Asociaţia slaviştilor din Republica Populara Romîna

Romanoslavica XV

Bucureşti 1967

 

РЕЗЮМЕ

 

LITERATURĂ — ISTORIE

        I. STUDII ŞI COMUNICĂRI
    a) LITERATURĂ
1. M. Novicov, O temă Eseniniană : „Poetul şi revoluţia"  5
(М. Новиков, Есенинская тема: «Поэт и революция»)

2. Dumitru Copilu, Eminescu şi cultura rusă  45
(Думитру Копилу, Эминеску и русская культура)


3. Maria Vîrcioroveanu, Receptarea creaţiei lui Henryk Sienkicwicz în România  71
(Мария Вырчёровяну, Восприятие творчества Г. Сенкевича в Румынии)

4. Ileana Berlogea, Dramaturgia lui Leonid Andreev şi teatrul românesc  89
(Иляна Берлоджа, Драматургия Леонида Андреева и румынский театр)

5. Gheorghi Dancev (Veliko-Tărnovo), Traduceri ale Alexandriei din limba români în limba bulgară modernă  109
(Георги Данчев, Переводы Александрии с румынского языка на современный болгарский)

6. Gh. Călin, Ion Luca Caragiale — în limba slovacă  119
(Г. Кэлин, Ион Лука Караджале на словацком языке)

    b) ISTORIE
7. Nicolae Ciachir, Date noi despre relaţiile româno-sirbe în perioada premergătoare şi în timpul războiului pentru independenţă  133
(Николае Чакир, Новое о румыно-сербских отношениях до и в период освободительной войны)

8. I. Scurtu, Nicolae Iorga şi atacarea Serbiei de către Austro-Ungaria  147
(И. Скурту, Николае Иорга и нападение Австро-Венгрии на Сербию)

9. G. Mihăilă, Istoriografia română veche (sec. al XV-lea — începatul sec. al XVII-lea) în raport cu istoriografia bizantină şi sud-slavă  157
(Г. Михаилэ, Древняя румынская историография (XV — начало XVII вв.) и ее отношение к византийской и славянской историографии)

10. I. C. Chiţimia, Umanistul polonez Filippo Buonacorsi-Callimachus şi originea latină a poporului român  203
(И. К. Кицимия, Польский гуманист Филиппе Буонакорси – Каллимах и романское происхождение румынского народа)

11. Şerban Papacostea, Diaconul sîrb Dimitrie şi penetraţia Reformei în Moldova  211
(Шербан Папакостя, Сербский дьякон Димитрие и проникновение реформации в Молдову)

12. Constantin N. Velichi, Din activitatea lui Ioan Bogdan în legătură cu reorganizarea Facultăţii de filozofie şi litere din Bucureşti  219
(Константин Н. Велики, Иоан Богдан и реорганизация факультета философии и словесности (Бухарест))

        II. MATERIALE ŞI DOCUMENTE
13. Silvian Costin, Un episod din lupta diplomatică pentra independenţa de stat a României. Pe marginea unei scrisori confidenţiale a lui Gh. C. Filipescu, agentul României în Rusia la 1874  237
(Силвиан Костин, Эпизод дипломатической борьбы за государственную независимость Румынии до 1877 года. В связи с секретным посланием Г. К. Филипеску, агентом Румынии в России в 1874 году)

14. Tr. Ionescu-Nişcov. Două acte de cancelarie de la Ştefan Mîzga  245
(Тр. Ионеску-Нишков, Два документа канцелярии Штефана Мызгэ)

15. Alexandru Andronic, Stema cu pisanie de pe turnul clopotniţă al mănăstirii Trei Ierarhi din Iaşi  255
(Александру Андроник, Герб с надписью на башне колокольни монастыря «Трех святителей» в Яссах)

16. Al. Vianu, Proiectul de buget al Moldovei, alcătuit de Al. Moruzi vv. şi intervenţia lai Vasili Semeonovici Tamara (1802)  259
(Ал. Вияну, Проект бюджета Молдовы, составленный воеводой Ал. Морузи, и выступление Василия Семеновича Тамары (1802))

        III. DIN ISTORIA SLAVISTICU ROMANEŞTI
17. Lucia Djamo-Diaconiţă, Ecouri peste hotare despre activitatea ştiinţifici a lui Ioan Bogdan  265
(Лучия Джамо-Диаконицэ, Отзывы о научной деятельности Иоана Богдана заграницей)

18. М. Новиков, Ибрэиляну о русской литературе  273
(M. Novicov, Ibrăileanu et ses considérations sur la literáture russe)

 

    IV. CRITICA ŞI BIBLIOGRAFIE
    V. CRONICA

 

 

43

 

1. ЕСЕНИНСКАЯ ТЕМА : „ПОЭТ И РЕВОЛЮЦИЯ"

(Резюме)

М. Новиков

 

 

Исходя из того что многие румынские критики, говоря об автобиографизме Есенина сравнивают его с некоторыми румынскими поэтами, делается обзор того как трагическая судьба постепенно начала отражаться в его лирике. Устанавливается что есенинская поэзия утратила свойственную ей в начале ясность и спокойственность не после 1917, как предполагается в иных исследованиях, а в годы первой мировой войны, когда, возвратившись в родное село, поэт не узнал его. С тех пор его творчество становится преимущественно элегическим, с тех пор в него массивно проникает тема «отрыва от почвы» утери источника поэзии, тема которая его окрашивает во все более трагические тона. Этот процесс прерывается лишь взрывом радостного приветствия народной революции. После цикла библейски-революционных поэм на тему — очистительной миссии России, следует новый «уход» в кабацкие мотивы и в тоску по патриархальной действительности. Попытка Есенина стать гражданским поэтом относится к 1924—1925 г. после возвращения из-за границы. Провал ее — последний акт трагедии.

 

Отсюда исходит тема «поэта и революции» — как специфически есенинская тема. До возвращения в 1922— 23 гг., диалог с революционной действительностью, несмотря на все особенности, носит позднеромантический характер, отвергая «нарочистой социализм», Есенин делает это и будучи убежденным в том, что окружающий мир не в состоянии понять его как поэта — чувство превосходства служит ему моральной поддержкой. Но после возвращения романтическая тема неприспособленности поэта перерастает в тему «трагической вины» по отношению к революционной действительности, которую поэт приветствует и превосходство которой признает, но с которой как поэт он не может слиться. Анализ различных аспектов в которых проявляется в поэзии Есенина эта совершенно новая тема, является главной целью исследования. Потому что именно углублением этой темы, Есенин внес большой оригинальный вклад в развитие поэзии 20-го века.

 

 

1. UN THÈME ESSÉNINIEN: „LE POÉTE ET LA RÉVOLUTION"

(Résumé)

M. Novicov

 

 

Après avoir rappelé que de nombreux critiques roumains, en considérant la propension d'Essenin à l'autobiographie, font un rapprochement entre le poète russe et quelques uns des poètes roumains, l'auteur passe en revue le destin tragique d'Essenin, tel que lui même l'a dépeint dans son oeuvre lyrique. On constate que la poésie esséninienne a perdu şa sérénité non pas après 1917, comme il est suggéré dans certaines exégèses, mais pendant les années de la première guerre mondiale, lorsque le poète n'a plus reconnu son village natal, quand il y est retourné. Depuis lors, sa création devient en premier lieu élégiaque, depuis lors aussi elle est de plus en plus pénétrée par le thème du déracinement, de la perte des sources poétiques ; ce thème acquiert des couleurs de plus en plus tragiques et ne cesse que par l'explosion de l'adhésion d'Essenin à la cause populaire de la révolution. Après le cycle des poèmes bibliques-révolutionnaires sur le thème de la mission purificatrice de la Russie, suit une nouvelle évasion dans les motifs de cabaret et la nostalgie des réalités patriarchales. La tentative d'Essenin de devenir un poète-citoyen se place pendant les années 1924—1925, après sa rentrée de l'étranger. Son échec est aussi le dernier acte du drame.

 

Pour toutes ces raisons, le thème „Le poète et la révolution" est considéré comme un thème spécifiquement esséninien. Jusqu'au dénouement des années 1922—1923, le décalage vis-à-vis la réalité révolutionnaire — avec toutes les particularités de celui-ci — a une résonance de romantisme attardé. Essenin repousse le „socialisme à programme", étant convaincu que le monde qui l'entoure ne peut le comprendre en tant que poète. Le sentiment de sa supériorité, agit comme une force de soutien moral. Pourtant, après son retour, le thème de l'inadaptabilité du poète se transforme en celui de „la faute tragique" â l'égard de la réalité révolutionnaire que le poète approuve et dont il reconnaît la supériorité, mais avec laquelle pourtant il ne peut s'accommoder en tant que poète.

 

L'analyse des aspects variés, par lesquels ce thème tout nouveau se manifeste dans la poésie d'Essenin, constitue l'objet principal de la recherche, pour montrer qu'Essenin en l'approfondissant a apporté une contribution de grande originalité au développement de la poésie du XX-e siècle.

