией встанет также и вопрос греческой Македонии и порта Салоники", чьё включение в новое государство "явится необходимым как с национальной, так и с экономической и стратегической точек зрения", т.е. речь будет идти об отторжении этой территории от Греции. Влахович и Масларич подчеркивали, что руководители новой Югославии пока, "на нынешнем этапе", не выдвигают непосредственно лозунгов ни объединения Македонии, ни южнославянской федерации, но что эти вопросы важно продумать и готовиться к их решению в зависимости от складывания конкретных условий [70].

Что касается записки Коларова, составлявшейся до югославской, то по поводу македонского вопроса она отражала позицию не подпольного ЦК, находившегося в Болгарии, а ту, которая стала вырабатываться заграничным руководством БКП в Москве особенно активно как раз с рубежа лета - осени 1943 г. Резкое усиление внимания к этому вопросу со стороны верхушки болгарской коммунистической эмиграции во главе с Димитровым было обусловлено рядом обстоятельств, прежде всего, во-первых, ожиданием возможного политического кризиса в Болгарии после смерти в конце августа царя Бориса, происшедшей в обстановке начатого отпадением Италии распада гитлеровского блока, а во-вторых, планировавшимся усилением взаимодействия с руководством КПЮ для использования югославских партизан как важной базы и канала связи в деле максимальной активизации партизанского движения в Болгарии. Немаловажным стимулом стала, очевидно, и сама необходимость выполнения поручения, исходившего от НКИД. В отличие от той линии, которую несколько позже, в декабре 1943 г., избрал подпольный ЦК БКП, вырабатывая декларацию ОФ по македонскому вопросу, заграничное бюро партии в Москве, непосредственно возглавлявшееся Димитровым, склонилось, как и руководство КПЮ, к идее желательности решения проблемы Македонии на основе создания на Балканах федерации, прежде всего федеративного объединения Болгарии и Югославии, считая наиболее вероятным приход коммунистов к власти именно в этих странах. Среди архивных материалов сохранились относящиеся к 1943 г., скорее всего к последним его месяцам, два недатированных проекта предложений заграничного бюро БКП, предназначавшихся для направления руководству КПЮ [71]. В обоих проектах, по крайней мере один из которых не был отправлен [72], предусматривался совместный курс обеих компартий на заключение после войны тесного союза между Болгарией и Югославией, охватывающего политическую, военную, экономическую, включая таможенную, и культурную сферы, с перспективой перерастания такого союза в федерацию южных славян. В ее рамках предполагалось и решение вопроса о Македонии, которая, согласно одному из этих проектов, "в своих этнографических границах войдет как составная часть в федерацию и образует ее равноправный член". При этом имелось в виду объединение не только Вардарской и Пиринской Македонии, но и, как говорилось в другом проекте, "возможное присоединение Салоник", т.е. Эгейской Македонии. На период, пока болгаро-югославский союз еще не перерастет в федерацию, тем же проектом предполагалось соглашение между обеими странами "о границах и Македонии на основе признания равноправия македонского населения и Македонии в рамках Югославии". В одном из проектов указывалось, что в случае, если при урегулировании спорных вопросов между Югославией и Болгарией возникнут большие трудности, "обе страны будут добиваться арбитража со стороны Советского правительства".

Отсутствие точной датировки этих документов делает неясным, то ли они предшествовали записке Коларова, то ли были составлены уже после нее [73]. Но в любом случае и оба проекта загранбюро БКП, и записка Коларова представляли собой воплощение одной и той же линии, выработанной в загранбюро. В записке тоже подчеркивалась необходимость "объединения всех южных славян в единой Демократической Федерации". Ее создание должно былю произойти "при поддержке демократических стран и в первую очередь - Советского Союза". В рамках такой федерации, где каждый из входящих в нее народов "должен иметь одинаковые права и обязанности", "признание как народ и полное равноправие должны получить также македонцы". Это намечалось осуществить посредством того, что Македония будет иметь статус одного из равноправных членов федерации южных славян. В записке Коларова специально оговаривалось, что речь идет об объединенной Македонии, в которой нужно собрать "не только части, отошедшие к Сербии и Болгарии, но также и часть, аннектированную в 1913 году Грецией, вместе со столицей Македонии Салоники" [74].

Поскольку документально зафиксировано, что записка Коларова готовилась в течение сентября 1943 г., и, стало быть, несомненно, что, по крайней мере, к тому времени такая постановка проблемы уже обсуждалась деятелями загранбюро БКП, постольку встает вопрос, получило ли руководство КПЮ какую-нибудь информацию об этом, когда 18 сентябряк Тито была переброшена самолетом из Москвы группа представителей загранбюро, которым с помощью югославских партизан предстояло затем переправиться в Болгарию. Дополнительный интерес данному вопросу придает то обстоятельство, что югославский историк Б. Петранович, не обладавший сведениями ни о записке Коларова, ни об обсуждениях в загранбюро БКП, утверждал, однако, что принятое на заседании политбюро ЦК КПЮ 16-18 октября 1943 г. решение выступить за создание федерации южных славян было вызвано сообщением об идее образования такой федерации, которое было получено югославским коммунистическим руководством от видного болгарского коммуниста Ш. Атанасова, прибывшего с упомянутой группой представителей загранбюро БКП. По мнению Петрановича, идея содержалась в адресованном Тито послании, которое через Атанасова "могло быть направлено Димитровым, хотя мы не знаем, с согласия ли Сталина" [75]. Никаких источников своего утверждения, воспринятого и некоторыми исследователями на Западе [76], Петранович не привел, так что оно осталось бездоказательным и не известно, на основе чего было сделано. Конечно, нельзя исключить возможности того, что Тито узнал от Атанасова об идее федерации, обсуждавшейся в загранбюро БКП. Но даже если это имело место, то нужно учесть, что, как видно из той же записки Коларова, болгарские коммунистические деятели в Москве рассматривали тогда вопрос о федерации в плане выработки стратегического ориентира на перспективу, а вовсе не с точки зрения того, чтобы немедленно предпринять практические, тем более публичные действия в пользу создания федерации. Сама записка Коларова была всего лишь предложением, представленным в комиссию Литвинова [77]. Решение же руководства КПЮ, принятое на заседании политбюро 16-18 октября, существенно отличалось от такой позиции.

К тому же записка Коларова свидетельствует и о том, что в верхушке болгарской коммунистической эмиграции в Москве, склоняясь к идее федерации южных славян, вместе с тем отнюдь не были тогда уверены в осуществимости этой идеи. Наоборот, в записке не исключалась возможность того, что создание федерации "натолкнется на непреодолимые препятствия". На этот случай, при котором Болгария и Югославия оставались бы самостоятельными государствами, в записке помимо изложенного выше "основного варианта" предусматривался и "второй вариант", являвшийся своего рода запасным. По запасному варианту "македонскому населению в границах, определенных балканским договором 1912 года", как именовался в записке договор между Болгарией и Сербией от 29 февраля 1912 г., т.е. на территории, охватывавшей все три части Македонии, "должно быть предоставлено право на самоопределение". Коларов не уточнял, в какой именно форме следует в таком случае осуществить самоопределение, оговорив лишь, что "Россия, являющаяся арбитром по этому договору", т.е. по болгаро-сербскому договору 1912 г., "имеет особые права при определении судьбы этой территории" . Естественно, под термином "Россия" имелся в виду СССР [79].

