Часть I. ИСТОРИКО-ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК
Глава IV. Древне-славянский город 95
ДРЕВНЕ-СЛАВЯНСКИЙ ГОРОД
Описывая обычаи радимичей, вятичей и северян, киевский летописец говорит, что у них не бывало браков, т. е. свадебного обряда, но игрища между селами, на которых они, по взаимному соглашению брачущихся, умыкали себе жен. Это показание летописца интересно в том отношении, что, несмотря на известное свидетельство Прокопия (VI в.) о том, что славяне жили в дрянных избах, разбросанных на далеком расстоянии одна от другой, оно говорит о наличности у оседлого славянского населения коллективно-поселковых пунктов, какими служили им села, деревни и пригороды, именуемые в латинских источниках для западных славян соответственными латинскими терминами—villa, vicus, suburbium.
О киевских полянах летописец говорит, что они «живяху кожьдо со своимь родомь на своих местех владеющее кожьдо родомь своимь»; что некогда у них было три брата—Кый, Щек и Хорив и сестра Лыбедь, из которых каждый «седяше на горе», а затем они построили «градок», т. е. небольшой укрепленный пункт, и в честь своего старшего брата и назвали этот городок Киевом; «и бяше около града леог и бор велик, и бяху ловяще зверь». Это показание киевского летописца вполне совпадает с показаниями западных источников (Йорнанд, Маврикий, Лев Грамматик и др.) о том, что славяне живут в лесах, у рек, болот, у озер, вообще в неприступных местах. Повидимому, на горах Щекавице, Хоривице и на «увозе» Боричеве были расположены какие-то родовые поселки, давшие основание легенде возвести их к именам трех названных братьев в качестве их основателей, «владеюще кожьдо родомь своимь». Но, кроме того, в районе этих трех горных поселков, среди густого леса, богатого зверем, имелся и город, т. е. укрепленный (огороженной) пункт—таково исконное значение славянского термина «город»;
95
у чехов и поморских славян это «замок»; в лат. источниках—urbs, civitas, oppidum, castrum, castellum. Основание этого города легенда приурочивает к имени старшего из братьев Кыя. Таким образом, мы имеем в данном случае уже целый поселковьй комплекс: в центре стоит укрепленный пункт, город или замок (у западных славян), а вокруг него или рядом с ним расположены тесно организационно с ним связанные родовые поселки, на что, в частности, указывает и приурочение легендою к этому городу имени старшего из братьев Кыя, повидимому, основателя этого города. Впоследствии такие поселки превращались в подграды или подгороды (suburbium, vicus). В общем, мы имеем в данном случае типичный для варварского общества раннего средневековья территориально-родовой союз с городом или замком Киевом в центре и с возглавлявшим его старейшиною-князем Кыем во главе.
Интересно при этом отметить, что территорию семейно-родовой общины летописец называет термином «место»: «живяху кожьдо со своимь родомь на своих местех». Чешский термин для современного города město (др.-сл. мѣсто) и аналогичный польский miasto указывают, повидимому, на то, что территориально-родовая община, по крайней мере, у западных славян не только имела свой город-замок, но этот город, разросшийся с течением времени в населенный торгово-промышленный пункт, играл первенствующую роль на территории старой территориально-родовой общины или общины-марки и, воплощая в себе территорию общины, как центральный нерв ее хозяйственно-административной, торгово-промышленной и военной жизни, стал ее синонимом, откуда, можно предполагать, термин для территории—«место» сделался с течением времени и термином для названия центрального населенного пункта этого «места», или территориально-родовой общины, т. е. для города; термин же hrad в современном чешском языке сохранился только в его исконном значении—«замок». В таком же значении термин «город» сохранился и в польском языке—gród, а укрепление меньших размеров, т. е. небольшой замок,—grodek. Сербы для названия города, в современном смысле этого слова, пользуются термином «варош», означавшим первоначально только «крепость», «замок»; сербский град означает прежде всего «крепость», потом «город». Тот же термин и в таком же значении имеется и у словинцев. У сербов-лужичан—hród и gród означают только «замок», «крепость». В болгарском языке термин град и однозначный с ним русский город представляют собою в современном речевом употреблении так называемые тропизмы, т. е. термины с переносным значением, охватывающим не только собственно город-кремль,
96
но старый город-кремль со всеми примыкающими к нему подгородами и весями. Такие славянские города-крепости в византийских источниках обычно называются термином τὸ κάσχτον, т. е. укрепленное место, лагерь, крепость. [1]
У черногорцев и до настоящего времени словом град называется прочно построенный каменный жилой дом. В этом смысле термин град у южных славян часто фигурирует и в их народных песнях. В древнее время эти дома-грады у южных славян служили местами собраний членов рода. [2]
В других языках индоевропейской системы мы имеем следующие параллели к славянскому град, русск. город: алб. garϑ, чл. ф.—δi—«плетень»; готск. gārps—«дом»; готск. garda, др.-верхненем. garto—«засека», «ограда», «сад»; лит. gardas—«огороженное забором место», «плетень»; там же žardis—«обширное огороженное пастбище»; рядом должны быть поставлены славянск. жьрдь, белор. и польск. žerdz; др.-прусск. sardis—«плетень»; греч. Χόρτος—«изгородь», «двор»; лат. hortus—«сад» и др. [3]
В. М. Флоринский в исследовании «Первобытные славяне по памятникам их доисторической жизни» (ч. I, Томск, 1894) ставил русский термин город в связь со словом гора, которым «в русском языке называется всякая земная возвышенность, в том числе, чаще всего, высокий речной берег»; ср. нем. Berg, слав. брег, и Burg—«укрепленное место, замок». «Пункты первых оседлых поселений,—говорит автор,—а тем более укрепленных мест, всегда избирались на возвышенностях, защищаемых самою природою. Поэтому с горою могло быть связано первое представление о естественной крепости, и отсюда могло, со временем, выделиться частное понятие об ограждении и о городе, как центре укрепления и защиты окрестной страны»... Догадка В. М. Флоринского о связи русск. город с гора основательна и вполне отвечает семантическому ряду: «небо (бог)—гора—город» или «небо—гора—голова». [4]
Наличность термина город в том или ином звуковом оформлении почти во всех языках индоевропейской системы свидетельствует о том, что этот термин представляет собою заведомо доиндоевропейское отложение в этих языках, что ведет нас в глубокую древность истории человечества и его общественно-политического строя,
1. См. Dr. Е. Berneker, Slavisches etym. Wörterbuch. Heidelberg. Lieferung 2—6, стр. 230.
2. С. С. Бобчев, История на старобългарското право. София, 1910, стр. 266.
3. См. Е. Berneker, назв. соч., стр. 231.
4. Ср. чувашск. Tur—Tor, «бог», значившее первично «небо»; оно же означало и «гору», отсюда в усеченной форме tu—«гора». См. Н. Я. Марр, Чуваши-яфетиды на Волге. Избр. раб., т. V, 1935, стр. 326.
97
с одной стороны, и с другой—подсказывает единственно правильный путь разрешения проблемы происхождения этого термина в обращении к языкам доиндоевропейской системы.
Чутье исследователя не изменило проф. В. М. Флоринскому, когда в названном выше труде он толковал термин город, как составное двуосновное слово, первая часть которого горо- и вторая -д. Не располагая в свое время теми данными, которыми, благодаря трудам Н. Я. Марра, располагает наша современная наука, и опираясь, совершенно естественно, только на данные индоевропейской лингвистики, проф. Флоринский видел в конечном -д в слове город «след какого-либо санскритского корня, например, dai, дѣяти или dâ, dayati,—соединять, замыкать, скреплять». Отсюда, по автору, санскритское Gardha—«замкнутое пространство», зендское Geredha «полость, впадина, пещера». Из этих двух корней gar-giri—гора, dâ «замыкать, скреплять» могло образоваться,—говорит Флоринский,—слово, выражающее понятие об укреплении, замкнутой горной возвышенности, соответствующее славянскому горо-д, городок... Основываясь на приведенной этимологии слова город, мы можем думать,—заключает автор,—что у славянского племени городá или укрепленные городки существовали с самых отдаленных времен и строились они на возвышенных местах или на высоком берегу реки, каковыми действительно оказываются большинство древних русских городищ. [1]
На термине город в яфетических языках неоднократно останавливается Н. Я. Марр во многих своих работах. Так, например, в статье «Из переживаний доисторического населения Европы, племенных или классовых, в русской речи и топонимике» (V, 310—322), Н. Я. Марр, на основании палеонтологического анализа соответственного материала, установил, что термин «город» представляет, преимущественно у индоевропейцев, исключительно двуплеменное образование: в одном мире сал—берское (тал—берское)—так у римлян, греков и др., в другом мире сал—ионское,—так у армян, русских и др. (стр. 315). Анализируя латинские термины для «города»—urbs и oppidum, Н.Я. Марр пришел к заключению, что оба эти термина первично означали одинаково «крепость», сосредоточение той или иной организации, не исключая разбойничьей по своим действиям, и «резиденцию феодала с дружиной», и «торговый пункт», и, конечно, «культовой центр». В первобытные эпохи соответственной общественности,—говорит Марр—и то, и другое, и третье, и четвертое—одновременно,
1. См. назв. соч., стр. 134.
98
почему на звание города не могло не означать также одновременно сосредоточения, «крепости», «окружения», «круга», следовательно, палеонтологически в ту эпоху «неба», сборища с неизбежной для его питания меновой куплей-продажей, т. е. «торжища—города», а также неизбежно названия божества, культ которого был сосредоточен в данном городе, т. е. тотема данной племенной организации. Предположение, что город возник в условиях феодального средневековья, по Марру, такое же недоразумение, предубеждение европейской научной мысли с ее ограниченностью кругозора, как и то, будто буржуазия вырабатывалась в одной средневековой Европе. «Город,—говорит Марр,—имеет свою историю с подлинно доисторических времен, не исключающую переходную ступень развития, когда соответственный пункт являлся одновременно и «селом» или «деревней» и «городом», что, между прочим, отразилось и в речи, именно в наличии термина «село-град», например, у армян, синонима в известной степени нашего «местечка». Армения и Грузия,—говорит Марр,—и за исторические эпохи известны развитием густой сети именно этих «село-градов», «местечек», а не городов, сосредоточения властного, организующего племени, классового образования...» [1]
В своих работах Марр неоднократно подчеркивает также множественность значений в яфетических языках первичного термина для названия «город». Такой, именно, характер имеет, например, абхазский Skur, наличный в основе названий абхазских городов: Dioskurias, Iskuria, Skurϑa и др., то же местечко Atkuri на Куре в Грузии. Как нарицательное имя, Skur значит «населенный пункт», «селение» или «город», «страна», подобного спирантизованному виду kur, сохранившемуся в шумерском со значением «страна». [2] То же установил и Шахматов по отношению к городу Руса: «Руса-город и Руса-область». [3] В докладе «Из переживаний доисторического населения Европы, племенных или классовых, в русской речи и топонимике» Н. Я. Марр подчеркнул «особую организующую роль городов с доисторических времен и в связи с этим более легкую подвижность их строителей, их особый племенной состав, как класса организатора, независимо от возглавления, были ли они торговое объединение или военная дружина». [4] «В связи с этим классово-племенным населением организующих городов,—читаем мы в его же статье «Чуваши-яфетиды на Волге»,—находящимся в известном враждебном
1. См. назв. соч., стр. 315 и сл.
2. Н. Я. Марр. Абхазоведение и абхазы. Избр. соч., т. V, стр. 163; его же, Языковая политика яфетической теории и удмуртский язык, там же, стр. 522 и др.
3. См. А. А. Шахматов. Древнейшие судьбы русского племени. П., 1919, гл. V.
4. См. Н. Я. Марр, Избр. раб., т. V, стр. 310—322.
99
или договорном отношениях с сельским населением, названия городов имеют иное племенное происхождение». [1] В связи с этим находится, оказывается, разность племенных слов, использованных для обозначения понятий «город» и «деревня».
«Предупреждаю,—замечает при этом Марр,—о важности результатов такого подхода для этнологического вопроса, да и для правильного восприятия внугреннего строя данного национального или государственного образования, но эта разность племенного, классово-племенного состава населения определенной земли, определенного района не разрушает вовсе цельности хозяйственно-культурного, в дальнейшем—государственного и национального образования. Это было показано в том же докладе на соотношениях «города» и «села» или городов и сел Апеннинского полуострова, собственно на соотношениях их строителей, классово-племенных образований, именно строителей городов, и т а л о в, собственно салов или талов, и строителей сел, этрусков или пеласгов, собственно рушов или ласов, впоследствии, по забвении различных племенных источников своего происхождения, различной племенной природы, оказавшихся в чисто классовых взаимоотношениях патрициев и плебеев». [2]
Изложенные выше мысли Н. Я. Марр в той же статье иллюстрирует на анализе названий городов: Кострома, Казань, Саркел, Саратов, Харьков.
Наконец, для того чтобы еще ближе подойти к палеонтологическому разъяснению славянского термина город, о котором мы уже знаем, что он представляет собою доиндоевропейское наследие в языках индоевропейской системы, в том числе и в славянских языках, отметим интересный в этом смысле материал из удмуртского языка.
«По палеонтологии речи установлено,—говорит Марр,—что «деревня», «город», «мир», или «вселенная» носили одно и то же название. По-удмуртски «деревня» — gurt —> kurt, «город»—kar по акающей группе, а по окающей—kur в клинописи есть название и «стран» и «городов». Так-то,—замечает Марр,—gurta с kar как-будто слова различные на самом деле, помимо общности первой основной части, рядом с gurta —> kurta в значении «города» налицо и karϑa и его двойник kar-qe. Это, как уже разъяснялось, в Африке название Har—ϑa—go[n]—gin || karqedon, город досемитический так же, как Ольвия у нас доэллинская.
1. H. Я. Марр. Чуваши-яфетиды на Волге. Избр. раб., т. V, стр. 369.
2. Н. Я. Марр. Языковая политика яфетической теории и удмуртский язык. Избр. раб., V, 508; его же, Скифский язык, там же, стр. 217 и сл.; его же, Родная речь—могучий рычаг культурного подъема, там же, стр. 410; его же, Карфаген и Рим, fas и jus Избр. раб., т. IV, стр. 161—193.
100
От яфетических gurta—> Kurta || karϑa один шаг до *gord—град и город, представляющий собою другой тип основы сравнительно с gurta—>kurta, с окающей огласовкой и с озвончением конечного согласного t —> d». [1]
Как правило, каждое племя у славян имело один город, и только если оно было многолюдным и мощным, оно могло иметь и большее количество городов. Такими городами, например, у восточных славян в X в., по Константину Багрянородному, были: у полян—Самбатас (Киев), у северян Чернигога (Чернигов), у кривичей—Милиниска (Смоленск), у словен—Немогарда (Новгород) и др. У чехов и мораван города в древности назывались по именам своих племен, т. е. город собственного имени здесь не имел, его имело только племя; таковы, например, названия городов: Dudleby, Netolici, Děčany, Holasovice. Так же назывались здесь и села—по имени своих родов: Vojnici, Bojmany, Mnětici, Domažilici и др. Если же на территории одного и того же племени, кроме главного города, имелись и другие города, то эти последние назывались уже либо по имени своего основателя, либо по своему положению. Таковы, например, у чехов: Tetin, Ljubošin, Kazin, Děvin, Chvrasten (впоследствии—Вышеград), Praga, Budeč; у полабских хорватов—Časlav, Lutomyšl, Vratislav, Uzetov, Havrań, Chlumeče (Dobroslavúv); у мораван—Olomuc, Přerov, Brno, Znojem, Děvin, Usobrno и др. У чехов и мораван, по данным чешского историка права Герменегильда Иречека, вплоть до XII в. существовали только hrady и dědiny, т. е. укрепленные замки и наследственно-родовые поселки; города, в современном смысле слова, чешск. město, возникли здесь только в XIII в. Иречек утверждает, что так же было и у всех прочих славян, т. е. не только у западных, но и у восточных и у южных. Поэтому такие термины латинских хроник, как urbs, civitas, oppidum, castrum, по Иречеку, следует понимать только как «замок», но не как «город» в нашем смысле слова. Хронисты же, писавшие по-славянски, не знают в этом случае другого термина, кроме «град», «город», который Иречек передает чешским термином hrad. Названные выше латинские термины употребляются в источниках безразлично, т. е. один и тот же город у одного и того же автора одновременно или у разных авторов может называться любым из этих терминов.
1. О суффиксе -да см. Н. Я. Марр, Сухум и Туапсе. Избр. раб., т. V, стр. 158; его же, Первая выдвиженческая яфетидологическая экспедиция по самообследованию мариев, там же, стр. 456 и сл.; его же, Бретонская нацменовская речь в увязке языков Афревразии. Избр. раб., т. IV, стр. 198—229.
101
Так, например, город Болеслав у Козьмы Пражского (1039—1125) называется то urbs, то oppidum, то civitas; в славянской же легенде о св. Вячеславе тот же город называется термином град: «ѣха ко Болеславлю-граду», «из Болеславля-града». Город Levy Hradec Козьма называет то oppidum, то Castrum; Vyšehrad—у того же автора называется то urbs, то civitas, то oppidum. Интересно при этом отметить, что название того же города Вышеграда дословно переводилось на латинский язык как Altior civitatibus (1070), и т. д. [1]
В древнейшее время города у славян строились из земли и только позже стали строиться из камня и кирпича. У некоторых славян города носили названия по материалу постройки. Чешский историк права Карель Кадлец отмечает, между прочим, что встречающиеся у разных славянских племен многочисленные Белгороды получили свое название от того, что строились из камня и затем были выбелены. В противоположность этому, несколько городов, известных под именем Землин, т.е. «земляной», вроде Земун и Землин на территории Венгрии или «Черный город» вроде венгерских Csongrad из слав. Чрьнград, или Surungrad, известный в древности под латинским названием Castrum nigrum,—указывают на то, что они были построены из земли. Для постройки «белых городов» наиболее удобным местом были возвышенности и скалы, где под рукою имелось много камня; для постройки же «черных городов»—равнины, особенно болота, где строились на сваях «болотные города». Так некоторые города и назывались, например Blatno (Urbs Paludarum), Мозабург над Блатенским озером в Венгрии и Мозабург в Каринтии. [2]
Особенно много городов-крепостей было у полабских и прибалтийских славян, что стояло в тесной связи с их международным положением и постоянно угрожавшей им опасностью со стороны соседей-неприятелей, которыми были не только немцы, но и собственные же братья-славяне. Эти города-крепости, за стенами которых, в случае неприятельского нападения, население со своим имуществом находило себе убежище, строились или на возвышенностях, или на болотах, т. е. в местностях, защищенных самою природой. Они представляли собою пустую или застроенную зданиями местность, обнесенную округлым валом, который иногда укреплялся еще частоколом и бревнами.
1. См. Hermenegild Jireček, Slovanské pravo v Cechach a na Moravě. V Praze, 1863, стр. 41 и сл.
2. См. Karel Kadlec, О politycznym ustroju Słowian, zwłaszcza zachodnich przed X wiekiem. «Początki kultury słowiańskiej»—в изд. Encyklopedya Polska Краковской Акад. Наук, т. IV, вып. 2. W Krakowie, 1912, стр. 72.