 

 

 

2. ЭМИНЕСКУ И РУССКАЯ КУЛЬТУРА

(Резюме)

Думитру Копилу

 

 

Работа, сравнительного характера, является синтезом исследований по данной теме. В первой части сообщаются о знания великого румынского поэта о русской действительности, показывается его отношения к русской культуре, а также исследуется русская тематика в произведениях Эминеску, прежде неисследуемая. Во второй части статьи отмечается, распространение и оценка произведений Эминеску в дореволюционной России и в СССР,

 

Опираясь исключительно на подлинные документы и на достоверную информацию (как известно, обращение к так называемым документам известного фальсификатора Октава Минара многих румынских и зарубежных исследователей, затрагивающих настоящую тему, ввело в заблуждение), автор показывает, что у Эминеску было различное отношение к царизму и к русской культуре. Как мыслитель и журналист, знавший о русских событиях, в первую очередь из прессы того времени, он отстаивал национальные интересы, призывая в то же время уважать русский народ и русское государство. Почитатель Петра Великого, Эминеску знал и приветствовали борьбу русских революционеров. Под впечатлением последней он написал эпизод в романе Geniu pustiu, (Проклятый гений), названный издателями «Тома Ноур в сибирских льдах», Эминеску с восхищением писал о Гоголе, и имеются данные, свидетельствующие о том, что он знал некоторые произведения Пушкина, Лермонтова, Достоевского и др., хотя пока трудно доказать, что последние оказали влияние на его творчество. Для Эминеску изучение русской действительности, как его знания в этой области представляют важный элемент его культуры. Превосходное знание румынской литературы сочеталось у него с глубоким знанием немецкой литературы и философии и с прекрасным овладением других европейских литератур (французской, английской и др.)

 

Отмечается интерес Эминеску к положению дел в соседней стране, как а политическом, так и в литературном отношении, был постоянным, а Россия была одной из немногих стран, где рано было оценено мировое значение творчества Эминеску. Россия является четвертой по хронологическому счету страной, после Германии, Италии и Венгрии, где еще при жизни поэта появились отклики на его произведений. В 1891 г. акад. Ф. Е. Корш в сотрудничестве с румынским славистом Иоаном Богданом, который находился в научной командировке в России, осуществил прекрасный перевод только что появившегося в „Convorbiri literare" сонета Эминеску Ori cîte stele... (Сколько б не было звезд). Этот перевод был напечатан в журнале «Русская мысль» (1891, май). После того, как Полихрон Сырку, доцент Петербургского университета, в 1884 г. в своей лекции на открытии курсов — Значение румыноведения для славянской филологии — упомянул Эминеску среди крупнейших румынских писателей, румынский поэт дважды был представлен русскому читателю Большой энциклопедией Брокгауза — Эфрона, изданной в Петербурге. В 1889 год, в 27 томе, вып. 53, в большой, документированной статье о Румынии, написанной почти целиком И. Н. Половинкиным, доцентом Петербургского университета, Эминеску представлен крупнейшим творцом румынской литературы периода утверждения демократической и прогрессивной линии в румынском языке и литературе. В этот период, — заключает Половинкин, — «Эминеску единогласно признан великим поэтом». В 80 «А» томе, вышедшем из печати 1904 году, в статье на букву «Э», И. Н. Половинки и посвящает Эминеску целую страницу. Эта статья до настоящего времени является самой большой и содержательной в иностранных энциклопедиях, которые написали о великом румынском поэте. Статья документирована, содержит правильную персональную оценку автора. Эминеску рассматривается как «великий патриот, свободный от пессимистических идей», а его произведения как «самый великий литературный монумент из всего того, что было написано до сих пор на румынском языке».

 

Далее автор работы представляет переводы произведений Эминеску на русский язык, придя к заключению, что их насчитывается не менее 18 изданий на русском языке и 6 изданий на языках народов СССР, а также многочисленные переводы, печатавшиеся в периодических изданиях. Большинство переводов произведений Эминеску появилось в последние 20 лет.

 

 

69

 

В заключении автор отмечает, что распространение русской литературы во второй половине XIX века было явлением мировой литературы, а румынская литература была его частью благодаря Эминеску и другим писателям старшего поколения, до появления в Румыния эммигрантов-революционеров из России, являвшимися хорошими знатоками русской литературы, среди которых наиболее известным был К. Доброджану-Геря. Прием, оказанный произведениям Эминеску на родине Пушкина и Маяковского, свидетельствует о том, что творчество румынского поэта было по-настоящему понято и оценено в одной из больших литератур мира.

 

 

2. EMINESCU ET CULTURE RUSSE

(Résumé)

Dumitru Copilu

 

 

Dans la première partie de cet article, l'auteur présente une synthèse des données actuelles touchant ies notions de culture russe d'Eminescu, le plus grand des créateurs roumains, son attitude à l'égard de cette culture, ainsi que les thèmes d'origine russe qui se retrouvent dans, «on oeuvre. Dans la seconde partie de l'article, l'auteur fait des appréciations sur la diffusion et la renommée dont jouit l'oeuvre d'Eminescu en Russie prérévolutionnaire aussi bien qu'en URSS.

 

En appuyant ses considérations rien que sur des documents authentiques et îles informations contrôlables (l'utilisation de soi-disant documents communiqués par un faussaire bien-connu, Octav Minar, ayant induit en erreur de nombreux chercheurs roumains et étrangers qui se sont préoccupés du même thème), l'auteur démontre qu'Eminescu avait adopté â l'égard de la Russie et de la culture russe une attitude nuancée. En tant que penseur politique et journaliste. informé de l'état des choses en Russie notamment par la presse de son époque et par des ouvrages d'histoire, il a manifesté une attitude de dignité et de sauvegarde des intérêts nationaux. tout en recommandant le respect à l'égard de l'Etat et du peuple russes, dont il connaissait les moments les plus importants de leur histoire et de leur culture. Son admiration pour Pierre le Grand ne t'empêchera pas de prendre connaissance et de saluer la lutte des révolutionnaires russes contre le tzarisme, en s'y inspirant pour un épisode de son roman Geniu pustin, épisode que les éditeurs ont intitulé „Toma Nour în gheţurile siberiene" (Toma Nour parmi les glaces sibériennes). De plus, il a exprimé son admiration pour Gogol et il y a lieu de penser qu'il a connu certains ouvrages de Pouchkine, Lermontov et Dostoïevsky, bien qu'il soit encore malaisé de prouver que ceux-ci aient eu sur l'oeuvre d'Eminescu une influence directe.

 

Les lectures et les notions d'Eminescu en matière de réalités russes ont constitué un appréciable élément de sa vaste culture, où la parfaite connaissance de la littérature roumaine se donnait rendez-vous à une profonde intelligence de la culture allemande — littéraire et philosophique ainsi qu'à une orientation juste au sein d'autres littératures (française, anglaise, etc.).

 

Il est intéressant de constater que—si. pour des raisons d'ordre politique et littéraire, l'attention d'Eminescu s'est continuellement portée sur l'état de choses du pays voisin —c'est encore la Russie qui a été parmi les premiers pays où la valeur universelle de la création éminescienne ait été reconnue, La Russie est bien le quatrième pays (après l'Allemagne, l'Italie et la Hongrie) dans lequel des échos des oeuvres d'Eminescu paraissent, le poète étant encore en vie. En 1891, l'académicien F. E. Korš réalise — en collaboration avec le bien-connu slaviste roumain Ioan Bogdan, qui se trouvait pour études en Russie—une excellente traduction du sonnet Ori cîte stele, récemment paru dans la revue „Convorbiri Literare" ; cette traduction fut publiée par la revue „Russkaia mîsl" dans son no. 5 de 1891. En 1884, Polichron Sîrcul (de l'Université de Petersbourg), dans sa leçon inaugurale du cours qu'il enseignait, Значение румыноведения для славянской филологии, mentionne Eminescu parmi les écrivains roumains d'envergure. Peu de temps après, la Grande Encyclopédie Brockhaus — Efron, éditée à Petersbourg, présente à deux reprises la personnalité artistique du poète roumain. Ensuite, en 1889, dans le volume 27, fasc. 53, clans le cadre d'une ample étude bien documentée sur la Roumanie, presque entièrement due à I. N. Polovinkin (de l'Université de Petersbourg également), Eminescu est tenu pour un grand créateur de la littérature roumaine de la période des grands classiques aussi bien que de l'affirmation d'une tendance démocratique et progressiste dans la langue

 

 

70

 

et la littérature roumaines ; et Polovinkin de conclure : Durant cette période, „Eminescu est unanimement reconnu pour un grand poète". Ce même Polovinkin dédie à Eminescu, dans le volume 80 A, paru en 1904, à la lettre „Э", un ample article couvrant toute une page et qui demeure jusqu'à présent le chapitre le plus étendu et le plus substantiel d'encyclopédie étrangère qu'on ait consacré au grand poète roumain. C'en est une présentation des mieux documentées, aux appréciations personnelles justes. Eminescu y est considéré comme „un grand patriote, affranchi des idées pessimistes" et son oeuvre comme „le plus grandiose monument littéraire de tout ce qui fut jamais écrit en roumain".

 

L'auteur du présent article fait aussi un exposé des versions russes de l'oeuvre éminescienne et arrive à conclure que l'on peut compter 18 éditions en langue russe, et six éditions en différentes langues des peuples d'URSS, ainsi que de nombreuses traductions éparses dans des périodiques. La majorité des traductions d'Eminescu a paru durant ces vingt dernières années.

 

Pour finir, l'auteur rappelle que la diffusion de la littérature russe dans la seconde moitié du XIXe siècle a constitué un phénomène littéraire d'envergure universelle, la littérature roumaine y trouvant son bénéfice grâce à Eminescu d'autres écrivains antérieurs, bien avant que paraissent les émigrants révolutionnaires en provenance de Russie, grands connaisseurs de la littérature russe, dont le plus renommé a été Dobrogeanu-Gherea. Quant à l'audience que l'oeuvre d'Eminescu obtient dans la patrie de Pouchkine et de Maïakovski, elle est bien le témoignage du sens juste dont on comprend le message éminescien.