То обстоятельство, что автор записки уклонился от более определенных предложений о формах самоопределения Македонии в условиях "второго варианта", было, конечно, не случайным. Хотя записка составлялась, когда еще не существовало решения второй сессии АВНОЮ, выделившего Македонию в качестве одной из шести частей новой федеративной Югославии, тем не менее верхушка болгарской коммунистической эмиграции в Москве, в отличие от деятелей подпольного ЦК БКП в самой Болгарии, уже тогда, очевидно, затруднялась прямо предложить создание независимой объединенной Македонии, а тем самым фактическое отторжение Вардарской Македонии от Югославии в условиях, когда движение, руководимое КПЮ, заняло ведущее место среди движений Сопротивления в Европе и пользовалось особым вниманием Кремля. Формулировка об особых правах СССР в этом вопросе позволяла Коларову, а возможно, и Димитрову обойти затруднение, лишь обозначив проблему и указав на необходимость ее решения по усмотрению советского руководства. Кстати, в первоначальном варианте записки предусматривалось, что в случае, если не удастся создать федерацию южных славян, "граница между Болгарией и Сербией в Македонии должна быть пересмотрена на основании договора между ними от 29 февраля 1912 г.", а ни о каком "самоопределении македонского населения" и создании объединенной Македонии, включающей Эгейскую, речи не шло [80].

Сопоставление разных вариантов, возникавших в ходе ее составления, позволяет лучше увидеть и те мотивы, из которых исходил Коларов и, очевидно, ряд его коллег в эмигрантском руководстве БКП. Хотя в духе линии, выработанной в Коминтерне еще в довоенное время и затем проводившейся в СССР в период войны, в записке говорилось о необходимости того, чтобы македонцы получили "признание как народ" наравне с другими южнославянскими народами, и формулировалось право Македонии на "национальное существование" [81], однако, вместе с тем, в документе с достаточной очевидностью присутствовала и мысль о том, что македонские славяне являются болгарами и что вся Македония, включая Вардарскую и Эгейскую, представляет собой часть болгарской национальной территории, воссоединение которой с Болгарией было всегда стремлением болгарского народа. На более ранней стадии подготовки записки эта мысль проводилась с большей четкостью, затем с помощью редакционной правки она несколько вуалировалась [82]. Такая двойственность в подходе к проблеме Македонии была присуща и другим деятелям болгарской коммунистической эмиграции в Москве. В определенной мере этот подход проявился, например, в составленной по поручению Димитрова немного позже, в январе 1944 г., записке "Македонский вопрос в настоящий момент", представленной в загранбюро БКП от имени Д. Влахова и видного функционера БКП В: Поптомова (по утверждению последнего, ее автором был на самом деле только он [83]). В ней шла речь о македонцах или македонских славянах как о народе, но наряду с этим они то отождествлялись с болгарами, то говорилось, что они и болгары настолько близки, что превратились в "один народ" [84]. И у самого Димитрова, как видно из его дневника, возникали возражения, когда, например,весной 1944 г. Влахов проявил склонность к тому, чтобы говорить об особой "македонской нации" и "македонском национальном сознании" [85]. Как можно судить по записке Коларова, изложенный в ней замысел создания федерации южных славян и Урегулирования македонского вопроса в ее рамках во многом был привлекателен для авторов этого замысла как раз потому, что открывал перспективу решения проблемы Македонии на основе совмещения обоих составных элементов указанной выше двойственной позиции: его реализация позволила бы, с одной стороны, выделить объединенную в единое целое Македонию в некое особое автономное образование, но с другой стороны - не отделить ее от Болгарии в виде совершенно иного государства, а превратить и ту, и другую в части федеративного государства, общего для них обеих и для всех других территорий, населенных южными славянами. В записке Коларова речь шла о федерации не как о федеративном объединении Болгарии и Югославии, а как о совсем новом государстве, с возникновением которого Югославия как таковая перестала бы существовать и растворилась бы в нем в виде отдельных и равноправных как с Болгарией, так и с Македонией автономных территорий каждого из других южнославянских народов, обозначенных автором, - сербов, хорватов, словенцев и то вычеркивавшихся, то вновь вписывавшихся им черногорцев [86].

Таким образом, хотя на первый взгляд идея образования южнославянской федерации и решения в ее рамках вопроса о Македонии была общей как для болгарских коммунистических лидеров в Москве, так и для югославского коммунистического руководства, фактически замыслы каждой из сторон оказывались при этом весьма различными.

Что же касалось выдвигавшегося в записке Коларова запасного варианта в виде "самоопределения Македонии" в случае неосуществимости создания федерации, то явная расплывчатость и, по сути, условность этого предложения с очевидностью отличалась от концепции образования Македонского государства, совершенно отдельного от других балканскихстран, которая формулировалась в декларации ОФ по македонскому вопросу. А после того, как на второй сессии АВНОЮ Македония была названа одной из федеральных единиц в составе Югославии, создание какой-либо самостоятельной македонской государственности вне рамок Болгарии и Югославии вовсе не представлялось Димитрову и его ближайшим сотрудникам сколько-нибудь реальной возможностью, тем более, что Димитров должен был подходить к этому вопросу с позиций не только лидера БКП, но преимущественно - руководителя организационно-политического аппарата, в виде отдела международной информации ЦК ВКП(б) проводившего установки Кремля в мировом коммунистическом движении. Характерны в этом смысле указания, данные Димитровым 8 января 1944 г. Ж. Гюмюшеву и М. Маркову, двум функционерам БКП, которых предстояло перебросить из СССР в Югославию с тем, чтобы они проникли в Болгарию. В этих указаниях он исходил из особой важности вооруженной борьбы, которая велась в Югославии под руководством коммунистов, и тесного сотрудничества с югославами в организации успешных действий против немцев и прогитлеровского режима в Болгарии. Димитров сформулировал позицию, согласно которой "теперь мы не можем выдвигать лозунг о самостоятельной, независимой Македонии", ибо решение АВНОЮ "является большим шагом вперед". Он подчеркивал, что "национальный вопрос", т.е. македонскую проблему, можно решить при условии установления дружбы и союза между Болгарией и Югославией и при арбитраже СССР [87].

Негативное отношение к тому, чтобы придерживаться курса на создание отдельного самостоятельного македонского государства, было выражено и в уже упоминавшейся записке "Македонский вопрос в настоящий момент", представленной 26 января 1944 г. по заданию Димитрова для рассмотрения в заграничном бюро БКП Поптомовым и Влаховым. В записке отмечалось, что идти по линии образования такого государства нецелесообразно в реально сложившихся условиях, когда югославским освободительным движением выдвинут лозунг о Македонии как "равноправной национальной политической единице" в составе "федеративной демократической Югославии". Давая чрезвычайно высокую оценку решению второй сессии АВНОЮ и той позиции, которую в отношении македонской проблемы провозгласило движение под руководством КПЮ, авторы записки высказывали мнение, что для самоопределения Македонии, в которой бы объединились все три ее части, наилучшим было бы создание "демократической балканской федерации". Ход мыслей понятен: такая федерация, в которую бы вошли под коммунистическим руководством и советским покровительством и Болгария, и Югославия, и Греция, ставила бы на практическую основу возможность объединения территорий Македонии, принадлежавших всем трем государствам. Однако в записке подчеркивалось, что реальных предпосылок для создания балканской федерации пока не видно, в том числе и из-за препятствующих этому "причин международного характера". Хотя в записке не уточнялось, что именно имеется при этом в виду, вполне очевидно; что подразумевалась прежде всего более чем малая вероятность победы коммунистов и руководимых ими сил в Греции, особенно вследствие британской позиции. В итоге вновь делался вывод, что реальные предпосылки складываются лишь для образования федерации южных славян, которая была бы тесно связана с СССР. И македонский вопрос должен получить свое разрешение именно в рамках такой федерации. В записке выражалась надежда на то, что трудности, которые встанут на пути присоединения Эгейской Македонии к объединенной Македонии в составе южнославянской федерации, будут преодолены "в согласии с греческими прогрессивными и демократическими силами", т.е. с силами под руководством компартии Греции, и "при содействии Советского Союза и других свободолюбивых народов" [88].

