Россия - Болгария: векторы взаимопонимания. XVIII-XXI вв. Российско-болгарские научные дискуссии

Ритта Гришина (отв. редактор)

I. Русские и болгары: представления и стереотипы восприятия друг друга

 

16. «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех!» К истории русской эмиграции на Балканах  (Косик В. И.)  208

 

17. Болгарская коммунистическая политэмиграция в Югославии и СССР (1920-е годы). Проблемы адаптации болгар к новой среде  (Гришина Р.П.)  220

 

18. О работе болгарских политэмигрантов в Государственной библиотеке СССР имени В.И. Ленина в Москве (1920-е-1930-е годы)  (Горяинов А.Н.)  245

 

19. Профессор Асен Златаров и страна Советов  (Живкова Н.)  256

 

20. Проблемы взаимоотношений СССР и Болгарии (1939-1940 гг.) в оценках болгарских и советских дипломатов  (Валева Е.Л.)  263

 

16. «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех!». К истории русской эмиграции на Балканах

В. И. Косик

(Институт славяноведения РАН)

 

Революционная Россия с ее ужасами гражданской войны стала «заграницей», и русские беженцы, оказавшись в Болгарии, стремились устроиться по-своему - со своими магазинами, лавками, ресторанами, библиотеками и прочим, что позволяло им быть почти как в России.

 

Свободное от «быта» время можно было потратить и на модное кино. В 1930-х гг. ходили на немецкую «фильму» «12 стульев», действие в которой происходило в Германии, смотрели многосерийного «Тарзана» с Джонни Вейсмюллером в главной роли. Популярны были и ковбойские фильмы. В синема можно было увидеть и русскую «развесистую клюкву» о любви князя к дворовой девке [1].

 

И все же самыми, самыми... были творения советских режиссеров и артистов. Первый советский фильм «Чапаев» шел несколько месяцев подряд и посеял среди изгнанников смуту: «Одни говорили, что этот фильм - воспоминание о гражданской войне, другие утверждали, что все это брехня, третьи признавали, что это большевистская пропаганда. Но главное здесь то, что все спорили о нем и смотрели его по нескольку раз». Второй советский фильм, вызвавший смятение, был «Тринадцать». И. Тинин подчеркивал в своих воспоминаниях, что «фильмы из России всегда очень болезненно и трепетно воспринимались русскими эмигрантами. Они были для взрослых и желанным напоминанием об утраченной родине и одновременно вызывали душевную боль по утрате» [2].

 

Любители русской песни могли ходить на разнообразные концерты. Случались и «праздники души», когда выступал в Софии хор С. Жарова, пели А. Вертинский, Н. Плевицкая, на концертах которой зал «заливался слезами», в особенности при исполнении песни «Занесло тебя снегом, Россия» [3] с ее первыми строками:

 

 

209

 

Занесло тебя снегом, Россия,

Запуржило седою пургой,

И холодные ветры степные

Панихиду поют над тобой.

Замело!.. Занесло!.. Запуржило!..

 

Но надо было жить, обустраиваться, приспосабливаться...

 

Многие беженцы начинали с физического труда, становились шахтерами, работали на стройках. Группа русских инженеров основала предприятие «по устройству системы отопления в квартирах», т. е. модернизировала производство железных печек [4]. Одним из эмигрантов была открыта фабрика дубленок, которую в 1947 г. владелец подарил Советскому Союзу [5].

 

Юрист становился печником, князь налаживал на паях с болгарином производство мебели, во главе одного из трех колбасных производств в Софии был тоже русский, некто Суханов. При своей «мини-фабрике», размещенной в обычной квартире, он открыл магазин, вде торговал еще теплой ветчиной и колбасами - малороссийской, краковской, «собачьей радостью» и другими сортами. Колбасы продавали и другие русские, но уже только болгарского производства. К русской селедке приучал болгар магазинщик по фамилии Максимович, создавший капитал на ее продаже. Имевшие вкус к торговле заколачивали деньги на продаже дешевой одежды, в том числе поношенной. Торговлей «секонд-хэндом» занималось и действовавшее с 1929 г. по 1937 г. целое предприятие, иронически прозванное русскими «Центрохламом». Женщины зарабатывали шитьем, открывали домашние столовые со знаменитыми русскими пирожками, память о которых жива и сейчас на Балканах. Выручал и родной язык, уроки которого вели в гимназиях эмигранты, в частности, обучали русскому болгарских певцов. Владение языками помогало найти самую разнообразную работу: в банках, «переводчиками или лакеями в посольствах», женщины устраивались гувернантками, нянями. Была попытка заработать легкие деньги на азартных играх. Так, семья Паганаци открыла было казино, но бережливые болгары его обходили стороной, а у русских были другие заботы. В итоге игорный дом быстро закрылся, не оправдав ожиданий хозяев [6].

 

Русские предпочитали ставить на себя.

 

Только одна судьба: князь Александр Леонидович Ратиев. Это была личность, для характеристики которой в английском языке существует слово «selfmademan», т. е. человек, сделавший себя сам. Бывший «марковец», он оказался в Болгарии в 1921 г. Начал трудовую деятельность столяром, потом стал краснодеревщиком, открыл свою мастерскую, получил известность мастера интерьера. И хотя в 1929 г. он закончил юридический

 

 

210

 

факультет Софийского университета, но правоведом так и не стал, предпочтя старое, но любимое ремесло новому занятию. После Второй мировой войны, с 1947 г. по 1949 г., был даже директором деревообрабатывающей фабрики при Клубе советских граждан в Болгарии. Потом трудился главным проектировщиком в кооперативе «Народная мебель». Князь создал немало интерьеров для правительственных учреждений, частных домов, зданий культурного назначения и др. [7]

 

Обширное поле деятельности предоставляли сферы культуры, просвещения, где трудились десятки и сотни русских беженцев - университетских профессоров, гимназических преподавателей, церковнослужителей.

 

Кто же они были, и как их встретила Болгария?

 

Глава правительства Александр Стамболийский, как вспоминал русский профессор В. Ренненкампф, приезжал на софийский вокзал лично приветствовать русских. Болгарский премьер-министр, заинтересованный в их привлечении в Болгарию, стремился перехватить русских, направлявшихся в Сербию, отношения с которой были давно испорчены, что было вызвано давней борьбой за Македонию, в которой воинственные болгары проигрывали. Этот факт может служить дополнительным объяснением к быстрому назначению того же Ренненкампфа на должность профессора социологии Софийского университета. И конечно, здесь немалую роль сыграл известный в славянском мире профессор Стефан Савов Бобчев, который, по словам Ренненкампфа, был «живым отрицанием афоризма “человек человеку волк”». В своих воспоминаниях русский профессор, которого вначале поселили в здании военного училища, писал: «Не могу не отметить самого сочувственного отношения к моей семье и ко мне, а также к семейству другого русского профессора, прибывшего раньше нас, со стороны болгарских офицеров и преподавателей училища. И те и другие окружили нас особенным вниманием, приглашая нас на свои вечеринки, концерты и даже на одну свадьбу, и всегда, будучи гостеприимными хозяевами, щедро нас потчевали» [8].

 

Возвращаясь с «пира радости» в «будни», скажу, что не для всех приискание места было достаточно легким.

 

Так, высланный из Советской России в 1922 г. ассистент Новороссийского университета ботаник Георгий Андреевич Секачев (1894-?) в течение первого года пребывания в Болгарии работал на семеноводческой станции. С иронией он писал А.В. Флоровскому о своей «служебной» обязанности - перебирать горох: «эта работа имеет свою хорошую сторону, так как Бог знает, может быть, придется в будущем где-нибудь работать на кухне в качестве “мужика”, а там эта специальность всегда пригодится» [9].

 

Но не все так бедствовали. Неплохо устраивались медики, нужда в которых была велика.

 

 

211

 

Русские с 1920 по 1953 г. опубликовали в Болгарии 26 учебников и учебных пособий. Из них 9 были связаны с медициной, 4 - с правом, столько же - по истории, причем три из них принадлежали перу П.Н. Бицилли. Назову только один его труд: «Основные направления и историческое развитие Европы с начала христианской эры до нашего времени» (София, 1940).

 

Несколько строк еще об одном ярком человеке. Андрей Петрович Евдокимов (1893-?) - донской казак. Завершил юридическое образование в Московском университете перед революцией, в октябре 1917 г. Служил в Добровольческой армии. Эмигрировал в Болгарию. Работал учителем в болгарских гимназиях в Велико Тырново, Хасково, Кюстендиле. Преподавал русский, французский, латынь. «Ученики благоговели перед ним», на его уроках всегда царила тишина. Часто ездил в Париж на летние каникулы, чтобы совершенствоваться в языке, развлечения были дороговаты для провинциального учителя. В начале 1930-х гг., победив в конкурсе, переехал в Софию, преподавал в первой мужской гимназии, стал и здесь одним из любимых учителей. В начале 1940-х по распоряжению Министерства просвещения был переведен в Софийский университет на должность лектора русского языка на историко-филологическом факультете. Участвовал в разработке первых программ по обучению русскому языку, писал учебники, был причастен ко всему, что относилось к преподаванию русского языка. О таких, как Евдокимов, говорят - «учитель от Бога». Его лекции посещали коллеги, учившиеся у него педагогическому мастерству. Даже преподавая такой сухой предмет, как практическая грамматика, сумел увлечь им своих студентов [10].

 

В Болгарии были и иные «поля и нивы» для деятельности. Например, практическая медицина. В стране обосновались около 200 русских врачей, т. е. примерно 20% всех медиков. В 1929 г. Народное собрание приняло закон, приравнявший их в правах с болгарскими коллегами. Закон позволил русским врачам, не состоящим на службе, заниматься частной практикой.

 

Русский врач с нерусской фамилией Трейман открыл клинику для туберкулезных больных. Русские возглавили спецотряды по борьбе с венерическими заболеваниями.

 

Нельзя не упомянуть и доктора Чернецкую, организовавшую службу по борьбе с бешенством [11]. По ее инициативе были не только созданы по всей стране пункты прививок против бешенства, но она научила бороться с этой страшной болезнью многих болгарских врачей и успешно занималась научной работой в этой области. Правда, один из ее учеников «подсидел» свою учительницу, заняв ее место заведующего отделом по борьбе с бешенством в Институте здравоохранения [12].

 

 

212

 

Весьма много осело в Болгарии и русских художников. Судя по списку, составленному Цветаной Кьосевой, в 1929-1945 гг. в Обществе русских художников состояли 38 человек. А в целом людей, связанных с ремеслом художника, скульптора насчитывалось 78 человек [13]. Их мастерство позволило им активно работать в сфере художественного оформления книжно-журнальной продукции, создавать монументальные композиции на религиозную и светскую тематику, работать декораторами, художниками по костюмам, успешно выставляться, утверждаться в болгарской культуре, обогащать художественную жизнь новой родины [14].

 

Из тех художников, картины которых вернулись на Родину, назову Сергея Ивановича Петрова (18.Ш.1918, Челябинск19.VI.2006, София), графика, пейзажиста, портретиста, мастера натюрморта. В 1933 г. он выехал с родителями в Болгарию, откуда был родом его отец. В годы войны учился в Академии художеств у профессоров Илии Петрова и Николы Маринова, Николы Ганушева. Потом настало время самостоятельного творчества. Владение техникой монотипии (вид графики), живописью маслом, акварелью, где, в отличие от предыдущей, нельзя ничего исправить, уже характеризует Петрова как мастера, причем обладавшего редкостным терпением, необходимым для тех, кто работает в технике монотипии. Любителям колорита его творчество придется по вкусу яркостью, чувственностью живописи, что роднит его с такими мастерами русского авангарда, как Василий Шухаев или Филипп Малявин. Многочисленные работы художник посвятил Болгарии, России, есть на его полотнах и София, своя, неповторимая... Картины художника, награжденного орденами Кирилла и Мефодия I и П степеней, представлены в галереях Болгарии и России, в частных собраниях в Америке, в Европе, в Азии. Первая персональная выставка Петрова в Москве прошла в 1998 г. в Болгарском культурном центре, а в 2001 г. - в Челябинске. Сейчас в областном государственном музее искусств находится около 400 картин, переданных художником в дар родному городу [15].

 

В Софии жили, спорили, ненавидели, уживались писатели, поэты, даже философы, размышлявшие о связи географии с историей (я говорю о евразийцах). «Тонко понимавшие», что Париж лучше Софии, они сравнительно быстро уезжали.

 

Тем не менее, некоторые предпочитали славянскую столицу мировым европейским центрам.

 

Одним из них был Александр Митрофанович Федоров (1868, Саратов - 1949, София), о котором его друг болгарский писатель Стилиян Чилингаров сказал как-то: «Не было бы счастья, да несчастье помогло», имея в виду революцию, изгнавшую многих, в том числе и Александра Федорова, из пределов России.

 

 

213

 

Возвращаясь к литературе, отмечу, что творчество Федорова было отмечено Пушкинской премией, вручаемой за изданные на русском языке «оригинальные произведения изящной словесности в прозе и поэзии». В 1911-1913 гг. вышло в свет семитомное собрание его сочинений.

 

В канун 1920 г. он прибыл морем в Болгарию, один, без семьи, оставшейся в советской России. И здесь он «увидел к себе настоящее внимание и участие». «Я встретил друзей, бережно, заботливо и деликатно относящихся к необъятной русской печали, к бесконечному горю и терзаниям», - вспоминал позднее Федоров [16].

 

Все это обусловило сравнительно быстрое врастание «Фаныча», как называл своего друга Чириков, в новую жизнь. Он преподавал родной язык и родную литературу в одной из софийских гимназий (3-ей мужской). Занимался литературной работой: писал стихи, прозаические произведения, статьи, очерки и пр. Русский язык с ним был всегда!

 

Федоров объездил всю Болгарию с курсом лекций о России и ее литературе. Часто его в этих поездках сопровождал Евгений Чириков, поэтому их шутливо-уважительно называли «Кириллом и Мефодием». «Фаныч» много публикуется в болгарской прессе (в переводах Чилингирова): здесь и стихи о Болгарии и очерки о ее монастырях, о деятелях болгарского искусства, в частности, о скульпторе Андрее Николове. Он единодушно избран председателем Союза русских писателей и журналистов.

 

Казалось бы, жить и радоваться. Однако на исходе жизни Александра Митрофановича мучают мысли о смысле прожитых дней. «Порой, — писал он, - меня одолевает отвращение к самому себе. Куда стремлюсь я? Впечатления ли собираю или множу собственные страдания?» Томила грусть, ностальгия. «Как река с насильственно измененным руслом несет в своих водах песок, щебень, камень, так и человек, выброшенный роковыми обстоятельствами из привычной жизни, обречен нести в душе своей горечь и печаль, тоску и страдание» [17].

 

Этот мотив грусти, тоски характерен и для многих его поэтических опытов. Так, в стихах «На чужой стороне» есть такие строчки:

 

...

Я гость на чужой стороне,

Все больше камней под корнями,

Все суше и в сердце на дне,

И как бы меня ни любили,

И как бы ни верили мне,

Я заживо стиснут в могиле,

Я гость на чужой стороне.

Не вольный я гость, не минутный,

 

 

214

 

За что - никогда не пойму,

Судьбой осужден, бесприютный,

Уйти в неизвестность и тьму,

Увижу ль народ мой ожившим,

Иль он захлебнется в волне?

Как горько отчизну любившим,

Есть хлеб на чужой стороне [18].

 

Несмотря на очевидную гиперболизацию, настроение автора можно понять: Россия стала СССР, сын пропал, на Родине его не знают (только в 1981 г. в Уфе была издана книга А.М. Федорова «Степь сказалась»), а прошлые заслуги не в счет. Хотя он мог бы с полным правом гордиться тем, что сделал в русской и болгарской литературе как поэт, писатель, блестящий переводчик.

 

В 1980 г. приемная дочь Федорова Лиляна Шульц привезла архив отца в Москву. «Поэт добра и красоты», как называли его эмигранты-современники, вновь вернулся на Родину. И может быть, в архиве следует поискать будущим исследователям творчества Федорова страницы романа о времени, в котором он жил, чувствовал, творил.

 

В конце Второй мировой войны после освобождения Болгарии для русских наступали другие времена.

 

14 июля 1946 г. в СССР был опубликован известный указ, по которому бывшие подданные Российской империи могли получить советское гражданство и вид на жительство в стране пребывания. Иван Григорьевич Тинин писал о том времени:

 

«...Если для советских людей в СССР было много пятен в отечественной истории..., то на Западе мы знали и про Соловки, и про травлю интеллигенции, и о поруганных церквах и монастырях. Мы знали о пломбированном вагоне, в котором приехал Ленин в Россию из Германии в апреле 1917 года, и об убийстве царской семьи, и даже о Катыни. Так что для нас в эмиграции белых пятен в истории нашей страны первой половины XX века не было. Но такие предупреждающие знания не смогли затмить эйфорию радости по случаю возможности вернуться на родину у всех слоев эмиграции, от монархистов до эсеров или кадетов... Сталинский указ, а тогда все указы назывались сталинскими, воспринимался нами как знак того, что любовь наша к родине взаимна. Мы никогда не забывали ее, и родина не забыла нас» [19].

 

И все же у каждого был свой путь возвращения в жизнь в советской России.

 

Только три судьбы.

 

 

215

 

Если говорить о русских художниках в Софии, то непременно следует начать с рассказа о потомке знаменитого рода Глинских - театральном художнике и замечательном человеке Николае Борисовиче Глинском (17(30).VIII. 1901, Москва - 04.1.1999, Саратов).

 

Особо подчеркну, что Глинский делал по заказу софийского Военного музея копию знаменитого Самарского знамени, изготовленного жителями этого города для болгарского ополчения. Оно развевалось на Шипке и стало не только болгарской, но и русской святыней [20].

 

Глинский делал костюмы для драматических и оперных спектаклей, эскизы костюмов для оперетты «Али-баба и сорок разбойников». Пробовал себя в кукольном театре и в балетном жанре - ему принадлежат костюмы для «Половецких плясок» из «Князя Игоря».

 

Сотрудничество с театрами у Глинского было плодотворным, помогали и русские связи. Так, в 1929 г., благодаря Николаю Дмитриевичу Векову, занимавшему пост главного дирижера Софийского государственного театра оперы и балета, получил и выполнил заказ на костюмы и эскизы к декорациям для спектакля «Борис Годунов».

 

Были поручения и из царского дворца. По заказу болгарской царицы Джоанны он с 1930 г. на протяжении тринадцати лет каждый год расписывал пару пасхальных яиц для ее матери-черногорки (королевы Италии), остававшейся православной.

 

В 1929-1953 гг. Глинский оформлял постановки «Садко», «Шехеразада», «Сказка о царе Салтане», «Борис Годунов». Последней работой Глинского в Софийском оперном театре стало оформление в 1953 г. оперы Римского-Корсакова «Царская невеста».

 

В 1945 г. он стал работать главным художником софийского Дома офицеров (в 1946 г. он был переименован в Дом офицеров Советской Армии, а в следующем году стал называться Домом советско-болгарской дружбы, где художник проработал до 1955 г.).

 

В 1946 г. Николай Борисович получил, как и многие русские, советское гражданство, но на родину смог вернуться только спустя десять лет, в 1955 г. Вначале обосновался с семьей в поселке Летняя Ставка Ставропольского края. Жить в Москве, работать в Большом театре он не смог, хотя имел рекомендации. Работал учителем черчения и рисования в школе. В 1956 г. все же удалось переехать в Саратов, вступить в Союз художников СССР. В должности главного художника Саратовского театра драмы имени К. Маркса Глинский оформил 26 пьес. Среди них была русская классика («Без вины виноватые», «Красавец мужчина», «Живой труп», «Женитьба»), советская драматургия («Битва в пути», «Проводы белых ночей»), произведения зарубежных авторов («Дамы и гусары») и

 

 

216

 

др. Сотрудничал Глинский и с другими театрами, работал на телевидении, участвовал в художественных выставках. В 1986 г. передал в библиотеку Всероссийского театрального общества свою огромную коллекцию (200 000 иллюстраций по истории костюма), собиравшуюся им на протяжении 60 лет. В 1990-х гг. саратовское телевидение сняло документальный сериал «Николай Глинский» [21].

 

Завершая свои воспоминания, Глинский напишет: «Всегда и везде как художник вообще и прежде всего как художник театра, как оформитель празднеств, балов и маскарадов я приносил людям главным образом, смею надеяться, удовольствие и радость. А отчасти - и пользу в прямом смысле как иллюстратор учебников, научных книг и статей. Искусство и науку я любил почти одинаково, и в какой-то мере я их совмещал, вливая в театральные работы - декорации и костюмы свои познания в истории, в быте, в этнографии, а в иллюстрирование научных книг — свои познания естественника.