 

 

 

87

 

3. ВОСПРИЯТИЕ ТВОРЧЕСТВА Г. СЕНКЕВИЧА В РУМЫНИИ

(Резюме)

Мария Вырчёровяну

 

 

Румынский читатель ознакомился с произведениями Г. Сенкевича в первый год нашего века. Реализм его рассказов и глубоко патриотический с мысль его исторических романов пробудили к ним интерес и определили отношение к ним читающей публики. Переводы произведений Сенкевича появились в многочисленных изданиях и пользовались огромной популярностью. Среди почитателей его таланта найдем выдающихся представителей румынской культуры и среди них — Николае Йорга, который в своей газете „Neamul Românesc" посвятил ему трогательные статьи, слова высокой оценки.

 

Произведения Сенкевича нашли отклик и в нашей литературе: известный прозаик И. Ал. Брэтеску-Войнешть, переводчик рассказа Янко-Музыкант, пишет под влиянием польского произведения рассказ Виолончель и Никулэцэ-врунишка.

 

Однако параллель, проводимая Ст. Лукасиком между романом Сенкевича Огнем и мечем и произведением М. Садовяну Род Шоймарешть кажется натянутой. Нельзя говорить об общей атмосфере этих произведений, поскольку их материал в структурном отношении неодинаков. Прообразом романа Садовяну является тип, воплощающий в себе черты героев народных баллад молдовского крестьянина, крепко привязанного к земле; он не создан по чужой модели. Не существует и сходства идеологического характера: идея романа Садовяну развивается по линии социальной борьбы, в то время как Г. Сенкевич, используя в качестве сюжета социальный конфликт, прослеживает национальный аспект борьбы.

 

 

3. L'ACCUEIL FAIT EN ROUMAME A L'OEUVRE DE H. SIENKIEWICZ

(Résumé)

Maria Vîrcioroveanu

 

 

H. Sienkiewicz est connu en Roumanie depuis la première année de notre siècle. Le réalisme vigoureux de ses nouvelles ainsi que l'ésprit profondément patriotique de ses romans historiques ont éveillé l'intérêt et ont déterminé les premières appréciations en marge de ses oeuvres. Des traductions ont paru dans de nombreuses éditions et ont joui d'une très grande popularité. On comptait parmi les admirateurs de sa création des personnalités de marque de la culture roumaine, dont le savant Nicolae lorga, qui lui a dédié des articles émouvants, des paroles de haute appréciation, dans sa publication „Neamul Românesc".

 

L'oeuvre de Sienkiewicz a des échos aussi dans notre littérature : l'écrivain bien connu I. Al. Brătescu-Voineşti, en traduisant sa nouvelle lance, le musicien, en est venu à écrire sous l'influence de cette oeuvre polonaise ses propres nouvelles: Violoncelul et Niculăiţă Minciună.

 

Les parallèles établis par St. Łukasik entre le roman de Sienkiewicz, Par le feu et par le fer et l'oeuvre de Sadoveanu Neamul Şoimăreşlilor semblent néanmoins forcés. On ne pourrait, guère parler d'une atmosphère commune aux deux oeuvres, leurs personnages principaux étant du point de vue structural, différents : le protagoniste du roman de Sadoveanu tient de la série des types de héros de ballades populaires, image du paysan moldave profondément lié à sa terre. Il n'a pas été créé d'après un modèle étranger. De même, il n'existe aucune similitude idéologique entre ces deux oeuvres : l'idée du roman de Sadoveanu suit la ligne de la lutte sociale, tandis que celui de Sienkiewicz —en prenant pour sujet un conflit social — poursuit la ligne de l'idée nationale.

 

 

 

4. ДРАМАТУРГИЯ ЛЕОНИДА АНДРЕЕВА И РУМЫНСКИЙ ТЕАТР

(Резюме)

Иляна Берлоджа

 

 

В настоящем исследовании выделяется несколько основных черт драматургии Леонида Андреева, подчеркивается его новаторство в области литературно-драматических средств изобразительности. Если в прозе Андреев оставался верным реалистическим традициям русской литературы XIX века, то в драматургии он с самого начала обратился к символистским изобразительным средствам, существенно обогащая их смелым употреблением аллегорий

 

 

108

 

и метафор обобщающего характера. Поиски новых средств изображения у Леонида Андреева отвечали необходимости непосредственной и быстрой реакции как результат пережитой им драмы в связи с утратой веры в будущую социальную революцию после 1905 года. Желание найти свою форму сочетается у Леонида Андреева со стремлением присоединиться к силиям европейского театра начала XX века найти драматические средства, соответствующие революционному подъему эпохи, необходимости ввести в театр важнейшие проблемы современности.

 

Европейская публика с самого начала приняла с энтузиазмом Леонида Андреева, видя в нем не только истинного продолжателя наилучших традиций русской литературы, но и художника, тонко чувствующего биение века, охваченного мрачным предчувствием, характерным для периода кризиса, переживаемого интеллигенцией в переходную эпоху от капитализма к империализму.

 

В румынском театре Леонида Андреева ставили с большим успехом а период между двумя мировыми войнами. Спектакли, поставленные по его драматургии, открыли румынской публике, в первую очередь, Андреева — психолога, который тонко и с чувством показал человеческие традания в пьесах, как Екатерина Ивановна, Анфисса, Мысль, Профессор Сторицын, Gaudeamus и Тот, который получает посщечины.

 

 

4. LA DRAMATURGIE DE LEONID ANDREEV ET LE THÉÂTRE ROUMAIN

(Résumé)

Ileana Berlogea

 

 

Dans cette étude on fait l'analyse de quelques uns des traits caractéristiques de la dramaturgie de Leonid Andreev, en y spécifiant son rôle de novateur des moyens d'expression littéraire-dramatique. A rencontre de sa prose, où Andreev est resté fidèle aux traditions réalistes de la littérature russe du XIX-e siècle, dans sa dramaturgie il a adopté dès te début les procédés symbolistes en les enrichissant substantiellement par l'emploi audacieux d'allégories et de métaphores à larges sens généralisateurs. La recherche de nouveaux moyens d'expression a répondu chez Leonid Andreev à une profonde nécessité de communication directe et violente du drame, vécu par lui-même, après 1905, lorsque sa confiance dans la victoire de la révolution sociale s'était effondrée. En même temps que la poursuite d'une forme personnelle, on décèle aussi chez Leonid Andreev l'adhésion spontanée aux efforts que faisait, au début du XX-c siècle le théâtre européen, pour découvrir des procédés dramatiques adéquats à l'élan révolutionnaire de l'époque et à la nécessité de faire débattre par le théâtre les grands problèmes du moment.

 

Leonid Andreev a été accueilli dès le commencement avec un enthousiasme tout particulier par le public européen qui a vu en lui. à part l'authentique continuateur des meilleures traditions de la littérature russe, l'artiste sensible aux agitations clu siècle, tourmenté par les anxiétés spécifiques au moment de ta crise vécue par les intellectuels à l'époque du passage de la société du capitalisme à l'impérialisme.

 

Durant l'entre-deux guerres, Leonid Andreev a été représenté avec beaucoup de succès, par le théâtre roumain. Les spectacles créés d'après sa dramaturgie ont révélé au public surtout l'Andreev psychologue, celui qui a analysé la souffrance humaine avec finesse et sensibilité dans des pièces telles que: Catherine Ivanovna, Anfisse, La Pensée, Le professeur Storitzin, Gaudeamus et Celui qui reçoit des gifles.

 

 

 

5. ПЕРЕВОДЫ АЛЕКСАНДРИИ С РУМЫНСКОГО ЯЗЫКА НА СОВРЕМЕННЫЙ БОЛГАРСКИЙ

(Резюме)

Георги Данчев

 

 

Знаменитый народный роман об Александре Великом впервые был переведен с греческого на староболгарский язык в X—XI вв. В XV—XVII вв. в Болгарии получила распространение так называемая «Сербская Александрия», известная и переведенная также в России и Румынии.

 

В XIX веке были известны более многочисленные переводы Александрии на современный болгарский язык; получивший наибольшее распространение перевод восходит к новогреческому оригиналу и был сделан Христо П. Васильевым Протопоповичем из Карловича. Этот перевод быт напечатан в Белграде в 1844 году и после этого переиздан еще четыре раза.

 

Интерес, проявляемый болгарской культурой эпохи Возрождения к Александрии, обнаруживается и в том, что до появления перевода Христа Василев были сделаны 4 перевода, на этот раз с румынского языка. Самый ранний перевод 1810 года был установлен в 1936 году Любомиром Милетичем, который показал, что переводчик пользовался изданием 1809 года

 

 

117

 

румынского варианта Александрии. Второй перевод был установлен профессором Кириллом Мирчевым, который опубликовал о нем в 1946 году исследование, в основу которого положил рукопись 1816 года, обнаруженную им в монастыре Троян. Проф. Мирчев доказал что румынский текст, использованный переводчиком, также является изданием 1809 года, однако он не мог установить ни даты, ни места, где был сделан перевод.

 

Автор настоящей статьи решает этот вопрос, опираясь на рукописи № 1107 и 1108 из Софийской Национальной библиотеки им. Кирилла и Мефодия, которые не были известны проф. Мирчеву. Автор показывает, что рукопись № 1108 является оригиналом троянской копии и одновременно автографом одного из переводчиков. Они были поп Спас, сын Христова из Плевны, и Лазэр, сын Димитрова. Перевод был сделан, как это четко вытекает из аннотации рукописи № 1107, являющейся также автографом, в 1813 году в Каракале, на территории Румынии, куда в 1810 году эммигрировали оба переводчика одновременно с отступлением русских войск с Южной части Дуная.