Из исследованных нами материалов не ясно, было ли Димитрову, когда он давал указания Гюмюшеву и Маркову, уже известно о декларации ОФ по македонскому вопросу, так же как мы не знаем, осведомлены ли были о ней при составлении записки Поптомов и Влахов. Но в любом случае очевидно, что и указания, и записка полностью противоречили декларации. Соответственно, когда в Москве был получен протест Тито по поводу нее, посланный 24 января 1944 г., Димитров оказался перед необходимостью дезавуировать ее. При этом было решено, однако, не выносить перед югославами критику в адрес руководителей коммунистического подполья в Болгарии. В радиограмме Димитрова, которую Тито получил 8 февраля 1944 г., просто говорилось, что документ, о котором сообщил лидер КПЮ, "не может быть делом Отечественного фронта" [89]. Такой ответ был дан Димитровым не только как главой БКП, но как руководителем отдела международной информации ЦК ВКП(б).

Однако этим проблема Македонии в отношениях между КПЮ и БКП отнюдь не была исчерпана. Как вследствие того, что перспектива решения македонского вопроса оставалась объективно очень сложной и неясной, так и ввиду противоречий, реально существовавших между устремлениями компартий двух стран. Это сказывалось и в позиции Димитрова. С одной стороны, в качестве ответственного советского функционера, ведавшего международным коммунистическим движением, он проводил установки, которыми в вопросе о будущем Македонии в большей мере учитывались интересы новой Югославии, занявшей центральное место в советско-коммунистической стратегии на Балканах, но с другой стороны, у него как у лидера болгарских коммунистов одновременно прорывалось недовольство претензиями руководства КПЮ, задевавшими интересы БКП.

В частности, в первые месяцы 1944 г. такое недовольство проявилось в связи с тем, что при созыве второй сессии АВНОЮ находившиеся в Москве Влахов и Поптомов, оба родом из Македонии, без всякого предварительного согласования с ними и с Димитровым были введены в состав АВНОЮ, а на самой сессии - в его президиум, причем Влахов в качестве заместителя председателя, хотя и тот, и другой бьши деятелями БКП. В радиопереписке с Тито Димитров стал добиваться тихого аннулирования данного решения, однако это ему удалось только в отношении Поптомова, несмотря на обещание Тито сделать так применительно к обоим [90]. А предпринятые затем Димитровым повторные попытки относительно Влахова, который весной 1944 г. и сам занял позицию, аналогичную югославской, вызвали в итоге резкую реакцию Тито. Последний в середине апреля через генерал-лейтенанта Н.В. Корнеева, начальника военной миссии СССР, присланной к Тито, обратился к советскому руководству, выражая недовольство не только настояниями Димитрова по поводу Влахова, но и вообще позицией БКП в связи с вопросом о Македонии.

Мы не располагали оригинальным текстом обращения Тито, которое было изложено в телеграмме Корнеева в Москву от 13 апреля 1944 г. Но судя по содержанию ответной теле-, граммы, отправленной 15 апреля из Москвы Корнееву для передачи Тито, а также по предварительному проекту этого ответа, глава КПЮ и новой Югославии связал требования Димитрова об отзыве Влахова с позицией, выраженной в декларации ОФ по македонскому вопросу, и сделал общий вывод, что в отношении проблемы Македонии руководство БКП проводит линию, противоречащую решениям второй сессии АВНОЮ, которыми, как считал Тито, заложена важная основа решения данной проблемы. В связи с этим, выражая уже отмечавшиеся нами выше тенденции в югославской коммунистической верхушке к тому, чтобы создать южнославянскую либо балканскую федерацию путем расширения федеративной Югославии за счет присоединения к ней соседних стран региона, Тито упоминал о возможности подобного рода включения в югославскую федерацию для Болгарии. В ответе, врученном Тито Корнеевьм в виде телеграммы за подписями Сталина и Молотова, советское руководство отмежевывалось от шагов, предпринимавшихся Димитровым по поводу Влахова. "Поступайте в вопросе о Влахове по Вашему усмотрению, - говорилось в телеграмме. - Можете его оставить в составе Вече, а можете и отозвать - это Ваше дело". Дезавуируя таким образом Димитрова, Кремль сообщал в той же телеграмме, что впредь Тито может сноситься по вопросам, касающимся Югославии, не с Димитровым, а "прямо с Алексеевым", т.е. Молотовым. В телеграмме подчеркивалось: "Югославию мы считаем союзницей Советского Союза, а Болгарию союзницей врагов Советского Союза. Это определяет наше отношение к Югославии в настоящее время. Что касается будущего, то мы хотели бы, чтобы Болгария порвала с немцами и тоже стала союзницей Советского Союза. При всех условиях мы бы хотели, чтобы Югославия была бы нашей главной опорой в Юго-Восточной Европе". Это сопровождалось заверениями в том, что у Тито нет оснований для беспокойства по македонскому вопросу, ибо, независимо от каких-либо соображений Димитрова и его товарищей, "мы не примем решения по этому вопросу без Вашего согласия". Относительно же декларации ОФ по поводу Македонии руководство СССР подчеркивало в своей телеграмме, что "воззвания Отечественного фронта для Советского правительства не обязательны" [91].

Таким образом, в ответ на выраженное со стороны Тито недовольство позицией Димитрова и руководства БИТ по македонскому вопросу Кремль счел необходимым заверить югославского коммунистического лидера в том, что не разделяет позиции болгар и что линия Москвы в отношении Македонии будет определяться, исходя из приоритетной роли новой Югославии для советской политики на Балканах. Однако из исследованных до сих пор архивных документов остается неясным, насколько советский ответ отражал истинные намерения Сталина, а насколько был продиктован тактической заинтересованностью Кремля в том, чтобы в данный момент не раздражать Тито и избежать нежелательных осложнений в отношениях с ним. Но какими бы ни были действительные причины московского ответа, в практической политике он оказывался фактором поощрения позиции югославского коммунистического руководства по вопросу о Македонии, прежде всего стремления к оформлению македонской федеральной единицы в составе федеративной Югославии. Правда, если телеграмма в адрес Тито, подписанная Сталиным и Молотовым, выглядела как фактическое одобрение югославской линии на создание такой единицы, то вопрос о том, должно ли подобное решение ограничиться лишь Вардарской Македонией или в перспективе охватить и другие македонские земли, равно как и вообще вопрос о каком-либо объединении Македонии, остались без определенного ответа. Характерно, что формулировка "считаем позицию маршала Тито в вопросе Македонии правильной" [92], содержавшаяся в рукописном проекте телеграммы Сталина и Молотова, в окончательный текст телеграммы не вошла. Советское руководство явно предпочитало на данном этапе уклониться от того, чтобы выразить более определенную позицию по этому поводу. То же можно сказать и о поднятой Тито проблеме относительно будущего объединения Болгарии с Югославией в виде фактического присоединения первой ко второй. В упомянутом проекте говорилось, что постановка вопроса о "вхождении Болгарии в Юго-Славянскую федерацию" является "пока преждевременной" [93]. Но в окончательном тексте телеграммы даже столь уклончивой формулировки не оказалось - там просто отсутствовала какая-либо реакция на соображение Тито о присоединении Болгарии к федеративной Югославии.