 

С первых же своих трудовых шагов я неотступно придерживался принципа, который считаю стержнем профессионализма: что бы ни делал, стремился выкладываться до конца, добиваться максимального, насколько это в моих силах, результата, не давать себе послаблений...

 

И еще: всегда работал, без пауз, без перерывов на усталость или хандру. Человек в зрелые годы должен всегда находиться в состоянии работы. Это тоже обязательное условие профессионализма. И работа всегда найдется, если ищешь ее и не пренебрегаешь любой. Нельзя ждать работу.

 

Свое возвращение на Родину я воспринимаю как огромное счастье, которое не обошло меня стороной. Подарком для меня стал и необыкновенно сердечный прием, оказанный мне коллегами в Советском Союзе, где, казалось бы, я был чужим во всех отношениях.

 

К моему бескрайнему сожалению, лучшие годы, против моей воли, были отданы чужбине, но добрая судьба все же дала мне возможность потрудиться и для моего народа. Я всегда, где бы ни был, чувствовал себя русским» [22].

 

Читая книгу Ивана Григорьевича Тинина о своей жизни - «Бытие Исход Второзаконие...», лучше понимаешь многообразие жизненных судеб и испытаний, выпадающих человеку. Дворянин, выпускник Софийского университета, «первый солдат болгарской армии» [*], участник Отечественной войны болгарского народа, И.Г. Тинин, вернувшись на родину,

 

 

*. В болгарской армии Тинин (хота и недолго) был правофланговым первого отделения первого взвода первой роты первого батальона первого полка первой пехотной дивизии.

 

 

217

 

стал работать художественным руководителем одного из Домов культуры в Сталинградской области. Привыкать к новой жизни было трудновато: слишком разнился быт «там» и «здесь». Белый плащ воспринимался как докторский халат, темные солнечные очки служили наглядным доказательством слепоты, а узкие брюки были признаком бедности Болгарии, где, в отличие от СССР, якобы были вынуждены экономить на материале. И, тем не менее, эти мелочи не заслоняли главного - желания работать в полную силу. В середине 1960-х гг., когда по всей стране стали появляться, как грибы после дождя, «клубы веселых и находчивых», организованный Иваном Григорьевичем КВН прогремел на всю страну. В провинциальную Дубовку приезжали молодежные команды из Болгарии, Польши, Венгрии. Тинина едва не наградили орденом «Знак почета», однако помешали сведения об эмигрантском прошлом: представление к награде было отозвано. Но это была просто очередная «мелочь». Иван Григорьевич продолжал работать - руководил агитбригадами, писал сценарии, ставил концерты и пр. В 1964 г. его команда стала лауреатом первого всесоюзного смотра агитбригад. Затем была учеба в Московском институте культуры, так как диплом Софийского университета документом о высшем образовании не считался. На склоне лет Тинин преподавал в Волгоградском государственном университете, в частности, читал курс по истории христианства, стал крестным отцом для многих своих студентов и не только с исторического факультета. В 1998 г. был награжден орденом Сергия Радонежского.

 

Теперь еще одно curriculum vitae - инженера Никиты Константиновича Григорова, с которым меня свело изучение истории русской эмиграции. Точнее, он попросил посмотреть его рукопись о своем роде, насчитывающем не одну сотню столетий и служившем России верой и правдой. Достаточно сказать, что один из его предков участвовал в 1410 г. в битве при Грюнвальде. Биография самого автора рукописи, родившегося в 1932 г. в Сараево, связана не только с Югославией. В 1950 г. власти Тито выслали его семью в Болгарию. На новом месте он стал студентом Софийского университета, изучал радиотехнику. Как и другие его болгарские сверстники, работал на одной из многочисленных новостроек, а именно, на прокладке железной дороги Враца-Оряхово в бригаде имени Александра Матросова. Приобрел друзей среди болгар. Но когда в конце 1954 г. было получено официальное известие о возможности переезда в СССР, то без колебаний принял решение. Его отец часто повторял, что «русский должен жить в России». И, как говорил сам Никита Константинович, «вероятно, многократно слышанные рассказы отца о России исподволь привили мне латентное чувство патриотизма и любви к незнакомому мне отечеству».

 

 

218

 

Замечу, что всего в СССР выехали около пяти тысяч человек, а остались в Болгарии приблизительно семь с половиной тысяч. Но это совсем не означало, что для невозвращенцев родина стала чужой. Отказ от переезда был обусловлен целым комплексом причин: и страхом перед возможными репрессиями, и нежеланием бросать устроенную жизнь и начинать все сначала, и тем, что многие уже прочно «вросли» в болгарскую жизнь, сроднились со страной, стали своими.

 

Возвращаясь к биографии Н.К. Григорова, отмечу, что его судьба в СССР складывалась иначе, чем у И.Г. Тинина. После прибытия эшелона с «русскими болгарами» в Павлодарскую область Казахстана и получения новых общегражданских паспортов все они получили возможность разъехаться по всей стране. 24-летний Никита Григоров получил возможность продолжить начатое образование в Горьковском политехническом институте, по окончании которого получил назначение в Саратов на одно из оборонных предприятий. За несколько лет работы «в почтовом ящике», не будучи членом партии, вырос до должности главного конструктора. Потом были и другие руководящие посты, потребовавшие вступления в КПСС. В 1971 г. Н.К. Григоров за успешную деятельность в сфере электроники был награжден орденом «Знак почета», тем самым, в котором в свое время власть в лице чиновницы-перестраховщицы отказала Тинину.

 

В связи с этим позволю себе только одно замечание: в области техники людей все же больше ценят, нежели в сфере культуры, которая всегда «под подозрением» властей предержащих.

 

Свою инженерную карьеру Н.К. Григоров закончил в Москве, работая заместителем главного инженера одного из главков Министерства.

 

И последнее: записанные в электронном виде и хранящиеся в библиотеке, что рядом с памятником Достоевскому, воспоминания Никиты Константиновича Григорова посвящены истории своего рода, неразрывно связанной с историей России. Ей служили и все упомянутые здесь Глинские, Григоровы и Тинины, для которых родина всегда была и оставалась «лучше всех».

 

 

            Примечания

 

1. Тинин И. Бытие Исход Второзаконие (История глазами очевидца): Династия Тининых и иже с ними. Воспоминания. Волгоград, 2001. С. 45,46.

 

2. Там же. С. 46.

 

3. Матвеева И.В. Из жизни русской эмиграции в Болгарии: отрывки воспоминаний. Вступит. слово и комм. А.Н. Горяйнова // Славянский альманах. 2004. М., 2005. С. 528.

 

 

219

 

4. Матвеева И.В. Из жизни русской эмиграции в Болгарии: отрывки воспоминаний // Славянский альманах. 2003. М., 2004. С. 497.

 

5. Там же. С. 496.

 

6. Там же. С. 498-501.

 

7. Ратиев Л.А. Князь Александр Леонидович Ратиев и его архив // Бялата емиграция в България. София, 2001. С. 407.

 

8. Ренненкампф Вл. Моята първата среща съ С.С. Бобчевъ и моите първи впечатления въ София // Юбилеенъ сборникъ издаденъ по инициативата на юридическия факултет при Софийския университета въ честь на С.С. Бобчев по случай петдесетгодишната му научна, публицистична и обществена дейностъ. София, 1921. С. 9.

 

9. Савина Г.А. «Пусть барахтаются...»: К истории «одесской высылки» за рубежом // Диаспора III. Новые материалы. Париж-Санкт-Петербург, 2002. С. 302.

 

10. Йотов Ц. Андрей Петрович Евдокимов и катедра «Руска филология» в СУ «Св. Климент Охридски» // Бялата емиграция в България. С. 233, 234, 235.

 

11. Матвеева И.В. Из жизни русской эмиграции в Болгарии: отрывки воспоминаний // Славянский альманах. 2003... С. 499.

 

12. Там же. С. 501.

 

13. Кьосева Ц. Русские художники-эмигранты в Болгарии // Славяноведение. 1996. № 4. С. 22-23.

 

14. Там же. С. 11-21.

 

15. «Душа рвалась на родину». Памяти русского художника Сергея Петрова // Челябинский рабочий. 30.06.2006 (http://www.chrab.chel.Su/archive/30-06-06/7/A127083.DOC.html)

 

16. Цит. по: Петкова М. Возвращение // Бизнес-контакти, февраль, 2007 (http://bizneskontakti.com/index.php?newsid=203)

 

17. Цит. по: Петкова М. Возвращение.

 

18. Дом-музей Марины Цветаевой. Архив Русского зарубежья, КП-1279/6.

 

19. Тинин И. Указ. соч. С. 172.

 

20. Глинский Н. Моя жизнь-весь XX век//Волга. 1997. № 5-6. С. 219, 220.

 

21. Николай Глинский. Хроника жизни (http://www.sgu.ru/ogis/newsrad/new/new-gl.html

 

22. Глинский Н. Моя жизнь - весь XX век. С. 216.

 

 

220

 

 

17. Болгарская коммунистическая политэмиграция в Югославии и СССР (1920-е годы). Проблемы адаптации болгар к новой среде

Р.П. Гришина

(Институт славяноведения РАН)

 

Памяти Бойко Мариновича Азарова

 

 

Основные потоки болгарских политических беженцев формировались после поражений, которые понесла Коммунистическая партия Болгарии в 1923 и 1925 гг. В первом случае главным местом приема масс эмигрантов стала Югославия, во втором - СССР. В меньшей мере в оказании политического гостеприимства участвовали Чехословакия, Франции, и то главным образом в отношении «земледельцев» (членов БЗНС - Болгарского земледельческого народного союза).

 

Хотя обобщающих работ по истории болгарской коммунистической политэмиграции нет ни в российской, ни в болгарской историографии, отдельные аспекты темы разрабатывались. Исследовательские статьи, посвященные политэмиграции в Югославии, периодически появлялись в болгарской исторической литературе, активно работала в этом направлении З. Мичева. Публиковал материалы об условиях существования болгарских эмигрантов-коммунистов в Вене Д. Мичев. Биографии, описания жизни и деятельности отдельных политэмигрантов появлялись более или менее регулярно в период существования в Софии Института истории БКП, но чаще всего познакомиться с тем или иным человеком, проведшим часть своей жизни в качестве политэмигранта, можно было в соответствующей рубрике в газете «Работническо дело».

 

Нельзя не сказать, что особое внимание в болгарской и в советской историографии было уделено коммунистическим вождям Г. Димитрову и В. Коларову. О каждом из них создана обширная литература, выполненная

 

 

221

 

преимущественно в культовом ключе, что искажает действительный образ оригиналов.

 

О рядовых коммунистах-политэмигрантах, живших в Советском Союзе, наиболее подробно в отечественной историографии писал украинский ученый М. Дыхань, старательно исследовавший сохранившиеся архивные документы. В 80-х гг. прошлого века вышла книга его авторства на украинском языке, а затем и на болгарском, о жизни и деятельности болгарских политэмигрантов на Украине в конце 1920-х - начале 1930-х гг. [1] Ему принадлежат еще несколько статей на ту же тему. Кроме того, украинские историки Г. Чернявский (ныне живет и работает в США) и М. Станчев посвятили ряд работ довольно подробным изысканиям о судьбе Кр. Раковского, Г. Бакалова [2]. Указанные авторы заслуживают самой большой благодарности, но тема в целом еще очень далека от исчерпанности.

 

Существует также мемуарная литература. Правда, созданная преимущественно при тоталитарном режиме, она сильно напитана коммунистическими мифами. С одной стороны, естественными для бывших политэмигрантов - людей, крепко идеализированных, но с другой стороны, мифами ситуационными: каждому мемуаристу приходилось держаться официальных идеологических канонов, установленных «в стране победившего социализма». В качестве примера можно привести книгу И. Крекманова [3], где автор, сопровождавший, как он пишет, В. Коларова и Г. Димитрова в Югославии после поражения Сентябрьского восстания 1923 г., буквально по часам описывает их действия и передвижение от перехода болгаро-югославской границы 27 сентября до отъезда в Вену 6 октября. И при этом ни словом не упоминает о встрече и переговорах Коларова и Димитрова с деятелями БЗНС в Лапово, о которой, судя по его тогдашнему статусу, Крекманов не мог не знать. Но поскольку в год издания его мемуаров этот факт мог истолковываться как неблагоприятный для имиджа коммунистических руководителей, в книге он не нашел места.

 

В настоящей статье автор, не ставя перед собой всеохватывающих задач, считает полезным остановиться лишь на некоторых аспектах темы, представляющихся важными в свете разработок современной отечественной историографии.

 

Один из этих аспектов - феномен болгарской коммунистической политэмиграции как имеющий непосредственное отношение к происхождению и складыванию в 1920-1930-х гг. историографической концепции истории Болгарии XX в. Тогда руководители этой эмиграции предложили считать Сентябрьское восстание 1923 г. - неудачное, непродуманное и почти совсем неподготовленное - переломным пунктом развития не только Болгарской компартии, но и страны как таковой. Фактически навязанная коммунистическими

 

 

222

 

политиками сверху, данная концепция до сих пор, кажется, является основополагающей при изложении истории Болгарии. Само же Сентябрьское восстание, которое более правильно было бы называть стихийным мятежом, поднятым отторгнутыми от власти «земледельцами» и «присвоенным» затем коммунистами, трудное, тяжелое, на местах действительно героическое - получило в пропаганде, а затем и в марксистско-ленинской историографии, как советской, так и болгарской, преувеличенное значение. Это произошло, на мой взгляд, прежде всего в силу необходимости для коммунистического руководства, «в рабочем порядке» возглавленного В. Коларовым и Г. Димитровым, оправдаться за понесенные болгарским народом физические потери и одновременно восславить его героизм. Поздним по времени прикрытием стал пропагандистский маневр со ссылкой на заседание ЦК БКП 5-7 августа 1923 г. и принятие им курса на вооруженное восстание, хотя соответствующий документ с такой датой так и не был обнаружен.

 

Естественным продолжением политики вождей сентябрьских событий стала пропаганда нового восстания-реванша, а затем и утверждение в феврале 1924 г. в Москве политического курса БКП на подготовку нового вооруженного выступления - курса левацкого, не обеспеченного ни человеческим материалом, ни вооружением. В достатке были только идейная поддержка со стороны ИККИ и настрой на скорую победу мировой революции. Участвовать в восстании должна была и коммунистическая политэмиграция, в сравнительно массовом порядке сосредоточенная в Югославии, но существовавшая и в Советском Союзе.

 

* * *

 

Толчком к массовой политической эмиграции из Болгарии стал государственный переворот 9 июня 1923 г., свержение власти «земледельцев» и жестокая расправа с ними, учиненная узурпаторами. Эмигранты устремились главным образом в близлежащую Югославию. Там в г. Нише и сложился крупный центр беженцев. Правительство Королевства СХС принимало болгарскую эмиграцию по партийно-политическому признаку - как «земледельческую», т. е. как состоящую из членов и сторонников БЗНС. Показательно, что бежавшие после сентябрьского мятежа болгарские коммунисты, вступая на югославскую территорию, тоже называли себя «земледельцами». Власти же Королевства получали возможность использовать наличие у себя в стране болгарских эмигрантов как дополнительный козырь в сложных отношениях с новыми правителями Болгарии, которых они считали опасными реваншистами: скопление в Югославии

 

 

223

 

вдоль ее восточной границы «земледельческой» массы помогало западному соседу держать правительство Цанкова в страхе [4].

 

Политическая эмиграция тем и отличается от экономической, бытовой или какой-либо другой, что политически ангажированные эмигранты не просто перебираются жить в другую страну, но по большей части стремятся использовать пребывание в ней для продолжения своей политической деятельности. Часто революционной, разрушительной для собственного отечества, но ведущейся теперь уже с чужой территории. Не только югославские власти проявляли специальный интерес к иностранным пришельцам. Примерно так же большевистское правительство, Исполком Коминтерна, заграничное руководство Болгарской компартии, зачарованные идеей мировой революции, надеялись использовать болгарскую коммунистическую эмиграцию в СССР в интересах разжигания всемирного революционного пожара. Другими словами, зависимость иностранной политэмиграции от политических или государственных интересов руководства страны, ее принявших на своей территории, становилась важным фактором в организации жизни эмигрантов, условий их пребывания, а также того или иного их использования.

 

Жизнь в другой стране, в новых условиях становилась для перемещенных людей сильной физической и психологической встряской, приходилось по-новому взглянуть на свое прошлое, соотнести его с действительностью. Некоторое представление о том, как это происходило с болгарскими коммунистами, попытавшимися в Югославии сорганизоваться и построить свою партийную организацию, отдельную от «земледельческой», дает ее документальный отчет за 1924-1925 гг.

 

В нем говорится, что в основном политэмиграция состояла из рабочих и крестьян, а также из представителей «народной трудовой интеллигенщш, связанной с освободительным, революционным движением» [5]. По партийному составу это были члены БКП и БЗНС, указывалось, кроме того, на «определенное число» анархистов и македонцев-федералистов. При таком составе руководить эмиграцией «в правильном направлении и целесообразно использовать ее в интересах революционного дела» было трудно. Среди эмигрантов стали формироваться разные уклоны, в том числе ликвидаторский. Составители отчета отмечали: «Постсентябрьский кризис выразился: в почти общем разочаровании партийной массы и части руководящих в прошлом товарищей; в разрыве организационных связей; в падешш, вплоть до полной ликвидации, партийной дисциплины; в падении авторитета всего прежнего руководства; во взаимной борьбе между руководящими в прошлом партийными товарищами, в их взаимных обвинениях друг против друга; и, наконец, в оформлении сильного ликвидаторского течения» [6].

 

 

224

 

Такова была первая реакция, первая оценка Сентябрьского восстания самими его участниками. «Перед лицом поражений в июне и сентябре 1923 г., - говорилось далее в отчете, - эмиграция забывала о прошлых больших заслугах партии, не видела ближайших перспектив. Дух разочарования и полного отрицания всего прошлого партии охватил многих; другая значительная ее часть испытывала сомнение, потерянность, апатию. И только малая часть не потеряла перспективы в тот тяжелый момент ... Именно эта малая часть пошла против течения».

 

Недовольство потерпевших поражение повстанцев новым руководством ЦК БКП, взявшим на себя 22 сентября 1923 г. ответственность за объявление восстания (за десять дней до этого тогдашний секретарь ЦК Хр. Кабакчиев, попав в лавину арестов 12 сентября, оказался в тюрьме). Новые руководители - В. Коларов и Г. Димитров, по существу самопровозглашенные, перейдя вместе с другими беженцами западную болгарскую границу, недолго оставались на югославской территории - в начале октября они перебрались в Вену. Здесь создали Заграничный комитет ЦК БКП (уже 15 октября Коларов отбыл в Москву), откуда как авторитетные коминтерновские функционеры стали определять стратегию и тактику БКП. Так было положено начало их формированию в качестве болгарских коммунистических лидеров, вождей компартии.

 

В Москве тогда проявляли крайнюю заинтересованность в том, чтобы коммунистические партии, сформированные в 1919-1920-х гг. в ряде европейских стран на базе прежних социал-демократических, возглавили революционно настроенные деятели. Целью было изживание «недейственного» социал-демократизма. Так что смена руководства БКП была немедленно поддержана в Исполкоме Коминтерна.

 

Однако с точки зрения глобальных революционных требований болгарский случай не выглядел удачным: предыдущий партийный опыт 46-летнего в 1923 г. Коларова и 41-летнего Димитрова формировался в БРСДП (тесных социалистов), руководство которой проявляло большую близость к Плеханову, чем к Ленину; при этом Коларов входил в состав Центрального комитета партии с 1905 г., а Димитров с 1909. И оба - и Коларов, и Димитровобладали многолетним опытом «буржуазного парламентаризма», являлись депутатами Народного собрания (с 1913 г. до дня эмиграции), Димитров в 1918 г. был даже избран секретарем его коммунистической фракции. Перестраиваться на конкретную революционную деятельность при таком «багаже» было не просто, и главным движителем для «героев Сентября», по-видимому, становилась сама болгарская ситуация - криминальная с точки зрения новой государственной власти - и возможность ее представления как революционной в Москве. Настоящими революционными

 

 

225

 

навыками они не обладали, а потому многие их действия носили показной характер, как в сентябре (например, с гримировкой внешности), так и позже, например, с завышением революционных возможностей БКП.