102
Здесь же обыкновенно помещались и святилища. [1] По данным географического баварского отрывка IX—X в. Descriptio civitatum et regionum, у племени ободритов, или бодричей, в это время было 53 таких города-крепости; у племени велетов, то же—вильчан или вильцев—95; у глинян или линян—7; у сорабов, которых цитируемый источник называет surbi, было 50 городов; лужичи и мильчане имели по 30 городов; додешане—20; какое-то племя, фигурирующее в этом источнике под именем osterabtrezi, имело свьгне 100 городов. [2] В мирное время большинство этих городов-крепостей оставались, конечно, пусты, как, например, город Кореница на острове Руяне, о котором Саксон Грамматик говорит: «... locus pacis tempore desertus». Но во время войны сюда стекалось все окрестное население, и в борьбе с неприятелями, в отстаивании своей независимости эти города становились его опорными пунктами. [3]
Это был один, наиболее ранний тип городов у поморско-балтийских славян. Другой тип, более поздний, представляли собою особые крепости, возникшие вследствие потребности обезопасить внешние пределы страны, куда также во время угрожающей опасности стекалось окрестное население, но эти крепости уже имели у себя постоянный гарнизон или стражу. Такие крепости строились, главным образом, на границах племенных объединений, отчасти и внутри страны. В историческое время такими именно городами были почти все славянские города на балтийском Поморье. Наиболее известными городами у полабских и прибалтийских славян были: 1) у ободричей — Вилиград, обычно именуемый в источниках Miklinburg, Зверин, Виссемир или Висмар, Розток у устья р. Варны; 2) у вагров — Старград; 3) у полабан — Ратибор, нынешний Ratzeburg, и Любице, нынешний Любек; 4) у лютичей, или велетов (вильцев), — Дымин, Волегощ, Узноим и Волин (Юмна, Винета, Волын); 5) у поморян — Щетин, civitas antiquissima et nobilissimain terra Pomeranorum, materque civitatum; Камин, Колобрег и Белград; 6) у запенян — нынешний немецкий Gützkow; 7) у ратарей — Радегост, впоследствии Ретра, имевший девять ворот и знаменитый храм с золотою статуей бога Сварожича-Радогоста.
1. См. А. Котляревский. Древности права балтийских славян. Ч. 1, Прага, 1874, стр. 34; см. подробное описание «Равенсбергского городища» у В. М. Флоринского, назв. соч., т. 1, стр. 157 и сл.; здесь же даются указания на старую литературу предмета и приводится обширный материал по городовому строительству у разных народов.
2. См. А. Котляревский, назв. соч., стр. 34; Karel Kadlec, Introduction à l’etude comparative de l’histoire du droit public des peuples slaves. Paris, 1933, стр. 22 сл.
3. А. Котляревский, назв. соч., стр. 35.
103
Ретра считался германцами одним из главнейших языческих городов; источники говорят об этом городе: civitas vulgatissima Rethre, sedes ydololatriae, metropolis Sclavorum Rethre, antiquissima urbs; расположен был этот город в районе Доленского озера, теперь Tollensee, но точнее местоположение его неизвестно; 8) у племени руян, они же — раны, руны и рутены, т. е. русские, — город Аркона, славившийся своими несметными богатствами и храмом, посвященным богу Свантовиту; город Кореница, теперь Garz с храмами Ругевита, Поревита и Поренутия, и др.
Большое количество городов-крепостей, т. е. замков, имела в древности Польша. Наиболее укрепленными из них, по свидетельству Анонима Галла (XII в.), были: Познань, Гнезно, Владислав и Гдеч,—de aliis vero civitatibus et castellis et nobis longus et infinitus labor est enarrare, et vobis forsitan fastidiosum fuerit hoc audire, т. e. «а о других городах и нам было бы в долгий и бесконечный труд рассказывать, и вам, быть может, слушать». [1] К числу древнейших городов в Польше принадлежали также два города у наиболее рано выступающего в источниках племени вислян, Краков и Вислисе. [2]
«Княжеские укрепления», известные в источниках под именем castra principis, деревянные или каменные строились в Польше как в пограничных местностях (in finibus regionum, ukrainne zamki), по выражению анонима Галла—in finibus regionum ab hostibus conservandis,—так и внутри страны по пути неприятельских набегов. Nunciatura Pomeranos exivisse,—говорит тот же источник,—contra Zutok regni custodium et clavem. Замок этот находился на дороге набегов из Померании. [3]
Из чешской истории известен интересный в этом смысле приказ князя Болеслава от 932 г., о котором сообщает Козьма Пражский. В этом приказе мы читаем следующие строки: Hic volo et jubeo, ut mihi opere romano aedificitis murumurbis nimis altum per gyrum. Население сопротивляется распоряжению князя, возлагающего на него, тяжелую повинность—строить для князя высокий, круглый каменный замок в римском стиле. Князь убивает одного из сопротивляющихся, et statím, продолжает далее источник, ad ducis voluntatem edificant civitatem spisso et alto muro (т. e. с крепкою и высокою стеною), opere romano, sicut hodie cernitur (т. e. «как он виден и по сей день»), quae ex nomine conditoris Boleslav dicitur.
1. См. Данилович. Исторический взгляд на древнее образование городов. «Русский исторический сборник» Погодина, т. IV, кн. 2 и 3. М., 1841, стр. 192.
2. Miсhal Bobrzyński. Dzieje Polski w zarysie. T. I. 1927, изд. 4-е, стр. 57.
3. См. Данилович, назв. соч., стр. 183 и сл.
104
Аноним Галл говорит об од ном из таких польских замков: Castrum Bitom munitione situque naturae et aquarum circumicione inexpugnabile. [1]
Как можно видеть из цитированного выше приказа Болеслава, замки в Чехии (Богемии) строились круглой формы (per gyrum); в Польше же такие замки строились четырехугольные. Как в Богемии, так и в Польше они строились на естественных или насыпных холмах и имели по углам зубчатые сторожевые башни (turres), отчего получили название urbes turritae, т. е. «башенные замки».
Как у южных, так и у западных славян постройка этих городов-крепостей или замков лежала на обязанности населения, составляла одну из его «всеобщих повинностей», от которой освобождались только привилегированные лица и монастыри. На обязанности же населения лежал ремонт этих крепостей, поставка военной стражи (custodia, burgardia, stróza), снабжение построенных в крепости магазинов продовольствием и фуражом. Начиная с XII в., грамоты говорят об освобождении монастырских крестьян от обязанности постройки и ремонта княжеских замков. Например, в одной грамоте от 1145 г. читаем: «Absolvimus omnes homines (monasterii) a stróza... a castrorum edificatione seu pontium quorumlibet». В грамоте от 1203 г. читаем о монастырских крестьянах: «Nec castra princi pis construent, vel emendabunt aliqualiter, nec ad expedicionum ibunt» [2] и т. п.
По характеристике проф. М. Бобржинского, польский замок был центром хозяйственной и политической жизни народа. Это были места, укрепленные прежде всего своим естественным положением, а затем расположенные либо на взгорье, либо среди непроходимых лесов и болот, окруженные рвом, валом или засеками. В замках собирались веча, отправлялось богослужение, производился народом обмен продуктами своего земледельческого и промышленного труда; здесь же народ хранил хлебные запасы на случай надобности; сюда, наконец, в минуты опасности он укрывал свое имущество. В мирное время в замке оставалась дежурная стража или гарнизон из населения, но вообще замок оставался пустынным и ни в малейшей степени не имел характера города. Если же у народа имелся князь, то он жил в замке; его личный двор придавал замку больше живости, но это еще не делало замок городом. [3]
Константин Багрянородный (X в.) называет у сербов города: Десница, Чернабуча, Медюреч, Дрежник, или Дресник, Лешница, Солина; в Боснии—Катеро и Десник;
1. См. Данилович, назв. соч., стр. 184, примеч. 1.
2. Там же, 183—185; Бобчев, назв. соч., 266; подробнее о чешских и западно-славянских городах см. обстоятельное исследование Dr. J. L. Pič. Starožitnosti země češke. Dil III. Čechy za doby knizeci. Svazek I, Praze, 1909.
3. Dzieje Polski w zarysie, Wyd. 4-te, t, I, 1927, § 3, стр. 52 и сл.
105
в княжестве захлумском—Хлум, Стагнон, Мокреск, Дабреск; в Пагании—Острог, Лабиница, Мокро, Вруля и т. д. [1]
Древнейшими городами у болгар, известными с VII—X вв., были: Преславец (русск. Переяславец на Дунае); первый укрепленный пункт Аспаруха, с VII в.—Плиска или Плесков, второй Преслaв, основанный тем же Аспарухом в VII в., столица Болгарии до Симеона; Великий Преслав на р. Тиче, с Х в., столица Болгарии со времени Симеона; города—Варна (с VII в.), Дичин, Дристор (Силистра), Средец (Сердика), позднее (с IX в.) Триадица (теперь—София), Преспа, Охрид, Мъглен, Воден в Македонии и др., Търново (с ХI в.)—столица второго болгарского царства. [2]
Если не оказывалось подходящей по естественным природным условиям территории для постройки укрепленного места, славяне на полуострове ограничивались в таком случае неприступной с двух-трех сторон горной вершиной и пользовались ею как своим убежищем на случай нападения неприятеля. На равнинах для постройки укрепления они обыкновенно выбирали какой-нибудь болотистый участок, окружали его земляным валом, укрепленным хворостом и деревьями, и снаружи окружали его рвом, оставляя один вход в такое укрепление. Кроме того, для тех же целей славяне использовали старые, хорошо сохранившиеся или полуразрушенные укрепленные пункты своих предшественников. Такие укрепленные пункты у болгар известны под именем градище (русск. городище, польск. grodzisko). При благоприятных природных условиях местности с течением времени вокруг градища группировалось на постоянное жительство население—ремесленники, торговцы, крестьяне. Разросшись количественно, это население окружало свой пригород новым валом, плетневой или бревенчатой оградой или рвом, наполненным водою. Так возникал новый город, или место, в древнем значении этого слова. Последующие насельники такого «Новгорода» образовывали подградия, или подгороди (suburbium, vicus), которые в свою очередь с течением времени огораживались новою защитительною стеною. Таким образом, старый военный укрепленный пункт, город-крепость или градище (хисарь), царев кремль (др.-русск. детинец) с течением времени превращался в торгово-промышленный центр. [3]
1. В. М. Макушев. Сказания иностранцев о быте и нравах славян. СПБ., 1861, стр. 114.
2. См. В. М. Макушев, назв. соч., стр. 114; С. С. Бобчев, История на старобългарското право. София, 1910, стр. 268.
3. С. С. Бобчев, назв. соч., стр. 266—268.
106
Древнейшим типом городов у восточных славян в ]Х—X вв. были земляные города, т. е. укрепленные пункты, огороженные земляным валом, который в летописях называется спом, присном, переспом, осыпью, впоследствии валом, земляною стеною или земляным городом. О высоте этих валов можно судить по уцелевшим их остаткам. Так, например, Костромской вал имеет отвесную вышину 10 саж., Стародубский 6—8 саж., Суздальский 8—10 саж., Белозерский 8 саж., Мосальский—10 саж. и т. п. С наружной стороны этот вал был окружен рвом глубиною от 2 до 4 саж. Памятниками таких городов являются Новгородское городище, находящееся к югу от Новгорода, на правом берегу Волхова; Старая Ладога (с. Успенское), на левом берегу Волхова, только впоследствии была обнесена деревянными стенами, а в XII в.—каменными; Изборское городище; Старая Рязань, Киев до XI в., Владимир-на-Клязьме, Тверь и расположенный недалеко от Твери древний город, известный сейчас под именем Пекуновское городище, и др.
С IX в. у восточных славян начинают строиться деревянные города типа острога, т. е. деревянного частокола из свай, поставленных стоймя и заостренных сверху, либо рубленой бревенчатой стены. Эти деревянные укрепления воздвигались или на старом земляном валу или позади вала, образуя таким образом вторую линию укреплений. О постройке земляных городов читаем в летописи: «и пришед (Володимер) из Киева в Суздальскую землю, постави град во свое имя Володимер и спом посыла» [«Воскр. спис.» под 6498г. (990)]. В войне с Ярополком Владимир, осаждая Киев, окружил свой стан окопами: «и стоя Володимер обрывся на Дорогожичи, между Дорогожичем и Капичем, и есть ров тот и до сего дни». «В лето 6654 (1146)... и поидоша к Новугороду и пришедше сташа у переспы...». О построении деревянных городов в летописи употребляются уже другие выражения: «поча городы рубити» или «городы ставити». «Прия Рюрик власть всю один и пришед к Ильменю исруби город над Волховом ипрозваша Новгород».
По свидетельству русских историков каменные города (стены) стали строиться у восточных славян в XI в. Первая каменная городская стена была построена в Киеве великим князем Ярославом в 1037 г. В 1044 г. начат был постройкою каменный детинец Новгорода. В 1114 г. (6622 г.) «Заложен бысть Ладога камением на приспе» (Ип. сп.), т. е. на вершине старого земляного вала, и т. д. [1]
1. См. В. М. Флоринский, назв. соч., гл. IV, стр. 133—183.
107
Образцом городового строительства у восточных славян может служить старейший в Х в. город Северянской земли—Чернигов, расположенный, как правило для древне-славянских городов, на высоком берегу Десны. По археологическим данным, сообщаемым проф. Д. Самоквасовым, первоначально Чернигов занимал только площадь в размере около 500 аршин в окружности; впоследствии это так называемый детинец. В XI в. город Чернигов составляли уже два города—внутренний «днешний город», или детинец, впоследствии кремль, или кремник, и наружный или «околный город», или «кромный город», или просто «кром», и занимал в составе этих двух городов уже очень большую площадь. Впоследствии к этой площади был прибавлен третий город, а в московское время к трем старым городам был присоединен четвертый, площадь которого тоже была обведена земляным валом и рвом». [1]
Картину быстрого роста славянских городов в X—XII столетиях рисует следующий летописный рассказ о построении города Холма и последующем его расширении, как княжеской резиденции:
князь Даниил «виде место красно и лесно на гореу обходящу округ его поле, и вопроша тоземець: «како именуется место се». Они же рекоша: «Холм ему имя есть». И возлюбив место то...; и сотвори градець мал, и видев же, яко бог помощник ему и Иоан спешник ему есть; и созда град иный...; и нача призывати прихожае Немце, и Русь, иноязычники, и Ляхи; идяху день и во день, и уноты, и мастере всяции бежаху из татар, седельници, и лучници, и тулници, и кузнице железу и меди и сребру, и бе жизнь и наполниша дворы окрест града поле селы...». [2]
Что касается названия для внутренней части города-крепости днешний город, или детинец, то первый термин возводят обыкновенно к наречному образованию дне—«внутри», образованного от существительного дна—«матка», «внутренность». Второй же термин, детинец, не имеет определенного толкования: некоторые возводили его к глаголу деть или девать, т. е. помещать, укрывать, во время угрожающей городу военной опасности имущество и ценности, в том числе и детей. Таким образом, детинец означает «обеспеченное убежище для детей». Наконец, ввиду того, что телохранитель, при князе в старину назывался детский отрок и что эти телохранители составляли отборную княжескую гвардию,
1. Подобно Чернигову, Новгород имел внутренний и внешний город; Киев—старый Киев и великий Киев; Владимир—новый и печерний город; Москва—белый город, земляной город, деревянный город и Китай город и т. п. (Самоквасов, подробнее Пич).
2. См. Д. Самоквасов. Северянская земля и северяне по городищам и могильникам. М., 1908, стр. 35 и сл.
108
помещавшуюся во внутренней, центральной части города-крепости, и имели своим назначением охрану князя и его семейства, предполагают, что детинец означает или место для охраны князя, или место, поручаемое защите его личных телохранителей. [1] Что касается термина кремль, или кремник, то в старину так называлась центральная часть города-крепости, огороженная каменною стеною. Истолкование этого термина в свое время дал Н. Я. Марр в статье «Бретонская нацменовская речь в увязке языков Афревразии» (IV, 198—229), увязав его происхождение с тою же основою kar,—которая присутствует и в наименовании гор Карпаты и имеет в данном случае значение «камень», затем—«гора». В халдском клинописном языке Армении на Ванском озере в М. Азии, относящемся к IX—VII вв. до н. э., отмечено слово kapi или karpi в значении «камень», первая же часть этого термина kar—в том же халдском языке значит «крепость», «замок». К этой основе Н. Я. Марр возводит и русский термин «кремль».
По подсчету И. И. Срезневского, в Киевской Руси во время Игоря (X в.) было свыше 20 городов: Белоозеро, Витичев, Вручев, Вышьгород, Изборск, Киев, Коростень, Ладога, Любечь, Муром, Новгород, Овруч, Перемышль, Пересечень, Полоцк, Псков, Родня, Смоленск, Туров, Червень и Чернигов. [2]
В летописи по Лаврентьевскому списку говорится: «Рюрик раздал мужем своим грады, овому Полотеск, овому Ростов; другому Белоозеро», а в Ипатьевском списке эти города именуются волостями: «Рюрик... раздал мужем своим волости — овому Полотеск, овому Ростов, другому Белоозеро». В 1908 г. проф. Самоквасов подчеркнул, что такой же смысл слова город и волость имеют в известном летописном свидетельстве о стародавних вечах русских славян:
«Новгородци бо изначала, и Смолняне, и Кыяне, и Полочане, и вся власти, яко же на думу, на веча сходятся, на что же старейшин сдумають, на том же пригороди стануть». [3]
Отметим попутно, что аналогичную картину политического строя мы наблюдаем в самом начале XII в. и в федерации городовых волостей западного Поморья, в состав которого входили города Щетин, Волин, Узноим, Пырица и Камень. Старейшим городом был Щетин, остальные города-волости по отношению к нему были пригородами. Во главе федерации стоял князь Вартислав, резиденцией которого был пригород Камень. Когда насаждавший здесь по поручению польского князя Болеслава христианство епископ Оттон Бамбергский,
1. В. М. Флоринский, назв. соч., 1, стр. 135.
2. Цитирую по В. Μ. Макушеву, стр. 113.
3. См. Д. Самоквасов. Северянская земля и северяне по городищам и могильникам. М., 1908, стр. 27.
109
посетив Пырицу и Камень, явился в Волин, старейшины города, посоветовавшись между собою, заявили Оттону, что было бы неправильным с их стороны принять новую веру, которую не принял еще Щетин, и что они не могут нарушить давний обычай своих предков без дозволения почитаемых ими caновников Щетина. Это заставило Оттона отправиться в Щетин. Угрожаемые разгромом страны со стороны Болеслава щетинцы решили принять христианство, и только, после этого такое же решение приняли и волинцы. [1]
О восточных славянах в первой половине X в. писал Аль-Масуди, отметивший, между прочим, что «они имеют много городов» и что «первый из славянских царей», «царь Дира—имеет обширные города и многие обитаемые страны; мусульманские купцы прибывают в столицу его государства с разного рода товарами...». [2] Этою столицею государства царя Дира был город Киев, именуемый у современника Масуди, персидского писателя Аль-Истахри, Куяба. [3] Эти купцы прибывали в Киев не только в X в., но и значительно ранее, вероятно, еще со времен римского владычества в Дакии, о чем говорят многочисленные клады римских монет, найденные на территории Киева и его области; приходили они не только с востока и запада, но также с севера и юга. Торговые сношения Киева с Византией засвидетельствованы для IX в. К этому времени «путь из варяг в греки» пользуется уже широкой международной известностью. С X в. завязываются торговые сношения Руси с Западом через Польшу, и этому именно обстоятельству аноним Галл приписывает первые начатки знакомств Запада с Польшей, где она была почти неведомой страной. Sed quia regio Polonorumi ab itineribus peregrinorum est remota, et nisi transeuntibus in Russiam pro mercimonio, paucis nota,—говорит Галл. В XI в. Киев поражал Дитмара Мерзебургского своим народонаселением, количеством церквей, восемью рынками и несметными богатствами товаров. В XII в. Киев уже имел регулярные торговые связи с Регенсбургом. Регенсбургские купцы имели здесь свои торговые дома, а отправлялись они в Киев за покупкою меховых товаров через Энс и Вену. Киев в это время славился на Западе как мировой рынок меховых товаров. [4]
Таким образом, некогда город-крепость Кыя, Киев, он же Куяба и Самбатас, уже к XI в. вырос в мировой торгово-промышленный центр, т. е. стал городом в современном смысле слова.
