Россия - Болгария: векторы взаимопонимания. XVIII-XXI вв. Российско-болгарские научные дискуссии

Ритта Гришина (отв. редактор)

II. Развитие двусторонних отношений. Историческая ретроспектива. XVIII—XXI вв.

 

7. Иван Стаменов - полномочный министр Болгарии и/или советский агент  (Димитрова П.)  443

 

8. Стелла Благоева - первая женщина-посол Болгарии в СССР  (Тодорова Р.)  457

 

9. Македонское освободительное движение между Софией, Белградом и Москвой. 1919-1947 гг.  (Гребенаров А.)  465

 

10. Сопротивление болгарских творческих союзов внедрению советского опыта (1946-1953 гг.)  (Златева А.)  474

 

 

7. Иван Стаменов - полномочный министр Болгарии и/или советский агент [*]

П. Димитрова

(Институт истории БАН)

 

 

Начало 1990-х годов ознаменовалось крушением не только Берлинской стены, но и идеологических догм, тормозивших развитие исторической науки в странах «социалистического лагеря». В этих условиях были предприняты попытки не только переосмыслить их историческое развитие, но и устранить «белые пятна» недавнего прошлого. Важным инструментом в этом процессе становились новые архивные документы, ранее хранившиеся в фондах под грифом «совершенно секретно». Именно в то время в России начали появляться сенсационные публикации, раскрывавшие некоторые новые моменты в истории взаимоотношений между Германией и Советским Союзом непосредственно после начала Великой Отечественной войны. В ставших достоянием общественности материалах утверждалось, что еще в июле 1941 г. советское руководство предприняло попытки установить контакт с Берлином с целью прекращения военных действий. По некоторым сведениям, Сталин через бывшего посла Германии в СССР графа фон Шуленбурга направил «личное послание» Гитлеру с предложением о перемирии. Его ценой должна была стать передача Германии части советских территорий - Бессарабии, Буковины, Украины, Прибалтики, Карельского перешейка [1]. В отдельных публикациях утверждалось, что советская верхушка рассчитывала на посредничество тогдашнего полномочного министра Болгарии в Москве Ивана Стаменова, намереваясь через него передать в Берлин предложение о перемирии. Замысел подобных действий объяснялся по-разному: от стремления Сталина любой ценой добиться заключения «второго Брестского мира» до попыток дезинформировать немецкую сторону и таким образом выиграть время для организации отпора врагу.

 

Болгарская общественность была заинтригована тем, что эти сенсационные подробности оказались связанными с именем соотечественника,

 

 

*. Перевела Т.В. Волокитина

 

 

444

 

причем высокопоставленного дипломата, представителя Болгарии в одной из наиболее горячих точек Второй мировой войны. Свидетельства причастности Стаменова к вышеописанным событиям содержались в записках генерал-лейтенанта Павла Судоплатова, крупного деятеля советской разведки в 30-е - 50-е годы прошлого века, имевшего непосредственное отношение к реализации указанной акции, и генерал-полковника Дмитрия Волкогонова, доктора исторических и философских наук, профессора, начальника Института военной истории Министерства обороны СССР в 1988-1991 гг., на протяжении длительного времени профессионально изучавшего интересующие нас сюжеты. Однако версии Судоплатова и Волкогонова существенно различались. По Волкогонову, опиравшемуся на рассказ маршала Москаленко в связи с «делом» Берии, болгарский дипломат рассматривался в Москве как фигура, близкая к немцам и посему удобная для осуществления посреднической миссии [2]. В воспоминаниях Судоплатова болгарский полномочный министр охарактеризован как давнишний агент НКВД, с помощью которого предполагалось распространить советскую дезинформацию сначала в московских дипломатических кругах, а затем по каналу Стаменов - царь Борис - Гитлер довести ее до сведения Берлина.

 

Реакция на книгу Судоплатова была достаточно неоднозначной. На Западе, наряду с явным интересом к сведениям из «закулисья» всемогущего НКВД, обозначилось резко критическое отношение к информации советского разведчика, особенно в части его сообщений о проникновении в «атомные тайны американской стороны» [3].

 

Сенсационные признания Судоплатова и в России не были приняты за чистую монету. Среди множества рецензий, откликов и оценок книги отметим позицию генерал-лейтенанта Вадима Кирпиченко, занимавшего в 1974—1991 гг. должности заместителя и первого заместителя руководителя Службы внешней разведки КГБ СССР. Кирпиченко усомнился в достоверности сообщенного Судоплатовым. «Анализ приведенных в книге фактов, связанных с конкретной разведывательной деятельностью, - пишет автор, — приводит к следующим выводам: примерно одна треть материалов соответствует действительности, вторая треть представляет собой полуправду и, наконец, последняя треть - чистый вымысел» [4].

 

В болгарской историографии ничего подобного не случилось. Факт принадлежности Стаменова к агентуре НКВД сразу же был принят за истину, несмотря на то, что, кроме воспоминаний Судоплатова, до сегодняшнего дня не обнаружен ни один подтверждающий его слова документ. Каждый выступающий или пишущий по этому поводу ограничивается собственной интерпретацией не ставящегося под сомнение факта, вкладывая в предлагаемую интерпретацию свои политические и идейные

 

 

445

 

пристрастия. Одни представляют Стаменова как «достойного болгарского дипломата и патриота», сотрудничавшего с советской разведкой в интересах борьбы против фашизма [5], другие удивляются, «был ли этот Стаменов послом Софии или представлял кого-то другого?» [6].

 

Все вышесказанное стало для меня и моего коллеги Манчо Векова вызовом: мы решили начать поиски в болгарских архивах и попытаться более обстоятельно разобраться в эпизодах жизни и деятельности Ивана Стаменова. Исходным импульсом для нас явилась многолетняя неутомимая деятельность покойного профессора Ангела Векова, собиравшего материалы о Стаменове как представителе Болгарии в советской стране. При жизни он успел выявить в различных болгарских архивах документы, имеющие отношение к интересующим нас вопросам. Но когда мы с М. Вековым обнаружили в Центральном государственном архиве папки, в которых старательно были собраны доклады Стаменова, представленные в Министерство иностранных дел и исповеданий, во время его пребывания в СССР, то поняли, что перед нами лишь незначительная часть имевшихся архивным материалов. Это подтолкнуло нас к замыслу подготовить и опубликовать сборник документов, раскрывающих неизвестные стороны дипломатической деятельности Стаменова, и таким образом попытаться ответить хотя бы на некоторые вопросы, связанные со слухами и недомолвками вокруг этой личности. Сборник уже подготовлен и в скором времени увидит свет. В предлагаемой вниманию читателя статье попытаемся вкратце изложить некоторые факты, проливающие свет на «казус Стаменова».

 

* * *

 

Жизнь и деятельность полномочного министра Царства Болгария в СССР И. Стаменова в 1940-1944 гг. до последнего времени оставалась вне поля зрения исследователей. Для их освещения обратимся к имеющимся архивным материалам, отметив попутно их скудный и фрагментарный характер.

 

Иван Стаменов родился 2 октября 1893 г. в Софии. В 1911 г. по окончании классического отделения II софийской гимназии поступил на Юридический факультет Софийского университета, но начавшаяся мировая война прервала учебу. Спустя несколько месяцев после вступления Болгарии в войну Стаменов был призван в армию, где находился до 1918 г. После войны он вернулся к учебе ив 1919 г. закончил университетский курс. В феврале 1920 г. Стаменов получил назначение на должность военного следователя и на этом посту оставался вплоть до конца 1922 г. После двухлетнего перерыва, о котором нет никаких сведений, Стаменов с марта

 

 

446

 

1924 г. работал в Министерстве земледелия, где возглавил Бюро информации. Спустя год с небольшим он перешел в Министерство иностранных дел и исповеданий на должность помощника начальника Бюро информации при Дирекции печати. С апреля 1926 по 30 сентября 1931 г. работал в должности помощника директора печати при МИД Болгарии. В 1931 г. на парламентских выборах победил Народный блок, кабинет министров и одновременно Министерство иностранных дел возглавил Александр Малинов, остававшийся на этих постах недолго, до 12 октября, после чего стал председателем Народного собрания. Стаменов, вероятно, сумел использовать кратковременное пребывание Малинова наверху иерархической лестницы и родственные связи с премьер-министром по линии своей супруги Нины Беровой [*] в карьерных целях: 9 октября 1931 г. Стаменов получил назначение в посольство в Рим в качестве первого секретаря. В итальянской столице он провел три года, причем в последние три месяца пребывания Стаменова, после отзыва полномочного министра генерала Ивана Вылкова, он «управлял посольством».

 

В октябре 1934 г. Стаменов отозван из Рима, и следующие два года провел на посту первого секретаря Политического отдела Министерства иностранных дел и исповеданий. 1 января 1936 г. он снова направлен за границу, на сей раз первым секретарем посольства в Париж. После двухлетнего пребывания во Франции Стаменов вернулся на родину. Его новое место работы - Канцелярия Его Величества Царя [7]. Последнее в дипломатической карьере Стаменова назначение - в советскую столицу - состоялось 28 июня 1940 г.: указом Царя он получил повышение, став полномочным министром Ш-го ранга, и с 1 июля 1940 г. назначен «Чрезвычайным посланником и Полномочным министром в Москве».

 

Командирование этого не столь известного широкой общественности чиновника Министерства иностранных дел и исповеданий в советскую столицу на место неожиданно скончавшегося дипломатического представителя Царства Болгария Тодора Христова явилось неожиданностью не только в дипломатических кругах, но и для всей болгарской политической элиты. Вопрос об этом назначении прозвучал даже в Народном собрании, с трибуны которого депутат А. Цанков выразил удивление тем, что в Москву направлен «г-н Стаменов, молодой человек, начинающий, но не известный своей общественной деятельностью». «Сегодня в

 

 

*. Отец Нины Петр Беров на протяжении многих лет занимал должность царского агронома, был близок ко двору через лидера Демократической партии Малинова, с которым имел родственные связи (оба были родом из Бессарабии).

 

 

447

 

Москве, - подчеркнул Цанков, - один из важных дипломатических постов. Там находятся германский представитель фон Шуленбург, английский парламентарий г-н Криппс, там Милан Гаврилович, опытный сербский дипломат и руководитель одной из сильных партий в Белграде, наконец, там и г-н Гафенку. Как видите, это все крупные в общественном плане и авторитетные фигуры» [8]. На этом фоне назначение Стаменова, естественно, рождало недоумение, тем более что МИД располагал куда более известными и опытными кадрами. Можно предположить, что именно упомянутые Цанковым характеристики - «молодой человек», прошедший «хорошую школу, отличную школу... поскольку принадлежал к свите Его Величества Царя», - объясняли большое доверие, проявленное к Стаменову.

 

Новый полномочный министр Болгарии в СССР оставался на своем посту вплоть до судьбоносных для страны перемен 9 сентября 1944 г., то есть 4 года и 2 месяца, причем два года, с середины октября 1941 до августа 1943 г., он провел в г. Куйбышеве (ныне г. Самара), куда был эвакуирован весь дипкорпус и многие советские государственные учреждения. За эти четыре года в мире произошли события эпохального значения, в Болгарии сменились несколько правительств, каждое из которых стремилось на свой лад не допустить втягивания страны в мясорубку большой войны, защитить национальные интересы Болгарии, разумеется, в собственном понимании. Менялись министры иностранных дел, переезжали из одной столицы в другую дипломаты, но Стаменов неизменно оставался на своем посту. Остались нереализованными упорные стремления правительства Багрянова, пришедшего к власти 1 июля 1944 г., назначить другого дипломатического представителя в советскую столицу в целях проведения новой политики по отношению к Советам и улучшения двусторонних контактов: Москва отказалась дать «добро» на замену болгарского дипломата. Не помогло и личное письмо министра иностранных дел П. Драганова В.М. Молотову с просьбой дать агреман Д. Наумову - в то время полномочному министру в Будапеште, поскольку, как указывалось в послании, необходимо, чтобы «у нас был полн[омочный] министр, который выражал бы все нюансы, который знал бы новое положение дел в связи с появлением нового правительства» [9].

 

Так обстояло дело до 11 сентября 1944 г., когда новый министр иностранных дел профессор Петко Стайнов освободил от должности 15 действовавших полномочных министров, среди которых был и Стаменов. Мандат болгарского представителя в Москве закончился 20 сентября, в день составления акта, подтверждавшего, что «освобожденный от должности указом Царя № 30 от И сентября 1944 года Чрезвычайный посланник и Полномочный министр в Москве г-н Иван Стаменов сложил свои полномочия».

 

 

448

 

* * *

 

Такова в общих чертах профессиональная карьера болгарского полномочного министра И. Стаменова, объявленного П. Судоплатовым агентом НКВД. Сразу же хочу заметить, что в выявленных и подготовленных к публикации архивных документах нет ни малейшего намека на то, что их автор был убежден в необходимости прочного союза между Болгарией и СССР, и тем более в оценке Советского Союза как «единственной гарантии защиты болгарских интересов на Балканах и в европейской политике в целом», как утверждал советский секретный агент [10]. Но очевидно и другое: поскольку документы, которыми мы располагаем, представляют собой официальные доклады и сообщения в Министерство иностранных дел, ясно, что «агент Стаменов» вряд ли позволил себе «пропустить» в них что-либо такое, что дискредитировало бы его в глазах начальства. Это шло бы вразрез и с характеристикой, данной Стаменову позднее агентом «Эмилем»: «Весьма разговорчив, однако при необходимости мог быть и весьма воздержан в словах» [11]. Зададимся вопросом: а может быть, составляя донесения из советской столицы, Стаменов руководствовался единственным соображением предоставить Софии (и Берлину!) именно ту информацию, которую там ожидали?

 

Ответ на этот вопрос следует искать в первоисточнике сведений о причастности Стаменова к агентуре НКВД. И так как они, как отмечалось выше, принадлежат единственно Судоплатову, предлагаю внимательнее к ним присмотреться.

 

Советский разведчик дважды сообщает о своих контактах с болгарским дипломатом - первый раз в «Объяснительной записке в Совет министров СССР» от 7 августа 1953 г. [12], незадолго до своего ареста, и второй раз - в воспоминаниях, увидевших свет в 1994 г. [13] Внимательное прочтение текстов позволяет зафиксировать ряд несоответствий между двумя сведениями Судоплатова, а также между ними и некоторыми установленными ныне фактами. В «раннем» повествовании о событиях лета 1941 г. указывается, что советское руководство прибегло к посредничеству болгарского дипломата из-за его «связей с немцами». В «поздней» версии генерал утверждал, что Стаменов был завербован русскими еще в 1934 г., когда он находился в Риме в должности третьего секретаря посольства Болгарии. В последнем, вышедшем уже после кончины Судоплатова издании его мемуаров [14], приведена агентурная кличка Стаменова«Наследник», и читатель узнает, что «после его назначения в 1940 г. послом Болгарии в Советском Союзе связь с ним была передана мне», то есть Судоплатову. Удивляет при этом,

 

 

449

 

что разведчик такого уровня, как Судоплатов, являвшийся заместителем руководителя внешней разведки НКВД, не изучил как следует агентурное дело своего подопечного, «начатое в 1934 г.» и долгие годы хранившееся в его сейфе [15], и не запомнил, что Стаменов был первым, а не третьим секретарем посольства в Риме (тем более что должности третьего секретаря в то время вообще не существовало), и что болгарский дипломат пребывал в советской столице в ранге полномочного министра, то есть посланника, а не посла.

 

Объяснение Судоплатова, что расхождения в версиях связаны с «частичным рассекречиванием» документа, в котором отсутствуют «целые абзацы» (и притом именно те, в которых говорится об агентурной деятельности Стаменова), в принципе убедительно: действительно, в документе после слов «имел связи с немцами и был им хорошо известен» стоит отточие «[...]», свидетельствующее о наличии купюры [16]. Однако это не доказывает, что в документе опущена информация именно о принадлежности Стаменова к советской агентуре. Для того, чтобы утверждать подобное, необходимо иметь полный вариант записки. Пока же, исходя из имеющегося текста объяснительной записки, известно лишь, что Берия дважды подчеркнул свою уверенность в том, что «Стаменов как человек, связанный с немцами, сообщит о заданных ему в Германии вопросах».

 

Внимательный читатель не может не заметить и расхождения в деталях двух версий. В «раннем» сообщении Судоплатова он, получив задание Берии, якобы связался со своим агентом, договорился с ним о встрече у концертного зала имени Чайковского на площади Маяковского и затем на машине отвез его в ресторан «Арагви». Состоявшийся разговор был единственным, после чего Судоплатов более не получал «никаких указаний, связанных с этой работой или с использованием Стаменова». Согласно «поздней» версии, Судоплатов «вспомнил», что сначала он встретился «с послом в доме Эйтингона» (?!) [17], а затем уже еще раз в ресторане «Арагви». Кроме того, варьируется и место беседы в ресторане: если в «ранней» версии она проходила «за отдельным столиком в общем зале в соответствии с инструкцией Берии», то позднее Судоплатов указал, что они расположились в специальном кабинете, «оборудованном подслушивающим устройством, и весь разговор был записан».

