Россия - Болгария: векторы взаимопонимания. XVIII-XXI вв. Российско-болгарские научные дискуссии

Ритта Гришина (отв. редактор)

 

I. Русские и болгары: представления и стереотипы восприятия друг друга

 

15. Русские и болгары в годы Первой мировой войны: проблемы взаимовосприятия

Г.Д. Шкундин

(Международный юридический институт)

 

 

Представленная тема долгое время находилась на периферии историографического процесса. В годы господства коммунистических режимов препятствием для её непредвзятого и всестороннего рассмотрения являлось своеобразное понимание социалистического интернационализма, насаждавшееся в обществе. В частности, историки СССР и Болгарии имели социальный заказ изучать и прославлять все то, что сближало российский и болгарский народы в течение веков, пропагандировать «братство по оружию» [1]. В таких условиях не предполагалось исследовательского внимания к истории враждебного военного противостояния между двумя странами. А оно случилось, правда, в первый и единственный раз за последнюю тысячу лет после балканских походов киевского князя Святослава. И произошло это в 1916-1917 гг. во время Первой мировой войны. Данному событию и посвящена настоящая статья.

 

До сих пор в историографии нет ни одного исследования, которое ставило бы проблему взаимного восприятия болгар и россиян не только в годы первого мирового конфликта, но и на протяжении XX в. в целом, хотя методологические основы для создания таких трудов уже существуют.

 

Проблема имиджа России среди болгар связана с генезисом болгарского национального самосознания на протяжении длительного отрезка времени. Это понятие включает в себя как эмоционально-оценочные компоненты, так и рационально-ценностные представления, т. е. является понятием многоуровневым. Основные компоненты имиджа России сложились в период болгарского национального Возрождения и освободительной борьбы против османского ига (вторая половина XVIII - 70-е гг. XIX в.). Тогда этот имидж носил в высшей степени позитивный характер. С Россией и ее поддержкой связывались надежды на завоевание национальной независимости. В исторической памяти болгар прочно закрепилось народное название России - «дядо Иван», т. е. дед Иван. Именно

 

 

186

 

отсюда произрастают корни болгарского русофильства, подкрепленного к тому же схожестью культур, близостью языка и общностью религии двух славянских народов [2].

 

Положение, однако, осложнилось после освобождения Болгарии в 1878 г. Появление нового государства на международной арене сопровождалось формированием национально-государственных интересов новой страны, которые по-разному воспринимались различными общественными слоями и политическими течениями. Встала совершенно новая проблема - совместимости концепций национально-государственных интересов Болгарии и России. Очень скоро выяснилось, и это тоже вполне естественно, что они не всегда и не во всем совпадают. Расхождения, однако же, болезненно воспринимались обеими саранами. Они оценивались, главным образом, на эмоциональном уровне и без попытки глубокого анализа. С русской стороны такие расхождения расценивались как неблагодарность, с болгарской - как стремление использовать Болгарию в своих интересах, как отсутствие готовности поддержать ее желания в решении тех или иных национальных проблем.

 

После Освобождения отношение к России в болгарском национальном самосознании развивалось по принципу дихотомии, двойственности, в виде русофильства и русофобии. Причем второе явление - русофобия, намного моложе первого. Носителями его стали отдельные группы политической элиты. Болгарская русофобия имела политический характер и была тесно связана с другим явлением - болгарским национализмом [3].

 

К началу Первой мировой войны русофильские чувства основной массы болгарского населения дали заметную трещину. Этому способствовали события Балканских войн несостоявшийся арбитраж Николая II в болгаро-сербском споре из-за Македонии, а также пассивное, по убеждению болгар, поведение России, которая, дескать, не удержала румын от нанесения удара в спину болгарским войскам в ходе 2-й Балканской войны. В совокупности эти факты, как полагали представители болгарской политической элиты и широкие круги общественности, в значительной мере предрешили исход данной войны, который в исторической памяти болгарского народа получил название «первой национальной катастрофы». Болгары, даже симпатизирующие России, после 1913 г. обвиняли ее в том, что она способствовала крушению болгарских национальных идеалов.

 

Болгары - малый народ, поэтому они всегда были особо чувствительны к символическим жестам великих держав, в первую очередь, России. За один год, отделяющий окончание Балканских войн от начала Первой мировой, таких жестов со стороны Николая II (а император отождествлялся с Россией) было два, и оба болгары сочли для себя оскорбительными. Николай II не нашел времени положительно ответить на приглашение

 

 

187

 

удостоить своим присутствием торжественное освящение храма-памятника «Св. Александр Невский» (еще весной 1912 г. ему было отправлено такое приглашение). Этот храм был воздвигнут болгарским народом в знак признательности к России за освобождение от османского ига, и носит имя Александра Невского. Как известно, он был покровителем императора Александра II, которого в Болгарии и поныне называют «царем-освободителем». Храм строился по проекту русского архитектора А.Н. Померанцева, расписывался талантливейшими русскими и болгарскими живописцами, в том числе В.М. Васнецовым. В то время это был крупнейший православный храм на Балканах. И Николай II не удосужился приехать. В то же время в июне 1914 г. он посетил с семьей румынский порт Констанцу, где был объявлен почетным шефом V-го кавалерийского полка румынской армии, который прославился разграблением болгарского придунайского города Силистра в ходе 2-й Балканской войны. Все это делалось для того, чтобы «щелкнуть по носу» болгарского царя Фердинанда Саксен-Кобург-Готского, никогда не пользовавшегося особой симпатией у российского самодержца, но негодование охватило и народ, в том числе болгарских русофилов [4].

 

Вскоре после этого, в августе 1914 г. началась Европейская война. В России в первые военные месяцы наблюдался взрыв славянофильских настроений, симпатий к славянской и православной Сербии. Российская общественность, не особо разбиравшаяся в дебрях межбалканских отношений, считала само собой разумеющимся, чтобы славянская и православная Болгария пришла на помощь Сербии из чувств солидарности и благодарности к своей освободительнице - России, поскольку, как трубила официальная пропаганда, шла борьба не на жизнь, а на смерть между славянством и германизмом. Но этого не произошло. Даже лидер демократической партии Болгарии, антантофил Александр Малинов, уроженец Бессарабской губернии, заявил: «Мы, во-первых, болгары, а потом уже славяне».

 

Российская империя не принадлежала к числу стран с устойчивыми демократическими традициями и свободной от правительства прессой. Однако по ряду причин иногда общественное мнение оказывало здесь сильное воздействие на процесс принятия внешнеполитических решений, связанных с православным балканским славянством. Так было во время Восточного кризиса 1875-1878 гг. Так же произошло и в годы Первой мировой войны в отношении Болгарии. По причинам историческим возмущение и негодование общественности в адрес Болгарии получили в России больший резонанс, чем в других странах Антанты. Можно сказать, что вплоть до октября 1917 г. в России гораздо больше, чем в какой-либо другой стране Согласия

 

 

188

 

именно эмоционально-психологический момент в ущерб трезвому, прагматичному расчету оказывал влияние на процесс принятия важнейших внешнеполитических решений, связанных с Болгарией.