Дело было, очевидно, не только в тактической сдержанности советской стороны, но и в том, что у нее самой еще не было определенности по части прогнозов дальнейшего развития, касавшегося будущего всей Македонии. В частности, обращает на себя внимание то обстоятельство, что через несколько дней после направления ответа в адрес Тито, 24 апреля, Молотов, впервые принимая прибывших перед этим в Москву в составе военной миссии новой Югославии члена политбюро ЦК КПЮ М. Джиласа и начальника миссии В. Терзича, спрашивал о национальности населения Салоник. Возможно, это отражало раздумья в советских верхах по поводу Эгейской Македонии. Джилас ответил Молотову, что "большинство населения Салоник составляют греки, а деревни вокруг Салоник заселены македонцами" [94].

В связи с полученным через Корнеева обращением Тито советское руководство, естественно, запросило разъяснений у Димитрова. Тот в идентичных справках, представленных 15 апреля Молотову, а 16 апреля Сталину, написал, что "правильное разрешение вопроса о будущем Македонии возможно только на основе братского соглашения между Болгарией и Югославией, с учетом интересов и воли самого македонского населения и при содействии Советского Союза". Димитров никак не конкретизировал, исключает ли он тем самым из возможного решения Эгейскую Македонию: ведь соглашение между Югославией и Болгарией относилось бы только к Вардарской и Пиринской. "Что будет конкретно с Македонией после войны, - писал он, - вряд ли возможно сказать определенно сейчас, и я не берусь это сделать. Все будет зависеть от множества ныне еще неизвестных факторов". Тем не менее Димитров тут же сформулировал цель, которая была уже выработана под его руководством заграничным бюро БКП и которую он назвал в обеих справках "самой желательной ориентацией, по-моему, для Балкан и для Советского Союза": "создание Федерации южных славян, состоящей из болгар, сербов, хорватов, словенцев, черногорцев и македонцев, на началах равноправия". В такой федерации, подчеркнул он, "Македония могла бы получить свою национальную свободу и государственность". Тем самым ориентация, сформулированная в записке Коларова для комиссии Литвинова, была представлена вновь, на сей раз непосредственно советскому руководству. "Однако, - отметил Димитров, обращаясь к Сталину и Молотову, - говорить об этом публично, пропагандировать еще теперь подобный лозунг, на мой взгляд, несвоевременно, а быть может, даже вредно" [95].

Исследованные до сих пор документальные материалы оставляют неясным вопрос о том, как конкретно реагировали в Кремле на точку зрения, изложенную Димитровым для Сталина и Молотова. Но так как через несколько месяцев - отметим это, забегая немного вперед, - идея создания федерации южных славян была с санкции советского руководства переведена в плоскость практических действий, можно с достаточным основанием полагать, что она не вызвала негативной реакции и в апреле 1944 г. Тем более, что Димитров не предлагал тогда ее немедленного публичного выдвижения, а, на оборот, считал, что пока с этим надо повременить и посмотреть, как будет складываться политическая ситуация. Такой подход должен был импонировать Сталину.

Что же касалось непосредственной практической политики в македонском вопросе, то после апрельской телеграммы, посланной советским руководством Тито, Димитров дисциплинированно следовал намеченному в ней курсу. Так, в послании, которое он отправил Тито в конце июля 1944 г., Димитров сообщал, что дал коммунистам в Болгарии директиву "всеми силами поддерживать македонскую политику новой федеративной Югославии", заверив Тито, что "не может быть и речи" о том, чтобы "югославская Македония" была отделена от Югославии [96]. Это было ответом на выражавшееся югославским коммунистическим руководством недовольство позицией БКП, особенно декларацией ОФ по македонскому вопросу, о чем Тито вновь напомнил в письме Димитрову в начале июля 1944 г. [97]

Между тем югославское коммунистическое руководство сделало следующий шаг в своей "македонской политике":2 августа 1944 г. состоялась учредительная сессия антифашистского собрания народного освобождения Македонии, на которой была конституирована македонская федеральная единица в составе новой Югославии [98]. Однако это решение охватывало только югославскую Македонию. Вопрос же о возможном объединении с ней других частей Македонии, и прежде всего болгарской, в рамках южнославянской федерации, остался открытым.

Он встал в повестку дня в качестве непосредственной задачи, требующей решения, осенью 1944 г., когда с выходом на Балканы советских войск была установлена власть ОФ в Болгарии, где ключевую роль играли коммунисты, и развернулось освобождение Югославии от оккупантов, в ходе которого происходило утверждение там коммунистического режима. На различных переговорах между руководящими деятелями СССР, Югославии и Болгарии, начавшихся во время тайного визита Тито в Москву во второй половине сентября 1944 г., стали обсуждаться практические шаги по созданию южнославянской федерации.

В югославской и болгарской историографии дискутировался вопрос о том, какая из сторон явилась инициатором икакими интересами руководствовалась. В течение ряда лет в югославской литературе фигурировал в качестве официального тезис, сформулированный одним из тогдашних руководящих деятелей Югославии М. Пьяде после того, как разразился советско-югославский конфликт 1948 г. Согласно этому тезису, предложение о федеративном объединении Югославии и Болгарии исходило в ноябре 1944 г. от политбюро ЦК КПЮ [99]. Однако впоследствии официальная югославская установка переменилась. Отражая эту перемену, другой руководящий югославский деятель Э. Кардель в своих мемуарах утверждал, что инициатива исходила от Сталина во время встречи в сентябре 1944 г. с Тито в Москве и что эта идея разделялась Димитровым, а югославское руководство согласилось с ней, "хотя и не с воодушевлением" [100]. В болгарской историографии утверждения Карделя расценивались как попытка прикрыть, наоборот, югославское стремление к объединению Болгарии с Югославией [101]. На самом деле, как мы уже видели, и Тито, и Димитров еще до этого выдвигали идею создания федерации южных славян, но по тактическим соображениям каждый из них считал тогда преждевременным ставить ее в качестве практической задачи. Что же касается версии Карделя об инициативе, проявленной Сталиным при сентябрьской встрече с Тито, то опубликованных документов об этой встрече нет, архивные же материалы о ней пока не известны. А некоторые данные, фигурировавшие в литературе, не дают определенного ответа. Но, когда руководители Югославии и Болгарии уже приступили к выработке будущего соглашения, Сталин в конце ноября 1944 г. сказал югославским представителям о необходимости ускорить процесс создания федерации [102]. Стало быть, он выступал по меньшей мере активным сторонником этого замысла, давшим санкцию на его реализацию. Показательна и запись, сделанная Димитровым в дневнике после беседы с Тито в Москве 27 сентября 1944 г.: в ней отмечалась договоренность о "проведении намеченной нами линии - создание союза между Болгарией и Югославией вплоть до федерации южных славян (состоящей из болгар, македонцев, сербов, хорватов, черногорцев, словенцев)" [103]. Вряд ли Димитров, занимавший пост заведующего отделом международной информации ЦК ВКП(б), мог договариваться об этом с Тито без уже имевшейся санкции Сталина.

Пока у нас нет данных о мотивах, которыми при этом руководствовался Сталин. Вероятно, объединением Болгарии с Югославией в федерацию он прежде всего рассчитывал укрепить новый режим в Болгарии: во внутреннем плане - с помощью несравненно более тогда прочной власти коммунистов в Югославии, а во внешнеполитическом - путем того, что, образуя совместное государство с Югославией, членом антигитлеровской коалиции, Болгария, возможно, избавлялась бы, хотя бы частично, от статуса бывшей вражеской, побежденной страны, в отношении которой Великобритания и США обладали прерогативами участия в союзническом контроле. Во всяком случае, такие мотивы стали играть теперь важную роль в стремлении болгарского коммунистического руководства к созданию федерации южных славян [104].

