НАЦИОНАЛЬНЫЕ СИМВОЛЫ, ЭТНОИСТОРИЧЕСКИЕ МИФЫ И ЭТНОПОЛИТИКА

В.А. Шнирельман (Институт этнологии и антропологии РАН)

Прошло уже более сорока лет с тех пор, как известный специалист по средневековой Европе Ф. Саксл отметил, что мы вряд ли сможем понять исторический период, если оста-вим без внимания присущие ему ненаучные - а я добавил бы и псевдонаучные - представления и предрассудки [1]. В наше время, когда на глазах происходит сложение новых мифов, эта мысль приобретает особый смысл. Действительно, вторая половина XX в. ознаменовалась серьезными политическими потрясениями и изменениями, причем уже сейчас ясно, что возникшие в последние десятилетия этнополитические тенденции человечество захватит с собой и в приближающийся XXI в. Мы являемся свидетелями того, как на обломках последних империй возникли новые государства, быстро возрастает экономическая и политическая роль стран третьего мира, усилилась борьба народов четвертого мира за свои гражданские права и все громче звучат голоса этнических меньшинств. В то же время некоторые доминировавшие прежде группы сегодня теряют свой привилегированный статус и превращаются в этнические меньшинства со всеми вытекаю-щими из этого последствиями. Все это влияет на взаимоотно-шения между народами, и вопрос об их политическом статусе приобретает первостепенную важность. Поэтому, если еще в недалеком прошлом акцент делался на права человека, то теперь он сместился в область групповых прав, в особенности, если дело касается прав этнических меньшинств, как старых, так и новых. Сейчас в повестке дня стоит вопрос о защите их права на языковое и культурное своеобразие и о расширении их экономических, финансовых и политических прав, без чего им трудно будет сохраниться в современном мире.

Все это создает почву для этнонационализма, который становится зримой чертой современного мира. На этой основе и возникло неожиданное для многих явление, которое можно было бы назвать альтернативным представлением о древней истории и которое кое-где даже искусственно культивируется политикой мультикультурализма. Речь идет об идеализированных, крайне этноцентристских версиях далекого прошлого, которые призваны воспевать предков как славных героев, сделавших бесценный вклад в формирование человеческой культуры и цивилизации и облагородивших все другие народы. Эти версии вполне правомерно трактовать как современ-ные мифы со всеми присущими тем характеристиками. Разумеется, такие версии возникают далеко не случайно.

Мы живем в век национализма, когда национальные госу-дарства формируются на основе культурно-языковых общностей, осознающих себя как тесно спаенные единства, корни которых уходят в глубокую древность [2]. Как правило, такое историческое видение прошлого является искусственной конструкцией, упрощающей гораздо более сложную историческую реальность. Но именно в такой конструкции нуждается общество в определенные моменты своего развития. Само по себе это явление далеко не уникально, что доказывают многочисленные примеры из истории самых разных народов XIX-XX вв. [3] Этногенетический миф, имеющий важную компенсаторную функцию, нужен людям в критические моменты их истории - когда этнической группе грозит утрата культуры и языка, когда этнические меньшинства борются против дискриминации и ее последствий, когда народ ведет борьбу за политическую самостоятельность, когда на развалинах империи возникают новые государства, когда имперский в прошлом народ испытывает дискомфорт, теряя свой прежний статус, когда два соседних народа предъявляют права на одну и ту же территорию, которую оба они издавна занимали, когда на данной территории пришельцы разного этнического происхождения сплачиваются в новую этническую группу и, наконец, когда единый в прошлом народ оказывается разорванным на части и образует новую диаспору. В любом случае миф о прошлом призван воспитать в людях самоуважение, сплотить их и наделить творческой энергией для преодоления кризиса. Потребность в аналогичном мифе испытывали и экспансионистские империалистические государства, боровшиеся за передел мира. Не случайно такой миф сплошь и рядом состав-лял основу националистической истории, которая определяла облик европейской и американской исторической науки вплоть до середины XX в. и была широко представлена в школьных учебниках [4].