 

Л.Д. Троцкий, определяя характерные черты ряда коминтерновских деятелей, не обошел вниманием Коларова. О нем он писал в конце 1930-х гг.:

 

Коларов «в течение долгого периода принадлежал к болгарской партии тесняков, которая стремилась держаться на марксистской основе. Но это был марксизм, при всей своей внешней непримиримости, пропагандистски-выжидательный, пассивный и достаточно безжизненный. В международных делах тесняки гораздо больше тяготели к Плеханову, чем к Ленину. Разгром Болгарии в империалистической войне и затем Октябрьская революция толкнули тесняков в сторону большевизма. Коларов обосновался в Москве. В первые послеоктябрьские годы мы жадно хватались за каждого иностранного марксиста, вернее, за каждого, в котором предполагали революционного марксиста. В этом звании Коларов и был втянут в аппарат Коминтерна, с должностью генерального секретаря в перспективе. Но уже через несколько месяцев мы вполне единодушно отказались от своих надежд. Своим впечатлениям от Коларова Ленин подвел итог в таких словах, которые я не стану здесь воспроизводить. В 1923 г. Коларов дополнительно измерил свой рост в болгарских событиях. Результат был тот же. Отстранение Коларова от руководящей работы в Коминтерне было предрешено еще при Ленине. Но после болезни и смерти Ленина наступила животворящая борьба с троцкизмом. Коларов сразу окунулся в эту купель и вышел из нее возрожденным. Он шел сперва за Зиновьевым против Троцкого, затем за Бухариным против Зиновьева, сегодня - за Сталиным против Бухарина. Словом, непромокаемый, не горящий в огне и не тонущий в воде большевик из “люкса”» [7].

 

Горячность оценок Троцкого понятна и, возможно, требует снисхождения, но общая картина весьма показательна.

 

Спор о старом и новом руководстве БКП, начавшись среди болгарской политэмиграции в Югославии, как и среди коммунистов в самой Болгарии, где вскоре был восстановлен внутренний ЦК [**], вскоре перекинулся на политэмиграцию в СССР и, то затихая, то вспыхивая вновь, затянулся

 

 

*. Имеется в виду гостиница «Люкс» в Москве.

 

**. 24 декабря 1923 г. полпред СССР в Вене сообщал в Москву: «В Болгарской коммунистической партии начинаются большие нелады. Довольно серьезная оппозиция обвиняет Коларова и Димитрова в неправильных действиях во время Сентябрьского восстания. Материалы по этому вопросу Вам, наверное, посылаются и из других источников» (Национальный вопрос на Балканах ... Ч. 1. М., 2000. Док. № 106. С. 178).

 

 

226

 

на целых десять лет. Отголоском внутренней борьбы представляется сказанная о Димитрове и записанная им в дневнике 4 марта 1934 г. фраза: «Антон, Искров («вождь Сентябрьского восстания и лидер БКП») [8]. Для Димитрова слова признания его вождем, видимо, были многозначащими как победное для него окончание внутрипартийной борьбы и поражение так называемого левого сектантства.

 

Свою роль в этом споре в 1923-1924 гг. сыграла поддержка московским руководством Коларова и Димитрова и их стремления организовать новое восстание в Болгарии. В феврале 1924 г. на заседании Президиума ИККИ был рассмотрен «болгарский вопрос». Речь шла об оценке Сентябрьского восстания и о необходимости/возможности нового вооруженного выступления и подготовке к нему. Часть материалов и проектов судьбоносных для Болгарии решений готовил Коларов: сохранились рукописные заготовки его почерком. Заседание проходило в присутствии важных деятелей ИККИ и ВКП(б) - Г.Е. Зиновьева, Н.И. Бухарина, К.Б. Радека, но существо дела, очевидно, не слишком занимало последних: только что похоронили В.И Ленина, предстояло решить вопрос о наследнике; только что провели XIII конференцию ВКП(б) с рядом трудных вопросов - уже началась борьба с Л.Д. Троцким. В итоге ИККИ, не вдаваясь в «болгарские подробности», утвердил курс на подготовку следующего вооруженного восстания в Болгарии. Новое руководство БКП хотело документа о новом восстании - оправдательного и одновременно благоприятного для своего номенклатурного продвижения, и оно его получило.

 

Реализовывать задуманное должна была Болгарская компартия во главе с обновленным ЦК внутри страны, в помощь ему направлялись советские спецагенты, интернациональные коминтерновские инструкторы, ОГПУ обязывалось помочь с вооружением. Впрочем, февральская резолюция Президиума ИККИ стала основой деятельности БКП и ее внутреннего ЦК только после Витошской конференции болгарской компартии, состоявшейся в мае 1924 г. Выступление планировалось на осень того же года.

 

Естественно, политэмиграция не могла остаться в стороне. Еще в феврале Заграничный комитет ЦК БКП организовал эмигрантскую конференцию. Перед ее партийным руководством были поставлены задачи прекратить дискуссию об оценке позиции БКП в июне и сентябре 1923 г., произвести регистрацию членов партии, укрепить партийную организацию эмигрантов и, главное, готовиться к новому вооруженному восстанию. Так политэмиграция в Югославии была мобилизована на конкретное дело. Однако именно в это время правительство Цанкова объявило об амнистии значительной части участников сентябрьских событий, и многие из тех, кто за месяцы жизни в тяжелых условиях изгнания осознал

 

 

227

 

их двусмысленность, захотели вернуться домой. Ликвидаторское течение стало превращаться в возвращенческое. В цитировавшемся выше отчете указывается, что партийному руководству удалось помешать стихийному возвращенчеству, из чего можно сделать заключение, что такие настроения были довольно сильными. С другой стороны, коммунистическое руководство стало использовать политическую амнистию для отправки в Болгарию «проверенных коммунистов» с революционными поручениями.

 

Курс ЦК БКП на новое восстание способствовал складыванию среди политэмиграции в Югославии другого уклона - военного. С начала 1925 г. он принял широкие размеры, особенно после того, как центральное руководство Нелегальной вооруженной организации (НВО), созданной внутри Болгарии с помощью советских специалистов, затребовало от политэмиграции в Нише отправить в Болгарию около 200 человек, отобранных для нелегальной работы, в том числе для «борьбы с правительственной герильей». «Герилью» следовало «встретить и даже опередить». А подготовиться нужно было к концу марта 1925 г. [9]

 

К несчастью, говорится в отчете, политэмиграция в Югославии, руководство ее коммунистической части было лишено полной и постоянной информации о происходящем в Болгарии и мире. Находясь в тяжелых бытовых условиях, не имея возможности регулярным трудом зарабатывать себе на пропитание, многие коммунисты концентрировались на главной цели - подготовке к вооруженному восстанию. Приходилось нелегально «добывать» оружие, в основном кустарные ружья, и переносить их на себе поближе к болгарской границе [10].

 

Между тем еще летом 1924 г в Политбюро ЦК РКП(б) возникли сомнения относительно продолжения курса БКП на вооруженное восстание. Ситуация возникла в связи с тем, что 21 июля Коларов и Димитров обратились в Политбюро российской компартии с настойчивым призывом и даже требованием ускорить подготовку восстания. С этой целью, по их мнению, Политбюро должно было

 

«дать твердую директиву всем органам, как партийным, так и советским /.../ в деле помощи Болгарской революции, держать курс на болгарское восстание со всеми вытекающими отсюда политическими и военно-техническими последствиями. Неопределенности, которая наблюдалась до сих пор в работе соответствующих органов, должен быть положен конец» [11].

 

Ответ они получили обескураживающий. В резолюции Политбюро ЦК РКП(б) от 29 июля говорилось: «Международная обстановка наименее благоприятна для восстания в настоящий момент», БКП же слишком слаба для близкого вооруженного выступления, следует выжидать и лучше готовиться. Документ с указанием «приостановиться» и принять меры по

 

 

228

 

укреплению болгарской компартии был подписан военными специалистами Ф. Дзержинским, Л. Троцким, М. Фрунзе [12]. Следовало понимать, что такие советы давали не «смиренные пастыри», а «пламенные революционеры», значит, дело обстояло серьезно.

 

Еще более остерегающие рекомендации Москва сделала 28 января 1925 г., приняв резолюцию Президиума ИККИ по болгарскому вопросу, которая дважды (!) утверждалась Политбюро ЦК РКП(б) - 29 января методом опроса и 5 февраля после повторного обращения к теме на заседании ПБ [13]. В указанных рекомендациях ощутимо мнение И. Сталина, известное по другим его документально засвидетельствованным высказываниям.

 

Однако взятый разбег было уже трудно остановить. Это касалось болгарской политэмиграции в Москве, но особенно в Вене, откуда уполномоченный ИККИ Я. Страуян, сообщая И. Пятницкому о некоторых своих разногласиях с болгарами, писал 11 февраля 1925 г.:

 

«Болгарские товарищи полагают, что политическое положение и объективные условия для восстания в Болгарии таковы, что оно необходимо и неизбежно в близком будущем. В речах тов. Виктора (Г. Димитров. - Р.Г.) мелькала мысль, что снятие вопроса о сроке восстания является ошибкой (курсив мой. - Р.Г); темп нашей подготовки к восстанию не может быть изменен, по мнению болгарских товарищей (некоторое исключение составляет только тов. Исаков)» [14].

 

Очевидно, что у болгарских политэмигрантов в Югославии было еще меньше возможностей для адекватной оценки положения, чем у «сентябрьских вождей» в Вене. Внутренне они были сосредоточены на скорой разрядке напряжения, почему известие о взрыве софийского собора 16 апреля 1925 г. - террористическом акте, осуществленном Нелегальной вооруженной организацией в Болгарии, встретили восторженно, ликующе, как сигнал к выступлению, к революции [15]. В такой атмосфере пришедшее из Москвы указание - отступить, курс на вооруженное восстание снять и повстанческие знамена свернуть - казалось столь неожиданным и неестественным, что эмигрантское руководство в Югославии скрыло эту директиву, не решилось сообщить ее людям. Вместо этого стало проводить некие «узкие», закрытые собрания, только усиливавшие беспокойство и подозрения.

 

Кроме того, югославское правительство, опасаясь после софийского взрыва обвинений в укрытии на своей территории революционеров-террористов, а также их возможных действий в собственной приграничной зоне, поспешило интернировать их в глубь страны. «Обреченная на бездействие и бессилие, лишенная связи и информации при “заговоре молчания” по вопросу о новой линии партии и потому дезориентированная, эмиграция начала разлагаться» [16]. Такими словами заканчивается один из разделов отчета коммунистической политэмиграции в Югославии. Он помечен

 

 

229

 

январем 1926 г. В последующие месяцы и годы болгарские эмигранты стали переезжать в другие страны, в том числе частично в Советский Союз.

 

* * *

 

Болгарская политическая эмиграция в СССР не была одномоментной, обвальной. Она состояла из нескольких потоков.

 

В ранние послеоктябрьские годы вливавшиеся в Советскую Россию интернациональные участники революции размещались в формировавшейся советской общественной иерархии в соответствии со своими партийными заслугами перед большевиками и с потребностями строительства социалистического государства. Можно назвать немало болгарских имен в реестре высших партийных и государственных должностей СССР и в структурах Коминтерна. Среди них Кр. Раковский - в 1918 г. председатель Временного революционного правительства Украины, в 1919-1923 гг. он возглавлял СНК УССР, затем был полпредом СССР в Великобритании и Франции; Борис Стомоняков - в 1920-1925 гг. торговый уполномоченный СССР в Берлине, в 1930-е гг. зам. народного комиссара НКИД СССР. И много других менее высокого уровня, как, например, болгарин Михаил Антонов, в 1928-1935 гг. являвшийся секретарем наркома обороны К.Е. Ворошилова, а в 1941-1945 гг. - заместитель начштаба Главного автомобильного управления; началась же его карьера в 1918 г., когда он воевал в рядах Красной армии. Такие люди становились гражданами Советского Союза и разделяли их судьбу, включая то, что происходило в стране в годы сталинских репрессий.

 

По-своему складывались судьбы болгарских политэмигрантов в 1920-1930-е годы. Их коммунистические вожди в лице В. Коларова, Г. Димитрова и некоторых других за годы жизни в СССР также в значительной мере «осоветивались»: они избирались в местные советы депутатов, их имена присваивались населенным пунктам, предприятиям и т. п. Но при этом одним из главных направлений их деятельности оставалось руководство подпольной БКП и подготовкой в Болгарии социалистической революции. Соответствующие лозунги в разных модификациях пропагандировались вплоть до провозглашения ее победы в 1948 г.

 

Более массовыми были потоки болгарских политэмигрантов, прибывавших в Советский Союз после кровавых событий 1923 и 1925 гг. Всего, как указывает российский исследователь Л. Решетников, изучавший деятельность МОПР, общее число болгарских политэмигрантов в СССР за период с сентября 1923 г. по июнь 1941 г. составило 2200-2300 человек [17]. Известный в Болгарии специалист Н. Белоусов останавливается на цифре «около 2000» [18].

 

 

230

 

Наиболее активные болгарские революционные деятели обустраивались в Москве и некоторых других городах, где жили в многонациональных «Домах политэмигрантов». Здесь они обучались русскому языку, осваивали образовательные программы - общие и политические, для чего советскими властями было создано несколько специальных политико-образовательных учреждений. Так, уже в 1919 г. для эмигрантов из западных стран был открыт Коммунистический университет национальных меньшинств Запада (КУНМЗ), имевший филиал в Ленинграде. Среди 13 национальных секторов КУНМЗа действовал и болгарский. Цель состояла в подготовке более или менее образованных кадров для будущей социалистической Болгарии. Но не только для будущего нужны были кадры, а и для ближайшей конкретной цели - для осуществления вооруженного восстания, свержения «фашистского правительства А. Цанкова». Поэтому в обучение болгарских политэмигрантов входило и военное дело.

 

Прибыв после Сентябрьского восстания в Москву раньше Димитрова, Коларов 8 января 1924 г. с удовлетворением писал тому в Вену: «Наших эмигрантов в Москве минимум 100 человек ... Приехавшие сюда уже проходят месячный курс военного дела: будут практически изучать пулеметное дело, автоматические ружья, гранатометание и пр., а также технику гражданской войны ... Кроме того, 12 молодых людей учатся на трехмесячных курсах красных командиров» [19]. Такая практика имела тенденцию к развитию. В обращении 24 октября 1924 г. к председателю ИККИ Г.Е. Зиновьеву Коларов просил «принять энергичные меры к всесторонней (и специально военной) подготовке находящихся в СССР болгарских политэмигрантов и партийцев. Достигнуты уже очень удовлетворительные результаты». В письме пояснялась и главная цель задуманного: после «всестороннего обучения» болгарским товарищам предстояла отправка «на специальную работу» в Болгарию [20].

 

Организацией пребывания иностранной эмиграции в Советском Союзе (польская и болгарская группы являлись самыми многочисленными) занимались и органы ИККИ. К концу 1924 г. Москве стало очевидно, что напор разношерстной иностранной массы начать революцию в своих странах (Болгария, Германия, Польша, Эстония) приступом - авось получится! - провалился, и следует дисциплинировать эмигрантскую часть этой массы, поставить ее в определенные рамки, обучить теории и тактике, создавая из нее резерв для будущих боев. И лозунг для этого был выбран подходящий - большевизация компартий. 6 декабря 1924 г. на заседании Бюро Секретариата ИККИ была создана специальная Комиссия по подготовке вопроса о большевизации компартий в составе 13 человек, включая представителей иностранных компартий, а также

 

 

231

 

«узкая» комиссия, которой для начала предстояло встретиться с Зиновьевым для беседы [21].

 

Обучение марксистско-ленинской теории и практике, опыту большевизма планировалось через совпартшколы и университеты всех уровней. Димитров считал, что болгарские коммунисты должны максимально использовать предоставляющиеся возможности и что распределять новые места в учебных заведениях СССР нужно таким образом, чтобы в партшколы направлялись рабочие и крестьяне, а более интеллигентные люди - в вузы, для получения высшего образования. 3 мая 1928 г. он писал в ЦК ВКП(б): из-за потерь партии в гражданской войне Болгария обезлюдела, она лишилась почти 3/4 самых активных деятелей, и потому подготовка новых кадров жизненно необходима. Нужны кадры в области политэкономии, истории и философии, которые партия могла бы использовать как теоретиков идеологического фронта. Димитров просил выделить места в Институте красной профессуры для болгар, окончивших в этом году КУНМЗ, Ленинградский коммунистический университет и ленинские курсы при Институте марксизма-ленинизма. К письму прилагался поименный список [22].

 

* * *

 

Одним из пунктов прибытия болгарских политэмигрантов была Одесса - уже в раннее послеоктябрьское время, пишет М. Дыхань, хорошо работал «канал» Варна-Одесса. А после сентябрьских событий 1923 г. в Одессе был создан специальный отдел по приему эмигрантов, он существовал три с половиной года и сумел оказать помощь почти 1 тыс. вновь прибывших [23]. Большую поддержку оказывала МОПР.

 

Одесса служила базой для прибывающих эмигрантов до конца 1924 г., тут их устраивали на работу и на более или менее постоянное местожительство - климатические условия были благоприятными для болгар, а, кроме того, неподалеку находились существовавшие с XVIII в. болгарские поселения. Но к концу 1924 г., по мнению советских властей, эмигрантов здесь собралось слишком много. Принимая во внимание растущую безработицу, отмечает Дыхань, совещание специального окружного отделения ГПУ с представителями ИК МОПР и болгарской секции ИККИ приняло решение: «по чисто политическим соображениям, а также из-за безработицы в Одессе как крупном пограничном пункте, со всеми проистекающими отсюда последствиями, она не может служить местом жительства вообще и работы, в частности, для находящихся здесь легально и нелегально политэмигрантов из-за границы» [24]. С 1925 г. Одесское отделение политэмигрантов приобрело характер приемно-пропускного пункта иностранных политэмигрантов,

 

 

232

 

не надолго остававшихся здесь для проверки, отдыха и получения необходимой помощи, после чего их направляли на работу в различные районы по указанию Отдела политэмигрантов при ЦК МОПР [25].

 

Прибывающие иностранные граждане не оставались без внимания и со стороны НКВД УССР. Судя по материалам Дыханя, этот наркомат собирал данные «о числе болгар, живущих на Украине», выделяя из них политэмигрантов [26]. В 1924-1925 г., когда правительство Цанкова уже зорко следило за Варной как за перевалочным для БКП пунктом, коммунисты стали использовать «канал», начинавшийся в Стамбуле. Руководил им С.М. Мирный - советский вице-консул в Турции. Москва требовала, чтобы кандидатуры отправляемых из Стамбула людей предварительно согласовывались с Загранпредставительством ЦК БКП, хотя это не всегда можно было оперативно сделать. 10 августа 1927 г. Представительство направило в Турцию требование: «Совершенно необходимо ограничить до минимума прием людей через Стамбул, так как Болгария обезлюдена (курсив мой. - Р.Г.). Твердую линию необходимо продолжить. В экстренных случаях нужно сначала сделать запрос телеграфом и ждать ответа». Спустя некоторое время требование пришлось повторить: «Мы, однако, должны еще раз предупредить вас быть чрезвычайно внимательными, чтобы остановить поток, устремившийся из вашего города. Вы очень хорошо знаете, какова сейчас линия партии: мы возвращаем людей отсюда, т.к. в стране не осталось людей» [27].

 

Здесь указана еще одна важная причина для ограничения наплыва болгарских эмигрантов в СССР, как это понимали руководители Заграничного представительства БКП: в Болгарии, говорилось в документе, «не осталось людей» - читай: коммунистов. Такова, получается, собственная оценка заграничными руководителями БКП результатов Сентябрьского восстания и последствий теракта в софийском соборе, а именно: фактическая ликвидация 40-тысячной БКП, когда стало необходимым считать каждого партийца едва ли не поединично.

 

Линию на временное пребывание коммунистов-политэмигрантов в Советском Союзе и последующее возвращение их на родину для революционной работы заграничные органы ЦК БКП проводили целеустремленно. О финансовой стороне дела некоторое представление можно получить из переписки Загранпредставительства ЦК со Стамбулом. Например, 24 ноября 1924 г. Коларов писал Мирному: «Отправляемые нами товарищи получают от нас по 75 долл, каждый на дорогу с расчетом, чтобы они имели известную сумму на руках, когда будут в Болгарии. Это, кажется, разрешает денежный вопрос. Только в экстренных случаях Вам придется тратить на них» [28].

 

 

233

 

* * *

 

Значительная часть болгарского эмигрантского потока растекалась по стране и оседала главным образом на Украине, где уже с XVIII в. существовала болгарская диаспора. Вновь прибывающих направляли в районы, там их легче было накормить и обустроить, найти занятие для заработка, учитывая, что в преобладающей части эмиграция, даже коммунистическая, была крестьянской по социальному происхождению.