1. М. Любавский, История западных славян, М., 1918, стр. 38 и сл.
2. См. А. Я. Гаркави. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПБ., 1870, стр. 137.
3. Там же, стр. 193.
4. См. Данилович, назв. соч., 165 и сл.
110
Широкую градостроительную деятельность в Киевской Руси летопись связывает с именем Владимира Святославича, о котором под 988 г. читаем: «Рече Володимер: се не добро, еже мал город около Киева», что, очевидно, делало Киев малозащищенным с восточной стороны;
«и нача ставити городы по Десне и по Востри и по Трубежеви и по Суле и по Стугне, и поча нарубати муже лучшие от Словен и от Кривич и от Чуди и от Вятич, и от сих насели грады». [1]
Археологические изыскания проф. Самоквасова на территории Северянской земли вскрыли наличность здесь не менее 300 городищ, правда, различных культур, начиная с каменной. По летописным же данным, в Северянской земле было 72 города, известных по имени, но так как летопись, говоря о том или ином городе, не всегда называет его имя, то можно предполагать, что число городов на территории Северянской земли в действительности было значительно больше. [2] По тем же данным, большое количество городов имелось в древности и в других районах. Так, например, летопись говорит о 80 городах на Дунае, взятых Святославом Игоревичем в 967 г.; о 8 городах, лежавших по Волге между Кснятиным и Угличем, на пространстве около 60 верст; о многих городах, лежавших по Десне между Сосницею и Черниговом, и по Днепру, между Вышгородом и Речицею, и т. д. [3]
Проф. Д. Самоквасов, стоявший на точке зрения, что «общественная жизнь русских славян началась городом, а не хутором», и что «из городов уже, по истечении многих лет их существования, русское народонаселение стало занимать открытые местности и образовало села и хутора», [4] установил на основании археологического материала и показаний письменных источников, «что в России до-татарского времени существовали многие тысячи городов по бесспорному фактическому материалу». [5] Если допустить, что каждый населенный пункт, независимо от его размеров, от количества населения, от политического значения и торгово-промышленной роли в ряду других населенных пунктов данной территории, имел свой город, т. е. естественное ли, природное укрепление в виде, например, неприступной горной вершины и т. п., или соответственным образом искусственно укрепленную площадку-бастион, тогда, пожалуй, можно было бы согласиться с Самоквасовым, что общественная жизнь русских славян, как и других народов, началась городом, а не хутором и не селом, что как будто бы подтверждается показаниями летописи, рассказывающей, например,
1. Цит. по Д. Я. Самоквасову, назв. соч., стр. 24.
2. Там же, стр. 32—34. 3. Там же, стр. 12. 4. Там же, стр. 47 и др. 5. Там же, стр. 48.
111
о том, что древляне, разбитые в поле войсками Ольги и Святослава, «побегоша и затворишася в градех своих»; что княгиня Ольга, «посъла ко граду, глаголющи: что хощете доседети? а вьси гради ваши предашася мъне, и яшася по дань, и делають нивы свозя и земле»; что «уличи и тиверци седяху по Бугу и по Днепру и приседяху к Дунаеви; и бе множество их... суть городи их и до сего дне» и т. п. Однако наличность села у восточных славян, вопреки утверждению Самоквасова, засвидетельствована летописью, как западными источниками засвидетельствована наличность поселка vicus для западных славян. Существенная разница между населенными пунктами у славян в древности определялась не наличностью города-крепости или hrad и hradec, gród и grodek, а организационно-политическими функциями того или иного города, с которыми естественно было связано и дальнейшее развитие отдельных населенных пунктов, которое с течением времени привело одни из городов-крепостей к образованию позднейших так называемых старейших городов, как центров организационно-политической, торгово-промышленной, культурной и религиозной жизни всей волости или жупы, другие—к образованию пригородов, а третьи оставило на исконном их положении сельского поселка, т.е. села. Таким образом, если исходить из допущения, что каждый населенный пункт, независимо от количества его населения и размеров занимаемой им территории, имел свой укрепленный бастион, и совершенно игнорировать затем естественный исторический процесс развития этих населенных пунктов, не одинаковый для каждого из них в отдельности, тогда только можно было бы согласиться с теорией Самоквасова, которая, отвергая теорию родового и общинного быта на догосударственной стадии жизни славян, исходила из положения, что «на низшей ступени культуры и гражданственности оседлых народов область, занятая данным земледельческим племенем, является заселенною только городскими общинами, состоящими в полной политической разрозненности», причем «каждый городок с прилегающим к нему участком земли составляет территорию автократической общины,управляемой общинным собранием и городским начальником, над которым нет высшей власти, кроме веча общины». [1]
Кроме того, одним из основных назначений городов-крепостей, согласно показаниям всех источников, было служить местом укрытия для простого населения от угрожавшего неприятеля (refugium);
1. Цит. по Д. Я. Самоквасову, назв. соч., стр. 58; подробное обоснование своей точки зрения проф. Д. Я. Самоквасов дал в своих «Исследованиях по истории русского права», вып. 1, М., 1896, гл. VI—VII, стр. 83—107.
112
укрываясь в города, народ сносил сюда и свои наиболее ценные для него пожитки. Отсюда, вопреки утверждению Самоквасова, явствует, что народ жил не только в подгородях, но и за пределами городов и подгородей, т. е. в селах (чешск. dědiny) и т. д. [1]
Остатки древних славянских городищ, эти tumuli slavisales или tumuli veterum Slavorum, нередко поражают наблюдателя огромностью своих размеров, ввиду чего постройка их часто связывается народным преданием с исполинами, как tumulus gigantis. Таков, например, славянский курган на о. Рюгене (ранее XI в.), именуемый Doberwor, по-славянски Добевор. О нем рассказывается, будто он воздвигнут мгновенно (doba) исполином, высыпавшим песок из меха (wor). Это толкование исторического названия представляет собою не что иное, конечно, как обычное народное осмысление забытого значения старого термина, но устанавливаемая преданием связь его с исполином указывает на грандиозность сооружения. Такие же легенды связаны и со многими курганами или остатками древних земляных валов в Польше. [2]
О чешских городищах (hradiště), как колоссальных памятниках далекого прошлого, вызывающих даже своими остатками удивление, говорит чешский археолог Dr. J. L. Pič. [3] Особенно в этом смысле у чехов обращают на себя внимание городища с остатками обожженных каменных валов, приписываемые иногда предполагаемым дославянским насельникам территории Чехии, кельтам бойям. Таких городищ в Чехии, по данным Пича, имеется девять. В своем прекрасно изданном труде Пич дает подробное интересное описание разнообразных по материалу постройки, по плану, по размерам, по системе расположения валов и т. п. чешских и других славянских городищ, о чем мы здесь подробнее говорить не будем, так как этот специальный предмет выходит за пределы нашей темы.
К числу древнейших чешских городищ автор относит городища с глиняными валами и среди них на первое место ставит: Тетин, вдовья резиденция св. Людмилы; Либице и Врацлав, связанные с именами династии Славниковичей и Вршовичей; упоминаемый несколько раз у Козьмы Пражского в XI—XII вв. Левый Градец, затем Дживич, связанный с именем князя Олджиха, и др.
1. Подробнее об атом см. у Рič, назв. соч., специальная глава Účel a vyznam hradišt, стр. 298—323; 323—328; Karel Kadlec, О politycznym ustroju Słowian и пр., см. выше; стр. 31—72; O. Balzer, Chronologia najstarszych kształtów wsi słowiańskiej i polskiej. «Kwartalnik Historyczny», Rozcnik XXIV, zesz. 3—4, 1910, стр. 369—400.
2. См. Данилович, назв. соч., стр. 178—183.
3. См. его же, Cechy za doby knížecí.—Starožitnosti «země češke. Dil. III, sv. 1. V Praze, 1909, стр. 201 и сл.
113
По рассказу Аль-Бекри, относящемуся к западным славянам, славяне большую часть своих крепостей строят таким образом:
«Они направляются к лугам, обильным водами и камышом, и обозначают там место круглое или четырехугольное, смотря по форме, которую желают придать крепости, и по величине ее. И выкапывают вокруг него ров и выкопанную землю сваливают в вал, укрепивши ее досками и сваями наподобие битой земли, покуда стена не дойдет до желанной высоты. И отмеряется тогда дверь с какой стороны им угодно, а к ней приходят по деревянному мосту». [1]
Это показание Аль-Бекри о земляных или глиняных городах-крепостях у западных славян подтверждается: археологическими изысканиями Пича. О Праге (Фрага) тот же арабский источник сообщает, что он выстроен из камня и извести и представляет собою богатейший торговлею город.
«Приходят к нему из города Краква (Кракова) русы и славяне с товарами и приходят к ним (жителям Фраги) из стран тюрков мусульмане и евреи и тюрки, также с товарами и с миткалями византийскими, и вывозят от них муку, олово и разные меха. Страна их лучшая из стран севера и богатейшая жизненными: припасами...» и т. д. [2]
О размерах городищ на территории восточных северян подробно говорит проф. Самоквасов. [3] Среди городищ встречаются здесь не только городища более крупных и более мелких размеров, но и городища «грандиозных размеров», вроде, например, Бельского городища. В описании этого городища, составленном в 1895 г., говорится, что своими грандиозными размерами оно напоминает известные укрепления у Матронинского монастыря и г. Грубска в Киевской губ. и у села Немирова в Подольской губ. [4] Таким образом, города значительных размеров имелись в древности не только у северян, но и у других: племен Киевской Руси, что говорит о соответственном развитии торгово-промышленной и культурной жизни древней Руси. Согласно данным археологических исследований, большие городища, состоящие из двух, иногда и из трех укрепленных: площадей, лежащих рядом, обведенных каждое валами и рвами, как, например, в Чернигове, имеются в каждой волостной группе и представляют собою остатки так называемых старейших городов, т. е. волостных общественно-административных,
1. См. Л. Куник и В. Розен. Известия Аль-Бекри и других авторов о Руси и славянах, ч. I, СПБ., 1878. Приложение к XXXII т. Записок Академии Наук», стр. 48.
2. Там же, стр. 49.
3. См. Д. Я. Самоквасов, Северянская земля и северяне по городищам и могильникам. М., 1908, стр. 11 и сл.
4. Там же, стр. 9, прим. I; там же, о размерах северянских городищ, стр. 11 и сл.
114
судебных, военных и религиозных центров, где жил волостной князь и собиралось вече. Городища небольших размеров представляют собою остатки младших еолостных городов, или волостных пригородов, известным образом связанных со старейшим городом и координировавших свою деятельность с его решениями, или же пограничных укреплений («мал городок») .
Таким образом, древне-славянский русск. город, югослав. град, чешск. hrad или польск. gród, сначала просто как укрепленный территориальный пункт, а с течением времени как укрепленное поселение, был нераздельно слит с территорией волости или жупы, или кастелянии, составлял с нею одно целое и вначале не имел своего собственного имени, а назывался или по имени племени, для которого он служил укрепленным пунктом, или по имени своего основателя; многие же мелкие землянке города-крепости или бастионы, не развившиеся в пригороды, вероятно были безыменными. Другими словами, город, civitas и волость, жупа, кастеляния, будучи разными по существу предметами, на военно-административном и юридическом языке означали у древних славян в историческое время, повидимому, одно и то же, т. е. волость. Чешский археолог J. Pič объясняет это тем, что имя старейшего города волости заслонило собою с течением времени имя племени, что, как он предполагает, относится ко времени еще до Козьмы и Нестора, т.е. до ХI в. «Лучан (племя) современные люди,—пишет Козьма,—называют теперь по городу Žatec—«жатчане». Имя же provincia, т. е. волость Žatec сплошь да рядом выступает у Козьмы вместо имени племени; provincia Bělina вместо имени племени лемузов; provincia Gradec вместо имени племени хорватов. Подобный же процесс исчезновения племенных названий J. Pič отмечает также и на Руси, где племенные имена полян, северян, кривичей, словян оказались довольно рано замененными названиями: земля Киевская, Черниговская, Смоленская, Новгородская и т. д. [1]
1. Dr. J. Pič. Čechy za doby knížecí. T. I, 1909, стр. 299; см. его же: Starožitností země češke, cz. III. Подробнее о древне-славянских городах см.: Wocel, Pravěk země češke. Praha, 1868, стр. 388 и сл.; Д. Я. Самоквасов. Древние города России, 1873; Andre, Wendische Wanderstudien. 1874, стр. 98—132, статья Heidenschanzen und Steinwälle der Lauzitz; Pitsch (Pič). Zur rumänisch-ungarischen Streitfrage. Leipzig, 1886, стр. 148—268, Die altslavischen Burgen; Д. Я. Самоквасов. Северянская земля и северяне по городищам и могильникам. М., 1908; Его же. Исследования по истории русского права, M., 1908, стр. 21—25; Braniš, Storočeske hrady. Praha, 1909.
115
ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ТОРГОВЛЯ
Города были центром ремесленного производства и торговли, откуда славянские (русские) купцы предпринимали свои поездки к болгарам и хазарам на Волгу, по Джурджанскому (Каспийскому) морю вплоть до Тегерана и Багдада и по «пути из Варяг в Греки», т. е. по Днепру и Черному (Русскому) морю в Константинополь, доставляя сюда, главным образом, меха бобров и чернобурых лисиц, а также меха собольи, беличьи, куничьи, горностаевы и др. Кроме мехов, славянские купцы вывозили на эти рынки и другие товары, вроде меда, воска, сырых кож, янтаря, рогож и т. п., а также и невольников. Товарообмен киевских славян с Византией был юридически оформлен специальными торговыми договорами в 907, 911 и 945 гг., представляющими собою исключительный интерес и в смысле своего содержания и в смысле формы, рисующих высокоразвитую экономическую и культурную жизнь Киевской Руси в X в., а равно и высокоразвитое государственно-правовое сознание ее руководящих политических верхов. Из Византии, судя по словам Святослава Игоревича, которыми он в беседе с матерью Ольгой мотивировал свое желание обосноваться в Преславе на Дунае, а также по другим источникам, восточные славяне получали золото, паволоки, т. е. дорогие ткани, вина, плоды и фрукты («овощеве разноличнии»), стеклянную посуду, «всяко узорочье» и пряности.
Арабские источники, говоря о вывозной торговле славянских и русских купцов, в числе предметов их сбыта на заграничных рынках называют: меха выдры, верных лисиц, меха соболя, в том числе и черного соболя, мед, свинец и евнухов.
Что касается южных славян, то, занимая территорию на великом пути из Европы в Азию через Константинополь и Солунь (Via Singidunum и Via Egnatia), они издавна были втянуты
116
в мировой товарооборот по суше и по морю, а также по Дунаю. Римский город (municipium), выросший часто из военного лагеря, составлял вместе с прилегающим к нему округом со всеми населенными пунктами единое целое, единую общину, полноправными гражданами которой были, однако, только землевладельцы (possessores); на их землях работали рабы и местные крестьяне на правах мелких арендаторов-колонов. Производственные и потребительские нужды римского города и его армии обслуживались местным населением, которое занималось скотоводством, земледелием, разработкою рудников и пр.
Когда на полуострове выросло первое болгарское царство, которое уже в X в., при царях Симеоне и Самуиле, занимало огромную византийскую территорию в южном, юго-западном и северо-западном направлениях, служившую издавна богатейшим источником хозяйственных ресурсов Римской империи, то Болгария оказалась владетельницей не только огромного внутреннего сырьевого рынка, но также и всего Черноморского побережья от устья Дуная на севере и вплоть до г. Салмидесус (Мидия) на юге, в ближайшем соседстве со столицею Византии, со всеми старыми торговыми черноморскими городами и гаванями, а на юге и северо-западе—главнейших торговых путей, еще в римское время соединявших Византию и Солунь через Средец (Софию) и Сингидунум (Белград) с Западом. Все это давало широкие возможности для развития производительных сил страны и ее товарообмена с соседями и обусловливало наличность в составе болгарского общества уже в это время довольно солидного слоя торгового сословия, равным образом как и защиту его интересов со стороны государства.
Об этом свидетельствует, прежде всего, мирный договор с Византией, заключенный Тервелем уже в 716 г., 4-й пункт которого стабилизировал положение болгарских купцов на византийском рынке и тем самым обеспечивал для Болгарии успешное развитие торговых связей с Византией. В начале IХ в. при Омортаге болгарские купцы уже появляются в Баварии и Аахене, а в 824 г. Омортаг вступает в дипломатическую переписку с королем франков Людовиком, с которым несколько позже, в 864 г., Борис заключает мирный договор. Спустя два года после этого, в 866 г., Борис обменивается несколькими дипломатическими миссиями с Римом, шлет свое посольство в Регенсбург и завязывает активные торговые связи с Веною. Ближайший преемник Бориса, его сын Владимир, заключает в 892 г. мирный договор с немецким королем Арнульфом, обеспечивавший доставку в Моравию болгарской соли из соляных копей в Венгрии (вблизи Будапешта), входившей тогда в состав Болгарии. Одновременно с выступлением Болгарии, начиная с середины IX в., на широкую арену международной жизни, в связи с чем стоит и принятие Борисом в 865 г. христианства,
117
крепнут и ее торговые связи с Европой как сухим путем, так и по Дунаю. Ежегодно на ее ярмарках регулярно появляются торговые караваны из-за границы; на ее территории живет много иностранцев, посвящающих себя торговле и ремеслам. Значение Болгарии, как сырьевого рынка и неисчерпаемого источника продовольственных ресурсов для Византии, поднимало ее удельный вес в международной политике настолько, что иностранные купцы, имевшие торговые связи с Болгарией, производили свои операции в Константинополе и в Салониках под защитою болгарского подданства. При Борисе был организован в Константинополе специальный болгарский рынок, а когда византийское правительство, нарушив договор, произвольно перенесло этот рынок в Салоники, Симеон объявил в 894 г. Византии войну, и т. д. Ко времени Симеона относится возникновение на Дунае ряда цветущих торговых болгарских городов, среди которых первое место занимал уже известный нам Переяславец, который несколько позже киевский князь Святослав называл «центром своей земли» ввиду его обширной торговли и мечтал перенести сюда свою столицу.
О торговле хорватов в древности мы имеем несколько показаний Константина VIII Багрянородного, который говорит о том, что хорваты на своих морских судах, сагинах и кондурах, вели торговлю по Далматинскому побережью вплоть до самой Венеции. Из хорватских племен славились в древности, как искусные мореплаватели, особенно неренчане.
Широкие торговые связи с Европой и Азией поддерживали в древности также и западные славяне, о чем говорят, между прочим, арабские монеты халифов Омайядской и Абассидской династий VIII и IX вв., находимые на славянском побережье Балтийского моря. Но особенно тесные торговые связи западные славяне в древности поддерживали с Германией, наследием чего в языках польском и чешском осталось немецкое слово для монеты: польск. pienadz и чешск. peníze восходят к нем. Pfennig. Основным предметом вывоза у западных славян, как и у восточных, были меха; куна (т. е. куница) служила для обозначения денег, а «гривна кун» (marca cunnarum) сделалась здесь, как и у восточных славян, меновою единицею. Кроме мехов, западные славяне, как и восточные и южные, торговали медом и воском.
