Славяне в древности. Культурно-исторический очерк

Николай Севастьянович Державин

Часть I. ИСТОРИКО-ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК

Глава 1. Древнейшие известия о славянах  7

§ 1. Венеды  7

§ 2. Славяне, анты  11

 

Глава II. Славянские племена в древности  23

§ 1. Восточные, или русские, славяне  24

§ 2. Западные славяне  28

§ 3. Южные славяне  45

 

Глава III. Общественный строй у славян в древности  52

 

 ГЛАВА 1.

ДРЕВНЕЙШИЕ ИЗВЕСТИЯ О СЛАВЯНАХ

 

 

§ 1. ВЕНЕДЫ

 

Наиболее ранние известия о славянах под именем венедов, или венетов, восходят к концу I и ко II вв. н. э. и принадлежат они римским и древне-греческим писателям: Плинию Старшему (23—79 гг. н. э.), Публию Корнелию Тациту (около 55 г.—умер около 120 г. н.э.) и Птолемею Клавдию (II в. н. э.—умер около 178 г.).

 

Согласно показаниям названных авторов, венеды жили вдоль Балтийского побережья между Штетинским заливом, куда впадает р. Одра, или Одер, и Данцигским заливом, куда впадает р. Висла, и пор. Висле от ее верховьев в Карпатских (Венедских) горах и до побережья Балтийского моря. По характеристике Птолемея Клавдия, венеды были «великий народ» (μέγιστον ἔθνος). Случайные упоминания о венедах имеются, однако, и у более ранних авторов, например у Геродота и Софокла (V в. до н. э.). Геродот, в частности, говорит о том, что янтарь приходит с р. Эридана, от венетов, славившихся, повидимому, в древности разработкой и торговлей янтарем. Специальные химические исследования установили, что янтарь, оказавшийся в микенских могилах XIV—XII столетий до н. э., а также в египетских гробницах эпохи V династии (3-е тысячелетие до н. э.), именно северного происхождения.

 

Имя реки Вислы впервые встречается у римского писателя Помпония Мелы (I в. н.э.) под названием Vistula. У других авторов древности эта река называется Vistla, Visculus, Οὐστούλα, Visula, Viskla. [1] Большинство ученых, начиная с Шафарика и до настоящего дня, останавливавшихся на вопросе о том, какому языку принадлежит название реки Висла

 

 

1. См. L. Niederle, Slovanské starožitnosti. Dil. I, sv. I. v Praze, 1902, стр. 173 сл.

 

7

 

 

и каково исходное значение этого слова, склонны считать имя реки Вислы словом славянского языка. Шафарик в своих «Славянских древностях» возводил его к основе is—, vis—«вода», и это объяснение остается доминирующим в науке и в настоящее время (I, 538). Интересно при этом отметить, что в некоторых польских говорах слово висла имеет нарицательное значение и употребляется в смысле большой, полноводной реки вообще. С другой стороны, отмечается широкое распространение этого названия рек в славянских странах в разнообразных вариантах: Вис, Ислоч, Свислочь, Иследзь, Вислица (в бассейне р. Припяти), Вислок, Вислока, Висляновка (в бассейне р. Вислы). [1]

 

Что касается названия народа венеды—венеты или венды—винды, то оно, прежде всего, не кельтского происхождения, как некоторые склонны были думать на том основании, что это слово в форме vindo—входит во множество географических названий, приписываемых кельтскому языку: Vindobona (Вена), Vindomagos («белое поле»), Vindobriga и др., а также в той же форме vindo—или vindona—во множество древних надписей, дошедших до. нас из районов, населенных некогда кельтами (Верхняя Паннония, Норик, Реция), как собственное имя. Ввиду того, что кельтское слово vindos значит белый, делалось заключение, что кельты, будучи сами, как и германцы, красно-рыжими, называли русых славян белыми, и это имя осталось за ними (ср. Белая Русь, Белохорваты и пр.) и в устах германцев. К этому прибавляется, что первое арабское известие о славянах, восходящее к VII в., прямо отмечает их белокурость; впоследствии арабы вообще называли славянским (Siklab) тип белокурого европейца.

 

На этой точке зрения стоит профессор Л. Нидерле, обосновавший свою теорию на учете огромного топонимического и ономастического материала. [2]

 

Из более ранних попыток истолкования племенного наименования венед, венд отметим, между прочим, попытку увязать это название с древним северно-германским vand (лат.—unda «вода»), откуда венды—«люди воды», «жители вод» или «морские жители»; или с немецким wenden, откуда Wanderer—«странники, скитники»; либо с готским vinja и немецким weiden, откуда weidenden—wenden—«пастухи» и т. п. Были попытки объяснить племенное название народа венеды и из славянского языка. Так, например, Гильфердинг связывал имя венет то с древне-индийским названием народа vanita (греч. Ἐνετοί и ἄνται),

 

 

1. L. Niederle, назв. соч., стр. 27, примечание; К. Müllenhoff, Deutsche Alterthumskünde, II (1887), стр. 208 и сл.

2. См. L. Niederle, назв. соч., ч. 1, выл. 1. V Praze, 1902, стр. 198—201.

 

8

 

 

то с именем древне-русского племени вятичей; другие (Первольф) возводили то же имя вент к старо-славянскому корню vęt—«великий», пережиточно сохранившемуся в форме старо-славянской сравнительной степени—вѧщии и в измененном виде в форме вятич и ант. С вятичами связывал вентов и проф. Ф. А. Браун в своих «Разысканиях в области гото-славянских отношений» (СПб, 1899, стр. 334). Последний стоял на точке зрения, что венедами первоначально называлось немцами только одно из славянских племен, а затем это название было распространено ими на весь народ.

 

Все эти толкования наименования народа венеды надуманы и не выдерживают критики. Подходя к вопросу палеонтологически, в каждом племенном наименовании древности мы должны искать, прежде всего, значение—«человек», «муж», «дети», «народ», «племя», как это мы имеем, например, в наименованиях народов—скифы, мари, готы и др. [1]

 

С другой стороны, в каждом племенном наименовании, как и в каждом племени, мы должны видеть известную скрещенность, т. е. «слияние двух и более однозначных различных слов того же количества племен, образовывающих одну общественность и скрещивавшихся уже физически». [2]

 

«Племенные названия,—замечает Марр,—прежде всего, конечно, суть названия племен, но они также не связаны своим возникновением именно с племенем в целом, как и теперь с унаследовавшими их и по ним хорошо известными народами или национальностью. По происхождению племенные названия также не племенные, как они не национальные. Племенные названия генетически еще менее восходят к названию рода или тем более семьи, вообще физиологически определяемой социальной формации, поскольку так называемое племенное название имеет право почитаться действительно созданием древнего происхождения, что в свою очередь объясняется не тем, что разбираемое название упоминается таким-то писателем феодальной поры или оно известно из такого-то авторитетного памятника письменности или не упоминается ни одним автором ц неизвестно из каких бы то ни было письменных источников. Источники познавания, определения и приурочения так называемого племенного названия к тому или иному народу—дописьменная речевая надстройка («культура») в целом, неразрывно связанная с материальной культурой, как с ее базой, при соответственной социальной структуре, и раскрыть этот источник можно лишь с помощью палеонтологии звуковой речи, в каком бы языке ни

 

 

1. Н. Я. Марр. Чуваши-яфетиды на Волге. Избр. раб., т. V, стр. 352 и сл. Его же. Скифский язык, V. Его же. Готское слово guma «муж», IV и др.

2. Н. Я. Марр. Скифский язык. Избр. раб., т. V, стр. 194.

 

9

 

 

обреталось ныне данное племенное название, и народу какой бы так называемой семьи ни было оно усвоено позднейшей исторической жизнью капиталистического периода». [1]

 

Подходя с этой точки зрения к разъяснению племенного термина венеды—венеты, венды, венд, мы должны прежде всего подчеркнуть, что уже самый факт распространения этого термина на широком пространстве Центральной Европы и за ее пределами, предположительно связанном в древнейшее время с кельтским населением, свидетельствует о том, что слово «вен-д» со всеми своими вариантами не кельтского, не германского и не славянского, а до-индоевропейского, т. е. яфетического, происхождения; что оно представляет собою скрещенный двуплеменный термин, первую часть которого составляет хорошо известная нам яфетическая основа ven- со всевозможными вариантами озвончения и огласовки (ven—men, van—man, равно vat—mat и т. п.), как это мы имеем, например, в скрещенных наименованиях *Per—men—«Пермь», Ger—man, Slo—ven, Sar—mat, и т. п., в значении «народ», «племя». Вторая часть названия народа вен-д, звук д или т, представляет собою остаточный пережиток того же, повидимому, племенного наименования, которое присутствует во второй части названия народа скифы: σκυ—ϑα, где ϑα представляет собою ионское племенное название в усеченной форме вм. полного—ϑαν. [2]

 

Н. Я. Марр отметил, между прочим, слово vent как экающую, чисто фонетическую разновидность одного из трех основных названий для одного и того же вотского племени: vat—«ватка», vot—«вотяк» и vent—>вят—«вятка», «вятичи», и рядом с последним поставил и венедов. [3]

 

То обстоятельство, что славяне под именем венедов впервые выступают в истории с конца I и во II вв. н. э., не может, конечно, истолковываться в том смысле, что до этого времени данного народа, вернее—славянского протонарода или дославянского субстрата позднейшего славянского народа венедов, на территории Европы не существовало вовсе. Протославяне, т. е. славяне на стадии дославянского этнографического оформления,—такой же исконный с глубокой древности народ в Европе, как и их позднейшие соседи—германцы и кельты, первоначально—протогерманцы и протокельты на западе или протолитовцы и протофинны—на востоке, но на доиндоевропейской, т.е. яфетической, стадии, общей для всех европейских народов, они не выделялись, как особый, окончательно сложившийся

 

 

1. Н. Я. Марр. Готское слово guma «муж». Избр. раб., т. IV, стр. 264.

2. См. Н. Я. Марр. Скифский язык. Избр. раб., т. V, стр. 196.

3. См. Н. Я. Марр. Приволжские и соседящие с ними народы и пр. Избр. раб., т. V, стр. 299.

 

10

 

 

в процессе племенных скрещений этнографический тип среди прочих племен, населявших европейский материк, о чем прекрасно свидетельствует, между прочим, характеристика народа вендов, данная Тацитом, который в своем сочинении «О происхождении, местоположении, нравах и народах германцев» («De origine, situ, moribus ас populis Germanorum), известном чаще под сокращенным заглавием «Германия», пишет о венедах:

 

«Что касается певкинов, венетов и финнов, то я колеблюсь, причислить ли их мне к германцам или к сарматам... (Более похожи на сарматов) венеды: (они) сходятся с ними (до известной степени) и обычаями, ведя бродячую жизнь и живя грабежом. Тем не менее, я их также скорее отнес бы к германцам, так как они умеют строить дома, знают употребление щитов и, будучи проворными пешеходами, охотно ходят пешком: всех этих черт нет у сарматов, которые живут на телегах и на конях...»

 

С другой стороны, далекие от культурных центров древности Греции и Рима, расположенные за пределами Римской империи, они долгое время или оставались вне поля зрения древних авторов, или же, если и были известны им, то выступали под другими племенными названиями—киммерийцы, фракийцы, скифы, сарматы, готы и т.п. Эти же последние представляли собою, чаще всего, крупные межплеменные объединения или племенные союзы, имена которых заслоняли собою наименования частных племенных организаций, входивших в состав этих объединений, причем коллективные племенные наименования—киммерийцы, скифы, фракийцы, сарматы, готы, гунны и пр.—нередко переносились и на отдельные, входившие в их состав племена, в том числе и на протославян, позже—на славян.

 

 

§ 2. СЛАВЯНЕ, АНТЫ

 

После II в. славяне на целые четыре столетия сходят со страниц исторических источников и вновь появляются в них только в VI в. у готских и византийских историков, из которых наибольший интерес представляют готский историк Йорнанд, или Йордан, и византийский историк Прокопий Кессарийский. Первый из них говорит о «многолюдном народе винидах, который живет на неизмеримом пространстве», начиная от верховьев Вислы, и состоит из множества «родов», имеющих свои местные названия. Несмотря, однако, на это многоразличие частных или местных племенных названий, виниды, говорит Иордан, «большею частью называются славинами и антами». Виниды, анты и славы, по Йорнанду, это три наименования одного и того же народа.

 

11

 

 

Второй из названных историков, Прокопий,,говорит о «бесчисленных народах антов» и указывает территорию их расселения: «дальнейшие края на север от Меотийского залива», т. е. от Азовского моря.

 

Таким образом, согласно данным названных историков, к середине VI в., н. э. венеды делились на две основные трупцы: склавины, или склавы, Σκλαβηνοί, Σκλαυηνοί, Σκλάβοί—западные славяне и «бесчисленные» анты (Ἄνται, Ἄντες)—восточные славяне. Западные славяне, по этим данным, жили на территории в границах древней Паннонии (западная часть территории б. Австро-Венгрии), Чехо-Моравии, Словакии и Польши, а также на запад от Вислы, имея северною границей Балтийское побережье на запад от Вислы вплоть до Эльбы и ее притока Салы. В VIII—IX вв. западная граница этой территории была, повидимому, этнографической границей, отделявшей славянские племена от залабских германских племен. Что касается восточных славян—антов, то, по тем же данным, они занимали обширные пространства, начиная от Причерноморья и Приазовья на юге и далее внутрь страны на север и северо-запад.

 

Названная выше обширная территория, занятая в середине первого тысячелетия н. э. венедами, т. е. племенами славян и аитов, представляла собою, таким образом, исторически засвидетельствованную территорию, на которой к этому времени уже сложился в процессе племенных скрещений, культурно и этнографически диференцировавшийся в общей массе окружающих племен славянский народ. На основании весьма веских исторических, этнографических и лингвистических данных можно предполагать, что тот же процесс этнографической кристаллизации протославянских племен переживало в это время, повидимому, и население Балканского полуострова.

 

По характеристике Прокопия, славяне и анты имеют общий, весьма грубый язык, общий быт, общие верования и обычаи, общую внешность и общий духовный облик. Они сообща предпринимают набеги иа римские владения и участвуют вместе в вспомогательных отрядах, двинутых ромеями, т . е. византийцами, против готов. Однако другие показания того же источнике говорят о том, что славяне и анты представляют собою два отдельные объединения: каждое из них в своих международных отношениях живет независимою друг от друга политическою жизнью, а в своих взаимоотношениях они не всегда поддерживали мирные, добрососедские отношения. Так, например, при императоре Иустине (518—527) анты одни, без славян, переходят Дунай и предпринимают набег на римские владения; анты одни, без славян, состоят на военной службе у византийского правительства к принимают участие в итальянской экспедиции;

 

12

 

 

анты же самостоятельно, независимо от славян, заключают договоры с римлянами и т. д.

 

В антах акад. А. А. Шахматов видел предков русских славян. [1] Акад. М. С. Грушевский видел в антах предков только украинского народа. [2]

 

«Решительно не могу согласиться с этим положением,—говорит А. А. Шахматов,—распадение русского племени произошло позже появления антов в южной России; оно явилось результатом его расселения именно из тех территорий, которые были захвачены, согласно Йордану и Прокопию, антами; в последних вижу поэтому предков всего вообще русского племени». [3]

 

Академик И. И. Срезневский считал антов предками уличей и тиверцев, которых «Повесть временных лет» помещает в юго-западном Причерноморье, говоря о них:

 

«... седяху по Бугу и по Днепру и приседяху к Дунаеви; и бе множество их, седяху бо по Бугу и по Днепру оли до моря». [4]

 

В пользу мнения, что уличи и тиверцы были потомками антов, предположительно высказался в 1917 г. и проф. А. А. Спицын в учебном курсе «Русская историческая география» (Петроград, стр. 18). Более определенно по этому вопросу тот же автор высказался несколько позже в статье «Древности антов», где он толкует показание Прокопия о том, что многочисленное племя антов обитает в районе Азовского моря и далее, в смысле—

 

«где-то за Азовским морем», и притом—в полосе лесостепи, на черноземе. Именно в такой полосе,—говорит проф. Спицын,—начиная от низовьев Днестра и до верховьев Дона, известны древности, принадлежащие к одной и той же культуре VI—VII вв., которую и приходится признавать антскою. Видимо, эта культура находится под сильным влиянием Византии, и вследствие мирового значения последней, если не все, то очень многие ее вещи должны повторяться и у других соседних народностей как оседлых, так и кочевых...».

 

По характеристике проф. А. А.Спицына, антская культура выступает в виде многочисленных и богатых кладов, которые бывают более или менее значительны по количеству вещей, доходя иногда до многих фунтов веса. Таких кладов сейчас открыто свыше 30—в б. Херсонской, Киевской, Черниговской, Полтавской, Екатеринославской, Харьковской, занимающей пока по этим кладам первое место, в Воронежской губ. На этой же территории, включая сюда и б. Курскую губ., обнаружено и 8 могильников, в которых открыты вещи,

 

 

1. См. А. А. Шахматов. Древнейшие судьбы русского· племени. Петроград, 1919, стр. 10 и сл.

2. См. М. С. Грушевский, Історія Украіни—Руси, 1, 176. Его же, Киевская Русь, 1, 209.

3. См. назв. соч., стр. 12.

4. См. «Известия II Отд. ИАН», VIII, 314.

 

13

 

 

характерные для названных выше кладов, что говорит о том, что могильники эти принадлежат тому же народу, как тому же народу, можно полагать, принадлежит и ряд открытых городков Приднепровья и Донца в районах б. Полтавской, Харьковской, Черниговской и Курской губ, Проф. А. А. Спицын был склонен ставить антов в связь с тиверцами—северянами, но почти полное отсутствие здесь археологического материала заставило его воздержаться от решения этого вопроса. [1]

 

Древнейшие источники, говорящие о лангобардах, начиная с I в. и. э., и отмечающие затем на протяжении времени вплоть до V в. их продвижение с берегов Эльбы на юг в Моравию, в Венгрию (490), в Паннонию (526) и, наконец, в Италию (568), отмечают, между прочим, что лангобарды в этом направлении на юг достигли до страны, расположенной где-то на востоке по имени Anthab или Antaib, т. е. земли или области антов (Autorum pagus). [2]

 

Где лежала эта «страна антов», имя которой сохранила нам лангобардская традиция, в точности неизвестно. Предположительно, исходя из показаний этой традиции, которая говорит о востоке за землею бургундов, ее указывали где-либо на Днестре или в западной части Полесья (Л. Нидерле), или же в верховьях Днестра и Сана в области лесистого Закарпатья.

 

В. О. Ключевский в своем «Курсе русской истории» (т. I), исходя из представления о Прикарпатье, как «общеславянском гнезде», откуда впоследствии славяне разошлись в разные стороны, учитывая также показания «Повести временных лет» о нашествии авар на дулебов и арабского географа и историка Али-Абдул-Хасан Масуди (X в.), который говорит о том, что одно из славянских племен, коренное между ними, некогда господствовало над прочими, и называет это господствовавшее славянское племя именем валинана, т. е. волыняне, а волыняне те же дулебы,—высказался в том смысле, что именно дулебы господствовали в VI в. над всеми восточными славянами и покрывали их своим именем, как впоследствии все восточные славяне стали зваться Русью по имени главной области в русской земле, ибо Русью первоначально называлась только Киевская область. [3] Таким образом, Ключевский, говоря о существовании у восточных славян на Карпатах в VI в. «большого военного союза под предводительством князя дулебов»,

 

 

1. См. «Сборник ОРЯС АН СССР», т. CI, № 3, Статьи по славянской филологии и русской словесности. Л. 1928 г., стр. 492—495.

2. См. Павел Диакон (Paulus Diakonus), он же Варнефрид (около 720—800 гг.), Historia Longobardorum.

3. В. О. Ключевский. Курс русской истории, т. 1. Петроград, 1918, стр. 124—126; Боярская дума, 1919, стр. 18.

 

14

 

 

тем самым разрешал проблему об антах в том смысле, что это были дулебы, а организующим центром антсксго племенного союза считал Волынь.

 

Новейшие исследования антской проблемы советскими учеными, построенные на сравнительном изучении показаний письменных источников с данными вещевого материала археологических раскопок, дали весьма убедительные основания видеть область распространения «бесчисленных антских племен» на территории лесостепной полосы от устья Дуная (она спускается, здесь почти до самого Черного моря) и далее на северо-восток в направлении на Киев, Чернигов, Полтаву, Курск и Воронеж, причем степь освоена антами лишь частично. [1] Это та самая территория, на которой еще не так давно в прошлом мы знаем скифские племена и на которой вскоре после антов мы увидим восточно-славянские племена уличей, тиверцев, отчасти древлян, полян, волынян, отчастщ радимичей, северян и отчасти вятичей. [2]

 

Таким образом, как в территориальном, так и в культурно-этнографическом отношении анты представляют собою связующсе звено между скифами и позднейшими восточными или русскими славянами в известной, конечно, части племен, входивших в состав этих народов-коллективов. О славянщине языка антов, помимо показаний источников, говорят также и называемые этими источниками собственные имена антов—Доброгаст, Всегорд, Бож, Межамир, Келагасг ит. п.

 

«Открытие изумительной преемственности культовых изображений между скифо-сарматским миром и позднейшим славянским,—замечает Б. А. Рыбаков,—позволяет предполагать, что анты были неизбежным промежуточным звеном, восприявшим часть скифо-сарматских религиозных представлений и передавшим их Киевской Руси, а через нее и далее». [3]

 

У Йордана мы имеем и некоторые исторические подробности, касающиеся антов IV века. Он рассказывает о том, что τοττ час после вторжения в 376 г. гуннов готский король Винитар напал на антов и, хотя вначале был разбит антами, однако же осилил их и распял короля их Божа вместе с его сыновьями и 70-ю начальниками. Сам Винитар погиб от гуннского короля Баламбера в 376 г.

 

С именем антского короля Божа акад. А. А. Шахматов связывал известное место в «Слове о полку Игореве»:

 

«Се бо готьскыя красныя девы въспеша на брезе синему морю, звонячи златом: поють время Бусово, лелеють месть Шароканю...»,

 

 

1. Б. А. Рыбаков. Анты и Киевская Русь. «Вестник древней; истории», кн. 1, 1939, стр. 322.

2. Там же, стр. 323.            3. Там же, стр. 327.

 

15

 

 

видя в нем отклик старой готской традиции, ведущей свое начало со времени, когда Винитар победил Божа. [1]

 

Впервые имя ант (Ἄντας) встречается в наших источниках в III в., в греческих надписях из Керчи.

 

Решительный удар по могуществу антов был нанесен уйгурским племенем аваров. Когда в половине VI в. н. э. авары впервые явились на территорию нынешней УССР, они столкнулись здесь в Причерноморье с антами. Анты отправили к аварам посла, члена знатного рода, некоего Межамира, сына Идаризия, брата Келагаста. [2] Об этом антском посольстве к аварам и его последствиях история рассказывает, что так как посол Межамир гордо держал себя перед аварами, они убили его, но за убийство Межамира анты не сумели отомстить аварам, и после этого авары стали еще свободнее нападать на страну антов и, в конце концов, в середине VI в. покорили ее. Но, когда после этого авары ушли на запади в начале 60-х годов заняли область Сирмию (впоследствии Срем в Югославии), а в 568 г. всю славянскую Паннонию, анты, ставши вновь свободными, стали служить восточно-римскому императору Маврикию (582—602) против авар и славян. Ввиду этого в 602 г. аварский хакан отправил против антов специальную карательную экспедицию под начальством Апсиха с поручением разгромить и уничтожить этот народ.

 

Чем закончилась эта экспедиция, неизвестно, но имя народа антов, который еще так недавно характеризовался Прокопием как народ бесчисленных племен, совершенно исчезло со страниц истории, о нем уже больше не упоминает ни один ни римский, ни византийский источник. Этот факт исчезновения антов представляется старым историкам своего рода загадкой. Одни предполагают, что аварская экспедиция Апсиха успешно справилась с возложенным на нее поручением и совершенно уничтожила антов; другие—что анты в качестве союзников римлян перешли на Балканский полуостров, были водворены здесь на жительство, а затем растворились среди болгар. Наконец, Шафарик, а вслед за ним и другие полагали, что под нажимом авар анты отошли в глубь России и здесь стали основою всего ли русского или только украинского народа, либо,

 

 

1. См. А. А. Шахматов. Древнейшие судьбы русского племени. Петроград, 1919, стр. 10, примеч. 1; вслед за Шахматовым на этой же точке зрения стоял и акад. В. Н. Перетц в своем «Слове о полку Ігореві», у Куіві, 1926, стр. 24.

2. В Межамире А. А. Шахматов склонен был видеть Мечимира, в Келагасте—Целогоста. Относительно имени Идаризия Шахматов придерживался точки зрения Шафарика и видел в нем «отечественное имя с окончанием—ич». См. его «Древнейшие судьбы русского племени». Петроград, 1919, стр. 16, примечание.

 

16

 

 

по крайней мере, племени русских вятичей, которое позже выступает на верхней и средней Оке.

