2. Македонская диалектология и сербские лингвисты [1]
(Продължение отъ кн. 2)
Отъ А. М. Селищева.
- Б. Ученики и последователи проф. А Белича (Mиливој Павловић)
Проф. Белич, как не раз приходилось замечать, умалчивает об областях распространения и о времени возникновения того или иного языкового явления. А без этого сообщения языковая характеристика совсем неполна, фрагментарна, невыразительна. При учете времени возникновения и прохождения языковых процессов, переживавшихся говорами Македонии, при учете областей распространения этих процессов следует неизбежный вывод: и в давнее и в более позднèе время говоры Македонии в длинном ряде процессов были связаны с говорами Болгарии. Замечания об условиях и о значении этой связи были сделаны выше, Проф. Белич не только в этих своих статьях, но и в университетских лекциях обходит молчанием это необходимое требование в каждом диалектологическом изучении, или же, вместо надлежащего представления об области распространения того или иного языкового явления он предлагает несоответствующее действительности сообщение, как об этом можно судить по его литографированным курсам сербского языка. Мы не будем останавливаться на этом издании как на издании литографированном, хотя заметим, что в сербских печатных работах ссылки на это издание имеются. Мы ограничимся общим замечанием: эти курсы представляют те же особенности приёма проф. Белича в отношении македонских говоров, какие свойственны и его печатным работам. Он стремится втиснуть кое-что из македонских говоров в разные отделы своих курсов, иногда в виде дополнительных сведений. Области распространения македонских языковых черт не определяются. Напр.: „этот [македонский диалект] имеет и свои особенности,
1. См. Макед. Прегледъ, г. IX, кн. II.
22
которые приводят его в связь со всеми остальными македонскими говорами". В качестве примеров таких македонских „особеностей" проф. Белич указывает на окончания для формы множ. числа — и для жен. рода: (жени, чаши), -ишта, -овци, -ин'а (часть III, стр. 113). Действительно, -ин'а прддставляет собою особенность в македонских говорах (см. в моих Очерках, стр. 176—178). Но если западно-македонские формы множ. числа на -ишта, -овци „приводят в связь" („доводе у везу") эти говоры с прочими македонскими говорами, то почему же отрицать эту связь с языковыми группами, непрерывно следующими далее на восток и на северо-восток? Неужели белградские студенты-лингвисты, слушатели проф. Белича, не знают из элементарного курса болгарского языка форм множ. числа на и -ишта, и на -овци — форм, находящихся не только во всех народных говорах, но и въ литературномъ языке (жени, чаши, долишта, гробишта, пѫтишта, дворишта, плачковци, чичовци, нехрани-майковци, вари-клечковци, Стояновци, Драгановци, Миладиновци и др.). Имена на -овци весьма широко распространены и в топонимии Болгаррии и Македонии, — распространены издавна, как свидетельствуют исторические документы. Какое основание у проф. Белича ставить грань между македонскими говорими и соседними с ними на востоке и сев.-востоке (Болгарии), если по этой черте и по роду других он же сам не находит возможным изолировать западно-македонские говоры от южно-восточных македонских? Очевидно, взятый заранее ярлык сербского штокавизма диктует тенденцию к этой изоляции.
Проф. Белич не может упрекнуть меня в невнимательном отношении к его статьям, разобранном выше: я полно, пункт за пунктом, изложил его учение о македонских говорах. Иначе относится проф. Белич к работам других лиц, о которых он делает отзывы. Не указывая оснований, фактических данных, он имеет обыкновение заявлять с высокомерным авторитетом, ничего не доказывающим: „я не согласен". Так обычно о работах других лиц относительно Македонии а также и по другим вопросам. Например:
„С његовим аргументима о македонским говорима ja се не могу сложити",
— в отзыве о статье A. Marugliés'a: „Historische Grundlagen der südslavischen Sprachgliederung" (Arch. f. sl. Phil., XL; рецензия A. Белича в „Јужнослов. Филолог", VII, 2—3, стр. 281).
23
„Има недовољног изношења факата, тврђења, са којим се ja не могу сложити. Питање у којем се данас, после нових и самосталних студија, не могу са њим сложити — јесте о македонском диалекту".
Так отзывается проф. Белич о статье проф. N. van Wajk'a. „О stosunkach pokreweństwa między językami południowosłowiańskiemi (Prace Filolog., XI; отзыв A. Белича в „Јужносл. Филолог.", VII, 2—3, 272).
„И ако има и тачних напомена (већином познатих) у овоме чланку, не могу се сложити са приписивањем оваквог значања Кашићеву утицају"
— из отзыва о статье проф. Мурка: „Početak jedinstvenega književnega jezika hrvatov in srbov" (в сборн. в чест И. Д. Бодуэна де Куртенэ; отзив в „Јужнослов. Филол.", VII, 2—3, 275).
Того же характера и значения отзыв проф. Белича и о моих „Очерках по македонской диалектологии” (1, 1918):
„са чијим [т. е. с моими] се погледима на македонске говоре ja не слажем".
Так он заявил в „Нар. Енциклоп. С.-Х.-Слов.", IV, 1077. В другом месте, в журнале „Lud słowianski" (II, 2, стр. 240—250) он пишет о той же моей работе:
„Назову «Очерки по макед. діалектологіии». А. Селищева, в которых автор исходит от памятника 2-ой половины XVIlI-го века (писанного в Мосхополе учителем начальной школы хаджи Даниилом в западной части южномакедонскаго диалекта) и пытается представить обозрение всех македонских говоров. Кроме того что автор исходит из готового тезиса о македонских говорах, и материал, которым он располагает, недостаточен для токой большой задачи, какую он поставил себе; но в отдельных пунктах имеются хорошие наблюдения . . .”
Заявление проф. Белича о материале, которым я пользовался, и о „готовом тезисе" — тенденциозное заявление, не соответствующее действительности.
Хотя »Βουλγάρικα» тетраглоссария хаджи Даниила представляет и богатый материал для суждения о говорах югозападной Македонии во 2-ой половине XVIII-го века, я не ограничился одним этим материалом [1]. Я исхожу не только из этого источника, но и из большого, тщательно собранного и критически проанализированного мною диалектологического материала,
1. Определенная нота проф. Белича, желающего уменьшить значение изученных мною материалов, звучит даже по отношению к хаджи Даниилу, „к почтеннейшему и словеснейшему даскалу, иконому иерокирику", — как назван он в заглавии составленной им „Дидаскалии". Мосхополь в то время славился своими школами и своими образованными людьми. Такими были Aнаст. Каваллиоти и несомненно хаджи Даниил.
24
относящегося к разным районам Македонии. Пусть конкретно укажет проф. Белич, что те или иные данныя, которые я представляю в своих Очерках, не соответствуют действительности. Я уверен, что этого проф. Белич сделать не может. Записи сербов в последнее время подтверждают правильную показательность моих материалов. Пробелы имеются не в качестве самого материала, который обработан мною, а в отсутствии диалектологических данных по отношению к ряду пунктов (сёл). Я это ясно сознавал и поэтому не представил определенные пограничные линии отдельных диалектических групп в Македонии. По отношению к некоторым явлениям и это я смог сделать. Но черты представленных групп верны.
Не соответствует действительности и заявление проф. Белича: „автор исходит из готового тезиса". Едва ли кто сомневается, что именно проф. Белич подходит к македонским говорам с готовым тезисом. Его тенденциозность так резко обнаруживается в статьях и книгах, в разное время написанных и изданных им в Белграде, в Петрограде, в Париже. Ничем не отличаются по характеру своего содержания и направления и статьи, разобранные мною выше. Кто знает мои „Очерки" и другие работы по изучению Македонии, тому будет ясна и тенденциозность заявления проф. Белича о моей книге. У меня не было готового тезиса по отношению к говорам Македонии ранее их всестороннего изучения. Собрать весь доступный материал, посильно проанализировать его — вот основная задача, какую я поставил себе много лет тому назад.
„Глубокого интереса полна для исследователя славянская языковая область восточных Балкан и в особенности Македонии: богатство языковых процессов, в том числе и таких, какие чужды другим славянским языковым группам, многообразное скрещивание разных диалектических черт, ряд любопытнейших параллелей с соседними балканскими неславянскими языками заманчиво влекут к себе внимание слависта",
— писал я на первой странице своего введения к работе. И далее: „славянские говоры Македонии в течение последних 50 лет были объектом политических споров и кровавых распрей, но не были в полном их объеме предметом научного исследования". Указав на недостаточную удовлетворительность имеющегося диалектологического материала, я утверждал: „всё же, несмотря на указанные недостатки, на основании имеющихся записей вполне возможно
25
представить главные особенности македонских диалектических групп" ... Мои непосредственные наблюдения касаются говоров северо-западной Македонии, Дольнего Полога". „Собранный мною материал, относящийся к современным македонским говорам, рассматривается в связи с данными, характеризующими македонские говоры второй половины XVIII-го и первой половины XIХ-го века" (стр. I-III). Вот, в чем мои интересы и задачи по отношению к говорам Македонии. Кажется, нигде в тексте своей книги я не называл македонских говоров болгарскими. И только, выполнив большую работу по анализу собранного диалектологического македонского материала, я должен был осветить его исторически, в связи с соседними языковыми группами, с какими находились македонские славяне в общественно-языковой связи в разные периоды своей жизни. Я не забывал соседей и связей с греками, влахами, албанцами, турками. Из немакедонских славянских групп я учитывал в аспекте исторических и лингвистических отношений и данныя говоров сербских и данныя говоров в юго-западной и восточной Болгарии. А этот необходимый учет приводил меня, свободного от каких-бы то ни было ненаучных тенденций, к констатированию: македонские говоры по своей системе, лежащей в основе их, по процессам давним, доисторическим (до IХ-го века) и по процессам XI-XIХ веков, представляют собою одну из групп болгарских, переживших длинный ряд общих явлений. Не мог же я отказаться от выводов, диктуемых лингвистическими фактами! A что эти выводы не соответствовали сербизму теории проф. Белича, это меня мало смущало. Мои выводы не могли быть иными.