Но, как уже говорилось, на самом деле национально-территориальные цели коммунистических лидеров Югославии и Болгарии в связи с планами создания федерации, а в ее рамках - объединения Македонии, были неодинаковыми. И это выявилось в ходе начавшихся в ноябре 1944 г. конкретных переговоров между Белградом и Софией.

История переговоров многократно рассматривалась на основе архивных документов и в югославской, и в болгарской историографии [105]. Не повторяя того, о чем уже писалось и что интерпретировалось историками с каждой стороны подчас в прямо противоположном духе, отметим главное. Коммунистическое руководство Югославии выступало за то, чтобы южнославянскую федерацию составили на основе равного статуса Болгария и каждая из шести федеральных единиц самой Югославии. В реально сложившейся ситуации это фактически означало не только присоединение болгарской Македонии к югославской, но и гораздо большее - включение всей остальной Болгарии в состав Югославии в качестве седьмой республики. Как мы видели, до этого Димитров и его сотрудники по загранбюро БКП в Москве тоже склонялись к варианту, предусматривавшему в федерации равный статус для Болгарии и отдельных национальных земель, составлявших Югославию, но вкладывали в это совершенно иной смысл. Теперь же, когда начались практические переговоры, Димитров, по-прежнему остававшийся на своем посту в аппарате ЦК ВКП(б), в ответ на югославские устремления занял другую позицию, дав руководству компартии в Болгарии, которая стала в этот период называться Болгарской рабочей партией (коммунистов), директиву настаивать перед югославами на дуалистическом характере планируемой федерации, с равным членством Болгарии и всей Югославии. Мы пока не располагаем данными, позволившими бы судить о том, насколько такое изменение было следствием выводов, к которым пришел сам Димитров, а насколько могло исходить от Кремля. Но так или иначе, подобная позиция была санкционирована советским руководством, о чем еще пойдет речь ниже.

На переговорах в конце 1944 - январе 1945 г. каждая из сторон - как болгары, так и югославы - стремилась в предлагаемых проектах соглашения провести свою линию. В то же время обе пытались достигнуть некоторого компромисса. В частности, когда оказались очевидными различия в позициях, предметом переговоров стали планы того, чтобы оттянуть на некоторое время непосредственное образование федерации и установить переходный период, в течение которого Югославия и Болгария объединяли бы свою деятельность по ряду политических, экономических, военных, административных вопросов, вплоть до создания совместных координирующих органов, но каждая сохраняла бы в рамках такого тесного союза свою государственную самостоятельность. При этом, однако, югославы - в противоположность тому, что утверждалось впоследствии в мемуарах Карделя, - пытались приблизить создание федерации, в то время как болгары в большей мере старались растянуть переходный период на неопределенный срок.

В данной связи по-иному встал и вопрос о Македонии. Югославы, как и прежде, выступали за присоединение ее болгарской части к федеральной, т.е. югославской, Македонии, имея в виду, что объединенная Македония станет наряду с самой Болгарией одной из единиц федерации южных славян. Болгарская же сторона теперь была согласна на то, чтобы объединенная Македония, образуемая путем присоединения Пиринской Македонии к Вардарской, находилась в составе федеративной Югославии, но при том главном условии, что статус Болгарии в федерации южных славян будет равен статусу всей Югославии. При этом болгары настаивали на том, что подобная комбинация в отношении Пиринской Македонии, фактически означавшая ее передачу из составаБолгарии в состав Югославии, может быть осуществлена только одновременно с образованием южнославянской федерации, а югославы пытались добиться присоединения Пиринской Македонии еще на стадии переходного периода. Вместе с тем была достигнута обоюдная договоренность, что в любом случае присоединение болгарской Македонии к югославской должно сопровождаться передачей Болгарии районов Цариброда и Босилеграда.

Переговоры осложнялись трениями, возникшими между болгарской и югославской сторонами осенью 1944 г. в связи с вопросом о пребывании болгарских войск, включившихся в борьбу против немцев, на территории Вардарской Македонии (а также Сербии) и особенно - югославскими попытками на местах явочным порядком начать процесс присоединения Пиринской Македонии к федеральной Македонии в составе Югославии. Это вызвало даже прямые обращения Димитрова к Тито и советскому руководству [106].

Позиция, занятая по поводу югославо-болгарского спора Кремлем, была непосредственно продемонстрирована в начале января 1945 г., когда в соответствии с иерархией коммунистического движения и начавшего формироваться "социалистического лагеря" югославы, чтобы воздействовать на болгар, пожаловались на них Сталину. На состоявшейся 9 января встрече со Сталиным член югославского руководства А. Хебранг, приехавший в Москву со специальными полномочиями от Тито, обвинил болгар в том, что обсуждение вопроса о федерации идет "чрезвычайно тяжело" из-за их позиции, в частности ввиду отклонения ими югославского проекта. Однако Сталин критически отозвался об этом проекте, забраковав его, и высказался за дуалистический вариант федерации. Советский руководитель мотивировал это необходимостью считаться с реальностью существования Болгарии как государства, избегать того, чтобы болгары усмотрели "желание проглотить их". Сталин заявил, что к федерации надо вообще идти постепенно, поэтапно, начав на данном этапе "с союза, с договора о взаимной помощи". Той же позиции он придерживался и на состоявшемся у него две недели спустя совещании с руководящими представителями Югославии и Болгарии [107].

Насколько можно судить по записи беседы Сталина с Хебрангом, в частности по репликам, которыми обменивались Сталин и участвовавший в беседе Молотов, югославские устремления в отношении Болгарии, к тому же сочетавшиеся с поставленными одновременно Хебрангом территориальными претензиями к Италии, Австрии, Венгрии, Румынии, Греции, вызывали у советского руководства опасение возможных и крайне нежелательных осложнений не только между Болгарией и Югославией, но и в более широких рамках Балкан и Центральной Европы. Сталин, хотя и сдержанно, но выражал вначале как будто готовность поддерживать территориальные интересы югославского режима в отношении соседей, однако к концу беседы, явно озабоченный размерами югославских претензий, в том числе и на Эгейскую Македонию, серьезно предостерег Хебранга от чрезмерных территориальных запросов Белграда к соседним странам [108]. 10 января, знакомя Димитрова с содержанием состоявшейся накануне беседы с Хебрангом, он выразил недовольство югославскими территориальными претензиями как "неразумными" [109]. Фактическое "проглатывание" Болгарии значительно превосходило бы все остальные претензии. А ход югославо-болгарских переговоров с достаточной очевидностью демонстрировал существенный объем противоречий по этому вопросу, обнаружившихся между двумя сторонами. К тому же, помимо столкновения интересов новых режимов Югославии и Болгарии, как болгарскому руководству, так и югославскому приходилось учитывать и внутриполитическую обстановку в своих странах, настроения населения. Это было важной причиной, и объективно не позволявшей болгарским руководителям согласиться на фактическое включение Болгарии в Югославию, а югославским - пойти на дуалистическое объединение с Болгарией, которая во время войны участвовала в оккупации Югославии и была побежденной страной. Об этом шла речь и на югославо-болгаро-советских встречах в Москве, где, в частности, югославские и болгарские представители обсуждали влияние внутриполитического аспекта на возможности каждой из сторон принять то или иное решение [110].

Все эти обстоятельства были, очевидно, важной причиной того, что Сталин, указав на нецелесообразность югославского варианта будущей южнославянской федерации, предпочел вообще притормозить федерирование, ограничившись пока югославо-болгарским договором о союзе, а остальное отложив на будущее. Вместе с тем другой причиной, в тот момент не менее важной, стало возражение против югославо-болгарской федерации, полученное советским правительством 1 января 1945 г. от британского правительства, узнавшего о тайных переговорах между Югославией и Болгарией" [111] Англичане были готовы не возражать против обсуждения проблемы федерации всех балканских государств, включи Грецию и Турцию, но опасались югославо-болгарской федерации, в частности из-за возможной угрозы, которую она могла создать для Греции, в том числе в вопросе об Эгейской Македонии . Ввиду британских прерогатив в отношении Болгарии как побежденной страны это фактически было наложением "вето" на создание федерации. И Сталину пришлось с этим считаться.