По свидетельству франкского летописца Фредегара (конец VII в.) уже в VII в. к славянам приезжали купцы с запада, но особенно высокого развития торговля у западных славян достигла в X и XI вв. Центрами торговли были города на Балтийском приморье: главный город бодричей Рарог; город вагров Старград; затем Юлин, или Волин, и
118
Щетин в дельте Одера; Колобрег в устье р. Персанты и Гданск—на Висле. [1]
Массовое трудовое славянское население в древности известно преимущественно как земледельцы и скотоводы, о чем говорит целый ряд византийских авторов, начиная с VI в. (Маврикий, Менандр, Феофилакт Симокатта). Земледелие было особенно высоко развито у восточных славян и давало здесь самые разнообразные виды зерновой продукции. «А вси ваши городи,—говорит Ольга древлянам—...делают ниви своя и землю свою». По летописи, вятичи платят дань «козаром по щелягу от рала».
Данные археологических раскопок, а также письменных памятников и языка говорят о широко развитой земледельческой культуре у всех славян и, в частности, у восточных славян, в жизни которых хлеб составлял основной продукт питания. Уже в XI в. здесь был известен очень широкий ассортимент зерновых и культурных злаков: пшеница, просо, овес, рожь, ячмень, горох, мак, лен. Общим термином для названия всех видов зернового хлеба у всех славян в древности было жито (совр. вост.-сл., южн.-сл. и польск.). Как о наиболее популярном продукте питания у славян, восточные и западные источники говорят о просе.
Рядом с земледелием у всех славян было распространено скотоводство. Археологические раскопки говорят о том, что древние славяне знали лошадь, быка, овцу, козу, свинью, собаку; из птицы—курицу.
Выше мы уже цитировали показание Иоанна Эфесского о славянах VI в., который, говоря о том, что славяне «стали богаты», среди богатств их (золото, серебро, оружие) называет также табуны лошадей. На похоронах руса в известном описании Ибн-Фадлана приносятся в жертву быки, лошади, собака, петух и курица. Кроме названных животных, в жертву приносились овцы. По показанию Ибн-Даста, «славяне пасут свиней наподобие овец».
Константин Багрянородный говорит об овцеводстве у хорватов. Чехи славились своими лошадьми; поморские славяне разводили рогатый скот.
Ибн-Якуб пишет, что славяне воздерживались есть кур, потому что они им вредили и способствовали заболеванию рожею (болезнь, которая была очень распространена), но зато они ели говяжье мясо и гусей. «Владимир Киевский, став после принятия христианства милостивым, распорядился, чтобы по его княжеству всем больным развозили хлеб, мясо, рыбу, овощи и мед в бочках». Позднее Оттон, епископ Бамбергский, обратив
1. См. М. Любавский, назв. соч., стр. 18.
119
в христианство литовцев и померанских земледельцев, запретил им в шестой день недели употреблять в пищу молоко и мясо.
Молочные продукты вообще были у славян в большом употреблении. Наконец, весьма характерным показателем популярности скотоводства у славян может служить такой разительный факт, что среди небогатого вообще пантеона богов язычники-славяне имели специального «скотьего бога» Велеса, или Волоса, охраняющего стада и покровительствующего скотоводству.
Не менее популярным промыслом у всех славян было пчеловодство. Мед был любимым напитком у славян. Известны в этом смысле показания арабских и персидских писателей—Ибн-Даста, Масуди, Ибн-Растех, Кардизи и др., а также Приска (448). Мед и воск у всех славян составляли одну из основных статей вывоза и обложения, ввиду чего древне-русское законодательство («Русская Правда») уделяет большое внимание охране пчеловодческой промышленности (бортничество). Ольга справляла тризну по Игоре с питьем меда; Владимир Киевский, отразив в 996 г. печенегов, «сотвори праздник велик, варя 300 провар меду и созываша боляры своя и посадникы, старейшины повеем градом и люди многы». Такою же популярностью мед пользовался и у западных славян. [1]
В промышленной жизни древних славян большое место занимала охота. Дорогие меха—бобровые, куньи, беличьи, собольи, чернобурой лисицы и др. составляли одну из основных и наиболее существенных статей славянского вывоза и служили предметом даннического обложения: поляне, северяне и вятичи платили дань «по белой веверице от дыма»; древляне платили «по черьне куне».
Выше уже было отмечено слово «куна» у западных славян в значении денег и «гривна кун» как меновая единица. Ввиду крупного торгового значения охотничьего промысла охота в быту и в хозяйстве славянских князей и знати занимала видное место и охотничий инвентарь составлял специальную статью в их хозяйстве. Интересный в этом смысле материал дает известное «Поучение Владимира Мономаха».
Широко распространенною пищею у древних славян, наряду с хлебом и мясом животных, была рыба, о чем говорят археологические раскопки. Константин Багрянородный говорит о рыболовстве у хорватов. Особенно широкой популярностью этот промысел пользовался у поморских славян. Западные источники (Гельмольд) говорят о том, что поморские славяне
1. См. Любор Нидерле, Быт и культура древних славян. Прага, 1924, стр. 58—74.
120
в ноябре ловили у острова Рюгена сельдь. [1] Наконец, западный славяне, чехи и поляки, отчасти и восточные славяне занимались также и горной промышленностью.
Отмеченные выше характерные особенности народного быта и хозяйства древних славян прекрасно иллюстрируются обширным вещевым материалом археологических раскопок. [2]
1. См. В. М. Макушев, назв. соч., стр. 120.
2. См., например, Б. А. Рыбаков, Анты и Киевская Русь, «Вестник древней истории», 1939, кн. 1 (6), стр. 319—337.
121
ВОЕННОЕ ДЕЛО
На войну славяне шли обыкновенно пешими, прикрыв тело бронею и имея на голове шлем, при левом бедре тяжелый щит, за спиною лук со стрелами, пропитанными ядом; кроме того, они были вооружены обоюдоострым мечом, секирою, копьем и бердышом. С течением времени, начиная, повидимому, с X в., славяне ввели в свою военную практику и конницу, о чем можно судить по показанию Льва Диакона относительно армии Святослава. Не исключена, конечно, возможность наличия у славян кавалерийских отрядов и в более раннее время. По показанию Константина Порфирородного (X в.), у хорватов имелось 60 тысяч всадников. Личная дружина князя у всех славян была конною.
Постоянного войска у славян не было. В случае военной надобности в поход выступали все мужчины, способные носить оружие, а детей и жен с пожитками они укрывали в города или в леса. Маврикий рассказывает о характерном для славян искусстве прятаться в воду и с помощью длинной камышины для дыхания долго оставаться под водою, не замечаемыми неприятелем. Славяне предпочитали сражаться в теснинах и ущельях, поражали врагов внезапным нападением из-за скалы или из-за кустарника, во время боя устраивали искусственный заслон из телег, строили валы и засеки; обычным боевым отроем у славян был треугольник, или клин, кабан, кабанья голова, называемый в русских летописях свиньею, откуда, между прочим, в современном русском языке ведет свое начало выражение «подложить свинью», т. е. устроить кому-либо неприятность, помешать в каком-нибудь деле и т. п. В общем, надо сказать, древние славяне были большими мастерами в военном деле, любили войну и, наделенные отвагою, мужеством, стойкостью и выносливостью, представляли собою прекрасную военную силу, пользуясь в этом отношении широкою известностью у своих соседей как на востоке, так и на западе,
122
которые охотно принимали их к себе на военную службу. [1] Из отдельных лиц, состоявших у византийцев на военной службе и занимавших крупные командные должности, известны, например, в 469 г. начальник фракийских войск Анангаст, ант или славянин по происхождению; в 30-х годах шестого века ант Хвилибуд (Хилвуд), командовавший греческими гарнизонами на Дунае; в середине VI в. ант Доброгаст—начальник византийской черноморской эскадры и др. [2] Славяне принимали участие в византийской экспедиционной армии в Италии против готов, в византийско-персидской войне 554 г. и т. д. О военном искусстве славян, которого они достигли к концу VI в., говорят, между прочим, известные слова Иоанна Эфесского: «Они стали богаты, имеют много золота, серебра, табуны лошадей и оружие и научились вести войны лучше самих римлян». Прибавим к этому, что названный автор не принадлежал к числу лиц, сколько-нибудь сочувствовавших или симпатизировавших славянам; напротив, они для него были «проклятым народом».
Однако славяне шли на войну не только хорошо материально вооруженные, но и в веселом, бодром настроении, с музыкой, свирелями, бубнами и с танцами, часто не помня об осторожности. Так описывает болгарский поход Святослава византийский писатель Скилица. [3]
1. См. В. М. Макушев, назв. соч., стр. 128—133.
2. См. Б. А. Рыбаков, назв. ст., 328; А. В. Мишулин, Древние славяне и судьбы Восточно-Римской империи. «Вестник древней истории», М., 1939, кн. 1(6), стр. 105.
3. М. С. Грушевский. Киевская Русь, СПБ., 1911, стр. 385.
123
ФИЗИЧЕСКИЙ ТИП
По имеющимся в нашем распоряжении отзывам современников, древние славяне отличались высоким ростом, крепким телосложением, темнорусым (рыжеватым) цветом волос, большой выносливостью и были народом предприимчивым, отважным и воинственным.
«Все они,—говорит о славянах Прокопий,—рослы и сильны, цвет лица имеют не совсем белый, волоса ни русые, ни вполне черные, но рыжеватые...».
«Я видел русов, когда они прибыли по своим торговым делам и расположились (высадились) на реке Атиль»,
—пишет Ибн-Фадлан в своем «Путешествии на Волгу» в 20-х годах X в.
«И я не видел (людей),—говорит он,—с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам, румяны, красны». [1]
О рыжих (или русых) волосах у славян и об их румянце говорит Аль-Масуди (X в.). [2]
По свидетельству Казвини, «славяне имеют рыжие волосы, цвет тела красноватый и отличаются большою живостью...» Западные писатели, византийцы и немцы, не менее арабов удивлялись высокому росту и крепкому телосложению славян, их силе и ловкости. [3]
Византийский историк X в. Лев Диакон, описывая киевского князя Святослава Игоревича (942—972), говорит о нем, что он был среднего роста, не слишком высок, но и не низок, брови имел густые, глаза голубые, нос короткий, борода была сбрита, на верхней губе густые и длинные волосы; голова совершенно брита, с одной стороны висел чуб, что означало знатность рода, шея сильная, плечи широкие, и вообще он был очень хорошо сложен.
1. См. «Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу». Перевод и комментарий под ред. акад. И. Ю. Крачковского. Изд. АН СССР, М.—Л., 1937, стр. 78.
2. См. А. Я. Гаркави, Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПБ., 1870, стр. 5 и 138.
3. В. М. Макушев, назв. соч., стр. 153.
124
Летопись говорит о Мстиславе Ярославиче (XI в.):
«бе же Мстислав дебел телом, чермьном лицем, великома очима»,
а князя Владимира Васильковича (XIII в.) она же описывает такими чертами:
«Сий же благоверный князь Володимерь возрастом бе высок, плечима велик, лицемь красен, волосы имея желтые кудрявы, бороду стригый, рукы же имея красны (т. е. красивые) и ноги». [1]
Представление о белокурости славян было настолько популярным на Востоке, что племенной термин саклаб, сакалиба, т. е. «славянин», приобрел здесь характер синонима для названия всякого краснолицего, беловолосого или рыжеволосого человека вообще, о чем можно судить, в частности, на основании арабского лексикографа Абу-Мансура (X—XI вв.).
«Славяне—племя красного цвета, имеющее русые волосы... Человека красного цвета называют славянином, по причине подобия его цвету Славян». [2]
Однако говорить на основании этих данных, учитывая при этом и имеющийся в распоряжении исследователя краниологический и остеологический материал, о каком-либо единстве и своеобразии антропологического типа древних славян не приходится, как не приходится говорить в этом же смысле не только о современных славянах, но и о любом из современных европейских народов. Возникнув в глубокой древности в процессе племенных скрещений, пережив в своей позднейшей истории уже в древности многочисленные встречи, культурные влияния и физические связи с народами востока и запада, севера и юга, древние славяне, как в еще большей степени и их современные потомки, представляли собою в антропологическом отношении комплексный тип, который, территориально взятый, мог иметь гораздо более отличий от своих племенных сородичей иной территории, нежели от своих племенных инородичей-соседей. Между периферийными территориями эти отличия в деталях антропологического типа древних славян были, несомненно, особенно разительными, что мы наблюдаем и в настоящий момент не только между отдельными славянскими народами, не представляющими, впрочем, в общем своем этнографическом составе какого-либо единства антропологического типа, но, по той же причине, и внутри каждого отдельного славянского народа. В краниологическом отношении, замечает проф. Л. Нидерле, современные славяне более различаются между собою,
1. См. М. С. Грушевский. Киевская Русь, т. I, СПБ., 1911, стр. 376—378.
2. См. Гаркави, назв. соч., стр. 279; Вестберг. К анализу восточных источников о Восточной Европе. ЖМНПР. 1908. II, стр. 1; В. Макушев, Сказания иностранцев о быте и нравах славян. СПБ., 1861, стр. 153.
125
нежели от своих неславянских соседей. [1] Ту же картину представляют собою современные славяне в антропологическом отношении и по всем прочим показателям. Мы не имеем никаких оснований предполагать иную картину и для славян в древности, начиная с VI в. н. э., когда они впервые попадают на страницы путевых очерков и исторических сочинений восточных и западных авторов, отмечавших в них преобладавшие, очевидно, черты, наиболее бросавшиеся в глаза наблюдателя-брюнета,—темнорусый или рыжеватый цвет волос, и не отмечавших тех случаев, которые не обращали на себя их внимания. [2]
1. L. Niеderle. О původu Slovanů. V Praze, 1896, стр. 39.
2. Подробнее на эту тему см. у Л. Нидерле в названном выше труде.
126
БЫТ И НРАВЫ
Что касается показаний тех же авторов о быте и нравах древних славян, то с этими показаниями надо обращаться весьма осторожно: часто они явно тенденциозны, а иногда, как, например, у знаменитого Ибн-Фадлана, весьма ценного в других отношениях, и просто анекдотичны. Объясняется это тем, что эти авторы чаще всего были знатными путешественниками, представителями родовитой и служилой арабской знати, или же это были придворные историки, аристократы, состоявшие на службе византийских императоров и подходившие обыкновенно к «варварам» или с некоторой предвзятой аристократической нетерпимостью, несколько свысока, как к скотоподобным существам низшей породы, что мы имеем, например, у Ибн-Фадлана; или же просто с тенденциозной враждебностью, как к своим врагам, что мы наблюдаем, например, у некоторых византийских авторов. Поэтому показания этих источников всегда имеют только относительную ценность, требуют сугубо критического к себе отношения, но тем не менее они остаются единственным письменным источником и притом источником с богатым и разнообразным материалом, игнорировать который мы не имеем права.
Древние славяне жили обыкновенно в местах, естественно» защищенных от нападений врагов самою природою, т. е. в лесах, на горах, у болот и у рек. По словам Маврикия, славяне живут в лесах, у рек, болот и озер, в местах неприступных, а Йорнанд замечает о славянах: «У них болота и леса заменяют города», что надо понимать не в том смысле, что у славян не было городов как пунктов поселения, а в том смысле, что болота и леса заменяли им города, как укрепленные прикрытия, за стены которых они укрывались от нападающих на них врагов.
Интересные строки описанию быта и.нравов восточных славян посвящает автор «Повести временных лет», не стесняющийся, впрочем, заведомо сгущать краски, когда он говорит о не-полянских славянах,
127
проявляя в данном случае, повидимому, конфессиональную тенденциозность: поляне были в его время уже христианами, а прочие племена, о которых он говорит в своем летописании, держались в своих массах, повидимому, еще языческого культа.
По характеристике летописца, поляне—народ кроткого и тихого нрава и имеет «стыдение» к своим снохам, к сестрам, к матерям и к родителям, а снохи у полян имеют «великое стыдение» к свекровям и к деверям. Поляне, по летописцу, знали брачные обычаи, т. е. брак, оформленный и санкционированный известной традиционной народной обрядностью.
«А древляне,—говорит летописец,—живяху звериньскымь образомь, и убиваху друг друга, ядуще все нечисто, и брака у них не бываше, но умыкаху у воды девица. А Радимичи, и Вятичи, и Север один обычай имеяху: живяху в лесе, якоже всякий зверь, ядуще все нечисто, и срамословие в них пред отьци и пред снохами, и браци не бываху в них, но играща межю селы, и схожахуся на игрища, на плясания и на вься бесовьскыя песни, и ту умыкаху жены себе, с нею же кто совещався; имеяху же по две и по три жены...».
По сообщению летописца, эти же народы совершали по умершем тризну, а затем труп сжигали на большом костре и, собрав после этого кости, «вложаху в судину малу, и поставляху на столпе на путех, еже творять Вятичи,—замечает летописец,—и ныне». Таких же обычаев, по летописцу, придерживались и кривичи и прочие язычники, «не ведуще закона божия, но творяще сами собе закон». [1]
По описанию арабского писателя Ибн-Даста (X в.),
«страна «славян—страна ровная и лесистая; в лесах они и живут. Они не имеют ни виноградников, ни пашен. Из дерева выделывают они род кувшинов, в которых находятся у них ульи для пчел, и мед пчелиный сберегается. Это называется у них сидж, [2] и один кувшин заключает в себе около 10 кружек его.
Они пасут свиней наподобие овец».
Ибн-Даста, как и Ибн-Фадлан, описывает практикуемый у «славян обряд сожжения покойников, о чем говорят также и Аль-Масуди и Ибн-Хаукаля, а Ибн-Вахшия в связи с этим замечает:
«Я удивляюсь славянам, которые, несмотря на крайнее свое невежество и удаление от всякой науки и мудрости,
1. А. А. Шахматов. Повесть временных лет, т. I, Петроград, 1916, стр. 12 и сл.
2. Нет никаких оснований не видеть в этом названии медового напитка древне-русского слова, независимо от его происхождения в русском языке, о чем в свое время говорил уже Сенковский; ср. совр. русское сычевка—«вареный, питейный мед» (В. Даль, Толк. словарь, 3.-е изд., т. IV, стр. 687); ср. у Кольцова: «мед сыченый» («Крестьянская пирушка». Полное собр. соч., изд. АН, СПП., 1909, стр. 47).
128
постановили о сожжении всех своих мертвецов, так что не оставляют ни царя, ни другого человека без сожжения после смерти». [1]
Исключительно яркую картину похоронного обряда сожжения знатного руса со всеми сопровождающими его деталями, в том числе и с закланием на могиле покойника для погребения вместе с ним одной из его жен, дает Ибн-Фадлан. О сожжении вместе с мужем и его жены у славян говорят также Аль-Масуди и Ибн-Даста. Археологические раскопки славянских погребений подтверждают данные арабских источников.
По свидетельству Прокопия, славяне жили «в дрянных избах, разбросанных на большом расстоянии одна от другой». Другой, западный, источник, Гельмольд, говорит о славянах, что они
«не заботятся о постройке своих домов, а обыкновенно сплетают себе избушки из хвороста, лишь бы укрыться от дождя и непогоды. Едва раздастся клик военной тревоги,—говорит этот автор,—они поскорее заберут весь хлеб, спрячут его с золотом, серебром и всеми дорогими вещами в яму, уведут жен и детей в надежные убежища, в укрепления, а не то в леса, и не останется на расхищение неприятеля ничего, кроме одних изб, о которых они не жалеют нимало». [2]
Ибн-Даста говорит о славянах, что ввиду сильных холодов, которые бывают в их стране, каждый из них выкапывает себе в земле род погреба, к которому приделывает деревянную остроконечную крышу, наподобие (крыши) христианской церкви, и на крышу накладывает земли. В такие погреба они переселяются со всем семейством и, остаются в них до весны. [3] Обогревают они это жилье следующим образом: зажигают дрова и на огне раскаляют камни докрасна. Когда же раскалятся камни до высшей степени, поливают их водой, от чего распространяется пар, нагревающий жилье до того, что снимают уже одежду.