 

Автор также впервые указывает на существование еще двух переводов Александрии с румынского на болгарский язык: один из них сохранившийся в форме рукописи № 1100 в Софийской Национальной библиотеке, был сделан известным ученым эпохи Возрождения в Болгарии Даскалом Тодором Пирдопским в 1826 году в селе Пирдоп. Рукопись является автографом переводчика. Второй перевод, четвертый по счету, сохранился в виде отрывка в 8 листов и находится под номером 797 в Софийской Национальной библиотеке. Он был сделан Иоаном Райковичем Кифаловым из Тетевена, который, как явствует из сохранившегося заглавия, использовал третье румынское издание Александрии. Поскольку не известна дата, когда было напечатано это издание, нельзя установить и дату болгарского перевода. Во всяком случае, оно было опубликовано после 1824 года после опубликования второго издания Александрии на румынском языке.

 

Автор отмечает, что наибольшее распространение получил второй перевод Александрии с румынского языка на болгарский, т. е. перевод попа Спаса и Лазэра Димитрова. Известны 5 рукописей: две, являющиеся автографами переводчиков, троянская копия, копия из Враца и рукопись, открытая автором данной статьи в 1964 году в Тырново.

 

 

5. DES TRADUCTIONS DU ROMAN D'ALEXANDRE LE GRAND DE LA LANGUE ROUMAINE EN LANGUE BULGARE MODERNE

(Résumé)

Gheorghi Dancev (Veliko-Tărnovo)

 

 

Le célèbre roman populaire d'Alexandre le Grand fut traduit, pour la première fois, du grec en bulgare ancien aux Xe—XIe siècles. Aux XV-e—XVII siècles, la version dénommée l'«Alexandrie serbe» a circulé aussi en Bulgarie, cette version étant connue et traduite aussi bien en Russie et Roumanie. Le XIXe siècle enregistre plusieurs traductions de l'„Alexandrie" en bulgare moderne, dont la plus répandue est celle qui fut faite d'après un original néo-grec par Hristo P. Vasiliev Protopopovici de Karlowitz. Cette traduction fut imprimée pour la première fois en 1844 à Belgrade et, par la suite, réimprimée quatre fois.

 

Mats l'attrait ressenti par la culture bulgare à l'époque de la Renaissance pour le roman d'Alexandre le Grand se reconnaît aussi au fait qu'avant même la version de Hristo Vasiliev, 4 autres traductions avaient été réalisées, cette fois du roumain. La plus ancienne, en date de 1810, a été identifiée en 1936 par Liubomir Miletič, lequel a démortré que le traducteur avait employé l'édition de 1809 de l'„Alexandrie" roumaine. La seconde version a été identifiée par le professeur Kiril Mirčev, qui en a publié une étude cri 1946 se fondant sur un manuscrit de 1816 qu'il avait découvert dans la bibliothèque du monastère de Troian. Le prof. Mirčev a d'ailleurs prouvé que le texte roumain dont le traducteur s'est servi, était le même que celui de 1809, mais il n'a pu établir la date et le lieu de cette traduction.

 

L'auteur du present article résout le problème à partir des manuscrits no. 1107 et 1108 de la Bibliothèque Nationale „Cyrille et Méthode" de Sofia, documents que le prof. Mirčev n'a pas

 

 

118

 

eu l'heur de connaître. L'auteur prouve que le manuscrit no. 1108 est bien l'original de la copie se trouvant à Troian, portant de plus l'autographe de l'un des traducteurs. Ils sont au nombre de deux : le pope Spas, fils de Hristo de Plevna, et Lazar, fils de Dimitrov. La traduction a été faite, tel qu'il ressort clairement des annotations du manuscrit no. 1107 — pareillement autographe— en 1813 à Caracal, en Roumanie, où les deux traducteurs s'étaient réfugiés en 1810 au moment de la retraite des armées russes de la rive sud du Danube.

 

De plus, l'auteur signale pour la première fois l'existence de deux autres traductions de l'„Alexandria" du roumain en bulgare : l'une conservée sous le no. 1110 à la même Bibliothèque de Sofia, date de 1826 et appartient à Daskal Todor Pirdopski, le lettré bien connu de l'époque de la Renaissances bulgare ; cette traduction a été faite dans le village du même nom (Pirdop). Le manuscrit en est autographe. L'autre traduction, en fait la quatrième actuellement connue, se trouve également conservée — sous le no. 797 — à la Bibliothèque Nationale de Sofia, mais il n'en existe plus qu'un fragment de 8 feuilles. Elle a été faite par Jean Raikovič Kiphalov de Teteven, lequel — ainsi qu'il en appert du titre conservé—a employé la troisième édition de l'„Alexandria" roumaine. La date d'impression de cette édition étant inconnue, il n'est pas possible d'établir non plus la date de la traduction bulgare. Elle est, néanmoins, postérieure à l'année 1824, date de la parution de la seconde édition de l'„Alexandria" de langue roumaine.

 

Selon l'auteur, la plus répandue des quatre traductions bulgares d'après l'„Alexandria" roumaine, est la deuxième, celle du pope Spas et de Lazar Dimitrov. On en connaît 5 manuscrits : deux, autographes des traducteurs ; la copie se trouvant au monastère de Troian ; une copie provenant de Vratza et un manuscrits découvert par le signataire de l'article à Tîrnovo en 1964.

 

Les traductions de l'„Alexandria" du roumain en bulgare moderne représentent une étape, peu connue jusqu'à présent, des relations culturelles bulgaro-roumaines au XIX-e siècle.

 

 

 

132

 

6. ИОН ЛУКА КАРАДЖАЛЕ НА СЛОВАЦКОМ ЯЗЫКЕ

(Резюме)

Г. Кэлин

 

 

В данной статье автор прослеживает судьбу произведений Караджале на словацком языке. Имея в виду тот факт, что с некоторыми произведениями Караджале словацкий читатель познакомился через посредство чешских публикаций, автор статьи анализирует, в первую очередь, переводы на словацкий язык драматических и прозаических произведений Караджале, начиная с 1953 года.

 

В статье отмечаются успешные попытки переводчиков переложить произведения И. Л. Караджале на словацкий язык, а также отклики литературной прессы на переводы. В рецензиях, хрониках и статьях, посвященных творчеству Караджале, указывалось, каким успехом пользовался румынский писатель в Чехословакии.

 

Постановка на сценах театров и комедий Караджале еще раз подчеркивает то, что румынский писатель стал известен широчайшим слоям чехословацкой публики. Пьесы Караджале, о которых с восхищением писала пресса, рассматривались как произведения, принадлежащие перу великого мастера.

 

Произведения Караджале на словацком языке являют собой наглядный пример признания румынской литературы за пределами нашей страны.

 

 

6. ION LUCA CARAGIALE TRADUIT EN LANGUE SLOVAQUE

(Résumé)

Gh. Călin

 

 

Dans cet article, l'auteur se propose de suivre le destin de l'oeuvre de Caragiale traduite en langue slovaque. Tout en faisant remarquer que certaines oeuvres de Caragiale avaient été connues par les lecteurs slovaques grâce aux publications tchèques, l'auteur analyse tout spécialement les traductions du théâtre et de la prose de Caragiale faites en langue slovaque à partir de 1953.

 

En soulignant les louables efforts des traducteurs pour une bonne transposition de f. L. Caragiale en slovaque, l'auteur met en évidence l'écho suscité dans la presse littéraire par la parution des traductions. Les comptes rendus, les chroniques et les articles consacrés à. l'oeuvre de Caragiale révèlent l'appréciation accordée en Tchécoslovaquie à l'écrivain roumain.

 

La présentation des comédies de Caragiale sur les scènes des théâtres constitue elle aussi un élément actif par lequel l'écrivain roumain s'est fait largement connaître par le public tchécoslovaque. Appréciées par la presse de spécialité, les pièces de Caragiale ont été considérées comme étant l'oeuvre d'un auteur de grand prestige artistique.

 

L'auteur conclut en faisant remarquer que par les appréciations dont elle jouit, l'oeuvre de Caragiale traduite en langue slovaque constitue une preuve du prestige de la littérature roumaine au-delà des frontières.

 

 

 

7. НОВОЕ О РУМЫНО-СЕРБСКИХ ОТНОШЕНИЯХ ДО И В ПЕРИОД ОСВОБОДИТЕЛЬНОЙ ВОЙНЫ

(Резюме)

Николае Чакир

 

 

Цель настоящей статьи представить румыно-сербские отношения периода, чрезвычайно бурного в жизни балканских народов, от обострения восточного вопроса, вновь вставшего на повестке дня летом 1875 года в дни восстания в Герцеговине и Боснии, до Берлинского конгресса (1878).

 

Автор использует материалы югославских архивов, в основном, фонда Иована Ристича из архива Белградского института истории и материалы архива Министерства иностранных дел (переписка сербского дипломатического агентства в Бухаресте е сербским Министерством иностранных дел). Среди румынских архивных материалов автор приводит материалы Бухарестского государственного архива, фонд королевского дома, принадлежащих архиву Министерства внутренних дел — администрации, и архива Министерства иностранных дел.

 

После обзора румыно-сербских отношений между 1868 годом, когда был подписан договор о союзе, и 1875 годом, автор подробно анализирует совместные действия в период 1875—1878 гг.

 

Хотя в период 1875—1876 гг. Румыния объявила нейтралитет, чтобы избежать выступления на стороне сюзерен ной державы, фактически поддерживала борьбу балканских народов, оказывая им материальную помощь и разрешая проход добровольцев в Сербию через территорию Румынии, перевозку оружия, пропитания и медикаментов. Эти мероприятия неоднократно вызывали протест со стороны турецкого правительства и других великих держав.