 

На Украине постоянно проживали около 200 тысяч болгар, вливание в эту массу нескольких сотен болгарских политэмигрантов казалось правильным решением для облегчения адаптации последних. При Загранпредставительстве БКП с целью их организации была сформирована при помощи ИККИ Центральная политэмигрантская комиссия, а при ЦК ЮТУ - Центральное болгарское бюро. Заниматься болгарскими политэмигрантами входило в обязанность окружных парткомов Одессы, Мелитополя, Бердянска, Первомайска - при них создавались бюро болгарских секций [29]. На местах учреждались клубы и секции болгарских политэмигрантов.

 

Как пишет М. Дыхань, политэмигранты активно вовлекались в общественную жизнь Советского Союза, особенно в болгарских районах Украины. В ряде случаев они возглавляли райкомы партии, другие партийные звенья, например, в селах, учебных заведениях, школах, общественных организациях, являлись членами окружных комитетов партии, в том числе Одесского [30].

 

Вместе с тем, приспособиться к новой жизни политическим беженцам было совсем не просто. Летом 1927 г. в ЦК МОПР поступило письмо из Одессы, в котором говорилось, что эмигранты совершенно «не знакомы с нашими законами, с нашим порядком и обычаями» и постоянно нуждаются в моральной, юридической и других видах помощи [31].

 

Центрами подготовки партийных кадров для БКП и для болгарских районов СССР были болгарский сектор КУНМЗ и ДнепропетровскоОдесская совпартшкола. Советские партшколы и болгарские сектора в других учебных заведениях работали по программам, разработанным ЦК РКП(б). Как считает М. Дыхань, подробно изучавший архивные документы Днепропетровско-Одесской школы, по ней можно судить «о теоретической и практической работе с учащимися-политэмигрантами, их марксистко-ленинскому воспитанию, их жизни и общественной деятельности и т. п.», установленной во всей системе марксистко-ленинского просвещения - принятая методика была общей. По мнению этого автора, в 1924-1930 гг. в указанной школе была сосредоточена основная часть болгарских политэмигрантов [32]. За пять лет обучение в ней прошли

 

 

234

 

шли около 150 политэмигрантов, которые учились вместе с местными жителями.

 

История школы такова. В 1924 г. при тогда еще Екатеринославской губпартшколе был создан болгарский сектор на 25 мест, в 1926 г. реорганизованный в болгарскую совпартшколу на 60 мест. Вначале школа готовила специалистов для обслуживания болгарского населения Украины.

 

Помимо болгарского, в школе имелись украинский, немецкий и европейский сектора. Для всех них вводились дисциплины - история, политэкономия, истмат, ленинизм, соответствующий язык и естествознание. Работали по Дальтон-плану: самостоятельная подготовка (задания давались на две недели), групповые консультации, конференции. Учебных пособий было мало и только на русском языке, занятия же велись на болгарском. Использовались газеты, которые получали курсанты. После курса лекций учащиеся сдавали устный и письменный зачеты. В 1924-1926 гг. школой заведовал болгарин-политэмигрант Х.К. Петров, и преподавателями вначале были сами политэмигранты.

 

В декабре-январе и в июле-августе курсанты отправлялись на практику в окрестные села: проводили различные собрания и совещания, участвовали в избирательной кампании по выборам в сельсоветы, организовывали клубы-читальни, обследовали партийные, советские и общественные организации [33], распространяли газеты, участвовали в сборе сельскохозяйственного налога, «сборе зерна» (т. е., можно понять, - в начавшейся кампании по раскулачиванию), в сборе средств на Осовиахим и т. п. Иными словами, имели возможность собственными глазами видеть, как происходит строительство социализма на селе, как в реальности обостряется восхвалявшаяся в марксистско-ленинской теории классовая борьба. Им было трудно, сообщает Дыхань, они не знали ни украинского, ни русского языка.

 

В начале 1926/27 учебного года заведующим школой был назначен политэмигрант Марин Найденов Чолаков, до того являвшийся секретарем Романовского (Коларовского) райкома партии [34]. Именно о годах его заведования школой в украинских архивах сохранилось, как пишет Дыхань, наибольшее количество документов - планов работы, годовых отчетов, результатов проверки и проч. По ним можно судить о трудностях обучения и успеваемости курсантов. Так, если в 1928/1929 учебном году на 1-м курсе школы отстающие составляли до 20% набора, то на 2-м курсе их доля сокращалась до 2%. Причинами первоначальной низкой успеваемости первокурсников являлись «недостаточная общеобразовательная и политическая подготовка курсантов, отсутствие учебников и несоответствие программы уровню развития курсантов», цитирует Дихан документ из партархива Одесского обкома КП Украины [35]. К этому составители

 

 

235

 

документа присовокупили «отсутствие опыта практической работы в советском аппарате». Особенно сложными для курсантов были предметы по истории классовой борьбы, естествознание и математика. Для преодоления отставания пришлось дополнительно организовывать вечерние занятия.

 

Обучение в школе вели около десятка преподавателей, главным образом, члены БКП и политэмигранты: Чолаков (партийное строительство и политпросвещение), Величков (государственное устройство, история БКП и текущая политика), Керезов (болгарский язык, экономическая география, организация и методика пропаганды), Камбуров (история классовой борьбы), Старейшинский (история ВКП(б) и политпросвещение), Иванов (политэкономия и экономическая политика), Туриец (украинский язык, математика и природоведение) [36].

 

Но идеологически гораздо более опасным, особенно в связи с борьбой внутри БКП и среди коммунистической политэмиграции по вопросам оценки Сентябрьского восстания и роли его вождей, оказалось обнаруженное при проверке школы обстоятельство, что на историю Болгарии и болгарских колоний на Украине в учебном плане не было обращено достаточного внимания. Именно на долю заведующего школой М. Чолакова выпало разбираться в противоречивых взглядах курсантов - положение дел в школе привлекало обостренное внимание со стороны руководителей Загранпредставительства БКП.

 

Бурные дискуссии среди болгарских политэмигрантов происходили в это время в Москве и Ленинграде, в Одессе и в других местах сравнительно массового их скопления. Заграничные руководители БКП выезжали на места «для разъяснения положения», для авторитетной артикуляции своих представлений о ситуации в партии, о позиции ИККИ, о международных делах. В ходе таких дискуссий не только декларировались, но и прорабатывались основы и детали постулированной «революционной» концепции истории БКП, дожившей до наших дней. В июле 1926 г. Димитров, выступая на заседании одесского интерклуба, объяснял, что 9 июня 1923 г. ЦК БКП совершил «фатальную ошибку», когда занял позицию нейтралитета, «в сентябре же партия поступила правильно». Он резко осудил проявившийся в БКП в 1924-1925 гг. ультралевый уклон, выразившийся в индивидуальных террористических действиях против фашистской власти [37]. И далее говорил в том же духе, формируя в головах политэмигрантов «единственно верную марксистскую точку зрения». Завершением его доклада стал призыв принять именно ее и «прекратить все ссоры, положить конец раздорам». Вторая задача, поставленная Димитровым перед одесскими политэмигрантами, была сформулирована так: «Всеми путями помогать партии, выполняя свой революционный долг в России. Мы

 

 

236

 

должны изучать русский революционный опыт, извлекать из него уроки, использовать свое положение и обогащать свои знания» [38].

 

Были извлечены уроки и из непосредственного общения вождя с рядовыми эмигрантами, которые жаловались на трудности жизни в новых условиях, «оторванность от своего надела земли». Как отмечается в том же документе, решено было усилить политическую и организационную работу среди эмигрантов, читать доклады, в том числе на тему «Ленин и крестьянство», о международном положении. Важно, что после встречи эмигрантам стали выписывать болгарские газеты «Наши дни», «Земеделско знаме», «Македонско съзнание и др. [39]

 

Летом 1927 г. Днепропетровская совпартшкола была переведена в Одессу. Время было неспокойное. В Одессе находились 110 болгарских политэмигрантов, организованных в свой клуб, при котором создали коммунистическую фракцию. Болгарское бюро существовало и при Окружном комитете ЛКСМ Одессы. Но жесткий партийный обруч не мог подавить страстные споры среди эмигрантов о причинах тяжелых поражений Болгарской компартии и кровавой гражданской войны в Болгарии, о странных модуляциях политического курса ЦК БКП и его Загранпредставительства, о вождях Сентябрьского восстания.

 

Разногласия продолжались и среди курсантов совпартшколы. Часть эмигрантов вели агитацию против Коларова и Димитрова, выступали против их оценок Сентябрьского восстания. В октябре 1927 г. коллегия школы специально занималась вопросом усиления партийно-воспитательной работы среди учащихся. Решили прикрепить отдельных преподавателей к каждой группе. В том же аспекте обсуждался этот вопрос месяц спустя; в результате пришли к мнению о необходимости принять самые строгие меры к «систематически неисправимым курсантам». Ссылаясь на документы партархива Одесского обкома КП Украины, Дыхань пишет: руководители школы объясняли поведение курсантов «отсутствием партийного опыта и знаний у коммунистов, непониманием основных причин поражения, методов оздоровления и укрепления БКП»; им не были ясны постановления Коминтерна по болгарскому вопросу, они не понимали организационных принципов большевистской партии [40].

 

Причины искали и в том, что в школу, когда она еще находилась в Днепропетровске, влились новые политэмигранты-члены БКП, так что в составе обучающихся их доля поднялась до 45%. Хотя они являлись участниками революционной борьбы, «это была еще сырая, не имевшая партийного опыта и обучения масса, не понимавшая основных вопросов причин поражения болгарского революционного движения.

 

 

237

 

Курсанты-политэмигранты не уяснили постановлений Коминтерна по болгарскому вопросу, недостаточно разбирались в организационных принципах большевистской партии и продолжали оппозиционную политику в противовес решениям ЦК БКП и Болгарского Представительства при ИККИ» [41]. В целях оказания помощи Загранпредставительство командировало в Днепропетровск руководителя Центральной политэмигрантской комиссии Станке Димитрова-Марека, в январефеврале 1927 г. он участвовал в заседании коммунистической фракции болгарской секции Интернационального клуба. Однако перевод школы из Днепропетровска в Одессу только усугубил положение среди курсантов. Бурные дискуссии продолжались.

 

12 декабря 1927 г. на заседании школьной коллегии, в котором участвовал Величков как представитель Загранпредставительства, Чолаков, входивший в бюро Одесского окружного парткома [42], предложил поставить вопрос об отзыве трех курсантов (Крыстева, Чонова и Гатева) из школы. Коллегия и Величков поддержали завшколы [43]. В 1928 г. эти трое были отозваны Загранпредставительством из школы и направлены на практическую работу в Благоевский район. Вскоре вслед за ними «за антипартийные действия» из Одессы была удалена еще одна группа курсантов из пяти человек.

 

В отчетах о работе за 1928/1929 учебный год указывалось, что главное внимание направляется на разъяснение сущности правого и левого уклонов и борьбе с ними, что в кружках по текущей политике изучаются решения июльского и декабрьского пленумов ЦК ВКП(б), 16-й партконференции и VI-го конгресса Коминтерна. Наступило временное затишье. Дыхань объясняет «оппортунистические настроения» в совпартшколе преобладанием крестьян в ней. По его сведениям, в 1927/1928 гг. среди курсантов насчитывалось рабочих - 21 человек, а крестьян - 65; коммунистов - 46, кандидатов в члены партии - 24, комсомольцев - 29 и 1 беспартийный.

 

И в Одессе курсанты проходили обязательную общественно-политическую практику на селе (в зимние и летние каникулы): «участвовали в кампании по самообложению, по поставке зерна, популяризации и распространению сельского займа; работали по организации сельских кружков и читален, делали доклады, выпускали стенгазеты, руководили школами политической грамотности и подвижными просветительскими школами» [44].

 

В 1928/29 учебном году число болгарских политэмигрантов значительно снизилось из-за сокращения притока эмигрантов и возвращения многих из них на родину. В начале 1930-х гг. курсантами были в основном уже местные болгары [45].

 

 

238

 

* * *

 

О руководителе Днепропетровско-Одесской совпартшколы Марине Найденове Чолакове (1901-1945) хотелось бы рассказать подробнее, хотя материалов в нашем распоряжении немного. О его пребывании в Советском Союзе, помимо привлеченных М. Дыханем документов, есть «начальный». Это машинописная копия «Сведений об иностранных коммунистах, прибывших из Болгарии на п/х Варна». Место происхождения документа и дата не обозначены, хотя по содержанию можно определить, что речь идет примерно о 1921 г. Из пункта 1 «Сведений» явствует, что речь идет о Чолакове Марине Найденове, 20 лет, образование - 6 классов гимназии. Допрос проводился в Новороссийске. Чолаков представился коммунистом, вступившим в коммунистическую группу в 1919 г. и выполнявшим партийные поручения, что письменно подтвердил прибывший вместе с ним на пароходе его товарищ. Оба, отвечая на вопрос, почему уехали из Болгарии, в качестве причины указывали на преследование со стороны властей за антиправительственную деятельность и коммунистическую агитацию [46].

 

На вопрос о причине приезда в Советскую Россию, Чолаков ответил: «Здесь, в России хотел бы учиться специальностям, социалистическим наукам и советскому строительству с тем, чтобы к моменту социалистической революции в Болгарии принести больше пользы и этим самым приблизить начало всемирной социалистической революции».

 

Согласно московской семейной хронике, Чолаков затем учился в Петрограде в «марксистской школе им. Н.К. Крупской». В 1924 г. был принят в члены ВКП(б). Работал на Украине, где, как уже отмечал М. Дыхань, был секретарем Романовского (Коларовского) райкома партии, а в 1926/ 1927 учебном году 25-летний Чолаков стал заведующим совпартшколой.

 

В начале учебного 1929 г. он был отозван в Москву. Сохранилось его письмо к жене и друзьям от 6 ноября. На неплохом русском языке Чолаков писал: «Дорогие! Я пишу Вам в большом волнении. Мысль о том, что мое письмо вызовет у Вас тревогу, и немалую, с ужасной силой давит на меня. Все же надо Вам написать. Большую любовь и уважение, которые храню к Вам, заставляют меня сказать Вам правду, тем более, что Вы вооружены возможностью расценит[ь] дело и с общественной точки зрения. Дело в следующем: меня партия посылает на партийную работу в Б. (так в тексте. - Р.Г.). Сообщили мне, что я мобилизован окончательно только сегодня, а в пятницу 8.XI надо уезжат[ь]. Я, конечно, преисполнен желанием максимально и доблестно выполнись] перед партией свой высокий долг - поехат[ь] и работат[ь] в самый трудный для нее момент, когда меня

 

 

239

 

она призывает. Я, конечно, постараюсь оправдат[ь] доверие и внимание, проявленное ко мне. Но как был бы я счащстлив, если бы знал, что Вы будете со мной солидарни в моем решении поехат[ь] на предложен[н]ой мне столь ответствен[н]ой и важной (правда, и рискован[н]ой!) для нашего великого дела, работу! Я надеюсь, что Вы не посмотрите на это дело со сугубо личной точки зрения и правильно его оцените».

 

С каким конкретным поручением был отправлен Чолаков через Берлин в Болгарию, осталось неизвестным. Московские родственники думают, что он был завербован советскими спецслужбами, по заданиям которых и работал. В 1934 г. был арестован и два или три года отсидел в тюрьме. Как отмечал его сын Бойко в беседе с корреспондентом софийской газеты «Неделен стандарт» (14.08.1964), из тюрьмы Чолаков вышел сломленным. О дальнейшем некоторые сведения можно почерпнуть из реабилитационного дела. Среди документов - справка о М.Н. Чолакове, составленная начальником 1-го Управления Главразведуправления Красной Армии генерал-майором Большаковым от 14 февраля 1945 г. Из нее следует, что за коммунистическую деятельность Чолаков сидел в Болгарии в тюрьме, под нажимом полиции выдал несколько партработников; исключался из партии, в 1938 г. снова был принят в компартию, которая рекомендовала его «нашему полпреду для работы в ТАСС; с мая по август 1939 г. использовался по нашей линии военным атташе Бенедиктовым как источник-информатор» и выполнил несколько заданий последнего по информации.

 

В августе 1939 г. при организации Чолаковым встречи Бенедиктова с третьим лицом произошла нестыковка, причем под удар оказались поставлены несколько членов компартии, после чего «Центр категорически запретил Бенедиктову использовать Чолакова». Последний был заподозрен в связи с полицией. В сентябре 1940 г. коммунистическая газета «Работническо дело» объявила его провокатором. Одновременно он был уволен с работы в ТАСС в Софии. Материал генерал-майора Большакова предназначался заместителю начальника Главного управления контрразведки «СМЕРШ» для использования при допросе.

 

В деле Чолакова, арестованного осенью 1945 г. в Болгарии органами СМЕРШ и доставленного в Москву, свою роль сыграл документ (он присутствует в реабилитационных бумагах), который был подписан в Москве еще 3 августа 1940 г. «за Председателя КП Болгарии при ИККИ» Богдановым. В рукописной копии отсутствует первый лист, где, очевидно, был указан адресат. (Партийная кличка «Богданов» принадлежит Антону Иванову, известному деятелю Болгарской компартии, с 1935 г. являвшемуся членом Загранбюро ЦК БКП и его ответственным секретарем [47]). А. Иванов сообщал, что «партия добралась до неопровержимых фактов» о том, что

 

 

240

 

Чолаков, «попробовал посредством одного ответственного до недавно (так в тексте. - Р.Г.) работника партии спровоцировать руководство КПБ и советское полпредство в Софии»; что намеревался якобы по поручению советского полпредства получить «нелегальные документы ЦК и издания, чтобы (ЦК) сообщил свои решения и, наконец, чтобы ЦК КПБ занялся собиранием сведений о состоянии и вооружении болгарской армии». Ничем иным, кроме полицейской провокации, считал автор донесения, это быть не может; а цель - добиться разгрома компартии и скомпрометировать советское полпредство. «Сообщая эти факты, - заканчивал письмо А. Иванов, - мы просим уведомить об этом соответствующие партийные органы и учреждения. По нашему мнению, желательно, чтобы Чолаков Марин немедленно был отстранен от работы в ТАСС в Софии». Это, как мы видели, и произошло.

 

Комментировать разведывательную деятельность без конкретных аутентичных «перекрещивающихся» документов не представляется возможным, как и поступки отдельных членов коммунистической партии, находившейся на нелегальном положении. Но стиль некоторых приведенных материалов говорит сам за себя.

 

3 февраля 1945 г. Чолаков был арестован, допрошен в Софии в Дирекции полиции и передан органам СМЕРШ. 3 октября 1945 г. по обвинению в шпионско-провокаторской деятельности Марин Найденов Чолаков Особым совещанием при НКВД СССР был приговорен к расстрелу по ст. ст. 58-4 и 58-6. Реабилитирован 10 апреля 1990 г.

 

Обычная изломанная, изуродованная во имя революционной идеи судьба, обычная в XX веке смерть...

 

* * *

 

Судьбы многих других болгарских политэмигрантов, направлявшихся заграничными органами БКП из Советского Союза на родину для продолжения революционной борьбы не менее трагичны.

 

Как правило, «возвращенцы» быстро попадали в полицейский капканболгарская политическая полиция приобретала все больший профессионализм. Судя по документам архива МВД Болгарии, окружным управителям было вменено в обязанность регулярно составлять и направлять в министерство сводки-отчеты обо всех неблагонадежных на подведомственной территории (причем сводки поименные), о деятельности всех партий, включая проправительственные, и, конечно, о нелегалахкоммунистах и «других леваках», экстремистах. Осведомленность болгарской политической полиции кажется поразительной только на первый взгляд - в тревожной постверсальской Европе всеобщая слежка становилась

 

 

241

 

общим явлением в странах, затронутых итогами Парижской мирной конференции. И не удивительно, что спланированные в Москве заброски коммунистов в Болгарию раз за разом оканчивались провалом. Например, в «Докладе политической полиции за 1929 г.» после перечисления ряда коммунистических провалов говорилось: эти цифры «свидетельствуют о расстройстве БКП от частых ударов политической полиции и о том, что партия вынуждена постоянно восстанавливаться. На такую мысль наводит и тот факт, что после каждого провала и ареста членов ЦК их места пополняются людьми, которых Заграничное бюро в Вене назначает и присылает, а не путем избрания местных людей, взятых из окружных, местных или районных комитетов» [48].

 

Из такого же отчета за 1930 г. следует, что в результате провала в марте 1929 г. в Софии были арестованы сразу 4 члена ЦК БКП, все члены городского и районных комитетов партии, все члены 8 партийных и 3 комсомольских ячеек и все члены 3 районных комитетов комсомола, а кроме того, еще и связной с заграницей. Провалы имели место также в Пловдиве, Станимаке. «Несмотря на эти удары, - говорится в документе, - компартия и комсомол быстро восстановили свои организации». На свободе оставался только один член ЦК БКП - его политический секретарь Д. Ангелов Карадимов, пловдивский табаковод, приехавший нелегально в Болгарию в конце марта 1929 г. В конце ноября и он был арестован. А уже в начале 1930 г. были образованы в новых составах ЦК БКП и ЦК комсомола (в отчете назывались конкретные имена и функции руководителей).