Такими же свойствами отличается отзыв проф. Белича и о моей книге „Полог и его болгарское население" (1929), отзыв, напечатанный в польском журнале „Lud słowianski", II, 2.
В этом отзыве он делает такое замечание:
„Я [!] считаю что говоры Полога не дают возможности представить их как одно целое (jako jedna całošć") (у Селищева стр. 281—437), так как Горний Полог, которым одним концом прилегает к диалекту галичкому, а другим к кичевскому, имеет с ними общие черты и принадлежит в связи с этим к типу староштокавскому а Дольний Полог со своим центром Тетовом — к среднештокавском" (стр. 252).
26
Возражение проф. Белича, касающееся неодинаковости говоров Полога неуместно, излишне. Я не представляю их как говоры с одинаковыми чертами во всех пунктах. В конце отдела, как результат изучения отдельных явлений, дана общая характеристика этих говоров. Там говорится между прочим следующее: „Всеми диалектическими чертами объединяется Горный Полог с соседним районом западной Македонии. И Дольный Полог многими явлениями объединялся с Горным и с другими соседними районами Македонии (Скопье—Поречье—Кичево)" (стр. 396). В дальнейшем сгруппированы фактические указания на эти диалектические связи... „Различия в бытовом и языковом отношениях некогда, повидимому, существовали у населения Г. Полога по сравнению с населением Д. Полога. . . Но какие были давние различия в речи между горными и дольными положанами, мы не знаем: они сгладились в течение времени. Горноположане, сохраняя западно-македонскую диалектическую основу, в течение времени не порывали связей со своими соседями на юге и юго-востоке, — с населением дебрской Реки, главным образом Горной Реки (в XVIII-XIX веках обалбанившейся) и Кичева". Следуют указания на языковые явления (339—340). Что касается говоров Д. Полога, то в них отмечены кроме черт, свойственных македонским говорам, и черты, появившиеся на этой северо-западной окраине Македонии „в результате взаимных связей населения Д. Полога с населением в Призренском крае, на Косовом Поле и по южной Мораве, а также в результате связей с теми сербскими группами, которые водворились в Д. Пологе". Следуют фактические указания (404).
Можно ли при таком преставлении мною говоров Полога упрекать меня в томъ, что я изображаю их „как одно целое"? А проф. Белич все-таки решился в печати свое мнение („я считаю. . .") о связи говоров г. Полога с Мало-Реканскими и Кичевскими противопоставить мнению Селищева, будто-бы не увидевшего этой связи!
Одно только вещание, а не научное определение, основанное на конкретниых фактах, представляет вторая часть заявления проф. Белича, — о принадлежности говоров Долн. Полога к типу „среднештокавскому",т.е. южноморавскому. Факты, представленные в моей работе, не дают возможности отрывать говоров этого края от говоров прочей Македонии, преимущественно западной. Но я отличал и черты не македонские в этих
27
говорах, — черты, проникшие сюда с севера и сев.-запада. Обозрев языковые явления в говорах Г. и Д. Пологов, я пришел к следующему выводу: „Итак, в основе говоров Г. и Д. Пологов лежат говоры общемакедонского типа, въ частности западних краев се (Македонииј. Различия между Г. и Д. Пологами» представляемые положскими говорами в наше время, неисконного происхождения. Одни из этих различий, наиболее значительные, вызваны были тем, что население Д. Полога испытало воздействие со стороны группы немакедонской, а северной, зашарпланинской, как отмечалось выше . . . Другие (немногие) различия развились внутри самих дольно-положских говоров, без воздействия со стороны" (402).
Как видно, я далек был от какой-бы то ни было односторонности в своем изучении диалектологических данных.
В связи с тем содержанием и направлением работ проф. Белича по македонской диалектологии, которое достаточно полно обнаружилось в предшествующем изложении, находятся и следующие его замечания о моих положских изучениях:
„... У Селищева не видно подлинного состояния этих говоров во первых потому, что он не имея достаточно материала, во вторых потому, что основная неточная („nieścisła") концепция по отношению к этим говорам постоянно его толкает к представлению языковых процессов в некотором определенном виде".
Пробелы в количестве материала имеются. Я сам отметил это на первой же странице своей книге, в предисловии к ней. Указав на свою поездку в Полог в 1914 году, я писал: „до сих пор обстоятельства не позволяют мне пополнить мои сведения непосредственными наблюдениями на месте, обойти все села Полога". Но тем не менее основные черты этих говоров мною представлены въ соответствии действительности. Проф. Белич забыл отметить или обратить свое внимание на то, что мною тщательно изучен болшой материал, извлеченний из писаний Кирилла Пейчиновича, роддом из Д.-Положского села Теарце, и его земляков. — из писаний на „препростейшемъ" и не книжномъ языке болгарском Дольной Мизии скопьском и тетовском". Так определял свой язык Кирилл Пейчинович. Мои непосредственные наблюдения, записи других лиц, въ томъ числе и сербов, писания на „препростейшем" местном языке, относящиеся к концу XVIII-го века и к первой половине XIX-го — всё это дало мне возможность представить мною диалектологических
28
черт, охарактеризовать много процессов, пережитых говорами Г. и Д. Пологов.
Во всех моих работах каждый вывод сделан после всестороннего, посильного для меня, анализа фактов. Нет ни одного утверждения, которое я предлагал бы в качестве пустой гипотезы, изолированной от фактов, не базирующейся на результатах изучения данных современных и исторических. Таких пустых предположений нет у меня. Обозревая же статьи проф. Белича, мы видели, как много гам таких утверждений. Указывая на это свойство его работ, я не ограничивался одним общим заявлением, а каждый раз представлял конкретные данныя, вопиющие против категорического утверждения — гипотезы проф. Белича. Проф. Белич с своей стороны обязан был также отметить на конкретных фактах мои погрешности. Разумеется, погрешности в моих работах имеются. Но они не запятнаны каким-нибудь предвзятым мнением, далеким от цели научных стремлений — искания истины. Нет у меня таких оков. Мои погрешности обычного свойства в научной работе: методологические недосмотры в некоторых пунктах и недостаточное количество материала. Я с глубокой благодарностью пользуюсь теми указаниями на методологические недосмотры и сообщениями дополнительного материала, которые делаются научною критикой. Такихъ указаний проф. Белич не делает по отношению к македонской диалектологии. Обвиняя меня в какой-то предвзятой концепции, проф. Белич поступил более чем неосторожено, не обосновав ни малейшим образом это тяжкое обвинение. Для выяснения этого обвинения большое значение представило бы опубликование в печати работ проф. Белича по конкретному изучению фактов македонских говоров, в частности, напр., говоров Тетова, где он был в 1914 году, как я отметил это в начале своего обзора (см. Мак. Прегл. IX, 1 стр. 53). Я представлю тогда на суд славистики свое отношение к наблюдениям проф. Белича и к тем условиям, в которых производились они. А пока заявляю, что заявление проф. Белича о непоказательности собранного мною диалектологического материала и особенно о моем предвзятом освещении этого материала — пустое заявление.
Что же касается моего личного отношения к македонскому вопросу в общественно-политическом отношении, то я далек от сочувствия тенденциям политического империализма, с какой-бы стороны они ни исходили.
29
В качестве дополнительных и надежных сведений о говорах северо-западной Македонии проф. Белич рекомендует статью М. Павловича „Принцип корелативности у еволуцији језика и некорелативност диалекатских црта горн,ег Повардарја" (Годишњак Скопског Философског Факултета, 1. 1930). Из недостатков этой статьи проф. Белич заметил только „trochę nieodpowiedni tytuł" (252). Но нетолько в заглавии, мало соответствующем содржанию, заключается недостаток статьи г. Павловича. Рекумендуемая проф. Беличем работа неудовлетворительна во многих отношениях. Я уже сделал критическия замечания о ней (См. „Македонски прегледъ", VII, кн. 1, 1931 г., стр. 77—82). В качестве общего замечания об этой статье я должен сделать следующее. Автор се не изучил надлежащим образом в полном составе говоры Македонии. Сообщенные им примеры весьма немногочисленны и не отражают всех сторон фонетической и морфологической системы говоров в упоминаемых пунктах, — не отражают в отношении трактуемых вопросов. Единичные примеры даны без указания, свойственны ли они всему населению или отдельным группам в том или ином селе. Обойдены молчанием взаимоотношения разных групп населения и результаты этих взаимоотношений, отражающихся в языке — именно взаимоотношения местного населения с колонистами-сербами, переселившимися сюда в последние годы. Напр., из села Горно Лисиче, в Скопьском Каршияке, даны такие единичные примеры: дьанес, тако се шегав (с -ав в окончании формы 3 л. множ. ч. наст. вр.). М. Павлович обязан был сообщить, с чьих уст записаны эти примеры с чертами немакедонских говоров (ьа, — ав), — с уст местного жителя или переселенца. Ведь в этом селе в последние годы водворились пришельцы с севера и сев.-запада. Не произведено исторического анализа по отношению к лингвистическим данным, напр. к. взаимоотношениям сочетаний с чер — (черна, черен), и цр в говорах Македонии. Брать ету черту, не отдавая отчета о времени возникновения ее, и делать заключение на основании се о давней связи говоров северной Македонии с говорами сербоштокавскими, — большая методологическая ошибка. Единичные примеры в статье М. Павловича грешат и против необходимого требования, предъявляемаго к описательно-лингвистической группировке материала. М. Павлович поместил в одну категорию все слова с заменами ъ, ь : тут и обыденно-бытовые слова и
30
слова с названием праздника (Спасòв-дьан) и слова-знаки приветствия (дьбьар—даьн). Так нельзя поступать при изучении языковой системы: указанные примеры относятся к разным общественно-лингвистическим категориям, представляют не одинаковою лингвистическую значимость. При анализе лингвистических данных следует учитывать общественно-бытовую значимость этих данных. Тогда для нас могут быть ясны элементы изучаемого говора в их динамике. Невнимание к диалектологическим данным и к фонетическим процессам обнаружил М. Павлович и в квалификации замен l̥ в говорах северной Македонии (См. в моих критических замечаниях). — Такие работы, как отмеченная статья Н. Павловича, не помогут дальнейшему, более глубокому изучению говоров Македонии [1].