Борьба за национальное возрождение и рост националистических движений, которые разворачиваются сейчас во всем мире, ставят в повестку дня новую актуальную проблематику, связанную с особенностями националистических идеологий и их практическим воплощением. Именно в этих условиях особое значение приобретает этноисторический миф, легитимирующий право данной группы на территорию, на развитие своей культуры и на политическое оформление вплоть до требования полного суверенитета.

Как создается этот миф, в каких условиях, кем являются его создатели и какие цели перед собой ставят, каков он при беглом взгляде и в чем состоит его глубинный смысл, каким образом миф распространяется и как воспринимается самой широкой аудиторией, как он влияет на этническую идентичность, на формирование этнической символики и как используется в этнополитике - все это далеко не праздные вопросы, имеющие самое непосредственное отношение к нашей сложной действительности. Ведь как давно установлено специалистами, в своих поступках человек руководствуется не столько внешними обстоятельствами и фактами внешней объективной реальности, сколько тем, как он воспринимает эти обстоятельства и эту действительность. А это восприятие далеко не всегда бывает полностью адекватным. Если этот постулат справедлив применительно к отдельной личности, то в еще большей мере он справедлив по отношению к группе, ибо групповое восприятие мира, основанное на коллективных идеях, сплошь и рядом отличается чертами иррационализма. И это находит свое выражение в тех представлениях о своих этногенезе и этнической истории, которые бытуют в самых широких массах. Все это требует самого внимательного изучения, ибо в мифах, во-первых, отражаются наиболее болезненные для конкретных народов моменты нашей действительности, а во-вторых, содержатся представления о предпочтительном решении такого рода проблем, претензии данной группы на особое место в политической структуре мира и стимулы к этнической мобилизации во имя достижения поставленных целей. Вот почему современная политология не вправе игнорировать такого рода иррациональные представления.

Коль скоро речь идет об этноисторических схемах и их создателях, представляется необходимым проводить четкую грань между профессионалами (лингвистами, историками, этнографами, археологами) и дилетантами (журналистами, школьными учителями, писателями, другими деятелями художественной культуры или учеными-специалистами, чья профессиональная деятельность связана с иными областями науки). Если первые, создавая этноисторические конструкции, так или иначе ограничивают себя рамками определенных методических приемов и в силу профессиональной подготов-ки вынуждены обуздывать свою фантазию, то для вторых таких сдерживающих начал не существует, и они позволяют себе самые невероятные построения, нарушающие все законы профессиональной науки.

Какова же этнополитическая роль этногенетических и этноисторических мифов, и за что ведется борьба? Первый вопрос, который должен нас в этой связи заинтересовать, это - из чего складывается национальный или этнический образ прошлого? Нетрудно заметить, что в истории каждого народа есть ключевые моменты, с которыми он склонен прежде всего отождествлять себя и свою судьбу. Например, для португальцев непреходящее значение имеет эпоха Великих географических открытий, испанцы добавляют к ней реконкисту, греки несут в своем сердце образ античности и всегда помнят о походах Александра Македонского, монголы и тюрки с не меньшим энтузиазмом говорят об империи Чингисхана, аналогичным образом арабы чтут пророка Мухаммеда и гордятся арабскими завоеваниями VIII-IX вв., венгры вечно будут благодарны своим предкам за обретение родины (в 1996 г. по всей Венгрии проходили торжества по случаю тысячелетней годовщины этого события), для грузин золотой век связан с царствованием царицы Тамары. История некоторых народов отягощена трагическими событиями, и тогда историческая версия делает акцент на два момента - расцвет данного народа и катастрофу, приведшую его в упадок. Так, армяне помнят не только об эпохе Тиграна Великого, но и об армянской резне 1915 г.; поляки равным образом выделяют период объединения польских земель в единое государство (XIV в.) и расчленение Польши в конце XVIII в.; ключевыми моментами своей истории евреи считают строительство Первого храма (X в. до н.э.), разрушение Второго храма и уничтожение государства Израиль римлянами в I в. н.э., и Холокост XX в.