 

Болгария не спешила вступать в войну ни на стороне России, ни на стороне ее противников. Послушный царю Фердинанду кабинет «либеральной концентрации» Васила Радославова втянулся в дипломатический торг с представителями обеих враждовавших коалиций, стремясь заручиться от каждой поддержкой своих национально-территориальных вожделений [5]. Это послужило поводом к тому, что известный русский писатель Леонид Андреев в начале декабря 1914 г. опубликовал открытое письмо к болгарскому народу, озаглавленное «Торгующим во храме». В нем отношение Болгарии к сражающимся России и Сербии уподоблялось поведению торговцев из евангельской притчи. Письмо было написано с позиций славянофильства и великорусского патриотизма, без глубокого знания сущности балканских конфликтов.

 

Это письмо вызвало бурную реакцию в Болгарии как со стороны писателей и публицистов русофильского направления, например, корифея болгарской литературы Ивана Вазова, Димитра Мишева и Стилияна Чилингурова, так и русофобов, к числу которых относился Кирилл Христов [6]. Интересно проследить реакцию со стороны этих двух лагерей на выступление Андреева.

 

Газета «България», орган русофильской прогрессивно-либеральной партии в статье «Русские симпатии» писала, что Леонид Андреев - наиболее яркий выразитель мнений широких кругов русского общества. Поэтому, по мнению газеты, болгарским писателям следовало бы дать ответ всему русскому народу, а вовсе не одному Андрееву.

 

Ответ был таков: редакция газеты полагала, что русская интеллигенция и широкие массы разочарованы в Болгарии, но это недовольство не есть следствие одного только слабого знакомства с болгарскими делами или какого-либо сербофильства и желания выдвигать русские и сербские интересы. Недовольство России и требование оказать помощь Сербии объясняются особой психологией русской народной души: с присущим им духом всепрощения русские, в лице Л. Андреева, хотят, чтобы болгары простили сербам и помогли им. Русские сострадательны: они не могут видеть спокойно, что один братский народ обречен на гибель, а другой ему не помогает. Русский народ склонен к самопожертвованию: он всегда жертвовал собой для меньших своих братьев и поэтому неспокоен, видя, что малые государства не подражают его примеру.

 

Русской народной душе, продолжала газета, присуще смирение: русские безропотно исполняют свой долг, надеясь, что награда придет сама

 

 

189

 

собой. Психологию русского народа следует уважать и с ней надо считаться. Великий русский народ хотел бы и маленькую Болгарию приобщить к высокому строю своей души: болгары, забыв сербские обиды, должны помочь Сербии.

 

На основании сказанного газета прогрессистов пришла к выводу, что болгарской прессе следует спокойным тоном, без всяких обвинений, дать ясные объяснения поведения болгарского народа и его правительства. «Тогда было бы доказано, что народ не причастен ко всем предосудительным поступкам правительства, но что при сложившихся с Сербией отношениях Болгария не может выступить на помощь сербам» [7].

 

Но перейдем к русофобам. Проправительственная газета «Народна политика» утверждала, что Леонид Андреев стал жертвой современного общерусского шовинизма [8]. Газета «Дневник» в статье «Русская интеллигенция» писала: «Очевидно, в душе русского народа непобедимо влияние завоевательного абсолютизма... Л. Андреев не исключение: его устами говорит русская душа, истинная опора кровавого деспотизма, которой русская интеллигенция всегда верила, как истинная питомица великого абсолютизма» [9].

 

Таким образом, и русофилы, и русофобы объяснение находили в особенностях русской души, хотя эти особенности трактовали по-разному.

 

Когда же после годичного торга болгарское правительство все-таки выбрало коалицию Центральных держав и в октябре 1915 г. вступило в войну на их стороне, напав на Сербию, шквал негодования по адресу болгар выплеснулся на страницы российских газет. «Измену» Болгарии они пытались объяснить доводами морально-этического порядка. Помимо трафаретных выражений о «вероломстве» и «германофильстве» самого царя Фердинанда Кобургского, зачастую выводы политических обозревателей граничили с расизмом. Причина нередко виделась ими в особенностях этногенеза болгарского народа и его менталитета, социально-психологического облика, в котором татаро-монгольские черты якобы подавили первичное положительное славянское начало, превратив болгар в форпост азиатского варварства в цивилизованной Европе. Кроме того, твердила российская печать всех мастей, тевтоны умело использовали такие общие для них и для болгар качества, как хитрость, алчность и безмерная грандомания [10].

 

Что же касается настроений в широких кругах российского общества, то колоритней всего, хотя и несколько упрощенно, их обрисовал человек с «другой» стороны. Управляющий болгарским консульством в Одессе Димитр Янакиев, готовившийся к отъезду на родину в те дни, записал: «Гром среди ясного неба! Болгария вступила в войну против России! Все

 

 

190

 

бранные слова и обвинения до сих пор сыпались на Болгарию за то, что она не пошла спасать Сербию и помогать России, а теперь - о небо! - она осмелилась идти против России... Сейчас уже вся Россия оскаливалась и грозила кулаком Болгарии - частное должно быть принесено в жертву общему. Как это болгары могут иметь цели вне славянства? Они должны быть наказаны и будут наказаны. И офицеры, и солдаты уже шли на “болгарский фронт”. Его еще нигде не было, но они были уверены, что он есть, так им было сказано. А идти воевать на “болгарский фронт” считалось уже геройством, подвигом.

 

Но еще не все потеряно, болгарский народ не послушает свое правительство, не пойдет за ним. В Болгарии будет революция - в это верят и об этом говорят даже серьезные люди», - с иронией заключал Янакиев [11].

 

Тогда же, в ноябре 1915 г., российский вице-консул в пограничном с Болгарией румынском городе Джурджу В.Е. Беланович составил записку «О настроении болгарского народа и о возможном отношении к русским военным действиям в Болгарии». Обобщающий характер документа говорит о том, что его автор претендует на исследование о менталитете болгар, а также на работу имагологического плана «Россия в глазах болгар». Полагаем необходимым остановиться на этой записке подробнее. По мнению Белановича, «основные черты характера болгарина: 1) упрямство; 2) слабая восприимчивость к новым идеям и 3) отсутствие того, что называется “гражданским мужеством”, т. е. способности из-за отвлеченных идей жертвовать положительным благом». Первые две черты характера болгар Беланович расценивал как благоприятные для России, ибо благодаря им в массе болгарского народа, несмотря на многолетнюю антирусскую пропаганду, сохранились чувства признательности, любви и уважения к России.

 

Но, продолжал вице-консул, «если болгарское правительство не сумело искоренить из упрямой души болгарина благоприятных для нас чувств, оно вполне успело создать в нем новую силу: враждебно настроенный к нам разум. Еще неокрепший, неспособный критически относиться к односторонне освещаемым фактам разум болгарской народной массы стал в противовес с его чувством и нейтрализует последнее. В этом драма болгарской души, сделавшая из болгарина безвольное орудие в руках поработившего их немца. Болгарский народ, - делал вывод Беланович, сможет ожить для активной деятельности только тогда, когда окончательно поверит или своему врожденному чувству или обманутому разуму. Помочь ему в первом - задача, а может быть, даже долг России».