 

Новые данные касаются Христо Ботева и сербско-болгарских отношений. Румынское правительство благожелательно относилось ко всем мероприятиям в этом направлении, будучи хорошо информированным и о их назначении — освобождении Балкан из-под турецкого ига.

 

Югославские документы, касающиеся периода вступления Румынии в войну, подчеркивают положительную роль нашей страны в битве на юге Дуная. После вступления Сербии в войну в декабре 1877 года появляются сообщения о совместных военных действиях в районе Видима и о дипломатических переговорах, предшествовавших Сан-Стефанского мира, в заключении которого не принимали участия Румыния и Сербия, несмотря на их вклад в дело освободительной борьбы 1878 года. Также появляются сообщения в связи с попыткой координировать дипломатические переговоры, вызванные созывом Берлинского конгресса.

 

После того, как оба государства стали независимыми, завоевав свободу ценой тяжелых человеческих жертв и материальных потерь, возрастает их авторитет на международной арене. И в дальнейшем оба государства будут продолжать политику добрососедских отношений.

 

 

7. DЕ NOUVELLES DONNÉES CONCERNANT LES RELATIONS ROUMANO-SERBES PENDANT LA PERIODE PRÉCÉDANT LA GUERRE POUR L'INDÉPENDANCE ET DURANT CETTE GUERRE

(Résumé)

Nicolae Ciachir

 

 

Dans son article, l'auteur se propose de tracer le tableau des relations roumano-serbes pendant cette période excessivement troublée de la vie des peuples balkaniques, qui s'étend depuis la remise en cause du problème oriental — à la suite des révoltes de Bosnie et Herzégovine de l'été 1875 — jusqu'au Congrès de Berlin en 1878.

 

 

146

 

A cette fin, l'auteur opère ses investigations notamment sur le matériel documentaire existant dans les archives yougoslaves, en s'appuyant tout spécialement sur les documents du fonds Iovan Ristič conservés aux Archives de l'Institut d'Histoire de Belgrade et sur ceux des archives du Ministère des Affaires Etrangères de Yougoslavie (correspondance de l'agence diplomatique serbe à Bucarest avec le Ministère des Affaires Etrangères de Serbie). Quant aux archives roumaines, l'auteur fait usage du matériel provenu des Archives d'Etat de Bucarest (fonds de la Maison Royale), du fonds du Ministère des Affaires Intérieures et Administratives, ainsi que des archives du Ministère des Affaires Etrangères de Roumanie.

 

Après avoir passé en revue les relations roumano-serbes de 1868 — l'année de la signature d'un traité d'alliance — à 1875, l'auteur s'applique à présenter en détail les actions entreprises d'un commun accord entre 1875 et 1878.

 

Il apparaît, en ce sens, que la Roumanie—bien que s'étant déclarée neutre dans l'intervalle 1875—1878, afin d'éviter un engagement aux côtés de la puissance suzeraine —a, de fait, prêté son appui à la lutte des peuples balkaniques, en accordant asile et subsides aux réfugiés serbes et bulgares, en même temps qu'en acquiesçant au passage à travers le territoire du pays des volontaires à destination de Serbie, ainsi que des armes, des munitions, des aliments et des médicaments, Ces agissements, d'ailleurs, lui attirèrent à plusieurs reprises des protestations de la part du Gouvernement Ottoman et d'autres grandes puissances.

 

D'autres données, nouvellement découvertes aussi, concernent les relations serbo-bulgares et se rapportent tout particulièrement à la personnalité de Hristo Botev, dont les actions étaient parfaitement connues du Gouvernement roumain, lequel manifestait une attitude empreinte de bienveillance à l'égard du but que ces actions poursuivaient : libération des Balkans du joug ottoman.

 

Quant à la période qui suit l'entrée en guerre de la Roumanie, les documents yougoslaves attestent la contribution de notre pays aux luttes qui se livrèrent au sud du Danube et contiennent des appréciations positives, parfois même élogieuses, à ce sujet. On trouve aussi des nouvelles concernant les actions militaires entreprises en commun dans le secteur de Vidin, après la rentrée en guerre de la Serbie, en décembre 1877, ou encore les démarches diplomatiques précédant le traité de paix de San Stefano, où — en dépit de leurs contributions militaire et d'autre nature pendant la guerre de 1877—, la Roumanie et la Serbie n'ont pas été admises à y participer. De nouvelles données apparaissent concernant la tentative de coordonner les actions diplomatiques suscitées par la convocation du Congrès de Berlin.

 

Les deux Etats finissant par gagner leur indépendance-au prix de lourds sacrifices humains et matériels — verront leur prestige augmenter en Europe, et leur politique réciproque de bon voisinage se poursuivre dans l'avenir comme par le passé.

 

 

 

155

 

8. НИКОЛАЕ ЙОРГА И НАПАДЕНИЕ АВСТРО-ВЕНГРИИ НА СЕРБИЮ

(Резюме)

И. Скурту

 

 

Н. Йорга, крупнейший историк и гуманист, тесно связанный с действительностью своего времени, был глубоко потрясен тем, как началась и проходила первая мировая война. Его заслуга состоит в том, что с самого начала он заметил, что война носит империалистический характер, что ее затеяли великие державы с целью покорить новые народы, новые рынки сбыта и новые источники сырья.

 

Война вспыхнула якобы из-за покушения в Сараево. Н. Йорга с самого начала не разделял мнения, что покушение в Сараево является причиной войны и последовательно разоблачал захватническую политику австро-венгерской монархии. Н. Йорга, видя сходство в исторических судьбах Сербии и Румынии, способствовал мобилизации общественного мнения в пользу соседнего государства, освобождения народов из-под габсбургской монархии. Он посвятил вдохновляющие строки порабощенной Сербии, высказываясь, даже в период, когда военные победы были на стороне захватчиков, что справедливость восторжествует, что на руинах австро-венгерской, монархии возникнут новые государства или произойдет национальное объединение других. Историческое предвидение Н. Йорги сбылось осенью 1918 года.

 

Отношение Н. Йорги к нападению в 1914 году Австро-Венгрии на Сербию являет собой светлую страницу в его политической и исторической деятельности, вклад в деле укрепления румыно-сербской дружбы.

 

 

8. NICOLAS IORGA ET L'AGRESSION DE L'AUTRICHE-HONGRIE CONTRE LA SERBIE

(Résumé)

I. Scurtu

 

 

L'humaniste et le grand historien qu'était Nicolas Iorga, profondément ancré dans les réalités historiques de son époque, fut fortement impressionné par la manière dont s'est déchaînée et déroulée la première guerre mondiale. Il a eu le mérite de saisir dès le premier moment tout ce que cette guerre avait de caractère impérialiste, quant aux grandes puissances, celles-ci poursuivant la conquête de nouveaux peuples, de nouveaux marchés et de nouvelles sources de matières premières.

 

Cette guerre trouva le prétexte de son déclanchement dans l'attentat de Sarajevo. N. Iorga pourtant, ne fut pas un seul instant dupe de la thèse comme quoi l'assassinat de Sarajevo était cause de Ja guerre et c'est avec persévérance qu'il dénonce l'appétit de conquêtes de la monarchie austro-hongroise. Discernant dans la situation de la Serbie et de la Roumanie une similitude de destin historique, N. Iorga a contribué à la mobilisation de l'opinion publique en faveur de l'État voisin, de la libération des peuples qui se trouvaient sous le joug de la monarchie des Habsbourgs et il a écrit des pages lièvreuses en faveur de la Serbie envahie, en soutenant — même lorsque les succès militaires étaient du côté de l'envahisseur — que la justice, finira par vaincre et que des ruines de l'empire austro-hongrois naîtront de nouveaux Etats tandis que d'autres parfairont leur unité nationale, La prévision historique de N. Iorga s'est bien accomplie en l'automne de l'année 1918.

 

L'attitude de N. Iorga à l'égard de l'agression austro-hongroise de 1914 contre la Serbie, représente une page lumineuse de son activité politique et historique, ainsi qu'une contribution au resserrement de l'amitié roumaino-serbe.

 

 

 

9. ДРЕВНЯЯ РУМЫНСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ (XV—НАЧАЛО XVII вв.) И ЕЕ ОТНОШЕНИЕ К ВИЗАНТИЙСКОЙ И СЛАВЯНСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ

(Резюме)

Г. Михаилэ

 

В настоящее время является общепризнанным факт, что развитие древней румынской культуры в связи с византийской и славянской, в первую очередь южнославянской, а позже — восточной и северной, следует рассматривать в плане политических и культурных связей

 

 

197

 

Румынских княжеств с Византией и соседними славянскими странами. Важнейшим аспектом этих связей является зарождение и развитие древней румынской историографии, близость которой к византийской и славянской историографии неоднократно подчеркивалась параллельно с выделением ее оригинальных черт И. Богданом, Н. Йоргой, В. Греку, Н. Картожаном, Ст. Чобану, П. П. Панаитеску и т. настоящей работе автор дает синтетическое представление проблемы, основываясь на существующем документальном и библиографическом материале.