Изображая славян, как выносливый и закаленный, но примитивный и малокультурный народ, ограниченный в своих потребностях, предпочитающий беззаботность жалкого существования, умеренность в пище и праздную, но свободную жизнь труду, византийские авторы, тем не менее, говорят о них, что они не злы и не коварны (Прокопий); что они ласковы с чужеземцами (гостями), принимают их у себя, провожают из одного места в другое, куда им нужно, и даже, если приключится гостю какая-нибудь беда по вине хозяина, то тот, кто принял после него гостя, выступает против нерадивого, считая честью для себя вступиться за гостя; что своих рабов не задерживают в неволе навсегда, как другие народы,
1. См. А. Я. Гаркави, назв. соч., стр. 259.
2. См. В. М. Макушев. Сказания иностранцев о быте и нравах славян. СПБ., 1861, стр. 109.
3. См. А. Я. Гаркави, назв. соч., стр. 266 и сл.
129
но назначают им определенное время (службы) и потом предоставляют на выбор—вернуться ли на родину с известным вознаграждением, или же остаться у них в качестве свободных товарищей; что славянские женщины целомудренны выше всякого вероятия, так что большинство их считают смерть своих мужей своею собственной смертью и добровольно удавливают себя, потому что для них вдовство—уже не жизнь; что славяне не хотят никому служить или быть под властью; что они выносливы при всяких лишениях—жаре, холоде, дожде, недостатке одежды и пищи, но у славян, говорят эти же источники, нет согласия, они упрямы, не желают подчиняться в своих взглядах мнению большинства, следствием чего являются кровавые столкновения (Маврикий, Лев Мудрый).
Немецкий писатель Адам Бременский говорит о поморских славянах: «Нет народа более гостеприимного и приветливого, чем они». Даже балтийские пираты, по свидетельству Гельмольда, отличались гостеприимством и щедростью. Для гостя и странника славянин готов был жертвовать всем, что у него было лучшего· Заботиться о больных и престарелых, кормить их и покоить считалось у славян священным долгом. Сам Гельмольд имел случай непосредственно убедиться на приеме, который устроил ему князь вагрский Прибыслав, в широком гостеприимстве славян и пришел к заключению, что нет народа приветливее славян своим гостеприимством. В приглашении гостя, пишет он, они все как бы нарочно соревнуют друг другу, так что никогда не приходится страннику самому просить у них приема. Что ни приобретает славянин своим трудом, хлеб ли, рыбу ли, дичь ли, он все израсходует на угощение, и считает того лучшим человеком, кто щедрее. По свидетельству другого немецкого автора (Сефрид), у поморян каждый хозяин имел специальную чистую и нарядную избу, служившую только для стола и угощения; в ней всегда стоял накрытый стол со всякою едою и угощением, ожидавший гостей. По словам Адама Бременского, всякий приезжий иностранец пользовался у балтийских славян всеми гражданскими правами туземцев. Даже и саксы, говорит он, приезжающие к ним в город Юлин, самый большой из всех городов Европы, получают равные права с туземцами, лишь бы во время своего пребывания не совершали публично христианских обрядов. Весь народ там, говорит этот автор, предан еще языческим заблуждениям; впрочем, относительно нравов и гостеприимства не найти людей честнее и добродушнее. [1]
Аналогичную характеристику славян дают и арабские источники, говоря о нравах восточных славян.
1. В. М. Макушев, назв. соч., стр. 148, 154, 161 и сл.
130
Так, например, арабский писатель Ибн-Даста (X в.) говорит о русах, что с рабами они обращаются хорошо и заботятся об их одежде; что у них большое число городов, и что они живут на просторе; гостям оказывают почет и обращаются хорошо с чужеземцами, которые ищут у них покровительства, да и со всеми, кто часто у них бывает, це позволяя никому из своих обижать или притеснять таких людей. Во всяком случае, замечает Ибн-Даста, если кто из них обидит или притеснит чужеземца, помогают последнему и защищают его. [1]
Как восточные, так и западные источники единодушна говорят об отваге и воинственности славян. Так, например, арабский писатель Ибн-Якуб говорит о славянах, что они народ отважный и воинственный и никто не сравнился бы с ними в силе, если бы не разрозненность их многочисленных, обособленных племен. [2] Ту же характеристику славян дает и Аль-Бекри (XI в.), говоря: «Славяне народ столь могущественный и страшный, что, если бы они не были разделены на множество поколений и родов, никто в мире не мог им противостоять». [3] С этой характеристикой арабских писателей совпадают и более ранние отзывы византийцев.
Добродушные, приветливые и гостеприимные, независимо от национальности гостя, в домашней обстановке, отважные и воинственные, как они рисуются у древних авторов, славяне на войне проявляли непримиримую и беспощадную свирепость. По свидетельству Прокопия, переправившись в 549 г. через Дунай, славяне ужасным образом опустошили всю Иллирию до Эпидамна; встречных, без разбора возраста, частью умерщвляли, частью уводили в плен, лишая их имущества. В 550 г., взяв в плен вождя греческого войска Азбада, они сожгли его на костре. Взяв приступом сильную крепость на Эгейском море Топер (Боар-калеси), они умертвили всех жителей—мужчин до 15 тысяч человек, расхитили имущество, а жен и детей отвели в рабство... И долго вся Иллирия и Фракия, замечает Прокопий, были покрыты трупами. Встречных они убивали не мечом, не копьем и не каким-либо иным оружием, а сажали на кол, распинали на кресте, били батогами по голове; иных, заперши в шатры вместе с быками и овцами, которых не могли увести с собою, безжалостно сжигали. О киевском князе Святославе Лев Диакон рассказывает, что, взяв город Филиппополь, он посадил на кол 20 тыс. его жителей, а узнав, что мизяне (болгары) перешли на сторону императора, он приказал отрубить головы 300 знатнейшим и самым богатым из них.
1. А. Я. Гаркави, назв. соч., стр. 268.
2. См. М. Грушевский, Киевская Русь I, СПБ., 1911, стр. 384.
3. См. В. М. Макушев, назв. соч., стр. 145.
131
Аналогичные же факты сообщают и немецкие источники (Видукинд, Адам Бременский, Гельмольд) о полабских и прибалтийских славянах, расправлявшихся таким же образом с ненавистными им христианскими миссионерами, епископами, священниками, церковными служителями и христианскими храмами и монастырями, выполнявшими своею миссионерскою деятельностью у славян функции немецких завоевателей и служившими для них спорою. Но славяне, надо иметь в виду, не выступали в данном случае в качестве каких-то исключительных извергов: защищая свою свободу, которая была для них дороже всего на свете, славяне платили своим врагам приблизительно тою же монетою, какую получали от них с гораздо более тяжелыми жертвами, в чем должны беспристрастно признаться и немецкие авторы (Гельмольд). [1] Славянам был присущ героизм на войне, и свои военные подвиги в защиту родины и свободы они всегда считали для себя делом чести, славы и доблести. И это они блестяще доказали на востоке и на западе славными подвигами на протяжении всей своей боевой истории, начиная с IV в. н. э., в борьбе с гуннами, аварами и уграми, с греками, с немцами, с шведами, с татарскими ханами и с польскими панами, стойко и мужественно защищая свою родину и свою свободу.
«И поиде Святослав на грькы,—рассказывает летопись в своих повествованиях о болгарских походах киевского князя Святослава Игоревича,—и изидоша противу руси. Видевъше же русь, убояшася зело мъножьства вои. [2] И рече Святослав: «уже нам некамо ся дети, волею и неволею стати противу; да не посрамим земле Русьскые, нъ лязем костию ту: мертви бо срама не имам; аще ли побегнем, то срам имам; и не имам убежати, но станем крепъко, азъ же пред вами пойду; аще моя голова ляжетть, то промыслите о собе». И реша вои: «идеже глава твоя, ту и главы наши сложим». И исполчишася Русь, и Греци противу; и сразистася полка; и оступиша Греци Русь. И бысть сеча велика; и одоле Святослав, и бежаша Греци...». [3]
Эти события относятся к X в. Но вот еще одна аналогичная страничка из истории славян более раннего времени VI в.
«Аварский хакан (Баян) отправил посольство к Лаврите (вариант—Дабрите) и к важнейшим князьям славянского народа, требуя, чтоб они покорились аварам и обязались платить дань. Лаврита и славянские князья отвечали: «Родился ли на свете и согревается ли лучами солнца тот человек, который бы подчинил себе силу нашу.
1. В. М. Макушев, назв. соч., стр. 156—159.
2. Греков было 100 тысяч, а русских всего 10 тысяч.
3. А. А. Шахматов. Повесть временных лет, т. I, П. 1916 г., стр. 83.
132
Не другие нашею землею, а мы чужою привыкли обладать. И в этом мы уверены, пока будут на свете война и мечи» [1].
По своей природе славяне, как они рисуются в источниках, были веселым, жизнерадостным и темпераментным народом. Они любили музыку, пение и пляски и, подогрев себя «медом сыченым», к которому славяне всегда были большими охотниками,—ибо «Руси есть веселие пити, не может без того быти», как, по преданию, киевский Владимир ответил болгарским миссионерам,—«с плясаньем, гуденьем и плесканьем» славяне проводили свои народные гулянья, справляли свои праздники, несли свою трудовую жизнь и переживали свою печаль и горе. Они собирались на «играща межю селы, на плясания и на вся бесовьскыя песни, и ту умыкаху жены себе». «Долгими песнями» прощается с жизнью девушка перед насильственною смертью на могиле своего господина в описании похоронного обряда у Ибн-Фадлана.
Феодосий Печерский, войдя однажды к князю Святославу, застал у него «многая играющи пред нимь: овы гусльные гласы испущающе, другыя же органьные гласы поюще, и инем замарьныя писки гласящем, и тако всем играющем и веселящемся, якоже обычай есть пред княземь». Лучшим подтверждением того, что всякие игрища, скоморошества, музыка и пение были обычным народным развлечением у славян, свидетельствуют многочисленные обличительные выступления христианского духовенства, направленные против «бесовского пенья и блудного глумления». Насаждая христианскую мораль и благочестие, духовенство усердно, но бесплодно старалось вытравить их из народного обихода.
Арабский писатель X в. Ибн-Даста, описывая быт и нравы славян, говорит:
«Есть у них разного рода лютни, гусли и свирели. Их свирели длиною в два локтя, лютня же их осьмиструнная. Хмельной напиток приготовляют из меду. При сожжении покойников предаются шумному веселию, выражая тем радость свою милости, оказанной ему (покойнику) богом».
Спустя же год по смерти покойника, по показанию того же автора, славяне справляют тризну, т. е. поминки по покойнике, уже в значительно более широком масштабе:
«Берут кувшинов 20 меду (а каждый кувшин, т. е. жбан, заключает в себе около 10 кружек его), иногда несколько больше, иногда несколько меньше, и несут их на тот холм, где собирается семейство покойного, едят, пьют и затем расходятся».
При Владимире, говорит летописец, рассылая по городу припасы для убогих и нищих, возили и «мед в бочках». [2]
1. Цитирую по статье Б. Λ. Рыбакова, Анты и Киевская Русь. «Вестник древней истории» 1939, кн. 1, стр. 328.
2. См. М. Грушевский, назв. соч., стр. 384 и сл.; А. Я. Гаркави, назв. соч., стр. 264 и сл.
133
РЕЛИГИЯ
В основе религиозных представлений первобытных славян, органически связанных с их хозяйством (земледелие и скотоводство), лежало представление о борьбе двух начал или двух сил—светлой и темной, доброжелательной и враждебной человеку, благотворящей и приносящей зло: плодородия с бесплодием, лета с зимою, света с тьмою. Изучение славянского народного календаря и народных обычаев дает интересный и богатый в этом смысле материал. Весь круговорот современных славянских праздников, начиная с конца декабря, с коляды, представляет собою пережиток старых языческих представлений, связанных с чествованием творческих сил природы, слившихся нередко впоследствии с христианскими праздниками. Так, языческий праздник рождения солнца слился с христианским праздником рождения Христа и нового года, на которые и была перенесена вся языческая обрядность, связанная с чествованием рождения солнца и возрождающейся природы. Полная победа солнца над мраком, лета над зимою приходится на май—июнь и отмечается в славянских народных обрядах инсценировкой похорон зимы или смерти. [1] У русских так называемые костромы или кострубоньки, в Польше и в Моравии—marrana, marena, у болгар—герман или (уменьш.) германчо и пр.; в одних местах ее топят в воде, в других—закапывают в землю.
В славянских народных обрядах, связанных с рождением, свадьбою, похоронами, до сих пор сохраняются пережитки старых языческих представлений о судьбе человека, о загробном его существовании, о взаимоотношениях между человеком и природою и многих других подробностях и деталях народного мировоззрения и быта на более ранних ступенях его развития.
1. См. Е. В. Аничков. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян. СПб., 1903, ч. 1. D-r Hanuš Machal, Nákres slovanského bajeslovi. Praha, 1891, стр. 192, 204.
134
Здесь нет ничего случайного или бессмысленного; каждая мелочь имеет свою историю и свое значение, как имеет его и каждая самая ничтожная вещица материальной культуры древности, добытая из земли во время археологических раскопок.
Византийский историк Прокопий (VI в.) пишет о славянах:
«Они признают единого бога, громовержца, единым владыкою вселенной и приносят ему в жертву быков и иных священных животных. Судьбы они не знают и не верят, чтобы она имела какое-либо влияние на людей. Но когда им угрожает смерть в болезни или на войне, они обещают, если ее избегнут, принести богу жертву за спасение и, спасшись, исполняют свой обет, думая, что этою жертвою купили себе жизнь. Они поклоняются также рекам и нимфам и некоторым другим божествам; всем им они приносят жертвы и при этих жертвоприношениях гадают».
Из этой случайной, далеко не исчерпывающей всего вопроса заметки византийского историка следует: 1) что система религии у славян в VI в. представляла собою обоготворение сил природы, которые казались им проявлением воли и деятельности высших живых существ (анимизм); 2) что их миросозерцание было лишено более глубокого, с точки зрения византийца, понимания жизни окружающей их природы и взаимной зависимости ее явлений (не знали судьбы); 3) что славяне-язычники чтили множество богов, но вместе с тем признавали единого бога-владыку, громовержца; очевидно, остальные боги мыслились ими подчиненными громовержцу и зависимыми от него; 4) что славяне поклонялись также рекам и нимфам; 5) что служение богам выражалось в форме жертвоприношения быков и других священных животных, а также в гадании, через которое боги сообщали людям свою волю. Имени «единого бога, громовержца», которого славяне признают «единым владыкою вселенной», византийский историк не назвал.
У восточных славян в Х—XI вв. таким «богом-громовержцем», соединявшим в своем лице и функции «единого владыки вселенной», был Перун. Мы имеем все основания предполагать, что имя этого бога было известно некогда и южным славянам. Об этом свидетельствует целый ряд сохранившихся здесь до настоящего времени переживаний, связанных, несомненно, с культом Перуна. Так, например, до сих пор у болгар сохраняется имя Перун и женские имена—Перуна, Перунка, Перуника, Перуница, а также имена Парун и Паруна. Эти же имена встречаются и в фольклоре как у болгар, так и у сербов. Кроме того, у всех южных славян до сих пор живут названия различных местностей, связанные с именем Перун: Перуня весь, Перуньи врх, гора Перун—у словенцев; гора Перун—в Боснии, то же в Далмации; село Перуновац—в Сербии;
135
горная вершина Перинатица, село Перуника—там же; город Перин—в Болгарии и горная цепь Перин—в Македонии и т. д. Наконец, у всех южных славян встречается название цветка «Перуника» (Iris germanica) , так же как у латышей палевая горчица называется «Перуновым цветком». То же самое растение перуника у сербов называется также богиша, т. е. божий цветок. Имеются указания на то, что в болгарском народе память о Перуне сохранялась вплоть до начала XIX в., о чем в 1841 г. писал известный болгарский деятель-просвещенец эпохи Возрождения В. Априлов в сочинении «Денница новоболгарского образования», говоря, что «нынешние болгары в своих народных песнях славят Перуна, Коляду, Ладу и Леля». [1]
Вместе с принятием христианства культ бога громовержца и дожденосца был перенесен на св. Илью. Так случилось у новогреков с Зевсом и Гелиосом (солнце), у германцев—с богом Тором, у кавказцев—с богом грома Шибле, которому в Абхазии молились от бездождия и которого чеченцы отождествляли с Ялием (Ильей). Илья, как громовержец и дожденосец, фигурирует в югославянской народной поэзии и в народных повериях. До этим повериям, гром происходит от движения коней и колесницы св. Ильи по небу, а молния—это искры, вылетающие из-под копыт его коней.
Однако бог грома и молнии у восточных славян—Перун представляет собою, повидимому, более поздний продукт творчества первобытного теогонического мышления. Как бог грома и молнии, или небесного огня в его частном выявлении в молнии,. Перун представляет собою продукт позднейшей диференциации, точнее—дизассоциации более ранних теогонических представлений человека, связанных с небесным огнем вообще и с самим небом. Выше Перуна и старше его должен был быть некий бог Небо, как верховное божество, как единый великий бог, т. е. бог-Небо. [2] С течением времени, в связи с развитием теогонического мышления, протекавшего в процессе дизассоциации представления о едином вначале боге-небе на несколько или множество богов, воплощавших в себе ту или иную, частную или долевую эпифанию неба, эти вновь возникшие боги могли постепенно, во-первых, вытеснить из сознания представление о первичном верховном боге-небе и, во-вторых, перенести это представление на одного из вновь созданных богов-эпифаний из начального единого бога-неба,
1. См. Йордан Иванов. Культ Перуна у южных славян. «Изв. Отд. русск. языка и словесности ИАН», 1903, IV.
2. См. Н. Я. Марр: 1) О небе, как гнезде празначений; 2) Из семантических дериватов «неба»; и др.; Избр. раб., т. II, 1936.
136
по тем или иным причинам выдвинувшегося в мышлении на первый план и занявшего в пантеоне богов первенствующее место.
В религиозных представлениях балтийских славян отмечается наличность, наряду с многочисленными второстепенными божествами, и единого великого бога, который является вместе с тем специально небесным богом (Гельмольд, XII в.). [1] Имя этого бога, как видели мы выше, осталось Прокопию неизвестным.
Данные Киевской летописи (под 1114 г.) о том, что древнегреческий Гефест, служивший в древнейшее время «выражением могучей силы огня, проявляющейся, преимущественно, в вулканических странах», и представлявший собою «великое творческое существо»,—это Сварог, а сын его, Гелиос, бог солнца,—это «сын Сварогов, еже есть Дажьбог»; с другой стороны, данные известных обличений язычества о том, что люди—«огневе молятся, зовуще его Сварожичем», уже давно привели исследователей к мысли, что в этом Свароге мы имеем того древнегоглавного, «единого бога» творческой силы природы, который выступает так определенно еще у Прокопия. Мысль эта в настоящее время не является, однако, общепризнанной; имя же Сварога в пантеоне богов у восточных славян в X в., накануне принятия христианского культа, не фигурирует. [2]
Верховный бог неба у южных славян носил, повидимому, имя Бог. Об этом можно заключать на основании того, что солнце называется здесь Божичем, т. е. сыном верховного божества—Неба, т. е. Бога. У сербо-хорватов и словенцев праздник рождения Христа (25 декабря), совпадающий астрономически с началом нарастания солнечного дня, т. е. с нарождением солнца, называется Божичем, у болгар—Божик. Накануне 25 декабря (по ст. ст.), в так называемый рождественский сочельник у всех южных славян совершается обряд сжигания «бадняка», т. е. дубового полена. Дуб у всех народов посвящен верховному богу Неба, громовику—Зевсу, Юпитеру; Перкуну. Название для «дуба» в сербском языке—грм—является исходным моментом для позднейшей увязки дерева дуба с богом грома, что мы имеем и в других языках. [3] Рождественский сочельник у южных славян называется «Бадни вечер». Горящий «бадняк», дерево, посвященное верховному богу Неба, т. е. сам верховный бог—Небо символизирует рождение солнца, его сына Божича.