В итоге на советско-югославо-болгарских переговорах в Москве в конце января 1945 г. был срочно выработан договор о союзе между Югославией и Болгарией. Но предуссматривалось и одновременное подписание секретного письма - приложения к договору с указанием, что главной целью является создание южнославянской федерации. Причем при участии Сталина было решено пока не предопределять вопроса о том, будет федерация дуалистической или семичленной [113].

29 января в ответной ноте англичанам советское правительство заявило, что о федерации в данное время вопрос не стоит, а ведутся переговоры о заключении югославо-болгарского пакта о взаимопомощи, к чему СССР относится положительно [114]. Однако подобная тактика не увенчалась успехом. В Ялте англичане выступили и против договора, но советской стороне удалось добиться решения, чтобы этот вопрос был отложен для обсуждения после конференции [115]. Тем не менее британское правительство и вслед за Ялтой не изменило своей позиции, к которой присоединились и США. Послеялтенские попытки СССР продолжить переговоры на сей счет с западными союзниками не дали результатов [116]. Заключение югославо-болгарского договора пришлось отложить, как было отложено и создание федерации южных славян.

Но, что касалось советских планов на будущее, то, хотя при завершении советско-югославо-болгарских переговоров вконце января 1945 г. Сталин, будучи прагматиком, предложил ввиду несогласия между болгарской и югославской сторонами оставить пока открытым спорный вопрос о дуалистической или семичленной структуре замышлявшейся федерации, сам он тем не менее на заключительном приеме болгарских и югославских представителей 28 января по-прежнему высказался за дуалистический вариант [117]. В исследованных до сих пор документах нет четких данных о том, как он определял тогда свою позицию по поводу решения македонского вопроса при дуалистическом варианте федерации. Видимо, он не возражал против решения, с которым была согласна сама болгарская сторона: при образовании федерации присоединить Пиринскую Македонию к Вардарской Македонии как федеральной единице в составе Югославии в обмен на возвращение Югославией Болгарии районов Цариброда и Босилеграда. Что касалось Эгейской Македонии, то высказывания Сталина по этому поводу выглядели несколько противоречиво. С одной стороны, на встрече 9 января с Хебрангом, заявившим, среди прочего, что "Югославия рассчитывает получить греческую Македонию и Салоники" и что "сейчас это требование будет поставлено", кремлевский хозяин, высказавшись против того, чтобы Югославия своими территориальными требованиями создавала положение, при котором она оказалась бы во враждебных отношениях с окружающими ее странами, назвал среди них и Грецию [118]. На следующий день в телефонном разговоре с Димитровым Сталин, охарактеризовав как "неразумные" югославские территориальные претензии, упомянул при их перечислении и претензии на "греческую Македонию" [119]. С другой стороны, на уже упомянутом заключительном приеме болгарских и югославских представителей 28 января Сталин, как свидетельствует запись Коларова, сказав о "праве и интересах" Болгарии в отношении выхода к Эгейскому морю и назвав в этой связи "Дедеагач и пр[очее]", т.е. территорию Западной Фракии, заявил также:

"Реакционная Греция, которая была бы враждебна болгаро-югославскому союзу, потеряет Салоники". При этом он, судя по записи, не уточнял, кому в таком случае будут принадлежать Салоники, а следовательно территория Эгейской Македонии, но у Коларова это зафиксировано в контексте высказываний Сталина о болгаро-греческих отношениях и о том, что для подкрепления прав Болгарии на выход к Эгейскому морю "нужна сила" и потому "нужно, чтобы Б[олгария] имела сильную армию" [120].

Анализ этих высказываний Сталина наводит на мысль, что имевшееся на первый взгляд противоречие между негативным отношением советского правителя к югославскому намерению выдвинуть претензии на греческую Македонию и его же заявление в пользу ее отторжения от Греции было кажущимся. Ибо в первом случае речь шла об оценке сиюминутных конкретных действий, а во втором случае подразумевалась более отдаленная перспектива. Сталин был против того, чтобы выступать с претензиями на Эгейскую Македонию в данный момент, поскольку считал, что пока нужно избегать вероятных осложнений с англичанами [121]. Однако в будущем, когда могло бы сложиться более желательное Кремлю соотношение сил, он, как это видно из записи Коларова, планировал отторжение Эгейской Македонии от Греции, если Афины будут в лагере, противостоящем Советскому Союзу и "народным демократиям". Сложнее обстоит дело с оценкой того, почему, если верить Коларову, Сталин, высказываясь подобным образом по поводу Эгейской Македонии, делал это в контексте вопроса об отношениях Греции с Болгарией и о выходе Болгарии к Эгейскому морю. Значит ли это, что он, вопреки югославским притязаниям, намеревался присоединить Салоники с прилегающей территорией к Болгарии? В исследованных нами документах нет на это ответа. Не исключено, однако, что запись Коларова, представляющая собой фрагментарные заметки, не совсем точно передает логический ход сталинских рассуждений и что просто кремлевский хозяин в свободном разговоре упомянул о Салониках одновременно с Западной Фракией, чем мог создать у Коларова впечатление связи вопроса не только о Фракии, но и об Эгейской Македонии именно с болгаро-греческими отношениями.

По свидетельству Димитрова, на встрече 28 января 1945 г. Сталин особо подчеркивал чрезвычайную важность болгаро-югославского союза в качестве крупного начального шага на пути к союзу всех славянских народов [122]. В тогдашнем советском политическом лексиконе под союзом славянских народов подразумевался начавший формироваться блок СССР и устанавливавшихся под его эгидой в Восточной Европе режимов "народной демократии". Болгария и особенно Югославия были среди первых стран, где возникли такие режимы. И Сталин, очевидно, придавал их союзу и последующей федерации большое значение в блоковой политике Кремля, в расширении советской сферы контроля, в частности на Балканах. Характерно, что при этом он занимал резко отрицательную позицию по отношению к иным по составу и направленности планам балканской федерации, которые весьма активно обсуждались тогда турецкими политиками и западными союзниками, прежде всего Лондоном. Согласно записи Коларова, 28 января Сталин заявил, что "идея о включении Турции в какую-то Балканскую федерацию (продвигаемая, например, Англией) нелепа. Никогда балканские народы, которые были под турецким игом, не согласятся, чтобы Турция тем или иным способом усилила свое влияние на Балканах". Сталин сказал, что если бы Турция, действуя по подсказке, попыталась "вмешаться силой, то она должна быть отбита силой". И тогда Болгария, которой следует иметь "сильную и хорошо вооруженную армию", сможет предъявить Турции "свой счет". Ясно, что он имел в виду перспективу присоединения балканских районов Турции к Болгарии. "Турции, - подчеркнул Сталин, - нет места на Балканах" [123]. Эта идея о "сбрасывании Турции с Балканского полуострова" высказывалась немного позже, в начале августа 1945 г., и руководителями советской дипломатии югославскому послу в Москве [124].