 

Затем Беланович описал чувства, которые, по его мнению, в тот момент определяли отношение болгар к России. Их три: «1) страх перед завоеванием

 

 

191

 

и полным лишением самостоятельности, 2) страх перед наказанием за измену и 3) надежда, правда, очень смутная, на прощение, на удовлетворение хотя бы минимума национальных стремлений. Нетрудно предвидеть, продолжал он, что все те действия России, которые будут иметь характер осуществления первых двух опасений, будут встречены в Болгарии враждебно и, может быть, даже заставят доведенный до отчаяния народ “поднять руку на... русских воинов...”; и только те действия, которые будут, хотя бы отчасти соответствовать указанной надежде - против которой всячески борется антирусская пропаганда, утверждающая, что для Болгарии уже нет возврата к России и славянству, смогут способствовать осуществлению ожиданий, высказанных в правительственном сообщении».

 

Резюмируя сказанное, Беланович предложил направить русские войска по течению Дуная, оккупировать Русе и другие придунайские города Болгарии. «Удар, нанесенный в эту сторону, будет нанесен главному врагу России в Болгарии - немецкому влиянию. ... Придунайские округа Болгарии вообще считаются русофильскими - плевенский, сливенский, старозагорский, рущукский и т. д.». При удачном развитии событий, прогнозировал российский дипломат, «кроме достижения наиболее благоприятного для нас настроения народа, позволяющего и армии... сложить оружие перед Россией, это будет признано одной частью этой армии исполнением долга, а не позором, а другой - красивым жестом, который, к тому же, может вывести страну из безвыходного положения и за который, может быть, даже удастся потребовать награды» [12].

 

Но записка Белановича оказалась запоздалой. Военные действия на Балканах поздней осенью 1915 г. развивались столь стремительно, что вопрос о русском десанте в Болгарии отпал сам собой. Уже менее чем через два месяца после вступления болгар в войну Центральные державы с их помощью разгромили сербскую армию. Болгары стали хозяевами в вожделенной Вардарской Македонии, а Германия безраздельной госпожой почти на всем Балканском полуострове. Российскому военно-политическому руководству (да и общественному мнению) оставалось признаться только самим себе, что у них коротки руки, чтобы «покарать» Болгарию за ее пресловутую измену...

 

Оставалось только бессильно негодовать. В петроградской газете «Голос» 2 апреля 1916 г. была помещена статья под красноречивым названием «Трижды изменница, трижды проклятая Болгария». Автор статьи утверждал, что Болгария якобы совершила тройное предательство: она изменила славянству, России и православию. Под последней «изменой» подразумевались замена в Болгарии с 1 апреля 1916 г. юлианского календаря

 

 

192

 

григорианским, в отрыве от других стран восточно-православной общности, а также переименование софийского храма Александра Невского в храм святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, и упорные (хотя, как впоследствии выяснилось, беспочвенные) слухи о переговорах царя Фердинанда с римской курией якобы на предмет подготовки церковной унии [13]. В разрыве с православием в эти же дни Болгарию обвиняли «Колокол», печатный орган Святейшего синода, а также газета П.П. Рябушинского «Утро России», выражавшая мнение буржуазно-либеральной общественности [14]. Не соглашаясь с бранными эпитетами, которыми столь разные издания единодушно «награждали» Болгарию, нельзя не разделить их убежденность в том, что эти мероприятия болгарского правительства имели не только и не столько конфессиональный характер, сколько политический, символизируя окончательный разрыв Болгарии с Россией. Так, в болгарском официозе «Народни права» от 16 марта 1916 г. говорилось: “Надо искоренить все следы русского влияния. Имя Александра Невского, признанного святым только в России, ничего не говорит сердцу болгарского народа. ...Болгария должна, наконец, отказаться от роковых ошибок и традиций, должна жить собственным сердцем и лишь для самой себя».

 

Независимо от отношения к факту переименования храма, точно так же оценивало его подоплеку большинство населения Болгарии. Например, орган «тесных» социалистов «Работнически вестник» 21 марта писал, что вера во всемогущество русского царя уже поколеблена до основания «страшным поражением» России в европейской войне. Теперь же правительство, по мнению газеты, спешит воспользоваться удобным для него моментом, чтобы разорвать и духовные связи русофильской массы с прошлым. «Вопрос о переименовании церкви является поэтому скорее политическим, чем церковным, ибо выкидывание русского святого из болгарской церкви имеет целью искоренить русофильское суеверие болгарского народа, этот основной капитал русофилов»,заключала газета.

 

Показательной для характеристики отношения большинства русского народа к Болгарии весной 1916 г. была концовка вышеупомянутой статьи «Голоса»: «На голову трижды изменившей Болгарии падет и тройное проклятие всемирного презрения и крушение всех национальных надежд. Навеки вычеркнуто из сердца русского народа все, что связывало его с Болгарией, никакого вопроса о примирении быть не может, и Немезида истории скажет свое решающее слово».

 

Одним из немногих российских политических деятелей, которые пытались подняться над эмоциями и вникнуть в резоны болгарской стороны, побудившие ту примкнуть в войне к коалиции Центральных держав, был лидер кадетской партии П.Н. Милюков. Его речь в Государственной думе

 

 

193

 

24 марта 1916 г. вызвала широкий резонанс. Милюков более всего критиковал российскую дипломатию и ее руководителя министра иностранных дел С.Д. Сазонова, из-за ошибок которых была непростительно «потеряна» Болгария [15]. 29 марта Сазонов получил телеграмму от совета московского славянского комитета, в которой говорилось: «...Речь Милюкова содержит в себе бесспорные ошибки и неверности... Совет славянского комитета находит необходимым положить предел иллюзиям относительно болгар и признает, что в измене Болгарии виноваты не только Фердинанд Кобургский и правительство, но и болгарский народ и что измена Болгарии не может остаться безнаказанной» [16]. Через год, после Февральской революции 1917 г., сам Милюков, оказавшись ненадолго в кресле министра иностранных дел, попытался претворить на практике свои взгляды в отношении Болгарии. Он стремился оторвать ее от Центральных держав путем заключения с нею сепаратного мира, но потерпел неудачу [17].

 

Что же касается «русофильского суеверия» болгарского народа, то, действительно, иногда создавалось впечатление, что оно неизбывно. Об этом свидетельствуют воспоминания большевика Н.А. Семашко, ставшего после Октябрьской революции одним из организаторов советского здравоохранения. Во время мировой войны, будучи гражданским врачом, он оказался на сербской территории, оккупированной болгарами, был интернирован и отправлен в город Пештера, где под полицейским контролем занимался медицинской практикой. По его словам, в условиях русскоболгарской войны «эта любовь болгарского народа к русским выявилась ... еще резче. Многие болгары наклонялись ко мне и шепотом говорили: “Да если бы русские пришли, мы бы им лесные тропинки показали, как пройти”».

 

Семашко поведал об одном курьезном случае. «Один болгарин усиленно приглашал меня попробовать у него чистого виноградного вина. Я выбрал время и пошел. Хозяин действительно угостил меня прекрасным вином. И в порыве гостеприимства он подвел меня к жбану, раскрашенному в русском национальном стиле, но накрытому покрывалом. Сдернул покрывало - и я увидел разрисованную физиономию Николая II. Хозяин даже подскочил от радости, думая, что он доставил мне величайшее удовольствие» [18]. Конечно, для большевика Семашко это удовольствие было сомнительным. Однако сам факт свидетельствует о том, что многие болгары, в том числе слабо разбиравшиеся в перипетиях внутрироссийской политической борьбы, не боялись проявлять свое русофильство, даже рискуя собственным благополучием в суровых условиях военного времени.