1. См. М. Грушевский. Киевская Русь. СПБ., 1911, стр. 390.
2. Там же, стр. 390 и сл.; Hanuš Machal, Nákres slovanského bajeslovi. Praha, 1891, стр. 20—21; 32 и сл.
3. Подробнее на эту тему см. Н. С. Державин. Перун в языковых и фольклорных переживаниях у славян. «Язык и литература», т. III.
137
В памятниках болгарской письменности встречается имя верховного божества неба Дый, или Дий, увязываемое с именем римского Юпитера—Dies pater, верховный бог дня и света, «светящийся Юпитер», Jupiter lucetius. Имя бога Дый стоит здесь рядом с первостепенными славянскими богами—Перуном, Хорсом и Трояном. [1]
У западных славян, по показаниям Гельмольда (XII в.), «богом богов, т. е. единым богом, властвующим над прочими богами, происходящими от крови верховного бога, был бог руян, Святовит, или Свантовит, бог неба и небесного света, олицетворяющий вместе с тем и дневной, солнечный свет, т. е. солнце.
Идол бога Святовита находился в знаменитом Арконском храме на острове Руяне. Он имел четыре головы на четырех шеях; две головы были обращены вперед и две назад и каждая из пары этих голов смотрела одна направо, другая налево. Подробное описание этого идола со всем его культом дал Саксон Грамматик (ум. 1204). Бог Святовит пользовался широкой популярностью не только у всех славян, посылавших в его святилище в Аркону богатые дары, но также и у соседей славян, например у датчан. Как греческому Зевсу и римскому Юпитеру, верховным богам неба, так и Святовиту была посвящена птица орел. У позднейших авторов Святовит называется солнцем, почитавшимся славянами в образе Святовита, и вообще солнечным богом, т. е. солярным божеством. Первоначальное же его значение—верховное божество Неба. [2]
У поляков, согласно показаниям древних польских летописцев и историков (Длугош, М. Бельский и др.), таким же небесным верховным богом вселенной был Иесса, приравниваемый к Юпитеру. По другим данным, высшим богом у поляков-язычников был бог Trzy, т. е. Трибог, истукан которого имел, по преданию, три головы. В Щетине высшим владыкою признавался Триглав, властвовавший над тремя областями мира, в том числе и над небом. [3]
У лужицких сербов верховное божество носило имя Прабог; второстепенных богов по отношению к Прабогу они называли Прибогами.
Что касается восточных славян, то и здесь некоторые исследователи, исходя из известных показаний летописи, где в договорах князей Игоря и Святослава с греками говорится: «Да будет клят от бога и от Перуна», «да имеем клятву от бога,
1. См. А. С. Фаминцын, Божества древних славян, I, СПБ., 1884, стр. 123—126.
2. Подробнее см. у Η. Machal, Nákres slovanskeho bajeslovi. Praha, 1891, стр. 26—30.
3. А. С. Фаминцын, назв. соч., стр. 140;. Н. Machal, назв. соч., стр. 30 и сл.
138
в его же веруем, в Перуна и в Волоса, скотья бога»,—склонны видеть в имени Бог имя верховного божества, отдельного от других великих богов, Перуна и Волоса, или Велеса, а о его первенствующем месте среди прочих богов говорит, по мнению сторонников этого мнения, и то, что. в обоих приведенных случаях имя Бога стоит на первом месте (Фаминцын, Леже). [1]
Наличность на территории восточных славян местностей в роде «Белые боги» (урочище близ с. Городок в окрестностях Москвы) или названия «Троицко-Белобожский монастырь» в Костромской обл., а также уцелевшее у белоруссов воспоминание о Белобоге в лице Белуна, как источника богатства и милосердия, дают основание Фаминцыну предполагать, что и восточным славянам были известны Белобог и Чернобог. В некоторых местах у восточных славян была отмечена наличность представления о Деде, как верховном небесном боге. Аналогичное представление отмечает Афанасьев у болгар в образе Дядо-господ, который некогда ходил по земле в образе старца и поучал людей пахать и вообще возделывать землю. [2] Восточно-славянский Дед, украинский Дід, болгарский Дядо-господ, белорусский Белун и т. п.—все это различные варианты одного и того же верховного божества неба, Белобога.
В Ипатьевской летописи, которая передает имя «высшего бога» Феоста, т. е. Гефеста греческого источника (Малала), именем Сварог, назван «Солнце-царь, сын Сварогов, еже есть Дажьбог». Таким образом, бог солнца, он же бог огня, у балтийских и восточных славян названы одним и тем же именем Сварожич, т. е. дети бога Сварога [3].
У западных славян—чехов, словаков, мораван—бог солнца был известен под именем Ясонь, то же Несень или Хасонь, т. е. ясный, белый бог, Белобог. Имя бога Ясонь или Несень продолжает бытовать до сих пор в топонимике на огромном пространстве территории, занятой в настоящее время или занимавшейся некогда в прошлом славянами в Богемии, Моравии, Далмации, Славонии, Хорватии, Штирии, Крайне, Истрии, Сербии, Галиции, Силезии, Саксонии, Пруссии, Мекленбург-Шверине. Бог Сварожич у балтийских славян имел своего идола в Ретрском храме (Титмар Мерзебургский, X—XI вв). Ему был посвящен содержавшийся при храме конь. В этом же Ретрском храме, по данным более поздних авторов XI и XII вв. (Адам Бременский, Гельмольд),
1. Против этой точки зрения возражал М. Грушевский; см. его «Киевская Русь», стр. 391 и сл., примеч. 5.
2. А. С. Фаминцын, назв. соч., стр. 143.
3. Там же, стр. 143—146.
139
находился золотой идол бога Редегаста, или Редигаста, или Радегаста, которого эти авторы называют главным богом Ретрского святилища. Очевидно, Сварожич и Радегаст были только разными именами одного и того же бога солнца, Сварожича, который был вместе с тем и богом огня и богом войны (имел соответственные атрибуты—вооружение, на голове—птица с распростертыми крыльями, на груди—изображение головы быка), а также и богом плодородия. Бог Радегаст пользовался у славян широкой популярностью, и имя его отложилось во множестве географических названий у западных и восточных славян.
К солнечным богам у западных славян, кроме главного бога солнца Сварожича или Радегаста, принадлежали—Руевит, имевший на острове Руяне специально посвященный ему храм ов идолом бога, имевшего семь лиц на одной голове, и Поревит, имевший там же свой храм и идола с пятью головами. Семь лиц у идола Руевита и пять голов у идола Поревита объясняются, как 7 месяцев лета и 5—зимы.
Подобным богу Руевиту, богом плодородия и вместе войны, славянским Марсом, у балтийских славян был бог Яровит. Ежегодно около 15 апреля в честь этого бога в Гавельберге, где он пользовался почитанием, устраивалось грандиозное празднество. В его святилище в Волегасте висел на стене огромный щит искусной работы, весь обитый золотом; простым смертным прикасаться к нему не разрешалось; он мог быть тронут с места только во время войны, когда, с верою в победу, его несли впереди войска.
Кроме названных выше солнечных богов в источниках упоминаются еще, повидимому, аналогичные с ними западно-славянские: Припекало, бог солнцепека, иссушающего солнечного зноя, и Генниль, с чествованием которого были связаны весенние пастушеские праздники. Фаминцын подчеркивает тесную идеологическую связь славянских солнечных богов—Белбога, Ясоня, Сварожича (Радегаста), Святовита, Руевита, Яровита, Геннила с богом солнца древних италийцев—Марсом, он же Marmar, Mamers, Mavors, в основе названия которого mar- или mas- видят отложение понятия как о блеске, так и о мужской производительной силе. Названные славянские боги воплощают в себе все функции бога Марса (светлый, сияющий бог, воитель, оракул, плододавец, покровитель скота).
У восточных славян бог солнца носил имя Xорс в различных вариантах огласовки этого имени (Харс, Хоурс, Хърс, Хръс, Хрос), иногда составное имя Хорс Дажьбог. В древней Умбрии имя Хорс было известно, между прочим,
140
как эпитет бога Марса в форме дательного падежа—Marte Horse. А. С. Фаминцын в своем капитальном исследовании «Божества древних славян» приводит огромный топонимический материал, в котором он видит отложение имени бога Хорса, в формах Хора, Орс, Орш и Рос, не только на обширном пространстве территории Средней Европы, населенной в древности славянами, но и далеко за ее пределами, вплоть до Франции, Англии, Шотландии и островов Северного моря, и приходит к заключению, что слово Хорс, столь распространенное между юго-западными и западными славянскими народами и германцами, скандинавами, англосаксами и др., значит конь (ср. соврем. англ. horse—«конь»). Отсюда делается вывод, что Хорс Марс это «Конь Марс».
Культ Марса теснейшим образом был связан с конем: ему ежегодно приносился в жертву конь; конь же принадлежал и к эмблемам Марса, как и бык, волк и дятел. [1] Конь—тотем бога Марса, что то же Хорса, бога солнца, бога производительных сил природы, покровителя хозяйства скотовода: ср. лошадиный череп в бытовой обрядности у славян. «Слово о полку Игореве» говорит о «великом Хорсе», великом коне—Солнце, которому «Всеслав князь... волком путь прерыскаше». Как известно, «конь» представляет собою мифологический двойник того же «солнца» («неба»). [2]
«И нача княжити Володимер в Кыеве един,—читаем мы у киевского летописца,—и постави кумиры на холме, вне двора теремьнаго: Перуна древяна, а главу его сребряну, а ус злат, и Xорса, и Дажьбога, и Стрибога, и Семарьгла, и Мокошь. И жьряху им, наричюще я богы, и привожаху сыны своя и дщери, и жьряху бесом, и оскверняху землю требами своими; и осквернися кровьми земля Русьская и холм то».
Исходя из широкого отложения в топонимике Средней Европы имени Хорса, а также принимая во внимание трехлетнее пребывание Владимира в земле Варяжской, т. е. в Балтийском Поморье, и богатую отделку идола Перуна, сооруженного Владимиром, Фаминцын склонен полагать, что Владимир вывез из Поморья от славян вагров или их соседей бодричей, где мы знаем вендского Сатурна с золотою головою и идола Черноглава с серебряными усами, или готовые уже изображения богов, или, по крайней мере, вендских художников. Бога Хорса Фаминцын считает для Киева иноземным богом,
1. См. А. С. Фаминцын, назв. соч., стр. 199—201.
2. См. Н. Я. Марр, К семантической палеонтологии в языках неяфетических систем. Избр. раб., 1936, т. II, стр. 284.
141
вывезенным Владимиром вместе с его идолом из Балтийского поморья. [1] Наличность же отложений имени бога Хорса в различных его огласовках на огромном пространстве территории в Средней Европе, занятой некогда славянами, приводит исследователя к заключению, что
«под именем Рус или Рос скрывается какое-то древнее общеславянское слово, в основании которого после всего вышесказанного можно, кажется, с некоторою вероятностью предположить слово хръс или хърс, как эпитет бога солнца», [2]
в связи с чем, по автору, стоит и известное выражение «Слова о полку Игореве»—«Дажьбожий внук», которым автор называет русский народ, как «детей неба» или «солнца» Хорса, по связи племенного имени рус или рос с именем бога Хорс, [3] или же просто, как «солнце», подобно тому, как не только армяне, но и их предшественники в той же стране, халдини халди, означая «солнце», в свое время, в силу коневодной организации именуемой ими социальной группировки, понимались, как «кони», и слово халди, действительно, и означало «коней», будучи спирантным двойником баскского «лошадь». [4]
К числу солярных божеств у восточных славян принадлежал и Дажьбог. Ипатьевская летопись так именно его и называет: «Солнце царь, сын Сварогов, еже есть Дажьбог», «Солнце, его же наричють Дажьбог». Позднейшим отголоском древне-языческого Дажьбога являются, по толкованию Ягича, сербский и болгарский Дабог, но с функциями сатаны, врага христианского небесного бога. Происхождение имени Дажьбог одними (Фаминцын) разъясняется ив сопоставления с данными германской мифологии, где имеется бог Tag, сканд. Dag или Dayr, бог дня, владеющий «светлогривым конем». Таким образом, славянский Дажьбог, по этому толкованию, первоначально есть Дажий бог, или Дажьбог, т.е. бог дня. Подобно Хорсу он мог попасть на восточно-славянский Олимп от прибалтийских славян-вагров (Мекленбург), где в XII, XIII и XIV вв. имеются, между прочим, Дажья область, Дажье озеро, Дажий лес и т. п.
1. См. А. С. Фаминцын, назв. соч., стр. 202 и сл.
2. Там же, стр. 209. 3. Там же, стр. 205.
4. См. Н. Я. Марр, К вопросу об историческом процессе в освещении яфетической теории. Избр. раб., т. III, 1934, стр. 167. Н. Я. Марр в своих статьях и исследованиях неоднократно останавливается на теме «конь» или «лошадь» и дает огромный материал, иллюстрирующий палеонтологическую увязку семантики «коня» с «солнцем», на чем останавливаться здесь подробнее мы не имеем, к сожалению, возможности. Точку же зрения Фаминцына по вопросу о терминах рус и хърс, как домысел (для своего времени не лишенный интереса), сейчас надо оставить, как устаревший и решительно расходящийся с современным пониманием термина рус, рос.
142
Другие (Крек, Миклошич, Ягич, Махал) увязывают имя Дажьбог с повелительной формой глагола «дати»—«даждь» и толкуют его, как «дай благо, богатство» (Крек), или как dispensator divitiarum divitias dans, т. e. «распределитель благ, дарующий блага» (Миклошич), или, наконец, как deus dator—«бог даритель» (Ягич, Махал). [1]
К числу солярных богов у восточных славян принадлежал также и бог Ярила, которого сближают с Яровитом или Радегастом балтийских славян. Этимологическое значение термина Ярила, по толкованию Ефименко,—
«быстро распространяющийся весенний свет или утренний солнечный свет, возбуждающий растительную силу в травах и деревьях и плотскую любовь в людях и животных, потом юношескую свежесть, силу и храбрость в человеке. Отсюда следует, что Ярила, как божество, должен быть богом восходящего или весеннего солнца, богом похоти и любви, богом произрастителем и покровителем животных, производителем растений, богом силы и храбрости. В таком смысле наш Ярила тождествен с Яровитом гаволян». [2]
У белоруссов Ярила представлялся молодым, красивым, разъезжающим на белом коне, в белой мантии, с венком из цветов на голове; в правой руке он держит человеческую голову, а в левой—маленький снопок ржаных колосьев. Белорусская обрядность до последнего времени сохраняла пережиточно память о Яриле, преимущественно связанном с весенними полевыми работами, как приносящем плодородие нивам. В обрядности великоруссов культ Ярилы отложился преимущественно своею фаллическою стороною, как бога «припекающей» стороны солнца, вызывающей в природе похоть (ярь), сочетание полов и обильное плодородие. С богом Ярилой в этом именно смысле здесь был связан обряд погребения бога, в котором Ярила фигурирует в виде старика или куклы с большим фаллосом («Ярилины игрища»), справляемый в конце мая или в июне, при проводах отходящей весны. [3] Пережитки культа Ярилы отмечены также и у южных славян, где вместо восточно-славянского Ярилы фигурирует Герман. В румынской обрядности вместо Ярилы или Германа выступает в аналогичной обстановке Калоян или Скалоян, а также Траян.
1. См. Н. Machal, Nakres slovanskeho bajesloví. Praha, 1891, стр. 31.
2. Цитирую по Фаминцыну, назв. соч., стр. 220.
3. Там же, стр. 222 и сл.; на стр. 223—232 приводится обширный этнографический и фольклорный материал, связанный с «Яриловыми игрищами».
143
О широком распространении фаллического культа у множества народов древности мы здесь говорить не будем. [1]
Родственным с Ярилой божеством у всех славян был бог Тур, бог солнца и плодородия, он же—бык, богато отложившийся в топонимических названиях на огромном пространстве Восточной и Средней Европы, отчасти и на смежных с ними на западе, неславянских, как в прошлом, так и в настоящем, территориях.
Имя Тура в «Слове о полку Игореве» выступает как эпитет князя Всеволода: «яр-тур», «буй-тур», которым подчеркивается его воинственность, храбрость, буйность, ярость. Бог Тур богато отложился и в славянском фольклоре, как бог солнца и света; он выступает здесь в образе многорогого или златорогого тура или тура-оленя, барана с золотыми рогами и т. п.
В святочных песнях выступает почти тождественный с Туром Авсень, он же Овсень, Говсень, Таусень и др., некогда, повидимому, бог возрождающегося весеннего солнца, имевший своим тотемом козла, который в новогодней обрядности и выступает в роли полномочного заместителя своега бога. Однако вначале культ Авсеня не исчерпывался одним только козлом, а имел, вероятно, более широкое окружение, на что, между прочим, указывает чешское поверие о появлении накануне Рождества на небе золотого поросенка, или поросенок, как культовое блюдо в эти дни, а также представление о золотом кабане-вепре и т. п.
К кругу солнечных богов у древних славян относился также и бог Лад, очень широко отложившийся в славянской топонимике и в народных весенних и свадебных песнях у восточных и южных славян в качестве припева. Это было весеннее божество, бог любви,
«бог женитвы, веселия, утешения и всякого благополучия; сему жертвы приношаху хотящие женитися. дабы его помощию брак добрый и любовный был» (Густинская летопись).
Таким образом, бог Лад (и Лада) был родствен богу Яриле, и празднование его похорон во время высшего солнцестояния, там, где оно справлялось вместо Ярилы, сопровождалось тою же обрядностью, что и похороны Ярилы.
У западных славян, чехов, словаков, мораван, у сербо-хорватов, словенцев, у болгар божество солнца заменено святым Яном или Иваном, у болгар. Иванов день известен под именем Енюв ден: к этому дню у болгар приурочены похороны чучела или куклы и т. д. В Ивановскую ночь у чехов, словаков, мораван поются «святоянские» песни;
1. См. Ст. Л. Костов, Культът на Германа у българите. «Известия на Българското археологцческо Дружество», т. III, св. 1, 1912, стр. 108—124.
144
огни, зажигаемые в эту ночь называются «святоянскими» огнями. У чехов в эту ночь сжигалось дерево (сосна или ель), доставленное из леса. У поляков ивановский праздник и ивановские огни назывались соботками, песни—«соботскими песнями». У украинцев и белоруссов празднование Иванова дня носит название праздника Ивана Купала, который сопровождается обрядом сжигания или потопления чучела—Купала и дерева—Марены, причем купальское чучело бывает одето в женское платье и самое имя Купало фигурирует иногда в песнях в женской форме—Купала, Купалка. По свидетельству Снегирева, в Ярославской, Тульской и Рязанской губерниях праздник Ивана Купала называется Ярилою. [1]
Киевский летописец рассказывает, что, заключив мир с Олегом, византийские императоры Лев и Александр скрепили его клятвою,
«целовавше сами крест, а Олега водивше на роту и мужа его по русьскому закону, и кляшася оружиемь своимь, и Перуномь, богомь своимь, и Волосомь, скотиемь богомь, и утвердиша мир».