 

Но если указанные несоответствия при желании можно объяснить провалами памяти, то один фрагмент повествования Судоплатова заставляет вспомнить о «чистом вымысле», если воспользоваться «классификацией» В.А. Кирпиченко. Речь идет об утверждении Судоплатова, что во время телефонного разговора Берии и Молотова последний не только санкционировал проведение встречи с болгарским дипломатом, но и предложение устроить

 

 

450

 

жену Стаменова на работу в Институт биохимии Академии наук [18]. Сам Судоплатов пишет, что «с разрешения Молотова» договорился об «устройстве жены Стаменова на работу» в указанный институт. Этот случай датируется концом июля 1941 г. Но вот вопрос - где в это время находится супруга дипломата? Еще 29 июня Стаменов сообщил в Софию, что накануне вечером «все женщины посольства выехали в Болгарию через Карс (Турция)» [19]. 5 июля, выражая беспокойство, что после 2-го числа, когда в посольство звонили из Баку, от уехавших не поступало никаких сведений, он вновь подтвердил сообщение, что «пятеро женщин и трое детей из посольства» выехали в Ленинакан [20]. Правда, Стаменов не упоминает свою жену, но зато более обстоятелен заведующий Ближневосточным отделом МИД СССР Н. Новиков. Из записи его беседы с болгарским дипломатом от 29 июня: «Попросил Стаменова посетить меня еще в субботу (28 июня) вечером, чтобы поговорить об условиях обмена сотрудников нашего посольства в Германии и сотрудников посольства Германии в СССР и наших миссий в Румынии и Венгрии с румынской и венгерской миссиями в СССР. Но Стаменов, объяснив, что в 11 часов вечера провожает на вокзал жену, уезжающую в Болгарию, попросил отложить беседу на воскресенье на 11 часов утра» [21]. О том, что об отъезде Н. Стаменовой было известно Молотову, свидетельствует сообщение болгарского дипломата от 6 июля: «Что касается женщин посольства, которые должны были пересечь границу 3-го числа, то комиссар иностранных дел сообщил мне, что поезда движутся медленно» [22]. Есть надежное доказательство, что жена Стаменова в 1942 г. находилась в Болгарии. 20 ноября главный секретарь Министерства иностранных дел и исповеданий Д. Шишманов направил в Москву следующую шифр-телеграмму: «Г-жа Стаменова попросила бухгалтерию перечислить ей остаток задержанной Вами зарплаты до 30 ноября. Сообщите, какой аванс имеете Вы к этому времени и согласны ли перечислить всю сумму Вашей жене» [23]. И только 28 января 1944 г. Стаменов доложил в Софию: «26 числа вечером моя жена и военный атташе приехали [в Москву]» [24].

 

Из всего этого следует, насколько абсурдно утверждение, что 25 июля Молотов якобы предлагал решить вопрос об устройстве Нины Стаменовой в Институт биохимии АН СССР. И вообще, в реальность этого шага вряд ли может поверить человек, хотя бы мало-мальски знакомый с советской действительностью. Не говорим уже о том, что последствия такого решения были бы крайне неприятными, равноценными тому, чтобы указать на Стаменова пальцем и объявить во всеуслышание «Вот наш агент!» Скорее, таким шагом можно было дискредитировать собственного агента, а не оказать ему услугу.

 

Странно звучит и утверждение Судоплатова о миссии секретаря Президиума Верховного Совета СССР Н.М. Пегова, командированного в

 

 

451

 

1953 г. в Софию вместе с группой следователей Генеральной прокуратуры для выяснения обстоятельств вокруг загадочных событий лета 1941 г. и допроса в связи с этим Стаменова. Следователи, работавшие по «делу» Берии и его «плану свержения Сталина и советского правительства», прибыв в Софию и допросив Стаменова, ограничились лишь шантажом: пообещали лишить его «пенсии, которую он получал от советского правительства за свою деятельность во время войны». В Москву они вернулись, довольствовавшись устным подтверждением Стаменова, «что он был агентом НКВД и сотрудничал с советской разведкой во имя борьбы с фашизмом...» (курсив наш. - П.Д.). Зная о богатом опыте и неисчерпаемых возможностях советской судебной системы, как, впрочем, и болгарской, получать разного рода самопризнания, немного странно звучит, что советские следователи вернулись на родину «с пустыми руками». Это, правда, не помешало спустя некоторое время предъявить Судоплатову «официальное обвинение, что вместе со Стаменовым» он якобы участвовал в заговоре с целью «заключить тайный сепаратный мир с Гитлером» [25].

 

Но еще более странная картина получается при сопоставлении рассказа Судоплатова с некоторыми документами, обнаруженными профессором А. Вековым в Архиве Министерства внутренних дел. Из одного документа следует, что только несколькими месяцами позднее болгарские органы госбезопасности приступили к активной разработке «советского пенсионера» Стаменова для выяснения его «связей с Гестапо и другой враж[дебной] деятельности» [26].

 

Спустя несколько лет, в сентябре 1957 г., в болгарской госбезопасности была подготовлена Справка о бывшем полномочном министре, в которой отмечалось: «По материалам (архивным) КГБ (Комитета государственной безопасности) проходит лицо Иван Тодоров СТАМЕНОВ, 1893 года рождения, место рождения г. София, болгарин. [...] Во время работы в болгарских посольствах в Риме и Москве СТАМЕНОВ при встрече с русскими проявлял симпатии к СССР и восхищался успехами Советского Союза, но одновременное говорил и о своей преданности царю Борису [*]. Во время нападения Германии на Советский Союз СТАМЕНОВ выражал

 

 

*. Косвенным подтверждением этой преданности явилось возмущение, с которым Стаменов сообщал в донесении от 27 апреля 1942 г., что в советской прессе «Его Величество Царь» назван «просто Борисом». Годом ранее Стаменов не упустил возможности сообщить о высокой оценке царя Бориса, данной Генеральным секретарем НКИД СССР А. А. Соболевым: «Его Величество очень хорошо информирован по политическим вопросам, он - не просто государь, который подписывает декреты» (Прим, автора).

 

 

452

 

свою антипатию к Германии и Гитлеру, но в его досье имеются непроверенные данные о том, что в этот период он слепо исполнял все указания немецкого посла, а болгарское и германское правительства считали выгодным пребывание СТАМЕНОВА в СССР для получения интересующих их сведений» [27].

 

И ни слова о том, что в материалах КГБ существует какое-либо (по всей вероятности, другое!) досье агента НКВД Стаменова (агентурная кличка «Наследник»). А может быть, такого вообще не было, и тогда утверждения об агентурной деятельности болгарского посланника следует отнести к вымыслу Судоплатова? Или досье было скрыто от органов советской госбезопасности, так как в интересах следствия против Берии и его «заговора» удобнее считать Стаменова немецким агентом, а не советским? В таком случае рассказ советского разведчика можно было бы отнести к разряду «полуправды», поскольку с учетом отмеченных выше несоответствий его вряд ли можно считать правдой. Но где проходит граница между правдой и вымыслом?

 

Имеющийся в нашем распоряжении сегодня документальный материал не дает возможности точно ответить на эти вопросы. Оставаясь пока еще в окружении догадок и гипотез, можем предложить только следующую версию.

 

Если согласиться с тем, что, несмотря на все несоответствия, рассказ Судоплатова в основе своей верен, то вполне возможно, что в 1934 г. первый секретарь болгарского посольства в Риме попал в сферу внимания советских спецслужб. Тем более, что к тому располагало и происхождение родителей его супруги Нины Стаменовой (отец, как уже говорилось, был родом из Бессарабии, а мать - Люба Берова, русская, родилась в 1871 г. в Смоленске). Но имела ли место вербовка? Или это был инициированный самим Стаменовым шаг? Информация, что болгарский дипломат заявлял о своих симпатиях к Советскому Союзу, могла означать, что он сам сознательно искал контакты, стремился к сотрудничеству, особенно если учесть имевшиеся в его докладах прямо противоположные оценки советской политики и советской действительности [28]. По собственной ли инициативе делал он это или по чьему-то указанию «сверху»? Наконец, вспомним таинственные два года (1922—1924), сведения о которых отсутствуют в его трудовой биографии. Стаменов мог провести их в рядах безработных, но ведь мог заниматься и чем-то другим, а следы этих «других» занятий потребовалось умышленно убрать из биографии. В таком случае, едва ли Сталин и Берия - те люди, которые более других были довольны назначением Стаменова в советскую столицу.

 

 

453

 

Что ожидало болгарского дипломата в Москве? Интересную картину тогдашних нравов нарисовали Я. Верховский и В. Тырмос. Указывая на огромное количество информации о предстоящем нападении Германии на СССР, полученной советским руководством, они отмечают, что Сталин, в сущности, не нуждался ни в «намеках Черчилля», ни в сведениях, поступавших из Токио, Берлина, Бухареста. Почему? Потому что, как считают авторы, чтобы понять планы Гитлера, достаточно было агентурной информации, добытой из иностранных посольств в Москве.

 

«Разработкой» посольств занималась контрразведка НКВД, руководимая двумя необыкновенными во всех отношениях людьми - Петром Федотовым и Леонидом Райхманом. Профессионализм и опыт руководителя контрразведки Федотова дополнялись инициативностью и бурным темпераментом его молодого заместителя Райхмана. Изобретательность Райхмана не знала границ - телефонные разговоры всех иностранных посольств прослушивались, радиограммы перехватывались, а диппочта просматривалась, зарубежные дипломаты иной раз добровольно, а подчас и принудительно становились источником ценной агентурной информации [29].

 

Эта картина, напоминающая шпионский триллер, по всей вероятности, весьма правдиво отражает происходившее в советской столице на рубеже 30-х - 40-х годов прошлого века, да и не только тогда. Об этом свидетельствуют опубликованные до настоящего времени, хотя и в малом количестве, подобные документы и записи бесед [30].

 

Сегодня трудно сказать, как вписался в эту обстановку новый полномочный министр Царства Болгария. Очевидно, что Стаменов, как он сам вспоминал мимоходом и указывал в своих докладах, имел неформальные контакты с советскими чиновниками Наркоминдела, чья принадлежность к органам госбезопасности едва ли вызывала сомнение. О том, какой информацией стороны обменивались при встречах, тоже можно только гадать. И не смог ли Стаменов позднее представить эти контакты как «сотрудничество с советской разведкой во имя борьбы с фашизмом», получив за это признание индульгенцию на спокойную старость?

 

Это все вопросы, на которые пока не представляется возможным дать однозначный ответ. Ясно одно - в своей официальной дипломатической деятельности Стаменов, насколько это было в его силах, до конца отстаивал интересы Болгарии. Но его неофициальная деятельность продолжает оставаться загадкой. Она, или хотя бы часть ее, может быть разгадана единственно через рассекречивание и обнародование огромного массива документации того времени, которая в основном хранится в российских архивах. Именно там, как хорошо известно, сохраняются личные дела

 

 

454

 

людей, работавших на Советский Союз. В российских архивах немало болгарских документов, вывезенных из страны после 9 сентября 1944 г. Среди них, весьма вероятно, есть и такие, которые способны пролить свет и на интересующие нас вопросы. Но, к сожалению, сегодняшняя позиция российской стороны не вселяет оптимизма, что эти документы станут, наконец, доступными. Остается надеяться на завтрашний день...

 

 

            Примечания

 

1. Fleischhauer I. Diplomatischer Widerstand gegen «Untemehmen Barbarossa»: Die Friedensbembhungen der Deutschen Botschaft Moskau 1939-1941. Berlin-Frankfurt, 1991. S. 411.

 

2. Волкогонов Д. Триумф и трагедия. Политический портрет И.В. Сталина. Кн. 2. Ч. 1. М., 1989. С. 172-173.

 

3. Breindel Е. The Oppenheimer File: There is a Rush to Dismiss the Sudoplatov Book, lest it convince people that the «witch-hunters» were right // National Review. 1994, May 30; McMillan P.J. Atomic spies? The Implosion of the Sudoplatov Charges // Journal of the Federation of American Scientists. Vol. 47. No 3. May/June 1994; Eadem. Flimsy Memories (Espionage Charges against American Scientists Made by Pavel Sudoplatov // Bulletin of the Atomic Scientists. 1994, July 1; Leskov S. An Unreliable Witness (Pavel Sudoplatov, Who has made Espionage Charges against American Nuclear Scientists) // Ibid.; Cathcart B. Russian Ballistic Missiles: Special Tasks. The Memories of an Unwanted Witness - A Soviet Spymaster by Pavel Sudoplatov & Anatoly Sudoplatov with J.&L. Schechter // The Independent. 1994. July 3, Sunday, etc.

 

4. Кирпиченко B.A. Разведка: лица и личности. М., 1998. С. 242.

 

5. Спасов И. Българин е специален агент на Сталин, Молотов и Берия // Дума. 1 декември 2007 г.

 

6. Владимирова П. Мистерии и истини около един български посланник // Дневник. 23 февруари 2009.

 

7. До сего времени документально не установлен характер занятий Стаменова в царской Канцелярии. В одной из справок 1957 г. указано, что «в 1939 г. он работал в личной канцелярии царя Бориса в качестве секретаря и советника по внешним делам». Можно предположить, что именно за эту деятельность Стаменов в ноябре 1940 г. был награжден в Берлине Крестом за заслуги ордена «Германский Орел» со звездой.

 

8. Стенографски дневници на XXV Обикновено Народно събрание. II редовна сессия. Кн. 1.С. 313.

 

9. Михов Н. Указ. соч. С. 168.

 

10. Судоплатов П.А. Кремъл и Лубянка. Спецоперации 1930-1950. София, 2008. С. 221.

 

11. Личный архив профессора А. Векова. Агентурное донесение от 21 апреля 1955 г. - Ксерокопия документа из Архива Министерства внутренних дел Болгарии.

 

 

455

 

12. Из объяснительной записки П.А. Судоплатова в Совет министров СССР // 1941. Документы. Кн. 2. М., 1998. С. 488—491.

 

13. Воспоминания появились впервые на Западе: Sudoplatov Р, Sudoplatov A. Special tasks. The Memoirs of an Unwanted Witness - a Soviet Spymaster. Boston, 1994. Спустя два года они были опубликованы в России, а в 2008 г. переведены на болгарский язык.

 

14. Судоплатов П.А. Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 год. М., 2001.

 

15. Судоплатов утверждает, что 5 августа 1953 г., после ареста Берии, он был вызван для беседы в «Инстанцию» с распоряжением захватить с собой досье Стаменова и что после встречи с «коллективным руководством» - Хрущевым, Молотовым, Маленковым, Булганиным, Микояном и Ворошиловым - досье не было ему возвращено.

 

16. Из объяснительной записки П.А. Судоплатова... С. 489.

 

17. Звучит смехотворно: вряд ли «посол» иностранного государства пойдет на «тайную» встречу в дом сотрудника внешней разведки НКВД высокого ранга!

 

18. Судоплатов П.А. Кремъл и Лубянка... С. 221.

 

19. Централен държавен архив (далее: ЦДА). Ф. 176к. Оп. 1ш. А.е. 172. Л. 67.

 

20. Карс и Ленинакан - пограничные пункты на турецкой и советской территории, через которые с началом войны между Германией и СССР осуществлялась эвакуация дипломатов и иных граждан стран Оси, объявивших войну Советскому Союзу.

 

21. Документы внешней политики. Т. 24. М., 2000. С. 70.

 

22. ЦДА. Ф. 176к. Оп. 1ш. А.е. 333. Л. 116.

 

23. Там же. А.е. 419. Л. 90.

 

24. Там же. Оп. 2ш. А.е. 19. Л. 4.

 

25. Судоплатов П.А. Кремъл и Лубянка... С. 578.

 

26. Личный архив профессора А. Векова. Резолюция от 24 февраля 1954 г. на Справке, датированной 15 февраля. - Ксерокопия документа из Архива Министерства внутренних дел Болгарии.

 

27. Личный архив профессора А. Векова. Ксерокопия документа из Архива Министерства внутренних дел Болгарии.

 

28. В связи с этим укажем на шифрограммы Стаменова, связанные с миссией Соболева, особенно его настойчивые утверждения о неизбежной «балтизации» Болгарии в случае, если советские предложения будут приняты, рассуждения о «советском мире», с помощью которого должно быть уничтожено «капиталистическое окружение СССР», и ряд других оценок, которые, скорее, отражали внутренние убеждения, а не демонстрировали «угодничество» перед начальством.

 

29. Верховский Я., Тырмос В. Тайный «сценарий» начала войны. М., 2006. (Книга доступна в электронной библиотеке http://www.kodges.ru). Наряду с хорошо известными методами вербовки иностранных дипломатов по схеме - «алкоголь, деньги, женщины», авторы описывают и виртуозные способы «чтения» диппочты, например, германской, которая особенно интересовала Кремль: «Дипломатические

 

 

456

 

чемоданчики вскрывали в Москве, в гостинице “Метрополь”, где обычно останавливались немецкие дипкурьеры. На время, необходимое для обработки чемоданчиков, курьеров “изолировали”. Их “случайно” запирали в ванной гостиничного номера, или лифт мог “случайно” застрять между этажами. И пока “неловкий” персонал гостиницы освобождал перепуганных насмерть пленников, содержание чемоданчиков фотографировалось». Но, бесспорно, самой ценной и интересной была информация, полученная при прослушивании, и записи разговоров, которые вели между собой сотрудники дипломатических представительств. С этой целью помещения посольств были оснащены специальной аппаратурой.

 

30. См., например: Секреты Гитлера на столе у Сталина. Разведка и контрразведка о подготовке германской агрессии против СССР. Март-июнь 1941 г. Документы из Центрального архива ФСБ России. М., 1995.

 

 

457

 

 

8. Стелла Благоева - первая женщина-посол Болгарии в СССР [*]

Р. Тодорова

(Институт истории БАН)

 

 

Дипломатическая карьера Стеллы Благоевой началась летом 1949 г., когда Указом Президиума Великого Народного собрания она была назначена Чрезвычайным и Полномочным послом НРБ в Москве и 23 июля вручила верительные грамоты председателю Президиума Верховного Совета СССР [1].