 

О поголовном уничтожении антов аварами не может быть, конечно, никакой речи. Как мы уже знаем, анты были известны в Византии как самая сильная группа славянских племен, и если бы в 602 г. они действительно были уничтожены аварами, то этого факта византийские историки никоим образом не могли бы пройти молчанием, а между тем, о каком-либо поражении антов аварами или, тем более, о полном их уничтожении византийские источники ничего не знают. Гораздо естественнее поэтому предположить, что молчание византийцев об антах после смерти Маврикия (602) было вызвано новым сложившимся здесь положением вещей. Дело в том, что до тех пор византийское правительство вело упорную борьбу за Дунай, и Маврикий усердно и настойчиво защищал Дунай, как наилучшую и естественную границу Восточно-Римской империи от вторжения на ее территорию северных варваров. В связи с этим отношения, складывавшиеся до сих пор на Дунае и на его левом побережье, постоянно были предметом исключительных забот римского правительства и находили свое отражение у историков. При ближайших же преемниках Маврикия, императорах Фоке (602—610) и Ираклии (610—641), охрана дунайской границы вынужденно была снята, ввиду чрезвычайных внутренних и внешних осложнений, переживавшихся в это время империей: социальная революция при Фоке и напряженная война с персами и арабами при Фоке и Ираклии. Дунайская граница не могла интересовать в это время правительство, да и для надлежащей охраны в его распоряжении не было ни сил, ни средств. С момента же возникновения вскоре после этого на северо-востоке византийской территории в Добрудже, Делиормане и Герилове первой славянской державы болгар, официально признанной византийским правительством на основании договора, заключенного с болгарами в 679 г., сфера византийских интересов и северная граница империи были отодвинуты к югу, сначала к предгорьям Старой Планины (главный Балканский хребет), а вскоре затем и далее к югу, почти к самым стенам столицы. Так и произошло, что анты, которые перед этим сидели вэ Дунаем, в ближайшем соседстве с империей, перестали иметь непосредственное с нею соприкосновение, перестали существовать для нее как опасный противник, и вместе с этим прекратились о них и известия у византийских историков. В последний раз имя антов встречается у византийского историка Феодосия в IX в. Таким образом, об уничтожении антов аварами не может быть никакой речи. В то время, когда, начиная со второй половины VII в., на полуострове сложилось, росло и крепло первое славянское государство—Болгария, возникшее вначале в целях самообороны придунайских славянских племен

 

17

 

 

против аварских вторжений на полуостров, а в среде западных славян несколько ранее, но в этом же веке возникает племенной союз во главе с Само (627—662) в целях организованного отпора хищническим насилиям тех же авар,—восточные славяне, объединенные в мощный антский союз племен, продолжают жить на своих прежних местах и в своем хозяйственном, культурном и общественно-политическом развитии уже к VII в. достигают таких высот, которые дают основание историку характеризовать общий уровень их развития, как высшую ступень варварства, как ту сту пень, которой норманны достигли, по Энгельсу, только к эпохе викингов, т. е. к IX в. [1] Тем самым антский союз племен смог заложить прочные основы для образования в своей среде, из своих социальных недр в IX в. первого Еосточно-славянского государства—Киевской Руси.

 

«Вещественные памятники свидетельствуют,—говорит историк,—что культура, созданная в VI столетии антскими племенами, послужила основой для Киевского государства, для богатой и яркой Киевской Руси. Антские племена, достигшие уже в VI в. высшей ступени варварства, стояли в X—XI вв. на пороге цивилизации.

 

Многие явления киевской жизни X—XI вв. уходят корнями в антскую культуру: земледелие, скотоводство, рабство, сожжение рабынь на могиле князя, накопление сокровищ и т* д. Киевские князья X в. говорили на том же языке, что и анты в VI в., верили в того же Перуна, плавали на тех же «моноксидах» и по тем же старым антским путям.

 

Войны Святослава с Цимисхием переносят нас далеко назад, когда вокруг того же Доростола шла борьба между антами и византийцами.

 

Возможно, что отзвуком древних антских походов к границам Византии является комментарий автора «Повести временных лет» к рассказу о Кие, Щеке и Хориве.

 

Анты—не только предки восточных славян, но и создатели всей их культуры. Предшественниками Олега и Игоря были Межамир Идарич, Хвилибуд и неизвестные нам по именам владельцы приднепровских кладов.

 

Начало в IX в. грабительских набегов норманнов, привлеченных богатством Киева и его окружения, норманнов, только что вступивших в ту стадию развития, которую приднепровские славяне уже изживали, никакой эпохи не составило и не могло составить.

 

Варяги не могли составить никакой новой культуры, не могли повлиять на способ производства, на социальные отношения: горсточка искателей приключений попала в старую,

 

 

1. См. Б. А. Рыбаков, назв. ст., стр. 333.

 

18

 

 

устойчивую приднепровскую культурную среду и очень быстра совершенно растворилась в ней. «Варяжская закваска»—это недоброкачественный миф, созданный норманнистами. Предпосылки для создания государства Ярослава Мудрого начали накапливаться не в IX в., а за триста лет до варягов, в силу чего и историю Киевской Руси надо начинать не с Рюрика и Олега, а с Божа и Межамира, с первых походов на Византию в VI столетии». [1]

 

Что касается этимологии слова ант, то она не представляет определенней ясности. Некоторые толковали это слово, как модификацию слова vend, vent; другие связывали его с немецким enz, англ. enf—«великан». Хорватский историк Рачки видел в нем славянское слово ątinь—vir gigas, т. е. гигант, великан. Ламбин видел в нем греческую измененную форму славянского ulec, unlic из anlic. Другие, как Куник и Wirth, видели в антах черкесскую династию, либо черкесское племя, владевшее славянами. Если принять эту точку зрения, то в именах антов Доброгаст, Всегорд, Бож, Межамир, Идарич и т. п. мы, очевидно, должны будем видеть тоже черкесские имена! Известный Peisker, который вообще рассматривает славян, как пассивное быдло, способное только покорно подчиняться, но не жить самостоятельной и независимой культурной и политической жизнью, видел в антах вообще чужеземцев, господствовавших над славянами. Можно отметить, кстати, что в числе знаменитых русов, отправленных князем Игорем в 945 г. в Царьград в составе посольства к византийскому императору, мы читаем также и имя Утин, которое для X в., как предполагают, указывало бы на старшую форму Antinъ (Лавр. 46), но проф. Л. Нидерле, исходя из совершенно ошибочных представлений о племенном составе Киевской Руси в X в., не допускает возможности, чтобы среди игоревых бояр, исключительно, как он полагает, не-славян по национальности, присутствовал потомок княжеского рода антов. [2]

 

Акад. А. А. Шахматов, склонный считать имя антов вообще не славянским, отверг, по фонетическим соображениям, возможность увязки его с именем «вятичи» и видел в нем кельтское слово. [3] Несколькими строками, однако, ниже в том же очерке, останавливаясь на известном имени славянского города Vantit, встречающемся у арабско-персидского географа Гардизи (Гурдези) и других,

 

 

1. Б. А. Рыбаков, назв. ст., стр. 337.

2. Подробнее об этимологии термина ант см. у В. Брима. Племенное название «Анты». «Яфетич. сборник», V, 1927, стр. 23—31.

3. См. А. А. Шахматов. Древнейшие судьбы русского племени, 1919, стр. 11.

 

19

 

 

он видит в нем имя «вятичи» [1] и говорит:

 

«Появление, ан, т. е. естественной передачи носового е, в этом имени, объясняю себе тем, что вятичи, как ляшское племя, называли сами себя wętic, между тем как соседние с ними восточные славяне произносили wjatič: носовой звук воспринят как ан (или ен?) хозарами, откуда vantit Джейхани и пр.». [2]

 

Таким образом, фонетическая связь между вент—ант и вятичи не исключается и Шахматовым.

 

В 1926 г. этимология племенного названия ант была предметом специального рассмотрения германиста В. Брима (см. выше). Исходя из толкования слова, предложенного еще Шафариком в его «Славянских древностях» (1837), Брим устанавливает ряд соответствий в индоевропейских языках для слова ант, начиная с русского ут-к-а, и из сравнительно-лексикологического анализа этого слова приходит к заключению, что по своему происхождению оно не индоевропейское, а чужое, т. е. заимствованное из другой языковой группы, и действительно находит его в языке этрусков в значении «орел». В этом значении этрусское ант представляет собою, по толкованию автора, такой же результат более поздней диференциаций на почве этрусской, как «утка», вероятно, представляет собою продукт семантической диференциации на почве индоевропейской. Отсюда автор делает заключение, что основным значением для того или другого названия было просто «птица». Другими словами, «утка», по предположению автора, восходит к яфетическому субстрату, означающему «птица—крылатое существо». Этот образ, замечает автор, играл весьма важную роль в яфетическом мировоззрении, ибо он был тотемом урарто-этрусского племени, о чем писал Н. Я. Марр (см. «Яфетический сборник», I, 133-136).

 

Формулируя свое предположение, автор пишет:

 

«Существовала в Европе какая-то яфетическая народность, тотемом которой была птица. На основании этрусского слова antas (орел) мы заключаем, что название птицы по звукам подходило к форме anta, а отсюда выводим племенное название antai, antes ... О существовании этого имени свидетельствует позднее название страны Anthaib у Павла Диакона. От этого яфетического племени унаследовала название и та часть славян, которая выступает в истории под именем ἄνται, ἄντες, antai. Конечно, замечает автор, трудно указать, какие исторические факты обусловили этот переход названия. Но вообще нельзя считать подобные случаи редкими явлениями.

 

 

1. А. А. Шахматов, назв. соч., стр. 35, примечание.

2. Там же, стр. 38.

 

20

 

 

От кельтского «Nemeti» произошло «немцы», от «Volcae»—«волохи», «Волынь» и т. д.

Таким образом, «одна часть славянского племени, жившая когда-то в стране яфетических антов, получила по стране свое имя». Сходное название кельтского имени Antobroges, означающее «жители Антии», первоначальное поселение которых обнимало южную Германию до Дуная, наличность у венгров собственных имен Antus, Ont, Onthus и факты топонимики, производные от Ant, дают основание автору «искать страну антов где-нибудь в бассейне Дуная, может быть, в южной Германии, скорее всего в Баварии».

 

Изложенные выше соображения В. Брима заслуживают внимания, поскольку автор ищет разрешения проблемы происхождения племенного наименования ант в доиндоевропейской, т. е. в яфетической, давности народов Европы. Однако они далеко не разрешают проблемы этногенеза интересующего нас народа антов, имеющих к середине VI в. н. э. совершенно определенную, не вызывающую никаких сомнений локализацию далеко на восток от южной Германии. Прочно сложившаяся в VI веке лангобардская традиция, как видели мы выше, помещает «страну антов» на востоке, за землею бургундов, принадлежавших к вандальской группе германских племен и занимавших некогда территорию восточной Померании, т. е. Привислянский район, заселенный впоследствии, к концу V в. н. э., славянскими племенами лехитской группы (хижане, лютичи, поморяне—кашубы). Если исходить из этого совершенно определенного показания источников, то в поисках «страны антов» нам незачем обращаться к южной Германии уже потому, что это будет не восток от бургундов, а юг или юго-запад.

 

Начиная с 40-х годов VII в. анты подвергаются нападениям хазар, подчинивших себе сначала славянские (антские) племена на восток от Днепра, а позже и полян на правом его берегу. [1] По теории А. А. Шахматова, усвоенной и проф. Л. Нидерле, анты под нажимом авар и хазар отступили внутрь России на Дон и Оку, в район, где в X—XII вв. сидело сильное славянское племя вятичей.

 

Так представляла себе исторические судьбы антов старая наука, исходившая из представления об антах только как об одном командном племени, игравшем господствующую, подчиняющую роль в ряду соседних восточно-славянских племен. Мы же рассматриваем антов этнографически, как целый комплекс восточно-славянских племен, конкретно вырисовывающийся в своем племенном составе несколько позже, начиная,

 

 

1. См. L. Niederle. Původ a počátky slovanů východních. Oddíl I. v. IV. V Praze, 1925, стр. 80, примем. 1.

 

21

 

 

предположительно, с VIII в. в том виде, как о нем говорит Киевский летописец. В организационно-политическом отношении этот комплекс племен целиком или частично входил в антский военно-демократический союз племен, имевший во главе мощную военно-дружинную организацию, возглавлявшуюся вождем, вроде уже известного нам Божа, погибшего в 376 г. вместе со своими сыновьями и 70 старейшинами в битве с готским Винитаром, или Межамира Идаризия, убитого аварами в 558 г., или, наконец, упоминаемого арабским историком Масуди Маджака, он же Μουσώκος византийских источников («Мужик»?), убитого византийскими войсками на Дунае в 593 г.

 

22

 

 

 

 Глава II.

СЛАВЯНСКИЕ ПЛЕМЕНА В ДРЕВНОСТИ

 

 

Занимая уже в древности, начиная с первых веков н. э., обширные пространства на территории Центральной и Восточной Европы, начиная от Дона и верховьев Оки и Волги—на востоке и до Эльбы (Лабы) и бассейна ее притока Салы—на западе, от Балканского полуострова, северного Причерноморья и Приазовья—на юге и до Балтийского побережья и Ладожского озера—на севере, славяне, составляя в целом по языку, обычаям и всему укладу своей жизни один народ, делились на множество разрозненных племен, которые иногда вступали в соседские союзные объединения, и из этих объединений с течением времени в отдельных случаях складывались союзы племен.

 

В таком именно состоянии общественности история застает славян задолго до образования у них, начиная с VII—IX вв., первых государственных объединений.

 

С другой стороны, разнородность обстановки культурно-исторического развития древних славян на востоке, на юге и на западе занимаемой ими обширной территории, в своеобразном для каждого из названных районов культурном, политическом, экономическом и этнографическом окружении, привела славянские племена с течением времени к естественному территориальному обособлению и территориальным племенным группировкам, в результате чего oбразовались три большие территориальные группы славянских племен—восточная, южная и западная. Со времени возникновения у славян первых государственных объединений эти три основные территориальные племенные группы, каждая в отдельности, значительно разошлись друг от друга в своем политическом и культурном развитии, что стояло в тесной связи с международным политическим, культурным и хозяйственным окружением каждой из них в отдельности. Так возникли современные три группы славянских народов: восточные, или русские, славяне (великороссы, украинцы и белоруссы),

 

23

 

 

западные славяне (полабско-прибалтийские славяне, чехи, словаки, сербы-лужичане, поляки и поморские кошубы с словинцами) и южные славяне (словинцы, хорваты, сербы, македонцы и болгары).

 

 

§ 1. ВОСТОЧНЫЕ, ИЛИ РУССКИЕ, СЛАВЯНЕ

 

Древнейший наш исторический источник «Повесть временных лет» или так называемая Несторова летопись, составленная в 1112 г., дает совершенно определенную картину этнографического состава восточно-славянского населения в VIII—X вв. Картина эта следующая:

 

   1. В районе среднего течения Днепра, на правом его берегу вплоть до реки Роси, живут поляне; их административно-организационный, торговый и культурный центр город Киев.

 

   2. К северу и северо-западу от полян, вплоть до р. Припяти, в бассейне притока Днепра р. Тетерева и притоков Припяти: Уши, Славечны и Уборти, т. е. на территории Волынской области, живут древляне, или деревляне, имея своими городами Искоростень и Вручий (Овруч).

 

   3. На левой стороне Днепра, против полян, в бассейне рек Сулы, Десны и Сейма, в Черниговской и Полтавской областях живут северяне, или север, с городами Переяславлем, Новгород-Северским, Курском, Черниговом.

 

   4. Севернее древлян, за Припятью и вплоть до Западной Двины на севере живут дреговичи, имевшие своими городами Слуцк, Клецк и Друцк.

 

   5. К востоку от дреговичей, между верхним течением Днепра и рекою Сож, в пределах Могилевской области, живут радимичи; о них Начальный летописный свод (конец XI в.) сообщает: «быша от рода ляхов, прешедше ту ся вселиша».

 

   6. Севернее радимичей, в самых верховьях Днепра и Западной Двины, и Псковской области, живут кривичи, с городами Изборском и Смоленском.

 

   7. К западу от кривичей, севернее дреговичей и радимичей, по среднему течению Западной Двины живут родственные с кривичами полочане, с городом Полоцк.

 

   8. Севернее полочан и кривичей, в бассейне озера Ильменя и реки Волхова в Новгородской области, живут словене, с городом Новгородом.

 

   9. Верхнее и среднее течение Оки с ее бассейном занимают вятичи, отождествляемые позднейшими летописцами с рязанцами. По предположению А. А. Шахматова, ранее вятичи сидели южнее, в бассейне Дона.

 

24

 

 

   10. В бассейне верхнего течения Западного Буга, а также правых притоков Припяти живут бужане, они же волыняне или волыняне; раньше здесь жили дулебы; в конце VIII или в начале IX в. дулебы переселились за Припять в область дреговичей.

 

   11. В бассейне Днестра, между Бугом и Днестром, вплоть до устьев Дуная и побережья Черного моря живут угличи, или уличи, и тиверцы; уличи имели своим городом Пересечен (сейчас с. Пересечина в Оргеевском у. в Бессарабии).

 

   12. В бассейне Днестра, на территории позднейшей Галиции, живут, причисляемые летописцем тоже к русским славянам, хорваты. [1]

 

Названные выше племена, образуя собою в целом русский народ, не сидели, конечно, каждое племя в отдельности на своих местах, отгороженными друг от друга непроходимыми стенами, строго изолированными в своих районах, не имея друг с другом никаких связей. Процесс сложения племенных образований и языков, как мы уже знаем, испокон веков протекал именно в порядке племенных скрещений. С этой точки зрения названный выше племенной состав русского народа, как он зафиксирован на страницах летописи, представляет собою лишь один из этапов этногенеза, т. е. истории этнографического становления или этнографической формации русского народа. Ему предшествовал длительный процесс сложения первичных племенных образований на той же территории, уходящий своими корнями в далекое прошлое, исчисляемое десятками тысяч лет. Равным образом, данным этапом племенного становления и не заканчивался процесс сложения русского народа с его языком и культурою, выраставшего постепенно, начиная с доисторических времен, из межплеменных скрещений, растворявших предшествовавшее племенное наследие в новом племенном образовании, где это наследие продолжало пережиточно бытовать своими отложениями, как известный материальный и культурный клад предшествовавших эпох и культур.

 

«Сам термин «славянин», как и «русский»,—замечает Н. Я. Марр,—равным образом не вклад исторических эпох в пределах России. В формации местного славянина, конкретного русского, как, впрочем, по всем видимостям, и финнов, действительное доисторическое население должно учитываться не как источник влияния, а как творческая материальная сила формирования: оно послужило в процессе нарождения новых,

 

 

1. См. А. А. Шахматов. Древнейшие судьбы русского племени, П. 1919, стр. 26—33. По Шахматову, летописец назвал только главнейшие племена, умолчав о мелких делениях этих племен; а также и о некоторых отдельных племенах, в том числе о славянах на Дону, упоминаемых арабскими писателями и другими источниками, представлявших: собою здесь исконное население (стр. 33—35).

 

25

 

 

экономических условий, выковавших новую общественность, и нового племенного скрещения—фактором образования и русских (славян) и финнов. Доисторические племена, следовательно—по речи все те же яфэтиды, одинаково сидят в русских Костромской губ., как и в финнах, равно и в приволжских турках, получивших вместе с финнами доисторическое прауралоалтайское рождение из яфетической семьи, разумеется,—более раннее, чем индоевропейцы получили из той же доисторической этнической среды свое праиндоевропейское оформление, но конкретные народы—русский, финский и турецкий—Приволжского района можно располагать хронологически в порядке лишь событий исторического значения, но отнюдь не в смысле явлений этногенического характера, поскольку речь идет о генезисе новых видов. Происхождение новых исторических видов протекало путем отнюдь не влияния, а неизбежно возникавшего, на экономической базе концентрации этнических масс, скрещения многочисленных видов доисторического типа, до нас вовсе не дошедших в совершенно чистом виде во всем обширном районе, если даже не забывать о чувашах». [1]

 

Прекрасную иллюстрацию этого основного положения глоттогонии и этногонии народов на территории европейской части СССР Н. Я. Марр дает, между прочим, в статье «Чуваши-яфетиды на Волге», посвященной вопросу о русско-финских языковых отношениях, на интереснейшем анализе, в частности, слова «юг», имеющегося сейчас в финском языке и одновременно в русском и ошибочно рассматривавшегося до последнего времени в старой этнографической и лингвистической науке как «доказательство когда-то бывшего сплошного инородческого (подразумевай: финского) населения края». [2]

 

Племя—«это определенное скрещение ряда племен». [3]

 

«Эго построение одной из входивших в его состав производственно-социальных группировок, с которой и переносилось на всё племя ее название, оно же—звуковая сигнализация магической силы, оси соответственного объединения...». [4]

 

Возвращаясь к вопросу о племенном составе восточного славянства в VIII—X вв., как он рисуется летописью, необходимо -отметить несколько фактов, подчеркиваемых летописцем, очевидно,

 

 

1. Н. Я. Марр. Приволжские и соседящие с ними народности в яфетическом освещении их племенных названий. Избр. раб., т. V, стр. 305 сл.

2. В. Н. Смирнов. Из вопросов и фактов этнографии Костромского края. Труды Костромского научного общества по изучению местного края, вып. XXXIII, Кострома, 1924.

3. Н. Я. Марр. Из переживаний доисторического населения Европы. Избр. работы, т. V, стр. 314 и сл.

4. Н. Я. Марр. Яфетические зори на украинском хуторе. Избр. раб., т. V, стр. 229.

 

26

 

 

на основании еще живой тогда, бытовавшей при нем традиции, которые отчасти вскроют перед нами картину процесса формирования тех племенных образований, которые отмечаются как сложившиеся уже ко времени летописца. Эго, во-первых, показание летописи о дулебах: раньше они жили по Бугу, говорит летописец, где ныне живут волыняне, называвшиеся прежде бужанами. Известно, что в конце VIII или в начале IX в. дулебы выселились с правого берега Припяти (нынешняя Украина) на левый, в область дреговичей, т. е. на территорию нынешней Белоруссии.

 

Во-вторых, говоря о радимичах, которые жили между верхним течением Днепра и Сожем, т. е. в восточных районах нынешней Белоруссии, летописец дважды отмечает их ляшское происхождение. Появление в области дреговичей выходцев с запада, радимичей, вероятно, соседивших, но не принадлежавших, как утверждает Шахматов, к группе западно-славянских племен, Шахматов ставил в связь с распадом аварской державы (IX в.) и продвижением авар после разгрома их франками во главе с Карлом В. и его сыном Пипином, начиная о 791 года, на северо-восток и восток. В связи с этим появление в области дреговичей племени радимичей Шахматов, без всяких оснований называющий их ляшским племенем, относит к IX в. Под давлением аварского гнета тогда же ушли с Волыни за Припять, в область дреговичей и дальше в бассейн Западной Двины и реки Великой, и дулебы. На это движение дулебов с Волыни и Галиции, первоначального места их поселения, на север, в нынешнюю Белоруссию и примыкающие к ней с севера псковские районы, указывает, по Шахматову, наличность названий селений «Дулебы»), с одной стороны, на Волыни и в Галиции, с другой—з Белоруссии и в б. Псковской губ. [1]

 

Что касается «ляшских», по Шахматову, племен, осевших в области дреговичей, т. е. на территории русских племен, которые лежат в основе нынешнего белорусского языка и белорусского народа, то этот исторически засвидетельствованный факт объясняет собою наличность в современном белорусском языке ряда условно называемых ляхизмов—вроде свистящего произношения мягких т и д. Таким же путем «ляшские» элементы проникли и в восточно-славянский язык западной отрасли кривичей (древне-псковское наречие); смешение звуков ш и с, ж и з, ч и ц—(польское «мазураканье»), польские сочетания дл и тл вместо восточно-славянского звука л (ведли, откуда вегли вм. вели; жадло, откуда жагло вм. жало и т. п.). [2]

 

 

1. См. А. А. Шахматов, назв. соч., стр. 37 и сл.

2. Там же, стр. 38.

 

27

 

 

Таким образом; мы имеем совершенно ясную картину того, как в среде племен, составлявших единый русский народ (восточные славяне, или русские славяне), уже в древности, именно в IX в., возникают, в процессе межплеменных скрещений, зародышевые начала позднейшей языковой диференциации, не говоря уже о том совершенно естественном факте, что отдельные восточно-славянские, т. е. русские, племенные языки испокон веков имели свои диалектические отличия потому именно, прежде всего, что племенные образования и их языки всегда возникают в процессе межплеменных скрещений. Вновь возникающие же племенные скрещенности, т. е. новые племенные образования, как и их языки, всегда хранят в себе пережиточное и культурное наследие своих предшественников.

 

Такими предшественниками русского народа, как и его языка, на всей занимаемой им сейчас территории, были народы глубокой древности, стоявшие в своем культурном и языковом развитии на доиндоевропейской или яфетической стадии развития. Такими народами на юге и юго-востоке европейской части нашего Союза в I тысячелетии до н. э. были киммерийцы, они же кимеры или иберы, затем—скифы и сарматы, известные древне-греческим авторам, начиная, по крайней мере, с V в. до н. эры. Названными народами не исчерпывается, однако, весь этнографический состав населения восточно-европейской части нашего Союза в древности. В него входил также и народ этруски и некоторые другие. Это наследие вскрывается лингвистической палеонтологией, т. е. наукой о древнейших слоях или отложениях в современных языках. Н. Я. Марру принадлежат огромные в этой области открытия. Эти открытия дали ему основания утверждать, что «славянский», понимаемый палеонтологически, есть скифский, вернее кимерский; что «славянский», в приложении к древности восточных славян, лучше заменить просто термином «русский—этрусский», отнюдь не менее древним в Восточной Европе, чем «киммерийский—славянский». [1]

 

 

§ 2. ЗАПАДНЫЕ СЛАВЯНЕ

 

ПОЛАБСКО-ПРИБАЛТИЙСКИЕ (ПОМОРСКИЕ) СЛАВЯНЕ

 

Положительные исторические свидетельства говорят о том, что в VI столетии н. э. славяне занимали уже всю нынешнюю восточную Германию вплоть до средней Эльбы и Салы, одного из юго-западных притоков Эльбы, где, впрочем, славяне под именем мугилонов отмечены уже греческим географом

 

 

1. См. Н. Я. Марр. Чуваши-яфетиды на Волге. Избр. раб., т. V, стр. 352.