В апокрифическом «Хождении Богородицы по мукам» в перечне лиц, которые были обращены в богов, фигурирует Велес. В «Слове о полку Игореве» Баян назван «Велесовым внуком». Таким образом, бог Волос, или Велес, у восточных славян был «скотьим богом», т. е. богом богатства, благосостояния, материальных благ человека. Но вместе с тем с именем этого бога связывались, повидимому, и функции греческого бога солнца и света, Аполлона, покровителя искусств и поэзии и одновременно бога стад и пастухов. Все это дает основание и в славянском Волосе—Велесе видеть солярное божество. [2] В древне-чешских памятниках Велес выступает как бес или чорт. С принятием христианства функции бога Велеса и его почитание были перенесены на св. Власия (Блазия), βοῶν φρουρός, т. е. «хранитель стад» у византийских греков, каким он был известен также у русских славян, у болгар и у греков. [3] Древнее название одной из новгородских улиц Волосовая, на которой, по преданию, стоял кумир Волосов, а впоследствии была построена церковь Власия, покровителя скота, монастырь Волотов и церковь богородицы на Волотове там же свидетельствуют о том, что культ Велеса был известен не только в Киеве, но также и на севере Руси, в Новгороде; он же был известен и в Ростове и во Владимире.
1. См. Фаминцын, назв. соч., стр. 266—270.
2. См. Срезневский, ЖМНПР, ч. 41, стр 52—54.
3. См. Н. Machal, назв. соч., стр. 34.
145
* * *
Кроме богов, древним славянам были известны также и богини: Лада, Весна, Морана, Дева, или Девана, Сива (Жива), Припегала, Подага, Мокошь и др.
Некоторые были склонны сопоставлять Ладу с Венерой, как богиню тепла и ласки. Потебня доказывал, что имя Лада возникло позднее из песенного рефрена. Весна и Морана—персонификации времен года. Дева и Девана тождественны с весною. Сиву называет Гельмольд рядом с богами Провом и Радигастом. Припегала, о которой имеется упоминание в письме архиепископа Адельгота из Магдебурга от 1108 г., остается тоже под сомнением. В Подаге, исходя из этимологического толкования слова, некоторые видят существо, обитающее в рощах. Богиня Мокошь довольно популярна в источниках, начиная с известного летописного сообщения об идолах, поставленных Владимиром в Киеве, и кончая позднейшими повериями северных великоруссов. В ней видят богиню-патрона прядения и стрижки овец. [1]
Кроме названных выше богов и богинь, древние славяне чтили, как особые божества, солнце, луну, звезды, огонь, воду, горы и деревья. Арабский писатель X в. Аль-Масуди говорит о славянах, что «некоторые из них суть христиане, между ними находятся также язычники, точно так же солнцепоклонники». [2] Два века спустя, другой арабский писатель, Ибрагим-бен-Весиф-Шах (ок. 1200), говорит о славянах, что некоторые из них, будучи христианами, поклонялись солнцу и другим небесным светилам. Константин Багрянородный (X в.) рассказывает, что «Россы (на пути в Царьград в 949 г.) у весьма великого дуба приносили в жертву живых птиц». В церковном уставе, приписываемом Владимиру Киевскому, прозванному святым, запрещалось молиться под «овином (т. е. огню), или в рощеньи, или у воды». В «Слове Христолюбца» (по списку XIV в.) говорится: «И огневе молятся, зовуще его Сварожичем... молятся огневе под овином». В «Слове о том, как первое погани суще языци кланялися идолом», приписываемом Иоанну Златоусту, говорится:
«инеми (куры) в водах потопляеми суть, а друзии к кладезям приходяще молятся и в воду мечють велеару (?) жертву приносяще; а друзии огневи и камению, и рекам, и источникам, и берегыням, и в дрова, нетокможе преже в поганьстве, но мнози и ныне то творять... и через огнь скачють, мнящесь крестяны, а поганьская дела творять» (Тихонравов).
1. Н. Machal, назв. соч., 35 и сл.
2. А Я. Гаркави, Сказания мусульманских писателей и пр., СПБ., 1870, стр. 125.
146
«И еже жроуть (т. е. приносят жертву) бесом и болотом и колодязем», писал в послании своем митрополит Иоанн Русский в XII в. В слове Кирилла Туровского (XII в.) «о злых дусех» (по списку XV в.) читаем: «не нарицайте себе бога на земли, ни в реках, ни в студенцах, ни в птицах, ни на воздуси, ни в солнце, ни в луне, ни в камении». В апокрифе—«Хождение богородицы по мукам» (XII или XIII в.) говорится: «они все богы прозваша: солнце и месяць, землю и воду, звери и гады» и т. д. [1]
Солнце представлялось древнему славянину, как горящий небесный огонь, как круг, колесо, как око неба. Эти древнейшие представления славян о солнце, луне и звездах отложились в огромном количестве поверий в позднейших воззрениях славян, в славянском фольклоре [2]. Различные явления природы, облака, дождь, буря, гром и молния, оказывавшие непосредственное и притом нередко решающее влияние на жизнь и хозяйство первобытного человека и своею грандиозностью поражавшие его сознание, не могли быть истолкованы им иначе, как действия каких-то мощных сверхъестественных сил или же как сами эти сверхъестественные силы, выявляющиеся в соответственных действиях, враждебных или доброжелательных человеку. Эти сверхъестественные силы его сознание представляло себе или в виде каких-либо великанов (антропоморфизм), или в виде огромных животных и зверей (зооморфизм). Так, например, тучи представлялись в образе небесных коров, волков, овец или барашков, у чехов—в образе «баб». По другим представлениям тучи—это огромные простыни великанов, сшитые и наполненные водою; великаны тянут простыню на веревке,куда желает бог; иногда им не удается удержать в руках простыню или же порвется веревка, и тогда пойдет проливной дождь, и т. п. Буреносная туча—это великан Баба-яга костяная нога, либо Кощей. Ветер представлялся славянину в образе коня или белого коня, которого весь мир не может удержать на узде. Образ коня-ветра или коня-вихря, как популярный поэтический образ, общеизвестен.
В «Слове о полку Игореве» ветры названы внуками Стрибога: «Се ветри, Стрибожи внуци, веют с моря стрелами на храбрыя полны Игоревы». В народных сказках часто фигурируют ветер-отец и ветер-мать; мать ветра носит имя Бура-кобыла и отождествляется с Бабой-ягой; ветер, таким образом является сыном буреносной тучи. В фольклоре восточных славян ветер представляется в образе старого человека со скованными губами, он дышит только через зубы, отчего поднимается буря;
1. См. Фаминцын, назв. соч., стр. 30 и сл.
2. Материал см. Н. Machal, назв соч., стр. 39—61.
147
если бы ему расковали губы и он мог бы дышать полным ртом, то он мог бы все на свете раздуть, сравнял бы горы с долинами и наступил бы конец света. Обширный в этом роде материал из славянского фольклора приведен у Махала. [1]
* * *
Древние славяне верили, что при рождении ребенка особые существа предопределяют ему судьбу. У русских эти существа назывались Рожаницы, у болгар Наръчници или Орисници, Урисници; у сербов Sudnice, Sugjenice, у хорватов и словенцев Sudjenice, Sujenice, и т. п. Рожаницам молились и клали им пищу—хлеб, сыр, мёд. Излюбленным кушаньем рожаниц была кутья. Эти существа представлялись в виде красавиц-девушек или приветливых, ласковых старушек; у хорватов и словенцев они красивы, как вилы, с круглыми лицами и одеты в белое платье, головы их повязаны белым платочком, а шеи украшены драгоценными золотыми, серебряными и бриллиантовыми украшениями; в руках они держат зажженные свечи. [2]
В виде особых живых существ (персонификация) древний славянин представлял себе счастье и несчастье или долю и недолю, а равно и судьбу (у сербов—осуд), посылающую человеку счастье или несчастье; так же он представлял себе горе, беду и нужду; злыдни, болезни, смерть.
Древние славяне чтили предков в образе домовых божков. Это—Дед, Дід, Дзяд, Дедушка или Дедушка-домовой, хозяин, хозяйнушко и др. Это старичок невысокого роста, одетый в красную рубашку и подпоясанный темносиним поясом, с белою бородою и желтоседыми волосами на голове; живет он обыкновенно в печке, за печкой или под печкой. Этот основной образ Домового имеет в разных местах свои варианты. Домовой может превращаться в различных животных—в собаку, кошку, в медведя с человеческой головой. С культом Домового у славян связано множество обрядов и поверий. [3]
* * *
Характеризуя религиозные воззрения славян, Прокопий, как видели мы выше, говорит, между прочим, о славянах: «Они поклоняются также рекам и нимфам и некоторым другим божествам...»
1. См. Н. Machal, назв. соч., стр. 70—73.
2. См. там же, стр. 76—80; приведен обширный фольклористический материал.
3. См. там же, стр. 89—98; там же и о других домашних божках, стр. 98—107.
148
К этой группе божеств у южных, восточных, отчасти и у северо-западных славян принадлежат, прежде всего, вилы, у современных болгар самовилы, самодивы, юды и самоюды. Происхождение их связывается с горами, лесами, с росою и т. п., что дает основание говорить о теогонической связи этих существ с облаком. По старонародным представлениям, это или души покойников, или же девушки, умершие без крещения, или же гордые девушки, наказанные богом, который превратил их ноги в копыта, и оттого они прикрывают их длинным белым платьем, и т. п. Они представляются в образе красивых молодых женщин с бледными лицами, с длинными, распущенными русо-золотистыми волосами, спускающимися сзади до земли, одетыми в белое или голубое платье. Сила и жизнь вилы заключается в ее волосах. Их фигуры тонки, как ель, тело их прозрачно и легко, как у птицы, а потому они слывут как легкокрылые. Глаза их горят блеском; голос их настолько очарователен, что кто раз его услышит, не может затем никогда его забыть. Кто раз увидит вилу, он тоскует затем по ней всю жизнь и умирает от тоски.
Все эти характерные черты дают исследователю основание видеть в вилах олицетворение быстро несущихся по небу облаков, озаренных ярким солнечным светом. [1] В связи с этим стоит приписываемая вилам способность перевоплощаться в белую лебедь, в сокола, в коня. По месту обитания среди вил различаются: вилы облаковые, вилы наземные и вилы водяные. У болгар различаются самовилы лесные и самовилы морские; у других славян, кроме того, еще вилы гор. Вилы проводят время в пении и в танцах; танцуют они и в облаках и на земле, заманивая в свои танцы молодых людей, пастушков, певцов, музыкантов и награждая их за это счастьем или несчастьем, и т. д.
В южно-славянском фольклоре вилы составляют исключительно богатый и разнообразный сюжетным содержанием отдел, как разнообразны по своим функциям и сами вилы. [2]
К этой же группе существ относятся русалки у восточных славян, представляющиеся в образе красивых, чарующих девушек с серыми, голубыми или черными глазами и густыми бровями, с русыми, черными или зелеными распущенными и спадающими сзади до колен волосами. Как и у вил, сила русалки кроется в ее мокрых волосах; если волосы высохнут, русалка гибнет. Она имеет стройный и гибкий стан, прикрытый зелеными листьями или белою рубахой без пояса. Русалки живут в водах, в лесах, на полях и нивах. По старонародным представлениям, русалки—это души детей, умерших без крещения
1. См. Н. Machal, назв. соч., стр. 108 и сл.
2. Там же, стр. 111—115.
149
либо утопленных и задушенных, а также женщин и девушек, погибших самоубийством. [1]
К группе русалок принадлежат мавки (майки, нейки, навяки, навье). Мавки—это некрещеные дети, утопленные матерями. Они представляются в образе толстощеких детей с распущенными волосами, либо в образе молодых красивых полунагих или одетых в белую рубашку девушек с светлыми кудрявыми волосами. Они живут в лесах и в степи, принимают вид знакомых личностей и мелькают перед глазами путника, чем приводят его в конце концов в бесчувственное состояние. [2]
По толкованию А. Н. Веселовского, вилы и русалки по своему происхождению представляют собою олицетворение предков. По мнению Г. Махала, вилы и русалки первоначально—это «водяные девы», персонификация небесных облаков; впоследствии этот образ осложнился скрещением в нем явлений облачных с хтоническими (подземными), в результате чего возникли вилы и русалки водяные и наземные; как связанные с растительными силами природы, они могут быть названы растительными демонами; наконец, в образе этих существ отложились и представления о загробной жизни, о душах покойников, и таким образом в вилах и русалках оказались слитыми воедино культ природы с культом предков. В русалках получил преобладание культ предков, в вилах—культ природы. Впоследствии культ бил у южных славян расширился в том отношении, что вилы слились с другими лесными, водяными и полевыми существами и приняли на себя их функции. В конце концов, как и другие мифические существа, они перешли вообще в демонов (вещуньи, чародейницы) [3].
К группе божков типа вил и русалок принадлежат, помимо множества других существ, наиболее популярные у восточных славян Леший (Лешак, Лесовик, Лесник, Лисун, Полисун), у украинцев—Перелеснык (Пидлеснык) и Водяной (Водяник, Водовик, Дедушка Водяной); у словенцев Povodnji, Diviji mož или Muk; у чехов, мораван и силезцев—Vodnik, Vodni muž, Mužiček, а также у чехов—Hastrman, на Мораве Bestrman, в Силезии Hasrman (Vaserman, Vastrman); у сербов-лужичан—Wodny muž или Nyks, Nykus; у поляков—Topielec, Toplec.
Леший представляется в образе сильного, крепкого и здорового «мужика», одетого в бараний тулуп (кожух), с глазами без бровей и ресниц, с зелеными волосами и такими же усами, с волосатым телом и длинными ногтями.
1. См. Н. Machal, назв. соч., стр. 115—119.
2. Там же, стр. 119—121. 3. Там же, стр. 123.
150
Он живет в корнях и в стволах деревьев, а также на полях, и, в зависимости от этого, в лесах—имеет рост, равный высоким дубам и соснам, а на полях—может быть малого роста, как трава. Некоторые сопоставляют Лешего с древне-греческим Паном и видят в нем персонификацию лесной природы, в особенности—олицетворение явлений жизни леса в его движениях, вызываемых ветром, ввиду чего Леший имеет характерные особенности, общие с существами ветра. [1]
Что касается Водяного, то у русских он представляется в образе лысого старика с одутлым животом и опухлым лицом, с высокою сетяною шапкой на голове, с поясом из водяной травы на теле и иногда с гусиными ногами. Он может иногда принимать человеческий образ, но его можно узнать по тому, что с левой полы у него каплет вода. Подобно тому как Леший может принимать образ различных лесных зверей, из которых он особенно любит медведя, так и Водяной обладает способностью перевоплощения, особенно в рыб. Живет Водяной в глубинах рек, ручьев и озер, особенно вблизи мельниц. Как Леший представляется неограниченным повелителем леса и его обитателей, зверей и птиц и называется поэтому Лесным царем, так и Водяной представлялся в образе верховного повелителя вод и его обитателей—рыб и водяных животных. У словенцев Водяной представляется то в образе красивого парня или охотника, то в образе мужчины с длинными усами, то в образе большого деда, одетого в зеленое платье и пестрые кальсоны, с красною шапкою на голове и в стеклянных или серебряных башмаках. По пояс—он зеленого цвета; волосы и усы у него зеленые, а от пояса—он рыба и т. д.
У чехов Водяной представляется в образе маленького мужчины с зелеными волосами и такими же глазами, с ястребиным носом; из правого глаза у него каплет кровь, а с волос постоянно течет струею вода. Он красиво одет: на нем желтые штаны, зеленый или красный кафтан с длинными полами и золотыми пуговицами; на голове—зеленая шляпа, украшенная красным -букетом цветов. Его можно узнать по тому, что с левой (или правой) полы его кафтана каплет вода. В руке он держит зеленый прутик; этим прутиком он ударяет по воде, и она перед ним расступается. Он мягок, как воск, поэтому его нельзя схватить и т. д.
Аналогичный образ Водяной имеет и у сербов-лужичан. Нижне-лужичане представляют себе Водяного, как существо, способное к различным перевоплощениям, особенно в ребенка, одетого в белую рубашечку, а жена Водяного обращалась в лягушку и т. д.
1. См. Н. Machal, назв. соч., стр. 124—126; 143—149.
151
Не входя в подробности, отметим в заключение, что круг пережитков старых, дохристианских верований у современных славянских народов, воспроизводящих довольно широкую картину религиозных представлений у славян в древности, далеко не исчерпывается теми фактами, которые мы отметили выше. Крохме них можно еще отметить следующее. У чехов, мораван и словаков, а также из южных славян—у словенцев и из восточных—у галичан-украинцев в числе лесных существ имеются так называемые «дикие люди»—«дикие женщины» и «дикие мужчины», сплошь покрытые волосами; у украинцев—лісовы люды; у поляков—Dziwožony, то же Boginje, Bogieńki (Bogunki); у мораван—это колдуны и вещуньи. Затем сюда относятся «лесные женщины» или «лесные девушки», известные у словаков под именем босорки, и т. д.; «дух скал», «дух гор», последний у словенцев носит название Димек, Лабер, Белич, Лабус; у сербов—Горянин. «Дух полудня»—полудневик, у сербов-лужичан Přezpolnica, или Připolnica, Dopolnici, Wotpolnici; Serpolnica, Serpyšyja и т, п.; последние названия связаны с серпом; у чехов, мораван и в Силезии—Polednici; у поляков—Poludnica, Poludniówka, Przypoludnica. Πолудницы представляются в образе воздушной белой девушки; верование связано, повидимому, с ветром и вихрем и олицетворяет собою несущийся в поле в летнее время столб пыли.
У русских славян отмечено существо, охраняющее зрелое колосистое поле—Полевик или Полевой; у чехов то же в образе женщины Žithola; у белоруссов—божество колосистого хлеба—Белун; у галичан—Житный дед—с тремя бородатыми головами и тремя огненными языками; у украинцев—Железна баба, или Житна баба, или Житна матка.
В числе богов или божков, т.е. сверхъестественных существ, древние славяне чтили не только леса, поля и нивы, но также реки, моря, озера, источники, о чем говорят многочисленные исторические показания, начиная с Прокопия. [1]
Царь-батюшка река—у украинцев, река Дунай или Дунай Иванович—у русских, река Днестр, а также Дон, Днепр, Волга, Сухман-река, Волхов. Днепр, Волга и Западная Двина были некогда людьми: Днепр—брат, а Волга и Двина—сестры. Морем владеет морской царь или чудо-юдо, он любит музыку и пение; у словаков это Водяной король и его жена—водяная королева;
1. См. Н. Machal, назв. соч., стр. 141.
152
у украинцев, кроме того—морские люди, или мемозины (мелюзины), то же фаляроны, т. е. войско фараона, погибшее в море при преследовании евреев; в море живут сыроиды (греч. сирены)—«в Туретчине за Дунаем»; у лужицких сербов—это Морские девы; то же у чехов—Vodni panny a ženy; у словаков—Vodopanenky или Bilé pani, т. е. «белые женщины»; у нижних лужичан это—«водяные юнгфры»; у поляков то же—Wodni panny или Bogunki, а муж их Boginiarz; у словенцев—Povodnje device (Водяные девушки), и т. д. [1]
Кроме названных выше богов и божков, древние славяне чтили огонь, в том числе и огонь домашнего очага, а также небесный огонь падающих метеоритов. Последние представлялись в образе летящих драконов: у чехов—Zrnek, Zmok; у поляков Smok; у белоруссов Цмок-домовик. Иногда он представляется в виде птицы, например, сокола у русских славян; у чехов и словаков—мокрой курицы. У западных славян Смок—существо доброжелательное к дому: он заботится о материальном благосостоянии дома. У болгар Смок высасывает у людей кровь, уносит беспризорных детей к себе и заботливо их воспитывает, а затем они превращаются в Смоков. Аналогичное существо известно у сербов-лужичан под именем Plón; у чехов к этой же группе существ относятся—Plevnik или Plivnik и Prašivec; в некоторых местах последним термином называют метеоры, что явно указывает на происхождение данного бога у чехов. Prašivec—это вестник огня, пожара. Иногда он представляется в виде петуха, крылья которого покрыты фосфором, а также в виде огненного шара или огненной птицы с длинным горящим хвостом.