Не умножая этих примеров, нетрудно заметить, что в центре внимания народов находятся события, связанные, во-первых, с обретением родины, во-вторых, с формированием и расцветом своей собственной государственности, в-третьих, с великими завоеваниями и, наконец, в-четвертых, с ужасной катастрофой, прервавшей поступательное развитие данного народа. Почему особым образом выделяются именно эти моменты? Первый из них легитимирует право данного народа на территорию, второй позволяет считаться политическим субъектом и дает право на образование своей государственности, а третий и четвертый, несмотря на их полную противоположность, представляются сильными аргументами для того, что-бы занять достойное место в современном сообществе наро-дов. О том, насколько такой исторический образ важен для народа и для государства, свидетельствует хотя бы тот факт, что после образования Республики Македония Греция тут же заявила решительный протест против ее названия, усмотрев в этом покушение на сакральный образ своего славного прошлого. Аналогичным образом в 1994 г. в Карачае и Балкарии выражались протесты по поводу объявления Северной Осетии Аланией, в чем карачаевцы и балкарцы видят посягательство на свое историческое наследие [5].

Советская идеология и основанная на ней практика национально-государственного строительства политизировали этничность, тесно связав ее с административными образованиями. Этому служила разработанная в СССР теория этноса, рассматривавшая процесс этнической консолидации в качестве как бы объективно заданного и, безусловно, однонаправленного. Тем самым в советской науке был искусственно законсервирован типичный для XIX в. либеральный подход к истории, от которого западная наука давно отказалась. Западные ученые понимают процесс этногенеза прежде всего как вызревание чувства единства, независимо от того, на чем оно основано. В соответствии с этим предполагается, что толчок этногенезу в ряде случаев может дать сложившаяся государственность, выковывающая общественное единство политическими методами [6]. В СССР этот подход даже не обсуждался, ибо он потенциально содержал идею сепаратизма, которая угрожала государственной целостности. Вместо него был принят "примордиалистский подход", согласно которому современные народы будто бы складывались стандартным путем, выраженным лаконичной формулой "племя - народ-ность - нация". Искусственность этого подхода стала особенно очевидной в последние годы когда на наших глазах прежние крупные общности рассыпаются и на их обломках идет формирование новых этнических групп.

Ядром национальных идеологий очень часто служит этноисторический или этногенетический миф, повествующий о славном прошлом далеких предков, что якобы должно послужить их потомкам залогом процветающего будущего. При этом поиски золотого века, как правило, ведутся в очень отдаленном прошлом. Это и понятно. Ведь события относительно недавнего времени достаточно хорошо освещены источниками и густо окрашены социальными факторами, за которыми нелегко вычленить чисто национальные моменты. Для того периода говорить о национальной солидарности достаточно трудно, и это мешает создавать непротиворечивый националистический миф. Отдаленное прошлое, уже в силу особенностей доступных нам источников (археологических и лингвистических) воспринимаемое прежде всего в культурных, а не социальных терминах, дает гораздо больше простора для фантазии, для конструирования крупных культурных общностей, которые трактуются как этнические (на самом деле - и здесь можно согласиться с О. Прицаком [7] - речь идет в лучшем случае о лингвистических общностях, не имевших никакого этнического содержания). В свою очередь замалчивание или грубое искажение исторических фактов из жизни малочисленных народов, в особенности репрессированных, стремление вычеркнуть их вместе с их уникальной культурой из истории страны, наблюдавшееся в недавнем советском про-шлом, также является благодатной почвой для расцвета этногенетической мифологии, которая, с одной стороны, не без основания с подозрением относится к версиям этногенеза, сформулированным в советское время, а с другой - доводит до крайности те субъективистские тенденции, которые были этим версиям присущи.