 

28

 

 

Страбоном в I в. до н. э., а также распространялись и значительно далее на запад от Эльбы, о чем свидетельствует, в частности, и установленная в 805 г. Карлом Великим limes sorabicus, т. е. «сербская граница»: на восток от этой границы видели славяне, на запад—германцы. Отдельные славянские колонии под именем Sclavi фигурируют, однако, в источниках и далеко на запад от названной границы, вплоть до Рейна.

 

Письмо папы Николая I от 864 г. говорит о Гамбурге—«В пределах (в области) славян, датчан и саксов». Другой источник того же времени (845) называет Гамбург «Городом славян». Компактное славянское население простиралось здесь вплоть до линии Кильнеймюнстер—р. Альстара—Гамбург—Магдебург и т. д. У Люнебурга компактное славянское население переходило на левый берег Эльбы. Соседний с Люнебургом район р. Иетцель (сл. Йесна), населенный некогда славянским племенем древане, сохранял свое славянское население вплоть до XVIII в. и до сих пор носит название Dravehn и Wendland, т. е. земля вендов, а вендами немцы называли славян.

 

Далее на юг западная граница компактного славянского населения охватывала район Магдебурга и бассейн Салы с городами Галле, Мерзебург, Йена, Эрфурт, Гота и далее на запад вплоть до городов Геттингена, Герсфельда, Фульда, Бамберга, Норинберга, Донауворта в верховьях Дуная и т. д.

 

Мы располагаем богатейшими по материалам западными источниками X, XI, XII и XIII вв., которые совершенно ясно в своих сообщениях рисуют славянский облик этнографического состава населения указанной выше обширной территории современной Германии. При этом надо отметить, что население это не носило спорадического характера, не было вкраплено среди какого-либо иноязычного этнографического элемента, но представляло собою массовое, количественно весьма значительное население, что давало основания баварскому географу IX в. сказать о нем—non sunt nati, sed seminati, т. e. славяне своею численностью производили на этого автора впечатление, что они «не родятся, а как бы вырастают путем посева». Это были, прежде всего, полабско-балтийские славяне. В источниках они чаще всего известны под именем—Sclavi или Slavi, Sclaveni, Sclavini, Sclavoni, реже—Windi, Winidi, Wenedi, Winithi, Wenethi и т. п., откуда в германские языки вошло название для славян Wenden или Winden. Область, занятая славянами, а позже специально область, примыкавшая с правой стороны к нижнему течению Эльбы, называлась Sclavia, Slavia, Sclavania, Windland, Vinland, Veonodland, Winedaland, Wenedonia.

 

Это сплошное славянское население на территории нынешней Германии распадалось на четыре основные области:

 

29

 

 

   1. Область сербов, расположенная под Судетскими горами; на востоке она граничила с чешскими племенами, на западе—с поляками.

   2. Область ободричей, или бодричей,у нижней Эльбы.

   3. Область лютичей, или велетичей,—к востоку от ободричей вплоть до реки Одоры.

   4. Область поморян между Одрою и Вислою.

 

Население этих областей состояло из ряда племен, объединенных, за исключением сербов, в политические союзы.

 

В источниках эти области, а иногда и отдельные более крупные племенные единицы, носят название terra, provincia, regio. Население их составляло natio, populus, gens. Племенные единицы меньшего размера, размера рода, а равно и занимаемая ими территория носят обычно название pagus, т. е. округ, обнимавший несколько родов, группировавшихся вокруг своего укрепленного центра—urbs, civitas, castra, castella; неукрепленные славянские населенные пункты именуются в источниках—oppidum, suburbium, villa.

 

Подлинных городов у полабско-балтийских славян было, однако, мало; большею частью это были укрепленные пункты с прилегавшими к ним деревнями, что и составляло так называемый pagus.

 

Основную древнейшую организацию у западных славян составлял род; во главе родов стояли начальники, именующиеся в источниках обычно—primores, meliores, praestantiores. Группируясь вокруг того или иного центра, отдельные, ближе родственные между собою роды постепенно складывались в племена, начальники которых обыкновенно именуются в источниках термином princeps, реже—dux, regulus, subregulus, rex.

 

В IX в. впервые у ободричей выступает славянский титул князь. Некоторым из таких князей удавалось объединить под своей властью ряд соседних племен и образовать довольно крупные политические союзы племен. Уже в самом начале IX в. (806) упоминается в источниках имя одного из таких князей у полабских сербов, Милидух, которого источник называет «rex superbus, qui regnabat in Siurbis». [1] В конце VIII в., в 789 г., у велетов называется Драгавита, который—«ceteris wiltzorum regulis et nobilitate generis et auctoritate senectutis longe praeeminebat». [2]

 

Но в общем полабско-балтийские славяне к IX—X вв. не успели сложиться в единую государственность и жили отдельными, разрозненными племенами и родами,

 

 

1. Гордый вождь (князь, король), который правил сербами (у сербов).

2. Значительностью рода и авторитетом старшинства намного возвышался над прочими старшинами велетов.

 

30

 

 

иногда частично объединенными в более или менее крупные политические союзы. Иногда они объединялись в такие союзы по мере надобности, но чаще оставались все же разрозненными многочисленными племенными и родовыми демократическими организациями.

 

Из славянских политических союзов с конца VIII в. известны:

 

   1) на нижнем течении Эльбы, примыкая своею западной границей к линии Гамбург—Люнебург, действовал союз ободричей, или бодричей, объединявший в своем составе, кроме ободричей, племена вагров, полабан, смолинцев и глинян;

 

   2) в центре полабско-балтийской славянской области на нижнем Одере действовал мощный союз лютичей, или велетов, в состав которого, кроме лютичей, входили племена: хижѝны, запеняне (от имени р. Пена), доленцы и ратари;

 

   3) далее на восток, между нижними течениями Одры и Вислы, был известен союз поморян.

 

Центром союзной государственности бодричей был город Вилиград, который источники обычно именуют Miklinburg, затем—Зверин, Виссемир, или Висмар, Розток у устья Варны.

 

Наименование народа ободричи может означать народ, живший некогда по обе стороны р. Одры.

 

Центром племени вагров был нынешний Ольденбург. Славяне держались здесь до XIV столетия.

 

Центром полабан был город Ратибор, нынешний Ratzeburg, а также Любице, нынешний Любек.

 

Из полабских славян дольше всех, вплоть до XVIII в., удержались древане, бывшая область которых, как было указано выше, и до сих пор известна в немецком языке под именем Dravehn.

 

На долю племени лютичей, или вельтов, велетов, русск. волоты, известных также и под именем вòлков, выпало наиболее стойкое сопротивление немецкому наступлению. В источниках они характеризуются как—fortitudine celebres («славные храбростью»), а также durissimi, ferocissimi («суровейшие, храбрейшие»). Имя этого народа известно на востоке у русских славян в значении великан, исполин.

 

Центром запенян был, между прочим, нынешний город—Gützkow.

 

У ратарей крупным культовым центром был хорошо укрепленный г. Ридегост, впоследствии Ретра, имевший девять ворот и знаменитый, художественно украшенный храм с золотой статуей бога Сварожича—Радогоста с оракулом, куда предпринимали путешествия славяне со всех концов.

 

31

 

 

Ретра считалась германцами одним из главнейших языческих городов. Источник говорит об этом городе: «civitas vulgaissima Rethere, sedes ydololatriae, metropolis Sclavorum Rethre, antiquissima urbs». [1]

 

Расположен был этот город в районе Доленского озера, теперь Tollensee, но точно его местоположение неизвестно.

 

В 1121 г. этот город был разрушен и сожжен Лотарем. Племя ратарей стояло во главе всех лютицких племен.

 

Особую группу составляли западно-славянские племена, населявшие острова, расположенные в Одерском заливе: Узноим, Волин и Руяна.

 

Наиболее знаменитыми из них были руяне, или раны, руны и рутены, что означает русские.

 

Источники говорят о них «gens fortissima sclavorum»; «Sunt autem Rani, qui ab alliis Runi appelantur, populi crudeles, ydololatriae supra modum dediti, primatum praeferentes inomni Slavorum natione». [2]

 

Эту славу руяне приобрели потому, что после разрушения Ретры их святилище в г. Арконе стало во главе всего славянского язычества. Кроме того, в XI—XII столетиях руяне славились своим пиратством и своими богатствами, накопленными в Арконе.

 

Арконский Свантовит был первейшим из богов у славян, потому что его победа была самою блестящею, а его вещания считались самыми действительными. В арконский храм, посвященный этому богу, стекались огромные богатства в виде налогов и даров со всех славянских земель. Это был цветущий город. В 1168 г. он был разрушен датчанами под предводительством короля Вальдемара, и после того слава руян навсегда померкла.

 

На северной оконечности острова, вблизи современного поселка Puttgarten, высоко над гладью Балтийского моря в настоящее время видны только остатки мощных валов, указывающих место, где когда-то стояла Аркона со своим знаменитым храмом Свантовита.

 

Вслед за Арконою вскоре были разрушены и храмы богов Ругевита, Перевита и Порепутия в соседнем городе Кореница (теперь город Garz) внутри острова.

 

Такою же славою, как Аркона, в средние века пользовался славянский город Волин, расположенный на одноименном острове. Германцы называли его Винета. В источниках он указывается как самый знаменитый и самый большой из славянских городов в Европе,

 

 

1. Известнейший город Ретра, центр идолослуженин, столица ретрских славян (ратарей), самый древний город.

2. Самое сильное славянское племя. Раны же, именуемые другими руны, народ жестокий, сверх меры преданный идол ослу жению, преимущественно выдающийся среди всего славянского народа.

 

32

 

 

полный богатств, драгоценностей, роскоши. В этом городе жило много иностранцев, больше всего греков, датчан и северных викингов, обосновавшихся с половины X в. неподалеку, в городе по имени Йомсбург. Однако и Волин постигла та же участь, что и Аркону.

 

Центром группы племен, расположенных между нижним течением рек Одры на западе и Вислы—на востоке и известных под общим именем поморян, отложившихся в современном немецком Pommern, в XII в. был сильно укрепленный город Стетин, расположенный несколько ниже устья Одры. Источники о нем говорят: «civitas antiquisima et nobilissima in terra Pomeranorum, materque civitatum». [1]

 

Кроме Стетина, у поморян было много и других городов: Пырица (нем. Püritz), Камень (нем. Camin), Старград, Белград, Колобрег, Славна (нем. Slawe, Schlawe), Гданск и др.

 

* * *

 

Историческую борьбу славян с немцами, закончившуюся полным поражением и гибелью почти всего славянства на указанной выше территории, начал франкский король Карл Великий (742—814).

 

Имевшие место до Карла столкновения славян с германцами на западной границе носили местный характер и не имели существенного значения.

 

В 782 г. Карл начал наступление на славянские племена сербов в области среднего течения Эльбы и ее притока Салы; в 789 г.—на лютичей. Войны Карла со славянами закончились подчинением сербов и лютичей. В 805—806 г. пал вождь сербов Милидух. Дальнейшее завоевание славянских племен на территории нынешней восточной Германии продолжали его преемники—Генрих I (876—912) и Оттон I (936—973). Завоевание славян, однако, давалось немцам не легко: нередко они несли поражения, сопровождавшиеся тяжелыми потерями. Упорнее держались против немецкого натиска залабские сербы, но уже к концу X в. они были окончательно порабощены германцами.

 

Труднее было справиться завоевателю со славянами, сидевшими севернее сербов, с лютичами, бодричами и поморянами, которые вплоть до второй половины XII в. упорно защищались против немецкого меча и креста. История этих народов полна трагического героизма и беспощадной мести по отношению к насильникам, стоившей тысяч жертв немецкому духовенству,

 

 

1. Древнейший и знаменитейший город в земле поморян и мать городов.

 

33

 

 

которому славяне-язычники разбивали черепа пополам в знамение креста. В 939 г. немецкий граф Герон, который в течение 25 лет вел непрерывную войну против славян, коварным образом убил 30 славянских князей, а в 954 г. разбил славянское племя укранцев. Оборонительный союз велетских племен вместе с бодричами, сложившийся в 955 г., вплоть до 983 г. оказывал мужественное, но безрезультатное сопротивление немецким завоевателям, и первое покорение славян было закончено.

 

В завоеванных славянами областях немцы стали усиленно насаждать христианство, строить монастыри и организовывать церковное управление.

 

Однако в 983 г. пришло известие, что Оттон II потерпел в южной Италии поражение, и 29 июня в Гавельберге и в Бранденбурге вспыхнуло первое и успешное восстание славян против своих насильников, имевшее в результате освобождение лютичей и бодричей от немецкого гнета. Но в 1019 г. немцам с помощью датского короля Кнута удалось, в конце концов, временно сломить объединенные силы лютичей и бодричей, которые, однако, не складывали оружия и, начиная с середины XI века и до начала XII, оказывали успешный отпор завоевателю.

 

На помощь немецкому мечу явился римский крест, и в середине XII в. римским папою был организован крестовый поход против славян, в котором приняла участие 100-тысячная армия. Последствий этого похода славянам удалось избежать принятием, по видимости, христианства.

 

Начиная с 1158 г. ежегодно начинают нажимать на прибалтийских славян датчане. В 1168 г. была с моря и с суши обложена Аркона на о. Руяне и после непродолжительного отпора сдалась и была разрушена. В 1177 г. был сожжен датчанами Волин.

 

В 1193 г. в г. Гóре (нын. Берген) на о. Руяне уже был основан монастырь, а в 1404 г. умерла последняя женщина, которая, как говорят, еще говорила со своим мужем по-славянски.

 

На о. Узноим славянское население исчезло во второй половине XIII столетия.

 

К XIV столетию окончательно был германизован и о. Волин со своим знаменитым городом.

 

Вообще о славянах на севере в XIV столетии уже нет речи. Несколько дольше из полабских славян держались только остатки древан в Люховском крае.

 

Таким образом, во второй половине XII в. все бодричи, лютичи и поморяне подпали под немецкое владычество, которое было связано для них не только с утратою политической независимости, своего старого культа и своей старой народной культуры, но и с утратою своей народности.

 

34

 

 

С этого времени начинается быстрое исчезновение всех полабско-прибалтийских славян, для чего со стороны завоевателя были приняты все необходимые, специально на этот счет рассчитанные меры.

 

Наступление германцев на славян сопровождалось неслыханными жестокостями. Все на пути завоевателя предавалось им огню и мечу. Ferro et igni vastavit [1]—обычная фраза в источниках, характеризующая наступление германцев. При взятии городов завоеватель уничтожал все мужское население, а жен и детей забирал в рабство. Города и деревни выжигались, а если им удавалось с течением времени восстановиться, то они вновь подвергались той же участи, и это повторялось несколько раз. Так, например, на о. Руяне в 1060—1068 гг. были уничтожены все славянские поселки и города. В открытых боях славяне уничтожались тысячами. Огромные, густо населенные пространства обращались германцами в пустыню. Так, например, один из источников (Гельмольд) сообщает под 1164 г.:

 

«Omnis igitur terra obodritorum et finitimae regiones assiduis bellis, maximo vero hoc novissimo bello tota in solitudinem redacta est... Si quae slavorum extremae remanserunt reliquiae, tanta inedia confecti sunt, ut congregatim ad pomeranos sive ad danos fugere cogerentur» [2],

 

и подобные факты отмечаются в данном источнике как обычное явление. Источник говорит: «Если от славян оставались какие-либо остатки, то, вынужденные голодом, они бежали». Таким образом, славянское население предавалось завоевателем физическому уничтожению, как физическому уничтожению подлежал и всякий, отказывающийся от обращения в христианство. Типичным в этом смысле «миссионером» христианского культа среди славян в XII в. был известный епископ Абсолон.

 

Конечно, о массовом уничтожении местного населения при хищническом нападении на него со стороны германцев не могло быть и речи: это не отвечало бы жизненным интересам светских и церковных князей. Война со славянами в X—XII вв. велась немцами с теми же захватническими целями наживы, с какими и сейчас ведутся империалистические войны. Завоевателю нужна была не только военная добыча, но и постоянный на будущее время источник доходов и материального обогащения. И он этого добился: не уничтожая поголовно физически местное славянское население, путем системы денационализации он привел его,

 

 

1. Опустошил огнем и мечом.

2. Итак, вся земля бодричей и соседние области, вследствие постоянных войн, а больше всего—вследствие этой позднейшей войны, целиком были обращены в пустыню... Если от славян и остались какие-либо остатки, то они были так изнурены голодом, что вынуждены были толпами бежать к поморянам или датчанам.

 

35

 

 

в конце концов, к фактическому уничтожению, как несколько позже, начиная с XIII в., немцами же был уничтожен и литовский народ прусы, от которого до наших дней сохранилось только наименование их страны—Пруссия.

 

Когда славяне были приведены завоевателем к полному порабощению и крепко взяты в узду организацией чуженационального церковного и военно-административного управления, немецкие епископы и князья стали массою заселять бывшие славянские земли своими колонистами-немцами из залабских районов в целях противодействия и подавления славянских восстаний и тем самым упрочения своего владычества, а также и в хозяйственных целях.

 

Немецкие колонисты, успевшие к этому времени освоить более высокую технику, были для немецких помещиков и монастырей более выгодным объектом эксплоатации, чем отсталые в техническом отношении славянские крестьяне. Сравнительно с немецкими колонистами славяне держались на положении бесправного населения, что тем более лишало их возможности подняться и окрепнуть в культурном и хозяйственном отношениях.

 

Славяне были лишены права селиться в немецких городах, а если иногда это им и разрешалось из милости, то для поселения им отводились обыкновенно только окраины.

 

Славяне были исключены из ремесленных цеховых организаций и т. п. Все эти мероприятия привели постепенно местное славянское население к полной денационализации и к утрате им своих национальных бытовых особенностей и своего языка. В некоторых районах эта денационализация славянского населения шла быстрее, а в других, наиболее глухих, медленнее; быстрее ей поддавались верхи славянской общественности, медленнее—массовое крестьянское население. На западе, в районах Эльбы и Салы, населенных племенами сербов, поблизости к исконной границе германцев, процесс денационализации или германизации славянского населения шел быстрее, на востоке—медленнее, как это имело место, например, у сербов-лужичан, сумевших в своей небольшой горсточке сохранить и свою национальность и свой язык вплоть до последнего времени. Какова сейчас судьба этого маленького энергичного, талантливого и жизнеспособного народа, численностью около 150 тысяч человек, имевшего еще до 1933 г. и свои школы на родном языке, свои газеты и журналы, свою литературу и целый ряд своих культурно-просветительных учреждений,—неизвестно.

 

Характеризуя наступившее вместе с немецким завоеванием ободричей успокоение в стране полабских славян, историк XII в. (Гельмольд) пишет:

 

36

 

 

«Omnis enim sclavorum regio, incipiens ab Egdora (река, впадающая у г. Киля в Балтийское море, западная граница массового славянского населения), qui est limes regni danorum et extenditur inter mare Balticum et Albiam (приток Эльбы у Гамбурга, слав. Билена?) per longissimos tractus usque Zuerin (центр земли бодричей, теперь г. Шверин), olim insidiis horrida et pene deserta, nunc dante Deo tota redacta est veluti in unam saxonum coloniam, et instruuntur illic civitates et oppida, et multiplicantur ecclesiae et numerus ministrorum Christi». [1]

 

Германизация западных полабских славянских областей вслед за завоеванием шла так быстро, что к XV столетию славяне представляли собою здесь в среде немецкого элемента только жалкие остатки. Во второй половине XV в. уже очень редко встречаются славяне между Эльбой и Одрой. Несколько дольше—до начала XVI в.—держались славянские поселения в области нижней Эльбы, в юго-западной части Мекленбурга. И только за Эльбой, в Люнебурге, в окрестностях старого города Люкова, как отметили мы выше, в бывшей области древлян и глинян, каким-то чудом славянская речь сохранялась еще в XVIII в. В 1751 г. в Люнебурге в последний раз было совершено богослужение на славянском языке. В 1798 г. умер в деревне Кремлине последний крестьяин по имени Варац, который еще знал по-славянски «Отче наш». В настоящее время на обширной территории прежних бодричей и лютичей, в нынешней области Вендлянд, славянская речь совсем замерла; полабского языка уже не существует.

 

Нельзя не отметить при этом, что первая заслуга в деле собирания остатков вымирающего языка полабских славян принадлежит знаменитому Лейбницу (1646—1716), но наибольшая заслуга в этом деле принадлежит русскому ученому, известному собирателю онежских былиц, слависту А. Ф. Гильфердингу (1831—1872), и знаменитому немецкому лингвисту Августу Шлейхеру (1821—1868).

 

Германизация восточной ветви полабско-балтийских славян, поморян, более отдаленной для наступающего завоевателя, началась позже. Христианство утвердилось здесь только во второй половине XII в. (1167), когда князьки славянских племен приняли германское подданство. Затем началось в крае строительство монастырей, которые и явились первыми проводниками в крае немецкой колонизации.

 

 

1. Вся же славянская область, начиная от Эгдоры—границы датского государства, тянется между Балтийским морем и Альбией через обширнейшие пространства вплоть до Зверина, некогда жестоко и почти целиком опустошенная пожарами, ныне вся, благодаря богу, обращена как бы в одно саксонское поселение (колонию), и отстраиваются здесь города и села, и умножаются церкви и число служителей христовых.

 

37

 

 

К концу XIII в. славянский элемент был здесь уже значительно сломлен, а в XIV в. о славянах в этом краю уже нет речи.

 

Остатком поморских славян являются сейчас два незначительных численностью народца, кашубы и словинцы, живущие—первые на небольшой территории у дельты Вислы в количестве около 200 тысяч человек; вторые—на Балтийском побережье у Лебского озера в количестве 200—250 человек. [1]

 

 

ЧЕХИ—МОРABАНЕ—СЛОВАКИ

 

В древности, задолго до н. э., территория Центральной Европы была населена племенами, различными по стадиальности своего доиндоевропейского культурного развития и различными типологически по степени диференциации своего этнографического становления (этногенеза).

 

К концу I тысячелетия до н. э. на территории Чехии, Моравии и Словакии уже сложились, повидимому, известные культурные центры, более или менее диференцировавшиеся этнографически в эмбрионально-зародышевые группы будущих национальностей. Эти группы, совершенно естественное выступают, прежде всего, в исторических источниках, греческих и римских, под тем или иным определенным племенным наименованием: сначала кельтов, потом германцев и, наконец, значительно позже—славян. Однако, называя ту или иную группу населения кельтами или германцами, источники очень часто употребляют эти племенные наименования не в узко этнографическом, а прежде всего в организационно-политическом смысле, т. е. как наименования целого комплекса племен или союза племен различной культурной стадиальности и различных типологически по своему этногенезу, вроде уже известных нам наименований—скифы, сарматы, готы, гунны и т. п. Эти наименования, какого бы они происхождения ни были, на чем мы сейчас останавливаться не будем, вначале означали, в действительности, чаще всего не народ, не племя, как этнографическую группу, но даже гораздо более узкую группу, нежели само племенное образование. Они были, прежде всего, наименованием только организующего, ведущего, центра—гегемона того или иного племенного образования, сплачивавшего затем под своим именем в племенное объединение и в союз племен целый ряд территориально смежных, не только культурно-родственных,

 

 

1. См. L. Niederle, Slovanské starožitnosti. Dil III, v Praze. (1919, Kapitola, Slované Polabsko—baltičtí, стр. 101—180; M. Любавcкий. История западных славян. М. 1918; Д. Н. Егоров. Колонизация Мекленбурга в XIII в., т. I—II, М. 1915, 1916; А.Ф. Гильфердинг. История Балтийских славян. Собр. соч., т. IV, СПБ, 1874.

 

38

 

 

но и культурно разнородных вначале племенных образований. Поэтому, если древнейшим, исторически засвидетельствованным, начиная с половины II столетия до н. э., народом на территории нынешней Чехии были бойи, которых источники (Посейдоний из Апамен, 123—45 гг. до н. э., и на основании его затем Страбон, 63 г. до н. э.—19 г. н. э.) называют кельтами, то это не значит, что вся территория Чехии в это время была заселена именно и только кельтами. Наряду с кельтами-бойями и одновременно с ними здесь же сидели и другие племена, но кельтское племя бойев в это время играло, очевидно, ведущую, объединяющую роль в ряду целой группы племен, возглавляя собою, вероятно, целый союз племен, имена которых остались нам неизвестными: их покрывало имя организующего племенного центра. Поэтому, когда по показанию Страбона, на территорию Чехии вторглись кимвры, они были разбиты именно бойями в 114 г. до н. э. и ушли частью к Дунаю, частью к скордискам на р. Саву. По показаниям источников, бойи занимали не только территорию Чехии, но также и территорию древней Паннонии и представляли собою самое мощное кельтское племя.

 

В северных районах Моравии и прилегающих к ним районах Силезии Тациту было известно кельтское племя—котины, игравшее здесь, очевидно, ту же политическую роль, какую на территории Чехии играли бойи.

 

На востоке, по р. Тиссе, паннонские бойи граничили с владениями даков. Около 63—60 гг. до н. э. знаменитый вождь даков Буривиста разбил паннонских бойев и разорил дотла их страну, в связи с чем районы Потисья, населенные некогда бояйми, получили имя «Бойской пустыни». Что же касается чешских бойев, то последней хронологической гранью их пребывания на территории Чехии считается обыкновенно середина I столетия до н. э.