Что касалось планов югославо-болгарского объединения под советским патронатом, то после "вето" западных союзников не только на создание федерации южных славян, но и на заключение союзного договора между Югославией и Болгарией Сталин по-прежнему высказывался за постепенную реализацию мер, призванных в конечном счете привести к образованию федерации. Этот вопрос обсуждался, в частности, на состоявшейся 12 апреля 1945 г. по инициативе Димитрова встрече последнего и приехавшего в Москву Тито со Сталиным в присутствии Молотова и ряда других руководящих советских деятелей. В результате обсуждения было решено в качестве первого этапа восстановить в ближайшее время официальные дипломатические отношения между Югославией и Болгарией, затем несколько позже, когда позволят условия - в качестве второго этапа - заключить югославо-болгарский договор о сотрудничестве и взаимной помощи, после чего приступить к третьему этапу - подготовке создания федерации [125]. Однако если первый из этих шагов был осуществлен уже пару недель спустя [126], еще до окончательной победы над нацистской Германией, то проблемы договора и федерации встали как практические задачи уже после окончания второй мировой войны, в резко менявшейся ситуации первых послевоенных лет.

Намерение создать южнославянскую федерацию, которое не удалось реализовать в период завершения второй мировой войны, не было в итоге осуществлено и после ее окончания. Тем самым осталась не претворенной в жизнь идея образования объединенной Македонии со статусом особой государственности в рамках такой федерации (а тем более федерации, включающей и другие балканские народы). Подобный статус получила лишь Вардарская Македония, ставшая республикой в рамках федеративной Югославии. А в результате происшедшего четыре с половиной десятилетия спустя распада югославского федеративного государства, которое выросло в ходе второй мировой войны, эта республика приобрела государственную самостоятельность.

   Часть 1  -  Часть 2

[Previous] [Next]
[Back to Index]

60. Там же. С. 122-123.

61. См.: Там же. С. 119-120; СССР и германский вопрос... T.I. С.236-240.

62. АВП РФ. Ф.0512. Оп.4. П.12. Д.15. Справка на 14 машинописных страницах не датирована (указана лишь дата поступления в секретариат Литвинова). Не совсем ясно, кто является ее автором: на ее обложке под названием справки указано в скобках "Лебедев", что могло бы относиться к В.3. Лебедеву, послу СССР при эмигрантских правительствах оккупированных европейских стран в Лондоне, до фашистской оккупации Югославии работавшему в советском полпредстве в Белграде, однако на 1-й странице текста есть вверху рукописная помета "Работа т. Сурица", то ли указывавшая на авторство, то ли обозначавшая, что документ относится к участку работы Я.3. Сурица, включенного в состав комиссии Литвинова, где на него вначале возложили, в частности, разработку проблем, связанных с вопросом о Балканской федерации (СССР и германский вопрос... T.I. C.240), а прежде являвшегося членом упомянутой выше комиссии, созданной в январе 1942 г., где он ведал, в числе прочего, подготовкой материалов, относящихся к Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европе (о его функциях см.:"Заняться Подготовкой..." С. 117,118).

63. АВП РФ. Ф.0512. Оп.4. П.12. Д.15. Л.11.

64. Там же. П.13. Д.37. Л.7. Вместе с тем в другой справке о населении Болгарии, составленной референтом Ближневосточного отдела Б. Галкиным за несколько месяцев до справки Новикова, нет никаких упоминаний македонцев (Там же. Л. 9-13).

65. Там же. П.12. Д.15. Л.11,13-14.

66. "Заняться Подготовкой...". С. 131,138.

67. Там же. С. 129.

68. Arhiv Josipa Broza Tita (Белград). F. Kabinet Marsala Jugoslavije (далее -АЛЗТ-KMJ). I-3-с/З. L.2.

69. Это было намечено на первом же заседании комиссии (СССР и германский вопрос... T.I. C.240). Характер данного Коларову задания написать записку по Болгарии виден, в частности, из структуры и содержания самой составленной им "Записки о Болгарии". Машинописный экземпляр записки на русском языке, датированный 1 октября 1943 г., с рукописной правкой и рукописными вставками, хранится в: Централен държавен архив-София (документы бывшего ЦПА при ЦК на БКП; далее ЦДА-ЦПА). Ф.3. Оп.4, А.е. 598. Л. 1-27. Имеются также машинописные экземпляры двух предварительных вариантов записки, датированных сентябрем 1943 г., и рукописный оригинал более раннего из них (ЦДА-ЦПА. Ф.147. Оп.2. А.е. 332. Л.1-177).

70. AJBT-KMJJ-3-с/З. L. 16-17, 41-42. Давая 23 декабря 1943 г. задание Влаховичу и Масларичу, Литвинов отвел им для подготовки записки срок в 15-20 дней (Ibid L.3), Как видно из архивных материалов, записка, составленная на русском языке, позже дорабатывалась, к ней прилагались дополнительные материалы и эта работа продолжалась вплоть до лета 1944 r (Ibid L 4-43).

71. ЦДА-ЦПА. Ф.3. Оп.4. А.е. 599. Л.8-9.

72. Там же. Л. 8. Об этом есть помета на документе. На другом проекте ничего не помечено.

73. Возможно, их подготовка была связана с заседанием заграничного бюро БКП 24 декабря 1943 г., на котором, как зафиксировано в дневнике Димитрова, рассматривалась, наряду с другими, проблема взаимоотношений с КГПО по македонскому вопросу (Димитров Г. Дневник. С. 398).

74. ЦДА-ЦПА. Ф.3. Оп.4. А.е. 598. Л. 17-19. В записке предусматривалось также, что в составе федерации южных славян Болгария должна получить от Греции Западную Фракию "с городами Деде-Агач (Александропули), Ксанти, Драма, Кавала и Серес", а от Сербии - небольшие пограничные районы Цариброда и Босилеграда, Сербия должна получить румынскую часть Баната, а Словения - приграничные территории Австрии и Италии, включая Триест. Италия должна была возвратить и Фиуме (Риеку) (Там же. Л. 18).

75. Петрановиh Б. Указ.соч. С.314; Petranovic В. Ор. cit. S.72-73.

76. Craig Nation R. Op. cit. Р. 139-140.

77. Несколько позже Димитров и прямо высказывал мнение, что пока еще несвоевременно публичное выдвижение лозунга федерации южных славян - см.: Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (далее -РЦХИДНИ). Ф.495. Оп.74. Д.599. Л.52.

78. ЦДА-ЦПА. Ф.3. Оп.4. А.е. 598. Л.21-22. В записке говорилось, что если федерация южных славян не будет создана и Болгария останется отдельным независимым государством, то и в этом случае она должна получить Западную Фракию и районы Цариброда и Босилеграда (Там же. Л. 22).

79. В первоначальном тексте записки Коларова говорилось именно о Советском Союзе как арбитре и лишь позже название "Советский Союз" было переправлено на "Россия" (ЦДА-ЦПА. Ф.3. Оп.4. А.е. 598. Л.21-22; Ф.147 Оп 2 А.е. 332. Л.97).

80. ЦДА-ЦПА. Ф.3. Оп.4. А.е. 598. Л.22; Ф.147. Оп.2. А.е. 332. Л.97.

81. Там же. Ф.3. Оп.4. А.е. 598. Л. 18,19.

82. Там же. Л.5, б, 8,11,12; Ф.147. Оп.2. А.е. 332. Л.81, 82, 84, 87, 88.

83. Там же.Ф.214.0п.1.А.е.48.Л.1.

84. Там же. Л. 4, 6; См. также: Там же. Ф.146. Оп.5. А.е. 175. Л.4,6.

85. Димитров Г. Дневник. С.420.