Поэтому новые этноцентристские версии нередко выдвигаются под флагом борьбы с европоцентризмом [8]. В частности, в среде тюркских ученых широко распространяются версии, полностью пересматривающие основные положения индоевропейской теории как "политизированной" и служащей интересам "колониализма" [9]. Специалисты, как правило, полностью игнорируют такие построения, рассматривая их как "беспредел в науке", но от, этого указанные схемы не теряют своей привлекательности для представителей тех групп, к которым они обращены. Ведь последним они служат некоторой психологической компенсацией за все те лишения, которые они претерпели в прошлом и которые переживают в настоящем. Вместе с тем, возрождая давно забытое прошлое, эти схемы заставляют вспоминать о давних обидах и реставрируют прежние архаические негативные стереотипы и предубеждения против соседних народов. Более того, пытаясь наделить данную группу блестящей историей, эти схемы нередко вторгаются в чужую область и посягают на прошлое других народов, узурпируя чужие достижения и победы, а иногда даже содержат претензии на чужую территорию. Таким образом эти схемы куют основы для идеологии межэтнической конфронтации. Достаточно напомнить борьбу за булгарское наследие между казанскими татарами и чувашами, за аланское наследие между рядом народов Северного Кавказа, за Абхазское царство между абхазами и грузинами [10], за наследие Албанского царства между лезгинами, азербайджанцами и армянами, за сакское наследие между русскими и казахами и т.д.

Именно примордиалистский подход дает обильную пищу для создания таких этноцентристских этногенетических мифов [11]. Всем этим мифам свойственны следующие общие черты. Так как они настаивают на высокой степени устойчивости и преемственности культурной традиции, на ее стремлении к гомеостазу, на функциональной взаимозависимости различных групп и подразделений в рамках данной культуры, то никаких внутренних побудительных мотивов к эволюции культуры они, как правило, не обнаруживают. Поэтому для объяснения происходящих изменений они вынуждены обра-щаться к внешним факторам (к теории катастроф) и искать их в природных катаклизмах, войнах, переселениях, которым они и отводят главную роль в истории. Многие концепции такого рода уделяют большое внимание некоему "мировому злу", с которым данный народ вынужден без устали сражаться. Нередко это "мировое зло" персонифицируется в лице какого-либо реального "народа-врага" (для армян и лезгин это - тюрки, для русских ультранационалистов - евреи, для многих нерусских националистов - русские и т.д.). Все перечисленные факторы будто бы и заставляют народ сниматься с места и расселяться по земле, разнося свою высокую культуру среди остальных якобы более отсталых народов.

Этнонационалистической версии истории свойственна ги-гантомания. Ведь если только данный конкретный народ призван нести миру свет, то для этого он должен путешествовать по всему земному шару, не ограничиваясь каким-либо от-дельным, пусть и крупным, регионом. Логически, рационально объяснить эту "страсть к перемене мест", равно как и культуротворческую миссию данного народа, не представляется возможным. Поэтому этнонационалистическая идеология неизбежно должна прибегать к мистической, иррациональной аргументации. Такого рода аргументом и служит, в частности, идея мессианства. Ведь без нее никак нельзя объяснить, в силу каких причин именно данный народ, в отличие от всех других, обладает необычайными творческими потенциями и почему он обязан вести за собой все остальное человечество.

Из всего культурного наследия особую ценность в глазах этнонационалистов имеют письменность и государственность, которые, по мнению многих из них, и делают народ "культурным". Принцип моноцентризма утверждает, что лишь один народ на земле мог изобрести письменность и создать государственную структуру. И для радикального этнонационалиста из этого однозначно следует, что рассматриваемые достижения являются продуктом творческой активности именно его народа. Ведь главным методологическим орудием этнического национализма служит патриотизм, который заставляет трактовать все исторические события в самом выгодном свете именно для своего народа к вящей его славе. Вклад других народов в сокровищницу человеческой культуры умаляется или вовсе замалчивается. Как правило, они оказываются безымянными статистами и молчаливыми потребителями тех достижений и ценностей, которыми их облагодетельствовал народ-культуртрегер. Следовательно, этнонационалистическая модель прошлого всегда содержит элемент посягательства на чужое прошлое, чужих предков, чужие культурные достижения.

Другим важным атрибутом этнонационалистического подхода к истории является теория вырождения. Действительно, если после столь героических усилий, которые предпринял данный народ для того, чтобы облагородить мир, он все-таки оказывается, весьма далек от совершенства, то это требует объяснения. В качестве последнего может выступать упадок "творческого духа" в отрыве от родины или от основного массива своего народа, сложность приспособления к новой природной среде, межрасовые или межэтнические браки, нару-шившие чистоту культуры и опять-таки подорвавшие "дух", и т.д. В любом случае и такого рода аргументы неизбежно носят налет мистицизма.