Проф. Белич нередко в качестве аргумента к своему голословному заявлению „не слажем се" или „не могу се сложити" присоединяет: „ускоро ће изаћи моја студија о једном западномакедонском диалекту”; в ней показан будет во всей полноте сербизм македонских говоров. Такое обещание мы находим в 1928—1929 г. и позднèе. В „Нар. Енциклоп. С.-Х.-Слов." (IV) названо даже то издание, в котором появится исследование проф. Белича: IV-я книга „Диалектол. Зборника". Увы! IV книга,, Диал. Зборника" вышла (в 1932 г.), но заполнена она не монографией проф. Белича, а „Речником Косовско-Метохијског диалекта” Глиши Елезовича. Мы давно ждем обещанный труд Д. Белича. Мы так же внимательно отнесемся к нему, как и к небольшим его статьям по македонской диалектологии. Мы с благодарностью воспользуемся новым фактическим материалом этой работы (— в предшествующих работах не было сообщено ни одного факта его непосредственных наблюдений); но мы отбросим всё, что будет не соответствовать македонской действительности в лингвистическом отношении, и обнаружим основу этого несоотвествия.
1. Проф. Белич невнимателен не только к содержанию книг и статей, но и к фамилиям авторов. Так, Еремию М. Павловича, автора книги „Малешево и малешевци" (Беогр. 1929) проф. Белич представляет читателям журнала „Lud słowiański" под фамилией „Поповић" (стр. 251).
31
Б. Ученики и последователи проф. А Белича
Проф. А. Белич имеет учеников и последователей, усвоивших его приемы в отношении к македонским говорам. Эти последователи представляют еще ярче особенности произведений своего учителя. Таковы известные мне 2 статьи Mиливоя Павловича, доцента философского факультета в Скопье. Об одной из этих статьей замечания сделаны выше. Другая его статья касается моей книги о Пологе, лингвистической главы ее: „О тетовском говору поводом књиге А. Селишчева: Полог и его болгарское население. . ." (Гласник Скопског Научног Друштва, књ. XI. 1932. Стр. 169-178).
Трудно охарактеризовать принципы г. М. Павловича: они совершенно не обычны в науке. Он не представляет полного указания на содержание лингвистической части моей книги, он бегло коснулся только немногих пунктов; но его прикосновение, облеченное в претенциозную форму лингвистической фразеологии, по своему содержанию прямо-таки ужасно. Можно сгоряча не понять текста критикуемой работы, можно по недосмотру приписать представленному материалу не свойственное ему значение, можно ошибиться в истолковании фактов, но невозможно так топтать самые элементарные принципы научной критики, как это беззастенчиво делает г. М. Павлович в своей статье.
М. Павлович отмечает, что материал, представленный в моей книге, хотя и не обильный, но хороший („његов материал ... је у главном добар, инако не обилат", 169). Но я грешу в следующем: я провожу определенный, заранее взятый тезис: я намеренно затемняю показательность материала; я замалчиваю факты, которые находятся въ приложении к моей книге, — факты „значительные" („значащи", 170), я не оглядываюсь на другие говоры, в особенности на говоры Скопьской Черной Горы, Кратова и др.
М. Павлович должен понимать всю тяжесть предъявленных мне обвинений. Он обязан с достаточной полнотой обосновать их. Но, если таких оснований не представлено, если одни из обвинений, формулированных М. Павловичем, ни в какой степени не обоснованы, другие мотивируются фактами, не относящимися к моей работе, а придуманными г. „обвинителем", то как следует квалифицировать поступок г. Павловича?
Все „обвинения", отмеченные выше, — плод фантазии
32
г. Павловича, — фантазии, основа которой не исходит из области научных исканий.
В лингвистической части своей книги я представил анализ материала по отношению к говорам Горнего и Дольнего Пологов. Этот материал я собрал летом 1914 г. в Пологе, а также извлек из печатных изданий, в том числе и сербских. Кроме того, много весьма существенных указаний представляют писания Кирилла Пейчиновича и его земляков-положан. Из этих писаний „на языке препростейшем" извлекаются факты, относящиеся к говорам в конце XVlII-го века и в первой половине XIX-го. К изучению этих писаний я приступил давно. Они-то и побудили меня поехать в Полог летом 1914 г. М. Павлович находит, что мои материалы не вызывают возражения в качественном отношении.
Кроме материала диалектологического и исторического (извлеченного из писаний положан), я пользуюсь и показаниями топонимии Полога и соседних с ним местностей. При топографическом названии в его современном виде я везде, где есть возможность, указываю свидетельство документально — и историческое, извлекаемое из документов.
Как я пользуюсь всем этим материалом?
Я прошу читателя заглянуть в лингвистический отдел моей книги. Мой прием изучения собранного материала одинаков во всех моих работах: пристальный, всесторонний анализ его, рассмотрение его в связи или только в аспекте соответствующих процессов других славянских языковых групп. Постоянно, в каждом пункте, отмечаются соответствующие явления в говорах Македонии и в областях Призренской и Южноморавской. Насколько важное значение я придаю говорам соседних областей на северозападе, видно по тому, что я не только пользуюсь справками с этими говорами в отдельных пунктах о Д. Пологе, но я постарался дать и общую характеристику говоров Призренской Горы и жуп Средской и Сириницкой. Из других говоров на севере я постоянно делаю ссылки на говоры Скопьской Черной Горы, Кумановского и северно-кратовского районов. Еще раз прошу просмотреть отдельные пункты моей работы.
Я извлек всё, что можно было взять из текстов, приложенных к моей работе. Я, по мере своих сил и умения, произвел анализ всего собранного материала. Я стремился не упустить из виду ни одного факта. Может быть, где-нибудь я и просмотрел
33
тот или иной пример; но фактов, имеющих важное значение я не пропустил. Я стремился вскрыть основу говоров Горн. и Долн. Полога и судьбу се различных элементов в течение времени. Главные положения, касающиеся основы этих говоров, я сообщил выше, в разборе отзыва Д. Белича. По отношению к более раннему времени передо мною вскрывалась во всех значительных явлениях основа, общая с прочими говорами Македонии и Болгарии. Эта общность демонстрировалась в фонетической, в морфологической и в синтактической системе. В течение времени эта основа переживала изменения, общие с прочими македонскими говорами, преимущественно с западномакедонскими. Говоры Долн. Полога в отличие от говоров Горн. Полога, в разные периоды восприняли черты говоров немакедонских групп, — говоров, находившихся в Призренском крае и в Скопьской Черной Горе. Среди черт, введенных в язык населения Д. Полога под воздействием речи населения на сев.-западе, есть такие, которые свойственны языковой группе сербской. Об этом я подробно говорю. Ни от какого вывода я не закрываю глаз, не отмахиваюсь от него, твердя пустое „несомненно", „очевидно", — словечек, так обильно и безоглядно разбросанных в статьях Д. Белича.
Вот в общем направление моей работы о говорах Г. и Д. Полога. Ссылаясь на нее, я заявляю:
Отношение М. Павловича к критикуемой работе и к научному материалу — явление произвола и искажения.
Перехожу к обозрению отдельных высказываний г. Павловича.
1) „В обсуждении отдельных важных диалектических вопросов не всегда употреблены многие примеры, и при том значительные, но которые находятся в текстах, приложенных в отделе работы о языке, — как это будет показано в дальнейшем изложении" (170).
Я уже сказал, что все примеры, не только из текстов, приложенных к отделу о языке, но и из других материалов, которые я перечислил на стр. 281–287. М. Павлович обещает обнаружить этот пробел. Но, прочитав и перечитав его статью, я не нашел тех примеров, которые он обязан был указать. Только в двух местах можно понять, что дело касается таких примеров. Именно, на стр. 173, о заменах *tj-*dj, г. Павлович
34
пишет: „ ... како му је изгледало по акустичком утиску
и сл., и као што је
бележио у једном малом тексту из села Теарце". На стр. 175-176 он пишет: „Само у
неким речима у корену и уопште у наставцима он [Селищев] констатује замену
[гласных ь, ь] са е. . . или са о : ... óвен, óвес .
. ., али и у своме материалу г. Селишчев има примере: дóбър, подобър, вéтър,
вéпър”.
Только в этих двух пунктах можно усмотреть „дополнение" к примерам,
анализированным мною: сравн. ссылку на текст в приложении () и слова „или у
своме материjaлy..." Если в этих двух недостаточно ясных указаниях надо видеть
указания на пропуск примеров в моем анализе, то в действительности это — не
основание для обобщенного упрека меня в изгнании „многих" и „значительных"
данных. Эти два „дополнения" представляют тенденциозную выдумку г. Павловича:
указания на образования
в говоре села Теарце и на примеры
добър, ветър,
вепър имеются в соответствующих местах моего лингвистического
анализа.