 

В первой части представлены копии славянских переводов народной византийской хронографии и оригинальных исторических произведений южных славян, находившихся в сфере культурного влияния Византии, копии, выполненные румынами. Вывод, вытекающий из анализа всех этих копий, сводится к следующему: за исключением хроники Иоана Малаласа, до сих пор не известной ни в одной румынской копии, а также нескольких сербских «биографий» и «генеалогий», румынские книжники знали и переписали все произведения южнославянской историографии, будь то переводы византийских хронографов или оригинальные сочинения. Среди славянских рукописей, переписанных румынами, фигурируют: краткий хронограф Патриарха Никифора, хроники Георгия Монаха (Амартола), Симеона Магистра и Логотета, Иоана Зонара, Константина Манассия; житие св. Саввы, первого сербского архиепископа, в редакции Феодосия, Сборник Данила, Житие Стефана Уроша III Дечанского Григория Цамблака, несколько сербских летописей, а также Болгарская хроника 1296—1413 гг.

 

Иногда румынские копии представляют уникальные экземпляры, которые используются в современных изданиях, как, например, хроника Симеона Магистра и Логотета, изданная русской Академией наук в 1905 году по единственной церковнославянской рукописи, представляющей полностью хронику — копии попа Маноила Сучавского, законченной 11 октября 1637 года. Аналогичный случай с известной Болгарской хроникой, сохранившейся в единственной копии, находящейся сейчас в Киеве (рук. № 116), которая была выполнена в монастыре Слатина (Молдавия) монахом Исайя (одним из приближенных господаря Иоана Грозного, участвовавшим в нескольких дипломатических миссиях). Уникальная среднеболгарская копия (и одна из наиболее древних, известных нам) Сборника Данила хранится в монастыре Сучевица; она была выполнена монахом Азарием в 1567 голу.

 

Во второй части исследования автор представляет древнюю румынскую историографию XV—начала XVII вв. (в первую очередь, издания Б. П. Хаждеу, И. Богдана, А. И. Яцимирского, О. Гурки, И. К. Кицимии, П. П. Панаитеску), отмечая основные этапы ее открытия для научного мира. Также автор указывает новые копии Молдавско-русской хроники, обнаруженные им в Москве и Ленинграде.

 

В третьей части работы проводится сравнительный анализ текстов, указываются основные направления развития древней румынской историографии и приемы использования — в качестве источников и моделей — византийской хронографии (через посредство книжнославянских переводов) и южнославянских летописей. Зачатками румынской историографии являются исторические записи в настенных надписях и в заметках, оставляемых в рукописях Поминальники, создаваемые в монастырях (и среди них наиболее известный поминальник монастыря Бистрица в Молдавия), хотя и предназначались не для записи исторических событий для потомков, содержат интересные данные: в них можно найти перечисление имен румынских господарей, основателей соответствующих монастырей, многих представителей аристократии, иерархов церкви и монастырских игуменов, а иногда даже имена известных книжников.

 

Однако собственно историография в форме летописей, характерных для средних веков, зарождается — если оставить в стороне ее начальные элементы, которые, по нашему предположению, появляются во второй четверти XV века, — лишь в эпоху правления Стефана Великого (1457—1504) в Молдавия. Элементы книжнославянского летописания, о которых можем судить по румынским компиляциям середины XVII века, но которые не сохранились в оригинале, развиваются и в Валахии в период правления Раду Великого (1496—1508), и особенно в период правления Нягое Басараба (1512—1521), однако они не получают дальнейшего развития в форме непрерывной и прогрессивной историографической традиции, как это случилось в Молдове. Хотя является бесспорным факт существования книжнославянской хроники локального типа, написанной в церкви св. Николае в Шкеях Брашова (Трансильвания),

 

 

198

 

она дошла до нас лишь в поздней румынской редакции и в немецкой переработке. Итак, основными памятниками письменности, на бате которых исследователь может проводить сравнительное изучение, являются памятники XV—XVII вв. Молдовы, ставшей колыбелью средневековой румынской историографии. (Единственная работа из Валахии, которая дает возможность сравнения — житие патриарха Нифона, написанная Гаврилом, настоятелем Афона, официальная хроника о правлении Нягое Басараба, облеченная по политическим и полемическим соображениям в литературную агиографическую форму).

 

Автор, анализируя написанный при дворе и под наблюдением Стефана Великого, а также и сокращенные варианты, дополненные в ряде мест новыми данными, которые были дважды отредактированы в канцелярии господаря в Путне (так называемые путненские варианты I и II), устанавливает параллелизм формальных приемов с южнославянскими летописями, хотя название летописи и общий замысел представить не историю одного правления, а историю «Молдавской земли», напоминает известную русскую летопись «Повесть временных лет». (Впрочем, первая жена господаря Евдокия была из Киева). Сокращенные путненские варианты заимствуют название и манеру письма у летописей «вкратце» (сказаніє вь кратцѣ) сербского происхождения. По своему объему, литературной манере и форме молдавская летопись может быть сопоставлена с любым из своих образцов, реальных или предполагаемых. В ней отмечаются этапы и отзвуки великих битв за независимость, а также роль Молдавии на европейской арене в эпоху правления одного из величайших ее господарей. Эта летопись получила широкое распространение за пределами Молдавии в форме молдавско-немецкой, молдавско-русской и молдавско-польской хроник.

 

Качественный скачок в направлении более сложного повествования, со стилевыми украшениями, с рядом общих положений, портретами и характеристиками исторических персонажей, в сторону историографии, рассматриваемой как литературное творчество, представляет творчество летописца Макария, выдающегося книжника, знающего книжнославянский и древнегреческий языки, игумена в Нямце, позже — епископа в Романе и официального летописца господаря Петра Рареша, сына Стефана Великого, и его семьи (описывает период 1504—1542 гг. в первой редакции и период до 1551 года — во второй редакции). Основным источником эпитетов и стилистических оборотов, а также и образцом, которому следовал этот летописец, основавший целую школу, является Хроника Константина Манассеия (как показал Иоан Богдан). Макарие являет собой самый совершенный и в известной мере раболепный образец влияния византийской хронографии на молдавскую. Приводимый фактический материал отличается точностью (чего не предполагал Иоан Богдан), и оригинальность молдавского летописца не растворяется в заимствованной у Maнассия фразеологии. Хронику Макария продолжает его ученика Ефтимий, а в дополненном автором варианте — монах Азарий, который по поручению Петра Хромого написал историю Молдавии от Смерти Стефана Рареша (1551) до восхождения на трон Петра Хромого (1574). Азарий был непосредственно знаком с хроникой Манассия и подражая ему, сохранял однако более последовательно свою оригинальность как писатель. За исключением второго Путненского варианта и хроники Ефтимия, вся молдавская историография на книжнославянском языке нашла свое отражение в румынской хронике Григоре Уреке. Хотя Уреке придерживается местных источников, в то же время он их значительно обогащает фактами из западных и польских источников, дав таким образом хронику, на которой лежит печать влияния гуманизма, а не византийско-южнославянской историографии, с которой он не был знаком. Последующее поколение летописцев (Мирон Костин, Ион Некульче и др.) следуют тем же путем, поскольку прямое влияние византийско-южнославянской историографии на румынскую ограничивается Молдавией XV—XVI вв.

 

В Валахии в первой четверти XVII века была предпринята Михаилом Мокса (1620) первая попытка написать всеобщую историю на румынском языке. Румынский хронограф Мокса представляет собой сокращенную переработку хроники Манассия, перевод и переработку славянского варианта хроники патриарха Никифора, сербских летописей и Болгарской хроники. Таким образом несколько основных произведений византийской хронографии и южнославянских летописей были переложены на румынский язык. Однако хронограф Мокса не оказал влияния на последующее развитие мунтянской историографии. На основе славянских источников, Мокса однако описал борьбу Мирчи Старого с Баязитом при Ровине,

 

 

199

 

которую представил как полную победу, исключив факты, — имеющиеся в источниках, — об отступлении господаря перед превосходящими силами противника. Эта страница из хронографа Мокса послужила источником вдохновения для нашего великого поэта Михаила Эминеску в его III Письме, где битва при Ровине описана с сохранением тех же деталей. Таким образом, благодаря Мокса отзвук древней византийско-южнославянской историографии нашел свое отражение в одном из выдающихся произведений современной румынской литературы.

 

Не вызывает сомнений факт использования материала южнославянских хроник при редактировании начальной части Кантакузинской летописи, первой истории Валахии на румынском языке. Другие мунтянские хроники мало обращаются к этим источникам, а открывают, вместо народных хронографов, византийскую историографию, которую используют в оригинале. Таким образом, влияние византийской хронографии и южнославянских летописей прослеживается в Валахии до первых десятилетий XVII века. В середине XVII века как в Валахии, так и в Молдавии, древняя румынская историография вступает в новый этап — гуманистический, а затем — современный. Показательно для этой новой ориентации, что хотя на протяжении всего XVII века переводятся объемные хронографы как с греческого, так и с русского языков, они не находят широкий отклика в историографии, оставаясь просто книгами для широкого круга читателей.

 

 

9. L'HISTORIOGRAPHIE ROUMAINE ANCIENNE (XVe — DÉBUT DU XVIIe SIÈCLES) RAPPORTÉE A L'HISTORIOGRAPHIE BYZANTINE ET SLAVE

(Résumé)

G. Mihăilă

 

 

C'est aujourd'hui un fait bien établi que dans le contexte des relations politiques et culturelles des Pays Roumains avec Byzance et les Etats slaves du voisinage, l'ancienne culture roumaine s'est développée en contact étroit avec la culture byzantine et slave, au commencement avec la culture slave du Sud, ensuite aussi avec celle de l'Est et du Nord. L'apparition et le développement de l'historiographie roumaine ancienne constituent l'un des aspects notables des relations roumano-slavo-hyzantines. L'on a fréquemment insisté sur la parenté entre ces historiographies, en même temps que l'on a relevé les traits qui sont propres à l'historiographie roumaine ancienne. I. Bogdan, N. Iorga, V. Grecu, N. Cartojan, St. Ciobanu, P. P. Panaitescu et d'autres sont à mentionner en ce sens.