 

Тем временем, в конце августа 1916 г. в мировую войну на стороне Антанты вступила Румыния, а 1 сентября, под давлением из Берлина, войну

 

 

194

 

ей объявила Болгария, начавшая наступление в Добрудже. В соответствии с условиями военной конвенции Россия оказала новой союзнице помощь, направив в Добруджу 47-й армейский корпус под командованием генерала А.М. Зайончковского.

 

Над русскими и болгарами довлела историческая память, эхо Русско-турецкой войны 1877-1878 гг., которая велась за освобождение Болгарии. Предстоящее столкновение освободителей и освобожденных чрезвычайно волновало обе стороны. Русофильская оппозиция в Болгарии упорно утверждала, что признательные и благодарные болгарские солдаты не поднимут оружие против «братушек» - внуков своих освободителей. Рассчитывал на это и Зайончковский, который в специальном обращении к болгарским воинам прославлял «великодушие освободительницы»: «Русские войска идут воевать не с вами, а против немцев, турок и их союзников Фердинанда и Радославова». Концовка обращения звучала как заклинание: «болгары не поднимут руку против своих освободителей, не прольют братскую русскую кровь» [19]. Не вполне уверенно чувствовало себя и высшее болгарское командование, хотя ранее главнокомандующий генерал-майор Никола Жеков публично заявлял: «Если Россия попытается атаковать нас, она обнаружит, что наша армия будет сражаться с тем же энтузиазмом, что и против англичан и французов» [20].

 

Момент истины наступил 5 сентября 1916 г. В этот день в районе города Татар-Пазарджик (ныне Добрич) произошло первое столкновение русских войск и частей 3-й болгарской армии. Шедшая в атаку казачья конница была расстреляна в упор орудийным и картечным огнем. На следующий день после ожесточенного штыкового боя болгары заставили отступить воинов 61-й российской пехотной дивизии. После этого командующий 3-й болгарской армией генерал-лейтенант Стефан Тошев - русский воспитанник, подозреваемый (как выяснилось, необоснованно) в русофильстве, - с явным облегчением и не без гордости заметил: «В этот день раз и навсегда была погребена легенда о том, что болгарские войска не будут биться против своих русских освободителей» [21].

 

Непросто давалось обеим сторонам это вооруженное противостояние «не на жизнь, а насмерть», первоначально не все солдаты были к нему готовы психологически. Болгарский полковник Сава Стоянович в своих мемуарах описывает бой 20 октября возле добруджанското села Мулчиова, где около полуроты российских бойцов обороняли редут. «Трогательным было их поведение,пишет Стоянович,полным трагизма был конец горстки бесстрашных защитников этого окопа. Они вызвали у наших простодушных и незлобивых солдат чувства удивления и сожаления. - “Эх, что за упорный народ... Вроде смотришь на него, лежит раненый, а не дает

 

 

195

 

тебе приблизиться к нему: поднимается с винтовкой и опять стреляет, бросает гранаты и ругается, но живым в плен не сдается. Поэтому хочешь, не хочешь, а надо его добивать. А жалко такого молодца, ребята. Были бы это румыны, тогда ладно, а то русские, как-никак - все-таки братья...” - такие разговоры слышал я от некоторых наших пожилых солдат», продолжает Стоянович.

 

«Но были и такие, разумеется, из молодых, которые озлобленно бранились: “Э-э, чего их жалеть? Братья, да? А то, что они половину нашей роты перебили, как собак, ничего, да? У нас лучшие ребята погибли. А они и не сдаются. Уже рухнул на землю, падаль, душа его наполовину улетела - а опять гранату бросает...”».

 

Этот случайно подслушанный разговор навел полковника на тягостные раздумья: «Была ли тут какая-то жестокость, какой-то цинизм - не знаю. На мой взгляд, первые по-своему правы, но можно ли обвинить и других? Такова психология человека, так гласит и глубокая философия войны, хорошо выраженная в русской народной мудрости “Своя рубашка ближе к телу”» [22].

 

Как видим, отношение болгарских солдат к русским во многом определялось возрастным фактором. Молодость тех, кто был постарше, прошла «в тени» войны за Освобождение - соответствующим было и их воспитание, с непоколебимой верой в «дядо Ивана», т. е. в Россию. Преодолеть этот стереотип в зрелом возрасте им было трудно. Молодежь же, выросшая и воспитанная уже в независимой Болгарии, была свободна от таких сентиментальных предрассудков и рассуждала прагматично - на войне, как на войне! Психология «свой - чужой» в данном случае проявлялась отчетливо.

 

Однако героизм русских солдат признавали все. Стоянович пишет: «Русские своим поведением подали достойный уважения и подражания пример храбрости, а также честно и до конца выполненного воинского долга. Обстреливаемые убийственным перекрестным огнем со всех сторон они бесстрашно отстаивали свой окоп до последнего, несколько раз заставив наши цепи, поднявшиеся в атаку, залечь и прижаться к земле, чтобы не быть скошенными их ружейным и пулеметным огнем».

 

В бою под Мулчиовой уцелели немногие русские воины. Последним из оставшихся в живых «был фельдфебель - высокий здоровяк. Он успел выскочить из окопа, свидетельствует Стоянович, - наши его окружили и предложили сдаться. Однако этот несчастный яростно забросал их сверху гранатами, но пал, пронзенный штыками трех или четырех наших солдат».

 

Позднее из рассказов раненных и пленных русских воинов Стоянович выяснил причину, которая, по его мнению, объясняла столь яростное сопротивление

 

 

196

 

и стремление ни в коем случае не попасть в болгарский плен. Оказывается, союзники-румыны уверяли их в том, что болгары никого не держат в плену, а убивают всех, кто сдается живым [23].

 

Не может оставить равнодушным и описание Стояновичем другого боя. Речь идет о сражении 2 декабря уже в валашской части Румынии, на ближних подступах к Бухаресту, у села Комана, когда болгары сошлись в ожесточенной штыковой схватке с воинами 4-й пехотной Сибирской стрелковой дивизии. Произошла «страшная встреча учителей и учеников, взращенных и воспитанных на одной и той же доктрине», в духе суворовской “Науки побеждать”: “Пуля дура, штык молодец”. Бой шел в лесном массиве, по обе стороны шоссе и на самой дороге, и закончился, в конечном счете, отступлением русских.

 

«О великом ожесточении и упорстве, с которыми и те, и другие отстаивали каждую пядь земли, свидетельствовал сам лес. ...Он был поистине залит кровью и усеян трупами.

 

Но два трупа, лежавшие распростертыми друг возле друга на опавших листьях, в нескольких шагах от дороги, обратили на себя всеобщее внимание. Каждый указывал на них, каждый останавливался посмотреть на них, и у каждого они вызывали глубокое чувство умиления и печали. Два брата, два дивных богатыря - болгарин и русский. Еще вчера, здоровые и сильные, принесенные злой судьбой из дальних краев и противопоставленные в качестве непримиримых врагов, они буйно налетели друг на друга. Объятые непреклонной волей расчистить себе путь, не допуская даже мысли об обороне, они со страшной силой и яростью взаимно забили свои штыки до самых рукояток в богатырские груди. От силы и стремительности удара они рухнули на землю будто снопы, заливаясь смешавшейся братской кровью. Словно две встретившиеся волны, они столкнулись и разбились в пену и прах.

 

Оба лежали кротко и тихо один подле другого. Лица их были спокойны.