На
стр. 291, в описании артикуляции
, я писал между прочим следующее. „В
некоторых селах в северной части Д. Полога затвор происходит в зоне
передне-палаталъных т', д', но близких к к–г :
. Так в с. Теарце
— 
и
. Такое же указание сделано мною и на стр. 326, в отделе замен *tj-*dj.
Примеры дóбър и др. даны мною в отделе о судьбе -*trъ, -*tlъ, -*tlь, — на
стр. 306. Там я писал: „Вместо -*trъ в конце слова говоры Полога представляют
-tъr : дóбър, пóдобър, вéтър, в
пър". Итак, я извлек эти примеры из своих
материалов и представил их в соответствующем пункте своего лингвистического
анализа. Далее в моем тексте следует обзор замен сочетания -tłъ : nesłъ > nesł >
nesъł — nesoł (nesou̯).
Не виноват же я в том, что г. Павлович плохо представляет судьбу этих сочетаний
в славянских языках, а потому делает элементарную ошибку, указывая на гласный ъ в сочетаниях
добър... и отожествляя его с заменой давнего ъ
в сильном положении. Судьбу -*trъ нельзя рассматривать изолированно от судьбы
-*tłъ, -*lь (*nesłъ, *myslь) и других сочетаний с сонорными согласными, с -m, -n
после согласного в конце слова (*jesmь, *osmь, *одnь...). Судьба всех этих
сочетаний языка была в общем
35
такова. С ослаблением и с утратой конечных ъ, ь после согласного (dobrъ, nesłъ, osmь. . .) чутье слога с r, l, m, n в течение некоторого времени удерживалось — dobrъ > dobr̥. Но затем слоговое свойство конечных сонорных по славянским языковым группам утрачивалось. Эта утрата проходила в двух направлениях. 1) Развивался вторичный гласный перед сонорным (перед r, l, m, n). Многие славянские группы указывают, что был вначале редуцированный гласный. Позднèе он заменялся такими гласными по славянским диалектом: ъ (в болгарских группах, ъ-ə в словинских говорах и в некоторых сербо-лужицких), е, i, у (ы), а, о, u (в чешских и лужицких говорах), о, е (в русских). Гласные лабиализованные о, u, (у) развивались в говорах Чехии. Моравии, в области лужичан и в Македонии под воздействием лабиализующего воздействие конечного согласного m (м). Лабиализующее воздействие сказывал в говорах западной и центральной Македонии конечный согласный -ł. Итак: словин. dóbər, mókər, vihər, rekəl, mîsəl, jaz səm, ógəń (позднèе, в результате обобщения основы прочих форм появились и для мужского рода ед. числа сочетания с сонорным после согласного: dobr, как и dobr-a...; конечный сонорным, оказавшись после согласного, стал слоговым: dobr̥...); чеш. (диалект.): vityr, nesyl, mysel, stébal, vědár, jsem-sim-som-su[m], osum-vosum в литературном чешском vítr̥, bratr̥, nesl̥, mysl̥, osm̥, blázn̥, но -jsem, ohen); лужиц. sem-sym-som-sum, bobər-bober, македоно-болг.: добър, вѣтър, [х]итъръ Петър, рекъл; но в западной и центральной Македонии — добър, рекол-рекоў...
На вторичного гласного, развившегося перед конечным сонорным согласным r, l, m, n, мог оказывать воздействие гласный в предшествующем слоге. Так, по говорам Македонии и юго-западной Болгарии находится -ter в сочетании veter (вѣтръ) при dobъr. Также и на востоке славянства: вѣтер. У восточных славян на артикуляции вторичного гласного влияла в некоторых сочетаниях также мягкость или твердость соседних согласных — журавéл', боб'óр (рус.), вепер' (украин.).
2) Слоговое значение конечных r, l, m, n утрачивалось иначе: под влиянием форм, в которых после r, l, m, n находился гласный (nesł-a, dobr-a) стали произносить с неслоговыми сонорными и формы мужского рода ед. числа. Но в таких сочетаниях конечные ł, r стали после согласного безголосыми и подвергались в течение времени утрате; — nesł̯ > nés рус.
36
нёс, пёк, мог, нояп' < ноябрь, руп'< рубль..., чеш. (диал.) nes.
Вот краткие напоминания из сравнительной грамматики славянских языков, которые я должен сделать: в их свете я рассматриваю, как это требуется, процессы по славянским языковым группам, в частности в говорах Македонии; эти справки ясно указываютъ, что сочетания с ъr, ъl, еr, or, ol, ъm, оm, um... не возможно сопоставлять с первичною заменою гласных *ъ, *ь в сильном положении. Ведь кроме всего прочего, обратите внимание на судьбу этих гласных в говорах Македонии: они заменены там гласными о, е: son, den. Этой замены никто не отрицает. Не отрицают ее ни А. Белич, ни М. Павлович. Но там же -dobъr, vet-ъr или veter и др. См. соответствующий отдел в моих Очерках по макед. диалектологии, стр. 55-62.
Также ясно и то, что в этих сочетаниях -ъr, -ъl, -ol, -um не являются „наставцима", не ощущаются как суффиксы, подобно суффиксам -ец, -ок. Нигде не видно следов их продуктивности.
Вот какого свойства основание нашел г. Павлович для того, чтобы направить по моему адресу упрек в моем невнимании ко „многим" и „значительным" фактам (примерам). В этом упреке обнаруживается не только слабая его осведомленность в славянских языках, но главное, — обнаруживается его беззастенчивость в формулировании обвинения, для которого он не мог сообщить ни одного факта: отмеченные им примеры мною били показаны, — (оставляем в стороне его ошибочное объяснение ъr в dobъr... ).
2) Того же значения и такое обвинение, направленное г. Павловичем по моему адресу.
„Следуя за своим тезисом, который он желает доказать, г. Селищев цитирует топографические названия такие как Глобочща, ставя в связь с Глъбочица, и забывает рядом с этим упомянуть название места Зубовци, которое впрочем в другом месте он сам упоминает" (174).
Не правда. Я не забыл в соответствующем месте отметить и название „Зубовци". А именно, в пункте о судьбе гласного ѫ, — в пункте, где отмечено название „Глобочица", — там я посвятил полстраницы (316) и названию „Зубовци", указывая на отражение сербского элемента в этом имени. Итак, где-же тут моя односторонность, да еще такого свойства односторонность, которая связана с стремлением к утверждению определенного тезиса? Я не забывал о названии села Зубовци
37
и позднèе, продумывал это имя в связи с другими топографическими названиями и личными именами, в связи с фактами, извлеченными из исторических документов. Результаты своего дополнительного изучения названия „Зубовци" я представил в статье „Диалектологическое значение Македонской топонимии" (Сборник в честь проф. Милетича). Я не могу не обратить внимания читателя и на следующий поступок М. Павловича, достойный всякого осуждения. Он заявляет что упоминание о селе Зубовци у меня есть, — на стр. 280. Но на этой странице я только отмечаю Зубовци, как один из пунктов, откуда имеются записи. Такое же, не лингвистическое, упоминание об этом селе находится и на стр. 25. Но М. Павлович, пишущий о лингвистическом отделе моей книги, прошел мимо стр. 316, на которой говорится о происхождении названия „Зубовци". Вслед за „Зубовци" я говорю о названиях „Вруток", „Полог", „Глобочица", стр. 316-318! Нет никакой возможности считать заявление г. Павловича недосмотром.
Вот к каким недопустимым приемам находят возможным прибегать молодые сербские лингвисты из школы проф. Белича в их стремлении не только обесценить, но и скомпрометировать работы с выводами, далекими от их тезисов сербизма.
3) М. Павлович заявляет, что у меня
„нет в достаточной степени обзора других родственных говоров ни сравнения с ними. В особенности замечается, что не употреблены параллели с говорами Скопьской Черной Горы, Куманова и Кратова" (175).
Я прошу читателя просмотреть лингвистический отдел моей книги о Пологе. Вы увидите, как часто, говоря о тех или иных явлениях в говорах Д. Полога, я обращаюсь к говорам Призренского края, Скопьской Черной Горы, Кумановского и северной части Кратовского района. См., напр., стр. 301, 303, 308, 314 и т. д. Что же касается справок с другими македонскими говорами, то они находятся на каждой странице.
Как же мог посметь г. Павлович сделать мне упрек в игнорировании мною данных других говоров, в частности говоров Скопьской Ч. Горы и Кратова?
4) М. Павлович допускает искажения и не соответствующие действительности сообщения и в других пунктах. Так, говоря о замене гласнаго ǫ (ѫ) в охридско-ресенских говорах, он указывает а и о, ссылаясь на сведения Г. Киселиновича, на его сборничек песен, изданный в Битоле в 1926 году: „Охридско-
38
Преспанска лира", стр. 4-5. По заявлению М. Павловича, такие же гласные вм. ж находятся и в других македонских говорах. Цитирую:
„у говорима појаса од Криве Паланке и Кратова преко Скопља до Тетова основни рефлекс је у, док је јужно, на Кичеву и Дебру — а односно о као и у охридско-преспанском говору" (ссылка на сборничек Г. Киселиновича) (173).