 

Любопытны полицейские характеристики: «Оба ЦК состоят исключительно из политэмигрантов, нелегально прибывших в страну. В Москве они прошли курс в Университете Запада. Оба комитета проявили необычайную энергию. Они сумели не только организационно восстановить партию и комсомол, но и вызвать их чрезвычайную активность. Организованные ими акции следовали одна за другой, все более смелые и дерзкие! Они создали массовую коммунистическую литературу, распространители которой ловко укрывались от властей. Но 13 марта 1930 г. полиция напала на след». Начались новые аресты. Раскрытия имели место и в провинции [49].

 

Нетрудно подсчитать, что восстановленные организации существовали не более трех месяцев до следующего провала. Люди приезжали полные сил и энергии, но быстро исчезали.

 

Особенно тяжелыми стали провалы в начале 1930-х г. В июне полиция напала на след политического секретаря ЦК БКП Илии Василева, руководившего нелегальным движением; ему пришлось уехать за границу. Слежка обнаружила и других членов ЦК. В ноябре полиция отметила появление приехавшего из СССР Николы Кофарджиева, который взял на

 

 

242

 

себя, как указывалось в очередном полицейском документе за 1931 г., «общее руководство нелегальным движением, инструктировал приезжавших провинциалов, писал доклады в ИККИ, печатался в легальных изданиях ... С его прибытием в Болгарию почувствовалось усиление и укрепление нелегального движения», улучшилась конспирация, и он был взят под постоянное наблюдение [50]. Кофарджиев был опытным и незаурядным конспиратором и сумел продержаться чуть более года, однако 30 октября 1931 г. и для него наступила развязка. В перестрелке при аресте он получил смертельное ранение. Всего было арестовано 40 человек, в том числе все, кроме Благоя Попова, члены ЦК.

 

В заключение приведу общие соображения болгарской политической полиции относительно политэмигрантов в СССР: «Служба не располагает точными сведениями о числе и действиях эмигрантов в России ... Имеется много желающих вернуться в Болгарию из-за плохих условий жизни в России. ...В Москве имеется около 200 болгар, из них 10-15 человек живут тут с довоенных времен ... Часть их во главе с Лукановым и Хр. Кабакчиевым находится в немилости, т. к. считаются ликвидаторами» [51].

 

Загранпредставительству БКП приходилось убеждаться, что полиция умело ликвидирует один за другим составы нелегального ЦК БКП, при том, что все его члены были заранее известны властям. Несмотря на почти верную смерть «командированных», московское руководство болгарской политэмиграции продолжало посылать свои «экспедиции», вплоть до известных случаев заброски «подводников» и «парашютистов» уже во время Второй мировой войны.

 

Многие политэмигранты оставались верны революционной идее и принимали поручения руководства компартии как свою революционную обязанность. Люди были молоды и предпочитали действовать, а не брюзжать.

 

По большому счету использование коммунистической политэмиграции для фактически подрывной деятельности в Болгарии оставалось малопродуктивным, что свидетельствовало о ложности самой главной идеи. Не меняло положения дела и содействие в ее осуществлении Москвы, руководства большевистской партии, Исполкома Коминтерна.

 

 

            Примечания

 

1. Дихан М. Участието на българските политемигранти в изграждането на социализма в Украина. 1924-1929. София, 1972.

 

2. См., например, Чернявский Г.И., Станчев М.Г. В борьбе против самовластия: Х.Г. Раковский в 1927-1941 гг. Харьков, 1993; Они же. Георгий Бакалов. Политическая биография (с культурологическим компонентом). София, 2006.

 

 

243

 

3. Крекманов И. Записки на политемигранта. София, 1962. С. 4—47.

 

4. Один из информаторов сообщал в августе 1923 г. А. Цанкову: Не меньше трех тысяч «земледельцев» распределены вдоль болгарской границы с Сербией от Видина до Кюстендила; возможен союз «земледельцев» с сербами по такому плану: сербы начнут военное продвижение к болгарской границе с первоначальным объектом - Кюстендил, а Даскалов с «земледельческими» болгаро-сербскими отрядами вторгнется в Болгарию в направлении Софии, сметет все перед собою и уничтожит все македонское и все буржуазное в Софии, использовав помощь болгарской коммунистической организации (Гергинов Кр., Билярски Ц. Из архивного наследство на Тодор Александров // Известия на държавните архиви. София, 1990. № 60. С. 245-246.

 

5. Национальный вопрос на Балканах через призму мировой революции в документах центральных российских архивов начала-середины 1920-х гг. Ч. 2. М., 2003. Док. №285. С. 581.

 

6. Там же. С. 583.

 

7. Троцкий Л. Кто руководит ныне Коминтерном? // Троцкий Л. Коммунистический Интернационал после Ленина. Великий организатор поражений. М., 1994. С. 288.

 

8. Димитров Георги. Дневник (9 март 1933 - 6 февруари 1949). София, 1997. С. 97. В середине февраля 1934 г. Димитров прибыл в Москву, одержав трудную победу в ходе Лейцигского процесса.

 

9. Национальный вопрос на Балканах... Ч. 2. С. 586.

 

10. Крекманов И. Указ. соч. С. 66—77.

 

11. Национальный вопрос на Балканах... Ч. 2. Док. № 43. С. 91-94.

 

12. Там же. Док. №55. С. 112-113.

 

13. Там же. Док. № 180. С. 351.

 

14. Там же. Док. № 186. С. 368.

 

15. Там же. Док. № 285. С. 587.

 

16. Там же. С. 588-589. Док. № 285.

 

17. Решетников Л. Дейността на МОПР в СССР за подпомагане на българските политически емигранти. 1923-1940 гг. // Исторически преглед. 1972. № 6. С. 43.

 

18. Цит. по: Дихан М. Участието на българските политемигранти в изграждането на социализма в Украйна. 1924-1929. София. 1977. С. 8.

 

19. Централен държавен архив (далее:ЦЦА). Ф. 3. Оп. 4. А.е. 55. Л. 6.

 

20. Национальный вопрос на Балканах ... Ч. 2. Док. № 112. С. 210.

 

21. Там же. Док. № 147. С. 293.

 

22. ЦДА. Ф. 146. Оп. 2. А.е. 154. Л. 1.

 

23. Дихан М. Живот и дейност на българските политемигранти в СССР през 1924—1929 г. (по документа на съветските държавни архиви) // Известия на държавните архиви. № 25. София, 1973. С. 236.

 

24. Дихан М. Дейността на българските политически емигранти в Южна Украйна през 1925-1929 г. // Исторически преглед. 1967. № 4-5. С. 121.

 

 

244

 

25. Там же.

 

26. Дихан М. Живот и дейност... С. 241.

 

27. Цит. по: Дихан М. Участието на българските политемигранти... С. 30.

 

28. Национальый вопрос на Балканах ...Ч. 2. М., 2003. Док. № 132. С. 264.

 

29. Дихан М. Участието на българските политемигранти в изграждането на социализма в Украйна. 1924-1929. София, 1977. С. 6-7.

 

30. Дихан М. Живот и дейност... С. 237-238.

 

31. Дихан М. Участието... С. 28.

 

32. Дихан М. Българската съветска партийна школа в Днепропетровск и Одеса - огнище за марксистко-ленинската просвета. 1924-1930 // Исторически преглед. 1970. № 1-2. С. 157.

 

33. Там же. С. 62.

 

34. Там же. С. 162.

 

35. Там же. С. 165.

 

36. Там же. С. 164.

 

37. В 1964 г. в журнале «Вопросы истории КПСС» (№5. С. 64-65) Г.И. Чернявский кратко переложил содержание протокола заседания, не останавливаясь на острых моментах доклада Г. Димитрова «О положении в Болгарии и БКП».

 

38. Дихан М. Дейността на българските политически емигранти... С. 126.

 

39. Там же. С. 127.

 

40. Там же. С. 173.

 

41. Там же.

 

42. Там же. С. 177.

 

43. Там же. С. 174.

 

44. Там же. С. 172.

 

45. Там же. С. 161.

 

46. Из документов реабилитационного дела М. Чолакова, предоставленных автору его русской невесткой Ниной Николаевной Азаровой.

 

47. В конце 1940 г. по решению ЗБ ЦК БКП Антон Иванов вернулся в Болгарию и принял на себя руководство партией. В апреле 1942 г. при провале ЦК и Центральной военной комиссии был арестован и вскоре расстрелян.

 

48. Архив на Министерството на вътрешните работи (далее: Архив на МВР). Об. 5619. Т. 1. Л. 14.

 

49. Там же. Л. 3-4.

 

50. ЦДА. Ф. 370. Оп. 1. А.е. 314. Л. 57.

 

51. Архив на МВР. Там же. Л. 31.

 

 

245

 

 

18. О работе болгарских политэмигрантов в Государственной библиотеке СССР имени В.И. Ленина в Москве (1920-е - 1930-е годы)

А.Н. Горяйнов

(Институт славяноведения РАН)

 

 

Начну с воспоминаний. В 1960-х годах я работал в Справочно-библиографическом отделе Государственной библиотеки СССР имени В.И. Ленина (ныне Российской государственной библиотеки). Однажды я узнал, что в так называемом Спецхране (Отделе специальных фондов библиотеки) обнаружен неопубликованный библиографический труд деятеля болгарского социал-демократического и коммунистического движения, а в годы пребывания в СССР в эмиграции - сотрудника Библиотеки Георгия Бакалова, и что рукопись библиографии недавно передана в Отдел рукописей. О Бакалове я, конечно, слышал, но впервые узнал какие-то подробности о его работе в «Ленинке». Находка была сенсационной: в самом начале 1960-х годов ученые-болгаристы нашли документы о том, что Г. Бакаловым подготовлена к печати библиография «Революционная книга в Болгарии». Библиографию начали искать советские и болгарские исследователи, среди которых был и сотрудник Института славяноведения Виталий Иванович Злыднев. Они обращались в Отдел рукописей и в Архив библиотеки, но везде получали отказ.

 

Найденная рукопись как раз и представляла собой библиографию болгарской революционной книги за 1875-1929 гг. Она была обнаружена сотрудницей Спецхрана В.С. Гречаниновой еще в 1950 г. среди бумаг, предназначенных к уничтожению. Вот что рассказала мне об этом Вера Семеновна 13 мая 2004 г. (я записал ее рассказ, потом она его авторизовала): «Когда Гречанинова в первый раз пришла на работу в таинственный отдел, занимавший целый ярус огромного корпуса “нового” книгохранилища, она чуть не упала: споткнулась о большую груду папок, карточек, рукописей и другого “хлама”. “Это будут сжигать”, - сказала ей новая начальница М.А. Анфилофьева. Краем глаза Вера взглянула на груду и обомлела: она увидела страничку с копией письма поэта Георгия Иванова, наклонилась и подняла открытку с подписью А. Ахматовой... Гречанинова

 

 

246

 

была храброй девушкой: она попросила разрешения разобрать груду и ей, как это ни удивительно, милостиво дали такое разрешение».

 

Среди культурных ценностей, спасенных Верой Семеновной, оказались картотека библиографии «Революционной книги Болгарии», насчитывавшая 2694 библиографических записи, а также архив директора Ленинской библиотеки, видного деятеля большевистской партии В.И. Невского. В материалах архива Невского, также переданного в Отдел рукописей, был обнаружен текст «Введения», вспомогательных указателей, статистических таблиц к библиографии. На титульном листе этих материалов значилось: «Библиография революционной книги в Болгарии за 1873-1929 гг. Составил Г. Бакалов. Предисловие В.И. Невского» [1]. Последние слова на титуле объясняют нахождение материалов Бакалова среди бумаг Невского, но предисловия в архиве Невского нет, видимо, оно не было написано. В Спецхране книга Бакалова пролежала неизвестной исследователям более десяти лет после обнаружения. К чести Веры Семеновны, она все это время приводила библиографию в порядок. В 1963 г. ее удалось, наконец, передать в Отдел рукописей.

 

Так я впервые узнал некоторые подробности о работе в «Ленинке» одного из болгарских политэмигрантов. В 1965 г. я ознакомился с содержанием рукописи и подготовил о ней сообщение [2]. Это был итог многолетнего труда Бакалова по изучению революционной книги. Рукопись дает наиболее полное представление о развитии болгарской революционной литературы, в силу чего до сих пор является важнейшим источником для изучения болгарской общественной мысли и общественного движения в стране. Мое сообщение вызвало интерес. Болгарская национальная библиотека обратилась к директору «Ленинки» О.С. Чубарьяну с предложением о совместном издании труда Бакалова в Болгарии. К сожалению, этот проект не был осуществлен по неизвестным мне причинам. На расспросы болгарских коллег получить внятного ответа не удалось, ничего не удалось мне узнать и в дирекции Ленинской библиотеки. Видимо, изданию воспрепятствовала или советская, или болгарская цензура, поскольку в библиографии были широко представлены одиозные с точки зрения партийных идеологов анархистские, реформистские и тому подобные книги. Сейчас, думаю, следует вновь поставить вопрос об издании библиографического труда Г. Бакалова, до сих пор остающегося в рукописи. Настала новая эпоха, но труд Бакалова в полной мере сохраняет научную ценность. Об этом пишут, например, авторы недавно вышедшей в Болгарии книги о Г. Бакалове Г.И. Чернявский и М.Г. Станчев [3]. Мечта Г. Бакалова об издании его фундаментального труда вполне заслуживает того, чтобы стать реальностью, об этом надо подумать как российским, так и болгарским ученым и библиографам.

 

 

247

 

Сделав два сообщения о труде Г. Бакалова, я затем подготовил по этой теме статью, которая была опубликована в «Записках Отдела рукописей» ГБЛ [4]. Позже я начал собирать материалы для вступительной статьи к предполагавшемуся изданию «Революционной книги...», и с этой целью погрузился в изучение документов архива «Ленинки». В нем нашлись интересные документы о деятельности Бакалова в Библиотеке [5]. Он налаживал запущенную предыдущими сотрудниками работу подотдела славяноведения Научно-библиографического отдела, одним из двух сотрудников которого являлся, а также систематизировал сведения о книгах и журналах. Кроме того, он передал книги в дар «Ленинке» при отъезде из СССР и присылал свои труды из Болгарии.

 

Следует также упомянуть переписку Бакалова с директорами ГБЛ В.И. Невским и Е.Ф. Розмирович о приобретении комплектов газеты «Работнически вестник» и журнала «Ново време». К сожалению, довольно многочисленные письма по этому вопросу за 1932-1935 гг. не красят «красных директоров» Ленинки. В.И. Невский, которого имеющиеся источники и появившиеся в последнее время исследования однозначно характеризуют как «редкую птицу», «в высшей степени порядочного, умного и культурного большевика» [6], не показал себя человеком, который был бы в состоянии сдержать свои обещания. Переписку начал Бакалов: Невский поручил ему приобрести для Библиотеки комплекты газеты болгарских социал-демократов, а затем коммунистов, «Работнически вестник» и журнала партии «Ново време», и вскоре после прибытия на родину он разыскал полные комплекты этих изданий [7]. Несмотря на то, что из своих небольших средств, предназначенных на другие цели, Бакалов заплатил продавцу аванс, директор Ленинской библиотеки не торопился платить деньги. На одном из писем Бакалова, в котором болгарский коммунист отмечал, что «дело о переводе стоимости Р[аботнического] вестника зависит уже только от Вас, от Вашей энергии», имеется следующая резолюция Невского в адрес ученого секретаря библиотеки Е.В. Виноградовой: «Елена Всеволодовна! Прочтите. Нужно ответить категорическим отказом» [8]. В других письмах Невский ссылался на отсутствие у Библиотеки средств и на невозможность приобрести газету и журнал «во внеплановом порядке» [9]. Так же ответила на письма Бакалова и полпреда СССР в Болгарии Ф.Ф. Раскольникова, поддержавшего его просьбу [10], Е.Ф. Розмирович, которая сменила на посту директора «Ленинки» репрессированного Невского. 10 сентября 1935 г. она писала Раскольникову, что сумма, необходимая для приобретения изданий, предложенных Бакаловым «слишком велика», она «поглотила бы суммы, назначенные на комплектование иностранной литературой 2-3 отделов библиотеки» [11]. Издания, предложенные Бакаловым,

 

 

248

 

так и не были приобретены. Библиотека им. Ленина получила их позже и по другим каналам.

 

Работая в Архиве Библиотеки, я, наряду с другими материалами, ознакомился с личным делом Г. Бакалова [12]. Наиболее важные документы из него были к тому времени уже опубликованы В.И. Злыдневым [13], но меня интересовали подробности, которые содержались в неопубликованных материалах личного дела. Внимание привлекла, в частности, неизвестная мне дотоле фамилия помощницы Бакалова в подотделе славяноведения В. Ивановой. Разыскав ее личное дело, я узнал из него, что Веселина Иванова - болгарская политэмигрантка. Просмотрев плохо сохранившиеся и неполные списки сотрудников «Ленинки» за 1920-1930-е годы, я обнаружил еще четыре фамилии, явно принадлежавшие болгарам. Таким образом, всего мне удалось выявить шесть политэмигрантов из Болгарии, работавших в ГБЛ. По всей вероятности, в Библиотеке какое-то время работали и другие их товарищи. В дневнике за 1926 г. сотрудник Библиотеки Н.М. Мендельсон отмечает 12 мая: «В библиотеке ввиду увеличения штатов (редкое по нынешним временам явление!) свыше 20 новых лиц. Любопытна история их появления. Было объявлено о 28 новых местах. Прошений было подано - туча, тьма тем... Были прошения и профессоров, и приват-доцентов, и людей с научными трудами... Стали выбирать, вдруг телефонограмма из райкома: не беспокойтесь, мы пришлем. И прислали... Тут и еврейки, и венгерка, и, главным образом, болгары и болгарки, бежавшие от цанковского террора. Русским языком владеют плохо. Начинают уже дрейфить, уходить» [14].

 

Мендельсон не сообщает о количестве рекомендованных райкомом ВКП(б) болгарских политэмигрантов, но, судя по его записи, их было несколько. Впрочем, большая часть этих работников, по всей вероятности, сразу отсеялась или трудилась в ГБЛ недолго, и большинство принятых вряд ли оставили заметный след в ее деятельности.

 

Более ощутимы были итоги работы выявленных мной болгарских политэмигрантов. Выше уже отмечен большой вклад в деятельность Библиотеки Г. Бакалова. Следует отметить также работу помощницы Бакалова В.П. Ивановой. Видимо, она пришла в Библиотеку в составе упомянутой Мендельсоном группы, направленной райкомом партии. Личное дело Ивановой [15] открывается ее заявлением от 29 марта 1926 г. о приеме на работу. Из материалов дела видно, что ее полное имя Веселина Панайотова Иванова, что она родилась в г. Лом в 1898 г. С 1919 г. Веса Иванова, как ее официально называли в Библиотеке, состояла в Болгарской компартии. Она эмигрировала в 1925 г. с ребенком в Австрию, где уже находился в эмиграции муж, участник Сентябрьского восстания 1923 г. Из Австрии

 

 

249

 

вся семья «по распоряжению ЦК» Болгарской компартии [16] приехала в Москву, с 1 апреля 1926 г. В. Иванова была зачислена в штат.

 

Как и все другие болгарки (а, кроме Бакалова, все выявленные мной сотрудники Библиотеки были женщинами), В. Иванова на родине окончила гимназию и работала учительницей. Она стала сотрудницей Отдела хранения и вскоре попала в поле зрения предшественника В.И. Невского на посту директора и, по совместительству, заведующего подотделом славяноведения, известного в будущем писателя А.К. Виноградова. Виноградов, только номинально заведовавший во время своего директорства подотделом, начав в мае 1925 г. реально работать в нем, нашел все дела в крайне запущенном состоянии и почти сразу же начал просить о помощнице. В сентябре 1928 г. он обратился к В.И. Невскому с просьбой назначить в подотдел «ранее ему известную» В. Иванову [17]. Просьба была удовлетворена, 8 октября Иванова приступила к работе под руководством Виноградова.

 

1 ноября Виноградов написал отзыв о работе новой сотрудницы подотдела славяноведения, в котором отметил ее желание «серьезно подойти к научным задачам отдела», дисциплинированность и добросовестность, «научное знание» родного языка и болгарской литературы, «понимание общественной значимости» современных литературных процессов на Балканах, возможности в ориентировке по вопросам сербоведения. В отзыве отмечено также, что Иванова достаточно быстро осваивает технику новой для нее работы, обладает библиотечным почерком, записалась в семинар по каталогизации [18].