 

Стелла Димитрова Благоева родилась 3(16) октября 1887 г. в г. Видине, куда учительская семья Димитра и Велы Благоевых была вынуждена переехать из-за своих социалистических убеждений. Закончив среднюю школу в Софии, Стелла училась в Пражской консерватории и после ее окончания в 1910 г. поступила на историко-филологический факультет Софийского университета. Диплом историка получила в 1915 г. До 1925 г. преподавала историю и музыку в Первой женской гимназии в Софии.

 

Выросшая под влиянием идейно-политических и моральных установок родителей - основателя БРСДП Д. Благоева и активной деятельницы женского социалистического движения В. Благоевой, Стелла вполне естественно включилась в социал-демократическое движение и борьбу болгарского рабочего класса за справедливую жизнь и в 1915 г. вступила в БРСДП (т.с.). Коммунистическая закалка молодой революционерки пригодилась ей, когда по решению ЦК БКП в 1926 г. после взрыва в церкви Св. Неделя, вызвавшего в стране волну террора, Стелла с сестрой Натальей были нелегально переброшены в Москву. Жертвами террора стали муж Стеллы Коста Янков и его брат Владимир. В Советском Союзе Благоева окончила Международную ленинскую школу и вплоть до возвращения в Болгарию в 1946 г. работала в аппарате ИККИ, Загранбюро ЦК БКП, в МОПРе и Всеславянском комитете в Москве. Двадцатые годы XX века, проведенные в советской столице, связали Благоеву с видными деятелями БКП, ВКП(б) и международного коммунистического движения. На новом для себя поприще посла НРБ в СССР, она оказалась знакомой и близкой

 

 

*. Перевела Т.В. Волокитина

 

 

458

 

высшему советскому партийному и государственному руководству, советской общественности и некоторым дипломатам народно-демократических стран. Как активный деятель Коминтерна Благоева, несомненно, была известна и дипломатам капиталистических стран, аккредитованным в Москве.

 

Как указывалось в документах Президиума Великого Народного собрания и Министерства иностранных дел в связи с назначением послом, госпожа Стелла Благоева совмещала ряд важных партийных и государственных постов в Народной Республике Болгария: являлась кандидатом в члены ЦК БКП, членом Национального совета Отечественного фронта, депутатом Великого Народного собрания и заместителем председателя Славянского комитета [2].

 

Задача, возложенная на Благоеву и выполнявшаяся ею на протяжении всего пребывания в ранге посла, заключалась, по ее словам, в «осуществлении генеральной линии БКП и правительства, согласно которой дружба с СССР являлась краеугольным камнем внешней политики Болгарии, а успешная борьба за независимость и государственный суверенитет, за мир и социализм возможна в условиях все более углубляющейся болгаро-советской дружбы, как и строительство социализма в нашей стране возможно только при всестороннем изучении и правильном применении богатого советского опыта - опыта ВКП(б)». Основываясь на Договоре о дружбе между обеими странами, посольство должно было четко и последовательно проводить эту генеральную линию партии и правительства в жизнь [3].

 

Регулярно докладывая в Софию об обстановке, в которой осуществлялась дипломатическая работа посольства, Благоева писала об «исключительно дружественной нам стране», «любви и помощи Сталина и советского народа». Вместе с тем действовали ограничения, касавшиеся соответствия всех сторон дипломатической деятельности советским стандартам. Работа посольства была строго централизованной - любые контакты и запросы в адрес советских министерств, комитетов и других властных институтов осуществлялись только через Министерство иностранных дел и при его содействии. Благоева сообщает о сдержанности сотрудников аппарата МИД в отношениях с посольствами, это касалось даже стран народной демократии. Объяснение этому виделось в «глубоко укоренившемся среди советских граждан чувстве бдительности». В частности, им не рекомендовалось контактировать с персоналом посольств, и эта рекомендация распространялась и на посольство Болгарии. Так, даже имевшие советское гражданство болгарские политэмигранты, желавшие вернуться на родину, не могли лично явиться в посольство для оформления болгарской визы. Их паспорта доставляли в посольство сотрудники

 

 

459

 

МИД, они же получали готовые документы. Кроме того, посольство не имело права устанавливать прямую или иную связь с ЦК ВКП(б) и его аппаратом, связь, столь необходимую, по мнению Благоевой, с руководящей партией в стране. Между тем болгарские посольства в других странах, особенно народно-демократических, таким правом пользовались [4].

 

Одной из основных обязанностей дипломатических представителей являлось информирование своего руководства о внутренней и внешней политике страны пребывания. Благоева характеризовала «сталинскую внешнюю политику» как растущую борьбу за «разоблачение агрессии империализма США» и отмечала, что любое внешнеполитическое событие оценивалось советским правительством с точки зрения соотношения сил двух лагерей - лагеря мира и лагеря войны» [5]. В своих отчетах болгарский посол подробно информировала об успехах советского народа в строительстве социализма, освещала важные политические и экономические решения советского правительства, рассказывала о событиях культурной жизни страны.

 

Благоева комментировала большой интерес корреспондентов капиталистических стран к сообщениям о выделяемых на нужды обороны средств в связи с утверждением бюджета СССР на 1952 г. С удовлетворением сообщала о провале попытки американских империалистов организовать бойкот созывавшейся в Москве международной экономической конференции весной 1952 г. Благоева информировала о присутствии Сталина на заседании Верховного Совета РСФСР 30 марта 1952 г., что развеяло слухи об ухудшении его здоровья, поскольку советский руководитель выглядел хорошо, и восхищалась «политической тонкостью» этого шага [6].

 

Посол докладывала об изменениях в руководстве партии и советского правительства после смерти Сталина и, информируя о протокольных мероприятиях, проведенных ею по этому поводу, подчеркнула, что она первой из всего дипломатического корпуса была представлена новому советскому министру иностранных дел В.М. Молотову.

 

Центральное место, отведенное Советскому Союзу во внешней политике Болгарии, обусловило интенсивность контактов между двумя странами и, соответственно, большой объем работы болгарского дипломатического представительства. Болгарский посол - непременный посредник при подготовке торговых и иных соглашений, в продвижении многочисленных просьб по оказанию научно-технической помощи со стороны СССР, командированию специалистов - болгарских и советских, обучению студентов и аспирантов в советской стране, организации посещений СССР представителями болгарской культуры и пр. Стелла Благоева регулярно

 

 

460

 

посещает МИД, передает просьбы и ноты болгарского правительства и учреждений и лично содействует благоприятному разрешению поставленных вопросов, сообщает о результатах. В соответствии с существующей практикой посол Благоева уполномочена подписать от имени болгарского правительства заключенные двусторонние соглашения и соответствующие протоколы (Соглашение о поставке 160 тыс. тонн пшеницы в счет займа - сентябрь 1949 г.; Протокол о продаже Болгарии бывших германских активов, перешедших в собственность СССР, и Соглашение о передаче НРБ в аренду предприятий с австрийским капиталом, находящихся в собственности СССР, - октябрь 1952 г.)

 

С присущей ей требовательностью Благоева часто передает в Софию критические замечания в связи с неконкретными заявками, поступавшими из Болгарии, недостаточной проработкой поставленных вопросов, волокитой при подготовке болгарской стороной ответов на отдельные запросы.

 

Весьма характерная часть обязанностей посла - проведение по поручению болгарского правительства постоянных консультаций с советским Министерством иностранных дел для определения позиций Болгарии по конкретным вопросам международной жизни. Например, поддержать ли принятие Израиля в Международный почтовый союз (ноябрь 1949 г.), поддержать ли израильского кандидата в члены административного совета Всемирной торговой организации (июль 1951 г.). Болгарские власти систематически запрашивали советскую сторону об участии СССР в том или ином международном мероприятии (особенно в «капиталистическом лагере»), чтобы они могли последовать советскому примеру: намеревается ли СССР направлять делегацию на погребение английского короля (февраль 1952 г.), приглашен ли Советский Союз и, если приглашен, будет ли участвовать в конференции по индоевропейскому языкознанию в Мюнхене в сентябре 1953 г.? Запрашивается мнение советского правительства в связи с намерением Швеции назначить своего военного атташе в Софию (ноябрь 1952 г.) и с поступившим от властей Ирана предложением установить с Болгарией дипломатические отношения (июнь 1952 г.). В начале 1950 г. болгарское правительство попросило у Москвы совет, как мотивировать отказ Болгарии явиться в Международный суд в Гааге в связи с запрещением болгарской стороны провести инспекцию своей южной границы.

 

С большим вниманием Стелла Благоева относилась к проблемам болгарских студентов и аспирантов. В 1952 г. в 11 городах Советского Союза обучались более 1300 болгарских учащихся. На ежегодных совещаниях с руководителями землячеств болгарских студентов и аспирантов посол всесторонне интересовалась положением дел, учебой и бытом. В направлявшихся в Софию докладах Благоева отмечала слабые стороны деятельности

 

 

461

 

Комитета по науке и культуре, отвечавшего за обучение студентов и аспирантов за рубежом, в частности: неточное определение специальностей учащихся, несвоевременную отправку запросов о предоставлении мест в советских вузах для болгар, несвоевременное прибытие зачисленных студентов к месту учебы (следовало прибыть не позднее 23 августа). Она рекомендовала проводить предварительный медицинский осмотр студентов на родине, так как некоторые приезжие имели, как выяснялось, серьезные проблемы с состоянием здоровья. Благоева поднимала вопрос о задержках выплаты стипендий и необходимости их увеличения.

 

Из доклада посольства узнаем, что 29 июня 1951 г. молодая поэтесса, аспирантка Института мировой литературы АН СССР Блага Димитрова успешно защитила кандидатскую диссертацию по теме: «Влияние Владимира Маяковского на болгарскую поэзию». В январе 1953 г. посольство запросило Софию, кому из закончивших обучение студентов разрешено продлить пребывание в Советском Союзе, так как для этого требовалось соответственно официальное оформление с согласия центра. В связи с этим Благоева сообщала, что «тов. [Димитр] Станишев, аспирант, которого вы вызываете, в конце января сдает последний экзамен кандидатского минимума, после чего вернется в страну». Она предупредила жену Станишева, младшего научного сотрудника и заочную аспирантку Института славяноведения АН СССР, о необходимости оформления по советским каналам заграничного паспорта. Их маленький ребенок находился у родителей жены в провинции [7].

 

Посольство содействовало успешному представлению болгарской культуры в Советском Союзе. Культурная и хозяйственная выставка в Москве (9-29 сентября 1950 г.) и выставка «Болгарское народное творчество» (8 февраля - 8 марта 1952 г., Москва) вызвали большой интерес. Только последнюю выставку посетили 16 тыс. человек. С большим успехом прошли гастроли болгарских оперных и драматических артистов и режиссеров в мае-июне 1951 г., спектакли болгарской оперы в Москве в октябре 1953 г. В организации этих значительных культурных мероприятий посольство приняло активное участие.

 

Будучи одновременно болгарским полномочным министром в Финляндии с местом пребывания в Москве (верительные грамоты вручены 12 октября 1949 г. в Хельсинки), а с 1 августа 1952 г. и послом НРБ в Монгольской Народной Республике (место пребывания также в Москве), Стелла Благоева направляла в Софию информационные обзоры о положении и политике этих стран. (Дипломатические отношения с МНР были установлены в апреле 1950 г. при посредничестве болгарского посольства в Москве, соответственно Благоевой, которая передала предложение

 

 

462

 

монгольского правительства от 12 апреля и положительный ответ болгарской стороны от 20 апреля 1950 г. [8]). Благоева рекомендовала назначить управляющего посольством в Хельсинки, учитывая важность развития торговых отношений с Финляндией.

 

В июле 1951 г. Благоева включена в состав болгарской делегации, посетившей Монголию в связи с 30-летием народной революции. Подчеркнув большое внимание хозяев к болгарским гостям, Благоева не удержалась от критики правительства, которое не направило поздравительную телеграмму в адрес монгольских руководителей и не распорядилось подготовить традиционные подарки в честь торжества. Все другие страны - участницы праздника такие телеграммы направили, и они были опубликованы, а их делегации вручили подарки [9].

 

Информация о так называемой «представительской работе» болгарского посла в Москве - протокольные визиты Благоевой, встречи и беседы с членами дипломатического корпуса, посещения дипломатических приемов в советской столице - свидетельствует о том, что наиболее оживленными были контакты с дипломатами стран народной демократии, некоторые из них являлись видными деятелями национальных компартий. Например, посол Китая входил в состав Политбюро ЦК КПК и был близким соратником Мао Цзедуна. Корейский посол в 1952 г. был назначен заместителем министра иностранных дел, но, по сообщению Благоевой, готовилось его дальнейшее повышение. Посол Болгарии откликалась на все приглашения и мероприятия посольств стран народной демократии. Вместе с тем Благоева сообщала, что, по существу, она является их дуайеном, именно к ней обращаются за информацией или советом. (В январе 1953 г. министр иностранных дел СССР А.Я. Вышинский заявил членам советского правительства, что руководитель болгарского посольства выполняет роль «старосты» среди диппредставителей стран народной демократии). Особенно отчетливо проявилась эта роль Благоевой при организации торжественного поклонения перед гробом Сталина - все представительства стран народной демократии по рекомендации МИД СССР поддерживали постоянную связь с послом Болгарии. Болгарское посольство инициировало и многие общие мероприятия представительств народно-демократических стран в Москве - возложение венков к мавзолею Ленина, чествование дня рождения Сталина, проводы А.А. Громыко в Лондон, куда он направлялся в качестве посла, встреча советской делегации, возвращавшейся с очередной сессии ООН и др.

 

Контакты с дипломатами капиталистических стран в Москве ограничивались обязательными протокольными визитами в связи с прибытием или отъездом из советской столицы соответствующего дипломата, встречами

 

 

463

 

для постановки или выяснения того или иного вопроса по поручению правительств и приемами по случаю национальных праздников. Но и в этих отработанных протоколом «ритуалах» пробивались искры политического и идеологического противостояния. В лексиконе болгарского посла встречаются такие характеристики иностранных коллег, как представители «реакционного буржуазного общества», «отъявленные шпионы Уоллстрита», «установленные американские агенты».

 

Весьма решительно реагировала Благоева на любые проявления пренебрежительного отношения к ней и посольству в целом как представителям народно-демократической Болгарии. Показателен в этом плане случай с только что назначенным английским послом, которому Благоева в январе 1952 г., по ее собственным словам, «преподала урок». Когда в условленный день и час ответного протокольного визита Благоеву не встретили, как подобает, в посольстве Великобритании, а заставили ждать, посоветовав при этом зайти к секретарю, Благоева твердо заявила, что не она, а секретарь посольства должен явиться к прибывшему с официальным визитом послу. Появившемуся, наконец, британскому послу Благоева выразила свое удивление в связи с нарушением дипломатического этикета в его ведомстве. Хозяин был вынужден извиняться за допущенную канцелярией посольства ошибку, в которой он обещал разобраться. Два дня спустя он попросил Благоеву принять его, чтобы еще раз принести свои извинения и получить заверения болгарского посла в том, что инцидент исчерпан. Благоева иронично назвала этот случай «наведением порядка в английском посольстве» и охарактеризовала его как «поступок воинствующей дипломатии, осуществленный с необходимым тактом под знаком международного протокола» в защиту достоинства болгарского представительства [10].

 

С гордостью Благоева сообщала на родину, что в 1952 г. в отсутствие в Москве шведского и иранского послов «коммунистка и посол НРБ является дуайеном всего дипломатического корпуса» и что спешившим представиться главам дипломатических миссий и вновь прибывшим послам капиталистических стран «пришлось» во время протокольных визитов выслушать оценки «современной роли США» [11].

 

Напряженная работа безо всякого к себе снисхождения подорвала и без того слабое здоровье Благоевой. За время действия ее мандата она несколько раз оказывалась в больнице. В 1953 г. посол отсутствовала в течение пяти месяцев, находясь сначала в больнице, а затем в санатории в Барвихе. После этого ей был рекомендован двухмесячный отпуск на родине.

 

30 января 1954 г. в адрес Стеллы Благоевой поступила шифртелеграмма с распоряжением передать в МИД СССР ноту об освобождении ее от занимаемой должности в связи с переходом на другую работу и просьбой

 

 

464

 

болгарского правительства предоставить агреман Карло Луканову в качестве нового посла Болгарии. 9 февраля 1954 г. последовало новое распоряжение министерства: «завершите свою работу, передайте дела Русинову (Велко Русинов - советник посольства. - Р.Т.) и до 20 февраля возвращайтесь в Софию» 12. Возвращение посла Благоевой на родину, однако, оказалось неожиданным и трагичным. 16 февраля 1954 г. она скончалась в Москве в результате перенесенного инсульта. 20 февраля состоялись ее похороны в Софии.

 

* * *

 

Короткая дипломатическая карьера первой женщины-посла Болгарии в очередной раз подтверждает то самопожертвование, с которым дочь Димитра Благоева отдавалась любому порученному ей делу. Производит сильное впечатление ответственное отношение руководителя посольства к расходованию государственных средств и бескорыстное предоставление собственных средств для финансирования служебных дипломатических мероприятий. Архивные материалы свидетельствуют об активной и последовательной деятельности болгарского посла в Москве на приоритетном направлении - укреплении авторитета народно-демократической Болгарии. Результаты этой деятельности Стеллы Благоевой нельзя не признать успешными.

 

 

            Примечания

 

1. Архив на Министерството на външните работа на Република България (далее: АМВнР). Он. 1Ап. А.е. 328. Л. 1-2.

 

2. Българо-съветски отношения и връзки. Документа и материали. Т. 2. Септември 1944-декември 1958. София, 1981. С. 364.

 

3. АМВнР. Оп. Зп. А.е. 346. Л. 234.

 

4. Там же. Л. 235-236.

 

5. Там же. Оп. 4п. А.е. 408. Л. 1.