Я покажу ниже, что это замечание М. Павловича о заменах гласного ѫ в говорах Скопья и на юго-западе Македонии не соответствует действительности. А теперь я обращаю внимание читателя на замены гласного ѫ в охридско-ресенских говорах и на то, как пользуется г. Павлович диалектологическим источником. Мы на основе более ранних данных знали, что в Охридском и Ресенском районах заменою гласного ѫ служит в корне гласный ъ : ръка, път... То же подтверждает и Г. Киселинович. На стран. 4-5, на которые ссылается М. Павлович, мы читаем: „ст.-слов. jyc велики даје: 1) â: дâп, зâп, рâка; 2) а: стана, па дна, понада; 3) у: суд, судија, кућа". Итак, Г. Киселинович отличает гласный â от гласнаго а. Гласный â — это гласный, передаваемый нами знаком ъ. О такомъ значении знака â определенно свидетельствует и г. Киселинович: в Вуковой азбуке
„недостаје облик само за један звук, којег у књижевнем језику нема, али који се налази у неким нашим говорима. То је веома низак самогласник задњега реда, који ja обележавам са â" (стр. 1).
А г. Павлович заявляет, что в Охридско-ресенских говорах заменою ѫ служит а и ссылается при этом на указание Киселиновича! Вот как относится к диалектологическим материалам и указаниям г. доцент Философского факультета в Скопье М. Павлович!
Также искаженно цитирует он и указание г. Киселиновича о цр- и чере- в охридско-ресенских говорах. Г. Киселинович указывает два ряда примеров, с цр- (црква, црн, црвен, црви) и с чере- (черева, черен, черешна), — указывает без всякого территориального разграничения по говорам (стр. 6). Так оно и есть в действительности: прежние слова с чер- вм. чр- перед согласным (червен. . .) заменились новыми словами с цр- (црвен), но слова с чере- вместо чрѣ- (череп...) не вытеснены на югозападе Македонии новыми словами с цре- (цреп. . .). А г. Павлович пишет: „он [Киселиновић] помиње као појединачне примере из искључиво градског изговора: черева, череп, черешње, поред: црква, црн, црвен, црви". — Нет у Г. Киселиновича упоминания
39
о том, что сочетания с чере- свойственны „исключительно городскому говору."
Такие искаженные и неуместные ссылки не одинаки у г. Павловича.
Желая представить некоторую видимость обоснования для своего тезиса, что ћ-ђ вместо *tj-*dj, у вм. ѫ, ъ вм. ъ, ь в говорах Д. Полога — черты давние, основные, а отклонения от них — черты, привнесенные позднèе с юга, М.Павлович утверждает: ћ-ђ, у, ъ находились в говорах Д. Полога ранее водворения здесь переселенцев из Призренского края, — переселенцев недавнего времени и совсем малочисленных; изменение в языковую основу долне-положского населения внесли не они, а переселенцы более ранние и более многочисленные, шедшие с юга...
„Относительно более старое население, — более старое, чем призренская незначительная струя и в значительно большей степени крепкое, — это то, которое остановилось в Пологе при движениях дебрско-мияцкой и кичевской струи, и что эта струя, „дебрская", даже охватила и самый Призренский край, как это видно по данным антропогеографических изучений, а также и по историческим исследованиям" (171).
Какие же это данныя антропогеографические и исторические? М. Павлович, не указывая конкретно этих данных, сделан общие ссылки на работы Т. Смиљанића „Мијаци, Горња Река и Мавровско Поље” (Насеља и порекло становништва, књ. 20, Беогр. 1925), стр. 44, и „Anciennes tribus serbes. Les Mijaks, les Brsjaks et leur voisins dans le Serbie Méridionale", Skoplje. 1930 (страница ?). Здесь можно, по ссылке г. Павловича, почерпнуть антропогеографические сведения по тезису о раннем водворении мияков и брсяков в Пологе и в Призренском крае. Для исторических же данных по этому вопросу М. Павлович ссылается на статью М. Костића „Устанак Срба и Арбанаса у Ст. Србији против Турака 1737—1739 и сеоба у Угарску" (Гласник Скоп. Научн. Друштва, VII—VIII, 1930), стр. 203—235.
Предшествующие справки лишают читателя статьи г. Павловича возможности верить его ссылкам. Следует проверить их. Оказывается, и в данном случае — это пустые сноски для дутого обоснования.
Откройте 44-ю страницу работы Т. Смилянича. Там Вы читаете:
„Мијаци су се исељавали, као што видесмо, и раније, и онда су допирали на Исток до Тиквеша, а на Север до Београда.
40
Boj. С. Радовановић их налази у Тиквешу и Рајцу [ссылка на работу В. Радовановича], а Сима Тројановић, према усменом саопштењу, у Ресави и испод Медведника. Један део породице Брадиновци из Тресонча пресељени су у Лесковац. Од Ђиноваца из Галичника има одсељеника у Подгорици и Црној Гори, где су врло виђени. И данас се одсељавају Мијаци: у Тетово, Гостивар, Кичево, Скопље, Велес, Прилеп, Битољ, Куманово, Гњилане, Ягодину, Београд и у Банат" ...
В начале же этого абзаца, на стр. 43-ей, Т. Смилянич пишет:
„Четврто је доба [в движении мияков] најновије и почиње крајем прошлог [XIX-го] века... Видели смо померање Мијака још у почетку XVIII в., али оно се вршило у виду пресељавања читавих села и породица у друга места... Међутим сад имало пojeдинaчнe селидбе"...
Указывая на более раннее движение мияков, М. Павлович ссылается на работу В. С. Радовановича „Тиквеш и Рајец" (Насеља и порекло, књ. 17, 1924 г.). В этой же работе время появления мияков в Тиквеше определяется концом XVIII-го века...
„У овом времену има у Тиквешу и Рајцу досељеника од Мијака и од Кичева. Тако су краајем XVIII века доспели Мијаковци у Бегниште, Мијаковци у Топлику, Кичевци на Борински Рад више старе Желиште... Долазили су као сточари на зимска пасишта, али због арнаутских зулума нису се враћали у своје крајеве" (208).
Что же касается устного сообщения С. Трояновича, то оно не определенно и повидимому не точно. Нет указания на время переселения отдельных жителей Дебрского края на Ресаву. Кроме того, это сообщение не подтверждается обширным описанием Ресавы и сёл ее, составленным Ст. М. Миятовичем и изданным въ 1930 году, в 46-ой книге „Етнограф. Зборника" (Београд): тут нет сведений о мияках и о следах их на Ресаве. Не относилось ли это устное сообщение к селу Медвежью (Медведе)? Если же это село имел в виду г. С. Троянович, то там мияков нет, а есть фамилия Миятовичей, предки которых к миякам не принадлежали. И вообще, движение на Ресаву с юга происходило преимущественно из Косовской области, — происходило в XVIII—XIX веках. На Ресаве отмечено 68 фамилий, предки которых вышли с Косова. А из Македонии пришли на Ресаву родоначальники только 4 фамилий: 1 из них пришел из Прилепского района, 1 из Гопеша и 2 неизестно, из какой македонской местности (см. у Ст. Мијатовића, стр. 163—164, 186, 192, 210).
41
Если обратиться к другим периодам в передвижении мияков, как это представляет Т. Смилянич, то не найдем указаний на водворение их в Пологе и в Призренском крае. Значительное передвижение этого населения происходило в конце XVIII-го в. — в начале XIX-го. Но не известно, переселялись ли в это время мияки в Полог. Если и шли сюда отдельные семьи мияков, то они не могли сразу же изменить предполагаемую г. Павловичем южноморавскую основу говоров Д. Полога: писания К. Пейчиновича и его земляков документально свидетельствуют, что языковые черты в Д. Пологе в конце XVIII-го века — в начале XIХ-го были такие же, какие находятся там и во 2-ой половине XIX-го века и в начале ХХ-го. И еще важное указание можно извлечь из этого источника: тогда, в конце XVIII-го в. — в начале XIХ-го, черт общемакедонских в говорах Д. Полога было больше, чем во 2-ой половине XIX-го в. — в начале ХХ-го. См. в разных пунктах моих изучений языка К. Пейчиновича. Некоторые общемакедонские черты вышли из употребления в этом крае совсем в недавнее время, — после 1-ой половины XIX-го века.
Г. Павлович ссылается на передвижение мияков в Полог. Как обнаруживает источник его сведений, Т. Смилянич, это передвижение происходило со 2-ой половины XIX-го века. Это были отдельные семьи и отдельные лица. На изменение языковой основы в Д. Пологе они не могли оказать влияния. Такого влияния не оказывали и более ранние поселенцы-мияки, XVII-го в., если таковые были тут. Где же указания на „более старое" и „более крепкое" мияцкое население в Д. Пологе и Призренском крае? Г. Павлович сделал ссылку на антропогеографические данныя, но эта ссылка оказалась совсем не подходящей.
На более старую колонизацию жителей Дебрского и Кичевского краев указывают будто-бы и „исторические исследования". Из таких исследований названа статья М. Костича, — названа без указания определенного места (страницы), где говорится об этой колонизации. Наученные горьким опытом, мы снова прочитали указанную статью М. Костича. Работа солидная; в ней тщательно собран документальный материал, относящийся к австро-турецкой войне 1737—1739 гг. и к восстанию сербов в старой Сербии и албанцев в северо-западной Албании. Но в этой статье нет указаний на передвижение мияков и
42
кичевцев. Даже общей ссылки на это передвижение мы не нашли в этой статье.
Итак, одна ссылка г. Павловича совсем не обосновывает его тезиса, противоречит этому тезису, указывая на позднейшее переселение в Полог немногих семей и лиц из Дебрского края. Другая ссылка вовсе пустая.
Г.