В условиях серьезного этнополитического или социально-экономического кризиса этноцентристские версии прошлого создаются и используются всеми - и теми группами, которым грозит распад, и теми, кто выражает желание от них отпочковаться и образовать новую общность. При этом каждая этническая группа интерпретирует прошлое, исходя из своих вполне конкретных сиюминутных этнополитичееких целей. Этот подход включает следующие достаточно универсальные компоненты:

а) утверждение о необычайной древности, если не исконности, своих этнической культуры и языка в целом и ва зани-маемой ныне территории в особенности;

б) стремление проецировать современные этнополитические границы как можно глубже в прошлое и, насколько это возможно, максимально расширять территорию древнего расселения своей этнической группы, что также имеет отношение к борьбе за территорию;

в) безусловная идентификация своей этнической группы с вполне определенным языком, который был якобы присущей изначально. Иначе говоря, если переход с одного языка на другой и допускается, то не для своего, а для иных этносов, так как этот факт как бы понижает статус этноса;

г) убеждение в том, что территория своего этноса была областью формирования не только его самого, но и иных родственных или "дочерних" этнических групп, которые позднее отселились на другие земли. Тем самым свой этнос рассматривается по отношению к ним в качестве "старшего брата", что, следовательно, позволяет ему претендовать на важные привилегии и делает эти претензии естественными и законными;

д) стремление идентифицировать своих этнических предков с каким-либо легендарным народом, хорошо известным по древним письменным или фольклорным источникам;

е) претензии на исторический приоритет некоторых культурных (письменность) или политических (государственность) достижений своих предков по сравнению с предками соседних народов. Всем националистам представляется важным подчеркивать, что их предки были создателями древнейших государств, ибо наличие древнего государства как бы легитимирует претензии на строительство своей государственности в наше время;

ж) преувеличение степени этнической консолидации в древности и сознательный недоучет роли родо-племенных делений и многокомпонентности формирующейся общности. Этим свой народ как бы обретает вечную жизнь;

з) создание образа иноземного врага, борьба с которым цементирует этнос и ведет к высокой степени консолидации;

и) во имя единства государства причисление к своей общ-ности и иных этнических групп.

Изложенные выше принципы являются наиболее характерными для этнонационалистических версий прошлого. Но это отнюдь не означает, что все версии, как капля воды, похожи друг на друга. Напротив, сравнительный анализ позволяет выделить несколько разных моделей, которые имеют предпочтительное хождение у тех или иных народов. Для украинцев, например, характерна автохтонная модель, утверждающая, что их предки жили на Украине с незапамятных времен. Русские националисты-язычники предпочитают "модель блудного сына", предполагающую скитания по всему миру с последующим возвращением на родину. Идеологам пантюркизма более всего подходит "модель Чингисхана", делающая акцент на великие подвиги предков-завоевателей, т.е. ради героического прошлого они иногда готовы пожертвовать территориальными аргументами. Осетины пытаются совместить автохтонную модель с "моделью Чингисхана", чтобы и территорию за собой закрепить, и славное древнеиранское прошлое не потерять ("модель двуликого Януса"). У казахов популярна "модель перевоплощения", которая настаивает на их исключительно местных корнях, несмотря на то, что население раннего железного века отличалось от современных казахов и по физическому типу, и по языку. Следовательно, эта модель допускает смену языка и физического типа.

Наконец, было бы неверным считать, что этнонационалисты данного народа жестко придерживаются только одной модели. На самом деле у них нередко имеется одновременно не менее двух разных версий, которые пускаются в ход в зависимости от изменения политической ситуации или к которым прибегают для достижения совершенно разных целей. Для этого, например, татары Поволжья используют булгарскую и золотоордынскую версии, азербайджанцы - албанскую и тюркскую версии, а казахи, наряду с "моделью перевопло-щения", в последние годы прибегают и к "модели Чингисхана".