 

6. Там же. А.е. 379. Л. 1-3.

 

7. Там же. Л. 2-5.

 

8. Там же. Оп. 2ш. А.е. 257. Л. 129; А.е. 258. Л. 220.

 

9. Там же. Оп. Зп. А.е. 346. Л. 113-115.

 

10. Там же. Оп. 4п. А.е. 378, Л. 112-117.

 

11. Там же. А.е. 379. Л. 62.

 

12. Там же. Оп. 2ш. А.е. 451. Л. 4, 8.

 

 

465

 

9. Македонское освободительное движение между Софией, Белградом и Москвой. 1919-1947 гг. [*]

А. Гребенаров

(Институт истории БАН)

 

 

После окончания Первой мировой войны македонское освободительное движение оказалось на «оживленном перекрестке». До подписания мирных договоров в Париже надежды его лидеров сводились к двум возможным вариантам. Первый - присоединение всей Македонии к Болгарии, и второй - в случае невозможности добиться реализации этого варианта - предоставить области статус независимого государства, контролируемого Великими державами. Об этом свидетельствуют воспоминания, заявления и требования отдельных македонских деятелей, групп и организаций беженцев в стране. Постепенно лозунг объединения с Болгарией снимается с повестки дня, поскольку в условиях, когда победители демонстрировали стремление сурово наказать Софию, он был практически неосуществим. 27 ноября 1919 г. суждено было развеяться и мечте о независимом (автономном) статусе Македонии, активно поддерживавшейся лидерами Внутренней македонской революционной организации (ВМРО), македонскими легальными организациями и болгарским государством.. В тот день был подписан Нейиский мирный договор между Болгарией и странами-победительницами и тем самым положен конец сорокалетним иллюзиям в отношении Македонии.

 

После Большой войны освободительное движение оказывалось в разных ситуациях, испытывая влияние разнородных факторов. Среди них особое значение имели три государства - Болгария, Королевство сербов, хорватов и словенцев (с 1929 г. - Югославия) и СССР. Но и в этот период первостепенным государственно-политическим фактором для развития революционного и легального национально-освободительного движения македонских болгар являлась София. Это вполне естественно и объяснимо, так как деятели движения, равно как и бульшая (бóльшая?) часть населения

 

 

*. Перевела Т.В. Волокитина.

 

 

466

 

Македонии, являлись на протяжении многих лет носителями болгарского самосознания, языка, имен и культуры. Кроме того, после Мировой войны основной базой ВМРО являлась Пиринская Македония, территория которой находилась в границах Петричского округа [1].

 

Белград и Москва оставались на втором плане. В зависимости от международной обстановки они иногда менялись ролями, выступая поочередно, как более активный фактор в отношении македонского движения. Подчас обе страны в одно и то же время выдвигали противоречивые и несовместимые требования к ВМРО. Бывали случаи, когда Белград и Москва действовали синхронно, оказывая сильный нажим на освободительное движение, а иной раз и на суверенитет болгарского государства. Подобные моменты становились особенно критическими для самого существования македонского освободительного движения, особенно если двусторонний нажим после вмешательства официальной Софии превращался в трехсторонний. Это, по существу, и привело движение к окончательной ликвидации в 1947 г.

 

В целом македонское освободительное движение от окончания Первой мировой войны до очередной перекройки политической карты мира по итогам Второй мировой прошло в своем развитии четыре этапа [2]. В значительной степени они связаны с переломными событиями болгарской истории: 1) сентябрь 1918 - июнь 1923 г.; 2) июнь 1923 - май 1934 г.; 3) май 1934 - сентябрь 1944 г.; 4) сентябрь 19441947 г. Часть этих событий переплелась с факторами международного характера, в которых Белград и Москва играли свои роли и оказывали свое влияние.

 

На каждом из указанных этапов македонское освободительное движение имело свои специфические проявления, резонанс от которых наблюдался не только в Софии, но и в Белграде и Москве. Единственным исключением стали годы непосредственно по окончании Первой мировой войны, когда Македония оказалась вне поля зрения Москвы. В то время Коминтерн пытался «экспортировать» пролетарскую революцию в Центральную Европу, в силу чего македонский вопрос и Балканы в целом оставались на периферии внимания коммунистических идеологов. Но вместо Москвы в те годы особую активность проявлял Белград. Югославские руководители всеми способами пытались ограничить любую деятельность ВМРО и легальных организаций, чтобы безнаказанно осуществлять собственную ассимиляторскую и денационализаторскую политику в Македонии, получившей после 1919 г. наименование Южная Сербия.

 

Надо сказать, что внушения югославской стороны ограничить и расформировать освободительное движение нашли горячую поддержку болгарских политических руководителей. В те годы они принадлежали

 

 

467

 

к кругам БЗНС во главе с Александром Стамболийским. Крестьянский лидер во имя дружественных болгаро-югославских отношений был готов пожертвовать правами болгар, населявших Южную Сербию, а также ограничить действия ВМРО и легальных македонских формирований в Болгарии. Подобные высказывания звучали с парламентской трибуны и в прессе. На государственные средства создавались «федеративные» македонские организации, задача которых заключалась в нейтрализации традиционных организаций освободительного движения. В марте 1923 г. в Нише было подписано болгаро-югославское соглашение, направленное против ВМРО [3].

 

Революционная организация ответила на удар. Парируя «наказательные акции» Белграда и уступчивую политику земледельческого правительства в Софии, она приняла активное участие в подготовке переворота 9 июня 1923 г. и косвенно внесла свою лепту в отстранение БЗНС от власти 4. За несколько часов до начала событий ВМРО выступила с предупреждениями и угрозами вплоть до смертной казни в адрес болгарских государственных деятелей. Подобная политика заслуживает критической оценки, поскольку свидетельствует об отсутствии у революционных руководителей чувства реальности. Вряд ли можно считать уместным требование со стороны некой болгарской организации предоставить ей в пределах болгарского государства неприкосновенную территорию (с августа 1922 г. Петричский округ объявлен революционной зоной), а также право распоряжаться жизнью первых лиц страны, в том числе и премьер-министра А. Стамболийского. Очевидно, что в 1922-1923 гг. ВМРО позволяла себе подобные вольности, явно переоценивая свои значение и место в политической жизни, по всей видимости, в силу близких отношений с монархом, представителями военной элиты и лидерами оппозиционных партий и движений.

 

Буквально за считанные часы после переворота 9 июня 1923 г., положившего начало второму этапу развития освободительного движения, отношения между Болгарией и Югославией вступили в тяжелый кризис. В Белграде с трудом могли свыкнуться с мыслью, что свержение БЗНС и его лидера Стамболийского - свершившийся факт. Официальный Белград попытался добиться от болгарского правительства декларации, подтверждавшей верность мирным договорам. Попытка А. Цанкова внести на обсуждение в парламент в декабре 1923 г. вопрос о правах болгар в Македонии вызвала множество протестов и угроз со стороны Белграда. Югославские круги внимательно наблюдали за проявлениями македонского освободительного движения и реагировали по малейшему поводу. Умышленно тиражируя версию о подготовке ВМРО весной 1924 г. восстания, Белград

 

 

468

 

подталкивал болгарское правительство к арестам македонских деятелей, проживавших на территории страны. Из сербской столицы следили «искоса» и за легальными македонскими организациями. По поводу каждой более-менее острой статьи в их печатных органах следовало требование к Софии дать объяснение и закрыть соответствующую газету. Напуганные сговористы [*] часто выполняли эти требования и давали указания о приостановке издания или конфискации отдельных номеров газет.

 

После июньских событий 1923 г. на другом полюсе по отношению к македонскому освободительному движению находилась Москва. В это время советские руководители отказались от идеи «экспорта революции» и направили свое внимание к Балканам. Разведывательные органы считали ВМРО надежным силовым субъектом/партнером, способным в определенных условиях воспламенить «искру пролетарской революции» на Балканах. В Москве известно и о финансовой слабости организации, и об ограничениях ее деятельности со стороны болгарских властей. Поэтому организации предложена моральная поддержка и щедрая материальная помощь [5]. ВМРО приняла предложение и весной 1924 г. временно «повернулась спиной» к болгарскому государству. Но окончательный итог переговоров для ВМРО стал негативным. В «двойной игре» с СССР и Коминтерном она потерпела провал и на какое-то время оказалась обезглавленной [6]. Острый кризис в освободительном движении привел к смене его руководящих кадров и внес новые элементы в тактические приемы вооруженной борьбы.

 

Следующее десятилетие характеризовалось нестихавшими атаками с целью «обезвреживания» движения и попытками вмешательства в его деятельность [7]. На первых ролях выступила Москва. По ее инициативе в октябре 1925 г. в Вене была создана дублирующая революционная организация - ВМРО (объединенная) с конкретной целью - лишить руководящей роли старую ВМРО в Петричском округе и Вардарской Македонии. Но в целом реализовать этот проект коммунистической ВМРО(о) не удалось. Искусственно созданная организация просуществовала около десяти лет, но на протяжении всего этого времени серьезного влияния не имела, а для населения ее деятельность обернулась негативными последствиями [8].

 

Возникшими в македонском освободительном движении междоусобицами воспользовался Белград. После нового кризисного по характеру

 

 

*. Сговористы - члены образованной после 9 июня 1923 г. политической партии «Демократический сговор».

 

 

469

 

обострения отношений в январе 1931 г. между ВМРО (михайловистов) и ВМРО (протогеровистов) югославские власти начали оказывать моральную и материальную поддержку протогеровистскому крылу, руководимому Петром Шандановым, Крыстаном Поптодоровым и Пецо Трайковым [9]. В Белграде посчитали, что если нельзя подчинить себе все движение целиком, то следует нейтрализовать хотя бы часть ресурсов ВМРО (михайловистов), столкнув их не с военными и полицейскими формированиями в Югославии, а с недавними соратниками. Этот замысел действительно привел к желаемому результату: многие македонские деятели сложили головы в бессмысленных вооруженных стычках между собой.

 

В это время наметились существенные изменения и в позиции Болгарии. После парламентских выборов 1931 г. власти все более явно дистанцировались от деятельности ВМРО. Охлаждение усилилось вследствие нежелания революционных лидеров соблюдать негласные договоренности и действовать с учетом стратегических интересов нации. Напряжение особенно сильно проявилось в феврале 1933 г. во время Первого великого македонского собора, проходившего в г. Горна Джумая (совр. Благоевград). На этом форуме представители македонского освободительного движения выступили за создание «свободной и независимой Македонии», то есть за превращение ее в самостоятельную государственно-политическую единицу, включая все три части, оказавшиеся по решениям 1919 г. в пределах Греции, Болгарии и Югославии. Так обстояло дело до 19 мая 1934 г., когда новая власть, утвердившаяся в результате переворота, в считанные часы расформировала ВМРО. Спустя несколько месяцев власти посягнули и на легальные организации. Сообщения о предпринятых в Софии мерах с удовлетворением были встречены как в Белграде, так и в Москве, где приоритет отдавался сохранению статус кво на Балканах.

 

На протяжении 1934-1944 гг. освободительное движение македонских болгар ограничивалось пассивной ролью. После расформирования ВМРО в стране действовали только две малочисленные легальные организации: Македонский научный институт и Ильинденская организация. В Софии и провинции имелись остатки прежних македонских обществ/братств. Лишенные права создавать верховный союзный орган движения, они вели анемичное существование. Некоторое оживление в рядах македонцев отмечалось в 1941 г., когда Болгария вступила во Вторую мировую войну и присоединила части Македонии к своей территории. В это время многие македонские интеллектуалы непосредственно участвовали в работе государственно-административных учреждений (в том числе и как члены правительства) или помогали их деятельности советами, рекомендациями и пр. [10] В целом София контролировала эти процессы и препятствовала

 

 

470

 

самостоятельным проявлениям отдельных деятелей движения или восстановлению ВМРО и других македонских организаций.

 

В 1944-1947 гг. новые болгарские власти подвергли испытанию не только само дело, но и судьбы участников македонского освободительного движения. Уже в первые дни после 9 сентября 1944 г. без суда и следствия многие из них были убиты. За «фашистскую деятельность» были уволены из Софийского университета известные преподаватели - авторы исследований вопроса о болгарской принадлежности Македонии. Судебный произвол и репрессии, в сущности, являлись прямым отражением новой внешней политики страны, которая не могла отстаивать свои национальные позиции и приоритеты. В этот период Москва, исходя из собственных государственных соображений, принуждала Софию искать сближения с Белградом и всячески поощряла старую идею создания федерации двух государств [11].

 

В целях реализации «спущенной» из Югославии и СССР внешнеполитической директивы новые правящие круги Болгарии насильственно-административными методами принялись насаждать «македонизм» в качестве государственной идеологии: пропагандировали идеи о «македонской истории», «македонском языке» и «македонской нации». В 1946 г. после проведенной в стране переписи населения болгарские власти с гордостью доложили Москве, Белграду и Скопье, что в Болгарии проживают 169 444 македонца. Весной и летом следующего 1947 года дело дошло до закрытия Союза македонских братств, Ильинденской организации и Македонского научного института. Их архивы, редкие книги и множество уникальных этнографических материалов были отправлены в Скопье [12]. Роспуск этих организаций явился логичным завершением сервильной политики Софии, которая не отстаивала своей собственной позиции по македонскому вопросу. А протяжении трех лет указанные организации были вынуждены воспевать «македонские» культуру, нацию и язык, а также и культурную автономию Пиринското края. В это время в Македонском доме в Софии, располагавшемся по улице Пиротска № 5, вместо македонского гимна «Взойди, заря Свободы» звучал припев:

 

«Три солнца в небе светят,

Три души в одной живут.

Да здравствуют, да здравствуют

Сталин, Тито, Димитров!»

 

Этот припев пережил любопытную историю. В 1948 г., когда отношения между СССР и Югославией ухудшились, имя Тиго в последней строчке заменило слово «дупка» - дыра, отверстие, пропуск:

 

 

471

 

«Три солнца в небе светят,

Три души в одной живут.

Да здравствуют, да здравствуют

Сталин, [.] дупка, Димитров!»

 

После смерти Сталина 5 марта 1953 г. болгарский народный фольклор вмешался еще раз, и припев приобрел следующий комический вид:

 

«Три солнца в небе светят,

Три души в одной живут.

Да здравствуют, за здравствуют

[.]дупка, [.] дупка, Димитров!»

 

* * *

 

Обобщая имеющиеся сведения, следует подчеркнуть, что отношение Белграда, Москвы и Софии к договорам Версальской системы и, в частности, к македонскому вопросу и македонскому освободительному движению было различным в отдельные периоды, что вполне закономерно. Так, например, позиции Югославии и Болгарии диаметрально противоположны. Их легко распознать, поскольку они сводятся к выступлению «за» или «против» статус кво. Обе стороны имеют постоянные проблемы в общении и попытках установить взаимопонимание, поскольку их внешнеполитические интересы в отношении Македонии принципиально несовместимы. В рассмотренные десятилетия Югославия никогда не шла на компромисс по македонскому вопросу. Она защищала границы и население Вардарской Македонии от влияния Болгарии и македонского освободительного движения, пытаясь изменить менталитет, язык, национальную идентичность и культуру местных жителей, называя их «южными сербами».

 

Второй субъект в этом своеобразном «треугольнике» - Москва - в указанное время не была постоянна в своем отношении к Версальской системе. И если до конца 20-х годов она желала «скорейшего» разрушения ее «до основанья», то в последующие годы стремление Кремля сводилось к сохранению статус кво. Это объясняло и перемену его отношения к ВМРО после 1924 г.

 

Более сложным представляется отношение болгарского государства к Македонии и македонскому освободительному движению. За исключением отдельных моментов потепления болгаро-югославских отношений, в целом Болгария не могла поддерживать в долгосрочном плане насильников и оккупантов исконно болгарских земель. Однако проблемы Болгарии

 

 

472

 

как страны, потерпевшей поражение в войнах первой трети XX столетия, заставляли правящие круги сообразовываться с реалиями. При этом в ряде случаев, стремясь получить благословение Белграда, а после 1944 г. и Москвы, они не демонстрировали самоуважение и национальное достоинство. По причине страха и комплексов болгарское руководство не боролось за паритет, взаимные уступки и собственную позицию в отстаивании исторической истины, когда шла речь о прошлом и актуальных требованиях македонских болгар.

 

Само македонское освободительное движение после войн и переворотов также не смогло найти себя и адекватно, в соответствии с новыми временами, в которых не было места гайдуцким подвигам, изменить свои программы, идеологию и цели. В силу ряда причин в целом ему не удалось стать полезным партнером болгарского государства и действовать сообща. Оно столкнулось также и с общественным порицанием за те десятки жертв, которые стали прямым следствием бессмысленных внутренних организационных междоусобиц. Находясь под наблюдением военных и разведывательных центров балканских стран и Великих держав, движение постепенно замерло и стало фактом истории, оставив о себе противоречивые воспоминания и «шрамы» в душах нескольких поколений болгар.

 

 

            Примечания

 

1. Тюлеков Д. Обречено родолюбие. ВМРО в Пиринско. 1919-1934. Благоевград, 2001.

 

2. Палешутски К. Македонското освободително движение след Първата световна война (1918-1924). София, 1934 Его же. Македонское освободительное движение. 1924-1934. София, 1998; Гребенаров А. Македонските легални и тайни организации на македонските бежанци в България (1918-1947). София, 2006.

 

3. Василев В. Правителството на БЗНС, ВМРО и българо-югославските отношения. София, 1991.

 

4. Баждаров Георги (Джонев А.). Спомени. София, 2001. С. 114-118.