 

В 9 и 8 году на территорию Чехии вторгаются с Полабья под натиском римлян маркоманны, или маркманны, одно из германских племен обширного племенного союза свевов. В Моравию в это же время вторгаются германцы квады. Во главе вторгшихся на территорию Чехо-Моравии германских племен стоял некто Маробуд, характеризуемый в источниках, как муж «выдающегося роста, смелой мысли, варвар больше по роду, чем по разуму». Ему удается вскоре объединить под своею властью целый ряд как ближних, так и дальних племен и образовать мощный союз племен, имевший своею целью борьбу с Римом.

 

Долго ли маркоманны и квады оставались на территории Чехо-Моравии—вопрос остается открытым; чешские историки расходятся в своих мнениях по этому вопросу. Так, например, Новотны не только отводит им довольно длительный

 

39

 

 

период господства в Чехо-Моравии, чуть ли не до конца IV и начала V в., когда на ту же территорию на короткое время вторгаются лангобарды, но и считает Чехо-Моравию именно основною, исходною базой, на которой, начиная со второй половины II в. н. э., развертываются крупнейшие операции известной Маркоманнской войны германских племен с римлянами, закончившейся только во второй половине IV в. Решительно иначе по этому вопросу высказывается проф. Л. Нидерле, который полагает, что пребывание маркоманнов и квадов на территории Чехо-Моравии длилось всего только каких-нибудь 30 лет или несколько больше и что местом концентрации их поселения и их сил были обширные пространства Подунавья, между реками Моравою и Цусом, куда они были водворены Августом в 21 году.

 

Старая буржуазная наука в своих объяснениях происхождения отдельных славянских народов, как известно, исходит обыкновенно из теоретически предполагаемой славянской прародины в Прикарпатье. Отсюда она выводит и всех западных славян, в том числе и современных чехов и словаков, ведя их от Вислы через Одер или Одру в Чехию и в Моравию, а через Западные Карпаты—в Венгрию. Когда чехи и словаки появились из своей фантастической прародины на свою подлинную родину, для индоевропеиста Нидерле неизвестно. Во всяком случае, в VI в., утверждает он, славяне уже сидели на Эльбе. К этому же, стало быть, времени можно считать законченным и процесс водворения славянских племен на территорию Чехо-Моравии и Словакии.

 

Наша точка зрения исключает какую бы то ни было необходимость прибегать в данном случае к теории прародины и вести чехо-словаков на их настоящую родину откуда-то со стороны. Как и все прочие народы центральной Европы, за исключением позднейших, заведомых выходцев с востока, какими являются, например, гунны или авары, славянские племена Чехо-Моравии и Словакии сложились в длительном процессе племенных скрещений, уходящем своими корнями в далекое дославянское доисторическое время, на той же территории, которую они исторически занимают и в настоящее время. Об этом говорит и разнообразие диалектов Чехии, распадающихся на три основные группы: юго-западную, среднюю и северо-восточную; то же в Моравии и Словакии; о том же говорят и данные археологических раскопок, вскрывающие ярко бросающуюся в глаза разницу культур между северными и южными чехами в языческую эпоху, и т. п.

 

Исторические данные о племенном составе чешского народа в древности восходят только к X в. В начале XII в. их дополняет чешский летописец Козьма Пражский (1039—1125).

 

40

 

 

Более крупными чешскими племенами, согласно показаниям источников, были лучане—в северо-западном углу чехословацкой территории на р. Огре; чехи—в центре страны; зличане—ближайшие соседи чехов с востока, и, наконец, хорваты—в северо-восточном углу чешской территории. К более мелким родовым и племенным организациям принадлежали: поселение Тугост—в юго-западной части чешской территории; седличане с городом Седлце у нынешнего города Карловы Вары; литомерицы—у устья Огры при впадении ее в Лабу (Эльбу); дечане—на Лабе, на северной окраине чешской территории; лемузы—рядом с дечанами на левом побережье Лабы; пшоване—рядом с лемузами на правом побережье Лабы; дудлебы—в южной части чешской территории (ср. «дулебы» киевского летописца).

 

Среди названных чешских племен самым значительным, наиболее сильным и наиболее выдающимся были чехи.

 

Этому именно племени принадлежит инициатива объединения не только родственных чешских, но также и моравских и силезских племен в единый чешский народ, они-то и создали знаменитый политический и культурный центр в Праге. Имя этого города выступает в источниках только с X в., чаще в верхне-немецкой форме Брага, но богатейшие археологические находки в окрестностях Праги свидетельствуют о том, что город этот существовал гораздо ранее X в., с древнейших времен заселения его территории.

 

Уже в VII в., как предполагают чешские историки (Новотны, Нидерле), чешское племя со своим центром Прагой явилось исходным пунктом освобождения в 623 г. вождем Само чешских и словакских славян от аварского, а вскоре после этого и от немецкого ига и объединения их в самое крупное тогда славянское государство.

 

Хотя объединение группы родственных племен в единый чешский народ восходит, повидимому, ко времени позднее X в., тем не менее уже с конца VIII в. в латинских источниках выступает коллективное имя Boemi, Bohemi и т. п. в значении объединенного народа, в состав которого входил ряд отдельных племен, продолжавших управляться своими племенными вождями (duces). Термином Bohemi иностранцы, соседи чешского народа, обозначали в это время не какое-либо отдельное племя, но союз родственных племен и называли этим именем чешских славян не только в тех случаях, когда речь шла о внутриплеменных отношениях в стране, но и когда речь шла об этом народе и за ее пределами.

 

Что касается племенного названия чех, то это имя впервые исторически засвидетельствовано только с половины X в., в известной легенде о св. Вацлаве (Вячеславе):

 

41

 

 

Чеси,—Воротислав князь в Чехах,—Вячеслав князь чеськи,—чех. Киевский летописец постоянно употребляет только—Чехи, чешская земля; позже, в памятниках XII—XIV в., встречается форма Чахы, Чяхы.

 

Значение термина чех неясно, несмотря на многочисленные попытки его истолкования. Так, например, Добровский производил его от основы *čet—,*čit—(ср. чешск. počiti,* počátek—начать, почать, начало) и переводил термин чех, как «идущий первым», а слезане—это следующие за ним следом; Юнгман видел в нем сокращение имени Чеслав; Шафарик видел в термине чех апеллятивную форму от глагола čaju—čach—čech. Позднейшие ученые производили имя чех от čeledin—родич (Гошек); другие толковали его как «человек», чехи—«люди» (Сутнар); Ягич, как и Юнгман, видел в нем сокращенное имя Česlav, Časlav (вм. Čestislav); Миккола объяснял термин чехи из četa—отряд и т. п. Вряд ли, однако, какое-либо из этих объяснений может быть признано удовлетворительным. Ближе к истине стоят, повидимому, те из толкователей имени чех, которые видят в нем значение «муж», «человек», «люди», «народ»; таково, обыкновенно, по общему правилу этнографических древностей (палеоэтнография и палеолингвистика), значение древнейших племенных наименований.

 

* * *

 

В Моравии, известны в древности два больших племенных образования: ганаки и словаки. Область ганаков сейчас известна под именем Ляхи, но в этнографическом и историческом отношениях ганаки не только принадлежат к чешскому народу, хотя язык их и обилен полонизмами, но представляют собою исторически основное ядро моравского народа. Что касается словаков, то предполагают, что в древности граница распространения этого народа шла гораздо далее на юг, чем в настоящее время, и смыкалась здесь с границею южных славян, словенцев и болгар. Северною границей словаков в древности были Карпатские и Судетские горы. Кроме того, есть основание предполагать, что предки словаков в IX в. заняли частично и территорию древней Паннонии, которая была известна тоже под именем Моравы.

 

Объединение мелких моравских племен в союз племен и в единый моравский народ—мораване—произошло ранее объединения чешских племен и имело своим центром реку Мораву с ее притоками. На Мораве же в IX в. вырос и древнейший политический и культурный центр моравского народа Градище (Велеград). Имя народа мораване, как общее имя, означавшее все население, сидевшее по обоим берегам Моравы,

 

42

 

 

становится известным в истории с начала IX столетия, когда мораване сплоченными силами ведут борьбу как против немцев, так и против чехов. В 822 г. на Франкфуртском съезде среди делегатов наиболее крупных славянских народов присутствуют также и «legati Marvanorum».

 

В наиболее ранних источниках мораване выступают под именами, производимыми от немецкого Maraha, March (из Marg): Margi, Margenses, Maraha, Marahi, Marahenses, Marahabitae, Marharii, Merhani и Mari; позже под именем, производным от славянских Морава, мораване, как то: Maravi, Marabi, Moravi, Morava, Maravia, Moravia, Marvani, Marevini, Maravoni, Maravenses, а у арабского писателя Масуди—Marava.

 

Начиная с XI в. обычна в употреблении только форма Moravia и Moravi. Происхождение термина надо связывать с наименованием реки Моравы.

 

Что касается племенного термина словак (мн. ч. словаки, женск. р. словенка, прилагат. словенский), которым называется группа племен на восток от Моравы, то обычно видят в нем пережиточно сохранившееся древнее название славянского народа—словене, как оно же удержалось в имени южно-славянского народа словенцы, а также в названии племени русских ильменских славян—словене. [1]

 

 

ПОЛЯКИ

 

Наиболее ранние сведения о племенном составе польского народа дает нам киевский летописец. «Словене же овы, пришедше, седоша на Висле, и прозвашася Ляхове, а от тех Ляхов прозвашася Поляне; Ляхове друзи Лутичи, ини Мазовшане, ини Поморяне». [2]

 

Из польских племен в наиболее ранних источниках (IX в.) выступают висляне—в верховьях Вислы, известные позже под именем малополян, с центрами—Краков, Вислица и Сандомир. Наиболее значительным из польских племен в древности были поляне—в бассейне Варты, ближайшие соседи поморян с юга и мазовшан—с запада. Это было самое мощное польское племя, занимавшее несколько позже, в X—XI вв., обширную территорию. Северною границею полян была река Нотец, правый приток Одры; западною—среднее течение Одры; южною границей, вероятно, современная мазурско-великопольская диалектическая граница, отделявшая полян от соседивших с ними ленчицян и серадзян.

 

 

1. См. Dr. L. Niеderle, Slovanské starožitnosti, D. III, v Praze, 1919, стр. 181—214.

2. А. А. Шахматов. Повесть временных лет, т. I. Петроград, 1916, стр. 5 и сл.

 

43

 

 

Повидимому, уже в древнейшее историческое время поляне представляли собою мощный союз племен, в который входили не только названные ближайшие их соседи, ленчицяне и серадзяне, но и мазовшане.

 

Имя полян впервые выступает в латинских источниках, начиная с X в., в различных формах, чаще всего в форме Polani, Poliani, и затем—Poloni, Poleni, Polanii, Pulani, Polonia и т. п., или в германизованной форме Bolani, Boloni, Bolonia и т. п., причем этот термин употребляется как в смысле наименования одного только племени полян, так и в смысле наименования всего польского народа. Это говорит, в частности о том, что племя полян в истории польского народа явилось объединяющим центром разрозненных польских племен в польский народ; процесс же этот был почти закончен в X в. Во всяком случае, в этом именно веке при Мешке I (960—992) и при его ближайшем преемнике Болеславе (992—1025) польское государство достигает уже значительной силы и расцвета. Политическими и культурными центрами племени полян были города: Гнезно, Крушвица и Познань. Первый из названных городов, Гневно, был в древности главным культурным центром язычников лехов, позже, с 1000 г., здесь была кафедра польского митрополита и столица Болеслава Храброго и Мешка II.

 

Племя мазовшане (мазовяне), позже—мазуры, представляло собою, наряду с полянами, тоже значительное и старинное польское племя, имевшее территорией своего расселения область среднего Повислянья. Западною границей их были поселения полян, на севере—прусы, литовцы и ятвиги, с которыми они поддерживали далеко не дружеские отношения.

 

Третьим большим польским племенем в древности были слезане (слензане) в юго-западной части польской территории, в верховьях Одры, в бассейне Слензы, или Слезы, с одноименной с нею горою (теперь Соботка), пользовавшейся у язычников почитанием, как священная гора.

 

В источниках это племя именуется—Silensi, Cilensi, Sleenzane, а их область—Selencia, Silencia.

 

Из других польских племен наряду с слензанами в IX—X вв. были известны еще как отдельные племена—бобране, пограничные с западными сербами—мильчанами, дедошане—соседи бобран с севера, и ополяне—в верховьях Одры и на нижнем течении ее притока Нисы. Главным центром слензан был город Вратислав (теперь Вроцлав) на Одре.

 

Среди других польских племен известны еще хорваты, представлявшие собою, повидимому, восточное ответвление смежных с ними чешских хорватов.

 

44

 

 

Происхождение племенного термина поляне от «поле», т. е. «жители полей», ни в ком из исследователей на вызывает сомнений. Хуже обстоит дело с объяснением термина лях или лех, имеющего в этом смысле довольно обширную литературу. Наиболее популярным является сейчас объяснение термина лях или лех от слова «ляда», «лядина» (пустошь, заросль и т. п.), имеющегося во всех славянских языках. Таким образом, лях—это человек, живущий на пустошах, в зарослях и, стало быть, занимающийся охотою и скотоводством, в противоположность полянину, жителю полей, занимающемуся земледелием.

 

Таким, надо полагать, знали польский народ, прежде всего его восточные соседи—русские, литовцы и угры. Это было население Повислянья, Мазовии, Малопольши, где термин лях существует до сих пор; этим термином они и назвали весь польский народ. Западным же славянам были известны прежде всего польские племена земледельцев, т. е. полян или поляков, откуда у них этот именно племенной термин и послужил термином для названия всего польского народа. [1]

 

 

§ 3. ЮЖНЫЕ СЛАВЯНЕ

 

СЛОВЕНЦЫ

 

Крайний северо-западный участок южного славянства занимают словинцы, или словенцы. В раннем средневековье они занимали более обширную территорию, чем в настоящее время, уходя на запад в глубь Альпийских гор и к Адриатическому побережью, на восток—вплоть до Паннонского изгиба Дуная, т. е. той его части, где, круто меняя свое восточное направление, он спускается вниз и течет к югу, вплоть до впадения в него с запада правого притока—Дравы. На севере словенцы смыкались с чешско-моравскими и словацкими племенами; на юге—с хорватами.

 

Как и все прочие народы, в том числе и народы славянские, словенцы, они же словинцы, сложились, выросли и оформились в особую этнографическую единицу или этнографический тип на исторически занимаемой ими территории в длительном процессе племенных скрещений со своими соседями—лигурами, иллирами, ретами, галлами и др., переживая вместе с ними, до своего оформления в славянский индоевропейский тип, доиндоевропейскую, яфетическую стадию развития.

 

 

1. L. Niеderle, Назв. соч., стр. 215—233; М. Dobrzyński, Dzieje Polski w zarysie. T. I, wyd. 4-te, 1927, гл. IV, стр. 48—58; Arnold Stanislaw, Początki państwa Polskiego.—«Polska, jej dzieje i kultura od czasów najdawniejszych do chwili obecnej». Warszawa, s. a. (1927), стр. 51 и сл.

 

45

 

 

Можно предполагать, что процесс перерождения группы местных яфетических племен в словенцев-индоевропейцев в значительной мере уже завершился к началу н. э., о чем говорит известное уже в I столетии н. э. наименование Блатенского озера в восточной части бывшей территории словенцев—Пельсо (ср. русск. плёс). Эта территория в средние века была известна под именем Паннонии. Однако под своим собственным именем словенцы впервые выступают в истории только в конце VI в. н. э., после ухода лангобардов в 568 г. в Италию. Это те самые славяне, которые в начале VII в. помогали лангобардам в их походах в Италию у Кремоны и Мантуи. В источниках они известны под именем—Sclavi Carantani, Sclavi in Carantano, Carniolenses и т. п., а также Pannonii, Sclavi in Pannonia sedentes, Πάννονες.

 

Западною границею словенцев, отделявшею их в VII в. от немцев—баварцев, были верховья рек Дравы и Муры в Альпах.

 

В древности был известен ряд словенских племен: дулебы между Блатенским озером и рекой Мурой (ср. чешск. дудлебы, Doudleby—и русск. дулебы); стодоране—в области р. Штыри у Триглава (ср. аналогичное северно-славянское племя стодоране в области нынешнего Бранибора); суслы—в южной Штирии, на левом побережье Дравы (ср. аналогичные племенные наименования среди русских и полабских славян); наконец, поляне на р. Енже (общность данного племенного наименования у многих славян не нуждается в специальном подчеркивании).

 

В VI в. словенский народ был подчинен аварам, могущество которых было сломлено, начиная с 623 г., вождем чешской группы западно-славянских племен Само, организатором первого у западных славян государства. Разгром аварской державы принес словенцам освобождение от аварского ига, но вскоре после смерти Само и последовавшего затем распада его государства альпийские славяне, т. е. словенцы-хорутане и их соседи словенцы-краинцы, в 745 г., угрожаемые вновь со стороны авар, принуждены были после длительной и упорной самообороны подчиниться во главе со своим князем Борутом власти франков на началах вассальной зависимости. После смерти Борута франки назначили словенцам в качестве его преемника некоего Горазда, а после его смерти в 753 г.—Xотимира. В VIII в. авары были окончательно разбиты и уничтожены франками (772—788), но с этого же времени словенцы навсегда подпали под власть франков.

 

Вместе с подчинением словенцев сначала под власть баварцев, а с 788 г. при Карле Великом—под власть франков, среди словенцев стало постепенно распространяться христианство, содействовавшее быстрой германизации словенского народа, которая, в конце концов,

 

46

 

 

привела сравнительно скоро к значительному сужению этнографической границы современных словенцев сравнительно с их границею VI—X вв.

 

В IX в., после окончательной ликвидации возродившейся аварской державы, словенцы вновь колонизовали Паннонию вплоть до Дуная на востоке, но вместе с ними на этот раз сюда явились и германцы, и во второй половине IX в. нижняя часть Паннонии уже сплошь была заселена германцами.

 

В конце IX в. словенский народ в Паннонии стал жертвою нового насильника: в 894 г. сюда явились мадьяры. Под натиском мадьяр часть местного словенского населения бежала к соседним болгарам, другая—на запад, в Альпийские горы, и, наконец, часть их продвинулась на север, на территорию словаков. Оставшееся на местах старое словенское население подверглось частично мадьяризации. [1]

 

 

ХОРВАТЫ И СЕРБЫ

 

Имена балканских народов—хорваты и сербы впервые и притом случайно мелькнули на страницах истории довольно поздно: сербы—только в начале VIII столетия под именем никейской епископии Γορδοσέρβων; [2] хорваты—в 852 г. в грамоте князя Терпимира от 4 марта 852 г. [3] Начиная же с X в. названные народы уже широко входят в историю, становятся предметом ее внимания и приобретают в ней заслуженно, как героические народы в прошлом и настоящем, все права гражданства. Первым, наиболее ранним историком, которому хорваты и сербы обязаны своим включением в круг внимания исторической науки, начиная со средних веков и вплоть до настоящего дня, был византийский писатель X в. Константин VIII, прозванный Багрянородным (905—959). О хорватах и сербах Константин Багрянородный говорит в сочинении «Об управлении государством» или «О народах», известном у издателей под латинским названием «De administrando imperio», написанном автором в качестве поучения или руководства своему сыну Роману. По указаниям самого автора, это сочинение было им написано в 948—952 гг., т. е. незадолго до смерти. [4]

 

 

1. См. L. Niederle, Slovanské starožitnosti, D. II, sv. 2. V Praze, 1910, стр. 338—372; здесь же указана и обширная литература предмета.

2. См. Панченко. Памятник славян в Византии VII в. «Изв. Русск. арх. инст. в Константинополе», т. VIII, София. 1902.

3. См. Ferdo Šišić, Povijest Hrvata. Zagreb, 1925, стр. 330 и сл.

4. Кроме названного сочинения—«Об управлении государством» или «О народах», имеющего исключительное значение для истории славян, тому же автору принадлежит и второе сочинение—«О фемах», т. е. провинциях Византийской империи, точнее—«О военном и административном делении империи», известное у издателей под латинским названием «De thematibus» или «De praefecturis». Оба эти сочинения имеются в руских переводах Гавр. Ласкина, напечатанных в «Чтениях в Общ. ист. и древностей российских». М. 1899, кн. 1 (188). Ранее Г. Ласкина они цитировались по-русски в известном сочинении К. Грота «Известия Константина Багрянородного о сербах и хорватах», СПб. 1880.

 

47

 

 

В числе западно-скифских племен Геродот (V в. до н. э.) называет, между прочим, каллипидов, занимавших восточное Поднестровье и Побужье. Их знает ближайший к Геродоту греческий историк IV в. до н. э. Ефор под именем карпидов. Вслед за Ефором это же имя карпиды повторяют и последующие греческие писатели. Тождество геродотовых каллипидов с карпидами Ефора не вызывает никаких сомнений. Равным образом, не вызывает сомнений и то, что это—позднейшие карпы или карпианы, т. е. жители Прикарпатья. Возможно, что впоследствии это и было славянское племя хорваты Киевского летописца, показанные им в том же районе. Не исключена возможность, что эти именно хорваты распространялись и значительно далее на запад в Венгерскую равнину и достигали Дуная и его правых притоков, т. е. позднейшей исторически засвидетельствованной территории, занятой хорватским народом. Во всяком случае, не подлежит никакому сомнению, что племенные наименования—карпы, карпианы, хорваты—связаны с именем карпаты, представляющем в своей основе тоже племенное наименование, а все эти спирантизованные племенные наименования имеют своим двойником сибилянтную форму сармат. [1]

 

С Карпатами увязывал имя народа хорваты в свое время и Шафарик, сближавший их с карпами и карпианами, которых он считал славянами и помещал в восточной Галиции. Хорваты, по Шафарику, это «жители гор», хърбов, т. е. горбов, хребтов. Под этими горами или хребтами, по его мнению, следует разуметь Карпаты, восточная часть которых в Галиции и сейчас называется у местного населения Горбами. [2]

 

Поданным Константина Багрянородного, «хорватская земля», занятая славянами после прихода их в Иллирик и победы около 637 г. над аварами, в его время, т. е. в X в., начиналась от р. Цетиньи (Зентины) и простиралась вдоль Далматинского побережья до Истрии или до города Альбуна или Альбона (слав. Лабин), а в горной части несколько выходила за область Истрии. Она делилась на 14 жуп. К востоку от р. Цетиньи и г. Ливно хорваты соседили с сербами.

 

«От хорватов, пришедших в Далмацию,—замечает Константин Багрянородный,—часть отделилась и заняла Иллирик и Паннонию.

 

 

1. Этимологию термина «Карпат» см. у Н. Я. Марра. Бретонская нацменовская речь в увязке языков Афревраэии. Избр. раб., т. IV, стр. 198—229.

2. См. Константин Грот. Известия Константина Багрянородного о сербах и хорватах. СПб., 1880, стр. 87 и сл.

 

48

 

 

Они имели самостоятельного князя, посылавшего к князю Хорватии посольство ради дружбы».

 

Можно предполагать, что ту же территорию хорваты занимали и ранее X в., т. е. начиная с VIII в., когда им удалось освободиться от власти аваров. Северная граница их расселения шла по линии от города Сеня (на Адриатическом побережье) до верховьев р. Уны (правого притока Савы); на востоке их границею была горная цепь между Уной и Врбасом; южною границей хорватов в основном была р. Цетинья. [1]

 

Вся эта территория, т. е. Адриатическое побережье в указанных выше границах, за исключением нескольких островов (Rab, Krk, Osero) и городов (Задар, Сплет и Трогир), составляла в IX в. (852) regnum Chroatorum, в X в., Χροβατία, Chroatia, т.е. хорватское государство, или Xорватию, именовавшееся также Sclavenia или Sclauonia. Кроме названной территории, хорватские поселения имелись в Штирии и Корутании, где в источниках IX и Х вв. в нескольких местах показаны—pagus Crounati, Chrounat, Croudi, Ghrowata, Chrowarh. Константинову область Иллирик обыкновенно рассматривают, как территорию между рр. Врбасом и Дриною, т. е. область позднейшей Боснии; что же касается его Паннонии, то в ней надо видеть так называемую Посавскую Паннонию, т. е. область, расположенную между Савой и Дравой и Дунаем (позднейшая Славония). [2]

 

Что касается сербского народа на полуострове, то его территория определяется Константином Багрянородным в следующих границах:

 

«Сербия,—говорит он,—находится во главе (т. е. в начале—со стороны Константинополя) всех прочих славянских земель и граничит на северо-западе с пограничными горами дуклянских, тервунских и захлумских славян у Цетиньи и Хлебены, а на севере с Хорватией, на юге же с Болгарией».

 

Пограничным сербским городом с Болгарией в IX в. Константин Багрянородный называет г. Расу или Рас (ἡ Ράση, τὸ Ράσον, Ράσος, слав. Рась) на р. Рашке, притоке р. Ибара. Таким образом, область сербского народа в древнейшее время, судя по показаниям Константина Багрянородного, занимала обширную территорию, лежавшую на восток от Далматинской Хорватии и на юг от Посавской Хорватии. Центральным ядром сербского народа была Рашская область, расположенная в южной части, названной территории, в районе рек Ибар, Лим и Тара. К сербам примыкали вошедшие впоследствии в состав сербского народа следующие родственные с ним племена:

 

 

1. См. L. Niederle, Sl. st., Dil. II, sv. 2, 1910, стр. 386 и сл.; К. Грот, назв. соч., 87—97.