Павлович, не останавливающийся пред искажением цитат и свидетельств и перед
пустыми, дутыми ссылками, упрекает меня в отсутствии исторического подхода к
изучаемым явлениям, идет мимо, умалчивает об основном моем мотиве — о моем
стремлении к историчности. Он умалчивает о тех показаниях исторических
документов, которые я представил в своей работе, — о звуковом виде топонимии,
находящейся в исторических документах. Г. Павлович заявляет, что названия с шт, жд в Пологе (Пешт, Доброште) не принадлежали давнему, основному
славянскому населению тут, и упрекает меня, что я упустил из виду „иную
возможность объяснения: часто переселенцы переносят с собою и названия пунктов"
(170—171). Я не отрицал этой возможности. Но в данных случаях не было
необходимости обращаться к ней. Г. Павлович не недосмотрел, а отмахнулся от
документальных указаний, находящихся в той же части моей работы: топографические
названия с шт, жд вместо *tj (*kt'), *-dj, с о, е вместо ъ, ь
находящиеся не только в Пологе, но и в Призренском крае, идут издавна: некоторые
из них засвидетельствованы историческими документами XIII—XIV веков, грамотами,
и XV века, турецкими вакуфами, Эти документальные справки сообщены и,
разумеется, учтены в моей работе. См. стр. 115—117 (данныя из турецких вакуфов
XV в.), 295—297, 302—303, 312, 329—330 (из современной и из исторической
топонимии). К топографическим названиям с шт -жд извлеченным из
исторических документов, следует присоединить еще одно, по недосмотру
пропущенное мною: из грамоты Константина Асеня Вирпинскому монастырю у Скопья
(до 1277 г.). В этой грамоте упомянут
, находившийся недалеко от Палчишской
речки (в районе дольне-положских сёл Горно и Долно Палчиште):
Г. Павлович, вопреки всем этим представленным мною указаниям, заявляет: названия с шт могли быть принесены с
43
юга (-о названиях с о, е вм. ъ, ь он совсем и не упоминает). Когда? — Ответ г. Павловича был отмечен выше, — не раньше XVIII-го века. А документы свидетельствуют о топографических названиях с шт -жд, с о, е вм. ъ, ь в Пологе и в Призренском крае в XIII—XV веках!
5) Как известно, в сербской печати изгоняется термин „Македония", „македонский". Он заменяется посредством „Јужна Србија" и других. Это обнаруживается и в статье М. Павловича. Следуя за А. Беличем, он пользуется по отношению к македонским говорам термином „староштокавски (дијалекат)", а если приходится употребить слово „македонский", то оно дается в таком виде: „так называемые македонские" (говоры): „измену такозваних македонских дијалеката", „у говорима т. зв. северне и сев.-западне Македоније" (173). Почему „так называемые", а не подлинно-македонские? — Какая-то боязнь перед „македонским", какие-то враждебные сербскому штокавизму ассоциации заставляют проф. Белича и его последователей прибегать к таким терминам, которые заглушили бы собою термины реального, подлинного значения: „Македония", „македонский". При этом, боязнь македонизма проявляется по отношению не ко всей Македонии, а только по отношению к той части ее, которая находится в составе Югославии. По отношению к южной Македонии, находящейся под властью Греции, проф. Белич свободно располагает терминами „македонский", „южномакедонский" (см. выше).
Отмеченные предосудительные приёмы в работе г. Павловича отражаются и в трактовании им конкретных языковых явлений македонских говоров. К тому же дело ухудшается еще тем, что он в недостаточной, повидимому, степени владеет македонским диалектологическим материалом. В своей статье г. Павлович касается немногих явлений: замен *tj-*dj, *ǫ, *ъ, *ь, trt, tlt, čr, ł, окончания именит. пад. множ. числа, местоимения вин. ед. муж. рода. Но во всех его замечаниях, довольно туманных, хотя и представленных в модерных лингвистических терминах, отражаются указанные выше отрицательные свойства его приёмов.
1 ) Замены *tj-*dj. Г. Павлович утверждает, что „рефлексом" указанных праславянских сочетаний в Пологе были „африкаты h-ij" (170 и др.). К моему описанию артикуляции согласных,
44
которые он по сербскому обыкновению передает посредством ћ-ђ, он ничего
существенного не мог добавить. Я утверждал, что эти согласные — не аффрикаты. В
Тетове это — согласные задне — палатальные к'-г'. В селе Теарце я отметил
более передний затвор:
но и
. Фрикация обычно отсутствует. Изредка бывала
представлена и фрикация, весьма слабая (слабость фрикации признает и М.
Павлович). Но такое образование бывало редко; обычно отсутствовала и слабой
степени фрикация. Я ссылался на речь лица, хорошо известного сербам, — на о.
архимандрита Савву Протича, человека преклонных лет, принадлежавшего к
сторонникам сербской политической ориентации. Он — уроженец города Тетова. Он не
получил порядочного образования. Сербским литературным языком он не владел в
достаточной степени. В его речи были к'-г'. Укажу еще на одно лицо, на
учителя г. Јована Ћирића, тоже уроженца города Тетова. Он владеет и сербским
литературным языком, владеет и артикуляцией сербских согласных ћ-ђ. Но он
владеет и артикуляцией местных согласных — к'-г'. Он сам ясно сознаёт
отличие тетовских к'-г' от сербских ћ-ђ. — Невозможно отожествлять
те и другие согласные.
Поставив вопрос о давнем состоянии говоров Полога в отношении замен *tj-*dj, я на основании представленных данных, извлеченных из современных говоров и из топонимии в ее современном состоянии и в отражении в исторических документах, полагал, что в более раннее время, при водворении славянских групп в Пологе, в языке этих групп были сочетания с шч-ждж. Такие же группы находились и далее на северо-западе. В тех же областях находятся топографические названия и с другими чертами, свойственными языковым группам с шч-ждж вместо *tj-*dj: названия с о, е вместе ъ, ь в сильном положении. Подробнее о македонской топонимии и сочетаниях с к'-г' я говорил выше, в разборе статей проф. Белича. Напомню только, что в Македонии, в северной, в центральной, в югозападной, нет ни одного топонимического названия с к'-г' вместе *tj-*dj. Это отсутствие достаточно выразительно.
О дутых библиографических ссылках г. Павловича относительно движения населения с юга на север в Полог и далее было только что сказано.
Не верны его сведения и в фактических деталях. Так говоря о письменной передаче к'-г' у Кирилла Пейчиновича, он заявляет:
45
„интересантно је напоменути, на пример, да је Кирило Пејчиновић, Тетовац, у cвoјеј књизи Огледало употребљавао знак ћ за гласове ћ и ђ, а тако и у књизи Оутѣшенїе... (172).
—
Не верно: в той и в другой книге имеются написания не только с ћ как это было
принято у македонских книжников, но и с к, г (хотя и редко):
(напр. в
Утешении, 13) сравн. и в рукописях:
(Житие Лазаря, помянник),
(Огледало
105).
2) ǫ (ѫ). М. Павлович заявляет, что в говорах Д. Полога старой, основной заменой гласного ѫ был у, как и в говорах Криво-Речной Паланки, Кратова и Скопья („преко Скопље до Тетова". 173). Гласный а, находящийся в окончаниях, занесен с юга. Указан „принцип, да се елементи у корену боље чувају, отпорноји су: значи да су досељеници с југа, који су у свом говору имали а место ǫ, успели да своју особину наметну само у наставцима, а да је у корену остао ранији рефлекс". Оттуда, с юга, принесены и отдельные слова с а, ъ (вместо ѫ, 174). В Г. Пологе заменою ѫ был такой же гласный, как и в говорах, находящихся далее на юге, — в Кичевском, Дебрском, Ресенском краях, — гласные а, о. Если же в Г. Пологе встречается ъ (ръка, път), то такая замена, ъ, вторична: этот гласный получился в результате редукции гласного а, — „заключак који принципски [!] једино могућан" — Вот и всё.
Всё это мог написать человек, не располагающий в достаточной степени сведениями о македонских говорах и считающий возможным искажать засвидетельствованные в печати факты, относящиеся к вопросу об ѫ в этих говорах.
a) Мы уже выше указали на искажение, которое совершил г. Павлович с свидетельством Г. Киселиновича о замене гласного ѫ в охридско-росенских говорах в виде â (ъ).
b) Не верно, что в Скопье, давнею заменою гласного ѫ является у. В городе Скопье имеются слова не только с у вместо ѫ, но и с ъ, а. В селах к югу от Скопья заменою этого гласного служит а. С тем же гласным представлены и топографические названия. Как в селах, так и в городе, представлены и слова с среднеболгарской заменой гласного ѧ после ј посредством ѫ: ѭзик вместо ѩзъıкъ и др.: јазик, јачмен, јатрва, зајак. Следует обратить также внимание на запись в апостоле, писанном в Скопье в начале XIV-го века; там находится са вместо среднеболгарского сѫ < сѧ: ѥмоу са писа. Написание с а
46
в „са" указывает на такую замену гласного ж, которая была близка с гласному а (ъа). Об всем этом см. в моей статье „Говоры области Скопья" (Македонски прегледъ, VII, кн. 1, стр. 43-45, 67-68).
c) „Заключение" которое единственно принципиально возможно по отношению к ъ вместо ѫ в Горнем Пологе (път, ръка . . . ) — такое, по мнению М. Павловича: это ъ появилось в результате редукции гласного а. Но это „заключение", несмотря на объединение его с „единственной", да к тому же „принципиальной" возможностью — невозможно. В говорах Гор. Полога результат редукции а не отмечен. Это явление непоследовательно и в весьма слабой степени представлено в говорах города Тетова. В дольне-положских селах я совсем не мог заметит результата такого изменения а. Вероятно, для этого „единственного" „принципиально возможного заключения г. Павлович изменил знак â в записи Г. Киселиновича в а. Но мы напомним, что области с ъ вместо ѫ занимают районы Струги, Охрида, Ресена, Лерина, Костура, Водена, Меглена, Кукуша, Дойрана, Гевгели, Солуна. Гласный ъ вм. ѫ находится не только вне ударения, но обычно под ударением (в корне). С процессом изменения безударного а в ъ гласный ъ < ѫ не связан в этих говорах.