Важно подчеркнуть, что для пущей убедительности такие версии должны опираться на научную информацию и выглядеть наукообразными. Здесь-то и возникает серьезная проблема, с которой неизбежно сталкивается создатель исторического мифа. Она заключается в том, каким образом можно совместить заранее сформулированную априорную идею с научными фактами, которые либо не способны дать ей прочные основания, либо вообще полностью ей противоречат. Чтобы решить эту проблему, мифолог обязан произвести определенную манипуляцию с научными материалами, прибегая как к некоторым методам, принятым в науке (и это должно заставить специалистов всерьез задуматься о надежности их методического инструментария!), так и к прямым подлогам. В частности, в последние годы широко распространяются под-делки, такие, как "Влесова книга" у русских и украинцев, или "Джагфар тарихы" у татар-булгаристов. Они находят поддержку среди местных этнонационалистов и кое-где даже внедряются в систему школьного обучения.

Националистическая или этноцентристская историческая версия играет огромную роль в легитимизации политических претензий или уже имеющихся политических прав - и в этом состоит ее глубокий внутренний смысл. Это хорошо сознают представители властных структур. Не случайно, во главе исторической науки в новых государственных образованиях нередко оказываются те специалисты, которые связывают свою научную карьеру с изучением истории титульного народа, причем среди них можно встретить и таких, кто целенаправленно создает этноисторический или этногенетическии миф. Мало того, в последние годы такие мифы, проникают в область современного исторического образования, их можно встретить на страницах школьных учебников. Речь идет о воспитании у учащихся этноцентристского восприятия мира. Нелишне отметить, что большую роль в таком именно воспи-тании играет имеющий безусловный налет расизма "патриотический" подход к истории, разработанный в свое время Л.Н. Гумилевым [12] и подхваченный авторами учебников и методистами системы народного образования. В этой связи следует упомянуть, что, почувствовав всю опасность такого подхода, западная традиция школьного образования уже отказалась от него [13].

Определенное отношение к рассматриваемой теме имеет формирование новой национальной символики в ходе процесса суверенизации - выработка флага, герба, гимна, введение общенациональных ритуалов и праздников, создание списков героев и врагов нации. Ведь эта символика черпается из тех ресурсов, которые предоставляют традиционная этническая культура и этническая история. В ней отражается представление народа или, что правильнее, его элиты о его месте в мире и о тех ценностях, которые он разделяет и которыми руководствуется в своей жизнедеятельности. Скажем, в Лондоне бросаются в глаза многочисленные памятники героям в средневековых латах и в современных генеральских мундирах, напоминающие о великом имперском прошлом Великобритании. Сходную по сути "монументальную пропаганду" можно встретить и в Вашингтоне. Напротив, Женева изобилует совершенно другими памятниками, поставленными в честь ученых, поэтов, философов, религиозных деятелей. За этим скрываются разные жизненные установки и принципы - былое имперское отношение к миру у англосаксов и акцент на непреходящую ценность духовности и свободомыслия у швейцарцев.

Составление списков героев и врагов нации происходит весьма болезненно. Во-первых, претензии на одних и тех же исторических деятелей могут омрачить взаимоотношения между соседними народами. Давние посягательства узбеков на великих ученых и поэтов персидской традиции (Ибн-Сина, аль-Фараби, Рудаки) всегда вызывали негодование у таджиков. В свою очередь в последние годы русские с недоумением наблюдают как древнерусские князья-Рюриковичи и летописец Нестор превращаются на Украине в "украинцев". Во-вторых, столь же болезненно могут восприниматься неодно-значные оценки одних и тех же исторических деятелей представителями разных народов. Скажем, если для русских фигура Ермака является почти что сакральной, то совсем иначе ее оценивают сибирские татары и казахи [14]. Лезгины склонны видеть в Давуд-беке славного руководителя национально-освободительного движения начала XVIII в., направленного против персов, а аварские ученые считают его разбойником и грабителем. Русские воспринимают Шамиля как бунтовщика, а для народов Северного Кавказа он навсегда останется символом борьбы за свободу. Все это свидетельствует о том, что в мире постмодерна истин бывает всегда несколько.