2. См. К. Грот, назв. соч., стр. 96 и сл.

 

49

 

 

   1) неречане—от p. Цетиньи в северо-западном углу полуострова до р. Неретвы; состояли из 3 жуп; впоследствии продвинулись на острова Адриатического побережья, захватили в свои руки море и были известны, как моряки и пираты;

   2) захлумляне, захлумцы; в Х в. в источниках выступает dux Chulmorum; их страна была известна под именем—Захльмия, Хльмь, Хльмска земля; занимала прибрежную территорию от р. Неретвы на юг до Дубровника и внутрь материка; материковая часть ее совпадала с нынешней Герцеговиной;

   3) тревуняне, травуняне, земля Τρεβουνία Διόκληα, (лат. Travunia, Tribunia и др., слав. Травоуния); занимали территорию побережья от Дубровника до Котора и внутрь материка;

   4) конавляне занимали узкую приморскую полосу между Дубровником и Бокой Которской;

   5) дукляне, земля Διοκλήα, Δοκλήας χῴρα, (лат. Dioclia, слав. Диоклития); занимала территорию между Котором на севере и нижним течением р. Дрима—на юге, совпадавшую с нынешней Черногорией и прилегающей к ней северной частью Албании. Позже название области Диоклея было заменено названием Зета, взятым от имени р. Зеты, правого притока р. Морача, впадающей с запада в Скадарское озеро. [1]

 

 

БОЛГАРЫ

 

На восток от собственно сербского племени, имевшего своим центром, как было сказано выше, Рашскую область (г. Раса), лежавшую между реками Ибар и Лим, начиная на западе от линии—Охридское озеро, область Дебра и р. Болгарская Морава в верховьях р. Моравы и вплоть до Черного моря на востоке—шли поселения ряда славянских племен, объединявшихся общностью характерных языковых особенностей, отличных от сербского языка, которые легли в основу сложившегося здесь впоследствии восточно-балканского славянского народа, получившего имя болгар. Это народное имя группа восточнобалканских славянских племен получила от имени первой славянской политической организации на полуострове—славянской болгарской державы, положившей в VII в. н. э. (679) начало политическому объединению их в народ под именем болгарского народа. Территория распространения восточно-балканских славян не ограничивалась, однако, только задунайскими рамками полуострова. В состав болгарского народа входило также и славянское население Валахии, Семиградья и восточной части Венгрии вплоть до Дуная, а также и славянское население в Греции.

 

 

1. См. Л. Нидерле, назв. соч., Dil II, sv. 2, стр. 373—399; К. Грот, назв. соч., стр. 147—176.

 

50

 

 

Конечно, эта обширная область распространения восточно-балканского славянского народа в древности, с VII в.—болгарского, не представляла собою в этнографическом отношении сплошной славянской территории—местами в нее были вкраплены поселения романизованных и грецизованных фракийцев, а также греков.

 

Среди этого славянского населения обыкновенно различают три группы племен:

 

   1. Северную, или мизийскую, группу, занимавшую территорию между реками Моравою и Тимоком на западе, Черным морем на востоке, Дунаем—на севере и главным Балканским хребтом—на юге. В нее входили: придунайские северяне, или северы (в Делиормане и в окрестностях Шумена, а также на левом побережье Дуная в южной Венгрии и Валахии); семь славянских племен в нижней Мизии или подунавцы (Δανούβιοι) греческих источников, они же дунайцы—Киевского летописца. Эти семь славянских племен выступают в истории основоположниками первой славянской болгарской государственности на полуострове, государства Аспаруха. Вступив с ними в договорные отношения, в целях защиты территории от аваров, угрожавших ей нападением со стороны Венгрии, болгарский князь дружинник Аспарух, или Испарих, поселил одну часть их по Мораве, откуда они получили имя мораване. К этим же семи племенам принадлежали и соседи мораван тимочане—по р. Тимоку.

 

   2. Среднюю, или македонскую, группу, населявшую старую Македонию, которая в VII в., ввиду компактно населявших ее славянских племен, была известна под именем ἠ Σκλαυινία, αἰ Σκλαυίνιαι, Sclaviae; в состав этой группы входили: драговичи, или другувичи,—на запад от г. Солуня, между Солунем и г. Веррея (Вер); сагудаты—рядом с другувичами; ринхины—где-то поблизости от Солуня; струменцы—на нижнем и среднем течении р. Струмы (Стримен); смоляне—-по среднему и верхнему течению р. Месты (Нестуг), совр. смиляне в верховьях р. Арды, восточнее р. Струмы; бързаки, или бърсаки, совр. болг. бърсяци,—в районе Кичево, Крушево, верхней Преспы, Прилепа и Велеса.

 

   3. Южную, эпиро-фессалийскую и пелопонесскую, группу славянских племен составляли: ваюничи, велегезичи, миленцы, езерцы и др.

 

---

 

 

 Глава III

ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ У СЛАВЯН В ДРЕВНОСТИ (до XI в.)

  

I

 

По данным чешского ученого проф. Кареля Кадлеца, крупнейшего представителя истории славянского права в буржуазной науке, славянские земли в X и XI вв. состояли из мелких округов, которые мы привыкли, говорит автор, называть в общем жупами, хотя этот термин и не везде был известен. Например, он не был известен в России.

 

Жупы, по Кадлецу, составлялись из многих крестьянских поселков и, по крайней мере, из одного города как центра жупной политической жизни. У некоторых славян несколько сел, объединенные в известном отношении в новую административную единицу, составляли opole (русск. вервь, вара, перевара, сербск. осколина, чешск. osada). [1]

 

Так как политическим союзам, говорит Кадлец, во всем мире предшествовали союзы родовые, основанные на кровном родстве, то и вышеозначенные территориальные союзы, вероятно, возникали из аналогичных групп, основанных на кровном родстве. Основой всякой государственной организации стал род, представлявший собою объединение лиц, опиравшееся на кровное родство, которое и селило эти объединения вместе в одном или в нескольких селах. На древнейший славянский род Кадлец распространяет то, что известно о союзе кровных родственников у германцев. [2]

 

Как и германский род, древне-славянский род, по Кадлецу, представляя собою по существу «мирный союз», или «союз мира» (Friedensverband),

 

 

1. О терминах—вара, перевара см. у Самоквасова, Архивный материал. Новооткрытые документы поместно-вотчинных учреждений Московского царства, т. II, М., 1909, стр. 26—28.

2. Кадлец цитирует Amira, Grundriss der germanischen Rechts, 2-е изд., Strassburg, 1901, стр. 106—108.

 

52

 

 

был одновременно и «оборонным союзом» (Schutzverband) и прежде всего «военным союзом» (ein kriegerrischer Verband), ввиду чего в старогерманском войске род составлял особое отделение. Своеобразной особенностью рода, как общественной организации, покоившейся на кровном родстве, обусловливался, по Кадлецу, и ряд правовых установлений, характерных для родового строя: кровная месть, круговая порука, коллективная опека, коллективная имущественная общность, своеобразное наследственное право и пр.

 

Во главе каждого рода стоял начальник, который сообща с представителями семей (как правило—с отцами, а в семьях задружных—и с другими возглавляющими семью) управлял делами рода и производил суд на родовой территории. Он же был и вождем военного отряда своих сородичей. Как назывался этот начальник, Кадлецу неизвестно. Кажется, говорит автор, он назывался старостой, или старшиной, у некоторых же славян—жупан. В документе от 1181 г., выданном маркграфом Оттоном и графом восточной марки Дитрихом монастырю Петра в Лаутенбурге, показаны—seniores villarumy quos lingua sua supanos vocant. Так же, по Кадлецу, сельские начальники назывались и у штирийских славян, словинцев, т. е. жупанами.

 

В целях самообороны против внешнего врага родовые союзы, как союзы территориальные, объединялись в области. Вследствие соседских отношений у отдельных родов возникал ряд общих аграрных, административных, судебных и, прежде всего, военных дел. В целях самообороны они не только создавали общие армии, но и строили и поддерживали «города», т. е. укрепленные места, куда укрывалось от неприятеля население со всем своим имуществом и где происходили веча начальников, когда дело касалось серьезных вопросов управления всеми объединенными родовыми союзами. В этих же городах производились суды, а также отправлялись и обряды религиозного культа. Кадлец предполагает, что такие области, представляв шие собою территориальное объединение нескольких родовых союзов, у большинства славян назывались жупами, а их начальники—жупанами (лат. jupanus, suppanus, греч. ζουπὰνος).

 

Наиболее раннее засвидетельствование термина жупан мы имеем, по Кадлецу, в греческой надписи, найденной среди предметов так называемого сокровища Атиллы в Nagy-Szent-Miklosz в Торонтальском комитате в Венгрии. Слово жупан выступает здесь два раза: ζοαπαν и ζωπαν. Названное сокровище восходит к концу III столетия н. э. и предположительно представляет собою памятник народа гепидов. В древне-болгарских надписях тот же термин встречается в формах ὀξουπαν и ὀκοπανοζ,

 

53

 

 

причем вторая форма рассматривается, как вариант первой. [1] Кроме того, этот же термин выступает в словинской области в грамоте баварского воеводы Тассилона от 777 г. на имя Кремсмюнстского монастыря, где упоминается жупан (jopan) Physso. [2]

 

Дальнейшее объединение нескольких жуп в организацию высшего порядка приводит, по Кадлецу, к возникновению небольшого племенного государства, представляющего собою наивысшую ступень первичной государственной организации. Эти небольшие племенные государства, вероятно, предполагает автор, назывались «землями», «волостями», а если в такой области возникала княжеская власть,—княжествами. Так же, вероятно, до возникновения монархической власти, эти племенные государства управлялись, как предполагает Кадлец, собранием всех жупанов, представлявшим собою нечто вроде аристократической коллегии, так что славянские племена ко времени выступления на исторической арене представляли собою, по Кадлецу, скорее союзы государств (Staatenbund), чем государства. Государственная жизнь славян в такой организации, по Кадлецу, опиралась на федеративное начало. Это и есть, по Кадлецу, та демократия, о которой говорят греческие авторы.

 

Дальнейшее объединение племенных государств в союз государств приводило к созданию многоплеменного государства с великим князем во главе, который, говорит Кадлец, сумел возвыситься над другими и навязать им свою власть. Таким именно князем в VI в. был, например, Добрита, или Добрята, в котором, по данным Менандра, автор видит начальника какого-то крупного в Дакии союза славянских племен, из которых «каждое в то же время имело собственного вождя». [3]

 

Таким образом, схема развития общественного строя у древних славян, по Кадлецу, представляется в таком виде:

 

   1) Род, как союз семей и задруг, основанный на кровном родстве; он занимает одно или несколько смежных сел, образующих его родовую территорию—жупу; он имеет во главе начальника с функциями административными, судебными и военными,

 

 

1. См. Ф. И. Успенский. «Изв. Русск. арх. инст. в Константинополе», т. X, София, 1905, стр. 199.

2. См. Kos. Gradivo za zgodovino Slovencev v srednjem veku. Ljubljana, 1903, t. 1, 290

3. См. Karel Kadlec, O politycznym ustroju Słowian, zwłaszcza zachodnich przed X wikiem — в сборнике — «Początki kultury słowiańskiej», Изд. Краковской Акад. Наук—«Encyklopedya Polska», t. IV, cz 2. W Krakowie, 1912, стр. 31—72; его же, Introduction a l’étude comparative de l’histoire du droit public des peuples slaves. Paris, 1933.

 

54

 

 

т. е. он управляет родом, разбирает судебные тяжбы и предводительствует на войне; это—родовой староста, старшина, жупан, в лат. документах—seniores villarum; он управляет родом совместно с представителями семей, из которых состоит род; этими представителями являются отцы семей и лица, возглавляющие за дружные семьи.

 

   2) Союз родов, объединенный единством территории, образующей его область—жупу, с начальником—жупаном во главе; союз родов имеет свое военное укрепление—город; здесь происходят союзные веча в составе начальников отдельных родов, входящих в состав союза, ведутся судебные дела, отправляются обряды культа.

 

   3) Федеративное племенное государство, представляющее собою территориальное объединение нескольких союзно-родовых жуп,—это земля, волость, княжество; во главе—жупан или князь, он управляет совместно с аристократической коллегией в составе всех родовых жупанов.

 

   4) Многоплеменное государство, представлявшее собою объединение племенных государств с великим жупаном или великим князем во главе.

 

Схема Кадлеца не вызывает, в общем, возражений. Но, если мы пойдем несколько дальше, если посмотрим, каким содержанием автор заполняет свою схему, мы окажемся на пустом месте, и от Кадлеца, крупнейшего в буржуазной науке знатока истории славянского права, ничего не остается.

 

Почему славянские народы так долго, вплоть до начала X в., оставались при своих примитивных племенных организациях и не создали к этому времени крупных политических объединений? На этот вопрос Кадлец отвечает: во-первых, потому, что с самого начала истории славяне не имели политического сознания (zmyslu), что стояло в связи с их характером или натурою, с нехваткой энергии и мягким характером. История целых столетий, говорит Кадлец, свидетельствует о том, что славяне расширяли территорию своего поселения только там, где не встречали больших препятствий. Правда, и славяне принимали участие в переселении народов и некоторые места для поселения добыли при этом насилием, но как только они занимали новые места, они не расширяли их путем причинения вреда другим народам, а ограничивались исключительно тем, что отбивали нападения чужеземцев, чтобы сохранить свои государства. Вторая причина, почему вплоть до X в. славяне не сумели создать крупных государственных объединений, заключается, по Кадлецу, в том, что, проявляя по отношению к чужеземцам достаточно мягкости характера и покорности,

 

55

 

 

внутри своих отношений славяне отличались лишь склочничеством и непослушанием. Этим и объясняется, по автору, то, что в развитии государственной мысли славяне в течение долгого времени не пошли далее племенных организаций.

 

Какие движущие силы лежали в основе процесса развития общества у древних славян? Почему и как отдельные славянские роды объединялись в союзы родов, а эти последние—в племена и в племенные государственные объединения? Почему одни из родовых жупанов становились великими жупанами или великими волостными князьями, а другие оставались на положении родовых жупанов? Как и почему из федерации родов возникает у славян монархия? На эти вопросы Кадлец дает весьма простые ответы, которые сводятся к тому, что основным импульсом к объединению родов в союзы родов, а этих последних в племена и племенные государства служили у славян интересы самообороны против внешнего врага; что демократия, о которой говорит Прокопий, это подлинно славянская форма общественности, а княжеская власть сложилась у славян под чужеземным влиянием, о чем уже свидетельствует самый термин «князь»; но даже и при монархической форме общественно-государственного строя князь у славян не имел абсолютной власти, но ограниченную собранием начальников низшей организации или каким-то вечем (сеймом); что на должность жупана, как правило, выбирался начальник самого главного, ведущего рода, впоследствии же, по всем данным, положение это осталось наследственно связанным с этим родом (стр. 68); что в большом «союзе государств» жупаны не могли оставаться при прежней власти, но из их среды выдвигался один и в роли «великого князя» исполнял верховную власть над всеми племенами; он мог быть значительно ограниченным вечем подвластных ему жупанов, но во всяком случае обладал большею властью, чем они. В некоторых же племенных государствах государственная власть не была сосредоточена в руках собрания жупанов, но в руках одного из них, который сумел возвыситься над другими и навязать им свою власть.

 

Нет надобности говорить о том, что картина древне-славянского общества, как она рисуется Кадлецом, имеет очень мало сходства с подлинной исторической действительностью. Основная ошибка буржуазной науки в данном случае заключается в том, что она желает видеть эволюцию там, где в действительности имела место революция; желает видеть мир и согласие там, где в действительности шла напряженная классовая борьба. В результате такой трактовки вопроса мы получаем чисто механическое представление исторического процесса, помогающее видеть поверхность предмета, но не видеть его амальгамы.

 

56

 

 

 

    II

 

«Два стихийно возникших факта,—говорит Энгельс,—господствуют у всех или почти у всех народов на заре их истории: разделение народа по признаку родства и общая собственность на землю». [1]

 

«Каждое племя,—говорит Энгельс о германских племенах,—оседало на новом месте не по прихоти или случайно, а соответственно родственным связям соплеменников, как об этом точно сообщает Цезарь. Более крупным группам, близким по родству, доставался определенный округ, в пределах которого опятьтаки отдельные роды, включавшие определенное число семей, селились вместе, образуя отдельные села. Несколько родственных сел составляли сотню... несколько сотен образовывали «гау», область; совокупность этих «гау» составляла данный. народ». [2]

 

Итак, по Энгельсу:

1) определенное число семей составляло род;

2) отдельные роды селились вместе, образуя отдельные села;

3) несколько родственных сел составляли сотню;

4) несколько сотен образовывали область;

5) совокупность этих областей составляла данный народ.

 

Распределение земли между различными, в порядке градации, общественными организациями Энгельс представляет в таком виде:

1) каждое село имело сельскую мирскую землю;

2) земля, на которую не притязало село, оставалась в распоряжении сотен;

3) то, что оставалось после наделения землей сотни, доставалось области—«гау»;

4) земля, которая была свободной еще и после этого,—большею частью это был крупный участок,—находилась в непосредственном владении всего народа.

 

Итак, по Энгельсу:

 

Каждое село имело сельскую мирскую землю, а наряду с этим существовала общественная земля: «сотенная», областная и, наконец, общенародная, но захваченная королем, как представителем всего народа, и называлась она поэтому королевской: konungs almännigar. И все они без различия, даже и королевская, назывались almanniharr альмендами, общинными землями.

 

 

1. К. Маркс и Ф. Энгельс. Марка. Соч., т. XV, стр. 629.

2. Там же, стр. 630.

 

57

 

 

Обширный участок земли, предоставленный каждому отдельному селу, представлял собою так называемую марку.

 

На этом обширном участке земли размножавшееся население основывало новые поселения, дочерние села, которые вместе с материнским селом, на равных или несколько урезанных правах, образовывали теперь единую общину-марку.

 

Таким образом, община-марка, по Энгельсу, есть большее или меньшее число сел, соединенных в одну общину-марку.

 

Над этим союзом, по крайней мере в первое время, стояли еще более обширные союзы-марки, охватывающие «сотни» или «области», и, наконец, весь народ первоначально составлял единую огромную общину-марку для управления оставшейся в непосредственном владении народа землей и для верховного надзора за входившими в нее подчиненными марками. [1]

 

«Это сохранение крупных марок,—говорит Энгельс,—составляет существенное отличие общинной собственности германцев от современной русской общины; в России каждая сельская община имеет свою собственную, обособленную общую землю, если только при отмене крепостничества эта земля не отнята у общины и не передана помещику». [2]

 

 

III

 

Три брата, Кый, Щек и Хорив, сидевшие на Киевских горах, принадлежали к племени полян, о котором летописец говорит, что они «живяху кожьдо с своимь родомь на своих местех, владеюще кожьдо родомь своимь». Мы не имеем более подробных данных, для того, чтобы составить себе точное представление о том, что же представляли собою, по существу, эти три братские рода каждый в отдельности и все взятые вместе, с точки зрения известных нам форм общественности у народов древности. Поэтому в разрешении этого вопроса нам приходится руководствоваться тем, что мы знаем из классической работы Ф. Энгельса о «Марке» относительно германского рода. Мы не сделаем в данном случае ошибки, потому что германцы и славяне в древности, как и все народы, переживали, в основном, одни и те же этапы развития общественного строя: семья, род, союз родов, племя, государство.

 

 

1. К. Маркс и Ф. Энгельс, назв. соч., стр. 631.

2. Там же.

 

58

 

 

С другой стороны, в нашем распоряжении имеется весьма ценное в этом смысле показание Тацита о славянах—венедах, который, описывая этот народ, высказался в том смысле, что он отнес бы венедов скорее к германцам, чем к сарматам. Следовательно, в тацитово время, т. е. в I в. н. э., славяне в культурно-общественном отношении не представляли столь разительной разницы сравнительно со своими соседями, чтобы ставить славян и германцев в этом отношении на разные полюсы. Тацит такой разницы не видел.

 

Исходя из этого, мы можем с известною положительностью утверждать, что каждый из трех братских родов, о которых мы говорили выше, представлял собою прежде всего группу кровно родственных семей, т. е. семейно-родовую общину, сидевшую каждая «на своих местех», на Киевских горах, в дремучем лесу («лес и бор велик»), но вблизи одна от другой, на общей для всех их территории. Такое совместное поселение родов, по Энгельсу, составляло село, причем вначале это было «село кровных родственников, т. е. сельская родовая община.

 

Таким образом, три семейно-родовые общины, возглавляемые каждая одним из трех братьев и имевшие в своем распоряжении обширный участок земли, находившийся в их общем нераздельном пользовании, образовывали село, а их участок земли доставлял марку.

 

Вместе с ростом населения и образованием на той же территории марки новых дочерних поселков эта марка превращалась в общину-марку. Во главе ее стоял старший в роде. Таким в киевской легенде был старший из братьев—Кый. Это был старшина или жупан общины-марки, а его братья, Щек и Хорив, оставались на положении семейно-родовых старшин. Затем, по летописному рассказу, братья общими силами построили город, т. е. укрепленный пункт, которому дали имя старшего из братьев, Кыя.

 

Таким образом, в легенде об основании Киева отмечены два последовательные этапа в развитии общества у древних славян: семейно-родовая община и община-марка. Эти этапы в действительности отделял друг от друга значительный промежуток времени, и если легенда приурочивает их к одному и тому же поколению или связывает их с именем одного и того же лица, то в данном случае мы имеем типичный для всякой легенды анахронизм, легко поддающийся расшифровке и не представляющий по существу, с точки зрения интересов знания, никакого значения. Гораздо важнее то, что легенда фиксирует на своих страницах не только позднейший этап в развитии общества у древних славян, общину-марку, но и предшествовавшую ей семейно-родовую общину.

 

59

 

 

IV

 

Как известно, киевская легенда о трех братьях, основоположниках полянского государства и основателях его столицы, не является ни оригинальным произведением киевского летописца, ни какой-либо частной собственностью славянского фольклора вообще, но представляет собою доисторическое племенное предание, уходящее своими корнями в далекую дославянскую яфетическую давность, в бассейны Ванского и Урмийского озер, в. страну Урарту и Мидию, ко временам, по определению акад. Н. Я. Марра, значительно более древним, чем IV—V вв. н. э. Н. Я. Марр назвал эту легенду «одним из ценнейших племенных преданий Понтийского района,—параллель которой рассказывалась еще в IV—V вв. на берегах Ванского озера в Армении» и была использована армянским историком Зенобом Глаком, писателем VII в. Это именно скифское или, точнее, кимерское предание о строителях армянской земли, трех братьях—Куаре, Мельте и Хореане, за именами которых, по Марру, скрываются племенные названия. [1]

 

Таким образом, мы имеем все основания предполагать, что киевская легенда о трех братьях, создателях Полянского государства и основателях города Киева, в восточно-славянской редакции восходит к значительно более раннему времени, чем киевская летопись XI—XII вв., и представляет собою, в своей, летописной редакции, независимо от своего первоисточника, восточно-славянское народное предание, которое могло возникнуть или быть освоенным народом, давшим ему свое местное редакционное оформление только при условии наличности соответствующей конкретной социальной обстановки.

 

Таков обычный путь сложения национальных легенд, как и обычный путь внедрения в национальную по форме культуру всяких культурных и литературных международных влияний и заимствований.

 

В названной выше статье «Книжные легенды об основании Куара в Армении и Киева на Руси» Н. Я. Марр, между прочим, заметил:

 

«Для исследователя исторической жизни России это, повидимому, мало на что пригодная легенда, но для доистории не только России, но и всего Средиземноморья это—одно из ценнейших племенных преданий Понтийского района» (стр. 54).

 

И Н. Я. Марр был прав: ценнейшее племенное предание не только для доистории России, но, в частности, для доистории всех славянских народов, в сравнении с которым ничего подобного мы не имеем ни у одного из славянских народов.

 

 

1. См. Н. Я. Марр. Книжные легенды об основании Куара в Армении и Киева на Руси. Избр. раб., т. V, 1935, стр. 54 и далее; его же, Чуваши-яфетиды на Волге; там же, стр. 334.

 

60

 

 

Ценнейшее в том отношении, что, несмотря на свой легендарный характер, оно дает нам бесспорный, не вызывающий никаких сомнений конкретный материал, освещающий самые начальные страницы истории славянского общества в древности.

 

Анализ этого материала привел нас к заключению, что киевская легенда отмечает два последовательных этапа в истории этого общества: наиболее ранний—семейно-родовая община и более поздний—община-марка. Весьма вероятно, что когда летописец говорит о полянах в прошлом, что они «живяху кожьдо с своимь родомь на своих местех», т. е., занимая определенные территории, эти полянские роды, как и первичные роды легендарных Кыя, Щека и Хорива, представляли собою именно семейно-родовые общины.

 

Таким образом, расшифровывая легендарный рассказ киевского летописца о трех братьях, мы имеем все основания говорить о том, что в основе общественного строя у славян в древности лежала семейно-родовая община. Вместе с тем мы имеем все основания говорить также и о том, что для киевского летописца это уже не его современность, а далекое прошлое, отложившееся в предании об основании Киева, которое он, как добросовестный историк, и заносит на страницы своего повествования, чтобы увязать настоящее с прошлым, делая тем самым исключительный по своей ценности вклад в историческую науку. В его время полянский род представлял собою, несомненно, уже нечто другое, позднейший этап в развитии общественного строя у славян, т. е. соседскую общину или общину-марку, о чем мы заключаем на основании рассказа той же легенды об осцовании города Киева. Наконец, когда тот же летописец говорит: «и по сих братии держати почаша род их (т. е. братьев Кыя, Щека и Хорива) княжение в Полях...», мы имеем в данном случае употребление термина род в том же источнике в третьем, специальном значении, а именно: в значении рода-поколения или рода-династии.