Кроме этих диалектических указаний, г. Павлович отбросил (— тоже „принципски"?) и показание исторического документа, находящееся на 116, 312 страницах моей книги о Пологе: название местности Лъжан[е], около села Галаты. Таксе название находится в турецком вакуфе XV-го века. Это же название представляет замену более раннего слова „Лѫжане", серб. Лужани (другие этимологические соответствия см. на стр. 116).
М. Павлович, следуя за проф. Беличем, избегает встречи с ъ, как с заменителем гласного ѫ: ведь, эта замена — общая с прочими болгарскими группами!
d) Опираясь на принцип, что в корне звуковые элементы более упорны, а в суффиксе они изменчивы, г. Павлович, если бы не отбрасывал иного, более важного принципа — не искажать текста, фактов, не отбрасывать тех из них, которые не согласуются с его тезисами —, он обязан был бы остановиться на той параллели, которую я указывал из области кайкавских говоров. Именно, я писал на стр. 315-316 по этому вопросу следующее.
47
„Сочетания разных диалектических элементов в отношении замен ǫ представлены также по говорам кайкавщины... Так, в некоторых местностях Подравины употребляются в речи сочетания с о (местного происхождения) и с у (инодиалектического). Слова с о считаются „простяцкими": так говорят „najprosteši". „По-господски" („gospocki") — слова с u roka-ruka... В некоторых говорах „простяцкие" элементы представлены в суффиксе –по- [!]: povrnȍti, povȑnol. В корне u: ruka. Так, напр., в селе Калиновец".
(Сделана ссылка на работу F. Fanceva в Arch. f. slav. Phil., XXIX, 323).
Итак, не в корне сохраняются в указанных формах местностные элементы, а в суффиксах. Эта параллель близка по своему содержанию к дольне-положским явлениями. В говорах Д. Полога суфиксальные элементы являются общими с прочими говорами Македонии; общи в том числе и суффиксы с заменой прежнего гласного ѫ: а) в форме „общего" (винит.) падежа жен. р. на -а: на гора, на Планина; b) в форме местоимения вин. ед. жен. рода: ја или га (ѭ), неја или нега; с) в глагольном суффиксе -на- (-нѫ-): дигнале; d) в окончании формы 3 л. множ. числа наст. вр.: несат; е) в окончании формы 3 л. множ. числа имперфекта-аориста: пита[х]а. Весь морфологический строй в говорах Д. Полога является таким же, каким его представляют издавна прочие македонские группы, а также группы юго-западной и восточной Болгарии. Имеются в Д. Пологе отдельные слова с ъ, а вм. ѫ в корне. Всё это дало мне основание полагать, что давней заменой гласного ѫ в Д. Пологе был такой же гласный какой до сих пор сохраняется в говорах Г. Полога -ъ. В течение времени в Д. Пологе вошел в обиходъ ряд слов из иной диалектической среды, — слов с у в корне вместо ѫ. Эти слова, с сохранением корня с гласным у, введены были о обычную, традиционную формальную систему местной, Положской среды. В этих случаях происходила не подстановка отдельного звука в слово, как это утверждает М. Павлович, слишком механически понимая „принцип" устойчивости звуков в корне, а применялась основа и суффиксы в том или ином звуковом виде. Обратите, напр., внимание на слова „кук'а": и там в Македонии, где в других словах находится ъ или а вместо ѫ, а вместо *tj представлено шч, это слово, если оно зашло сюда, имеет у и к': кук'а, но нигде не отмечено куща или кък'а, с подстановкой одного только звука в корень: у или к'.
48
3)
ъ, ь, M. Павлович утверждает, что основной заменой этих гласных в говорах
Д. Полога был ьа. Что же касается суффиксов -ок, -ец, -ен,
то это — „нанос с юга". Да к тому же, в окончании е, о проведены „не
абсолютно последовательно" (175). Примеры этой непоследовательности не указаны.
Но вероятно такими примерами надо считать те, которые он указывает, как будто-бы
опущенные мною, — указывает вместе с примерами с гласными е, о в
суффиксах: 
вен, óвес, мр'тоец, вóсок —
дóбър, ветър, вепър
(175). А потому следует вывод по отношению ко мне: „Г. Селишчев овде упада у
исту методолошку грешку као и код рефлексâ назалâ тако и код рефлексâ
полугласникâ (175).
От
ошибок я не свободен; но все отмеченные выше указания на мои ошибки — указания
сделанные г. Павловичем, совсем лишены основания, и с ними считаться нет
возможности. Я нигде не ограничиваюсь пустою схемой. Я предварительно анализирую
все доступные мне данныя и только после этого я делаю посильный вывод. Я
проанализуровал весь материал, относящийся к говорам Г. и Д. Полога в отношении
замен ъ, ь в сильном положении. В Г. Пологе представлены гласные о, е
вм. ъ, ь и в корне и в суффиксе. Этого не оспарывает и М. Павлович. Но в
Д. Пологе в конце XVIII-го в., в XIХ-м и в начале XX-го в. состояние в отношении
слов с заменами гласных ъ, ь является иное: в корне многие слова
представлявляют ъ (сън, дън), в суффиксе — о, е:
првързок, пток,
пóдарок, сладок; членная форма на -от:
свáтот, си́нот,
постáриот син,
предлог со, редко с; вéнец, брáтец, стáрецот ми, „Кѷриллъ
Ретоець", áрен, стрáшен, си́тен,
óвен, іеден
и др.
Отметим, что е находится и в непродуктивном суффиксе -ес: óвес.
Обратим внимание на слово „поводен" (рус. „паводок", „пóводень". родит. „пóводня"). Это — бытовое слово местного обихода, применявшееся к названию горного паводка, разрушительно действовавшего по селам Полога.
В немногих бытовых словах в Д. Пологе имеется о, е в корне слов: бочва, дош. Также в наречии токмо. В писаниях К. Пейчиновича и его земляков имеются несомненные указания на те же слова с о, а также на слова с е, — на слова бытового значения: тест, лен. С гласным е представлены ими и такие слова: лесно, леснота, корень темн-: темнина, да се
49
стемниш и другие образования. В изучении этих писаний приходится наблюдать еще следующее: в то время в конце XVIII-го века — в первой половине XIX-го употреблялось слово ден и производные: денешнїй день, денѣ, денеска, раздениш: да се стемнишъ и̑ да се разденишъ и др. Позднèе в Д. Пологе утверждается в общий обиход слово дън.
Я не забыл и указаний Положской топонимии в ее современном состоянии ив отражении в исторических документах XIII—XV вв. О ней совсем умолчал М. Павлович. Топонимия Д. Полога свидетельствует об о, е, как заменах гласных ъ, ь в корне и в суффиксах (в сильном положении): Бозовец или Бозовци (боз- < бъз-), Добърце (добр- < дъбр-: Дъбр-ьце), Бродец, Лисец, Родец, Самовилец, Жеден и др. Такой звуковой вид указанных названий ндет издавна. В турецких вакуфах XV века упоминаются Радовец, Топлишнец. С -ец географические названия этой местности были известны и в ХIII-м в.: Пьсець краище Лисеч'ко, отмечены в грамоте Константина Асеня. Село Бозовец или Бозовци имеется и в Призренском крае. В виде „Бозовци" оно отмечено и в XIV-м в., — в хрисовуле Стефана Душана архангельскому монастырю у Призрена.
Вот направление работы, выполнявшейся мною по материалам, относящимся к заменам гласных ъ, ь в говорах Д. Полога. Я не мог сделать заключения, что давней, основной заменой этих гласных был гласный ъ: сън, дън, старъц, овън, овъс, подарък, петък. Такое заключение запрещают и современные языковые факты и показания топономии в документах XII—XV веков. Я мог сделать только следующий вывод: основные замены гласных ъ, ь в сильном положении в говорах Д. Полога были такие же, как и в других говорах Македонии, а также в говорах юго-западной Болгарии — о, е.
У М. Павловича — голая схема в отношении судьбы ъ, ь в Д. Пологе, а не результаты анализа языкового материала, относящегося к этому вопросу. Ошибочность его представления о -ър в сочетаниях добър, ветър. . . была отмечена выше: не возможно ставить в связь гласный ъ в этих сочетаниях, — гласный вторичного происхождения, с судьбой ъ, ь в сильном положении.
50
4) tl̥t. M. Павлович упрекает меня в том, что я не поставил в связь замен l̥ с соответствующими заменами в говорах Скопьской Черной Горы, Куманова и Кратова. Г. Павлович утверждает, конечно, с „несомненностью", об основной связи говоров Д. Полога с говорами Скоп. Ч. Горы. Он пишет: „У доњеполошком говорном типу: л̥ > у, л̥ > льа показују несумњиву везу са говором Скопске Црне Горе, с тим да се у Тетову изгубило лу, основно у Скопској Црној Гори (слунце, слуза)". Сочетания же с ол (оў) (воўк) принесены в Д. Полог с юга (176).
Итак, в Д. Пологе нет теперь, не было и в конце XVIII-го века сочетаний с лу. характерных для Скопьской Черной Горы. Объяснение легкое: если нет теперь, то было раньше, а затем утратилось. А сочетания с оў принесены с юга:
Грубая, лишенная разностороннего анализа механистическая схема.