 

В мае 1929 г. Виноградов ушел из Библиотеки, а через месяц начальником Ивановой стал Бакалов. Под его руководством Иванова проработала около года, затем ушла в декретный отпуск и больше в Библиотеку уже не вернулась «в связи с переходом на учебу» [19]. В. Иванова решила стать высококвалифицированным библиотекарем и, как сообщают Г.И. Чернявский и М.Г. Станчев, поступила в Московский библиотечный институт [20].

 

Видимо, Бакалов предъявлял к своей помощнице очень высокие требования. В его личном деле сохранилась записка от 9 февраля 1930 г., адресованная Правлению Библиотеки. Бакалов просит подыскать на место уходящей В. Ивановой человека, владеющего всеми славянскими, основными европейскими, а также древнегреческим и латинским языками [21]. Вместо такого полиглота ему подыскали, однако, лишь выпускницу Цикла южных и западных славян МГУ Е.А. Птицыну (Беркову), с которой Бакалов проработал до отъезда из Советского Союза. В 1932 г. Птицына заменила вернувшегося в Болгарию Бакалова. По словам беседовавшей с ней во второй половине 1960-х годов П.Б. Соколовой, Птицына «владела

 

 

250

 

иностранными языками, хорошо знала литературу, но не имела ни малейшего представления о библиотечном деле». Она «с благодарностью» вспоминала «своего первого наставника, который помог ей освоить библиотечную специальность» [22]. В 1931 г. Птицына смогла взять на себя всю текущую работу подотдела славяноведения, чего, по всей вероятности, Бакалов, не мог требовать от Ивановой. Это позволило Бакалову перед отъездом сосредоточиться на завершении своего библиографического труда о революционной книге.

 

Когда В. Иванова стала подчиненной А.К. Виноградова, на освобожденное ею место в Отделе хранения пришла политэмигрантка из Болгарии Иванка Цонева. Она родилась в 1898 г. в крестьянской семье, после окончания в 1918 г. гимназии учительствовала, в 1919 г. вступила в Болгарскую компартию. В начале 1920-х гг. Цоневу уволили за коммунистические взгляды, в -1924 г. она эмигрировала, до 1927 г. жила в Югославии и Австрии, а затем приехала в Москву [23].

 

В личном деле Цоневой сохранился примечательный документ - записка В. Коларова В.И. Невскому от 14 марта 1928 г. Коларов, сообщив некоторые биографические данные о Цоневой [24], писал, что она безработная и что «представительство БКП при ИККИ рекомендует ее на работу в Ленинской библиотеке» [25].

 

Директор ГБЛ выполнил просьбу одного из руководителей болгарских коммунистов, но сначала Цонева работала вне штата. Она замещала больных в Отделе хранения и в читальном зале, разбирала поступившие в Библиотеку иностранные газеты, выполняла некоторые другие работы в разных отделах. В «производственном отзыве» о стажировке Цоневой в Отделе хранения в связи с ее зачислением 3 ноября 1928 г. в штат отмечалась старательность нового помощника библиотекаря, но вместе с тем было указано, что ее успешной работе мешает плохое знание русского языка [26]. В сентябре 1930 г. Цонева ушла из Библиотеки в связи с поступлением на учебу в Академию коммунистического воспитания им. Н.К. Крупской [27].

 

1 августа 1928 г. приступила к работе в Ленинской библиотеке младшая дочь основателя Болгарской коммунистической партии Д. Благоева Наталья Благоева. Она трудилась в Библиотеке больше семи лет сначала в отделе хранения, а с 1931 г. — в группе завершения систематического каталога Научно-библиографического отдела. В ГБЛ Н. Благоева была зачислена по просьбе ЦК Болгарской коммунистической партии, подписанной Г. Димитровым. В письме Димитрова, полученном в Библиотеке 6 января 1927 г., сообщалось, что член партии с 1914 г. Н. Благоева, эмигрировавшая из Болгарии, «желала бы поработать в области библиотечного дела». «Думая, что она могла бы быть Вам хорошим и подходящим помощником

 

 

251

 

и что ее знания и опыт следует использовать надлежащим образом, мы просили бы Вас не отказать в Вашем содействии, по возможности, в устройстве тов. Благоевой на работу в библиотеке» - писал Г. Димитров [28].

 

Несмотря на ходатайство Димитрова, возможность предоставить работу в Библиотеке дочери Благоева появилась только через полтора года. Сначала Н. Благоева была зачислена на временную работу по разборке книжного фонда, а 1 декабря 1929 г. стала штатным сотрудником и назначена помощником библиотекаря Отдела хранения [29]. Лишь после подачи Благоевой 29 мая 1931 г. письменного заявления с просьбой предоставить ей работу в области естественных наук [30] (Благоева некоторое время училась в Софийском и Женевском университетах на физико-математическом и филологическом факультетах, но высшего образования не получила), она была переведена в группу завершения систематического каталога. Однако там на нее была возложена работа отнюдь не по естественным наукам, а по истории ВКП(б) и профсоюзному движению. Начав свой путь в ГБЛ с должности помощника библиотекаря, она в марте 1933 г. была переведена на должность библиотекаря I разряда [31].

 

В характеристике Благоевой за период с 16 июля 1931 по 16 марта 1933 г., когда она была библиотекарем II разряда, отмечалось, что Благоева «работает по систематизации и принимает участие в текущей справочной работе», что она «исполнительный, добросовестный работник, с интересом относящийся к своим обязанностям и успешно квалифицирующийся в работе». Отмечалась также общественная работа Благоевой, сообщалось, что она - ударница и была примирована [32]. 20 ноября 1935 г. Н. Благоева уволилась из ГБЛ, чтобы, в соответствии с письмом ЦК ВКП(б) [33], продолжить работу в Институте К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина [34].

 

Работая в 1926-1929 гг. в Торгпредстве СССР во Франции, Г. Бакалов в августе 1928 г. дважды безрезультатно обращался к руководящим работникам Торгпредства с просьбой о помощи в трудоустройстве находившейся во Франции Магдалены Былевой (Валевой), эмигрировавшей вместе с семьей из Болгарии. С этой семьей, состоявшей из Бориса Вылева (Валева), коммуниста из Берковицы, активного участника Сентябрьского восстания 1923 г., его жены Магдалены и сыновей Любомира и Эмиля (оба они стали впоследствии крупными советскими учеными, докторами наук) Бакалов и его семья поддерживали дружеские связи [35].

 

В сентябре 1930 г. Валевы приехали в Москву и, по всей вероятности, Бакалов возобновил хлопоты об устройстве М. Валевой на работу, на этот раз в советской столице. О том, что Бакалов рассказывал о Валевой директору ГБЛ Невскому, свидетельствует карандашная пометка Невского на одном из документов личного дела Валевой. Открывается оно заявлением

 

 

252

 

Магдалены Ангеловой Валевой с просьбой о приеме на работу в Библиотеку от 6 декабря 1930 г. с положительной резолюцией Невского и припиской карандашом: «Передать Бакалову, чтобы вызвал Валеву» (вероятно, Бакалов должен был сообщить Валевой о зачислении в Библиотеку) [36]. Из имеющихся в личном деле Валевой [37] документов видно, что она родилась в марте 1891 г. в Берковице, в семье рабочего, уезжавшего на заработки в Америку. Высшее естественнонаучное образование Валева получила в Женевском и Фрайбургском университетах, в Болгарии работала учительницей, преподавала естественные науки и французский язык. Валева пишет, что состояла в революционном профсоюзе учителей - Учительской коммунистической организации, но ни к какой партии не принадлежала, однако после Сентябрьского восстания 1923 г. была уволена из гимназии как коммунистка. Валева была зачислена в Научно-библиографический отдел ГБЛ, где занималась дублированием каталожных карточек. Впрочем, на этой чисто технической работе она проработала всего несколько месяцев: 13 июля 1931 г. Валева уволилась из Библиотеки в связи с переходом на работу по специальности во Всесоюзный научно-исследовательский институт плодоовощной промышленности.

 

С «героиней» последнего найденного мной личного дела, как это ни странно, мне довелось встретиться лично. В августе - начале сентября 1971 г. мы с супругой путешествовали по Болгарии и завершили поездку кратковременным отдыхом в доме отдыха болгарского Общества дружбы с Советским Союзом на Лазурном берегу, где обычно поправляли здоровье ветераны Болгарской компартии. Однажды на пляже я разговорился с одной пожилой дамой и упомянул невзначай, что я из Союза, из Москвы и работаю в Библиотеке имени Ленина. Дама разволновалась, назвала свою фамилию и сказала, что тоже в молодости работала в «Ленинке». Это была В. Неделчева, та политэмигрантка, о личном деле которой мне осталось рассказать. Мы договорились написать друг другу, но переписка, к сожалению, не состоялась. О работе Неделчевой в Библиотеке я теперь могу судить только по ее личному делу [38]. Там указано, что Василиса Талева Неделчева родилась в 1897 г. В 1915 г. она окончила в Болгарии гимназию с педагогическим уклоном, затем преподавала в начальной школе, работала архивариусом. В 1919 г. Неделчева вступила в Учительскую коммунистическую организацию. В 1925 г. власти арестовали ее мужа, но он бежал и сумел пробраться в СССР. Неделчева приехала к нему в 1929 г. «с разрешения болгарской секции Коминтерна» [39]. До поступления на работу в Библиотеку она учительствовала в одном из болгарских национальных районов, затем работала секретарем болгарской секции Коммунистического университета национальных меньшинств Запада. С июня 1936 г. работала

 

 

253

 

в Библиотеке. Сначала она была внештатным сотрудником, занималась разборкой и обработкой газет, а через год стала штатным сотрудником ГБЛ, трудилась в Отделе хранения. В 1937-1939 гг. была председателем профсоюзного комитета отдела. В феврале 1941 г. Неделчева ушла из Ленинской библиотеки.

 

Деятельность болгарских политэмигрантов в Библиотеке имени В.И. Ленина в общей сложности продолжалась полтора десятилетия. Большинство их трудилось там недолго - от полугода до пяти лет, исключением является лишь Н. Благоева. Тем не менее, большинство болгарских политэмигрантов внесло существенный вклад в развитие главной библиотеки страны. Прежде всего, следует отметить их работу со славистической литературой. По сути, создание систематического каталога Библиотеки по разделу славяноведения является личной заслугой Г. Бакалова. Он обеспечил также продолжение этой деятельности на высоком уровне, подготовив своих помощниц, одна из которых, соотечественница Бакалова В. Иванова, не только стала квалифицированным каталогизатором, но и решила получить высшее библиотечное образование. Болгарским политэмигрантам в разное время пришлось работать в разных библиотечных отделах, что способствовало их знакомству с библиотечными процессами. Большинство болгарок трудилось в Отделе хранения, где приходилось в основном выполнять техническую работу, но и тут они сумели завоевать прочные позиции и уважение коллектива, о чем свидетельствуют их производственные характеристики и отзывы об их общественной деятельности. Это и понятно: в Библиотеке им. Ленина задерживались наиболее образованные представители эмиграции, главным образом, жены болгарских коммунистов, имевшие высшее или среднее образование. По всей вероятности, «неформальным лидером» болгарских политэмигрантов в Библиотеке был Г. Бакалов. Он являлся наиболее ярким их представителем, и внес свой весомый вклад не только в текущую работу Библиотеки имени В.И. Ленина, но и в развитие научных направлений ее деятельности.

 

 

            Примечания

 

1. Отдел Рукописей Российской государственной библиотеки (далее: ОР РГБ). Ф. 218. Карт. 1269. Ед. хр. 10.

 

2. Сделано на 3-й научной межвузовской конференции историков-славистов в Воронеже 1-5 февраля 1966 г., повторено на научной конференции ГБЛ по итогам работы за 1965 год. Отчеты о конференциях см.: Советское славяноведение. 1966. №4. С. 101-106; Советская библиография. 1966. № 3. С. 83-84.

 

 

254

 

3. Чернявский Г.И., Станчев М.Г. Георгий Бакалов: Политическая биография (с культурологическим компонентом). София, 2006. С. 231-234.

 

4. Горяйнов А.Н. Неопубликованный библиографический труд Г. Бакалова «Революционная книга Болгарии» // Записки Отдела рукописей / Гос. б-ка СССР им. В.И. Ленина. 1967. Вып. 29. С. 147-157.

 

5. О них и о деятельности Г. Бакалова в ГБЛ см.: Горяйнов А.Н. В России и эмиграции: Очерки о славяноведении и славистах первой половины XX века. М., 2006. С. 176-203.

 

6. Мендельсон Н.М. Дневник московского интеллигента [« Pro те», 1920-1932: Отрывки из дневника за 1920-е гг.] // Московский архив. 2006. Вып.. С 413.

 

7. Архив РГБ. Оп. 54. Ед. хр. 16. Л. 30-32об.

 

8. Там же. Оп. 43. Ед. хр. 3. Л. 117.

 

9. Там же. Ед. хр. 28а. Л. 42.

 

10. Там же. Оп. 54. Ед. хр. 16. Л. 29-32об.

 

11. Там же. Л. 28.

 

12. Там же. Оп. 39. Ед. хр. 37.

 

13. Злыднев В.И. К характеристике русских связей Георгия Бакалова (публикация) // Литература славянских народов. М., 1961. Вып. 6. С. 218-267.

 

14. Мендельсон Н.М. Указ. соч. С. 413.

 

15. Архив РГБ. Оп. 22. Ед. хр. 284.

 

16. Там же. Л. 5.

 

17. Там же. Оп. 40. Ед. хр. 706. Л. 167; Оп. 22. Ед. хр. 284. Л. 27.

 

18. Там же. Оп. 22. Ед. хр. 284. Л. 27.

 

19. Там же. Л. 30.

 

20. Чернявский Г.И., Станчев М.Г. Указ. соч. С. 230.

 

21. Архив РГБ. Оп. 39. Ед. хр. 37. Л. 10.

 

22. Соколова П.Б. Деятельность Г. Бакалова в Государственной библиотеке им. В.И. Ленина // Труды Ленинградского института культуры им. Н.К. Крупской. 1968. Т. 19. С. 173.

 

23. Архив РГБ. Оп. 22. Ед. хр. 847. Л. 29.

 

24. В письме Коларова не указано, принадлежит ли Цонева к семье какого-либо видного болгарского коммуниста, но, судя по ее фамилии, она могла быть женой Г. Генова (литературный псевдоним Г. Цонев), одного из руководителей Сентябрьского восстания 1923 г., жившего в Москве в эмиграции и работавшего в болгарской секции Коминтерна.

 

25. Архив РГБ. Оп. 22. Ед. хр. 847. Л. 6.

 

26. Там же. Л. 25.

 

27. Там же. Л. 32.

 

28. Там же. Оп. 51. Ед. хр. 34. Л. 1.

 

29. Там же. Л. 9.

 

 

255

 

30. Там же. Л. 4.

 

31. Там же. Л. 26.

 

32. Там же. Л. 30.

 

33. Там же. Л. 31.

 

34. Д. Коджейков в своих мемуарах (Коджейков Д. Първите спомени за Димитър Благоев, Георги Кирков, Васил Коларов, Георги Димитров. София, 1973. С. 67) сообщает, что Н. Благоева (1890, Видин-17.12.1943, Москва) в Болгарии учительствовла, в 1926 г. эмигрировала в СССР и сначала работала в Институте К. Маркса и Ф. Энгельса Однако, его сведения о работе дочери Д. Благоева в Ленинской библиотеке неточны. Н. Благоева поступила в ГБЛ не в 1927, а в 1928 г., она работала там лишь до 1935 г. и поэтому не могла составить в Библиотеке, как пишет мемуарист, библиографию трудов Г. Димитрова за 1933-1941 гг. Эта библиография была составлена Н. Благоевой, видимо, во время работы в Институте К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина.

 

35. Чернявский Г.И., Станчев М.Г. Указ. соч. С. 227.

 

36. Архив РГБ. Оп. 39. Ед. хр. 72. Л. 2.

 

37. Там же. Л. 1-4.

 

38. Там же. Оп. 161. Ед. хр. 451.

 

39. Там же. Л. 9об.

 

 

256

 

 

19. Профессор Асен Златаров и страна Советов [*]

Н. Живкова

(Институт истории БАН)

 

 

Асен Златаров - один из наиболее популярных ученых в Болгарии первой половины 30-х годов XX века. Профессор органической химии Софийского университета, председатель Союза болгарских химиков, автор многократно переиздаваемых и любимых болгарами лирических произведений, частый гость на страницах периодической печати, востребованный лектор... На его счету более 600 лекций, прочитанных им в разных районах страны. Аудитории и залы, в которых ему довелось выступать, всегда бывали переполнены публикой, стремящейся увидеть и услышать его, обаятельного, вдохновенного и вдохновлявшего. Дом Златарова был открыт не только для студентов и интеллектуалов. Заходили и случайные люди, которым хотелось поделиться с ним наболевшим [1]. «На протяжении всего вечера Златаров мог вести беседу о мистике христианства и поэзии Бодлера, о роли Солнца в духовной культуре человека, о столовой соли как пище, о новейших французских романах и действии инсулина, о бесценных гобеленах Испании и учении монизма», - вспоминала Ф. Попова-Мутафова [2].

 

По политическим убеждениям профессор Златаров был марксистом, состоял в социал-демократической партии. Ему импонировали идеи революционного реформизма в духе Жана Жореса. В ноябре 1931 г., приветствуя делегатов XI-го съезда Союза социалистической молодежи, Златаров выразил свое отношение к Советской России. Он охарактеризовал большевистскую революцию как социальную победу и в то же время как социальный опыт, из которого следует извлечь уроки. По его мнению, эта революция была осуществлена бланкистскими методами, путем заговора, без поддержки большинства классовосознательных граждан. Он не мог смириться и с насилием периода военного коммунизма в России. Златаров считал, что завтрашний «рай» не может быть достигнут ценой нищеты и страданий нынешних поколений. «С легкостью раздаваемые большевиками максималистские обещания, рассчитанные на людей, подталкиваемых злыми помыслами, раздираемых ненавистью, лишенных человеческих добродетелей, должны быть развенчаны», - заявил ученый [3].

 

 

*. Перевела Т.В. Волокитина

 

 

257

 

Профессор Златаров относился к тому кругу людей, которые в начале 30-х годов выступали за установление дипломатических отношений между Болгарией и Советским Союзом. В декабре 1934 г. его как председателя Научной секции только что основанного Болгаро-советского общества принимал советский полномочный министр в Болгарии Ф.Ф. Раскольников. В дальнейшем контакты между ними продолжались [4]. В августе 1935 г. профессор Златаров принял участие в XV-ом международном конгрессе физиологов в Ленинграде и Москве. По возвращении на родину он сблизился с генералом Владимиром Заимовым [5] и выступил в поддержку некоторых инициатив компартии [6].

 

В середине мая 1936 г. Златаров опубликовал книгу «В стране Советов». Она, без преувеличения, произвела сенсацию. Впервые авторитетный представитель болгарской интеллигенции положительно высказался в адрес Советского Союза. По словам Георгия Димитрова, воздействие книги было столь велико, что превзошло всю прежнюю партийную пропаганду [7].

 

Большая часть книги «В стране Советов» представляет собой путевые заметки. В них - рассказ о волшебных красотах Ленинграда, о конгрессе физиологов, собравшем более 1600 делегатов со всего мира, о восторженных оценках иностранными гостями расцвета науки в Советском Союзе, о Москве, о столичном Музее революции и о трудной истории самой революции... Образы, созданные автором на страницах книги, запоминаются. Например, описания каскадов и фонтанов Петергофа, дворца, освещенного 14 тысячами светильников, стилизованных под восковые свечи, загадочная игра света прожекторов на недавно позолоченных статуях, музыка военного оркестра, танцующий народ... Или академик Иван Павлов у памятника лабораторной собаке в Колтушах. Или атмосфера городских улиц, напоминающая всенародное торжество. И вновь - ужин в Тронном зале Екатерининского дворца, а после ужина - вальсирующие под раскаты и сполохи фейерверка повара и официанты. Впервые в жизни Златаров оказался на таком сказочном мероприятии.