 

 

V

 

Однако показание Прокопия о том, что славяне «живут в дрянных избах, разбросанных на далеком расстоянии одна от другой», а Маврикий к этому прибавляет, чго «славяне делают в своих жилищах много выходов на всякий случай»,—конечно, заметим, не «на всякий случай», а по совершенно определенной причине, о которой говорят нам скорее соответственные памятники трипольской культуры, нежели соображения Маврикия,—эти показания возвращают нас к той именно более ранней форме родового строя, которая для киевского летописца была уже только преданием прошлого, т. е. к семейно-родовой общине.

 

61

 

 

Легендарные Кый, Щек и Хорив, из которых каждый со своим родом сидит на горе, это скорее славяне византийских авторов VI в. или даже более раннего времени, но не киевские поляне и вообще не славяне X—XI вв. Показания Маврикия о том, что «славяне делают в своих жилищах много выходов на всякий случай» (автор имеет в виду возможность легко покинуть жилище его обитателями во время военной опасности), еще больше убеждают нас в том, что в данном случае мы имеем дело именно с семейно-родовою общиной, которая по составу своих членов могла иметь и характер так называемой «большой семьи», продолжающей доживать свои дни еще и сейчас у южных славян—черногорцев, сербов, хорватов, отчасти у болгар,—под официальным юридическим названием «зáдруга».

 

В народном языке у сербов-герцеговинцев она известна под названием кућа, задружна кућa, кућна а дружина, друшство, братство, скупчина, село, складна брaћа, велика кућа, добра кућа, домаћа заједница и др.; у черногорцев: хижа, огнище, дим, жупа; у сербов: кућа, браћа, братство, комун, множина; у болгар: голяма къща, обител-челяд, дружина, купщина, род, рода. Эти термины, служащие в народном языке у южных славян для названия «задруги», отличны от терминов, которыми они же называют свою обычную семью.

 

Состав членов южно-славянской задруги там, где она еще кое-где уцелела до наших дней, не превышает сейчас 10—15 человек; изредка число это поднимается до 30—40 человек. По свидетельству болгарских этнографов, еще в середине прошлого века в Болгарии встречались задруги с составом членов в 50—100, 100—200 человек. В настоящее время у болгар, в частности, задруга представляет собою вообще редкое явление.

 

Во главе южно-славянской задруги, этого своеобразного пережитка древне-славянской патриархальной семейно-родовой общины, стоит старший в роде прадед, дед, отец, а если его нет в живых или если по преклонности лет он оказывается неспособным к управлению родом («владеюще кажьдо родомь своимь»), на его место избирается новый старейшина, домакин, домаћин, господар, глава, главатар, стопан, сайбия, баща, дядо и др. Иногда глава рода уже при жизни своей намечает себе преемника, и этот преемник иногда же еще при жизни своего предшественника становится на его место.

 

Глава задруги, домакин, является ее ответственным администратором, начальником и распорядителем в ее хозяйственной жизни и деятельности; он же несет в задруге и обязанности судьи; он же представляет интересы задруги и в ее внешних сношениях. На обязанности домакина лежит регулирование

 

62

 

 

всей хозяйственной жизни рода и распределение нарядов на работу между всеми его членами. Он же ведает и финансовыми делами своего рода—задруги: продает, покупает, ведает кассокк Все члены рода обязаны относиться к домакину с почетом и уважением. Обязанности домакина по отношению к женской части задруги несет его жена—домакиня.

 

Хозяйство задруги, ее движимый и недвижимый инвентарь, ее расходы и приходы составляют, общее нераздельное достояние задруги, но зато каждый член задруги пользуется полным материальным обеспечением на равных правах со всеми прочими членами задруги и принимает участие во всех делах задруги, в том числе и в распределении имущества задруги (у сербов это имущество носит названия стожер, зaједничка домаћа имовина, домаћија и т. п.; у болгар—бащиния, задружен имот, къщен имот, мал? и др.). По характеристике болгарского исследователя задруги проф. С. С. Бобчева, члены задруги смотрят на общее имущество задруги, как на свое имущество, но что в нем кому из них принадлежит, кто какую в нем имеет долю, они не знают, да и знать им этого не надо. Они знают, что все в задруге есть общее достояние, все принадлежит им, все они являются его хозяевами и никто в задруге не имеет права говорить, что это «мое личное имущество», «мое собственное достояние», «мною добытое», «на мои деньги купленное» и т. п. Частной собственности старая задруга не знает, но в последнее время встречаются задруги, где наряду с общим имуществом имеется и частная собственность. Этот вид имущества в задруге у болгар носит имя башкалък—от слова башка—«отдельно», «особенно». Он образуется чаще всего из свадебных подарков, которые вместе с собою приносит в новую семью невестка из родительского дома; иногда эти подарки бывают и довольно крупными—коровы, овцы, земельные участки, нивы, сады, луга, виноградники и т. п.

 

Для характеристики хозяйственных отношений в задруге необходимо еще отметить, что задруга не знает права наследования, что вытекает из общих условий коллективного пользования за дружным имуществом и из основ задруги, как формы семейно-хозяйственного объединения. [1]

 

Эти данные проливают отчасти свет на то, чем по своей структуре и характеру был первичный древне-славянский род, как семейно-родовая община, основанная вначале на кровном родстве,

 

 

1. См. Karel Kadlec, Rodinny nedil čili zadruha v pravu slovanskem. V Praze, 1898; О. Balzer, O zadrudze słowiańskiej.—«Kwartalnik Historyczny», t. XIII, 1899, стр. 183—256; С. С. Бобчев, Българската челядна задруга. София, 1907, «Сборник за Нар. умотворения, наука и книжнина», т. XXII; Ivan Strohal, Zadruga u južnih Slovjena. «Glasnik zemaljskogo muzeja u Bosni i Hercegovini», XXI, 909.

 

63

 

 

перераставшая, однако, с течением времени в территориальную соседскую общину или общину-марку и носившая имя своего родоначальника в форме патронимического прилагательного множественного числа на —ичи, —овичи, —вци, у западных славян —ici, —ice вроде: южно-славянских Враничи, Поповичи, Мрчаевци, Яковци, Тадювци, Великовци и т. п.; чешских—Prejaslovći, Žyvohybici, Mnětici, Domažilici и т. п.; польские Wadowice, Krzeslawice и т. д.

 

Территориальная соседская община или община-марка у южных славян носила в древности название жупа, и старейшина ее—жупан. У восточных славян она была известна на севере под названием мир, на юге—вервь.

 

Что касается западных славян, то вопрос этот ввиду отсутствия соответственных данных решается здесь или совершенно отрицательно, в том смысле, что славянам эта форма общественного строя вообще никогда не была известна, на чем особенно настаивает польская буржуазная историография, или предположительно в пользу существования и у западных славян аналогичной общественной организации, носившей здесь то же имя жупа, какое она носила и у южных славян. Во всяком случае, положительные данные в этом смысле имеются только для южных славян. Это именно известное показание Константина VIII Багрянородного о сербских и хорватских жупаниях или жупах и возглавлявших их жупанах.

 

 

VI

 

Сербского князя Мунтимира, который, отстранив в 872 г. от власти своих братьев, сделался самодержавным правителем Сербии, Константин Багрянородный называет великим жупаном и говорит о том, что ему были подчинены жупаны остальных сербских племен.

 

«Князей (ἄρχοντες), как говорят,—замечает источник,—эти народы (хорваты, сербы, захлумцы, тревуняне и др.) не имеют, кроме жупанов-старшин (ξουπάνος γέροντας), подобно тому как это в обычае у других славян». [1]

 

Каких славян имел в виду Константин Багрянородный, говоря о других славянах,—неизвестно. Во всяком случае, восточные славяне, которых он очень хорошо знал, в X в. называли своих властителей титулом князь. Вероятнее всего, говоря о других славянах, источник имел в виду, прежде всего, болгарских славян, а, может быть, также и западных, моравских, которые хорошо были известны в Византии по дипломатическим сношениям уже в IX веке при Михаиле III (842—897).

 

 

1. Подробнее см. статью проф. В. Т. Дитякина—«Образование государства у хорватов», «Исторический журнал», 1944 г., № 10—11, стр. 76 сл.

 

64

 

 

Сербская жупания, или жупа, представляла собою участок меньших размеров, чем германская область, или «гау», и охватывала обыкновенно долину реки или горную котловину. Большинство жуп называлось по именам рек, вроде, например, Лепеница, Топлица, Црмница, или по названию местности, как, например, Дубрава, Хвостно; реже по укрепленному пункту—Рудник, Будимля. По течению реки жупы могли делиться на верхние и нижние. Границами отдельных жуп были необитаемые лесные или горные, области, причем эти границы не имели установленной линии. Центром жупы был замок—град. На обязанности населения лежала постоянная его охрана и поддержка. Жупы были объединены в крупные области—слав. «земля», греч. χώρα, лат. terra, regio. [1]

 

 

VII

 

Основною общественной ячейкой у чешско-моравских славян в древности, по данным чешского историка права д-ра Герменегильда Иречека, был род. Комплекс мелких родов составлял племя. Живя в деревенских поселках (dědina, ves), эти роды имели общее имущество, общего главу и общее имя. Поселок, как таковой, не имел своего имени. Имя носили жители, и это имя оставалось и за поселком. Например, Utěšnovici—это прежде всего название рода и только впоследствии название поселка Itěšinovice. Этим объясняется, по автору, наличность на территории Чехии и Моравии большого числа поселков с коллективными, родовыми или так называемыми патронимическими названиями. Древнейшими родовыми именами у чехов и мораван Иречек считает такие, которые встречаются у всех славян, что, с его точки зрения, объясняется тем, что они возникли не на чешско-моравской почве, но были принесены сюда вместе с племенами, т. е. вместе с пришлыми родами. К числу таких родовых имен Иречек относит: Vojnici, Utěšinovici, Mladenovici, Myslenici, Drazkovici, Nezabudici, Domaborici, Přiběnici, Uběnici, Něhošovici, Nihonici, Bratronici, Sestroňovici, Sendražici, Permyślane, Lutoborici, Grdiborici, Prostoborici, Vojislavici, Borislavici, Ratiborici, Jesutborici, Tuchomirici, Radonici, Brancoici и т. п. Первоначально, все это, очевидно, имена не поселков, а жителей. Каждый член такого рода, предполагает Иречек, лично назывался родовым именем:

 

 

1. См. Н. Jireček, Geschichte der Serben. I Bd. Gotha, 1911, стр. 115; его же, Staat und Gesellschaft im mittel. Serbien, I, стр. 1—24, 1912; его же, Handelsstrassen und Bergwerke, стр. 19; статьи Ст. Новаковича в «Godišnica» I (1877), стр. 163—243; «Glasnik» 1880, кн. 48, стр. 1—151; его же, Село. «Глас Српске Кральевске академие», XXIV, Београд, 1891.

 

65

 

 

Vojen, Mladen, Lutobor, Borislav, Vlastibor, Tovchomir, Přemysel, Něhoš, Nezabud, Ninonja, Rodonja и др.

 

Древнейший патриархальный строй у чехов и мораван начал исчезать, по Иречеку, в X столетии, когда народ в результате более тесного политического сплочения начал более взаимно сближаться и смешиваться и когда жители существовавших до сих пор родовых «дедин» стали расходиться в разные стороны в целях добывания себе самостоятельного источника существования.

 

Когда князья начали обрабатывать и заселять свои обширные владения, они стали принимать к себе народ из прежних родовых поселков. Поступая на службу к князю одиночками, этот пришлый народ создавал здесь новые дворы, новые поселки, но уже не родового типа, как это было раньше, вследствие чего эти поселки получают и свои названия или по местности, или по имени своего основателя.

 

Родовой строй у чехов и мораван, т. е. строй, когда села образовывали поселения отдельных родов, держался, по Иречеку, вплоть до конца X в., так что поселки с коллективными, патронимическими названиями, по определению Иречека, восходят ко временам не позже X в. н. э., а названия топонимического и персонального характера не старше конца X в.

 

Родовая организация у древних чехов, по Иречеку, была похожа на родовую организацию у южных славян, задругу, что подтверждается исконным названием недвижимого имущества dědina, т. е. наследие дедов, переходящее к потомству; другими словами dědina, по Иречеку, значит родовое имущество. У хорватов это baština, у поляков и словаков—otčizna, otčina. Основа у всех этих терминов одна и та же: děd, batja, otec, т. е. предок родового, кровно-родственного потомства. Эта общность недвижимого имущества, дедины, стала основою средневекового наследственного права у чехов. Как правило, род у чехов в древности оставался неделимым и в этом смысле составлял общину. Дедина была кормилицей рода. Она принадлежала не только данным членам рода, но роду вообще, т. е. и последующим его сочленам, поэтому она безо всякого завещания и распоряжения переходила от поколения к поколению. Она была непрерывно продолжающеюся основою источника существования, тем, что южные славяне до настоящего дня называют stežer (Stammgut), т. е. родовое достояние; семья же была только переходящим пользователем этого имущества. Только предметы потребления, доход, так называемые плоды дедины переходили в абсолютную собственность членов рода.

 

Доходы дедины состояли из хлеба в зерне—obili, и в скоте. Термин obili обозначал у чехов вначале то, что и сейчас у словаков называется термином obili; dobytek—скот означало то,

 

66

 

 

что термин statek и до сих пор означает у поляков, т. е. имущество. Хлеб в зерне obili стал товаром; скот dobytek стал имуществом членов семьи. Девушки, выдаваемые замуж, наделялись у чехов только веном, т. е. движимым имуществом.

 

А так как род действительно составлял в целом определенную единицу, жил вместе в одном поселке, то деревня и до сих пор, по Иречеку, у мораван, словаков и чехов называется dědina.

 

О наличности у чехов, мораван и словаков в древности родового задружного строя, причем род и его дедина—поселок были здесь нераздельны, свидетельствует целый ряд пережитков в современном быту: так, например, средневековая община у чехов, сменившая собою более раннюю родовую общину кровных родственников, продолжала сохранять характер родовой общины и ее установления вроде, например, круговой поруки; термин «челядь», каким все вместе назывались члены родовой общины, которым и сейчас называются служащие в доме (čeled, čelàdka); вроде обычая, бытующего и сейчас в чехо-моравских деревнях, взаимопомощи крестьян, например, при уборке урожая, известного у моравских валахов под именем pobaba, у сербов molba (moba), т. е. помощь при работе, у чехов laska; или при бытовых несчастьях оказание взаимопомощи дровами, хлебом, скотом и т. п. [1]

 

Характерную особенность для воззрений чешского историка права, как можно видеть из изложенного выше, составляет то, что, признавая родовую общину—дедину—в качестве начальной основы общественного строя у чехов в древности, от этой формы общественной организации он непосредственно переходит к племени, как к комплексу мелких родовых общин, минуя, таким образом, переходную ступень между родом и племенем, которую составлял союз родов, или, по Энгельсу,—община-марка. Чешский же историк славянского права Карель Кадлец, работавший позже Иречека, как видели мы выше, высказался в 1912 г. предположительно в пользу существования и у западных славян той же организации и с тем же именем жупа, которая была известна и южным славянам и которая представляла собою то именно, что нам известно обычно, как община-марка.

 

 

VIII

 

В современной чешской историографической литературе по данному вопросу нет единства мнений.

 

 

1. См. Н. Jireček. Slovanské pravo v Čechách a na Moravě. V Praze, 1863, стр. 63—69.

 

67

 

 

Представители так называемой новой исторической школы, J. Pekaz и V. Novotny категорически отрицают существование у чехов, мораван и словаков в древности жупы, на том основании, что данный термин не засвидетельствован в древнейших чешско-латинских источниках, где на месте предполагаемых небольших жуп выступают только края, которые эtи источники называют терминами provincia, terra, regio, tribus, districtus. Профессор же Новотны, кроме того, отметил, что термин supanus выступает в латинских источниках значительно позже, начиная впервые с XII в., и высказался против тенденции переносить его в более ранние эпохи чешской истории, независимо от того, что этот термин засвидетельствован у других славян раньше, чем он впервые выступает у чехов. С другой стороны, проф. Новотны пытается установить, что, несмотря на то, что приведенные выше латинские термины и употребляются в источниках, повидимому, без определенного отличия и как будто бы в одном и том же значении, однако термин provincia употребляется в более широком смысле или, по крайней мере, ставится выше термина regio, означающего нечто меньшее, иногда прямо противопоставляемое понятию provincia. Термин же provincia употребляется в источниках обыкновенно для названия территорий былых, некогда самостоятельных племенных объединений. Например: in confinio duarum provinciarum Belina et Lutomerici — речь идет о племенах белина и лютомеричи; illa distinguitur provincia quinque regionibus — речь идет о племени лучан; unam parvam regionem, quae est circa fluvium Belinam. Наряду c этим тот же источник (Козьма) говорит: civitatem Gradec et totam circa adjacentem cum quatuor castellis provinciam,—т. е. тот же термин provincia употреблен в данном случае для города Градец и прилегающей к нему округи, т. е., повидимому, для территории меньшего размера, чем территория соответственного в прошлом племени.

 

Путем довольно пространного рассуждения проф. Новотны старается доказать, что обширные племенные территории, захваченные вооруженною силою, по причинам топографического характера не всегда были удобны для управления как единое административное целое и поэтому дробились на более мелкие единицы, имевшие своими опорными пунктами вновь создаваемые или приспособляемые для этой цели старые, уже существовавшие на данной территории города. Эти более дробные административные районы единой былой обширной племенной территории автор склонен видеть в термине regio в противоположность термину provincia, который продолжает по традиции, как утверждает Новотны, существовать у летописцев и историков после того, когда самой «провинции» уже не существовало, а на ее месте уже существовали более дробные административные единицы,

 

68

 

 

regio. [1] Повидимому, автор имеет в виду обосновать таким образом свою мысль о том, что термин латинских источников regio означал собою, во всяком случае, нечто иное, чем жупа, и что соответствующей организации у древних чехов не было.

 

То обстоятельство, что существование жуп у чехов, мораван и словаков не засвидетельствовано источниками в древности, но только для XIII и XIV вв. и притом в другом значении» не мешает проф. Нидерле, на основе всяких доводов, высказать все же предположение, что аналогичные организации существовали у чехов и мораван и до X в. [2]

 

 

IX

 

Из немногих вообще русских ученых, занимавшихся изучением истории славянского права, на вопросе об общественном строе у древних славян, в Чехии и в Польше останавливался в свое время варшавский профессор Ф. Зигель. В статье «Исторический очерк местного земского самоуправления в Чехии и Польше» (1883) он высказался в том смысле, что древнейшими формами местного самоуправления в Чехии были деревня и область (жупа). На основании данных чешских историков права, Калоусека и Герменегильда Иречека, проф. Зигель высказал предположение, что в «незапамятные времена» в каждом чешском поселении сидел один род.

 

С проникновением же в Чехию в течение XIII в. вместе с немецкими колонистами немецкого права чешское деревенское управление почти совершенно исчезает и заменяется немецким, с войтом и присяжными. В течение XI в. древне-славянская форма деревенского самоуправления бесследно исчезает в Чехии.

 

Что касается области или жупы, то имеющиеся в распоряжении исследователя материалы, вскрывающие характер общественного строя у чехов в древности, говорят, по Зигелю, следующее:

 

   1) В самые отдаленные времена аристократия и рыцарства в Чехии и Моравии делились по жупам; ополчения областей составляли отдельные полки; имелись областные собрания для суда населения области.

 

   2) Жупаны областей назначались верховною княжескою властью и представляли собою княжеского наместника в области, причем иногда эта должность была наследственной в известном роде, так что при полной юридической свободе назначать

 

 

1. См. V. Novotny. České dějiny, т. I, r. 1, Прага, 1912, стр. 499—514.

2. См. L. Niеderle, Slovanské starožitnosti. Dil III. V Praze, 1919, 184—186.

 

69

 

 

на должность жупана кого угодно князь в этом отношении иногда был связан.

 

   3) Жупаны были всегда представителями богатейших и знатнейших родов в своей области.

 

Приведенные профессором Зигелем данные рисуют во всяком случае более поздний этап в развитии общественного строя у западных славян в древности, характеризуемый как переходный этап от родового строя к феодальному, когда вместе с развитием частной собственности создается классовое расслоение общества и вырастает землевладельческая знать—аристократия, дворянство и рыцарство, захватывающие в свои руки власть; когда княжеская власть отрывается от народа и начинает приобретать характер самодержавной наследственной власти.

 

В это историческое время областной жупан имеет двоякое значение: с одной стороны, он попрежнему «политический глава области в силу своего общественного значения среди областного населения независимо от княжеского назначения»; с другой стороны, он «представитель князя по отношению к области».

 

Таким образом, на этом этапе развития общества жупан совмещает в своем лице одновременно функции органа центральной власти и функции органа местного самоуправления.

 

В этом положении вещей прекрасно отразился переходный дофеодальный этап в развитии общества у западных славян.

 

«Такое соединение в одном лице двух противоположностей объяснимо тем несомненным фактом,—говорит проф. Зигель,—что в чешской области мы видим видоизменение племенной жизни; отдельные чешские племена со своими племенными князьями не были стерты с лица земли; сила князя чешского племени, занимавшего самый центр Чехии, оказалась недостаточною, чтобы окончательно сломить самоуправление; необходимо, вероятно, было ограничиться полумерами; и вот появляется областная организация с сильно развитою областною жизнью и со своим главою, которого, обыкновенно, и утверждал чешский князь своим наместником...» и т. д.

 

Областной организации незачем было, конечно, появляться—она существовала с древнейших времен, но это была организация, построенная на родовых отношениях. Накопление богатств и возникновение частной собственности привели родовое общество к классовому расслоению и нанесли удар по родовым отношениям, вызвав к жизни новые, феодальные отношения. В процессе феодализации общества старый верховный жупан и областные жупаны родового общества перерастали в имущественную знать и ее ставленников, и в процессе классовой борьбы в недрах экономически господствующих групп вырастала централизованная

 

70

 

 

княжеская власть, насильственно ликвидировавшая постепенно областные княжества и превращавшая их жупанов или князей в своих наместников. История династии Пшемысловичей в Чехии или династии Пястов в Польше является прекрасной иллюстрацией этого процесса. Такую же иллюстрацию представляет собою и данный случай. Областной жупан продолжает сидеть на своем месте и попрежнему несет функции политического главы общества в силу своего значения, но не просто общественного, как утверждает проф. Зигель, а имущественно-общественного значения среди областного населения независимо от княжеского назначения, но вместе с тем он уже и княжеский наместник по отношению к области. Это еще не феодальное общество, но дофеодальная стадия его развития. От него один шаг к полному наступлению феодальных отношений. Если исходить из родовых отношений как начальной стадии развития общества у славян в древности, то данную стадию развития общества у древних чехов можно было бы рассматривать как третью стадию в его развитии. Предшествующая ей стадия была стадия независимых областных жупанов, выдвиженцев и ставленников имущественной знати.

 

Таким образом то, о чем проф. Зигель говорит: «и вот появляется областная организация с сильно развитою областною жизнью и со своим главою, которого обыкновенно и утверждал чешский князь своим наместником», в действительности представляло собою не какое-либо появление неизвестно откуда новой областной организации, а отмирание в чешском обществе последних пережитков старых родовых отношений и наступление новых, феодальных отношений. В конце XIII в. при Пшемысле—Оттокаре II должность жупана была упразднена; вскоре после этого было упразднено и деление Чехии на жупы. Место жупанов заняли королевские краевые или крайские чиновники. Чехия была разделена на края, в состав которых вошло по нескольку старых жуп.

 

Таким образом, заключает проф. Зигель, в XIV в. исчезает вторая форма старого самоуправления. Образовавшиеся из нескольких жуп края уже не проявляют такой живой общественной жизни. Из крайских чиновников ни один не мог иметь притязания быть политическим главою жупы а крайские съезды собирались под строгим контролем короля. Он назначал лиц в председатели съезда, он определял, из каких слоев населения съезд должен был состоять, наконец, он указывал предмет обсуждения. Следовательно, крайский съезд не был органом самоуправления, а только средством, к которому прибегало иногда правительство с целью разузнать общественное мнение края по данному предмету. Падение древне-славянской общины в Чехии проф. Зигель относит к XI в.

 

71

 

 

X

 

Гораздо сложнее обстоит вопрос об общественном строе у польских славян в древности. Польская буржуазная наука проявила полное бессилие разобраться в этом вопросе и заняла наиболее удобные для буржуазной науки в подобных случаях агностические позиции.

 

Общественный строй польских племен до возникновения государства не представляется польским историкам, как Бобржинский, [1] Пекосинский, [2] Смолька [3] и др., сколько-нибудь ясным ввиду отсутствия непосредственных данных источников. Однако, каков бы он ни был, признается Бобржинский, во всяком случае, он опирался на живое чувство близкого или дальнего кровного родства.

 

Население жило в древности объединенным территориально в семью, в род, составленный из нескольких или нескольких десятков семей, в народ, составленный из большего числа родов, и в племя, составленное из некоторого количества народов. На союз семей и родов опиралась хозяйственная организация, переходившая в течение веков через различные, не поддающиеся утверждению роды коллективного, вплоть до индивидуального, хозяйства. Эти союзы, оставаясь под властью отца семьи и главы рода (старосты), обеспечивали своим членам покровительство и защиту.