 

5. Гришина Р.П. Формирование взгляда на македонский вопрос в большевистской Москве. 1922-1924 гг. (По документам российских архивов) // Македония: Проблемы истории и культуры. М., 1999. С. 178-198; БКП, Коминтернът и македонският въпрос (1917-1946) // Архивите говорят. Т. 4, 5 / Съст. Билярски Ц., Бурилкова И. София, 1998; Македонский вопрос в документах Коминтерна. Том I. Часть I. 1923-1925 гг. / Сост. Жила Л., Поповски В. Скопје, 1999.

 

6. Гребенаров А. ВМРО и СССР - сближение с предизвестен край (1923-1924) / България и Русия: между признателността и прагматизма. София, 2009. С. 346-358.

 

7. Македонский вопрос в советской внешней политике (1922-1940 гг.). Документы / Сост. Поповски В., Жила Л. Скопје, 2008.

 

 

473

 

8. Добринов Д. ВМРО (обединена). София, 1993.

 

9. Извори за българската история. Т. XXVIII. Чешки и словашки извори за българската история. Т. III. София, 1994. С. 187; Тодоров К. Изповедта на една луда балканска глава. София, 1994. С. 336-340; Петар Шанданов. Спомени (Ред. Тодоровски З.). Скопје, 2002. С. 253-254.

 

10. Гребенаров А. Македонските легални и тайни организации... С. 268-290.

 

11. Даскалов Г. Българо-югославски политически отношения. 1944—1945. София, 1989; Лалков М. От надежда към разочарование. Идеята за федерация в Балканския югоизток (1944-1948). София, 1994.

 

12. Македонският въпрос в българо-югославските отношения (1944—1952 г.)// Архивите говорят. Т. 31 / Съст. Ангелов В. София, 2004; Македонският научен институт (1923-2008). Документален летопис / Съст. Гребенаров А. София, 2009.

 

 

474

 

10. Сопротивление болгарских творческих союзов внедрению советского опыта (1946-1953 гг.) [*]

А. Златева

(Институт истории БАН)

 

 

«Время, в которое мы живем, если рассуждать трезво и реалистично, возможно превышает то, что может вынести чувствительная душа человека. Время как страшный и жестокий ветер сметает и стирает знаки и приметы, выглядевшие вечными и неколебимыми. Может быть нам плохо, может быть мы не согласны, но лекарства от этой болезни нет. Это - тот ветер, ветер перемен, без чего ни человек, ни сама жизнь существовать не могут» [1]. Мысль писателя К. Петканова, высказанная более 60 лет назад, актуальна и сегодня. В ней кроется мудрость круговорота жизни, который действительно превращает в пепел и как будто безвозвратно поглощает сокровенные и обычные вещи, символы целых поколений. Вновь приходящие подходят к ним с другими критериями, оценивают их иногда очень избирательно, что ведет к неверному и неполному представлению об эпохе и прошлых событиях, особенно когда в толкование исторических фактов и документов исследователи впускают конъюнктурные соображения, забывая пророческие слова большого политика и государственного деятеля Драгана Цанкова: политика минуты не может изменить истории [2].

 

Открытие в последние годы архива ЦК БКП дает возможность осветить и детализировать ряд моментов новейшей истории Болгарии в указанный в названии статьи период, драматический для болгарского народа. В историографии был сделан ряд успешных попыток дать целостную характеристику кардинальных перемен в духовной сфере и культурной политике партии-государства, наступивших после Шклярской Порембы. Но в опубликованных исследованиях в области искусствоведения или истории самостоятельные работы на предлагаемую тему отсутствуют [3].

 

 

*. Перевела Р.П. Гришина.

 

 

475

 

Процесс внедрения сталинской модели в область культуры через реализацию ждановских постановлений 1946-1948 гг. прошел условно через четыре этапа. В ходе каждого из них происходили метаморфозы, которые болгарская творческая интеллигенция должна была пережить.

 

Первый этап - этап «вихря» - начался осенью 1946 г., когда в Болгарии впервые узнали о постановлениях ЦК ВКП(б) по культурным вопросам: о журналах «Звезда» и «Ленинград» (14 августа); «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению» (26 августа) и «О фильме «Большая жизнь» (4 октября). Постановления породили в среде болгарской интеллигенции двойственные чувства, особенно в связи с обвинениями против известных и уважаемых у нас советских творческих работников [4]. Большинство болгарских интеллектуалов оставалось в убеждении, что буря разыгралась далеко и не затронет болгарскую культуру, потому что БРП(к) и лично Георгий Димитров все еще умело осуществляли тактику толерантного отношения к плюрализму в сфере культуры. Они поддерживали открытие восстановленной в рамках политики ОФ Палаты народной культуры (КНК) как общественно-государственного органа с целью непринужденного воздействия на болгарских художников в духе толерантности, взаимоуважения, критичности и традиционных связей с деятелями культуры всех стран [5]. Палата превращалась в общий координационный центр отмеченных вниманием новой власти семи творческих союзов: болгарских писателей (СБП), артистов (САБ), художников (СХБ), журналистов (СБЖ), архитекторов (САБ), деятелей кино (СФД), композиторов, музыковедов и концертирующих артистов (СКМКА) [6]. По предложению первого председателя КНК Александра Обретенова по всей стране стали создаваться «Клубы искусства и науки», вокруг них группировались местные силы, «независимо от идейных убеждений», для честной борьбы против профашистских взглядов, шовинизма и национализма в духовной сфере [7].

 

В то же время, несмотря на явно выраженное недовольство болгарских интеллектуалов, началось посягательство на цели и традиционные демократические формы управления творческими союзами. Началась замена их новыми для нас, но «прекрасными и испытанными в советской культурной жизни образцами», оказавшимися, к сожалению, совершенно неподходящими для болгарских условий. В качестве главного художественного метода как «единственно возможного и созидательного» все настойчивее указывался метод социалистического реализма[8]. С помощью образованной при ЦК БРП(к) Комиссии по контролю творческих союзов и партийных организаций при них началось обследование союзов; их члены подвергались взысканиям за «инакомыслие», выраженное в «групповщине»,

 

 

476

 

которая «тормозит обновление культуры по социалистическому типу», понимай - по советскому образцу [9].

 

В защиту болгарской духовности, культурных деятелей и традиций выступил искусствовед Н. Мавродинов. В монографии «Новое болгарское искусство», вышедшей в 1947 г., он смело заявил: новое искусство должно быть реалистичным по содержанию и национальным по форме; многие наши молодые и зрелые мастера создают произведения оригинальные по форме, и им незачем менять форму своего искусства, но надо сделать его более реалистичным по содержанию, ощущать пульс новой жизни» [10].

 

Второй этапэтап «тряски и ливней» - начался в конце 1947г. и продолжился до V-го съезда БРП(к) (декабрь 1948 г.). В это время все настоятельнее пробивала себе путь идея основательной реорганизации сферы культуры с целью централизации власти и изъятия большой части управленческих приоритетов у местных художественных звеньев вплоть до полного «добровольного» самороспуска неудобных для новой власти неказенных организаций [11].

 

Символом этого этапа может послужить созданный по подобию ВОКСа Комитет по делам науки, искусства и культуры (КНИК), ставший основным инструментом осуществления решений партии в духе постановлений ЦК ВКП(б) [12]. Новый институт начал играть главную роль в разработке болгарских вариантов подобных решений в период 1948-1952/53 гг., готовившихся под прямым руководством Вылко Червенкова, и применении их на практике. Выступая перед работниками КНИК в конце 1949 г., он лично давал конкретные указания по поводу будущих «обязательных» форм работы. Среди них - «бескомпромиссная борьба со всеми разновидностями буржуазной идеологии, решительный бой в случаях контрабанды на идеологическом фронте, бдительность в борьбе с низкопоклонством - используя все средства и в непрерывной атаке!» [13].

 

Сигнал был дан. Он пришел незадолго до публикации последнего ждановского постановления от 10 февраля 1948 г. «Об опере «Великая дружба» Вано Мурадели по либретто Георгия Мдивани и ее порочности в музыкальном и сюжетном отношениях. В ходе обсуждения постановления, которое КНИК потребовал провести во всех творческих союзах, проявилась и утвердилась в качестве элемента болгарской матрицы беспредельная любовь и верность Советскому Союзу и коммунистической партии, однозначные с преданностью БКП [14].

 

Так начался нелегкий переход от толерантности по отношению к некоммунистической части интеллигенции и к западной культуре в сторону безусловного и всеобщего принятия советских оценок во всех областях жизни, в том числе в области искусства и литературы. Конец 1947 - начало

 

 

477

 

1948 гг. стало временем больших «за» и «против» советского опыта в жизни творческих союзов и «впихивания» творцов в матрицу Жданова, временем последнего глотка воздуха и последней отчаянной попытки достойного сопротивления убийственной серости и обезличиванию интеллигенции [15]. Толерантное, благородное и честное соревнование между творческими личностями было неактуально и неудобно для Москвы. Не без согласия и помощи Кремля - неофициально, но реально - Г. Димитров вытеснялся В. Червенковым на второй план.

 

Режиссируемая компартией «борьба снизу» началась с морального уничтожения личностей и талантов при использовании всех властных рычагов и способов административного воздействия. Высказывания В. Червенкова не оставляли сомнений в отношении предстоящих перемен в области болгарской культуры, и часть нашей интеллигенции быстро настроилась на новую волну, приспособилась к ситуации в соответствии с указаниями партии. Другая часть, тревожась и колеблясь из-за намеков властей и гильдии о наличии «в их биографиях буржуазных, черных пятен», предпочла ждать развития событий. Лишь меньшинство творцов, таких как Иван Руж, Л. Пипков, Г. Гочев, Н. Мавродинов, Н. Лилиев, Ал. Жендов, открыто выступили против принятых порочных решений. Обескураживающим, к сожалению, стал «личный пример» бывшего председателя КНК архитектора Ал. Обретенова, эрудита, получившего образование в Вене, который еще в конце 1947 г. успешно защищал политику толерантности в отношении интеллигенции и равного внимания к разным культурам [16]. Выдвинутые в Шклярской Порембе «боевые» лозунги, прямой партийный нажим и посягательство на саму Палату, наверное, разочаровали и морально сломили его, но за свою физическую и профессиональную сохранность ему пришлось заплатить очень дорого - унижением собственного достоинства. На должности одного из заместителей Червенкова в КНИК, демонстрируя исключительно удачный образец «перестроившегося творца», он все чаще стал выполнять роль партийного рупора. В ряде статей и вышедшей в 1949 г. книге «Буржуазная и социалистическая культура» Обретенов, изъясняясь в стиле и языком партийных документов, превратил эти культуры в антиподы. Противопоставив их, он утверждал, что борьба между ними неизбежна, ибо она провоцируется самой их сущностью и является одной из форм «грандиозного поединка» между двумя лагерями [17].

 

Плодом такого вмешательства в борьбу между лагерями стало участие творческих союзов в «воинствующей пропаганде мира»: направление открытых писем-воззваний коллегам в Западной Европе и США [18]. В них они призывали к «непримиримой борьбе за мир» и признанию завоеваний Болгарии Отечественного фронта в области культуры. Таящие скрытую

 

 

478

 

угрозу, искусственно патетичные и назидательные, письма были составлены целиком в духе ждановских постановлений - шаблонным языком, без тщательного отбора выразительных средств. Позже такие откровения вообще стали мерой верности партии, готовности служить идеям марксизма-ленинизма, пропаганде документов ЦК ВКП(б). Круг добровольных авторов подобных «теоретических исследований» весьма расширился с середины 1948 г. В него включились такие известные в болгарском культурном пространстве художники, как Б. Райнов, Кр. Кюлявков, П. Зарев, Ст. Ц. Даскалов, Ст. Каракостов, Л. Белмустаков, Св. Босилков, Г. Попов и др. По этому поводу писатель Светлозар Димитров (Змей Горянин) в эпиграмме в журнале «Текущая политика» печально констатировал: «Не только в двух полушариях два лагеря образовались, но и в маленькой Болгарии тоже. Один воинственно ревет о классах и надстройках, другой же тягостно молчит на нивах и на стройках» [19].

 

В отчетах двух крупных партийных организаций - Союза художников и Союза писателей Болгарии, несмотря на приподнятый тон и констатации того, что решения ЦК являются «долгосрочной программой их деятельности», проглядывает сопротивление навязываемому «советскому жизненному ритму» и опыту, требованию ускоренного и «быстрого процесса его усвоения». Показательны примеры непокорности партийным попыткам подавить все еще существовавшие демократические традиции: в 1948 и начале 1949 гг. в ходе нескольких очередных творческих дискуссий их участники высказывались в защиту свободного, реалистического и демократического искусства и против тотального насаждения советского опыта в практической работе [20].

 

Даже и позже, например, в ходе годичного отчетного собрания СХБ (27-28 февраля 1949 г.) вопросы к докладчику Ал. Обретенову, тогда заместителю председателя КНИК, имели характер дискуссионных. Все еще открыто критиковались ошибки руководства новых институтов в организационном, структурном и художественном плане. Проявлялось недовольство подбором кадров и профессиональной подготовкой назначенных референтов, слабостью их связи с организациями. Следствием этого виделась опасность игнорирования руководства союзов при разработке важных перспективных и нормативных государственных документов (культурных конвенций, квартальных планов и пр.). Выражалось недоумение отказами, которые накладывал КНИК на положительные решения СХБ, когда западные коллеги приглашали восстановить членство союза в международных творческих объединениях или участвовать в художественных выставках, биеннале, что вело к тотальному разрыву традиционных добрых взаимоотношений между ними.

 

 

479

 

В ходе отчетного собрания выражалось также сомнение относительно советской выставки в Болгарии, возводимой в культ и указывавшейся как «образец советского изобразительного искусства и метода социалистического реализма», открытой в январе 1948 г. Одновременно звучали высказывания в защиту открытой тогда же французской выставки, разгромленной услужливыми критиками-конъюнктурщиками. Главный докладчик Ал. Обретенов в конце оживленных и острых дебатов вынужден был признать, что в работах четырех советских художников действительно просматриваются формализм, натурализм, черты импрессионизма и других отрицательных явлений. При этом он поторопился примирительно добавить, что, по его личному мнению, в творчестве болгарских художников необходимо не только «сохранить национальный характер, но и влить в него новое, социалистическое содержание». Руководитель КНИК призвал художников «прекратить беспринципную фракционную борьбу» и сплотить «здоровое ядро» для создания такого нового искусства.

 

Приведенные факты свидетельствуют об обоснованном, «сильном и упорном» сопротивлении болгарских творческих работников попыткам отнять у них свободу личного мнения и выбора [21].

 

Наступление на традиции союзов и свободу творческого выражения набирало темп под контролем партийных организаций. Они намечали мероприятия по общему политическому и идейно-эстетическому «обучению» членов союзов. В СХБ, кроме «неориентирующихся» и «неперестроившихся» буржуазных деятелей, представителей «декадентской» и «салонной» живописи (скульптор А. Николов, Ал. Мутафов, Ел. Консулова-Вазова, Ел. Карамихайлова, Б. Денев, Г. Машев, Хр. Каварналиев, П. Францалийски, Вл. Рилски, Н. Маринов, Ив. Табаков и др.), было выделено еще две группы художников, выступавших публично. Во-первых, это «великоболгарские шовинисты» - члены СХБ или оставшиеся вне его (профессора В. Захариев, Н. Ганушев, Н. Кожухаров, уволенные из Академии художеств, а также художники А. Калычев, Ем. Ракаров, Ст. Баджов, П. Морозов, М. Пулиев и др.). Во-вторых, «близкие врагов народа», уличенных в чем-либо Народным судом 1945 г., или фигурантов последовавших затем политических процессов (среди них В. Лулчева - племянница Косты Лулчева, Б. Винарова - жена «буржуазного историка» Симеонова Радева, Е. Спасова - по процессу Тр. Костова и др.).

 

Важным шагом к «серьезной переориентации» интеллигенции стало открытие 20 октября 1946 г. в Софии центрального Клуба деятелей культуры (ККД) при КНК, приуроченное к встрече со скульптором В. Мухиной и поэтом А. Твардовским и с работавшими в Болгарии советскими специалистами. В средствах массовой информации началась кампания

 

 

480

 

с тематическими статьями и комментариями о будущем болгарской культуры, каковая должна «неуклонно следовать испытанным советским образцам»... Можно сказать, что именно тогда представители художественной интеллигенции реально познакомились с полным текстом решений о советских творческих организациях [22] (в отличие от комментариев, составленных из перепечатанных цитат). Стало ощутимо, как тенденция постепенности перехода к марксистско-ленинской идеологии в области культуры будет заменяться активным диктатом, «пришпориванием» творческих деятелей и их союзов и все более неприкрытой политизацией всей их деятельности [23].

 

Третий этап - «сталинское цунами» - охватывает период с 1949 г. до середины 1953 г. Своего апогея он достиг в судьбоносном 1950 г. после январского пленума ЦК БКП. В жизни творческих союзов этот этап характерен переходом к всеобщему и безусловному подражательству и восприятию советского опыта. В соответствии с решениями V съезда БКП (декабрь 1948 г.) советский опыт стал фетишем с обязательным символом-определением в виде превосходной степени «наивысший». Началось буквальное копирование формы, содержания и даже выражения советских решений. Как эхо повторялись установки и резолюции проводимых в СССР форумов и съездов, разрушавшие традиционно демократическую атмосферу в болгарских творческих союзах и все еще сохранявшуюся в них известную толерантность [24].

 

Четвертый этап охватывает время с 1953 г. до конца 1950-х гг. В нем после ждановского «цунами» нашли свое место последние «мертвые течения». Они забирали свои жертвы в науке, искусстве и литературе, как в Советском Союзе, так и во всех народно-демократических странах, даже после смерти Сталина и прошедших в 1956 г. XX съезда КПСС и болгарского апрельского съезда [25].