 

Но и сказки иногда бывают страшными. «Колючая проволока, колючая проволока, целые бастионы колючей проволоки», - вот что увидел Златаров на границе Советской России. По спине побежали мурашки, когда на транспаранте он прочитал: «Коммунизм сметет все границы» [8]. Тягостное впечатление произвел и Исаакиевский собор в Ленинграде, превращенный в антирелигиозный музей, с агитплакатами на стенах и специально подготовленными экскурсоводами-атеистами [9]. Дважды вспоминает он в книге слова Бакунина «Ужасной будет русская революция!» [10] и спрашивает академика Н.С. Державина: «Разве нельзя было и без нового режима добиться таких завоеваний?» [11] В книге Златаров помещает свои старые

 

 

258

 

статьи о терроре в царской России и только четыре страницы отводит своему отношению к большевикам. И здесь, как и в других разделах книги, Златаров разграничивает первые годы революции как время суровой диктатуры Государственного политического управления (ГПУ)«безжалостного аппарата для насаждения воли исполнительного комитета партии» и после 1928 г., когда в стране началось большое строительство. Всего несколькими строчками он выражает уже высказанное им прежде убеждение, что общественные и экономические преобразования возможно достичь и иными методами, оградив целое поколение от ненужных жертв и страданий. Русский путь - это путь России. Для своей страны профессор выбирает путь Дании и Швеции [12].

 

Последняя глава книги озаглавлена «Как просвещают народ». Она стоит особняком и как тема и по манере написания. В тексте преобладают цитаты из работ Ленина и Сталина, дословно воспроизведены постановления ЦК ВКП(б) по вопросам образования, изложены впечатляющие выводы на основе советской статистики. «В самом деле, есть что-то планетарное в масштабах того, что происходит и вершится здесь, в восторге предчувствия и грохоте созидательной реальности, чтобы пережить мгновения изумления и восторга», — пишет Златаров с пафосом Христо Смирненского [13].

 

Книга Златарова встретила в болгарском обществе критику как слева, так и справа. В июле 1936 г. с проболыпевистских позиций Г. Бакалов опубликовал рецензию, в которой преобладали критические замечания, хотя рецензент отнюдь не преследовал цель принизить значение книги. Бакалов отметил, что автор отразил свои прежние представления с позиций «мелкобуржуазного благополучия». «Как так можно сегодня лишать людей “жизненных благ” во имя “завтрашнего рая”?» - с иронией воспроизводил Бакалов слова Златарова. Он обвинил ученого в «общей неубедительности», «самообмане» и «вредных идейных ошибках». И попутно «разъяснил» читателю, что Гоголь - «крайний реакционер», Столыпин - «бешеный реакционер», а Троцкий - «меньшевик особого сорта», отличающийся от «ядра» большевистского движения [14].

 

Гораздо большего внимания заслушивает рецензия профессора Стефана Младенова, также опубликованная в июле 1936 г. Он выразил свое недоумение и недовольство тем, что книга не всесторонне осветила затронутые вопросы. Ученый задался вопросом, почему Златаров не изложил как известные всем, так и сравнительно новые факты, свидетельствующие о том, что «хваленый большевистский рай - это пекло, более страшное, нежели Дантов ад?» Почему в книге не сказано о продолжающемся большевистском терроре, по-прежнему собирающем свою страшную жатву? Где

 

 

259

 

теперь крупные русские слависты - Григорий Ильинский, Афанасий Селищев, Николай Туницкий? - «В сибирских рудниках или на том свете?» Профессор Младенов подчеркнул, что большевистская власть, выделяя средства на науку, вместе с тем не предоставляет свободу в гуманитарной сфере. Она ликвидирует безграмотность народа, но при этом воспитывает его в духе безбожия и материализма [15].

 

Подобные вопросы о сказанном и обойденном молчанием в книге, вероятно, задавали себе и другие современники профессора Златарова. Задаем их сегодня и мы, незнакомые по-настоящему с его творчеством, умышленно восхваляемым, переиначенным и цензурированным в годы коммунистического режима. А он попытался дать нам ответ еще тогда, в сентябре 1936 г., когда написал брошюру «Диктатура или демократия». По словам близкого друга профессора Златарова С. Янева, эта работа была «его верую» [16]. А вот по мнению Н. Недева, указанная брошюра свидетельствовала о том, что позиция автора по ряду вопросов не была окончательно сформирована [17]. Другой биограф Златарова, Г. Добрев, в 1998 г. все еще ожидавший победу социализма, а в 2005 г. возглавивший идейно-политический клуб имени профессора Асена Златарова в Софии, утверждает, что брошюра явилась обоснованием платформы Народного фронта [18]. В то же время в собрании сочинений Златарова, изданном в 60-е и 70-е годы XX в., важные пассажи из «Диктатуры или демократии» оказались сокращенными как ненаучные [19].

 

В брошюре «Диктатура или демократия» Златаров писал о страхе и коллективном сознании людей как о двух значительных мотивациях деятельности создаваемых ими организаций. В зависимости от преобладания одной из мотиваций складывается форма управления государством - диктатура или демократия. Он разграничивал диктатуры, установленные в результате бурных общественных событий, когда волю диктатора подкрепляет добровольно подчинившееся ему большинство, и диктатуры, при которых власть установлена независимо от воли народа. К первому типу Златаров относил диктаторские режимы в фашистской Италии, национал-социалистической Германии и большевистской России. Он отмечал, что ни в одной из этих стран не разрешена критика основ государственной власти, как не разрешена и свободная организация групп, пусть малочисленных, несогласных с новым порядком. По мнению Златарова, структура и задачи государства в Италии, Германии и Советском Союзе обусловливают восприятие гражданами подчинения не как насилия, а как добровольного сотрудничества и выражения доверия к управляющим. Поэтому ответственные факторы выступают там с декларациями или с государственными актами, цель которых убедить окружающий мир, что народные массы с ними.

 

 

260

 

В брошюре Златарова ясно обрисованы преимущества демократии, отброшены утверждения о ее кризисе, и с учетом демократических традиций болгарского народа твердо заявлена позиция автора: «За демократию, против диктатуры!» [20]

 

Брошюра «Диктатура или демократия» увидела свет в октябре 1936 г. [21] Через месяц профессор тяжело заболел. Ему всего 51 год, но из-за болезни желудка он буквально тает на глазах. С каждым днем ему становится все хуже. В середине ноября 1936 г. он в последний раз читает лекцию в Софийском университете [22]. В конце ноября он уже в Университетской клинике в Вене, где ему делают две операции, но безуспешно. 22 декабря 1936 г. Златарова не стало.

 

Неожиданная кончина ученого была тяжело воспринята болгарским обществом. Казалось, страна почернела от траурных листков с некрологами. Специально созданный гражданский комитет провел сбор средств на похороны. Зимой в открытой машине через альпийский перевал тело Златарова перевезли на родину. В траурном шествии в Софии участвовали более 50 тыс. человек. Зажженные факелы, прощальные речи, паровозные гудки... Молодежь пела «Жив е той, жив е» [*] [23]. Компартия использовала кончину Златарова в собственных целях: приняв деятельное участие в организации похорон, она объявила траурное шествие демонстрацией Народного фронта [24].

 

После смерти Златарова о нем писали много. Даже его недоброжелатели были вынуждены признать, что большая часть интеллигенции отдала должное его заслугам [25]. Так, профессор М. Арнаудов назвал Златарова «просветителем и апостолом идеала» [26], Н. Петков - «не шедшим ни на какие компромиссы общественным деятелем» [27], а П. Райчев подчеркнул, что «такие... личности рождаются, чтобы быть пророками, - раз в столетие» [28]. Но, может быть, наиболее точная характеристика принадлежит д-ру Б. Вазову, отметившему, что из жизни ушел болгарин, который «сумел завоевать доверие и любовь широких слоев народа и мог бы играть значительную политическую роль в будущем» [29]. Слова воспоминаний о Златарове, однако, оказались недосказанными, а С. Янев обошел молчанием переживания и обиды профессора как человека и гражданина [30].

 

Неожиданная смерть Златарова унесла с собой его драму. Контакты Златарова с советским гражданами и просоветскими кругами болгарского

 

 

*. Строки из популярного стихотворения классика болгарской литературы Ивана Вазова (!?, В.К.), посвященного воеводе Стефану Карадже, погибшему за освобождение Болгарии от османского ига.

 

 

261

 

общества говорят о том, что имели место попытки использовать его авторитет для популяризации Советского Союза. Возможно, сам он верил, что сможет таким образом быть полезным своей стране. Однако контраст между книгой «В стране Советов» и брошюрой «Диктатура или демократия» наводит на мысль об оказанном на него давлении. Давлении на совесть честного человека, видевшего смысл жизни гражданина в служении обществу. Он рискнул и выразил собственную позицию.

 

Звучит парадоксально, но общим в указанных двух работах Златарова является осуждение большевистского режима, неприятие «русского пути» для Болгарии. Таким он и ушел - человеком левой ориентации, широких взглядов, общественной силой.

 

 

            Примечания

 

1. В дар на Асен Златаров. Юбилеен сборник. София, 1932; Асен Златаров в спомена на негови съвременници. София, 1987.

 

2. Попова-Мустафова Фат. Новогодишни вечери // Литературен глас. 29 декември 1936 г.

 

3. Златаров Асен. Идеали на младого поколение. София, 1932. С. 13-16, 23.

 

4. Недев Н. Асен Златаров. Книга за него и неговото време (1885-1936). София, 1970. С. 305-306, 309-310, 317-318, 332, 338 и др.; Из досието на Асен Златаров във фашистката полиция // Асен Златаров. Избрани произведения / Съст. Д. Братанов, Ст. Стоименов и Св. Златаров. София, 1975. С. 795.

 

5. Недев Н. Генерал Владимир Займов. София, 1985. С. 88-93.

 

6. Недев Н. Асен Златаров... С. 363-380.

 

7. См.: Ташев Т. Научните прозрения на Асен Златаров // Асен Златаров в спомена... С. 17.

 

8. Златаров Ас. В страната на Съветите. София, 1936. С. 14-15.

 

9. Там же. С. 36.

 

10. Там же. С. 112,150.

 

11. Там же. С. 42-43.

 

12. Там же. С. 149-152.

 

13. Там же. С. 192.

 

14. Бакалов Г. В страната на Съветите // Мисъл. 8 юли 1936 г. С. 15-19.

 

15. Младенов С. Книгата на г-н проф. Асен Златаров за Съветска Русия // Мир. 6 юли, 7 юли 1936 г.

 

16. Янев С. Неговото вдъхновение // Литературен глас. 29 декември 1936 г.

 

17. Недев Н. Асен Златаров... С. 366.

 

18. Добрев Г. Асен Златаров. Личност и творчество. София, 1988. С. 218; Его же. Проф. д-р Асен Златаров. Универсална личност. София, 1998. С. 8-9, 42-43; www.duma.bg/2005/0205/040205/obshtestvo/ob-5.html .

 

 

262

 

19. Сравни: Златаров Асен. Избрани съчинения в три тома / Съст и ред. Д. Братанов, Ст. Стоименов, Св. Златаров. Т. II. София, 1966. С. 158-159. Прим, на с. 384; Златаров Асен. Избрани произведения... С. 383. Прим, на с. 828. Уродливые сокращения сделаны и в речи «Идеалы молодого поколения» (Сравни: Златаров Асен. Избрани произведения... С. 437-438,440).

 

20. Златаров Асен. Диктатура или демокрация. София, 1936.

 

21. Точнее между 26 сентября и 24 октября 1936 г. (Златаров Асен. Избрани произведения... Прим, на с. 827-828).

 

22. Днес. 23 декември 1936 г.

 

23. Там же. 28 декември 1936 г.

 

24. См., например: Драмалиев К. Златаров - знаме на Народния фронт // Златаров Асен. Избрани произведения... С. 810-811.

 

25. Йовев Ст. Феноменът Златаров. София, 1937. С. 16.

 

26. Арнаудов М. Незабравимият // Литературен глас. 29 декември 1936 г.

 

27. Петков Н. Личност // Там же.

 

28. Райчев П. Защитникът на красотата // Там же.

 

29. Вазов Б. Сеяч // Мир. 23 декември 193 г.

 

30. Янев С. Социалният идеализъм и родолюбието на Асен Златаров // Народен сборник за следсмъртна прослава на Асен Златаров. София, 1937. С. 22.

 

 

263

 

 

20. Проблемы взаимоотношений СССР и Болгарии (1939-1940 гг.) в оценках болгарских и советских дипломатов

Е.Л. Валева

(Институт славяноведения РАН)

 

 

Как правило, главы дипломатических представительств сами не принимают судьбоносных - для своих стран и для остального мира - решений, но, несомненно, каждый из них по мере возможностей пытается оказать определенное влияние на формирование позиции своего правительства. Именно по этой причине донесения дипломатов всегда использовались как важный источник для изучения международной обстановки и двусторонних отношений. Нас в данном случае интересуют донесения болгарских и советских полномочных представителей в Москве и Софии не только для освещения взаимоотношений между нашими странами на фоне политической истории кануна и начала Второй мировой войны, но и с точки зрения отражения восприятия русскими и болгарами друг друга. В основу статьи положены документы из Архива внешней политики Российской Федерации (АВП РФ) и Архива министерства иностранных дел Республики Болгария (АМВнР).

 

Особый интерес вызывают у исследователей дипломатические донесения, когда они принадлежат таким незаурядным личностям, каким, несомненно, являлся полномочный представитель Болгарии в СССР Никола Антонов, занимавший этот пост с марта 1936 г. до конца 1939 г. Этот опытный дипломат имел за плечами годы работы в министерстве иностранных дел, до назначения в Москву побывал представителем Болгарии в Лиге Наций и возглавлял болгарскую дипломатическую миссию в Турции, где вел переговоры с советским полпредом в Анкаре о восстановлении дипломатических отношений между СССР и Болгарией. Поборником развития и укрепления болгаро-советских отношений Антонов оставался на протяжении всего своего мандата в Москве и пытался воздействовать в этом направлении на МИД Болгарии.

 

Ярким примером такого рода попыток является письмо Антонова премьер-министру и главе болгарского МИД Г. Кьосеиванову от 27 апреля

 

 

264

 

1939 г., в котором он предупреждает последнего о возможных негативных последствиях присоединения Болгарии к Тройственному пакту:

 

«В сущности, здесь многие уже считают нас если не примкнувшими к итало-германскому союзу, то, по крайней мере, его безусловными сторонниками в близком будущем... Посольство делает все возможное для того, чтобы рассеять эти настроения, но надо признать, что его усилия недостаточно поощряются почитаемым министерством... Не знаю, впрочем, каковы действительные намерения болгарского правительства, но не допускаю, что оно поддастся какому бы то ни было нажиму для подписания пакта, который бы вовлек нас в опасную и чуждую нам идеологическую борьбу между большевизмом и национал-социализмом или фашизмом, борьбу, не имеющую ничего общего с нашей национальной программой... Не могу поверить, что в Болгарии не видят вреда от нашего возможного присоединения к Антикоминтерновскому пакту. Должен Вас, однако, предупредить, что первым следствием подобного решения, - повторяю, для меня совершенно невероятного, - была бы высылка болгарской миссии из Москвы..., а это, полагаю, нанесет большой вред, поскольку Москва имеет важное значение в качестве наблюдательного пункта...» [1].

 

Стоит отметить, что донесения Н. Антонова представляют интерес не только как источник по изучению советско-болгарских отношений, но и как материал по изучению российской истории, в частности, периода репрессий, затронувших и дипломатические кадры.

 

Так, 20 июля 1939 г. болгарский посланник, ссылаясь на газету «Известия», писал в своем донесении премьер-министру Болгарии Г. Кьосеиванову о рассмотрении Верховным Судом СССР 17 июня дела бывшего советского полпреда в Софии Ф.Ф. Раскольникова. Суд установил, что Раскольников «дезертировал со своего поста, перешел в лагерь врагов народа и отказался вернуться в пределы СССР», вследствие чего он «объявляется вне закона».

 

В этом приговоре, отмечал Антонов, «имеется ряд обстоятельств, на которые следует обратить внимание: 1) его запоздалое вынесение - полтора года спустя после совершения упомянутого преступления: он показывает, что имелись колебания, может быть, даже торг с обвиняемым; 2) широкая огласка, придаваемая ему [договору. - Е.В.], и, возможно, прикрывающая некую договоренность, в соответствии с которой Раскольников ставит себя в услужение режиму: ведь он сам в разговоре с одним болгарским журналистом, приехавшим по его следам в Париж, говорил, что не является противником и находится в особом положении по отношению к Москве; 3) если же приговор означает провал переговоров, которые по всякой

 

 

265

 

вероятности велись, то он затронет не только бывшего полпреда, но и всех его близких в Советском Союзе» [2].

 

Скорее всего, предположения Антонова имели под собой веские основания. После отъезда 1 апреля 1938 г. из Софии Раскольников на протяжении нескольких месяцев проживал в Париже, не занимаясь никакой политической деятельностью и не выступая в печати. 12 декабря 1938 г. он был приглашен на приём послом СССР во Франции Я. Сурицем, который заверил его: советское правительство не имеет к нему никаких претензий, помимо «самовольного пребывания за границей», и поэтому он без всяких опасений может отправляться в СССР. Однако Раскольникову было хорошо известно, что «самовольное пребывание за границей» приравнивается к измене Родине. Испытывая колебания в вопросе о возвращении в Советский Союз, он даже направил 18 декабря 1938 года Сталину униженное и льстивое письмо [3]. Лишь когда в июле 1939 года Раскольников узнал, что Верховный Суд СССР объявил его вне закона, он передал в зарубежную печать статью «Как меня сделали врагом народа», а 17 августа 1939 г. написал Сталину свое знаменитое Открытое письмо. Между прочим, в этом письме Раскольников говорит и о разгроме советского полпредства в Софии: «Подсовывая агентам Ежова фальшивые документы, компрометирующие честных работников миссии, “внутренняя линия” РОВСа [*] в лице капитана Фосса добилась разгрома нашего полпредства в Болгарии от шофера М.И. Казакова до военного атташе В.Т. Сухорукова» [4].

 

Но вернемся к болгарскому посланнику в Москве. С самого начала своей работы Антонов стал объектом особого внимания со стороны высших советских должностных лиц, что сам он объяснял «новыми настроениями, замечаемыми в Москве по отношению к Болгарии» 5 в связи с изменением внешнеполитической ориентации Турции и создавшимся новым соотношением сил в средиземноморском бассейне. С 1939 г. Кремль начал проявлять повышенный интерес к Болгарии и негласно поддерживать ее ревизионистские устремления, надеясь, что она эвентуально может послужить средством подстраховки России в отношении Турции.

 

В своем докладе, касавшемся контактов В.М. Молотова, сменившего в мае 1939 г. М.М. Литвинова на посту наркома иностранных дел, с руководителями иностранных миссий в Москве, Антонов отмечал, что он был практически единственным полномочным представителем, получившим

 

 

*. РОВС - Российский общевойсковой союз, наиболее крупная организация белой эмиграции за рубежом. «Внутренняя линия» - тайная контрразведка, действовавшая в недрах РОВС.

 

 

266

 

предложение о встрече (по новым правилам руководитель НКИД встречался почти исключительно с послами).

 

Беседа, состоявшаяся 28 июля 1939 г., оставила у Антонова впечатление «усиливающегося доброго расположения» СССР к Болгарии. Когда речь зашла о предстоящем посещении болгарской парламентской делегацией Москвы, Молотов поинтересовался, каково отношение в Болгарии к Советскому Союзу. Антонов пояснил, что для болгар Советский Союз - это все еще Россия, а к России их чувства не изменились, поскольку основаны на прочных связях и традициях. И поэтому, продолжал Антонов, «когда г-н Потемкин вернулся из своей майской поездки и выразил мне свое удивление приемом, который он нашел в Болгарии, я позволил себе заметить, что это лишь показывает, как мало вы теперь тут знаете о нашей стране и как нам необходимо хорошо узнать друг друга» [6]. В ответ на это Молотов с деланным изумлением воскликнул: «Чему же так удивился Потемкин? Ведь мы же, в конце концов, славяне, можем ли мы забывать о своем родстве и не оказывать друг другу поддержки?», после чего перешел к болгаро-советским экономическим отношениям.

 

Н. Антонов имел в виду состоявшуюся в конце апреля 1939 г. миссию заместителя наркома иностранных дел В.П. Потемкина. Он был направлен в Анкару с целью выяснить намерения турецкого правительства как в отношении Германии, так и в отношении Англии и Франции. На пути в Турцию и при возвращении в Москву Потемкин останавливался в Софии и имел встречи с царем Борисом и Г. Кьосеивановым, во время которых были затронуты интересующие обе стороны вопросы. В донесении Н. Антонова Г. Кьосеиванову от 14 мая излагалась позиция Потемкина (и, соответственно, советского правительства): он безоговорочно поддерживал болгарское требование немедленного возвращения Южной Добруджи, что стояло на первом месте в болгарской внешнеполитической программе мирной ревизии Нейиского договора. Что же касалось Западной Фракии и районов на западной границе с Югославией, то решение о возвращении этих территорий откладывалось на более поздний срок. При этом Потемкин высказал надежду, что Болгария не выступит в случае конфликта на Балканах на стороне Германии или Италии [7]. Потемкин выразил Антонову свое удовлетворение приемом, который ему был оказан в Софии. Особенно он был удивлен «проявленными народными симпатиями, что показывает, - подчеркнул Антонов, - что он не знает нашей страны, как, впрочем, ее не знает и никто из руководителей советского режима» [8].