 

Как можно видеть из изложенного выше, либеральный объективизм польского историка мешает ему открыто признать, что и в древней Польше, как и у других народов, общество на догосударственной стадии развития было построено на первобытно-коммунистических началах; что оно было первобытно-коммунистическим обществом со всеми характерными для этого строя структурными особенностями коллективного хозяйства и коллективной общественности, отлагавшимися соответственным образом как на психике всего коллектива, так и на психике каждого из его членов в отдельности и отложившимися в позднейших нормах публичного права, действенных еще в эпоху Пястовской монархии; мешает ему признать, что индивидуальное хозяйство есть продукт определенных социальных сдвигов,

 

 

1. Michal Bobrzyński, О założeniu sądów wyższych prawa niemieckiego na zamku Krakowskim. 1875; его же, Dzieje Polski, 4-е изд., T. I, 1927.

2. Fr. Piekosiński, Wiece, sejmiki, sejmy i przywileje ziemskie w Polsce wieków średnich. Kraków, 1900, Rozprawy Краковской Акад. Наук, Serya II, Том XIV, 1900, стр. 171—251; его же, Obrona hipotery najazdu jako podstawy ustroju społeczeństwa polskiego. Krakow, 1882.

3. Smolka, Mieszko Stary i jego wiek. Warszawa, 1891.

 

72

 

 

связанных с зарождением частной собственности, добываемой вначале чисто разбойничьими способами, и что частная собственность, подрывая основы первобытно-коммунистического общества, приводит, в частности, польское общество уже в начале X в. к деспотическому режиму аристократической монархии Пястов, опиравшейся на хищническую эксплоатацию рабов и крестьян («кметей»).

 

Несколько десятков кровно-родственных родов, живших близко друг к другу, по Бобржинскому, составляли народ (lud). Каждый такой народ, насчитывавший несколько тысяч человек, держался вдали от другого и управлялся отдельно. Высшим органом власти были веча, т. е. собрания всего народа, руководимые старейшинами. Вече выносило постановления о войне и мире, разрешало судебные споры и вообще ведало всеми важнейшими делами. Исполнителем вечевых решений были старейшины, но, прежде всего князья, имевшиеся у некоторых народов, но не у всех. Население, составляя один народ, так живо сохраняло чувство своего кровного родства, что рассматривало вече как родовое собрание, а князя, где он существовал, как его главу. На это чувство и на это уважение, по Бобржинскому, опиралось их повиновение вечевым решениям и княжеским распоряжениям.

 

Население было редкое, говорит польский историк, а необработанной земли было так много, что никто не отбирал ее у другого, но часто даже, в поисках лучшего поля, переносил свое хозяйство на другое место. Обладание известным участком земли не представляло собою еще большой значимости, никто не называл себя его владельцем, никто не отделял его от других границею. Тем усерднее зато каждый народ защищал занятый им участок края от других народов и считал себя единственным его владельцем и собственником, ибо земля принадлежала не одиночкам, не семье или роду, но всему народу. Там же, где сложилась абсолютная княжеская власть, собственность на землю переходила к князю.

 

Таким образом, польский правовед и историк проф. Бобржинский ни слова не сказал о том, какая же общественная организация лежала в основе общественного строя в допястовской Польше. Он назвал народное вече как орган верховной власти, руководимый старейшинами или князем, имея в виду при этом, повидимому, племенное вече и племенного князя. Он усиленно подчеркнул в качестве главнейшего и основного момента, объединявшего польские семьи в роды, а роды в народ, чувство кровного родства, которое, в изображении Бобржинского, было так сильно у поляков, что они рассматривали свои племенные народные веча как собрания миролюбиво настроенных добрых родственников, а князя как своего милого папашу.

 

73

 

 

Как появилась, у польского народа княжеская власть, что такое представляли собою старейшины, в какой среде и в какой организации они были старейшинами,—это для читателя Бобржинского осталось покрытым мраком неизвестности.

 

Этим идиллическим тонам он не изменяет и дальше, когда в § 10 своего труда переходит к довольно подробному рассмотрению вопроса об устройстве начального или первичного польского государства в X в. при первых Пястах, Мешке I (960—992) и Болеславе Храбром (992—1025), деятельность которых он рассматривает исключительно, как деятельность культур-трегеров и благодетелей польского народа. С этой точки зрения он оценивает ликвидацию названными князьями древней самобытности польских племен, в частности—племенных князей и республиканских веч, где они еще существовали, а также ликвидацию территориальных племенных границ, переброску населения с одного края в другой, взаимную перемешку его и разделение государства на мелкие поветы, т. е. районы или уезды, во главе управления которых были ими поставлены зависимые от них чиновники (urzędniki).

 

Эти княжеские урядники, каждый в своем повете, сосредоточивали в своих руках военную и судебную власть и назывались панами. В скобках с вопросительным знаком Бобржинский ставит: жупанами, лат. comites, позже—каштелянами, так как они отправляли свою должность в оборонных замках или городах (castrum, castellum), построенных королем в каждом повете, имели в своем ведении гарнизоны, этих замков, а в случае войны созывали население к обязательной для всех военной службе, выступали с ним на место, назначенное королем, и вели его в бой. Правда, замечает историк, Польше недоставало материальных средств для того, чтобы в случае надобности противопоставить Западу большое панцырное рыцарское войско, но нехватка вооружения и недостаток количества возмещались железной, соответственной условиям края, организацией. В мирное время население повета ремонтировало свой оборонный замок, поставляя ему поочередно сменяющиеся гарнизоны, и, упражняясь в обращении с оружием, приобретало таким образом соответственные навыки. Впоследствии эта обязанность была заменена специальным налогом «stróża», а в замках были введены постоянные рыцарские гарнизоны. Непрерывные тревоги и походы воспитали в народе воинственный дух; наказания, налагавшиеся на ослушников и трусов, были суровые, случаи неповиновения исключительные, самопожертвование безграничное (!?).

 

Главную военную силу государства составлял род постоянной армии—рыцарство, содержимое на личные средства правителя. Кроме того, король имел в своем распоряжении отборную,

 

74

 

 

наилучшим образом вооруженную придворную дружину в составе нескольких тысяч человек, служившую опорою королю. Эта королевская дружина содержалась в особых лагерях в Гнезне, Познани, Гдече и Водзиславе в количестве нескольких тысяч человек. В опаснейших случаях немецких вторжений к обороне страны привлекался весь польский народ.

 

Каждый повет, по Бобржинскому, делился на ополя. Население ополя обязано было исполнять известный ряд повинностей и даней согласно княжеским распоряжениям и установленному обычаю: поставлять подводы для королевских чиновников и посланцев, перевозить продукты с княжеских амбаров к месту назначения (przewód), содержать княжеский двор на месте его прибытия (stan), вносить дань скотом (narzaz), медом, зерном (sep), деньгами (poradlne, podworowe). Роль денег долгое время исполняли разного рода меха, монета была редкою, вначале только заграничная византийская, позже также местная, чеканившаяся на княжеских монетных дворах. Дань доставлялась в поветовый замок. Таким образом собирались хлеб, продукты, которыми пользовались княжеские чиновники и гарнизон; во время же войны на эти средства вооружалось и кормилось войско.

 

Первичное польское государство, по Бобржинскому, представляло собою одно большое земское хозяйство, а почти все население было деревенским. Обремененное военною службой и различными данями и повинностями, оно сидело наследственно на определенных для себя землях. В древнейших документах оно выступает под названием heredes, т. е. наследники. Оно было свободным в том смысле, что зависело только от монарха и его урядников. Впервые, вместе с наделением поместьями костелов, часть этого деревенского люда правители передали под власть костела, приписали его к костелам (ascripti ecclesiae). Это повело к разграничению повинностей на повинности публичные, оговоренные в пользу правителя государства, и частно-правовые, которые перешли к новому владельцу, костелу. Если же князь передавал обрабатываемую землю частному лицу, то он переселял сидевшее на ней население в другие свои владения.

 

Тяжелее была участь рабов, военнопленных—поморян, чехов, прусаков, русских и т. д., которые не имели права ни покидать своего местопребывания, ни переменять своего занятия и несли повинности без ограничения. Они имели особую организацию, делились на десятки и сотни и подлежали ведению особых урядников до тех пор, пока не слились с массою польского крестьянского населения и не растворились в нем, что, однако, имело место только в XIII и XIV вв. Одною из важнейших целей войны была добыча большого количества пленников и поселение их как рабов во владениях князя, богатого рыцарства и костела.

 

75

 

 

Торговля рабами в Польше практиковалась уже с древнейших времен. Значительный класс рабов увеличивался также за счет осужденных преступников. Рабы в костельных или частных владениях были вполне подчинены своим владельцам, делали, что им приказывалось, и этот слой населения, в первые века количественно очень значительный, по свидетельству польских историков, играл в сельском хозяйстве, особенно в имениях имущественной знати, крупную роль. Положение населения в частных имениях было в это время крайне тяжелым.

 

Среди рыцарства выделялись своим шляхетским происхождением потомки старых княжеских родов. Они владели в порядке наследования обширными пространствами земли (в земле вислян и в Силезии) и вели на них хозяйство, по примеру княжеского хозяйства, трудом рабов, над которыми имели полную власть. Часть этого рыцарства жила в своих замках либо дворах, которым они давали свои имена (Sieciechów, Prandocin), большая часть жила в своих имениях, а название поселка означало народ, составлявший собственность пана (Sieciechowice или Sieciechowiczowe ludzie). С установлением королевской власти это рыцарство сохранило традиции своего происхождения. Король охотно принимал их при дворе, потому что они придавали ему блеск, ими он замещал высшие должности, одаривал их вемлею и военнопленными, но не признавал за ними никаких исключительных прав и привилегий. И рыцари устраивали у себя дворы, окружали себя из среды своего народа рыцарством, но дворы их были только слабой копией двора монарха, около которого они должны были сами вращаться и на котором сосредоточивалась вся жизнь народа.

 

Наряду с вооруженной дружиной, составлявшей род лейбгвардии князя, двор его составлялся из урядников и огромного количества служащих. Из дворовых урядников, кроме чашника (pincerna) и стольника (dapifer), мечника (ensifer) и хорунжего (vexilifer), выдающееся место занимал воевода (palatinus), один на все государство, заместитель короля в мирное и военное время; казначей (скарбник, thesaurarius), канцлер (cancellarius), наконец, коморничие (camerarii), которые разносили судебные распоряжения и повестки. При дворе Болеслава, кроме того, имелся совет короля из 12 личных его приятелей. Никакой, однако, самостоятельности вся эта придворная чиновничья иерархия не имела. Всем как при дворе, так и в государстве ведал лично король. Он лично всем ведал, лично отдавал распоряжения, лично предводительствовал на войне, лично управлял и судил. [1]

 

 

1. См. Dzieje Polski w zarysie. Wydanie 4-te, uzupełnione. T. I, 1927.

 

76

 

 

Таким образом, если польский историк в своей «Истории Польши» дал некоторую картину общественного строя и общественных отношений в Польше в начальный период монархической Польши, то допястовская Польша представлена у него в этом отношении весьма поверхностно, и поверхностно именно потому, что он рассматривает историю польского народа в изоляции от других народов—и в первую очередь от прочих славянских народов—и в своих изучениях допястовской Польши ограничивается только письменными польскими источниками, забывая, что письменные источники в данном случае, особенно если они при этом молчат по интересующему историка вопросу, не являются решающим документом.

 

 

XI

 

Проф. Бобржинский является представителем старшего поколения польских историков. Первое издание его «Истории Польши» вышло в 1877 г. Можно было бы предполагать, что за время, истекшее после 1877 г., польская наука обогатилась новыми данными, которые могли дать ей основания пересмотреть свои старые позиции в вопросе об общественном строе у польских славян в древности или же что в трактовке национального прошлого польские историки сумели выйти из заколдованного круга национальной обособленности и подойти несколько шире к данной проблеме, учитывая не только данные польских источников, но и огромные достижения в этой области соседей и в первую очередь русской науки, достижения которой они вообще обыкновенно замалчивали...

 

Предположения наши оказались, однако, не отвечающими действительности. Перед нами труд польского историка Арнольда Станислава (Arnold Stanislaw) 1927 г.—Początki państwa Polskiego. [1] Несколько начальных строк посвящены в ней интересующей нас проблеме. Вот что мы читаем в этих строках:

 

«Политический строй польских племен, конечно, немногим, в общих чертах, отличался от того, который в это время существовал у других славян. Однако, вопреки тому, что неоднократно утверждается еще и сейчас, он не имел черт родового строя (!?)» (подчеркнуто мною—Н. Д.).

 

Родовые союзы существовали, утверждает автор, в наиболее прочно сложившемся виде, вероятно, только в деревнях, где самый старший в роде, староста, имел, конечно, довольно значительное влияние на своих кровных родственников, улаживал споры, исполнял некоторые обрядовые функции, например, при заключении браков, и т. п.

 

 

1. См. двухтомное коллективное издание «Polska, jej dzieje i kultura od czasów najdawniejschich do chwili obecnej». Warszawa, S. a. (1927), стр. 51—56.

 

77

 

 

Но в исторических источниках нет следов, говорит автор, чтобы он когда-либо выступал в политической роли, как вождь или владетель. Западное славянство, вместе с Польшей, в IX—X вв. уже давно имело за собою период сложения небольших племенных государств с княжескою властью во главе.

 

Эта власть существовала у славян, утверждает автор, уже в готское время (IV в. н. э.), ибо славяне именно от готов приняли термин kniedr, позже księdr, затем knęr, который мог возникнуть только от готского kuninga. Несомненно, старшим по происхождению княжеским титулом, говорит автор, был славянский wlodyka или wlościciel, сохранившийся еще в значительно позднейшее время у разных славянских народов, равным образом как и хорошо известный в Польше термин—господин (стр. 51).

 

Вот и все, что мы узнаем о дофеодальном периоде в истории Польши из книги современного польского историка проф. Арнольда.

 

Оказывается, таким образом, что политический строй польских племен, который, по автору, немногим, конечно, отличался от того, который в это время существовал у других славян, в действительности отличался от него очень многим: во-первых, он не имел черт родового строя, и, во-вторых, родовые союзы существовали у польских славян, вероятно, только в деревнях. Спрашивается, что же после этого остается в политическом строе польских племен, что сближало их, по утверждению польского историка, с прочими славянами? Повидимому, ничего, потому что польские славяне не знали родового строя, а если и знали его, то, вероятно, только в деревнях. Что значит это последнее утверждение автора? Что он понимает для дофеодального периода в Польше под термином деревня и какой тип населенного пункта, очевидно, существовавшего, по его мнению, в это время в Польше, он противопоставляет деревне? Повидимому, это было значительное население, если отсутствием у него черт родового строя автор характеризует в основном общественный строй Польши в древности. Однако не. является ли это категорическое утверждение автора простым недоразумением? Никакого другого населения, кроме деревенского, дофеодальная Польша не знала, как не знали его и другие славянские племена на востоке и западе. О городах в современном смысле слова говорить не приходится, потому что их не существовало. А если кое-где в городах-замках и существовало оседлое население, то его составляли в это время князь со своим окружением и гарнизон, не представлявшие собою, во всяком случае, основного населения страны.

 

Таким образом, то весьма немногое, что по интересующему нас вопросу об общественном строе допястовской Польши сказал

 

78

 

 

Арнольд Станислав в своем очерке 1927 г. «Początki państwa Polskiego», не внесло в вопрос никакой ясности, и самый вопрос затронут автором весьма поверхностно, мимоходом, как несущественный вопрос, как вопрос, имеющий будто бы для истории образования Польского государства скорее чисто формальное значение, чем значение по существу, как объясняющее самый процесс образования государства и его древнейшие исторические судьбы.

 

 

XII

 

В задачу нашего очерка не входит обзор высказываний польских историков по вопросу об общественном строе в Польше в древности, т. е. до образования монархической пястовской Польши. Для этого потребовалось бы слишком много времени, потому что нигде среди славян буржуазными историками не было положено так много «добросовестных» усилий на то, чтобы доказать, что польский народ в древности не знал родового строя, как именно в Польше. Следить за этою литературой, откровенно говоря, не представляет никакого интереса. Чаще всего—это откровенные или замаскированные попытки доказать, что польский народ никогда не знал коллективной собственности, а чуть ли не родился на свет божий уже частным собственником и таким остается вплоть до настоящего дня. С другой стороны, однако, несомненная наличность в истории польского народа ярких пережитков родового строя заставляет признать и эту группу польских историков, что все же нечто вроде родового строя было известно и польскому народу в древности, следовательно, надо найти какой-то выход из этого противоречия. И они стараются найти его в различных компромиссных комбинациях, которые при этом строятся таким образом, что принцип частной собственности не терпит ни малейшего ущерба. К этой группе польских историков принадлежат Тадеуш Войцеховский (Wojciechowski Tadeusz), автор известной монографии, вышедшей в Кракове в 1873 г. под заглавием Chrobacya (т. I), посвященной исследованию названий населенных пунктов в Малополье, т. е. в Краковской области, которую он называет Chrobacya, т. е. «Хорватия»; затем—Кароль Потканский (Karol Potkański), давший целый ряд работ на ту же тему—о различных типах наименований населенных пунктов в древней Польше; частично Станислав Закржевский. Критическому обзору этих работ, а затем и собственному исследованию того же предмета посвящена обстоятельная монография Фр. Буяка (Franciszek Bujak)—Studya nad osadnictwem Małopolski, напечатанная в 1905 г. в «Трудах» (Rozprawy) Краковской Академии Наук (т. XXII).

 

79

 

 

Для того чтобы уяснить себе основную целеустремленность названных выше польских историков, поставивших своею задачею разрешение проблемы общественного строя в древней Польше путем исторического анализа различного типа наименований населенных мест, следует иметь в виду, что, согласно общепризнанному мнению, населенные пункты с так называемыми патронимическими названиями, о чем мы говорили выше, представляют собою, предположительно, наиболее старый тип поселка, т. е. поселка эпохи родового строя, носившего обычно имя своего родоначальника в форме патронимического прилагательного множественного числа на -ичи, -овичи, -вци; западных славян на -ici, -ice и т. п.: Враничи, Поповичи, Яковци; чешек. Domařilici, польск. Wadowice и т. п. Задача названной группы польских историков сводится, в основном, к тому, чтобы аннулировать это общепринятое в исторической и юридической литературе положение и дать иную картину происхождения различных типов поселковых наименований на территории Польши и, в частности, доказать, что так называемые патронимические наименования населенных пунктов це представляют собою наследия былого родового строя.

 

Так, например, Fr. Bujak утверждает, что древнейший тип поселений в Польше составляют те, которые носят топографический характер, т. е. отражают в своих названиях характерные особенности местности расположения поселка, вроде, например, наименований, составленных из имен рек, лесов и деревьев, а также из давно исчезнувших выражений —aha и —afa (aqua), —loh (locus), —mar (fons), —tar (arbor) и т. п.; или наименований, указывающих на влажность, болотистость почв расположения поселка, вроде, например, brodno, brodlo, brudno, brno (гл. brnąć—«брести, ходить по грязи»), bagno, bloto, beblo, chechlo, chrapy и т. п. (стр. 298); или, наконец, наименований с окончанием —ica, считающихся обыкновенно, по автору, именами рек (стр. 299). Автор стоит на той точке зрения, что вначале первенствующая роль принадлежит самой земле, преобладающей над человеком, ее насельником, кочевником, и только с течением времени преобладающая роль переходит к насельнику (296). Вместе с развитием частной собственности все чаще и чаще начинают выступать личные имена как элемент, лежащий в основе производства наименований населенных пунктов (295, 297 сл.). Для допущения системы родового поселения в XII и XIII вв. источники, по автору, не дают никаких оснований. Польское и, в частности, малопольское население в этом периоде (XII—XIII вв.) представляло собою, по автору, обычно, совместное поселение; однако уже в это время, согласно утверждению автора, имеются и многочисленные следы поселения индивидуального или однодворового.

 

80

 

 

Самое интересное и наиболее ценное в монографии Fr. Bujak—это уточнение понятия об ополе (vicinia) в эпоху племенного быта у поляков в древности. Ополе, по автору, это, прежде всего, территориальная, а не родовая единица, это территориальное объединение нескольких сел (от 10—20); бывали, однако, ополя и больших размеров. В пределах одного ополя (vicinia) все население его образует соседей (vicini), связанных в пределах территории ополя определенными правовыми нормами в пользовании землей. Первоначально только ополя имели определенные границы; села же, расположенные в пределах ополя, оставались в таких отношениях к этим границам, как сейчас, замечает автор; хозяйства, состоящие из нескольких десятков кусочков, относятся к территории села. Дисциплинарная (по суду) ответственность населения ополя, а особенно его коллективные обязательства в отношении исполнения распоряжений правительственной власти, свидетельствуют о том, по автору, что более подробное различение между селами и населением ополя было затруднительным. Автор подчеркивает, как важный пережиток первичной общности территории между многими селами, право выпаса скота на землях соседних сел на основе взаимоуслуги по отношению друг к другу в среде определенной группы сел. Автор высказывает предположение, что между ополем и племенною территорией была некая посредствующая единица политической (государственной) организации. В большинстве же известных случаев, утверждает автор, ополе равнозначно с городом (civitas—географа баварского), который позже стали называть в Польше каштелянией. Автор настойчиво отмежевывается от жупы или жупанки. Польское opole—civitas, заявляет он, не было жупой. В Польше и Чехии в ХII и XIII вв. жупа, говорит автор, означала все взносы населения в пользу государства; другими словами—с точки зрения правительственной администрации—жупою в Польше назывался всякий доход княжеской казны. Ввиду того, что важнейшие доходы в Краковской земле поступали с солеварен и с соляных рудников, жупами здесь назывались соляные каменоломни. Правительственные урядники (чиновники) называются в это время в Польше вообще жупанами, как сборщики с населения государственных взносов и даней...

 

Из сказанного выше польским историком относительно ополя у поляков в древности с совершенной очевидностью вытекает, что ополе (vicinia) представляет собою не что иное, как территориальную общину или соседскую общину—марку, и в этом смысле—организацию, совершенно тождественную с жупою или жупанией у южных и других западных славян. Что означала жупа и жупания в Польше и в Чехии в XII—XIII вв., это совершенно

 

81

 

 

особый вопрос, вопрос исторически преемственной традиции в специальном отложении данного термина в определенной области хозяйственной жизни. Для нас важно, прежде всего, то, что в допястовскую эпоху, т. е. в эпоху племенного строя и родовых отношений, польское общество знало родовой строй в полном объеме, как знали его в это время и все прочие славянские племена и народы; знало оно на известном этапе своего развития и семейно-родовую общину, и территориальное объединение семейно-родовых общин в союз этих последних, т. е. подлинную жупанию или жупу, соседскую общину-марку, что доподлинно представляло собою польское opole; знало оно, конечно, и общественные организации более широкого масштаба, т. е. территориально-союзные объединения ополей в племенные образования различных по занимаемой площади и количеству населения размеров.

 

Так, именно, представляется нам общественный строй у поляков в древнейшее время, если только мы будем исходить не из случайно уцелевшей в случайно сохранившихся латинских памятниках соответственной терминологии, но и из более широких данных марксистской науки об обществе, из наличности соответственных институтов у ближайшего окружения, из позднейших бытовых и правовых пережитков традиционной житейской практики данного народа и пр. и пр. Польская буржуазная наука, как видели мы выше, подходит к данному вопросу чисто формалистически, исходя только из наличности соответственных показаний письменных источников и тем самым сознательно ограничивая свои познавательные возможности в такой важнейшей области знания, как наука об обществе· Однако и вереде польских буржуазных историков и правоведов имеются отдельные ученые-одиночки, которые умеют сохранить свой независимый голос и в массе реакционного окружения продолжают твердо стоять на своих позициях признания и для древнейшего общественного строя Польши родового принципа со всеми вытекающими отсюда историческими и юридическими последствиями.

 

 

XIII

 

К числу этих польских ученых принадлежит недавно скончавшийся краковский профессор, б. член-корреспондент Академии Наук СССР Освальд Бальцер (Oswald Balzer). Последняя из его работ, в которой он останавливался на проблеме родового строя в Польше, была напечатана в 1898 г. в Львовском историческом журнале Kwartalnik Historyczny под заглавием Revizya teoryi о pierwotnem osadnictwie w Polsce (Rocznik XII, zeszyt 1, стр. 21—63).

 

82

 

 

Возражая против теории Фр. Пекосиньского (Franciszek Piekosiński) о происхождении общества и государства в Польше путем najard на Вислу и Варту лехитов с Лабы, опубликованной автором в 1896 г. в Кракове в специальной монографии—Ludność wieśniacza w Polsce w dobie Piastowskiej, проф. Бальцер приводит целый ряд доводов, подтверждающих наличность родового строя в древней Польше, удерживавшегося здесь вплоть до XIII в. Родовую организацию населения проф. Бальцер считает первичной для Польши; отсюда, как основной тип наименования населенного пункта для древней Польши, Бальцер считает форму патронимического названия. Пекосиньский, которому возражает Бальцер, считал первичным типом поселения для Польши поселение индивидуальное.

 

Проф. Бальцер считает ополе первичной территориальной общественной организацией древней Польши, соответствующей братствам у чехов и сербов, т. е. жупаниям или жупам. [1]

 

Освальд Бальцер отмечает следующие следы и остатки родовой организации у крестьянского населения в Польше:

 

   1) упоминание в документах о пожалованиях несвободных людей: cum tota generatione, cumfiliiset fratribus, cum fratribus (стр. 25);

 

   2) существование «старосты», как начальника села, который до этого был главою рода (стр. 25—27);

 

   3) наказательная, или пенитарная (польская karna), ответственность рода согласно cвидетельству «Книги обычного права» (Kniga prawa zwyczajowego) (стр. 29—33);

 

   4) получение родом (крестьянским, а не только шляхетским) выкупа за голову убитого (стр. 31);

 

   5) наличность слоя крестьянского населения, называемого в документах hospites, которых Бальцер признает «lazęków», т. е. не принадлежащими к родовой организации (стр. 31—35).