 

На каждом этапе болгарской творческой интеллигенции и ее союзам пришлось переживать мучительные метаморфозы. Для интеллигенции интенсивность заботливо подготовленных партией политических «взрывов» на разных этапах была различной, но сразу после V съезда она стала нарастать быстрыми темпами. Для многих творческих деятелей 1949 год оказался моральной границей между сердцем и разумом [26], порогом за которым идеология отрицает идеалы.

 

Имели ли болгарские творческие работники право на выбор собственного пути, если вступали на него «по-сталински», «единодушно» приняв метод социалистического реализма как ключ к «сияющим вершинам всепобеждающей советской культуры» и с верой подняв родной триколор? Категорически НЕТ, потому что после длительной увертюры перехода в

 

 

481

 

новую общественно-политическую обстановку это был «единственно возможный победный путь», указанный и принятый руководящей партией. В соответствии с решениями V съезда БКП с 1949 года в Болгарии был задействован сложный механизм ждановской матрицы, на основе которой страна безапелляционно, последовательно и упорно продвигалась к главной цели - сконструировать в духовной сфере «новую, верную, ориентированную в партийном духе» и ... унифицированную интеллигенцию; советский опыт, принимавшийся беспрекословно, стал фетишем и обязанностью. Тем не менее в организациях случались и негласные столкновения между утверждавшимися новыми «флагманами» культурного фронта, лакейски обслуживавшими политику партии, и защитниками болгарских демократических традиций и болгарские достижения в культурной сфере [27].

 

* * *

 

Как, какими путями и методами происходило внедрение советского опыта в область культуры?

 

Во-первых, в уставы художественно-творческих союзов стали вноситься изменения, вначале косметическими методами, но затем под давлением сверху в разделах, посвященных целям и задачам, появились принципиальные новшества, которые не соответствовали болгарским условиям, в том числе традиционной автономности профессиональных объединений. Все это вызывало серьезное недовольство членов старых организаций, доходившее до конфронтации между отдельными группировками в них. В справках, направлявшихся парторганизациями союзов в ЦК БРП(к), указывалось на наличие в союзах лиц, которые устраняются от следования новой линии партии, проявляют склонность к грубой партийной групповщине, остаются на позициях «своего застывшего эстетизма» [29].

 

С ними негласно солидаризировались художники, принявшие в качестве формы протеста против политизации искусства «заворачивание в кокон», что корифеи болгарского искусства также считали видом сопротивления против утвержденного постулата о «жизненной необходимости» признать руководящую роль партии в культурном процессе [29].

 

Быстро проведенными изменениями союзы были преобразованы в бесконфликтные орудия власти - это облегчало партии не только контроль, но и вмешательство в творческий процесс и профессиональную деятельность союзов. Коррекция целей союзов происходила параллельно с другими изменениями, проводившимися под партийным давлением и нередко состоявшими в дословном заимствовании готовых установок. Возобладала практика, когда КНИК определял, а союзное руководство только подтверждало

 

 

482

 

принятые решения; при этом общее собрание - ведущее звено в творческих организациях превращалось для власти в своеобразную завесу перед лицом общественности. В конце 1948 г. с целью непосредственного контроля за интеллигенцией и в помощь КНИК был образован при ЦК БКП сектор «Искусство и культура», располагавший огромными полномочиями в деле «эффективной реализации решений партии». В нем должно было заглохнуть любое проявление общественного недовольства, а также все рефлексии вины за это [30].

 

Во-вторых, совершенная подмена узаконивала введенную организационно-административную структуру советского образца, имевшую тяжеловесные и неэффективные в наших условиях двухстепенные руководящие органы и якобы более демократические условия членства в союзах. «Добровольная» реорганизация происходила вследствие искусственного и необоснованного укрупнения союзов, требуемого КНИК под предлогом необходимости расширить их социальную - «народную» базу в противовес «чуждому буржуазному академизму». Нововведения осуществлялись через массовый прием новых членов - студентов, ученых-самоучек и даже непрофессиональных любителей (СХБ, САТС и СКМКА); а также через включение технического и вспомогательного персонала в творческие объединения (САТС) или через «добровольное» слияние родственных по характеру деятельности, но разных по существу организаций (СКМКА и САТС) с Союзом работников общественно-политических учреждений, что вело к превращению их из творческих организаций в чисто профсоюзные коллективы, к которым «пришивалось» подходящее название - служащие. Таким образом они попадали под двойное подчинение: во-первых, со стороны КНИК с точки зрения идейно-художественной и, во-вторых, со стороны Всеобщего рабочего профсоюза (ОРПС) с организационной точки зрения, притом не как автономии, а только как организационные звенья. Все это вело к ускоренной и неприкрытой политизации деятельности САТС и СКМКА.

 

Размывание существа творческих союзов способствовало обезличиванию и принижению их роли и значения, их чрезвычайно специфической деятельности в духовной сфере [31].

 

Конец «войне докладов и мнений», разгоревшейся между творческими союзами, с одной стороны, и государственными органами, с другой, был положен Предложением КНИК от 7 декабря 1950 г., внесенным в ЦК БКП и позже утвержденным в качестве партийного решения [32]. Правда, некоторые крупные и сильные организации, благодаря длительному сопротивлению, все-таки уцелели. Среди них Союз писателей и Союз художников, а вследствие специфики деятельности его членов и Союз композиторов.

 

 

483

 

Артистический союз - эту традиционно самую боевитую организацию, с ее активной творческой и гражданской позицией - руководящая партия вплоть до 1965 г. удерживала в орбите ОРПС и Всеобщего профессионального союза работников искусства, созданного по советскому образцу (РАБИС) [33]. Все это было сигналом для «добровольного самороспуска» независимых творческих организаций, существовавших вне списка КНИК: они точно по уставу ВОКС не имели права на существование «изза неэффективности и свободомыслия своих членов».

 

Новые общественно-политические задачи, которыми партийное руководство все чаще стало нагружать казенные творческие союзы, как и навязываемые сверху новые изменения приводили к потере эффективности в работе громоздкого и без необходимости усложненного руководящего аппарата, к быстрому произрастанию бюрократизма.

 

Но копирование советского опыта имело до некоторой степени и положительные стороны. Так, ЦК под держал руководство художественных организаций в деле создания секций, которые не вписывались в традиционную для творческих союзов структуру, и на практике разделение творческих деятелей по интересам происходило в форме создания отдельных клубов, объединений, задруг, союзов и пр. [34]. Благодаря секциям чрезмерно разбухший персональный состав союзов не только смог дифференцироваться, но его члены получили возможность для лучшей и более глубокой профессиональной специализации. Хотя, нельзя не отметить, пунктуальное копирование вело к ненужному дублированию родственных по целям и задачам секций, учрежденных в каждом союзе. Членами в них из-за ограниченности числа специалистов у нас, как и из-за специфики их деятельности, часто являлись одни и те же люди (например, в секциях «драматургов», «сценаристов»). Таким образом, происходило не только личностное, но и творческое «раздробление» наиболее активной части членов союзов.

 

Формировались также «кабинеты молодых творческих работников» - писателей, концертирующих инструменталистов или артистов. «Кабинеты» создавались в качестве нового структурного звена для молодой творческой интеллигенции, что, однако, имело свой негатив: «прикрепление» молодых к творческим союзам в качестве обучаемых, а не состоявшихся художников, противоречило союзным уставам. Неудачным оказался и проведенный по советскому образцу в начале 1950-х гг. эксперимент по внедрению в болгарскую практику такой формы, как Дом кино (Постановление СМ № 91 от 31 января 1952 г.) Жизнь этой «добровольной творческой организации» оказалась короткой (с 12 июня 1952 по 10 мая 1954 гг.), показав, насколько чужда, непопулярна и неэффективна у

 

 

484

 

нас такая модификация творческого объединения. При содействии свыше и при субсидиях в 420 тысяч левов новоучрежденный Дом кино, вытеснив из жизни и сферы культуры десятилетиями существовавший известный Союз деятелей кино в Болгарии, не сумел ни увеличить свой состав, ни добиться творческих успехов [35].

 

Преобразования в обоих случаях производились административно - путем «самороспуска» руководства прежних литературных кружков на местах или по решению ЦК БКП и Совета министров. Архивные документы свидетельствуют, что «нововведение советских коллег» болгарские творческие деятели воспринимали трудно, не только считая это посягательством на традиционную, давно утвердившуюся форму в виде кружков, но и из-за очевидного снижения критериев при приеме кандидатов, когда большее значение приобретала политическая ориентация молодых людей, а не доказанные талант и умение. «Новое звено» сильно напоминало коллективы художественной самодеятельности, и это не могло не задевать чувство профессионализма у членов союза, будило их беспокойство из-за насаждения партийных пристрастий в организации.

 

Кроме того, большинство членов союзов не приняло практику КЛИК спускать для обсуждения в творческих организациях уже принятые им и официально утвержденные документы о важных мероприятиях, чествованиях и т. п. в национальном культурном календаре, что не имело прямой связи с болгарскими традициями. Задетое честолюбие деятелей культуры становилось поводом для открытой критики и заявлений типа: КНИК «сильно вмешивается в дела союзов». Особое недовольство вызывало «тихое присваивание» специзданий редакциями, состоявшими из дружеских или идейных кругов, близких к КНИК или ЦК БКП. Объяснение было простым: от решения вопросов - кто и как определяет характер и содержание творчества, тематику, стиль и даже форму произведений, реально зависело и кто получит не только контракты, деньги и моральное удовлетворение, но и общественное признание со всеми его благами, которые может предоставить новая власть. Именно из-за этого обострилась борьба между отдельными группами в Союзе художников - «весьма разноликом и бунтарски настроенном», а на передний план вышла новая структурная единица - «Экономический комитет» [36]. Руководство комитета, назначенное КНИК, быстро усвоило новые правила, формы и методы работы среди художников, строго выполняя основную задачу - прямой контроль за художниками и завуалированный экономический нажим на них.

 

В высших эшелонах власти прекрасно знали, что для безотказного действия новой структуры важна работа каждого, даже самого маленького на первый взгляд винтика, целенаправленно превращенного партией в

 

 

485

 

рычаг власти и принуждения. И такие рычаги были использованы в работе партии с творческими работниками. Обсуждавшееся в ЦК БКП постановление Совета министров, которым СХБ обязывался оформлять все национальные праздники, торжества, чествования, ярмарки, выставки в стране, было принято в марте 1949 г., и таким образом Союз монополизировал художественную работу для своих членов. Но это означало расширение полномочий Экономического комитета, который превратился в единственного официально уполномоченного распорядителя художественной работы в Софии и во всей стране. Через него легче было наблюдать и контролировать.

 

В организационном плане Экономический комитет (в документах 1949-1950 гг. именовавшийся Экономическим советом), приложив большие усилия, сумел реализовать несколько важных программ, связанных с социально-бытовыми проблемами художников: объявлялись конкурсы и проводились финансово обеспеченные заказы на памятники, посвященные болгаро-советской дружбе, бюсты партийных и государственных руководителей, героев Сопротивления. При содействии народного совета Софии были выкуплены произведения нуждающихся художников - Владимира Димитрова-Майсторы, Йордана Гешева и др. Совет организовал и несколько выставок больных художников (З. Бояджиев, Н. Танев и др.). СХБ ходатайствовал перед Народным собранием о назначении народных пенсий заслуженным художникам, предоставлении им жилья или ателье. В 1948 г. художники участвовали в 15 выставках, в том числе 7 в провинции (Русе, Варна, Сливен, Ст. Затора, Бургас, Враца, Дупница), в 11 национальных акциях и почти 20 конкурсах. С 1 января до 15 сентября 1949 г. члены СХБ обслужили 18 крупных национальных акций, для чего было привлечено 668 художников, 93% из них - от Софии и только 7% от провинциальных групп. Более того. При подготовке Пловдивской ярмарки в оформлении 11 палат участвовало 107 художников, из них лишь из Пловдива 18, а на выборах народных советников и судебных заседателей 15 мая 1949 г. «на помощь» в города Марек, Самоков, Пазарджик были направлены из Софии специальные бригады, что вызвало недовольство местных организаций, острые споры и даже обсуждение работы «ярмарочной группы» в СХБ. В избранный в феврале 1948 г. новый Управительный совет Союза во главе с С. Сотировым были определены двое (Преслав Кыршовски и Петр Младенов) в качестве ответственных за деятельность Экономического советав отличие от обычно одного представителя в других секторах. Обсуждался вопрос и о большей прозрачности и контроле за его решениями, на которые, по мнению членов Союза, оказывают влияние «сильные мира сего» [37].

 

 

486

 

Однако в идейно-художественном отношении деятельность Экономического совета и партийной организации стала более тесно переплетаться в главном деле - давать направляющие указания руководству Союза. Умело использовалось обстоятельство, что допущенная до выполнения «партийных поручений» большая и весьма разнородная членская масса якобы тормозит профессиональное развитие Союза.

 

Сообщение о новой «творческой чистке» в СБХ пришло одновременно с важными решениями в связи с начавшимися в Болгарии политическими процессами. Для определенных кругов обсуждение контрактов именно в Экономическом совете, а не в специализированных секциях Союза было хорошим условием для устранения из организации неудобных партийных и личных оппонентов. И не случайно в списках «предназначенных» в 1949 г. к чистке людей оказались имена выдающихся, признанных в мире деятелей; они не участвовали в XXI Общей художественной выставке, не признавали проведенных «судов чести» и других политических мероприятий СХБ. Их-то и предложили исключить из организации. В отчетном докладе Союза за 1949-1950 гг. Экономическому совету, произнесенном «надежным советским воспитанником» Л. Белмустаковым, специально подчеркивались «громадные усилия по созданию молодежной художественной критики», которые приложили для этого Б. Райнов, В. Иванов, С. Босилков и И. Керезиев. Еще во время обсуждения вопроса о конкурсах руководство СХБ, почти всем составом, отвергло большинство мнений «новых критиков», хотя их приняли члены Совета. Сам тот факт, что в трудный переходный период он единственно мог официально делать прямые заказы, обеспечивая таким образом жизненно необходимые для художников средства существования, утверждало его имидж как «судьбоносного института» и превращало в небольшой, но крайне важный винтик большой машины власти и управления, определявший «правильное направление» в искусстве по указке партии [38]. Оценивая его возможности, ЦК БКП отметил его в проекте документов V съезда БКП, т. е. определил на будущее его место, роль и прерогативы в системе творческих союзов. В 1950-е годы партия умело превратила Экономический совет в троянского коня внутри творческих организаций [39].

 

В-третьих. Началось буквальное копирование советских постановлений и решений по форме, содержанию, языку и стилю. В них как эхо повторялись документы проведенных в СССР форумов и съездов. Новые формы и методы работы не предлагались, а внедрялись сверху. Так, ЦК БКП, реализуя испытанные советские образцы, провел серьезные кадровые изменения в творческих союзах. Под контролем ЦК БКП союзы и их партийные организации готовили собрания, обсуждали статьи и доклады,

 

 

487

 

посвященные отдельным частям «ждановских» постановлений - методу социалистического реализма, сущности воинствующей партийности, развитию марксистской критики и самокритики, пагубному влиянию формализма, космополитизма и декадентства на искусство и др. Все настойчивее в творческой жизни интеллигенции (конференции режиссеров, актерские курсы, конферанс, театральные ревю, публичные и творческие обсуждения, музыкальные концерты) воспроизводились указанные постановления. Согласно отчетам, успешными считались мероприятия «ждановского типа», в которых обретала жизнь ненужная грандомания и показуха. Столичная богема считала, что наступает время «красных чернил».

 

Это был шаг к унификации и обезличиванию, потере корней в гонке за огромными по масштабам химерными целями. Здесь не было собственных идей. Буквальное же копирование принятых в советской практике образцов являлось обязательным и официально считалось проявлением высокой эрудиции и оригинальности в ... переписывании. В творческих кругах с удовольствием и ехидством повторялась эпиграмма Змея Горянина: прочтя стихотворение, восторженно сказал - он молодец, хранит он свято поэтов наших, ворует только у советских [40].

 

«Верные коммунисты» упорно искали и с готовностью расправлялись с произведениями модерного искусства - от импрессионизма до современности, с их авторами, «дерзнувшими выступить против или хотя бы усомниться в самом верном и самом прогрессивном художественном методе - социалистическом реализме»; и организовывали назидательно-показательные процессы в виде «всеобщих обсуждений», а фактически - моральной расправы с творческими работниками. С помощью «плеяды» «новых, верных и уже обученных сталинцев» гораздо легче было единогласно принимать партийные постулаты, облаченные в государственные решения, главный из которых гласил: «по-настоящему большое искусство можно творить единственно и только методом социалистического реализма». В качестве примеров указывались произведения из серого и однообразного потока строго академическо-фотографического формата. Патетично и без критики следовало отражать «светлую жизнь созидающейся социалистической действительности» [41]. Соответствующие мероприятия проводились во всех союзах, особенно впечатляющие - в СБХ. Руководство планировало выставки - союзные, коллективные, частные (в провинции - две областные (передвижные) и шесть групповых). Организовывалось множество художественных выставок, посвященных достижениям изобразительного искусства в братских странах: СССР (общая), Венгрии (искусство, народное творчество, политика), Чехословакии (графика), Румынии (общая), Польши (прикладная графика: детская и художественная

 

 

488

 

литература), а также тематические выставки, посвященные политическим событиям (жизнь и деятельность Г. Димитрова, годовщина Сентябрьского восстания 1923 г., месячник болгаро-советской дружбы, борьба за мир, экономическое восстановление страны); для их проведения были ангажированы 150 художников (25 - в культурные бригады для сел, 125 - в национальные молодежные бригады).