Особым источником для изучения националистического видения прошлого служит иконография, представленная на бумажных деньгах, монетах, памятных медалях, марках, этикетках и т.д. Это блестяще продемонстрировал израильский историк Э. Сиван, привлекший внимание к тому, насколько большой популярностью в Египте, Сирии и Ираке пользуются изображения монументов доисламского и даже доарабского прошлого. Из этого он совершенно справедливо заключает, что речь идет о целенаправленной выработке идеологии коренизации, о стремлении доказать неотъемлемое право совре-менного населения этих стран на их территорию, которое как бы легитимируется установлением исторической преемствен-ности, идущей от древнейших государств Древнего мира [15]. Портретные изображения киевских князей-Рюриковичей и воспроизведение их княжеского знака - "трезубца" на украинских деньгах выражают стремление Украины подчеркнуть древность своей государственности, связав ее напрямую с Киевской Русью. В то же время изображение различных рос-сийских городов, причем в иерархическом порядке (на сотенных купюрах - Москвы, на пятидесятирублевых - Петербурга, и т.д.), на российских деньгах, во-первых, подчеркивает географическую ширь России, которая, как известно, всегда была для нее более значимой, чем историческая глубина, а во-вторых, воспроизводит, пусть и символическую, идею иерархического построения власти в Российской Федерации.

Националистический миф может найти отражение и в искусстве мелкой пластики, как это случилось в творчестве К. Гетца, известного изготовителя бронзовых медалей в Германии эпохи первой мировой войны и Веймарской республи-ки. Своими медалями Гетц как бы создавал новый националистический миф, восхвалявший Великую Германию во главе с Бисмарком и бичующий кайзера Вильгельма за предательство национальных интересов, вспоминающий о былом величии германцев и обличающий беспомощность Веймарской республики, рисующий распятие Германии в Версале и призывающий к мести своим обидчикам. Миф создавал новых героев и черпал надежды на будущее в германских средневековых легендах, он предсказывал, что "Германия проснется" и вос-становит справедливость. Надо ли говорить о том, что этот миф был с благодарностью воспринят нацистской пропагандой [16]?

Национализм с особой силой проявляет себя в учреждении новых музеев или в смене экспозиций в уже имеющихся. Это было убедительно показано на примере европейских музеев австралийским историком Д. Хорном, который исходил из того, что "реальность сама по себе не существует", ее создает человек, в результате чего "каждое общество и каждая эпоха обладают разными версиями того, какой должна быть реальность". Он не без основания подчеркнул, что "древние вещи начали превращаться в исторические памятники, главным образом, в ходе становления национальных государств, когда создавалась концепция национальности" [17]. На примере музеев наиболее отчетливо видно, как происходит национализация прошлого, как из фрагментарных и нередко не имеющих отношения друг к другу исторических источников складывается то что принято считать национальной историей или историей национальной культуры. Так, скажем, хотя начало готической архитектуре было положено во Франции, Германия ее национализировала до такой степени, что она стала считаться символом Германии.

Национализм повсюду романтизирует крестьянскую культуру, в которой будто бы концентрируется дух нации. Именно в крестьянстве или, по меньшей мере, в его романтизированном образе ищут главную опору националистические режимы и движения. Там же, где крестьянства не было, ему без труда находится замена: ковбой на лошади настолько же является символом американской нации, насколько эскимос в каяке - символом гренландской. Музей нередко призван недвусмысленно продемонстрировать право местного населения на свою территорию, что чаще всего обосновывается археологическими коллекциями. Так, первое, что видит посетитель при входе в Местный музей в Ситке на Аляске, это - надпись, гласящую о том, что древнейшие обитатели, поселившиеся там 10 тыс. лет назад, были прямыми предками живущих здесь ныне индейцев-тлингитов.