 

К этой же проблеме О. Бальцер возвратился еще раз в 1899 г. в работе «О zadrudze słowiańskiej», «Kwartalnik Hist.», t. XIV, 1899, стр. 183—256.

 

 

XIV

 

Прокопий говорит о славянах VI в., что они не управляются одним человеком, но исстари живут в демократии, поэтому обо всем, что для них полезно или вредно, они рассуждают сообща. Другими словами, славяне, по Прокопию, не знают единодержавной власти и живут на основах самоуправления путем обсуждения

 

 

1. По вопросу об ополе см. Dr. Richard Roepell, Geschichte Polens. Hamburg, 1840, Erster Theil, 2-tes Cap., 82—04; 2-te Beilage. «Ueber vicinia oder opole», стр. 615—617.

 

83

 

 

своих дел на всенародных сходках, т. е. вечах. Этот общественный строй Прокопий называет демократией.

 

Показание Прокопия подтверждается аналогичным показанием его современника Маврикия, который говорит о славянах, что «у них нет общей власти, они вечно во вражде друг с другом, что положат одни, на то не решаются другие, и ни один не хочет повиноваться другому».

 

Картина, рисуемая Маврикием, страдает, конечно, известным перегибом, обычным, впрочем, для всех византийцев, когда они говорят о своих врагах—варварах и особенно о злейших врагах—славянах, но в основном она совпадает с показанием Прокопия о том, что славяне не знают единодержавной власти и живут в демократии. Однако Прокопий в своем показании не раскрывает полностью всей картины славянской демократии, т. е. господствовавшего у славян в его время демократического строя. Эту картину дорисовывает Маврикий, которому приходилось вести военные дела со славянами, а стало быть, ближе знать их быт и нравы, хотя, надо сказать, и он знает их весьма поверхностно. «У славян,—говорит он,—множество царьков, и они между собою несогласны», а потому он считает нелишним некоторых из них, особенно пограничных, привлекать на свою сторону подкупом, а затем уже нападать на остальных. Наличность у славян «множества царьков» в соответствии с наличностью множества племен и родов, о чем говорит тот же Маврикий, а позже него в X в. арабский писатель Масуди, причем славянские «царьки» со своими дружинами занимаются разбоем и грабежом, развивая в этом направлении в VI—VII вв. огромную энергию с тенденцией к захвату крупных торгово-промышленных и культурных центров вроде Солуни или Константинополя и наживая на этих грабежах огромные богатства,—все это дает нам основания говорить о том, что первобытно-общинный демократический строй в VI в. уже был, повидимому, изжитым этапом общественного развития у славян и что его сменял или уже сменил в это время строй, известный под именем «военной демократии», переходный строй к феодализму и феодальной государственности.

 

Многочисленные показания источников ясно говорят о том, что, выражаясь словами Энгельса, былая война племени против племени к VI в. у славян уже выродилась в систематическое разбойничество на суше и на море в целях захвата скота, рабов и сокровищ и превратилась в регулярный промысел, который привел к накоплению богатств, сосредоточивавшихся в руках, прежде всего, славянских родовых вождей, или «царьков», и их дружинников, что привело к образованию частной собственности и положило начало классовому расслоению общества.

 

84

 

 

«Они стали богаты,—говорит о славянах VI в. Иоанн Эфесский,—имеют много золота, серебра, табуны лошадей и оружие». В начавшемся процессе классового расслоения славянского общества старая родовая знать перерастала в крупную земельно-собственническую владетельную аристократию: былой народный избранник—воевода, владыка, жупан или князь (в латинских источниках rex; греч. ῥήγα) превращался в экономически мощного владетеля-собственника, ставленника экономически господствующего класса богатой родовой аристократии. Традиционные формы родовых отношений продолжали еще удерживаться в общественной жизни, но они уже были лишены своего старого внутреннего содержания: совет родовых старейшин стал заменяться советом родовой знати, а затем еще более узким кругом княжеских или жупанских советников по личному выбору владетельного князя из рядов той же родовой аристократии; вече, лишенное своих старых прав выбора князя, отмирало естественной смертью, хотя и продолжало еще кое-где созываться в ограниченном составе, но по усмотрению князя и только для решения местных дел; вместе с укреплением верховной княжеской власти ликвидировалось старое народовластие, вымирала и военная демократия, как социальный строй, переходный к феодальному строю. Таким образом, в связи с подъемом военной демократии в славянском обществе падают старые родовые отношения; из военной же демократии вырастают затем новые, феодальные отношения и феодальный строй. В VII в. этот процесс феодализации общества у южных и западных славян был, надо полагать, на полном ходу.

 

Примером необычайного выдвижения на вершины богатства и политического могущества может служить известный из истории поморских славян вельможа Домислав, соперничавший о великим князем настолько, что последний ничего не смел предпринять без совета вельможи. Интересный материал об этом Домиславе дает известное житие Оттона Бамбергского (XII в.). [1]

 

Таким образом, появление частной собственности привело старый первобытно-родовой строй у славян к распаду, начало которого у восточных славян возводят приблизительно к V—VI вв. Вероятно, эту же дату надо принять и для прочих славян. Во всяком случае, в VII в., когда у южных и западных славян возникают первые государственные образования, распад родовых отношений здесь, несомненно, был налицо. Родовая знать, экономически окрепшая и переросшая рамки общинно-натурального хозяйства, вырастает в эксплоатирующий класс крупных земельных собственников,

 

 

1. См. «Русский исторический сборник», издаваемый Обществом истории и древностей российских. М., 1841, кн. 2 и 3, стр. 155—299, ст. Даниловича, Исторический взгляд на древнее образование славянских и преимущественно польских городов до XIII столетия, стр. 175.

 

85

 

 

опирающийся на военную силу, захватывает в свои руки и политическую власть в жупе и продолжает попрежнему заниматься своим старым «ремеслом»—грабежами и войной. Наиболее экономически мощные жупанские роды, т. е. жупанская родовая знать, путем захвата территорий соседних жуп подчиняют себе родовую владельческую знать последних, и она превращается в служилую аристократию, в жупных князей и воевод, подчиненных лично великому князю, владетелю и крупному земельному собственнику обширной территории бывших семейно-родовых и соседских общин.

 

 

XV

 

Арабский писатель X в. Аль-Масуди говорит о славянах, что они делились на множество родов, раздираемых усобицами и имевших каждый своего князя. Другой арабский писатель XI в. Аль-Бекри к этому прибавляет: «Славяне—народ столь могущественный и страшный, что, если бы они не были разделены на множество поколений и родов, никто бы в мире не мог им противостоять». Родовых славянских князей византийцы называли ἄρχοντες, κατάρχοντες, ἄρχηγοι, ἡγέμονες, βασιλεῶσ и ῥῇγες, у западных летописцев они были известны под именем—duces, primores, reges, reguli.

 

В качестве таких князей эпохи военной демократии у славян известен целый ряд имен, а еще чаще просто ряд безыменных князей и царей. Из истории антов мы знаем царя Божа, которого в 375 г. распял готский король Винитар вместе с его сыновьями и 70 старейшинами, т. е. жупанами. В VI в., когда антский союз представлял собою уже мощную военно-политическую организацию и с ним воевали авары, анты около 558 г. отправили к аварскому хану в качестве своего посла Мечимира Идарича (Межамира Идаризия), брата Целогоста (Келагаста), для переговоров, но так как Мечимир гордо держал себя перед ханом, авары, подстрекаемые некиим кутургуром (болгарином), убили его.

 

«Этот человек,—говорил кутургур,—имеет большую власть у антов и может сильно повредить своим врагам. Нужно убить его, а потом без всякого страха напасть на их землю» (Менандр).

 

В связи с этими данными весьма основательно предполагают, что антский Мечимир «мог быть князем целого племенного союза антов, так как иначе он не был бы так страшен для аваров. Указание на его отца и брата говорит о его родовитости, а может быть, и о том, что власть такого князя превращалась в наследственную». [1]

 

 

1. Б. А. Рыбаков. Анты и Киевская Русь. «Вестник древней истории», 1939 г., кн. 1 (6), стр. 328.

 

86

 

 

Ср. приведенное выше показание «Повести временных лет»: «И по сих братии держати почаша род их княжение в Полях». К числу таких же верховных племенных славянских вождей (царей—по арабским источникам или князей—по летописной терминологии) принадлежал, несомненно, и известный Лаврита или Дабрита. К нему и к важнейшим князьям славянского народа аварский хакан (Баян) отправил посольство, требуя, чтобы они покорились аварам и обязались платить дань, на что Дабрита и славянские князья, по свидетельству Менандра, ответили с высоким достоинством решительным отказом (VI в.). Прокопий называет имя славянского вождя Андрагаста; Феофилакт Симокатта говорит о славянском князе Ардагасте и вожде Пирогасте и т. д. У древних волынян был князь Маджак. «Повесть временных лет» называет, между прочим, древлянского князя Мала: «Поймем жену его (т. е. жену Игоря Ольгу) за князь свой Мал» и легендарного князя Кыя. Тот же источник, рассказывая об Олеге, говорит: «И заповеда Олег... даяти уклады на Русьскыя грады: первое на Кыев, таже на Чернигов и на Переяславль и на Полотьск и на Ростов и на Любечь и на прочая грады, по тем бо градом седяху велиции кънязи, под Олегомь суще».

 

В официальном документе, в договоре с греками от 911 г. (6420), Олег именуется «великим князем русским», а князья, бывшие «под его рукою»,—«светлыми и великими князьями»; рядом с этими князьями называются и его «великие бояре». С тою же терминологией мы встречаемся и в последующих договорах киевских князей с греками от X в. Интересно при этом, в частности, отметить, что в то время как посольство Олега в договоре от 911 г. выступает от имени «великого князя Русьскаго и от всех, иже суть под рукою его, светьлых и великых князь и его великих боляр», византийский император Лев VI (886—912), вместе с соправителями Константином и Александром, именуются официальным титулом византийских императоров, которого в это же время так настойчиво и упорно добивался, между прочим, болгарский князь Симеон: «великия о бозе самодержцы, цесари греческие» («ἐν θεῶ εὐσεβείς αὐτοκράτορες βασιλεῖς Ρωμαίων»).

 

Наряду с княжением династии Кыя, Щека и Хорива у полян «Повесть временных лет» отмечает аналогичные княжения: «а в Деревлях свое, а Дреговичи свое, а Словене свое Новегороде, а другое на Полоте, иже и Полочане, от них же и Кривичи...». В конце XI в. у вятичей был известен князь Ходота и его сын. В житии Стефана Сурожского называется новгородский князь Бравлин (начало IX в.). [1]

 

 

1. Б. Д. Греков. Киевская Русь. 1939, стр. 224.

 

87

 

 

Византийский писатель Маврикий (VI в.) говорит о многочисленных филах, т. е. жупах, племенных и родовых образованиях у славян, и о филархах, или царьках (ῥῆγες), возглавляющих эти образования.

 

Греческое сказание о чудесах св. Димитрия Солунского называет князя ῤηγα славянского племени ринхинов Первунда; в болгарском житии того же Димитрия говорится о славянском князе, осаждавшем Солунь. По свидетельству патриарха Никифора, в 768 г. Константин V Копроним выкупал у славянских князей христиан-пленников, захваченных славянскими четами на островах Имбросе, Тенедосе и Самофракии. В 779 г. афиняне решили помочь принцам Исаврского дома, которые были сосланы в их город правительницей Ириной, матерью Константина VI, и обратились к Аламиру, князю славянского племени велезитов, обитавших в Фессалии.

 

Константин VIII Багрянородный, сообщая о белых хорватах, которые жили где-то на севере за Багибореей (Богемией?) и были подчинены королю франков и саксов, говорит, что они имели собственного князя. Балканские славяне, по показаниям того же источника, имели своих жупанов. [1]

 

Чешские племенные образования возглавлялись воеводами и жупанами, выдвигавшимися из наиболее экономически мощных родов имущественной знати или так называемых лехов; общины-марки возглавлялись владыками, стоявшими в известном подчинении у племенных воевод, которые, в свою очередь, находились в подчинении у воеводы главенствующего в союзе чешских племен чешского племени, который был вождем или князем всего чешского союза племен. С ликвидацией к XI в. родовых отношений чешские владыки и лехи превратились в княжую служилую аристократию и продолжали возглавлять жупы, но не по избранию народа, а по назначению князя; в латинских источниках они известны под именем castellani, praefecti. Из кругов той же аристократии пополнялись и кадры высшего княжеского чиновничества: палатин, или надворный жупан, коморник—казначей, надворный судья, ловчий, конюший, кухмистер, нотариус, писари, составлявшие вместе с тем и коллегию княжеских советников, или княжий совет. Как общесоюзное вече (сейм), так и областные веча (сеймы) были захвачены в свои руки тою же имущественной аристократией и утратили прежнее значение органов народовластия: подлинный народ в них отсутствовал, как и вообще народ отсутствовал в государственной жизни, превратившись исключительно в тяглое население, обложенное всевозможными налогами, поборами и повинностями в пользу верховного владетеля всех чешских земель из рода Пшемысловичей

 

 

1. См. В. Т. Дитякин, назв. соч., стр. 74—79.

 

88

 

 

и окружавшей его аристократической своры. Ту же картину видим мы и в монархической Польше Пястов, начиная с X в.

 

 

XVI

 

Арабский писатель конца IX в. Ибн-Хордадбе в своей «Книге путей и государств» говорит: «Царь славян называется кнадз». Аль-Масуди (X в.) пишет о славянах:

 

«Они составляют различные племена, между коими бывают войны, и они имеют царей. Из этих племен одно имело прежде, в древности, власть над ними, его царя называли Маджак, а само племя называлось валинана (т. е. волыняне). Этому племени в древности подчинялись все прочие славянские племена, ибо верховная власть была у него, и прочие цари ему повиновались».

 

Названный выше Маджак арабских источников, повидимому, тожествен с Μουσώκος византийских источников, убитым греками в 593 г. на Дунае. Кроме славянского племени валинана и его царя Маджака, Аль-Масуди называет еще племя астабрана, «которого царь в настоящее время называется Саклаих»; племя дулаба, т.е. дулебы, «царь же их называется Вандж—Слава» (повидимому Вячеслав); племя бамбджин (бужане или богемцы) с царем Азана (вариант—Гарана, вероятно Асен); Герун или Горен. Масуди называет это племя самым храбрым между славянами и самым искусным в наездничестве. Затем у него следуют: славянское племя манабан с царем Занбир (Святобор, Свентобор); племя сарбин, грозное своим противникам по причинам, говорит автор,

 

«упоминание коих было бы длинно, по качествам, изложение которых было бы пространно, и по отсутствию у них закона, которому они бы повиновались»;

 

имени царя этого племени автор не называет; затем у него следуют славянские племена—марава, харватин, сасин (сусолы русских летописей), хащанин (кашубы?, кукане?) и баранджабин (дреговичи?).

 

«Названные нами имена некоторых царей этих племен,—замечает Масуди,—суть имена известные (общепринятые) для их царей».

 

Первым из славянских царей Масуди называет царя Дира и говорит о нем, что он имеет обширные города и многие обитаемые страны и что мусульманские купцы прибывают в столицу его государства с разного рода товарами. Подле царя Дира, по Масуди, живет славянский царь Аванджа (Венчеслав?), имеющий города и обширные области, много войска и военных припасов, и воюющий с Румом, Ифранджем и Нукабардом, т. е. с греками, франками и лангобардами, что дает основание видеть в Авандже какого-либо хорватского князя.

 

89

 

 

Племя славян-русов Масуди называет красивейшим из славян лицом, наибольшим числом и храбрейшим из них силою; коренным же из славянских племен он называет племя валинана (т. е. волыняне); оно почитается между их племенами, говорит он, и имело превосходство между ними. Вообще же, по Масуди, славяне составляют многие племена и многочисленные роды. Впоследствии же, говорит он, пошли раздоры между их племенами, порядок их был нарушен, они разделились на отдельные колена, и каждое племя избрало себе царя.

 

Ибн-Даста (X в.) говорит о славянах:

 

«Глава их коронуется; ему они повинуются и от приказаний его не отступают. Жилище его находится в середине страны славян. Помянутое выше лицо, которое они титулуют «главою глав», зовется у них «Свет-царь»; это лицо стоит выше субанеджа (жупана), который «есть только его наместник». [1]

 

Показание Ибн-Даста интересно, в частности, в том отношении, что оно характеризует уже позднейший этап в развитии славянского общества. Здесь уже нет речи ни о «демократии», ни об анархии родового строя, о которых говорят Прокопий и другие византийские авторы VI в. Родовые отношения уступили место классовым, феодальным отношениям.

 

Перерастая организационно в союзы общин, а затем в более широкие, территориально и политически, образования—племена и союзы племен и продолжая сохранять своих seniores villarum, т. е. жупанов, западно-славянское общество выдвигало из своей среды, на общих основаниях для позднеродового строя, племенных и союзно-племенных вождей или князей с функциями, в первую очередь, военно-организационного характера. Из таки± князей известны, например: князь Дерван у западных сербов в VII в.; князь племени бодричей Вильчан: то же—племени лютичей—Драговит; преемник Вильчана, князь Дражко, и др.

 

Переходный тип от князя эпохи военной демократии к позднейшему верховному князю-феодалу эпохи складывавшейся государственности представлял собою в XI в. верховный князь полабских бодричей Генрих. Он уже распространял свою власть на все полабские земли. Ему платили дань не только бодричи, но и ране, лютичи и все племена, жившие между Лабою—на западе и границами Польши—на востоке. Могущество Генриха, намечает историк, было так велико, что славяне и немцы именовали его королем. [2]

 

Однако, «вендское королевство» Генриха, распавшееся тотчас же после его смерти, представляло собою не только не государство,

 

 

1. См. Гаркави, Сказания мусульманских писателей и пр., СПБ. 1870, стр. 48, 135—138, 266.

2. См. М. Любавский, История западных славян. М. 1918, стр. 33 и сл.

 

90

 

 

но даже и не союз племен, а чисто механическое объединение ряда племен, насильственно подчиненных грабительской власти князя бодричей.

 

Организацию типа союза племен, переходного к государству, представлял собою союз велетов, или лютичей, сложившийся в целях самообороны против наступавшего на полабских славян в VIII в. короля франков Карла, прозванного Великим. По свидетельству Эйнгарда (умер в 844 г.), знаменитого «министра путей сообщений и публичных зданий» Карла Великого, его личного друга, советника и секретаря, автора летописей (Annales), обнимающих время с 741 по 829 г., у велетов был целый ряд старшин и князей (primores ас reguli), но над всеми ими возвышался знатностью рода и авторитетом старшинства князь Драговит, известный по другим источникам как «князь князей» велетских, т. е. он представлял собою то же самое, что и киевский Олег. При преемнике Карла Великого Людовике франкском, в такой же роли выступает князь Люба. В их руках сосредоточивалась наивысшая власть в стране, но управление страною князь Люба делит со своими братьями, что говорит о том, что род этого князя представлял собою в союзе племен наиболее экономически мощную организацию. Однако и князь Драговит и князь Люба—это еще избранники народа, и, когда князь Люба погиб в битве с бодричами, народ избрал на его место старшего из его сыновей Милогоста. Этого же Милогоста народ отстранил от власти, когда он стал править не по обычаям велетов, и посадил на его место младшего брата, Целодрога.

 

Бывали времена, когда лютицкий союз племен вовсе не имел старшего князя и объединялся только общим вечем, как это имело, например, место в XI в. По свидетельству Титмара Мерзебургского, у лютичей «нет никакого особенного властителя: общим советом, рассуждая на сходке о своих нуждах, они решают дела единогласием...» и т. д. Наряду с общесоюзным вечем сущеетвовали и веча племенные. [1]

 

Такой же тип «союза племен» представляло собою и так называемое восточно-поморское княжество в XII в. Несколько иную картину в это же время представлял союз городовых волостей западного поморья—Пырица, Камень, Волин, Узноим и Щетин. Во главе союза здесь стоит князь, имеющий своею резиденцией город Камень. В каждой волости функционирует вече; функционирует также и общесоюзное вече, но наряду с князем и вечем здесь действует уже и совет богатой и родовитой знати или старейшин города (primates, nobiles ас potentes, majores natu ac sapientiores).

 

 

1. См. Любавский, назв. соч., стр. 33.

 

91

 

 

Предложения выносятся на решение веча после предварительного обсуждения их в совете старейшин, согласующих при этом свои решения по крупнейшим вопросам с предварительным решением старейшин первого города, Щетина. Что касается князя, то он здесь хотя и выборный, но уже обладает целым рядом весьма существенных прав, которые составляют всего только один шаг к переходу ограниченной княжеской власти к самодержавию: он собирает с населения в свою пользу дань, торговые пошлины, судебные штрафы, исполняет судебные функции сам лично или через своих уполномоченных, распоряжается пустырями, а иногда и населенными . землями и раздает их в частное владение или во владение церкви. [1] Этот последний шаг к переходу от избранного народом князя к князю-династу мы наблюдаем на протяжении времени с IX по XII вв. в союзе бодричей или ободритов, но тем не менее и бодрицкий союз, в силу обстоятельств тяжелого международного окружения, не успел сложиться в государство, как это имело место в чешском союзе, выросшем к XI в. в монархию, или в союзе польских племен при князе Мешке I в X веке.

 

 

XVII

 

Характеризуя состав славянского общества в древности, источники VI—X вв. говорят о знати—μεγιστάνοι, μέγα δυναμένοι, βοιλάδες, primates, nobiles, о военных людях, о купцах (negociantes, πραγματέθαι), промышленниках, земледельцах, рабах. [2]

 

Известное показание Маврикия о рабах у славян, о том, что военнопленные содержатся у славян не на всю жизнь, как это делается у других народов, но по истечении времени получают свободу и равноправие с их бывшими владельцами, уже в IX в. было, повидимому, делом прошлого (Лев VI). За время после Маврикия в этой области у славян произошли большие сдвиги. Славяне и владели рабами и торговали рабами, а с военнопленными обращались довольно сурово. По свидетельству Гельмольда, у поморских славян для многих увод невольников был настоящим промыслом.

 

«Падали плотины, сдерживавшие моря,—пишет этот автор о набегах славян,—и прорывалась волна, подымаясь и разливаясь и нанося гибель многим датским островам и прибрежным землям. Исправлены были вновь корабли, и они заняли у датчан богатые острова;

 

 

1. См. М. Любавский. История западных славян. М. 1918, стр. 38—40.

2. См. В. Μ. Макушев. Сказания иностранцев и пр., СПБ, 1861, стр. 148.

 

92

 

 

пресытились славяне, после долгого лишения, богатствами датчан, упились ими, утучнились, разжирели. Я слышал, что в Мекленбурге, в день торга, считалось до 700 душ пленных датчан, выставленных на продажу, только бы нашлись покупатели». [1]

 

Вспомним, кстати, что Святослав Игоревич, князь Киевский, мечтавший обосноваться в Переяславце на Дунае, мотивировал свое желание ссылкою на то, что туда «вся благая сходятся», в том числе из Руси—«скора, и воск и мед и челядь». Непрерывные в VI—VII вв. набеги славян на византийскую территорию всегда сопровождались не только угоном скота—быков, овец (Прокопий) и лошадей (Иоанн Эфесский), но также и уводом множества пленников (Прокопий).

 

* * *

 

Мы знаем в истории славян и пример средневековой деспотической монархии, с широким и организованным использованием труда рабов. Таким государством была Польша Пястов, в XI в., начиная со времени Болеслава Храброго (992—1025).

 

Как было отмечено выше, польское государство, сложившееся в IX—XI вв., представляло собою аристократическую монархию с неограниченной королевскою властью.

 

На данном этапе развития польского общества класс рабов формировался и пополнялся из военнопленных. Рабами владели король, его чиновная знать и рыцари. Рабы продавались и покупались и были лишены права свободного передвижения, т. е. были лично закрепощены за своими владельцами. Они несли функции основной рабочей силы в целом ряде отраслей ремесленно-производственного труда—пекли хлеб (пекаря), готовили для рыцарского гарнизона питание (кухаря), обслуживали охотничью промышленность в качестве ловчих, стрельцов, сокольников, псарей и т. п., рыбный промысел (рыбаки); они были пастухами табунов лошадей (кобыльники, коняры) и другого скота (скотники, оборники); занимались деревообделочным ремеслом и были чашниками, щитниками, жердниками, изготовлявшими древки для копий, и дротниками, изготовлявшими наконечники для стрел. Таким образом, положение трудовых классов в польском аристократическом обществе IX—XI вв., трудового крестьянства, кметей и рабов, было исключительно тяжелым; они несли на своих плечах неимоверные тяготы по трудовому обслуживанию эксплоатировавших их высших паразитарных классов польского общества—королевского двора и сановников, аристократии, высшего духовенства и рыцарства.

 

 

1. См. В. М. Макушев. Сказания иностранцев и пр., СПБ, 1861, стр. 148 и сл.

 

93

 

 

Это положение трудовых масс польского народа привело их в первой половине XII в. к восстанию против своих угнетателей.

 

Это было восстание рабов и кметей, т. е. бедняцкого крестьянства, вспыхнувшее в Польше после смерти Мешка II и державшее страну в своих руках в течение целых шести лет, с 1034 по 1040 г.

[Next]

[Back to Index]