 

На международном уровне художники работали в оформлении 11 павильонов Пловдивской ярмарки и двух болгарских экономических выставок в Москве и Праге. Все мероприятия, финансово поддерживаемые БКП через КНИК, широко пропагандировались СБХ с помощью рекламных плакатов, брошюр. Следует отметить, что художники работали по большей части добровольно, внося свой вклад и давая пример сопричастия с мероприятием. 20 тысяч художественных плакатов, 40 тысяч лозунгов, 40 тысяч карикатур, 44 больших фотовыставки было выполнено только во время акции в защиту мира. Мероприятия посетили 176 202 человека [42].

 

В интересах исторической истины надо признать, что именно из-за наметившейся тенденции А. Жендов первым среди творческих деятелей выразил свое недовольство и написал известные письма В. Червенкову. В них он говорил о причинах неудач Общих художественных выставок, и, в частности, о наступившем застое в художественной сфере, совпавшем с созданием КНИК и навязыванием советского опыта. Его выступление отражало тревогу из-за распространившейся над болгарской культурой «идейной мглы» и конкретно - над болгарским изобразительным искусством; виновниками назывались деятели, неоднократно доказавшие верность коммунистической партии.

 

В обстановке всеобщей эйфории при подготовке и проведении V съезда партии Червенков сумел утаить от интеллектуальной общественности письма художника-коммуниста Жендова, еще весной 1948 г. предвидевшего новый удар по болгарской культуре. Он первым призвал к «рассеиванию идейной мглы», к восстановлению доверия деятелей культуры. Жендов указал и пути обновления и возвращения к традициям, заявив, что это возможно только разорвав «оковы казарменной дисциплины, безапелляционной произвольной цензуры, вульгаризации, ведущих художника в царство площадного вкуса и полной апатии» [43]. Стенограмма позже проведенного в СХБ общего собрания свидетельствует о правоте констатаций Жендова [44]. Красноречивы и слова Луи Арагона, произнесенные в Москве в беседе с руководителем БОКС. Он выразил недоумение по поводу яростной кампании против формализма, вызывающей на Западе у многих единомышленников и симпатизирующих СССР людей сомнения в демократичности социалистического строя [45].

 

 

489

 

Указанные процессы в сфере культуры стали одним из решающих факторов сокращения или полного прекращения международных связей, с большим трудом восстановленных руководством творческих союзов после 9 сентября 1944 г.; более всего, - с европейскими творческими объединениями [46]. А все силы направлялись на расширение культурного обмена с Советским Союзом, но не официального, а через общественные организации или отдельные государственные институты и комиссии. Подписанные в 1940-е гг. правительством ОФ двусторонние культурные конвенции с так называемыми народно-демократическими странами переутверждались после их «добровольного» пересмотра и уточнения с советской стороной (ВОКСом) при парадоксальном положении, что Болгария - единственная из стран советского блока - вплоть до 28 апреля 1956 г. не имела официального и равноправного соглашения с СССР [47].

 

В июне 1948 г. в Болгарии было утверждено положение о Димитровских премиях, копировавших Сталинские премии в СССР. По проверенному в СССР сценарию стали проводиться и первые национальные смотры молодых талантов, провинциальных театров и музыкальных исполнителей. Огромный размах приобрели и смотры художественной самодеятельности, проходившие целиком под контролем КНИК. В содержательном плане идея сохранения и развития болгарского начала переламывалась в них в пользу грубой тенденциозности. И не случайно овации и поддержку публики, но не жюри, получали коллективы и отдельные исполнители, верные народным традициям и менее всего демонстрировавшие на сцене «партийный пафос» [48].

 

В начале 50-х гг. советская и болгарская модели матрицы интенсивно сближались, вплоть до полной их унификации. Этому процессу способствовало и постепенное угасание к 1952 г. открытого сопротивления жонглированию эстетической фразеологией и подменой объективных критериев художественности. При помощи «преданных партии» творческих деятелей, «рыцарей подражательства» на сцене болгарской культуры с успехом танцевалась и «советская кадриль» смены личностей в руководстве союзов. Их состав менялся в соответствии с предложенными ЦК кандидатами. Сталинское цунами сметало и выбрасывало старых, заслуженных руководителей, тормозивших принятие партийного постулата об аргументированно не доказанном, не проясненном, но считавшемся обязательным и единственно возможным методе руководстве культурой - постулата о руководящей роли партии и «беспощадной борьбе против западного искусства». По признанию заместителя председателя КНИК Ал. Обретенова, работы Рубенса должны были заменяться картинами, по крайней мере, Репина. Благодаря таким людям, как Б. Райнов, Ал. Обретенов,

 

 

490

 

Л. Белмустаков, Св. Босилков, Москва смогла руководить развитием культуры в странах советского блока по балканскому сценарию. В культурных кругах Болгарии и за границей получили печальную известность болгарские варианты советских партийных постановок, известные как «Александр Жендов» и «Роман Тютюн», а также гонения и репрессии. Им подверглись ряд деятелей, «дерзнувших противоречить матери-Партии и вождю народа», - Любомир Пипков, Константин Илиев, Станислав Стратиев, Емил Манов, Здравко Сребров, Петр Димитров, Гочо Гопин, Никола Мавродинов, Илия Бешков и др.

 

Заслуживает внимания тот факт, что в творческих союзах, несмотря на требования ЦК БКП, весьма долго - больше 9 месяцев - готовились доклады о вредительстве в духовной сфере и ущербе, нанесенных так называемой жендовщиной. Обсуждение этих вопросов в первичных парторганизациях СХБ и СБП проходило при «неудовлетворительной активности» даже со стороны коммунистов, что потребовало личного вмешательства Червенкова в работу нескольких общих совещаний и встреч с руководством союзов в ЦК. В ходе их маститый партийный лидер подверг острой критике «медлительность творцов», осудил их сомнения в правоте и «всепобеждающей силе единственно верного в мире художественного метода - советского». Поводом для критики стала мысль, высказанная перед жюри Общей художественной выставки И. Бешковым о том, что «истина, жизненная правда не стоит на одном месте как истукан; канонизированной - ею может воспользоваться любой неудачник, любой ленивый мозг! Истина хочет, чтобы ее уловил и открыл дух, сотворил ее глазами и руками!» [49]. За эту вольность Бешков вместе с другими 280 своими коллегами был обязан зубрить марксистско-ленинскую эстетику в Партийном университете, специально созданном для деятелей культуры. Отчитываться за посещение «уроков» приходилось ежемесячно, лично и в письменном виде.

 

Вскоре ЦК БКП воспринял из советского опыта и другую эффективную форму воздействия - самокритику и бичевание, известную по случаям с А. Софроновым, В. Мурадели, А. Фадеевым и Д. Шостаковичем [50]. Скопированные московские сценарий и режиссура оказались отличными. При этом ЦК БКП сумел нанести ущерб единству и коллегиальности союзов, вписав болгарский штрих в «созидательные советские примеры». Болгарская оригинальность состояла в том, что самокритика ряда творческих личностей (П. Зарев, Здр. Сребров, Г. Гопин, П. Димитров и др.), раскаяние других проходили в ходе открытых творческих или публичных обсуждений художественных работ, выставок, театральных постановок перед назначенными «трехчленками» либо перед случайно собранной

 

 

491

 

разнородной публикой, скандирующей заимствованные «лозунговые оценки», «подброшенные» партийными органами.

 

В-четвертых. Навязанное или демонстрируемое в карьеристских целях подражательство советскому опыту приводило художественно-творческие организации иногда к абсурдной, но нужной им аттестации, что отражалось не только на их структуре и методах работы, но и на целях их общественно-политической деятельности. Сохраняющиеся в архивах союзные документы позволяют обобщить данные об ангажированности деятелей культуры в 1946-1953 гг. и ее отражении на их профессиональном, моральном и даже физическом состоянии [51]. Деятельность союзов артистов и художников в силу специфики их работы более всего оказалась на виду.

 

Решениями пленумов и общих собраний для определения степени союзной «верности линии партии» были приняты несколько важных критериев. В их числе - количество подробной политической информации, предложенной публике перед спектаклем или концертом, выступления с докладами в ходе поездок по стране «ударных трудовых культурных бригад». Педантично учитывалось количество выпускаемых ежедневных «говорящих» живых политических газет, стенных агитплакатов и листовок. Высокие баллы приносило творческим работникам их участие в трудовом соревновании, объявленном партией и поддержанном руководством союзов или отдельными коллективами. Почти обязательным было годовое участие в трудовых молодежных строительных бригадах, работавших на объектах первых пятилеток; о желании/нежелании участвовать в них и о состоянии здоровья не спрашивали. Такой участник должен был в бригаде взять шефство над отрядами и коллективами художественной самодеятельности, заниматься устройством постоянных «красных уголков», выставок пропагандистских материалов. Весы Фемиды склонялись в пользу тех театральных коллективов, артисты которых принимали личное участие в работе новых ТКЗХна полях или на ферме!! (Бургасский и Русенский театры). За большую общественно-политическую деятельность многие театры получали от местного партийного руководства звание «ударного коллектива». Несмотря на бойкие отчеты руководства СХБ и Союза артистов, перегрузка их членов приводила к реальным профессиональным и даже физическим срывам. Вопрос, поставленный об этом на отчетном собрании, «из-за отсутствия времени для дискуссии по социально-бытовым и синдикальным проблемам» не рассматривался и был перенесен на очередной съезд союза [52].

 

Некритичное, дословное копирование и использование советского опыта новой художественной «элитой», пропагандирование его не только

 

 

492

 

патетически, но и весьма тривиально, не привлекало, а скорее отталкивало большую часть деятелей болгарской литературы и искусства и негативно влияло на общественную аудиторию, на качество работы творческих личностей, а отсюда и на их личный авторитет [53]. «Обязательные» (по Жендову) произведения, погоня за количественными, а не ценностными показателями во всех сферах искусства, к тому же сильно унифицированными, все это играло негативную роль при публичной встрече художников с культурной общественностью. Когда же ЦК БКП через общественные организации стал требовать устраивать обязательные коллективные посещения театральных постановок, концертов и партийно-тематических выставок невысокого художественного уровня, такие мероприятия быстро превратились в досадную обязанность и для исполнителей, и для настоящих ценителей искусства. Они не стали широко рекламируемой печатью СССР и стран советского блока «всенародной школой эстетического воспитания» [54].

 

Чрезмерная централизация и фаворизация отдельных деятелей в служебной и профессиональной сфере привела в апогее 50-х гг. к беспардонному попранию всех нравственно-этических норм и моральных ценностей. Однако борьба с этим явлением тогда же ознаменовалась и первой «малой победой» над партийным диктатом. Речь идет о беспрецедентном для 50-х гг. случае с искусствоведом Л. Белмустаковым, присвоившим научный труд своего советского коллеги В. Лазарева. Неопровержимые факты заставили ЦК БКП отстранить его от всех занимаемых им постов и лишить уже присужденной ему Димитровской премии. Моральное удовлетворение от «свержения» человекапсевдосимвола партии и «самой твердой ее руки» в союзах вселяло в 1952 г. надежду на обновление и возможность нового полета для молодого поколения.

 

В пропаганде решений наряду с партийными СМИ участвовали национальное радио и специализированные издания, учрежденные КНК, а затем и КНИК [55]. Такой синхрон не только нарушал традиционно демократическую атмосферу в болгарских творческих кругах и сохранявшуюся в них определенную толерантность, но и подготовлял почву для искусственно прививавшегося неравноправия почти «кастового» типа, вплоть до самых высоких этажей союзов.

 

В-пятых. Болгарская культурная жизнь из-за прямого участия ЦК БКП в ней становилась, по советскому образцу, сильно субординированной [56]. С целью успешной реализации поставленных задач были расширены прерогативы созданной при Секретариате ЦК БРП(к) 15 января 1947 г. Культурной комиссии по контролю за творческими организациями;

 

 

493

 

она работала под личным руководством Червенкова. При ее поддержке парторганизации союзов, непосредственно наблюдавшие за своими членами, стали в еще большей степени вмешиваться в работу творческих организаций, обследовать их и накладывать взыскания за «инакомыслие», групповщину и даже вытеснять верховное руководство союзов в решении чисто художественных вопросов. Удары «сверху» по творческим союзам или по отдельным творческим личностям ЦК БКП и лично Червенков стали наносить сразу же после совещания в Шклярской Порембе. Они наносились точно и умело, отражаясь на работе союзов и их кадровой политике, что основательно меняло микроклимат в организациях в нужном партии направлении. За выдвижением лозунгов о профессиональной толерантности, товарищеской взаимопомощи, объединении и преемственности поколений последовали: обязательные чистки для освобождения от «неудобных» членов союзов; открытые собрания по секциям, принимавшие форму судебных процессов в отношении «не соблюдающих партийную линию»; «анкеты ЦК» по определению «продуктивности творческого работника»; обследования партийных организаций и контроль за «ходячими контролерами» - трехчленными комиссиями, назначенными парторганизациями, которые превентивно посещали мастерские художников, имевших контракты с союзами и КНИК в связи с тематическими выставками; введение порядка оформления на участие в Общих художественных выставках СХБ путем подачи личных заявлений; обязательное обучение в системе марксистско-ленинского просвещения и, наконец, ежемесячные письменные отчеты перед первичными парторганизациями союзов о проявленной творческой и общественной активности.

 

Общественно-политические изменения, произошедшие в СССР и балканских странах после смерти Сталина в марте 1953 г., вселяли в людей надежду на демократизацию духовной сферы, на выход из состояния жизненного и творческого застоя путем преобразования матрицы. Затишье перед ожидавшейся «северной бурей» продолжалось, видимо, до конца 1953 года, чтобы придать творческим работникам силы для нового полета навстречу судьбоносной для болгарской культуры Апрельской весне 1956 года! Последующие события показали, что тогда были обозначены только вехи слегка обновленного, но по существу хорошо знакомого, весьма долгого и нелегкого пути, который должны были снова пройти новые поколения болгарских деятелей культуры. Сохраняя достоинство, веру в собственные силы и творческие возможности, они с неимоверным упорством боролись за уважение болгарских традиций.

 

 

494

 

* * *

 

Ретроспективно глядя на развитие и деятельность художественно-творческих союзов в Болгарии в 1946-1953 гг., отметим, что интенсивность заботливо подготовленных партией политических «шоков» для интеллигенции была различной на отдельных этапах. Непосредственно после V съезда БКП и особенно в 1950-1952 гг. она росла быстрыми темпами и, по словам писателя Е. Манова, превращалась «в обрушивающуюся лавину, которая все сметает на своем пути» [57].

 

Лавина или оползень?

 

Лавина, возникшая случайно или вызванная, за один миг, как молния, все сметает на своем пути, оставляя позади разрушения, смерть, пустошь и висящее над зубцами гор «кричащее от боли» безмолвие.

 

Оползень медленно захватывает все, что попадает под его каток изза нарушения его устойчивости, подрывает под ним почву в результате неправильной подсечки склона и внешней перегрузки. На вид красивая, спокойная и цветущая, но в действительности огромная клокочущая масса, неудержимо движущаяся вниз, увлекает за собой все, ей приграничное, разрушает берега, убивая на них жизнь.

 

Существует ли наиболее верное и точное слово, определяющее суть судьбоносных 1950-х годов, апогея сталинского времени? По-моему, это слово ОПОЛЗЕНЬ.

 

Огромный, все снесший на своем пути и оставивший страшную, неизлечимую рану в сердцах, душах и умах людей. Зловещий гул от движения этого оползня все еще отдается не только в бескрайней русской шири, но и над обоими земными полушариями.

 

80-е и 90-е годы XX века оказались не менее сложными в противоборстве двух эпох, в кардинальных общественно-политических изменениях европейского и мирового масштаба, чувствительно и весьма остро затронувших болгаро-российские отношения. Что лишний раз говорит о назревшей необходимости выяснения исторической истины в отношении «советской помощи». Во имя будущего необходима объективная, целостная и глубокая оценка наших двусторонних отношений в области духовной культуры, десятилетиями колебавшаяся в зависимости от конъюнктурных целей в тени двух символов: болгарской розы и пятиконечной звезды, оценка, молча корчившаяся на протяжении многих лет от возгласов от «Осанны!» до «распни его!».

 

 

495

 

            Примечания

 

1. Петканов К. Белият вятър над Странджа. София, 1983. С. 7-9.

 

2. БИА-НБКМ. Ф. 12. Оп. 1. А.е. 57. Л. 104-105; газета «Народна армия». 26.IX.1991.