XX век с его мировыми войнами и революциями и с сопровождавшими их перекройкой территорий, миграциями и депортациями населения, с опытом применения в действительной жизни либеральных, социалистических, националистических, откровенно фашистских и других концепций общественных отношений необычайно расширил границы изучения национальной проблематики, ее теоретических и практических аспектов, в том числе мифотворчества, мифологизирования сознания и манипулирования им, как и содержания самих мифов в качестве непременной составляющей государственно-политических и идеологических построений. При всей красоте и внешней убедительности мифов, призванных воздействовать на всегда недостаточно просвещенное население, цель истинной науки, не поддаваясь их обаянию, стремиться сохранять объективность и объяснять причины подобных явлений, их характер.

[Previous] [Next]
[Back to Index]

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Saxl F. Lectures. London, 1957. Vol. 1. P. 73.

2. Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991; Он же. Условия свободы. М., 1995.

3. См.: Шнирелъман В.А. Националистический миф: основные характеристики // Славяноведение. 1995. № 6; Он же. Изобретение прошлого // Новое время. 1996. № 32; Idem. Who gets the past? Competition for ancestors among non-Russian intellectuals in Russia. Washington, D.C., Baltimore, 1996; и другие его работы.

4. Hannam C.L. Prejudice and the teaching of history // New movements in the study and teaching of history. London, 1970; Kennedy P.M. The decline of nation-alistic history in the West // Historians in politics. London, 1974.

5. См., напр.: Байрамкулов AM. Карачаево-балкарскому народу - 2000 лет. Черкесск, 1996. С. 355.

6. Horowitz D.L. Ethnic groups in conflict. Berkeley, 1985; Roosens E.E. Creating ethnicity: the process of ethnogenesis. Newbury Park, California, 1989; Verdery K. Ethnicity as culture: some Soviet-American contrasts // Canadian Review of Studies in Nationalism. 1988. V. 15. N 1-2.

7. Пpицaк О. Запад есть Запад, Восток есть Восток // Литературная газета. 1993. 24.03.

8. См., напр.: Закиев М.3. Тюрки-татар этногенезы. Казань, Москва, 1998.

9. См., напр.: Фаттахов Ф.Ш. Булгары - городское племя? // Проблемы лингвоэтноистории татарского народа. Казань, 1995. С. 129-130; Мизиев И.М. История Балкарии и Карачая с древнейших времен до походов Тимура. Нальчик, 1996. С. 130, 132-133; Галлямов С. Великий Хау Бен. Уфа, 1997. С. 52, 59-60; Закиев М.3. Указ. соч. С. 53 и др.

10. Shnirelman V.A. Who gets the past?..; Idem. The past as a strategy for ethic confrontation - Georgia // hCa Quarterly. 1995. N 14; Idem. National identity and myths myths of emogenesis in Тranscaucasia // Nation building in the post-Soviet borderlands: the politics of national identity. Cambridge, 1998; Лежава Г.П. Между Грузией и Россией. М., 1997.

11. Романенко С.А. История и историки в межэтнических конфликтах в конце XX века. М., 1997.

12. См. по этому поводу: Шнирельман В.А. Евразийцы и евреи // Вестник Еврейского университета в Москве. 1996. № 1 (11). С. 20-3 7; Он же. Движение биосферы милостью божьей // Итоги. 1998. № 9 (94).

13. Hannam C.L. Prejudice and the teaching...

14. О весьма показательной дискуссии по этому вопросу см.: Козыбаев М.К. История и современность. Алма-Ата, 1991. С. 136-161; Халитов М.Х. Не первопроходцы, а первоубийцы... // Родина. 1990. № 5; Никитин Я. Предъ-являть ли счет векам // Родина. 1990. № 5; Он же. Страсти вокруг Ермака, или Можно ли в наше время воспевать "завоевателей" и "покорителей" // Москва. 1992. № 7-8, 9-10; Измаилов И. Счеты и просчеты имперских историков // Родина. 1994. № 8; Борисенко Ю. Во власти новых штампов // Родина. 1994. № 8.

15. Sivan E. The Arab nation-state: in search of a usable past // Middle East Review. 1987 (spring).

16. Snyder L.L. Roots of German nationalism. Bloomington, 1978. P. 158-187.

17. Home D. The great museum. The re-presentation of history. London & Sydney, 1984. P. 1.