 

L'auteur du présent travail se propose de faire un exposé de synthèse fondé sur le matériel de documentation et la bibliographie dont on dispose jusqu'à présent dans ce problème.

 

La première partie du travail présente les copies effectuées par les Roumains d'après les traductions slaves des chroniques populaires byzantines et d'après les écrits historiques originaux des Slaves du sud qui se trouvaient dans l'aire culturelle de Byzance. La conclusion qui ressort à la suite de l'examén de tous ces documents porte à penser qu'exception faite de la chronique de Jean Malalas — dont nous ne connaissons actuellement aucune copie roumaine— ainsi que de quelques „biographies" et „généalogies" serbes, les lettrés roumains ont eu connaissance et ont fini par copier l'ensemble de la production historiographique slave méridionale, qu'il s'agisse de traductions d'après les chronographes byzantins ou de compositions originales. Parmi les manuscrits slaves copiés par les Roumains, on y cite : le chronographe abrégé du Patriarche Nicéphore, les chroniques de Georges le Moine (Gheorghios Monachos, Hamartolos), de Siméon, magistros et logothète, de Jean Zonaras, de Constantin Manasses, La vie de Saint Sava, le premier des archevêques serbes, dans la rédaction de Théodose, Le Sbornik de Danilo, La vie d'Etienne Uroš III Dečanski par Grégoire Tzamblak, quelques Chroniques serbes, ainsi que la Chronique bulgare des années 1296—1413.

 

Il n'est pas rare que certaines de ces copies roumaines soient des exemplaires uniques, utilisés d'ailleurs comme source à des éditions modernes. C'est le cas de la chronique de Siméon, magistros et logothète, éditée par l'Académie Russe en 1905 d'après le seul manuscrit slavon

 

 

200

 

où se trouve conservé le texte intégral de cette chronique, à savoir la copie du prêtre Manuel de Suceava, achevée le 11 octobre 1637. C'est aussi le cas de la célèbre Chronique bulgare, conservée en copie (exemplaire unique) à Kiev (mss. 116), qui a été effectuée au monastère de Slatina, en Moldavie, par le moine Isaïe, l'un des dévoués d'Ioan Vodà cel Cumplit, prince du pays, au nom duquel du reste il a même rempli quelques missions diplomatiques. Enfin, le cas de l'unique copie medio-bulgare (par ailleurs aussi, l'une des plus anciennes actuellement connues) du Sbornik de Danilo conservée au monastère de Suceviţa et faite par le moine Azarie en 1567.

 

Dans la seconde partie du travail, l'auteur s'occupe de l'historiographie roumaine ancienne depuis le XV-e siècle au début du XVII-e siècle (en s'appuyant tout spécialement sur le séditions de B. P. Hasdeu, I. Bogdan, A. I. Jacimirskij, O. Górka, I. C. Chiţimia, P. P. Panaitescu) ; il y rappelle les moments les plus importants qui jalonnent l'oeuvre de découverte de ces papiers pour le monde scientifique moderne.

 

La troisième partie du travail porte sur l'analyse comparée des textes qui reflètent le mieux les traits essentiels de l'évolution de l'ancienne historiographie roumaine ainsi que le mode dont celle-ci a su mettre à profit — en tant que sources et modèles — ia chronographie byzantine (par l'intermède des traductions slavones) et les annales slaves méridionales. On peut dire que les notations à caractère historique contenues dans les inscriptions murales et les annotations en marge des manuscrits constituent les prémiers éléments d'historiographie roumaine ancienne. De même, les obituaires rédigés dans les monastères (dont le plus connu est celui du couvent de Bistriţa en Moldavie), bien que destinés à l'usage rituel (liturgique) et non pas à celui qu'en fera la postérité en s'appuyant sur les mentions qu'ils offrent de certains événements historiques de l'époque, n'en renferment pas moins de précieuses informations : on y trouve alignés les noms des princes régnants du pays, ceux des fondateurs du couvent respectif, de la majorité des membres de la noblesse, ainsi que les noms des hiérarches ecclésiastiques et des goumènes du couvent, parfois aussi îe nom de quelques lettrés cités comme tels.

 

Mais l'historiographie roumaine — dans ie vrai sens du terme, celui d'une présentation des textes sous une forme analytique propre d'ailleurs au Moyen-Age — ne fait son apparition, en Moldavie, à en juger sur certains débuts que nous pouvons supposer dater du deuxième quart du XV-e siècle, qu'au temps d'Etienne le Grand (1457—1504). Pour ce qui est de la Valachie, ainsi qu'il en apparaît de quelques compilations roumaines datant du milieu du XVII-e siècle, qui ne sont pourtant pas conservées en originaux, des rudiments d'historiographie slavonne apparaissent au temps de Radu cel Mare (1496—1508) et surtout à celui de Neagoe Basarab (1512—1521), sans néanmoins signifier le point de départ d'une tradition d'annales historiques continuelles et progressives, comme ce fut le cas en Moldavie. Bien qu'il soit certain qu'une chronique slavonne de caractère local, rédigée en l'église St. Nicolas de Schei, quartier de la ville de Braşov-(Transylvanie) ait existé, cette chronique ne nous est parvenue que dans une version tardive roumaine aussi bien que dans une interprétation allemande.

 

Il reste que les principaux écrits permettant aux chercheurs une étude comparée sont : au XV-e—XVI-e siècles, ceux de Moldavie, pour cela même considérée comme étant le berceau de l'historiographie roumaine du Moyen-Age. (Le seul ouvrage de Valachie qui puisse leur être comparé est La vie du Patriarche Niphon écrite par Gabriel, prothos de l'Athos, au fond une chronique officielle du règne de Neagoe Basarab, déguisée pour des raisons politiques et polémiques sous cette forme littéraire hagiographique).

 

En faisant l'analyse de la Chronique depuis que par la volante de Dieu la Pais de Moldavie a commence, (Chronique depuis que par la volonté de Dieu le Pays de Moldavie a commencé), rédigée à la cour princière d'Etienne le Grand, sous la surveillance même de ce prince, ainsi que des variantes abrégées et — à certains endroits — augméntées d'informations nouvelles qui ont été rédigées cette fois au monastère de Putna (fondation du voïévode) et désignées sous le nom de variantes Putna I et Putna II, l'auteur constate la similitude de procédés formels utilisés aussi par la documentation analytique slave méridionale, bien que ie titre de la chronique et l'idée-générale (de présenter non pas l'histoire d'un règne, mais celle du pays, en l'espèce de la Moldavie) rapellent plutôt la célèbre chronique russe „Povést" vremennych let" (il faut mentionner que la première femme du voïévode était russe, Evdochie de Kiev).

 

Les versions abrégées de Putna ont emprunté le titre et la manière de rédiger „en abrégé" des chroniques provenant de Serbie. En ce qui concerne son ampleur, son esprit et sa forme

 

 

201

 

littéraire, la chronique moldave supporte la comparaison avec n'importe lequel de ses modèles, redis ou supposés. On y trouve consignées les étapes et les échos des grandes luttes pour l'Indépendance, ainsi que le rôle européen joué par la Moldavie à l'époque du plus glorieux de ses voiévodes. Cette chronique a du reste connu une large diffusion à l'étranger, sous la forme de versions moldo-allemande, moldo-russe et moldo-polonaise.

 

L'on signale l'oeuvre du chroniquer Macarie comme un véritable bond qualitatif vers la narration complexe, fleurie, faisant preuve de certaines idées générales, contenant des portraits et des caractérisations de personnages historiques, un bond enfin vers l'histoire conçue comme une création littéraire. Macarie était un remarquable érudit, connaisseur du slavon et du grec ancien, hegoumène au monastère de Neamţ et ensuite évêque de Homari, chroniquer officiel du prince régnant Petru Rareş — fils d'Etienne le Grand — et de la famille. Il décrit la période de 1504 jusqu'en 1542 dans une première rédaction de sa chronique et dans une seconde rédaction il continue de décrire les événements jusqu' 1551. Il ressort, ainsi que l'a indiqué aussi Ioan Bogdan, que ce chroniquer qui peut être tenu, par ailleurs, comme un créateur d'école, a tiré la plupart de ses épithètes et formules de style de la Chronique de Constantin Manasses, qui lui a servi aussi de modèle. Or, Macarie demeure l'expression la plus parfaite et en quelque sorte la plus servile de l'influence qu'a pu exercer la chronographie byzantine sur l'historiographie moldave. Néanmoins, le contenu des faits relatés est rigoureusement exact (contrairement à ce qu'en pense Ioan Bogdan) et l'originalité du chroniquer moldave ne disparait point sous la phraséologie d'emprunt manassienne.

 

Cette chronique a été continuée jusqu'au règne d'Alexandre Lăpuşneanu par le successeur de Macarie, l'hegoumène Eftimie, qui en fait une rédaction laudative couvrant la période 1541—1554. Il y imite, et l'avoue, le genre de Macarie, se plaçant de la sorte aussi sous l'influence manassienne.

 

C'est encore la chronique de Macarie que continue, dans une version complétée par l'auteur le moine Azarie, lequel, de l'ordre de Pierre le Boîteux écrit l'histoire de Moldavie depuis la mort de Ştefan Rareş (1551) jusqu'à l'avènement au trône de Pierre le Boôteux (1574). Azarie a connu personellement la chronique de Manassès et il s'en est copieusement inspiré, à cela près qu'il réussit à garder d'une manière saisissante son originalité d'écrivain.