К этой же группе славянских огневых божков относятся так называемые блуждающие огни или огоньки, а также «болотные огни»; у русских—это души покойников или чаще—заколдованные клады, которые по истечении срока заклятия блуждают по земле и выявляют себя людям в различных видах—золотой веточки, золотого петуха, золотой курицы с цыплятами, барашка, козы, теленка, быка, коровы, белого коня, волка, поросенка, желтой собаки, кошки и т. п. Кроме того, эти же клады олицетворяются в образе нищего старика, в виде старичка с ноготок и с бородою с локоток; у белоруссов—это Дзедка или Дзедзя. У чехов блуждающие огни (Bludičky или Světýlka)—души умерших, особенно души умерших без крещения детей или души самоубийц (на виселице или утопленников) и т. п.; это злые, враждебные человеку существа, но их можно склонить в свою пользу.
1. См. Н. Machal, назв. соч., стр. 141 и сл.; стр. 149.
153
У чехов же—это горящие клады. К этой же группе «блуждающих огней» и «болотных огней» у чехов относятся «Огненный человек» (Ohnivý или Žhavý muž), который показывается людям на болотах в виде огненной бочки, горящего снопа, огненного круга, колеса, столба, собаки и т. п.; он доброжелательно настроен к людям, помогает им своим советом во всех трудных случаях, но за службу требует благодарности. Подобные же существа известны у лужицких сербов—Błudnik, Błud, Błudničky, Błudne sviečky; у поляков—Błędniky, Swietłiky или Swieczniky, Latańce, Błędne śuratła; у южных сербов—мацарули; у словенцев—это Védomci или Vedúnci.
Отметим, наконец, распространенное в славянском фольклоре, особенно у болгар, представление о мертвецах, выходящих из могил и сосущих у людей кровь. У болгар это—вампиры, вапиры, вепиры или вупиры; у сербов—вампиры, лампиры, лапиры, апиры, апирины; у поляков—Vampir, Upiór, Upierzyca; у украинцев—вампыр, вепыр, вопыр, опыр, впыр, опир, упер, упырь; у белоруссов—упир; у русских—вампир, упирь, упырь, обырь; у черногорцев и герцоговинцев—тенац, тейнац, лорко, орцо; в Далмации—козлак.
Вампиры могут принимать образ коня, волка, собаки, кошки, совы, петуха, ворона, клубка, снежного шара, копны сена и т. п. По представлениям русских славян, вампиры летают в облаках, ездят на лошадях по окрестностям, шумят и лают, пугают путников, бросаются им под ноги, перебегают дорогу; они могут проникать сквозь щель, так что и запертые двери не уберегают от них; обладают огромными зубами и т. д. Вампиры выходят из могил по ночам, особенно в полночь; обратно в могилу их загоняет пение петуха. Вампиры высасывают кровь у спящих людей, особенно у детей, а затем и у взрослых; поэтому у болгар они известны как кръвници, у словенцев—pijavice. Они высасывают кровь также и у животных. Для того чтобы парализовать злую деятельность вампиров, покойников, заподозренных в вампирстве, откапывают из могил и пробивают у них сердце колом боярышника, осиновым, кленовым или липовым; кроме того, практикуется и целый ряд других мероприятий. [1]
У сербов и хорватов вампиры отождествляются с волкодлаками. По широко распространенному у всех славянских народов верованию, волкодлак и—это люди,
1. См. Н. Machal, назв. соч., стр. 150—163; 182—187.
154
способные обращаться в волка и в таком виде причинять зло людям. Особенно популярны эти существа в болгарском фольклоре, где они носят названия: връколак, влъколак, фъркуляк; у словенцев—волкодлак, вукодлак, вулкодлак, вркодлак; у сербов и хорватов—вукодлак; у чехов в Силезии—Vlkodlak; у словаков—Vlkolak, Vrkolak; у поляков—Wilkołak, Wilkolek; у украинцев—волколак, вовкулак, волкун; у белоруссов: волколак, вавкулак; у русских—волкулак.
Верование это нашло свое отражение в «Слове о полку Игореве», где оно приурочено к князю Всеславу, который—«людем судяше, князем грады рядяше, а сам в ночь волком рыскаше; из Кыева дорыскаше до кур Тмутороканя; великому Хорсови волком путь прерыскаше». Несколькими строками выше о нем же говорится, что он—«Отвори врата Новуграду, разшибе славу Ярославу, скочи волком до Немиги с Дудуток».
Аналогичное предание связывается в болгарских народных преданиях с младшим сыном известного царя Симеона (начало X в.) Бояне, который слыл колдуном и мог превращаться в волка. В старосербском законнике 1262 г. говорится, что волкодлаки производят затмения солнца и луны. По болгарским народным повериям, фъркуляки родятся от связи женщин с вампирами; потомки фъркуляков носят название Джададжии, т. е. чародеи. По повериям словенцев, волкодлак—это человек, который может по собственной воле превращаться в волка и затем опять становиться человеком и т. д. По поверьям других славянских народов (поляков, украинцев), волкодлаки—это люди, превращающиеся в волка только в определенное время года. Волкодлаками становятся люди, рождающиеся ногами вперед или рождающиеся от матери-женщины и отца-волка; они подобны человеку, но все тело их покрыто волчьей шерстью и они имеют волчьи зубы; или же они наполовину волки, наполовину—люди (словенцы). По поверьям словаков, волкодлаком становится покойник, которого вынесли на кладбище головою вперед, а не ногами. У украинцев отмечено поверие, что на св. Власия (11 февраля) вовкулаки превращаются в собак или черных кошек и сосут молоко коров, кобыл и овец, что они душат лошадей, а на рогатый скот насылают мор. По этим же поверьям, волкодлаком может стать человек по заклятию ведьмы. От обыкновенных волков волкодлаки отличаются тем, что имеют три лапы волчьи, а четвертую ногу человечью. Волкодлаки могут превращаться не только в волка, но также в коня, корову, собаку, черную кошку, гуся, курицу и т. п. [1]
1. См. Н. Machal, назв. соч., стр. 180—182.
155
Всем славянам известно существо, которое мучит спящих людей. У чехов оно называется мура (ст.-чешское и моравское мора), мурак; у словаков—кикомора; у сербовлужичан—мурава, морава, мырава, вурлава; у поляков—мора, мара, змора, морус; у южных славян—мора и т. д. Это живое существо, мужчина либо женщина, от которого по ночам уходит душа, принимает различные виды и мучает спящих людей. У русских мора, мара, маруха, кикомора, шишимора отождествляется со смертью. Держа голову подмышкой, она блуждает ночью под окнами домов и называет имена хозяев либо домашних; кто отзовется, тот должен умереть. По представлениям болгар, мора—это душа умершего без крещения ребенка; она душит людей во сне. По поверьям чехов и поляков, мура отличается от людей тем, что имеет густые черные брови, сросшиеся над носом; кроме того, по представлению чехов, мура имеет остроконечную голову и плоскую ступню. По народным поверьям мурою (морою) человек бывает от рождения. Ребенок, родившийся со сросшимися бровями или с зубами,—это будущий мора и т. п. Покидая на время, в полночь, с 12 до 3 часов, тело человека-мура и возвращаясь затем обратно к нему же, мура, по польским поверьям, принимает различные виды: стебель соломы, белая длинная тень, белая кошка; у сербов-лужичан, кроме того, кожаный мех, кость, белая мышь, змея, кот; у поляков—муха, мышь, собачонка и др.; у сербов—белая шерсть, мотылёк, муха илй какой-нибудь зверёк. По представлениям сербов-лужичан, мура может принимать вид также белого мужчины либо черной женщины, которые имеют жесткий язык, грубое, как полотно, тело и ездят на козле. В поверьях поляков мура представляется в виде молодой девушки; у сербов—в виде белой лошади. Мура проникает сквозь щели, поэтому укрыться от нее невозможно. Она душит спящих людей и высасывает у них кровь. По поверьям поляков, имеется семь мар: одна ездит на коне, другая на быке или на корове, третья—на изгороди, четвертая—на терновнике, пятая—на метле, шестая—на свинье, седьмая—на человеке. По поверьям лужичан, мура обладает большою силою и повредить ей чем-либо нельзя. Однако, по народным представлениям, имеется целый ряд средств, которыми можно от нее избавиться.
Ввиду того, что мура появляется по ночам, она известна также под именами Nočnice—у словаков, Nocnica—у поляков, ночница—у сербов, нички (нычкы)—у русских, где мора, мара, маруха представляются в виде маленьких существ женского пола, которые сидят за печкой и ночью прядут пряжу, а у женщин иногда портят кудель; в спящих людей любят бросать кирпичи.
156
В русских поверьях они отождествляются с кикоморами, маленькими существами женского пола с головою в наперсток и с телом, как солома. Кикоморы живут за печкой. Они происходят от детей, умерших некрещеными или проклятых родителями. По русским поверьям, мары, таким образом, принадлежат к числу домашних божков. [1]
Древне-славянские верования в злых духов отложились у славян в позднейших представлениях о чертях. Теогония чертей широко представлена в огромном фольклорном материале у всех славян. Помимо общераспространенного названия у всех славян чорт (польск. czart, верхне-лужицк. czert, нижне-лужицк. cart, укр. чорт, черт, белор. чорт, русск. чорт), он называется также у словенцев—vrag (то же русск., болг., сербск., польск.), zlodi, hugić; у украинцев—кадук, дидько, болотьянык, морок, мара, дыво, лыхо, бида, нэдоля, облуд. Черти в народных повериях часто заступают собою лешего, водяного домового и вообще домовых божков. В последнем случае у западных славян он носит названия: špiritus, špirek, rarášek, diblik, pikulík и др. Общераспространенными у всех славян названиями для чорта служат также—дьявол и бес.
Одним из пережитков языческой старины у всех славян служат поверья в ведьм и колдунов. Это существа, наделенные сверхъестественною силою или бóльшими знаниями (ведением), чем обыкновенный человек. Эти представления так же широко отложились в славянском фольклоре, как и представления о чертях. Чаще всего эти существа носят названия, производные от слова «ведать» или «ведение», т. е. знать, знание. У словенцев—это vêšča, vêsna; у болгар—вештица, вештирица; у сербов и хорватов—vještica; у словаков—vedomkyně; у поляков—wieszcza, wiedma; у кашубов—vieščica; у украинцев—відьма; у белоруссов—ведзма; у русских—ведьма, вещица, вещунья; соответственные существа мужского пола: у словенцев—veščec; у болгар и сербов вештац, вјештац; у словаков vedomec; у русских—ведьмак, ведун, вещун. Они же называются именами знахарка, знахарь (словенцы, русские, украинцы); у чехов и у русских они известны также под именем чародеев и чародеек; у русских также кудесник, окудник, колдун; у словаков—волхвица; у русских—волхв; у хорватов—vuchvec, vuchovec, vuchvica и др.
Характерную особенность этих существ составляет способность превращаться в собаку, в кота, в кошку, в птиц, в клубок ниток, в жабу.
1. См. Н. Machal, назв. соч., стр. 175—180.
157
Они могут летать по воздуху с быстротою крылатого ветра, а для того, чтобы быть легкими, они смазывают себя магической жидкостью. Они ездят верхом на людях, на конях, на коровах, на волках, кошках, черных петухах и на других животных; часто довольствуются только метлою, кочергою, лопатой, граблями и т. п. Они пользуются также коврами-самолетами и семимильными сапогами. С ведьмами связывается представление о силе обладания явлениями природы: они посылают на землю град, грозу и ветер; скрывают росу, дождь и небесные светила и оказывают влияние на урожай. По поверьям украинцев, ведьмы не только похищают с неба росу и дождь и прячут их в своих сундуках, но также снимают с неба солнце, луну и звезды. Ведьмам и колдунам известна магическая сила трав. Блуждая по полям и лесам, они собирают лечебные травы, выкапывают коренья и пользуются ими при лечении болезней, при отыскании кладов, при колдовании. Ведьмы и колдуны умеют залечивать раны, лечить болезни, останавливать кровотечения, помогать при укусе змеи и бешеной собаки. Но вместе с тем ведьмы могут причинять вред домашнему скоту, в особенности коровам. Чародеи и чародейницы могут узнавать воров, находить потерянные вещи, предсказывать будущее, заклинать домового, кикомору и других злых духов. Отсюда название колдуна у русских шептун, ведьмы—шептуха или шептунья. По народным поверьям, имеется целый ряд средств, которыми можно бороться с злыми действиями этих существ: бузинные веточки, сложенные накрест,—в Моравии; нож, воткнутый под верхнюю доску стола, или кочерга, приставленная к дверям загнутым концом вверх, и т. п. (у русских) и т. д. Для того чтобы ведьмы не могли причинять вреда домашнему скоту, в стойлах укрепляют терновые или осиновые ветки. По поверьям украинцев против ведьм предохраняет мак, чертополох, чернобыль, чеснок, веточки вербы и т. п.
Приведенные выше характерные для ведьм особенности дают основания видеть в этих существах олицетворение облачных явлений: ведьмы, как видели мы выше, могут принимать разнообразный вид, летать по воздуху, похищать солнце, луну и звезды, посылать на землю дождь, град, грозу и ветер. В образе ведьмы-доярки коров видят тот же образ тучи (черная корова), дающей дождь (молоко). [1]
Приведенный выше материал, характеризующий религиозные представления древних славян, частью документально засвидетельствованные историческими источниками, частью пережиточно отложившиеся в народных верованиях или в суевериях
1. См. Н. Machal, назв. соч., стр. 164—171; 172—175.
158
и предрассудках, вымерших или постепенно вымирающих в народном сознании вместе с успехами народной культуры, распространением просвещения и подъемом массовой народной культурности, прекрасно характеризует общий уровень социального мышления славянского земледельческого и скотоводческого общества на более ранних ступенях его развития, начиная, приблизительно, с VI в. и вплоть до принятия христианства. В основе этих представлений лежит анимизм, т. е. представление о явлениях природы как о существах, наделенных, подобно человеку, разумом и волей к действию, но обладающих сверхъестественною, магической материальной силой, подчиняющей своей власти как личную жизнь человека, так и жизнь его хозяйства, т. е. его скота и его полей.
По понятиям древнего славянина, все космические, метеорологические и вегетативные явления природы—это проявления сознательной воли и действия живых сверхъестественных существ. По этим представлениям, природа не мертва, но живет и мыслит, как живет и мыслит и человек, но она сильнее человека и, вмешиваясь в его жизнь и в его хозяйство, подчиняет человека своей власти.
Явления природы, как выявления воли и действия сверхъестественных существ, и сами по себе являются такими существами, подчиняющими человека своей власти и приносящими пользу или вред ему лично и его хозяйству. Это—вездесущие, всемогущие, всезнающие и всеведущие боги и божки, поражающие сознание человека сверхъестественной мощностью своей непреодолимой силы и загадочной, таинственной грандиозностью ее выявлений в окружающей его жизни. Эту систему мышления можно охарактеризовать как анимистический пантеизм. Она в высшей степени характерна для первобытного общества с низким уровнем развития производительных сил, со связанностью отношений людей в рамках процесса, созидающего их материальную жизнь, а вместе с тем со связанностью всех их отношений друг к другу и к природе.
Как мы уже знаем, славяне выступают впервые в истории довольно поздно, когда общественная жизнь их ушла уже значительно вперед сравнительно с первобытно-коммунистическим строем, который для них был уже изжитым этапом, равным образом как изжитым этапом было для них и обусловленное этим строем мышление. История застает славян на стадии военной демократии и общины-марки, т. е. на стадии зарождения частной собственности, разлагавшей старые родовые отношения и закладывавшей основы феодальных отношений. Это был переходный этап в развитии славянского общества, т. е. в развитии производственных отношений,
159
обусловливавший собою и соответственный этап в развитий мышления. Поэтому славяне еще не монотеисты, а пантеисты, и их верховное божество, представляемое в источниках в довольно смутных очертаниях, вызывающих сомнение в существовании такого существа вообще у славян, является не представителем единоначалия и единовластия, чего не знала и реальная славянская общественность эпохи военной демократии, а чем-то вроде племенного верховного жупана, по отношению к которому прочие боги и божки были теми родовыми царьками—ῤῆγες, о которых говорит Маврикий в VI в., или теми родовыми жупанами, о которых говорит Константин Багрянородный в X в. Переходностью общественного строя от первобытно-коммунистического общества и характерных для него производственных отношений к феодальному обществу и феодальным отношениям объясняется наличие в мышлении древнего исторического славянина унаследованных по традиции от предыдущих этапов общественного развития уже в готовом виде представлений о душе и духах предков, продолжающих свое существование рядом с человеком в различных воплощениях, охраняющих традиционный уклад старого семейно-родового быта от разлагающих начал новых, наступающих на него социально-производственных отношений феодализма. Этим же объясняется, с другой стороны, и отсутствие в мышлении исторического славянина тотемистических представлений: исторический славянин уже не знает тотема, т. е. богопочитания определенных животных и предметов как покровителей рода или племени, но тотемические переживания продолжают бытовать в его мышлении в форме представления о способности перевоплощения явлений и сил природы, а равно и души, отделившейся от своей материальной оболочки, в различных животных и в предметы неодушевленной природы.
Бог в мышлении древнего славянина эпохи военной демократии и начальных этапов развития общины-марки—не тот или иной предмет окружающей его одушевленной (животные, птицы, гады) и неодушевленной (растения) природы (религия на более ранних ступенях развития общественно-производственных отношений), но всегда определенное, конкретное, мыслимое как материальное, но невидимое и неосязаемое, а потому и таинственное существо, иногда воплощающееся в то или иное животное или растение (персонификация или олицетворение). Бог для древнего славянина-язычника не дух, а материя, хотя и непостижимая для его сознания. Это был народный бог, бог собственного народного производства, гораздо более близкий и понятный народу своею материальностью, нежели бог-дух, троичный в лицах и пр., позднейшей, насквозь идеалистической христианской религии, чем, в частности, и объясняется тяжелая,
160
упорная и длительная, принимавшая нередко насильственные, кровавые формы, борьба христианской догмы с язычеством у славян, одержавшая, в конце концов, как более передовое мышление, победу над язычеством, но не вытравившая окончательно из народного мышления в эпохи феодализма и капитализма глубоко укоренившихся в нем пережитков язычества, продолжающих жить в эксплоатируемых народных массах в капиталистическом обществе вплоть до настоящего дня в виде грубых, примитивных, враждебных культуре и прогрессу человечества предрассудков и суеверий.
И только в коммунистическом обществе, не знающем эксплоатации человека человеком, эти предрассудки и суеверия будут окончательно вытравлены из сознания свободного человека, властителя природы, управляющего ее силами и приспосабливающего их к служению своим производственным интересам. Борьба с предрассудками и суевериями, возможная и в буржуазно-капиталистическом обществе в наиболее передовых его элементах, составляет поэтому в социалистическом обществе, на стадии перехода к коммунизму, одну из основных проблем борьбы за коммунизм, за окончательную победу новой, свободной, социалистической жизни человечества и нового, социалистического мышления. Коммунизм несет угнетенному человечеству на своем знамени и в своем действии окончательную ликвидацию магии и торжество науки.