 

На следующий день их похоронили вместе, в одной могиле. А с двух сторон простого деревянного креста ... свисали серая русская папаха и бежевая болгарская фуражка, словно живые слова, говорившие красноречивее самой восторженной надписи» [24].

 

Бой продолжился на следующий день. По словам Стояновича, «картина этого боя была поразительной. Это была настоящая глупая “брусиловская” атака: целые массы людей наступали плотными группами, и, естественно, их массово убивали и ранили. Эти стройные ряды первоначально походили на плотные зубы молодой девушки, а уже в следующий момент напоминали страшное, зияющее отверстие - уста старухи, в которых остались торчать всего несколько зубов... Жалко, до боли жалко было наблюдать

 

 

197

 

страшные опустошения, произведенные снарядами в их (русских. - Г.Ш.) рядах» [25].

 

«Но что делать?»задавался вопросом Стоянович, подобно многим своим товарищам по оружию. «Мы только исполняем наш долг, без ненависти. От нашего возможного поражения здесь будет зависеть судьба не только Бухареста. Вторжение русских войск сюда, а затем и в наш тыл, грозило нам опасностью или быть разбитыми и плененными, или быть сброшенными в Дунай и утопленными там.

 

Сейчас мы наблюдали, как эти несчастные употребляли отчаянные усилия, царапая руками землю, ползком на животе стремились добраться до спасительного окопа. И наши простаки не таили к ним никакой злобы... - “Жалко их, хорошие они люди и воюют хорошо... Но что им надо тут, у румын?”». К слову сказать, этим вопросом осенью 1916 г. задавались не только рядовые солдаты, но и вся болгарская общественность. Так, давний и испытанный русофил, народный поэт Иван Вазов, известный своим проникновенным стихотворением «Здравствуйте, братушки!», теперь обратился с воззванием «К русским воинам!», вопрошая, что они делают в Добрудже и кого защищают, бросая тень на святое дело освободителей 1877-1878 гг.

 

Вопреки страшному ожесточению, с которым велись бои в Добрудже, несмотря на внутреннее смятение и борьбу в душах болгарских солдат, всё-таки брало верх их гуманное отношение к русскому противнику. «Бедные братушки опять усеяли поле своими трупами, некоторые из которых лежали совсем близко, перед нашими окопами. Было видно, как многие несчастные раненые, преодолевая мучения, с трудом ползли к своим окопам. Понятно, что наши их не трогали...» [26].

 

Помимо храбрости, упорства и героизма русских воинов, болгары отмечали их «кавалерское» отношение к противнику. Так, Георгий Георгиев, кандидат в офицеры 41-го пехотного полка, вспоминает, что однажды, когда мимо него проходила колонна русских пленных, один из них, обратившись к болгарам, громко произнес: «41-й полк первой Софийской дивизии». Удивленный Георгиев, остановив колонну, спросил: «Откуда ты знаешь, что мы из первой дивизии?». «Как не знать,ответил тот,как только нас взяли в плен, мы сразу же спросили об этом - хотели знать, что это за дивизия, которая нас разбила» [27].

 

Милосердное отношение к военнопленным было наиболее показательным проявлением гуманизма. Предоставим слово тому же Стояновичу. «Доставили несколько русских пленных, которые очень интересно рассказывали о том, как их бросили в атаку, напоив предварительно чаем и водкой. “Покушали утром чайку, потом дали нам и порцию водки. А

 

 

198

 

затем перекрестились и пошли в атаку...” Имели они право, бедолаги, перекреститься, сколько народу пало убитыми и ранеными. И возникли новые братские захоронения, где сейчас мирно покоятся в одной могиле вчерашние враги и братья, которых какой-то злой демон столкнул друг с другом. Еще жальче становится, когда подумаешь, что и те, и другие так славно сражались и такие золотые детские сердца носили в себе...

 

Русские военнопленные сидели возле костра. Наши им давали хлеб и суп, относились к ним как к друзьям - “своим людям”. Да разве может быть иначе,вопрошает Стоянович,разве могут наш солдат и братушка, когда встречаются без оружия, не подружиться сразу же? Да только посмотреть, как они разговаривали - наши их с большим любопытством расспрашивали о том, о сем... Как хорошо они понимали друг друга...».

 

После боя под Мулчиовой он «увидел двух русских в высоких серых фуражках, сидевших у канавы с правой стороны дороги. Это были первые “братушки”, которых я встретил. Оба были ранены - один в руку, другой в бедро. Я остановил коня на минутку, чтобы порасспросить и поговорить с ними. ...Несчастные, совсем молодые ребята...» Имя одного из них Стоянович запомнил - Дмитрий Волынский. «Я утешил их, как мог, успокоил, сказав, что сейчас придут санитары и заберут их. “А, барин, скажите, нас, верно, убьют?”спросил один из них трогательным детским голосом. Я их успокоил, пришпорил коня и поехал дальше, стараясь сдержать нахлынувшие слезы» [28].

 

А вот еще один схожий случай, поведанный болгарским полковником. «Один из встретившихся пленных, уже взрослый мужчина, наверно, оставивший дом, жену и детей, когда я его остановил, дабы расспросить о чемто, посмотрел на меня боязливо и спросил: “А с нами ничего не будет?”. Хотя этот неожиданный вопрос и застал меня врасплох, я сразу понял и весело ответил: “Ты, брат, здесь у своих... Нечего бояться!...” При этих моих словах бедняга заплакал, снял шапку, широко перекрестился и с просветлевшими глазами набожно произнес: “Слава тебе, Господи!”. И обращаясь ко мне с глубоким поклоном, прибавил: “Спасибо, Ваше Благородие”. Хотел я ему сказать ещё что-то, но почувствовал, как будто ком подступил к моему горлу» [29].

 

О сходном случае рассказывает член партии «тесных» социалистов Димитр Петров, служивший солдатом в 35-м Врачанском полку. По его словам, болгары «стремились как во время боев, так и в обращении с пленными, поступать (в отношении русских. - Г.Ш.) так, как следует относиться к братьям». Во время наступления в Добрудже часть, в которой служил Петров, проходила мимо больших стогов сена. В одном из них он обнаружил трех русских солдат, отставших от своих во время отступления.

 

 

199

 

Как пишет Петров, «неожиданность, как для них, так и для меня, была немалая. А тогда у нас был приказ нашего командира дивизии генерала Кантарджиева пленных живыми не брать или же, если таковые все-таки будут, их следовало убивать. Увидев меня, трое “пленников”, один из которых был очень молод, заметно смутились - они, вероятно, боялись, что мы их убьем. Я постарался их успокоить, как это ни было трудно, и после того, как они убедились, что их жизнь вне опасности, настал самый трогательный момент - невольно, инстинктивно, со слезами на глазах мы начали обнимать и целовать друг друга - они потому, что их жизнь спасена, а я от радости, что увиделся с моими братьями со схожей участью и судьбой. Милая сцена, которая никогда не сотрется из моей памяти. Согласно обычаям войны, их следовало обезоружить. Я вынул затворы их винтовок, а сами винтовки отдал им... Я повел их туда, где наша часть должна была остановиться на ночлег. Мы разговорились, и я понял, что они, подобно мне, ненавидят царя, капитализм и войну, что и они так же хотят мира, чтобы скорее вернуться домой. Это еще больше нас сблизило. Поскольку уже было поздно, они легли спать в моей палатке, и на утро я их передал в нестроевую роту нашего полка. Там их использовали на работе. Пока наша часть двигалась с этой ротой, они почти каждый день приходили ко мне, чтобы выразить таким способом свою благодарность за то, что остались живы. Так наши друзья спасли много русских пленных, вопреки приказу командира дивизии, поскольку, если нам удавалось их уберечь в первые дни, то затем они, так сказать, легализировались в виде кухонных и полевых рабочих, в которых тоже была нужда» [30].