 

Это, на первый взгляд, странное заявление Антонова в контексте того времени имеет свое объяснение. В самом деле, советские партийные и государственные функционеры имели весьма слабое представление о Болгарии

 

 

267

 

в силу того, что с момента установления советской власти между двумя странами полтора десятилетия не существовало вообще никаких отношений, а когда они были восстановлены в 1934 г., то поддерживались на сугубо формальном уровне. Продолжительный застой, наступивший практически сразу после восстановления советско-болгарских дипломатических отношений, не был случайным. Он объяснялся слабым интересом, который Советская Россия проявляла в те годы к Балканам вообще и к Болгарии в частности, а также общим антиревизионистским направлением советской внешней политики. А поскольку София выступала как раз за пересмотр существовавшего статус-кво, то на том этапе векторы внешней политики СССР и Болгарии были разнонаправленными. Москва полагала, что дружба с Турцией обеспечивает ей привилегированное положение в Черном море и проливах. Однако политическая ситуация в Европе развивалась таким образом, что советскому руководству пришлось пересмотреть свои внешнеполитические постулаты.

 

Посещение Потемкиным Софии подтверждало тот факт, что с 1939 г., стремясь усилить свое влияние на Балканах, Москва стала придавать важное значение расширению связей с Болгарией. Как констатировал сменивший на посту посланника (в январе 1940 г.) Н. Антонова Т. Христов, «после долгих лет холодной и даже враждебной индифферентности Москва вспомнила, что на Балканах есть братский народ, который любит и бескорыстно чтит Россию и русскую культуру, что с этим народом поступили жестоко и несправедливо, и что ему надо помочь» [9].

 

Поворот к активизации отношений с Болгарией был совершен в русле радикальных изменений во внешней политике СССР. Пакт о ненападении с Германией, а затем в еще большей мере - советско-германский договор о дружбе и границе от 28 сентября 1939 г. лишили смысла важный советский внешнеполитический постулат - борьбу «против фашизма» и «против агрессора». Одновременно не мог не исчезнуть и антиревизионизм советской политики. Симптоматичным в этом отношении является донесение в болгарский МИД сотрудника болгарской миссии Тилева. Он был вызван в октябре 1939 г. заведующим Ближневосточным отделом НКИД Новиковым, который задал ему вопрос о территориальных притязаниях Болгарии и попросил показать их на карте. К немалому изумлению Тилева, на карте Балканского полуострова все болгарские требования (Южная Добруджа, Западная Фракия между Местой и Марицей, Струмица, Босилеград, Цариброд и небольшая полоса западнее Видина) оказались заштрихованы точно таким же образом, что и Бессарабия на картах СССР [10]. Тилев был уверен, что это было сделано специально по полученным сверху указаниям.

 

 

268

 

Стоит отметить, что в рамках глобального внешнеполитического поворота советские руководители заимствовали стилистику дипломатии царской России, имевшей панславистскую идеологическую окраску. Как известно, отличительной чертой советской дипломатии до 1939 года были классовый подход, пролетарский интернационализм. Теперь же для реализации своих новых внешнеполитических целей советские чиновники сделали весьма неуклюжую попытку использовать панславизм (который, к слову сказать, и ранее доказал свою неэффективность). Возвращаясь к активной политике на Балканах, Москва попыталась снова использовать панславистские идеологические постулаты, о чем свидетельствовали вышеприведенные слова Молотова о славянском родстве.

 

Яркой демонстрацией этой перемены стал прием советским руководством болгарской парламентской делегации, прибывшей в Москву в августе 1939 г. по случаю открытия Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Делегацию Народного Собрания Болгарии повсюду встречали подчеркнуто радушно. Примечательно, что отбор членов делегации сопровождался непростыми переговорами между различными политическими и экономическими кругами Болгарии. Об ее окончательном составе красноречиво говорит высказывание депутата П. Балканского на приеме во Всесоюзном обществе культурных связей с заграницей: «Вы сами понимаете, что мы приехали сюда не для посещения выставки, мы прибыли в Москву с политическими заданиями. Эту поездку мы - я и г-н Марков - готовили через вашего поверенного в делах в Болгарии т. Прасолова. По этому вопросу мы вели переговоры и с г. Потемкиным во время его пребывания в Болгарии... В нашу группу мы включили также некоторых второстепенных лиц. Это сделано для того, чтобы придать нашей поездке характер экскурсии» [11].

 

Не останавливаясь на подробностях визита, который неоднократно освещался в научной литературе [12], отметим тот факт, что депутатов приняли Молотов и его заместители Потемкин и Деканозов. Центральным вопросом на встрече 9 августа стала внешнеполитическая ориентация Болгарии, как на текущий момент, так и в будущем. На дважды заданный Молотовым вопрос, не взяла ли Болгария на себя каких-либо обязательств в области внешней политики, председатель комиссии по иностранным делам Народного собрания Г. Говедаров дал категоричный ответ: «Болгария внешнеполитически ни с кем не связана и строго следует линии лояльного, эффективного и исчерпывающего нейтралитета. В Берлине глава болгарского правительства г-н Кьосеиванов [13] не принял никаких обязательств, ни военных, ни политических» [14]. Не вполне удовлетворенный этим ответом, присутствовавший на встрече замнаркома иностранных дел В.Г. Деканозов попросил Говедарова пояснить: «что означает в сущности

 

 

269

 

ваш строгий, лояльный и эффективный нейтралитет?» [15]. Неготовый к такому прямому вопросу, Говедаров был вынужден признать, что Болгария действительно находится в экономической зависимости от Германии, на что Деканозов довольно жестко заметил, что события вскоре заставят Болгарию определиться.

 

На встрече был поднят и больной для Болгарии вопрос о ревизии Нейиского мирного договора. Молотов определенно высказался за возвращение Болгарии Южной Добруджи, а также, хотя и в более сдержанной форме, за обоснованность требования выхода Болгарии к Эгейскому морю. Подчеркнув, что Советский Союз желает, чтобы на Балканах существовала сильная Болгария и что он готов оказать ей всяческое содействие, Молотов в то же время предупредил, что «если кто-то в Софии думает открыть дорогу на Стамбул немцам и итальянцам, то пусть знает, что натолкнется на решительное противодействие Советского Союза» [16]. Дав таким образом понять, что СССР более не будет отсутствовать при решении балканских проблем, Молотов пообещал содействие Болгарии как в экономической, так и в политической областях. В ответ болгарские депутаты в знак симпатии к СССР и его руководителям восторженно прокричали «Ура!», «Да здравствует Сталин!», «Да здравствуют Советский Союз и русский народ!». Узнав о поведении в Кремле болгарских парламентариев, царь Борис выразил крайнее возмущение в беседе со своим советником Л. Лулчевым: «Наши депутаты вели себя безобразно и стали еще большими большевиками, чем сами большевики» [17].

 

В своем пространном донесении в МИД Н. Антонов, подводя итоги посещения делегации Народного Собрания, справедливо отмечал, что международная ситуация складывается так, что Советский Союз сам заинтересован теперь в заключении соглашения с Болгарией. Оно необходимо ему прежде всего для того, чтобы помешать сотрудничеству Болгарии с Германией и Италией в зоне, имеющей жизненно важное значение для СССР. Поэтому посещение болгарской делегации не останется без результатов, первым из которых будет заключение торгового договора, который Москва подпишет «по чисто политическим, а вовсе не по экономическим соображениям». Но еще важнее - это стремление Москвы сделать Болгарию своим союзником, добиться гарантии, что Болгария ни в коем случае не окажется в стане врагов СССР. Если авансы Москвы будут отвергнуты, - предупреждал Антонов, - то может возникнуть острая реакция, которая даст «свободный ход всем турецким и румынским интригам против Болгарии». Чтобы предотвратить эту опасность, Антонов советовал «не поддерживая официально союзнический темп, ... поддерживать разговоры... И поскольку речь идет о чисто моральной гарантии, не могли ли бы

 

 

270

 

мы заключить эвентуально пакт о вечной дружбе, какой мы уже имеем с Югославией и Турцией, и который, полностью успокоив Советский Союз, ни к чему конкретному нас не обяжет?» [18].

 

В свою очередь, правящие круги Болгарии также решают активизировать контакты с Советским Союзом, надеясь использовать их при решении болгарского национального вопроса. При этом они сообразуются с общественными настроениями внутри страны: интерес к контактам с СССР проявляют (по разным причинам) разнородные политические круги.

 

Так, и.о. поверенного в делах СССР в Болгарии Н.И. Прасолов в письме от 8 июля 1939 г. докладывал, что по признаниям болгарских политических деятелей, с которыми он имел беседы, симпатии болгарского народа к Советскому Союзу сейчас велики как никогда. Объясняются эти симпатии не сентиментальными причинами вроде исторического и кровного родства, а реальной действительностью. Болгарский народ связывает с Советским Союзом понятие о свободе и материальном благополучии. Исходя из этого, Прасолов предлагал более активно проводить политику сближения с Болгарией, подчеркивая, что время для действия в этом направлении наступило и «нашим соответствующим организациям об этом необходимо крепко подумать». «В моральной поддержке, любви и уважении к СССР и к его государственным деятелям не может быть сомнения, в. этом отношении мы обеспечены лучше и солиднее, чем какая-либо другая страна. Это подтверждается хотя бы тем неизменным интересом, с которым наблюдает болгарское общество за англо-советскими переговорами и желает, чтобы СССР, если бы заключил договор, то только на основе равенства и превосходства» [19].

 

В донесении 2-го секретаря полпредстава С.П. Кирсанова сообщалось о появлении 2 декабря 1939 г. в правительственной газете «Вчера и днес» статьи депутата парламента Сотира Янева «Россия действует». Статья, по словам Кирсанова, представляла исключительный интерес, поскольку свидетельствовала о том, что с симпатиями болгарского народа к Советскому Союзу вынуждены считаться все без исключения политические группировки Болгарии, боровшиеся между собой за власть. Вопрос об отношении к СССР стал таким вопросом, обойти который нельзя, если хочешь пройти в парламент или удержаться у власти. По этому вопросу между различными соперничающими группами началась своеобразная конкурентная борьба с взаимными обвинениями в неискренности чувств по отношению к Советскому Союзу. В качестве партнера в этой борьбе, судя по официозу «Вчера и днес», выступило и само правительство Кьосеиванова, стремящееся путем широковещательных деклараций о русско-болгарской дружбе обеспечить себе на предстоящих выборах парламентское большинство.

 

 

271

 

В статье подчеркивалось: «Болгария не имеет причин испытывать беспокойство в связи с российским государственным возрождением. Ни по одному вопросу российской внешней политики мы не находимся в конфликте с Россией. Россия также не имеет с нами разноречивых интересов. Напротив, у нас общие экономические и политические интересы, которые мы можем формулировать публично. ...Это необходимо сделать еще и потому, что перед избирательной кампанией в Народное Собрание появилось много кандидатов в народные представители, которые натянули на себя «шапку деда Ивана», в то время как еще вчера, до избирательной кампании, они были «другофилы». ...Дело русско-болгарской дружбы в руках государства может быть и будет плодотворным, а в руках политических спекулянтов оно станет предательством...» [20].

 

Однако помимо отмеченных тенденций в статье прослеживался и другой, не менее важный фактор, определявший отношение болгарской прессы к СССР. Занимая благоприятную для Москвы позицию, болгарская буржуазная печать связывала последние мероприятия советской внешней политики (присоединение Западной Украины и Западной Белоруссии) со своими национальными вожделениями. Появление статьи «Россия действует» и других подобных статей в значительной степени было рассчитано на то, чтобы убедить соседние страны, особенно Румынию, в необходимости территориальных уступок Болгарии. Именно в этом заключался весь смысл рассуждений о том, что «Россия приступила к исправлению всех несправедливостей, нанесенных ей в тяжелые для нее времена» и что сейчас она «сосредоточивает свою бдительность на сухопутных границах около Черного моря» [21].

 

1939 год - год, когда СССР превращается в значимый фактор большой политики, в том числе на Балканах. В сентябре 1939 г. советское правительство, проявляя повышенный интерес к Болгарии, выразило желание придать отношениям между двумя странами солидную договорную базу, отдавая предпочтение договору о взаимной помощи [22].

 

Однако подобное развитие событий не входило в планы болгарских властей. Поскольку София затягивала с ответом на советское предложение, 12 октября Н. Антонов был вызван в Наркоминдел, где Деканозов обвинил болгарское правительство в нежелании сближения с СССР [23]. Во время встречи нового советского полпреда в Софии А.И. Лаврентьева с Г. Кьосеивановым, состоявшейся 3 ноября 1939 г., болгарский премьер привел свои возражения против заключения пакта: это может ускорить начало войны на Балканах и в первую очередь вызвать нападение на Болгарию со стороны Турции и Англии; СССР и Болгария могли бы оказывать друг другу помощь и без подобного политического договора. По мнению

 

 

272

 

Кьосеиванова, следовало бы начать с заключения торгового договора, соглашения о мореплавании и воздушном сообщении, а также конвенции о культурной связи [24].

 

12 ноября 1939 г. Молотов направил Лаврентьеву телеграмму, в которой признавал: «Пожалуй, болгары правы, говоря об опасностях для Болгарии, связанных в данный момент с заключением пакта взаимопомощи. Что же, можно с этим подождать. Что касается авиационного соглашения, а также торговли, то считаем возможным заключить авиационное соглашение и рассмотреть благоприятно торговые вопросы» [25].

 

Представляет интерес относящееся к этому времени донесение Антонова в болгарский МИД о посещении им Деканозова 13 декабря 1939 г.: «Весьма неохотно, но все же положительно, Деканозов мне заявил, что они входят в наше положение и, хотя желали бы большего, принимают позицию Болгарии как основу для болгаро-советского сотрудничества в надежде, что события, которые развиваются с ошеломляющей быстротой, сделают завтра возможным то, что сегодня для нас невозможно» [26].

 

В самом конце декабря начались и переговоры о торговом договоре и клиринговом соглашении между двумя странами, завершившиеся 5 января 1940 г. С помощью этих договоров советское правительство надеялось прочнее привязать к себе Болгарию. Как писал еще в октябре 1939 г. временный поверенный СССР в Софии Н.И. Прасолов, «если мы свяжем Болгарию экономическими узами, то несомненно мы сможем оказывать влияние и на ее политическую жизнь» [27]. Любопытно, как в дневнике Молотова представлена советская точка зрения по вопросу о заключении торгового договора с Болгарией: «вопрос об установлении торговых связей с СССР интересует Болгарию в значительно большей степени, чем Советский Союз. Поэтому инициатива должна исходить от Болгарии. Если само болгарское правительство официально обратится с теми или иными предложениями на сей счет, то, вероятно, соответствующие организации займутся этим и дадут ответ» [28]. Тот факт, что СССР был в меньшей степени заинтересован в торговом соглашении с Болгарией, подтверждал давнишнюю слабость советской политики - непрочную экономическую базу двусторонних отношений. Можно сказать, что болгары наступили на «ахиллесову пяту» России: у российской политики на Балканах никогда не было экономической основы, она использовала иные ресурсы — военно-политические, культурные, духовно-цивилизационные. Западу же - в данном случае Германии - всегда был свойственен экономический прагматизм. В результате экономической экспансии рейха болгарское производство и рынок стали полностью зависеть от Германии, что привело впоследствии и к политической зависимости.

 

 

273

 

Таким образом, дипломатические документы 1939 - начала 1940 г. свидетельствуют о заметном улучшении советско-болгарских отношений в рассматриваемый период. Однако следует при этом акцентировать, что активизация двусторонних отношений находила неодинаковое объяснение у советских и болгарских дипломатов, виделась ими под разными ушами зрения. Живой, искренний интерес к Советскому Союзу охватил самые разные слои болгарского населения, в том числе широкие народные массы, что, собственно, и вызывало удивление советских дипломатов и чиновников. К прежним чувствам симпатии к России как к освободительнице прибавилась (во многом благодаря пропаганде болгарских коммунистов) вера в то, что в СССР строится прогрессивное общество, где реализуются все надежды трудящихся на равенство и справедливость. По этой причине официальная линия болгарских правящих кругов на расширение контактов с Советским Союзом имела более прочную основу в виде общественной поддержки. Неудивительно, что и Москва, заинтересованная в укреплении своих позиций в Болгарии, делая главную ставку на болгарскую компартию, не упускала и такой резерв расширения своего влияния, как общественная поддержка разных кругов болгарского населения, в том числе торговых, культурных и т. д.

 

Говоря же об усилении интереса к Болгарии в Советском Союзе, можно констатировать, что это было чисто аппаратное решение, продиктованное изменением внешнеполитических обстоятельств. Оно находило выражение только в официальных декларациях, заявлениях высокопоставленных чиновников и предложениях заключить двусторонний договор. Кремль был заинтересован использовать улучшение отношения болгар к России для реализации своих сиюминутных внешнеполитических задач. Что же касается советского населения, то в силу задавленности общественно-политической жизни в СССР в тот период не могло быть и речи о каких-то спонтанных проявлениях народных чувств, как это было в Болгарии.

 

Таким образом, можно сказать, что улучшение двусторонних отношений происходило на разных уровнях. В то же время следует отметить, что Болгария придерживалась линии на дозированное улучшение отношений с СССР, без перехода критической черты - заключения политических договорных обязательств в виде пакта о взаимной помощи. Все попытки Кремля привлечь Болгарию к реализации своих внешнеполитических планов наталкивались на сдержанную позицию болгарских правящих кругов, которые стремились ограничить контакты с Советским Союзом только культурными и торговыми соглашениями.

 

 

274

 

            Примечания

 

1. Архив на Министерство на външните работа (далее АМВнР). Оп. 1ш. Д. 17. А.е. 120. Л. 29.

 

2. АМВнР. Оп. 1ш. Д. 17. А.е. 120. Л. 60.

 

3. См.: Роговин В. Партия расстрелянных. М., 1997.

 

4. См. «Огонек». 1987. № 26.

 

5. АМВнР. Оп. 1ш. Д. 17. А.е. 120. Л. 246.

 

6. Там же. Л. 68.

 

7. Там же. Л. 32-42.

 

8. Там же. Л. 33.

 

9. Там же. Оп. 1ш. Д. 34. А.е. 272. Л. 91.

 

10. Там же. Л. 179-180.

 

11. Архив внешней политики Российской Федерации (далее - АВП РФ). Ф. 012. Оп. 1. П. 3. Д. 30. (1939 г.).

 

12. См., например: Спасов Л. България и СССР. 1917-1944 г. (Политико-дипломатически отношения). Велико-Търново, 2008. С. 323-333.

 

13. Речь идет о поездке Г. Кьосеиванова в Берлин, где 5 и 6 июля 1939 г. состоялись его встречи с Гитлером и Риббентропом.

 

14. Научен архив на Българската академия на науките (далее - НА БАН). Мошанов Стойчо. Из спомените ми. Сб. IV. Оп. 110. А.е. 157. Л. 420.

 

15. Там же. Л. 422.

 

16. АМВнР. Оп. 1ш. Д. 17. А.е. 120. Л. 80.

 

17. Лулчев Л. Дневник. София, 1992. С. 138.

 

18. АМВнР. Оп. 1ш. Д. 17. А.е. 120. Л. 82-83.

 

19. АВП РФ. Ф. 06. Оп. 1. П. 6. Д. 54. Л. 80-81.

 

20. Там же. Ф. 74. Оп. 19. П. 9. Л. 160-161.

 

21. Там же.

 

22. АМВнР. Оп. 1ш. Д. 17. А.е. 120. Л. 123.

 

23. Там же. Л. 139; см. также: Генчев Н. Външнополитическата ориентация на България в навечерието на Втората световна война // Годишник на Софийския университет. Философско-исторически факултет. Т. LXI. Кн. III. София. 1968. С. 319.

 

24. Советско-болгарские отношения и связи. Документы и материалы. Т. I. М. 1976. С. 468-469.

 

25. Документы внешней политики СССР. Т. XXII. Кн. 2. Док. 769. С. 279-280.

 

26. АМВнР. Оп. 1ш. Д. 17. А.е. 120. Л. 189.

 

27. АВП РФ. Ф. 06. Оп. 1. П. 6. Д. 55. Л. 10.

 

28. Там же. Д. 54 (1939 г.).

[Previous] [Next]

[Back to Index]