М. Павлович, упрекая меня в невнимании к говорам Скопьской Ч. Горы, Куманова и Кратова, прошол по обыкновению мимо того, на что должен был бы обратить внимание, а не спешить с указанием недостатка в моей работе. Читая пункт о tr̥t, tl̥t во моей книге о Пологе, он должен был бы остановиться на той ссылке, какую я сделал на стр. 309: „Замечания о физиологических процессах, в результате которых получились эти сочетания [замены ti̯t в говорах Македонииј, сделаны мною в Очерках по македонской диалектологии, 66—72". Я не находил нужным приводить всех данных и объяснятъ их в работе о Пологе. Но для понимания положских замен tl̥t я просил обратиться кмоим Очеркам. М. Павлович обязан был заглянуть в эти Очерки, если он пожелал выступить с критикой этого пункта в моей книге о Пологе. Этого он не сделал, а поспешил упрекнуть меня в том, что я не принял во внимание замен tl̥t в говорах Скоп. Ч. Горы, Куманово и Кратово.
Не правда. На тех страницах Очерков, на которые я ссылался в „Пологе", представлены данныя и говоров Скоп. Ч. Горы, Куманова и их отношение к говорам северной части Кратовского края (а не Кратовского края вообще: южно-кратовские говоры принадлежат к иной, македонской группе). Я писал там, между прочим так.
„По замене сев.-кратовские говоры находятся в тесной связи с говорами Кумановской области. . . . [следуют данныя и их объяснение]. Кумановские говоры, кроме
51
овчепольских, стоящих ближе к велесско-скопским говорам, имеют замены l̥, общие с ближайшими к ним говорами скопско-черногорскими и прешевскими [следуют фактические справки и их объяснение; указаны и сочетания с lu и области их распространения] (стр. 72).
Как видно, диалектологические данныя приводили меня к выводу о связи Скопьско-Черногорских, Кумановских и северно-кратовских говоров в замене tl̥t. Но этой связи я не мог усмотреть по отношению к говорам Д. Полога. М. Павлович ссылается на привиденные мною примеры с лъ : длъг-, слъза, слънце. (Пример „длъбок" надо исключить: он не показателен, как отметил я на стр. 310: ъ в этом слове мог заменить собою гласный ѫ: сравн. в Костурском крае „глъмбока", „длъмбока"). По отношению к длъг я обращал внимание, что в таком виде это сочетание представлено во многих говорах на северо-востоке Македонии. В Очерках я писал: „развитие гласного ъ после l в сочетании dlъg.... могло произойти внутри самого того или иного говора, находясь в зависимости от зубного d" (71). В работе о Пологе я обращал внимание на ту же фонетическую обусловленность нахождения ъ позади л в сочетания дл, а также сл, имея в виду то же фонетическое явление в других славянских языковых группах, — в чешском, польском, нижне-лужицком (dlu-, slu-) (см. стр. 310). Утверждать только по одному звуковому виду длъг связь дольне-положских говоров с скопьско-черногорскими я не имел возможности. Подтверждением этой невозможности служило для меня также отсутствие в Д. Пологе сочетаний с -лу- (слузе, слунце, слуба). Г. Павловичу следовало бы по-внимательнее отнестись ко всем указанным данным, а не спешить с таким шаблоном, применяемом почти в каждом пункте — применяемом по образцу, указанному проф. Беличем: если та или иная черта напоминает южно-моравское явление, — считай се для македонских говоров давнею, основною, а черты, общие с другими македонскими говорами и чуждые южно-моравским группам, — считай наносными, „с юга"; если нет каких-нибудь значительных южно-моравских черт (-лу- в слунце, слузе, га — вин. ед. муж. р.), надо заявить; эти черты были, но пропали (— хотя и отсутствуют исторические указания на эти черты).
Да, я далек от такой схемы в работе.
5) čr-. Сочетания с цр- М. Павлович считает, разумеется, основными для говоров Полога как и для прочей Македонии (171).
52
Мы выше отметили его искажение сообщения о цр- и чере- в говорах охридских и ресенских. Г. Павлович не разобрался в том, что необходимо различать два ряда сочетаний: čr- перед согласным (črn-) и čr- перед ě (ѣ) (črěp-). Раньше чем определятъ давнюю основу тех или иных македонских говоров, надо принятъ все меры к тому, чтобы воспользоваться историческими указаниями. Об этих указаниях г. Павлович, как и проф. Белич, совсем не беспокоятся. А между тем, эти указания, извлекаемые из памятников письменности и из македонской топонимии, свидетельствуют, что сочетания, свойственные говорам Македонии, имели чер- (čer-): черна, червен, черѣп[ъ] < череп ..., — с результатом процесса, пережитого всеми болгарскими группами, с гласными е, развившимся между č и r. Об этом процессе говорилось выше, в разборе соответствующего пункта в статьях Д. Белича.
6) М. Павлович придает большое значение результату изменения ł в u в Д. Пологе: stou̯. Это явление, по словам М. Павловича, „указывает на несомненную более старую связь тетовского типа говора с говорами пояса Скопье-Куманово-Кратово, и на различие по отношению к говору Г. Полога (176).
В своих Очерках по македон. диалект. я указал подобное изменение ł не только в Кратове, но и в Криво-Речной Паланке (стр. 152). Но вот еще что я имел в виду. Положение, в котором изменился ł, неодинаково в Тетове и на востоке Македонии: в Тетове перед согласным (— на это не обратил внимание г. Павлович) и в конце слова имен и причастий. — аўбатнице, расоў- месо, стоў, дошоў, пиў ... (Полог, стр. 331). В Кратове же и в Криво-Р. Паланке ł > u̯ только в причастии: зачуў, пофалиў (Очерки, 152). Это различие в условиях, в которых происходило образование особого лабио-велярного ł и его изменение в u̯ (w) не представляет несомненного указания на связь, о какой категорически заявляет г. Павлович. Кроме того, не одинакова и артикуляция того звука, который заменил ł в Кратове с одной стороны и в Тетове — с другой. Образование особого лабио-велярного ł и его изменение в u̯ в определенных условиях, в замене tł̥t (> tołt > tou̯t), а также в замене наречных сочетаний tołku, kołku ( > tou̯ku, kou̯ku), представляют и говоры западной и центральной Македонии. См. в Очерках, стр. 153.
7) Наконец о формах. В отношении форм u M. Павлович констатирует общность говоров Д. Полога с Горным Пологом.
53
Как показано в моем обзоре этих говоров, они представляют все главные морфологические черты македонских говоров. Имеется ряд общих явлений и в отношении фонетическом. В прошлом же говоры Г. и Д. Полога пережили ряд общих или одинаковых процессов с прочими македонскими группами, — процессов не только морфологических, но и фонетических.
М. Павлович и в крошечную свою заметку о формах привнес особенность своего приема: он указывает, что в Д. Пологе в форму множ. числа муж. рода „наставак -ове потпуно је продро -дýбое, волое ..., а исто тако преовлаћује го место га" (176-177).
Не правда. И тут г. Павлович исказил факты самым беззастенчивым образом.
1) Все записи, в том числе и сербские, и наблюдения свидетельствуют, что а говорах Д. Полога окончанием формы множ. числа муж. рода является -ови > ои > oi̯, как в прочих западных и центральных говорах Македонии, а не -ове, как на сев.-востоке (в Кратове, Штипе, Кочани). свáтоi̯, друмоi̯, попои... Эти формы на -oi -oi̯ по записям других лиц и по личным наблюдениям я представил в соответствующем пункте своей работе о Пологе, на стр. 338. Только на это окончание (-ови) указывают и писания К. Пейчиновича и его земляков-дольнеположан. И эти справки даны в моей работе. А г. Павлович, доказывающий связь говоров Д. Полога с кратовскими, не сообщая всех этих фактов, не отрицая представленного мною материала, утверждает с безудержным произволом: в Д. Пологе, форма множ. ч. имеет окончание -ове (ое): вóлое.
2) И другое искажение представлено в том же абзаце; оно касается местоимения винит. пад. един, числа муж. рода. Оказывается: в Д. Пологе „преобладает" го, но есть следовательно и форма га, употребляющаяся ранее: „преобладает" го.
И это — не правда. В говорах Д. Полога, как повсюду в Македонии, для формы вин. ед. ч. муж. рода служит го, него. Об этом также свидетельствуют записи разных лиц, в том числе и сербов, мои непосредственные наблюдения и писания положан на „препростейшем языке болгарском", как они называли свой „тетовский" язык.
Вот таково содержание статьи М. Павловича, таково его „испитвање непристрасно, научно основано". Я кончил разбор этого произведения доцента Философского факультета в Скопье.
54
Я ничего не замолчал, не изменил. Как и в разборе статей проф. Белича, я старался полно передать содержание разбираемого произведения. Статья г. Павловича написана в том направлении, какое определено по отношению к македонским говорам проф. Беличем. Но у М. Павловича это направление представлено в крайне резкой форме. Разбор отдельных высказываний, утверждений, попыток обосновать догматические тезисы обнаруживает ужасающую наготу его произведения: оно основано на произволе, на неправильном сообщении сведений, на искажении фактов и свидетельств, на отсутствии достаточной осведомленности в македонском лингвистическом материале, на отсутствии необходимого лингвистического анализа. Другие черты — замалчивание имени „македонский", произвольная поспешность обвинить в предвзятом отношении к македонским говорам, в пристрастии, — обвинить лиц, не могущих усмотреть сербо-штокавской основы в Македонии, — лиц, далеких от балканских империалистических тенденций и исповедующих принцип свободной Македонии.
Для какой же цели предназначены такие произведения в роде статьи М. Павловича? Нельзя же полагать, чтобы славист, читая это произведение, мог отнестись с слепой доверчивостью к утверждениям, сообщениям и обоснованиям г. Павловича и ему подобных авторов. Первая же справка обнаруживает грубые ошибки и произвол этих произведений. Не для славистики, как науки, предназначены эти работы. Попытки же авторов подобных работ облечь свои произведения в наукообразные формы, должны быть разоблачены: следует показать подлинное их содержание, для науки вредоносное.