 

Мемуаристы приводят много трогательных примеров духовной близости русских и болгар. Так, после одного из боев Стоянович повстречал группу русских пленных. «Интересные они были, вспоминает полковник, большинство из них молодые, почти дети, и такие же добродушные и наивные. Говорили, что и сами не знают, почему и с кем бьются. И очень удивлялись, что нас, “врагов”, они так хорошо понимают, а из “поганого” языка своих друзей-румын не понимали ни словечка».

 

Из-за близости двух славянских языков бывали и такие случаи, которые можно назвать забавными, если бы они произошли не на войне. «Наши солдаты, повествует Стоянович, поведали мне об ординарце одного русского поручика, который сам наивно рассказывал о том, каким образом попал в плен. “Пошел я, рассказывал он по-русски, за своей ротой, чтобы догнать своего поручика, которому нес еду. Вошел в лес и заблудился в нем, проклятом. Иду себе спокойно, зная, что впереди наши. Вдруг навстречу мне кто-то выходит и кричит: “Стой! Кто там?” Ну, говорю себе, наконец-таки нашел своих. (Русские тоже говорят “Стой!” и “Кто там?”

 

 

200

 

поясняет Стоянович). Я отругал их за то, что своих не узнают, и быстрее пошел вперед. В это время я услышал выстрел, и пуля просвистела возле моего уха. Я бросился на землю. Но сразу же почувствовал, что два человека меня схватили за руку и подняли. Черт побери, смотрю, солдаты как наши - серые шинели, фуражки. Только говорят по-другому. И только когда меня повели из леса, я понял, что попал в капкан, что это болгары. Эх, на всё воля Божья! Пленник - значит пленник! Вы добрые люди. Только поручика мне жаль, что остался, бедняга, без еды...”». Впоследствии, добавляет Стоянович, один из болгарских врачей «взял этого парня к себе ординарцем и был очень доволен его усердием» [31].

 

Столь доброе обращение болгар с русскими пленными контрастировало с негуманным поведением их союзников - немцев и турок, что производило на болгар тяжелое впечатление. По словам Стояновича, в германском плену «эти горемыки умирали от холеры как мухи. Мне показали целые кладбища несчастных, ставших жертвами этой проклятой болезни». А однажды полковнику встретилась группа пленных, сопровождаемых турецкими солдатами. Полковник вспоминал: «При этой встрече, не знаю почему, у меня защемило сердце... Русские солдаты, понукаемые турками, идут мимо нас, болгар, а мы равнодушно взираем на них... Все это мне казалось таким неестественным» [32].

 

Если доброе отношение болгар к русским пленным вызывало у Стояновича слезы умиления и душевные страдания, то русофобски настроенный военный священник 48-го пехотного полка Атанас Маджаров, напротив, не скрывал недовольства политической «незрелостью» своей паствы: «Мимо проходило много пленных русских - все веселые и улыбающиеся. На меня произвело впечатление отношение наших к ним: никакой ненависти! Как будто они делали общее дело. Братски делись с содержимым своих ранцев и мешков для сухарей... Пустая славянская душа!» - с явной досадой восклицает Маджаров [33].

 

В чем-то, наверное, он был прав, поскольку иногда доброе отношение к русским пленным обращалось против самих болгар. Так, Стоянович рассказывает, что в конце декабря 1916 г. к нему на допрос привели двух русских солдат, взятых в плен безоружными. «Один из них, невысокого роста, молодой, может быть, около 20 лет, паренек, произвел на меня впечатление своим необычайно живым и подвижным взглядом. Говорил медленно, прикидываясь чуть ли не идиотом, а в то же время его маленькие, но блестящие раскосые глазки чертовски зыркали из-под бровей во все стороны. Явно было, что он высматривает, ищет что-то... Адъютант же 6-го пехотного полка поручик Димев по своей доброте и наивности ничего не замечал, а только подшучивал над ним. Сели друг возле друга у костра,

 

 

201

 

греются, потирают руки и смеются. Тот его поддразнивает, пытаясь говорить по-русски, и спрашивает: “Тебе холодно, братушка?”. “Холодно, ай как холодно!”,простодушно отвечает солдат. И, поскольку таков был его русский словарный запас, Димев раз этак двадцать повторял один и тот же вопрос. И столько же раз получал все тот же монотонный ответ. “Послушай, Димо,говорю ему,мне кажется, что этот парень сущий дьявол, посматривай за ним в оба!”. “Ах, господин полковник, да куда ему? Разве Вы не видите, насколько он наивен? Да и душа-то у него в чем только держится?”. Допрос ничего не прояснил, ибо парень прикидывался дурачком, и его отправили в село, в лазарет... После того, как его переодели и накормили, он сбежал из лазарета. Наши солдаты поймали его в селе - возле артиллерийских батарей.

 

Когда его спросили, почему он убежал, он сказал, что ему было “холодно” и, строя из себя дурака, даже настаивал, чтобы его отпустили уйти к своим. Дескать, он уже согрелся и наелся.

 

Его опять вернули в лазарет с наказом следить за ним и не выпускать из села. Поздно вечером наши патрули опять его поймали, и на этот раз уже возле моста, когда он пытался перейти за реку... И опять притворялся полоумным и настаивал, чтобы наши его отпустили. “Я хочу уйти, говорит. - Сам пришел, теперь же хочу вернуться”. Увидел человек, что ему надо, и больше ему незачем тут находиться. А солдаты, которые его привели, рассказывали, что по пути он, словно оборотень, все осмотрел».

 

Это усилило подозрения Стояновича и убедило его в предположении, что данный солдат направлен в расположение болгар со шпионским заданием. Полковник снова его отправил в лазарет, но на этот раз под стражей и предупредил, что, если он сделает только один шаг в сторону, то будет застрелен [34]. Трудно обвинять болгарского офицера в излишней суровости. Ведь на войне чрезмерные сантименты в отношении противника могут дорого обойтись тем, кто их проявляет...

 

Иное дело сострадание к мирным жителям, ввергнутым в водоворот войны. Общеизвестно, что отступавшая из Добруджи в Молдову румынская армия угнала с собой около 25 тыс. человек мирного болгарского населения. Почти половина из них погибла вследствие голода, болезней и изнурительного труда [35]. Некоторых из них спасли русские офицеры. Так, один из угнанных за Дунай добруджанских крестьян, Руси Колев вспоминал, что возле реки Лломицы «румыны приготовили пулеметы, чтобы нас (т. е. болгар. — Г.Ш.) расстрелять, но нас спасли русские. Мимо проезжали три русских полковника и, узнав, что мы болгары, сказали: “Позаботьтесь об этих людях, потому что однажды Болгария будет их искать”» [36].