86. ЦДА-ЦПА. Ф.3. Оп.4. А.е. 598. Л. 17-18; Ф.147. Оп.2. А.е. 332. Л.93-94. Записка Коларова и другие документы болгарской коммунистической эмиграции в Москве не содержат никаких данных, которые бы хоть в какой-то мере подтверждали абсолютно голословные утверждения Б. Петрановича, будто уже в то время "Димитров, выражавший политику Сталина в Коминтерне, был заинтересован в том, чтобы путем федерации Болгарии с Югославией, в которой имелось сильное народно-освободительное движение и которая была одновременно союзнической страной, усилилась позиция еще рождавшегося болгарского Отечественного фронта, а Болгария, являвшаяся союзницей Германии, была реабилитирована" Петрановиh Б. Указ.соч. С.314; Petranovic В. Ор. cit. S.74). Такие задачи встали в повестку дня в качестве практических значительно позже, о чем еще пойдет речь ниже.

87. Указания Димитрова см.: ЦДА-ЦПА. Ф.3. Оп.4. А.е. 605. Л.3-4; раздел указаний, касавшийся Македонии - см.: Л.3. В книге Палешутского этот документ ошибочно датирован 4 января 1944 г. (Палешутски К. Указ. соч. С.313).

88. В архиве имеются три идентичных либо с небольшой правкой экземпляра этой записки: ЦДА-ЦПА. Ф.3. Оп.4. А.е. 612. Л.1-11; Ф.146. Оп.5. А.е. 175. Л.1-11; Ф.214. Оп.1. А.е. 48. Л.1-11. Изложенный выше план решения македонского вопроса содержится во всех экземплярах на листах 7-10.

89. Dokumenti centralnih organa... Knj. 15. S.444.

90. Димитров Г. Дневник. С.399; ЦДА-ЦПА. Ф.146. Оп.б. А.е. 1649.

91. Оригинальный текст телеграммы Сталина и Молотова от 15 апреля, полученный Тито через Корнеева, без подписей и даты, см.: AJBT-KMJ, 1-3-b/574. Экземпляр телеграммы с подписями и датой имеется в материалах Молотова, переданных в РЦХИДНИ из Архива Президента Российской Федерации. В переводе на сербско-хорватский язык текст, имеющийся в югославском архиве, опубликован ошибочно как якобы послание Сталина, относящееся к началу сентября 1944 г., в сборнике: Односи Jугославиjе и Pycиje (СССР) 1941-1945. Документа и материjали. Београд, 1996. С.489-490. С той же ошибкой он опубликован в российском издании этого сборника, причем там помещен не оригинальный русский текст телеграммы, а несколько отличающийся от него перевод на русский язык, сделанный с сербско-хорватского перевода, напечатанного в югославском издании:Отношения России (СССР) с Югославией 1941-1945 гг. Документы и материалы. М., 1998. С.296-297. Предварительный проект ответа, написанный, похоже, почерком Д.3. Мануильского, заместителя заведующего отделом международной информации ЦК ВКП(б), см.: РЦХИДНИ. Ф.495. Оп.74. Д.599. Л.41. Об обращении Тито через Корнеева к советскому руководству см. также: Мичев Д. Македонскиятвъпрос... С. 52.

92. РЦХИДНИ. Ф.495. Оп.74. Д.599. Л.41.

93. Там же.

94. Восточная Европа в документах российских архивов. 1944-1953 гг. T.I. 1944-1948 гг. / Отв. ред. Г.П. Мурашко. М., 1997. С.30.

95. Справка Димитрова Молотову опубликована в сб.: Коминтерн и вторая мировая война. Ч.П. С.446-447; справка Сталину в переводе на болгарский язык: Димитров Г. Дневник. С.418-419 (ее оригинальный русский текст см.: ЦДА-ЦПА. Ф.146. Оп.2. А.е. 1765. Л.50-52). Единственным различием между справками было то, что в адресованной Молотову черногорцы не упоминались, но были вписаны в адресованную Сталину.

96. DSP SFRJ. 1941-1945. Т.П. S.181-182; Димитров Г. Дневник. С.431-432.

97. DSP SFRJ. 1941-1945. Т.П. S.162.

98. Документа за борбата... Т.2. С. 590-592.

99. Пиjаде М. О питаньу Балканске федерациjе.

100. Kardelj E. Borba za priznanje i nezavisnost nove Jugoslavije 1944-1957. Secanja. Ljubljana; Beograd, 1980. S.103-104.

101. Даскалов Г. Българо-югославски... С. 16.

102. DSP SFRJ. 1941-1945. Т.П. S.311.

103. Димитров Г. Дневник. С.440.

104. См., например: ЦДА-ЦПА. Ф.146. Оп.4. А.е. 171. Л.7,11-12.

105. См., например: Avramovski Z. Op. cit; Petranovic В. Ор. cit. S. 121-132; Даскалов Г. Проблемът за федерацията в българо-югославските отношения (ноември 1944 - април 1945) // Известия на Института по история на БКП. Т.62. София, 1988; Он же. Българо-югославски... С.275-295, 301-306; Мичев Д. Македонският въпрос... С. 192-212.

106. ЦДА-ЦПА. Ф.146. Оп.2. А.е. 1765. Л. 106; AJBT-KMJ. I-3-D/107. L.17, 19-21.

107. Восточная Европа... T.I. С.128-129; Отношения России (СССР)... С.398, 405-406; Димитров Г. Дневник. С.463.

108. Восточная Европа... T.I. С. 126-130.

109. Димитров Г. Дневник. С.460.

110. Avramovski Z. Op. cit. S.121.

111. АВП РФ. Ф.0144. Оп.30. П.118. Д.10. Л. 13-14.

112. См.: Barker E. British Policy in South-East Europe... P. 199-202.

113. Avramovski Z. Op. cit. S.95-96, 113-121; Димитров Г. Дневник. С.463; ЦДА-ЦПА. Ф.147. Оп.2. А.е. 1025. Л.2.

114. АВП РФ. Ф.0144. Оп.30. П.118. Д.10. Л.14.

115. Подробнее см.: Гибианский ЛЯ. Вопрос...

116. АВП РФ. Ф.0144. Оп.30. П.118. Д.10. Л.14-15.

117. Явно имея в виду югославскую позицию, советский лидер, согласно сохранившейся записи Коларова, заявил, что "не следует хитрить" в отношении Болгарии и "использовать тяжелое положение", в которое она попала как бывший союзник Германии, для ее поглощения (ЦДА-ЦПА. Ф.147. Оп.2. А.е. 1025. Л.2). Это было повторением сказанного 9 января на встрече с Хебрангом.

118. Восточная Европа... T.I. С.129-130.

119. Димитров Г. Дневник. С.460.

120. ЦДА-ЦПА. Ф.147. Оп.2. А.е. 1025. Л.3.

121. О нежелательности осложнений с Англией в данный момент и необходимости проводить пока поэтому более сдержанную, осторожную политику в зоне особой британской заинтересованности на Балканах Сталин говорил Хебрангу в той же беседе 9 января 1945 г. То же самое говорил Хебрангу и Молотов во время встречи с ним днем раньше. См.: АВП РФ. Ф.06. Оп.7. П.53. Д.872. Л.6; Восточная Европа... T.I. С. 132.

122. Димитров Г. Дневник. С.463.

123. ЦДА-ЦПА. Ф. 147. Оп.2. А.е. 1025. Л. 1.

124. AJBT-KMJ, I-3-D/602,1. 3-4.

125. Димитров Г. Дневник. С.474. См. также: Коминтерн и вторая мировая война. Ч.П. С.488.

126. Zapisnici NKOJ-a i Privremene vlade DFJ 1943-1945 / Priredili B. Petranovic, Lj. Markovic. Beograd, 1991. S.94; Dokumenti о spoljnoj politici Socijalisticke Federativne Republike Jugoslavije. 1945. Beograd, 1984. S. 34; Външна политика на Народна република България: Сборник от документа и материали в два тома. T.I. 1944-1962. София, 1970. С.32.