 

3. Сравни: Чичовска В. Политиката срещу просветна традиция. София, 1994; Мигев В. Българските писатели и политическият живот в България. 1944-1970; он же. Фалшификациите на официалната българска историография до 10.XI.1989 г. за периода 1953-1956 // Историята - начин на употреба. Варна. 2006; Калинова Е. Културните процеси в преходното време 9.IX. 1944-1947 // Историкии. Научни изследвания в чест на доц. д-р Стоян Танев. Шумен. 2008; она же. Интеллигенция и власть между двумя волнами десталинизации в Болгарии. 1956-1961 // 1956 год. Российско-болгарские научные дискуссии. М., 2008; Калинова Е., Баева И. Българските преходи. 1939-2002. София, 2002; Христова Н. Политика на «психотерапия». Щрихи към художествения живот в България в начало на 50-те години // Лица на времето. София, 1997; она же. Социалистический реализм и драма болгарского творца (40-е-середина 50-х гг.) BHR. 1998. № 1-2; она же. Българският интелектуалец пред проблема «социалистически реализъм». Драма на адаптацията (средата на 40-те и началото на 50-те години) // Русия и България. XX в. София, 2000; Денчев С., Васильева С. Държавна политика за културно-историческото наследство на България. 1878-2005. Лекции и документи. София, 2006; Живкова Н. Усмиряване на разума. Преустройството на БАН. 1944-1953. София, 2006; она же. Краят на автономията на БАН. 1944-1949 // Преломни времена. Юбилеен сборник в чест на проф. дин Л. Огнянов. София, 2006; Богданова Р. Верен сателит. България в съветската орбита. 1944-1956. София, 2007; она же. Първи опит за либерализация на тоталитарния режим в България. 1953-1956// НВИМ. Кн. 15. София, 2003. Указанная тема поднималась и в предыдущих работах автора настоящей статьи. См.: Златева A. Die ubemahme des sowjetische kulturmodells in Bulgarien. Ost-dokumentations. Wien. 1999. №4; она же. Двубоят за истината. Професор Никола Мавродинов срещу партийния флагман Любен Белмустаков. 1947-1952 // Принос на Тутракан в националната и европейска история. Тутракан, 2009; она же. Малкото важно винтче. Стопанският комитет при СХБ на синора между сърцето и разума. Внедряване на ждановската матрица от 1946-1950 г. // Пазари, тържища, панаири по българските земи. Търговище, 2009; она же. Увертюра към разделната 1949 г. Демократичните традиции на българските художествено-творчески съюзи срещу сталинския модел // История на пътя. Черно море между Изтока и Запада. Варна, 2007.

 

4. Козак В. Енциклопедия на руската литература през XX в. София, 1996; Каракостов С. Решенията, постановленията и резолюциите на ЦК на ВКП(б) по въпросите на литературата, театъра и изкуствата в СССР // Изкуство. 1950. № 4-5. С. 360-398; Калинова Е., Баева И. Българските преходи. 1939-2002. София, 2002. С. 91-95; Калинова Е. Преди и след спускане на «желязната завеса» // Модерният историк. Въображение,

 

 

496

 

информирано поколение. София, 1999. С. 228-229; Мигев В. Българските писатели... С. 36, 65; Изкуство. 1948, № 2. С. 179-180.

 

5. Кюлявков К. Камарата на народната култура // Съвременник. 1945, № 5. С. 223-228; Златева А. Творческите организации и ОФ власт // Страници от българската история. Събития, размисли, личности. Т. 2. София, 1993. С. 216-223; она же. Дирекцията на националната пропаганда, Камарата за народната култура и дейността на художествено-творческите съюзи в «новите земи». 1941-1943 (Закони и документи) // Конгреси и програмни документи след 1878 г. за историята и културата на българските земи под чужда власт. Кюстендил, 2008. С. 233-254.

 

6. Чичовска В. Международна културна дейност на България. 1944—1948. София, 1990. С. 126-127; Златева А. Камарата на народната култура, КНИК и «саморазтурянето» на неудобните творчески сдружения. 1945-1951 // България след 1944 г. - история, проблеми, тенденции. Шумен, 2002. С. 19-43.

 

7. Златева А. Клубове за изкуство и наука в България. 1945-1946 // Векове. 1985. № 5. С. 27-35; КазасовД. Министерството на информацията и изкуствата. Дейност 9.IX. 1944-9.IX. 1946. София, 1946.

 

8. См. прим. 4; Шулепова Э.А. Создание и начало Комитета по делам искусств. 1936-1941 // Вопросы истории. Москва. 1977. № 1. С. 47-58; Чичовска В. Държавните културни институции в Българияя. 1944-1948 // България 1300. Институции и държавна традиция. София, 1981. С. 475-478; она же. Международна културна дейност... С. 291-296; Христова Н. Социалистический реализм ... С. 161-167.

 

9. Попов С. Съветският опит и преустройството на СБП. 1944-1948 // България в сферата на съветските интереси. София, 1998. С. 216-226; Христова Н. Художествената култура в България след Втората световна война - от европеизация към съветизация. Там же. С. 208-215; Златева А. Увертюра към... С. 187-217; она же. «За» и «против» съветския опит в дейността на творческите съюзи в България в края на 40-те и началото на 50-те години // България и Русия през XX век... С. 404-417.

 

10. Мавродинов Н. Новата българска живопис. София, 1947. С. 4—5.

 

11. Златева А. КНК, КНИК и ... С. 119-143; Казасов Д. Доклад на министерството на информацията и изкуствата. Стенографски дневници. 41 р.с. 14. III. 1946. С. 446-454.

 

12. Шулепова Э.А. Указ. соч. С. 47-58; Чичовска В. Държавните културни институции... С. 475-478; она же. Международна културна дейност ... С. 291-296.

 

13. Бюлетин на КНИК. 1950, № 5; ЦДА. Ф. 133. Оп. 7. А.е. 59. Л. 54; Златева А. Зловещото ехо. Творческите съюзи и ждановските постановления от 1946-1948 гг.// Следвоенна България между Изтока и Запада. София, 2005. С. 340 -366; Христова Н. Социалистический реализм... С. 161-167; она же. Българският духовен елит пред проблема «наше - чуждо» през XX в. // История. София, 2004. № 1. С. 59-54; Гранитски Ив. Литература и национална съдба. София, 2004.

 

 

497

 

14. 14ЦЦА. ф. 133. Оп. 7. А.е. 60. Л. 273-370; Литературен фронт. 21.П. 1948; Златева А. Притегляне в матрицата. Творческите съюзи и културните дейци от Кюстендил и ждановските постановления от 1946-1948 гг. // Известия на исторически музей Кюстендил. Т. XI. Кюстендил, 2005. С. 275-294.

 

15. Подробнее см.: Златева А. Творческите съюзи и културните дейци от Плевен в матрицата на ждановските постановления // 730 години град Плевен. 2002. С. 64-80; она же. Зловещото ехо... С. 275-294; она же. «Единство кръвно по сърдце и душа». Творческите съюзи от България и Румъния в матрицата на ждановските постановления от 1946-1948 г. // Сборник в чест на доц. д-р Минчо Минчев. В. Търново, 2006. С. 103-120.

 

16. Деятельность и поступки Ал. Обретенова после ликвидации КНК не рассматривались персонально и, вероятно, поэтому до сих пор нет негативных оценок его личности. См. Калинова Е. Преди и след спускане... С. 231; Златева А. КНК, КНИК... С. 19-43; Обретете Ал. Буржоазна и социалистическа култура. София, 1949. С. 25-26, 29-30.

 

17. ЦЦА. Ф. 133. Оп. 6. А.е. 62. Л. 76-78, 91.

 

18. Театър. 1947. №4. С. 5.

 

19. Горянин Змей. Из дневника. Эпиграма написана в 1951 г. Цит. по: Катя КузмоваЗографова.

 

20. ЦЦА. Ф. 1582к. Оп. 1, А.е. 5. Л. 4; Ф. 133. Оп. 7. А.е. 60. Л. 273-371. На собрании в СБП, состоявшемся 11 февраля 1949 г., на котором присутствовал в качестве гостя режиссер С. Герасимов, затрагивались вопросы кинодраматургии («Что такое сценарий и каким должно быть участие писателя в кинодраматургии»). В СХБ проходила дискуссия по докладу Б. Райнова «Выставка современной французской живописи и ее уроки»; Калинова Е. Преди и след спускане... С. 230-231.

 

21. ЦЦА. Ф. 133. Оп. 6. А.е. 62. Л. 53-56,94-100; В связи с продолжившимися в 1948 г. спорами в СБХ между «реалистами» и «модернистами» печальную известность приобрел случай с искусствоведами Н. Мавродиновым и Н. Райновым, которые были уволены по обвинению Т. Павлова как защитники реакционных и формалистских взглядов - первый с поста директора Народного археологического музея, второй - из Академии художеств (ЦЦА. Ф. 133. Оп. 7. А.е. 23. Л. 289-296, 196); см. также: Христова Н. Политика на «психотерапия»... С. 104-106.

 

22. ЦЦА. Ф. 133. Оп. 5. А.е. 12. Л. 13; Ф. 2. Оп. 1. А.е. 115. Л. 54-87; Калинова Е. Преди и след спускане... С. 228-229; Генов Г. Погромът над творците на изобразителното изкуство елед 9 IX. 1944 г. София, 2004. С. 14-16.

 

23. Златева А. Художествената интелигенция в защита на българската национална кауза // Втората световна война и България. 1939-1947. Сливен, 2006. С. 89-111; она же. «Корабът на изкуствата» или премълчаваните усилия на независими творци за преодоляване на изолацията 1944-1947 г. // Историята - начин на употреба. Черно море между Изтока и Запада. Варна, 2006. С. 138-164; она же.

 

 

498

 

Художествено-творческата интелигенция в България между Народния съд и Славянския събор в София 1945 г. // Научни приноси. Славянският свят вчера, днес и утре (език, литература, история). София, 2006. С. 275-324; она же. Художествено-творческите съюзи и подготовката на Петия партиен конгрес // Исторически преглед. 1979. № 4-5. С. 155-169; она же. Художествено-творческите съюзи в подготовката Референдума за Република през 1946 г. // Исторически преглед. 1986. №4. С. 92-106.

 

24. Златева А. Увертюра към... С. 187-217; она же. Зловещото ехо... С 340-366; Богданова Р. Първи опит за либерализация... С. 145-162.

 

25. Мигев В. Несъстояла се «Априлска пролет» на България-1956 // Исторически преглед. 1993. №4—5. С. 79-81; он же. Пражката пролет-68 и България. София, 2005. С. 307; он же. Полската криза, «Солидарност» и България. 1980-1983. София, С. 359; Калинова Е. Българският вариант на съветското «размразяване» в културата (1953-1963) // България и Русия през XX век. София, 2000. С. 418-424; она же. Културните измерения на кризата в България през първата половина на 80-те години // Сб. в чест на доц. д-р М. Минчев. В. Търново, 2006. С. 188-203; Христова Н. Българският скандал «Солженицин» 1970-1974 г. София, 2000; она же. Специфика на българското дисидентство, власт и интелигенция. 1956-1989. Пловдив, 2005. С. 173-180.

 

26. Выражение заимствовано у Г. Маркова. См. его книгу «Нови задочни репортажи за България. Когато часовниците са спрели». София, 1991. С. 212.

 

27. Златева А. Двубоят за истината... С. 61-116; Христова Н. Езоповският език и неговите преводачи // Сб. в чест на доц. д-р Минчо Минчев... С. 179-187.

 

28. ЦДА. Ф. 1Б. Оп. 6. А.е. 182. Л. 1.

 

29. Златева А. Отшелникът от Урвич (Животът и дейността на габровския търговец и меценат Б. Бараков, гледани от Рим) // Модернизацията на България и Габрово. 1878-2006. В. Търново. С. 457-473; Между три века. Съдби, илюзии и свидетелства за чудото, наречено журналистика. София, 2004. С. 199-217; Волокитина Т.В. На пути к социализму «по Сталину». 1949-1953 // България в XX веке. Очерки политической истории. М., 2003. С. 353-383.

 

30. Златева А. Зловещото ехо... С. 340-366.

 

31. См. прим. 6, 14, 15.

 

32. ЦДА. Ф. 1-Б. Оп. 6. А.е. 182. Л. 1-2; Златева А. Малкото важно винтче ...С. 231-254.

 

33. Там же.

 

34. Златева А. Дирекция на националната пропаганда ... С. 233-254.

 

35. ЦДА. Ф. 481. Оп. 1, А.е. 2. Л. 29; А.е. 4. Л. 1, 6, 32; Согласно утвержденному в 1953 г. уставу, в структуру Дома кино входили: отдел управления, оперативное бюро, контрольная комиссия, 7 секций, товарищеский суд. Штатным директором был Иван Фичев.

 

 

499

 

36. Златева А. Малкото важно винтче... С. 231-254.

 

37. ЦДЛ. Ф. 133. Оп. 5. А.е. 2. Л. 1-27; А.е. 4. Л. 3-5, 90; Ф. 1582. Оп. 1. А.е. 5. Л. 1-23; Държавен вестник. 6.ХII.1948.

 

38. ЦЦА.Ф. 133. Оп. 6. А.е. 2. Л. 1-27; Д. Луджев в монографии «Град на две епохи. История на обществените групи в българските градове в средата на XX век», София, 2005. С. 651 анализирует деятельность СЕХ в исследуемый период, но не затрагивает роль Экономического совета как звена и вспомогательного органа президиума СБХ.

 

39. ЦДА. Ф. 133. Оп. 7. А.е. 45. Л. 19; Оп. 7. А.е. 91. Л. 1-55.

 

40. Горянин Змей. Поет. 1950; Христова Н. Интелектуалната бохема в София през 50-те -70-те години на XX век // Модернизацията на България и Габрово... С. 480-489.

 

41. Златева А. Партийнаита трагикомедия «Неразбраният грешник»... С. 576-603. В данной работе подробно не рассматривается вопрос о навязывании в Болгарии советского репертуара и полном вытеснении болгарских афиш.

 

42. ОДА. Ф. 481 к. Оп. 1. А.е. 13. Л. 29-53; Ф. 133. Оп. 6. А.е. 2. Л. 19; Оп. 7. А.е. 25. Л. 1-85; Ф. 412. Оп. 1. А.е. 1. Л. 41-43; Златева А. Творческите съюзи в помощ на българското село след 9.1Х. 1944 г. до началото на 50-те години // Земеделското движение в България - история, развитие, личности. Пазарджик, 2004. С. 304—318; она же. Бригадирского движение в художествено-творческите съюзи в България. 1945— 1948. Традиции и новаторство // Бригадирското движение в България. 1946-1948. Димитровград, 2008. С. 45-77.

 

43. ОДА. Ф. 1582к. Оп. 1. А.е. 74. Л. 27; Ф. 481. Оп. 1. А.е. 30. Л. 1-6; А.е. 36. Л. 54. Письмо не сохранилось, но часть его опубликовал Димитр Аврамов. См.: Аврамов Д. Диалог между две изкуства. София, 1993. С. 355-356; ОДА. Ф. 133. Оп. 7. А.е. 91. Л. 1-55; Червенков В. За партията или против партията в изкуството. София, 1950; он же. За науката, изкуството и културата. София, 1953.

 

44. ОДА. Ф. 133. Оп. 7. А.е. 26. Л. 491-492; А.е. 23. Л. 2124 Ф. 481к. Оп. 1. А.е. 13. Л. 29-53; Златева А. Двубоят за истината... С. 61-122. В отчете секций критики отмечено, что 16 авторами напечатано в 1949 г. 42 доклада, 12 выступлений и реплик, 7 из которых-по вопросам «ждановщины»; ЦДА. Ф. 133. Оп. 7. А.е. 73. Л. 115-116; Ф. 551. Оп. 1. А.е. 9. Л. 17; Оп. 1. А.е. 10. Л. 11-28.

 

45. Славяноведение. 1998. № 3. С. 50.

 

46. Калинова Е. Развитие на политическата система на социализма. Културните институции в България. 1944—1958. С оглед на техните международни културни връзки. София, 1984. С. 89-96; Кишкилова П. Между Берлин и Петербург. Накъде България? // От икономическа раздробеност към икономическо, политическо и духовно единство. Пловдив, 1998. С. 61-68.

 

47. Златева А. Единство, кръвно... С. 103-120; она же. Участието на художествено-творческата интелигенция в културните процеси и обмен между Източната зона (ГДР) и България. Международна научна конференция «Проблеми на развитието на България през 20-те и 90-те години» // Collegium Germania. Т. 2. София, 1997.

 

 

500

 

С. 273-284; она же. «Забавената или Забравена» културна конвенция. Първата официална спогодба за културно сътрудничество между НРБ и СССР. 28.IV.1965 // България и Русия между признателността и прагматизма. София, 2009. С. 633-645.

 

48. Златева А. Художествено-творческите съюзи и подготовката на Петия партиен конгрес // Исторически преглед. 1979. № 4-5. С. 155-169; Миланова С. Съюз на българските журналисти - традиции и политика // Сборник в чест на доц. д-р М. Минчев... С. 163-178.

 

49. Бешков Ил. Словото. С. 7; В. Червенков през погледа на неговите съвременници. София, 2000. С. 224.

 

50. Даковски Д. Писма от Москва // Литературен фронт. 20.03.1948; Музика. № 1-3. С. 3-10.

 

51. ЦЦА. Ф. 123. Оп. 1. А.е. 191. Л. 2; А.е. 129. Л. 1-9.

 

52. Там же. Ф: 123. Оп. 1. А.е. 191. Л. 17; Златева А. Бригадирското движение и художественно-творческите съюзи у нас // Бригадирското движение в България. 1946-1989. Димитровград, 2008. С. 45-77.

 

53. Златева А. Творческите съюзи в помощ на българското село след 9.IX.1944 г. // Земеделското движение в България - история, развитие, личности. Пазарджик, 2004. С. 304-318.

 

54. ЦЦА. Ф. 1-Б. Оп. 6. А.е. 181. Л. 1.

 

55. Дунчев Ал. Партийните организации в театрите и тяхната помощ в художествено-творческата работа// Театър. 1956, № 8. С. 93-97; «Работническо дело». 2—3.II.1949.

 

56. ЦЦА. Ф. 123. Оп. 1. А.е. 72. Л. 2-9; Оп. 7. А.е. 2. Л. 1-10; Андонов М. Постижения и слабости в репертоара на театрите в миналия сезон и изгледи за сезона 1949-1950 г. // Театър. 1949. № 1-2. С. 22-27; ЦЦА. Ф. 123. Оп. 1. А.е. 1229. Л. 52; Каракостов Ст. Революция и сцена. София, 1975. С. 7-14, 54-59, 141-147.

 

57. См. прим. 5.

[Previous] [Next]

[Back to Index]