 

 

202

 

Иногда, правда, сочувствие русских солдат было платоническим и не влекло за собой оказание конкретной помощи мирному болгарскому населению. Так, Гено Генов повествует о расстреле жителей добруджанското села Сребырна румынскими солдатами. Лежащий среди трупов раненый Генов притворился мертвым и потому уцелел. А вот что, с его слов, произошло затем: «Приехали два русских кавалериста и, увидев меня живым среди мертвых, спросили, кем убиты эти люди. Я сказал, что румынскими солдатами. Они выругались, обозвав тех собаками, и уехали...» [37].

 

Тем временем, постепенно, под натиском войск Четверного союза, русские и румынские войска отступали к границе Российской империи. Сражения становились всё кровопролитнее, в том числе и по причине использования русской армией артиллерийских снарядов калибром 210 мм. Их болгары называли «русскими бабушками», зачастую приговаривая: «Русская бабушка опять к нам летит!» (по-болгарски это хорошо рифмуется). Однако в конце 1916 г. участились случаи добровольной сдачи русских солдат в плен. Как уже впоследствии стало ясно Георгиеву, «это были далекие, отрывочные предвестники русского разложения, русской революции, русской государственной и национальной катастрофы» [38].

 

Впрочем, признаки падения дисциплины проявлялись и в некоторых подразделениях болгарской армии, правда, по другим причинам. Дело в том, что к концу декабря болгарские войска вышли к реке Серет. «Конец Румынии! Еще один бросок - и перед нами большая, великая, необъятная Россия! Вот куда ступила нога нашего солдата!», пишет Георгиев [39]. Соблазн был велик, хотя непосредственные цели, ради которых Болгария ввязалась в мировую бойню, в Добрудже уже были достигнуты. Для простых болгарских крестьян, одетых в солдатские шинели, стратегические соображения не имели значения. Для них важным было то обстоятельство, что Добруджа уже освобождена и присоединена к Болгарии, как тогда казалось, навсегда. Вступать на российскую территорию и, тем более, вести там бои с русской армией не хотелось. Это нежелание проявилось при формировании Сборной дивизии, которая должна была сменить 1-ю софийскую пехотную дивизию на позициях у Серета. Так, в 35-м Врачанском и в 36-м Козлодуйском полках уже в первый день после отправки на фронт были найдены 14 листовок с призывами к солдатам не ехать на Серет. Угрозы в адрес офицеров, которые, дескать, гонят туда солдат, перемежались с утверждениями, что, если даже рядовые бойцы приедут на фронт, то только с целью сдаться русским. Командир дивизии, уже упомянутый генерал-майор Тодор Кантарджиев в своих мемуарах отмечал, что в те дни «явно проявлялось организованное выражение недовольства» [40]. Данный факт встревожил и главнокомандующего Жекова [41].

 

 

203

 

К началу 1917 г. фронт стабилизировался вдоль Серета. Болгарский посланник в Берлине Димитр Ризов увидел в этом факте проявление государственной мудрости со стороны своего близкого родственника, премьер-министра Радославова, которому 8 января 1917 г. телеграфировал следующее: «Эта война самым наглядным образом доказывает, какую важную роль играют нравственные элементы в политике, особенно малых государств. Вот почему я считаю актом государственной дальновидности тот факт, что наши войска не вступили на российскую территорию в качестве врагов. Зная хорошо психологию русского народа, я уверен, что он легко нам простит то, что мы защитили свою родину, даже от тех, кто ее когда-то освободил, но никогда не простит нам, если мы вступим на его землю. Оставаясь непоколебимым сторонником нашей нынешней внешней политики, я думаю, что, окруженные неприятелями, мы гораздо лучше обеспечим будущее Болгарии, если не разорвем все нравственные связи с Россией» [42]. Следует признать наличие рационального зерна в этих рассуждениях Ризова, слывшего до войны русофилом [43].

 

Маневренная война и ожесточенные бои русских и болгарских солдат сменились их позиционным противостоянием. Признаки обоюдного умиротворения проявились уже в самом факте установления кое-где на некоторых участках фронта негласного рождественского перемирия. Воины враждующих армий, принадлежавшие к одной и той же православной конфессии, отнеслись к противнику по-христиански, предоставив возможность спокойно встретить светлый праздник Рождества Христова [44].

 

В условиях позиционной войны на Серете в январе-феврале 1917 г. продолжилось установление контактов между русскими и болгарскими солдатами, кое-где происходили братания. Так, рапорты военно-полицейской секции при штабе 3-й болгарской армии указывают, что 3 февраля на льду замерзшей реки возле села Максинень с русскими солдатами встретились трое болгар, 14-го еще трое, 22-го четверо [45]. Кантарджиев, уведомленный об этих фактах германским командованием, срочно прибыл в Максинень. Здесь на совещании с командирами бригад и полков он квалифицировал данные события как преступления. Изданный им особый приказ извещал, что каждый, кто приблизится к неприятельскому солдату, сам будет считаться таковым и должен быть немедленно расстрелян артиллерийским залпом с болгарской позиции. За все подобные случаи ответственность должны были нести также и непосредственные командиры виновных солдат [46].

 

В те месяцы обе стороны фиксировали случаи добровольной сдачи в плен. Один из них приводит Кантарджиев. «Находившийся на фронтовой позиции патруль из 11 солдат под командованием кандидата в офицеры,

 

 

204

 

средь бела дня, демонстративно, на глазах однополчан, сидевших в окопах, встретился с русским патрулем, которому и сдался вместе с оружием. Секретный пост, находившийся на позиции перед окопами, целиком исчез ночью» [47]. Зафиксирован и случай групповой сдачи русских солдат в болгарский плен, имевший место в том же селе Максинень [48]. Очевидно, все более сказывалась усталость от войны солдат обеих армий.

 

В этих условиях в начале марта 1917 г. фронта достигли известия из Петрограда о свержении российского царизма. Новость всколыхнула солдат по обоим берегам Серета. Из-за стремления болгар узнать подробности их дружеские встречи и братания с русскими солдатами участились. Теперь уже в них принимали участие бойцы не только Сборной, но также Преславской и Бдинской дивизий. Солдаты обменивались табаком, сахаром, чаем и даже воинскими фуражками [49]. В болгарских окопах появились листовки, написанные по-русски: «Мы сбросили нашего царя, сделайте то же самое и вы с Фердинандом, ведь он немец и орудие Вильгельма» [50].

 

Весной 1917 г. процесс революционизирования и разложения русской армии нарастал. Накануне Первомая, вечером 30 апреля по инициативе, исходившей из русских окопов, на нейтральной полосе у Серета состоялась встреча 14 болгарских и 16 российских солдат, сержантов и офицеров. В результате было объявлено солдатское братание и перемирие между полками 13-й Сборной болгарской дивизии и противостоящими им частями Сибирского армейского корпуса. Это было одно из первых больших солдатских перемирий на Восточном фронте. Как свидетельствует уже упомянутый Димитр Петров, «была прекращена всякая стрельба как с нашей, так и с русской стороны; часто с обеих сторон доносилась музыка, наши и русские солдаты пели и веселились, наступило негласное настоящее перемирие» [51].

 

В этих условиях ускорился процесс революционизирования болгарских частей. «Тесняки» призывали солдат действовать «по-русски» и создавать солдатские комитеты, которые могли способствовать скорейшему завершению братоубийственной войны [52]. Все попытки генерала Кантарджиева сорвать солдатское перемирие остались без результата. Оно продолжалось 103 дня - с 30 апреля по 10 августа 1917 г. - и прекратилось по вине русской стороны, когда 16 эсеровских «штурмовых батальонов смерти» имени А.Ф. Керенского и несколько новоприбывших дивизий внезапно начали наступление на данном участке фронта против 53-го пехотного полка болгарской армии. В результате 399 болгарских солдат и сержантов, а также 12 офицеров попали в плен. Нарушение русскими солдатского перемирия вызвало глубокое разочарование среди болгарских воинов, многие из которых разуверились в идеалах русской революции [53].

 

 

205

 

Приход к власти в Петрограде большевиков в ноябре 1917 г. советский Декрет о мире, заключение 9 декабря уже не солдатского, а официального перемирия на Румынском фронте, и наконец, подписание Брестского мира между Россией и странами Четверного союза, в том числе Болгарией, - все это способствовало прекращению русско-болгарского вооруженного противостояния. Отношения между двумя близкими народами вступили в новый исторический этап...

 

 

            Примечания

 

1. Советская болгаристика: Итоги и перспективы. М., 1983. С. 4.

 

2. См. подробно: Трифонов И. Историческо обяснение на вярата в “Дядо Ивана” (Русия) у българския народ // Библиотека на Славянска беседа. Т. 1. София, 1908. С. 124-199.

 

3. Косик В.И. Освобождение, освобождение, освобождение... // България и Русия между признателността и прагматизма. София, 2009. С. 135-136.

 

4. Марков Г. България между царска и съветска Русия // България и Русия през XX век. София, 2000. С. 13.

 

5. См. подробно: Нотович Ф.И. Дипломатическая борьба в годы первой мировой войны. М.; Л., 1947. Т. I. Потеря Союзниками Балканского полуострова. С. 72-81, 229-244, 328-332.

 

6. Мишев Д., Чилингиров С. Леониду Андрееву. Два ответа на его статью “Торгующим во храме”. София, 1914; Христов К. Бурни години. София, 1916.

 

7. Российский государственный исторический архив. Ф. 1470. Оп. 1. А.е. 295. Л. 92-93.

 

8. Там же. Л. 66.

 

9. Там же. Л. 49.

 

10. Илчев И. България и Антантата през Първата световна война. София, 1990. С. 210; Райчевски С. България в световните хроники 1912-1919. София, 2000. С. 137-141. Точку зрения официальной болгарской пропаганды на факт “измены” см.: Rizov D. Bulgarien und Russland: “Der bulgarische Verrat”. Berlin, 1917.

 

11. Народни права. 25 септември 1918 г.

 

12. Архив внешней политики Российской империи (далее - АВПРИ). Ф. Политархив. Оп. 482. Д. 3779. Л. 216-220.

 

13. Голос. 2 април 1916 г.

 

14. Колокол. 13 април 1916 г.; Утро России. 1 април 1916 г.

 

15. Государственная дума. Четвертый созыв. Сессия четвертая. Пг., 1916. Стб. 3243-3260.

 

16. АВПРИ. Ф. Политархив. Оп. 482. Д. 3379. Л. 253-255.

 

17. См. подробно: Шкундин Г.Д. Болгарское фиаско П.Н. Милюкова в 1917 г. // Новая и новейшая история. 1993. № 5. С. 197-209.

 

 

206

 

18. Цит. по: Биография дружбы. М., София, 1984. С. 173-174.

 

19. Цит. по: Марков Г. Голямата война и Българската стража между Средна Европа и Ориента 1916-1919 г. София, 2006. С. 21.

 

20. АВПРИ. Ф. Политархив. Оп. 482. Д. 4400. Л. 41.

 

21. Цит. по: Марков Г. Голямата война... С. 22.

 

22. Стоянович С. Оръдията през декември: Румънският ни фронт 1916-1917 г. София, 1993. С. 129.

 

23. Там же. С. 130-131.

 

24. Там же. С. 212-213.

 

25. Как бы вторя Стояновичу, современный российский историк С.Г. Нелипович активно выступает за демифологизацию генерала А. А. Брусилова и его вклада в военное искусство. См.: Нелипович С.Г. Брусиловский прорыв как объект мифологии // Первая мировая война: Пролог XX века / От ред. В.Л. Мальков. М., 1998. С. 632-634; Он же. Наступление Юго-Западного фронта в 1916 г. (Брусиловский прорыв): Война на самоистощение? // Отечественная история. 1998. № 3.

 

26. Стоянович С. Указ. соч. С. 218, 221-222.

 

27. Георгиев Г. Един от първа дивизия. София, 1992. С. 68-69.

 

28. Стоянович С. Указ. соч. С. 132-133, 162.

 

29. Там же. С. 224-225.

 

30. 17-та година: Спомени на български революционери за Октомврийската революция и отражението ѝ у нас. София, 1957. С. 213-214.

 

31. Стоянович С. Указ. соч. С. 214.

 

32. Там же. С. 166,261-262.

 

33. Цит. по: Нинов Т. Свещеник Атанас П. Маджаров - с вяра в Бога в боевете за освобождение на Добруджа. 1916—1918 г. // Тутраканската епопея и войната на Северния фронт. 1916-1918 г. Тутракан, 2007. С. 460. См. также: Маджаров А. Съ48-ия полкъ на война: Спомени на полковия свещеник от световна война. София, 1938.

 

34. Стоянович С. Указ. соч. С. 244-245.

 

35. Пачов Д., Коцев Д. Румънските жестокости над отвлеченото население в Молдова. София, 1918.

 

36. Цит. по: Илиева И. Разкази на очевидци за съдбата на добруджанци през 1916-1918г. // Тутраканската епопея... С. 475.

 

37. Там же. С. 479-480.

 

38. Георгиев Г. Указ. соч. С. 68.

 

39. Там же. С. 73.

 

40. 17-та година... С. 7; Кантарджиев Т. Българската армия в Румъния и на Серет. София, 1925. С. 9-13.

 

41. Илиева И. България и Русия на Добруджанския фронт (1916-1917) // Международна научна конференция “България и Русия между признателността и прагматизма”. Доклади. София, 2009. С. 298.

 

 

207

 

42. Дипломатически документа по намесата на България в Европейската война. Т. II. София, 1921. N980. С. 642.

 

43. О связях Ризова с деятелями российской культуры и общественной жизни см.: Вильчинский В.П. Димитр Ризов в России // Славянские литературные связи. Л., 1968; Он же. Д. Ризов и М. Горький // М. Горький и его современники. Л., 1968. С. 204-214.

 

44. Стоянович С. Указ. соч. С. 239.

 

45. Тодоров П. Октомври и революционного развитие на Добруджа през годините на Първата световна война // Исторически преглед. 1987. № 12. С. 36.

 

46. Илиева И. България и Русия... С. 299.

 

47. Кантарджиев Т. Указ. соч. С. 22.

 

48. Георгиев Г. Указ. соч. С. 84.

 

49. 17-та година... С. 233; Илиева И. България и Русия... С. 299.

 

50. Великата октомврийска социалистическа революция и революционните борби в България през 1917-1919 г. София, 1957. С. 39.

 

51. 17-та година... С. 8, 214.

 

52. См. подробно: Крапивин А.В. Революционизиране на българската армия на румънския фронт през 1916-1917 г. // Военноисторически сборник. София, 1982. № 1. С. 162-168.

 

53. 17-та година... С. 8-11.

 

[Previous] [Next]

[Back to Index]