 

Mais, exception faite de la variante Putna II et de la chronique d'Eftimie, toute l'historiographie slavonne de Moldavie s'est trouvée prise dans la chronique roumaine de Grigore Ureche. Celui-ci, tout en suivant de près la structure de ses sources autochtones, les enrichit considérablement par des informations prises à des sources occidentales et polonaises et en fait une chronique rédigée sous le signe de l'influence de l'humanisme et non de l'historiographie byzantino-slave méridionale, qu'il ne connaissait d'ailleurs plus. Les chroniqueurs suivants (Miron Costin, Ion Neculce, et d'autres) s'inscrivent dans la même voie, de sorte que l'on peut dire que l'influence directe de l'historiographie byzantine et slave méridionale s'exerce, en Moldavie, rien que durant le XV-e et XVI-e siècles.

 

En ce qui concerne la Valachie, Mihail Moxa (1620) rédige pendant le premier quart du XVIIe siècle ce qu'on peut appeler un premier essai d'histoire universelle en roumain. Le chronographe de Mihail Moxa reprend, en la résumant, la chronique de Manassès, qu'il continue du reste par une interprétation et traduction de la version slave de la chronique du patriarche Nicéphore, ainsi que par des chroniques serbes et la Chronique bulgare. De la sorte, il se trouve que certaines oeuvres principales de la chronographie byzantine et des annales historiques slaves méridionales ont été transposées en langue roumaine. Le chronographe de Moxa n'a pas exercé néanmoins d'influence sur le développement ultérieur de l'historiographie valaque. C'est à Moxa cependant que nous devons d'avoir enregistré, il est vrai sur la base d'écrits slaves, la bataille de Rovine entre Mircea l'Ancien et Bajazet, dont il en a fait une complète victoire, en éliminant l'information contenue par ces textes slaves selon laquelle le voïevode s'était retiré dans les montagnes à cause de la supériorité numérique écrasante de l'adversaire. Etant donné que cette page du chronographe de Moxa a inspiré la première partie de Scrisoarea III de notre illustre poète Eminescu, lequel décrit cette bataille de Kovine dans les mêmes termes, il s'ensuit que, par l'intermède de Moxa, un écho de l'ancienne historiographie byzantino-slave méridionale perce, jusqu'à nos jours, par l'une des plus célèbres créations de la littérature roumaine moderne.

 

Il est indiscutable que l'on a utilisé pour la rédaction de la partie qui forme le début du Letopiseţ Cantacuzinesc (Chronique Cantacuzène), considérée comme la première histoire en roumain de la Valachie, les informations contenues dans les chroniques slaves méridionales.

 

 

202

 

Les autres chroniques valaques ne puisent plus à ces sources, mais découvrent, pour remplacer les chronographes populaires, l'historiographie byzantine, qu'elles emploient dans l'original même.

 

Il ressort par conséquent que l'influence de la chronographie byzantine et des annales slaves méridionales peut être suivie, en Valachie, jusque dans les premières décennies du XVII-e siècle.

 

A partir du milieu du XVIIe siècle, en Moldavie autant qu'en Valachie, l'ancienne historiographie roumaine entame son étape humaniste et. les années d'après, moderne. Et il n'est point dénué d'intérêt de mentionner, en ce qui concerne cette nouvelle orientation, un fait significatif en ce sens, a savoir qu'en dépit des volumineux chronographes que l'on continue de traduire tout le long du XVII-е siècle, autant du grec que du russe, ces écrits demeurent sans influence sensible dans l'historiographie roumaine, étant considérés comme de simples livres de lecture populaire.

 

 

 

10. ПОЛЬСКИЙ ГУМАНИСТ ФИЛИППО БУОНАККОРСИ — КАЛЛИМАХ И РОМАНСКОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУМЫНСКОГО НАРОДА

(Резюме)

И. К. Кицимия

 

 

Филиппо Буонаккорси-Калимах, польский гуманист, выходец из Италии, в плане польско-румынских отношений известен прежде всего как вдохновитель похода короля Яна Ольбрахта в Молдову (1497). Ни разу не отмечалась та роль, которую он сыграл в деле распространения идеи романского происхождения румынского народа.

 

Буонаккорси иммигрировал в Польшу после неудавшегося заговора против папы Павла II. В 1470 году, направляясь из Константинополя в Польшу, Филиппо Буонаккорси, вероятно, пересек румынскую территорию, где смог собрать некоторые данные, которые позже привел в своих трудах. Позже, в Польше он отметил, что поляки пользовались почти одним и тем же термином для названия румын (Wołochy) и итальянцев (Włochy) лишь только с «изменением ударения». Таким образом Буонаккорси одним из первых ввел косвенным образом в филологию вопрос о значении терминов włoch, wołock, włach, которые в современных исследованиях будут соотнесены с названием кельтского племени — Volca — Volcae и станут темой исторической и филологической дискуссии. Буонаккорси предугадал значение термина «романский» или «романского происхождения», и следовательно ему можно приписать приоритет в выдвижении этой идеи (см. его сочинение Vita et mores Sbignei Cardinalis).

 

Филиппо Буонаккорси впервые в своем сочинении Historia de rege Vladislavo (История короля Владислава) уверенно говорит о румынском народе и занимаемой им территории как о целостной единице, отмечая при три провинции: Трансильванию, Валахию и Молдову.

 

Идеи Буонаккорси получили дальнейшее развитие в трудах Мартина Кромера, Ал. Гванини, Ст. Сарницкого и др.

 

Итак, Буонаккорси сыграл важную роль в деле распространения идеи романского происхождения румынского народа. Этот факт оставался в тени. Несомненно он заслуживает пристального к себе внимания.

 

 

10. L'HUMANISTE POLONAIS PHILIPPE BUONACCORSI-CALLIMACHUS ET L'ORIGINE LATINE DU PEUPLE ROUMAIN

(Résumé)

I. C. Chiţimia

 

 

Philippe Buonaccorsi—Callimachus, humaniste polonais d'origine italienne, est connu en ce qui concerne les relations polono-roumaines, surtout en tant qu'inspirateur de l'expédition du roi Jean Albert en Moldavie (1497). On n'a point encore dégagé de son activité le râle qu'il a joué dans la diffusion de l'idée de l'origine latine du peuple roumain.

 

Buonaccorsi a émigré en Pologne à la suite d'un complot tramé contre le pape Paul II. En 1470, partant de Constantinople pour la Pologne, Philippe Buonaccorsi a traversé probablement le territoire roumain, où il a pu prendre sur place certaines informations, dont il s'est servi plus tard dans ses oeuvres. Il a remarqué ensuite, en Pologne, que les Polonais utilisaient presque le même terme pour désigner les Roumains (Wołochy) et les Italiens (Włochy), seulement, comme il dit, avec „un changement d'accent". Alors Buonaccorsi est e premier qui pose,

 

 

209

 

indirectement, en philologie le problème du sens des termes włoch, wołoch, włach, qui dans les recherches des temps modernes, seront rapportés au nom de la tribu celtique Volca — Volcae, en constituant un sujet de dispute historique et philologique. Buonaccorsi a pressenti le sens de „roman" ou „de l'origine romaine" de ces termes et, par conséquent, on peut lui attribuer la paternité de cette idée (voir son oeuvre Vita el mores Sbignei Cardinalii).

 

De même, Philippe Buonaccorsi est le premier qui, dans son oeuvre Historia de rege Vladislavo, parle sans hésitation de l'unité du territoire et du peuple roumain habitant les trois provinces : la Transylvanie, la Valachie et la Moldavie.

 

Les idées de Buonaccorsi ont été reprises ensuite pas d'autres humanistes comme Martin Kromer, Al. Guagnini, St. Sarnicki etc. Donc Buonaccorsi a joué, dans le problème de la diffusion de l'origine latine du peuple roumain, un rôle important, qui est resté dans l'ombre et qui mérite d'être mis en lumière.

 

 

 

11. СЕРБСКИЙ ДЬЯКОН ДИМИТРИЕ И ПРОНИКНОВЕНИЕ РЕФОРМАЦИИ В МОЛДОВУ

(Резюме)

Шербан Папакостя

 

 

Исследования последних лет выявили ранний характер и глубину проникновения Реформации в Молдову; было установлено, что проникновении Реформации в Молдову произошло, по крайней мере, за два десятилетия до восшествия на престол протестанта-господаря Деспота-Водэ и следовательно не является результатом захвата им власти, как долгое время трактовала этот факт наша историография. В ряде предшествующих исследований была отмечена нетерпимость вероисповедования, характерная для истории Молдовы периода, предшествовавшего правлению Деспота. Антилютеранский характер преследований на почве различия вероисповедания четко выявляется в материале, содержащемся в сообщениях сербского дьякона Димитрие, центрального персонажа в истории ранних контактов между протестанским и православным миром, между Виттенбергом и Византией. Секретарь Молдавского господаря, секретарь Константинопольской патриархии, дьякон Димитрие был основным посредником при многочисленных переговорах, которые имели место в этот период между главами протестанского и православного мира. Возвратившись в Молдову, которая стала важнейшим центром столкновения этих двух вероисповеданий в период первого правления Александру Лэпушняну, дьякон Димитрие вынужден бежать из-за сильного религиозного преследования, проводившегося по приказу господаря, и в его сообщении впервые отмечается антилютеранизм господаря.

 

Воинствующий характер оппозиции между лютеранизмом и православием в Молдове, которая во всех других случаях проявлялась в рамках споров и печатной пропаганды, являлся результатом не только протестанского прозелитизма в Молдове, но и результатом объединения этого прозелитизма с политической программой. Сильный нажим со стороны Габсбургской империи с целью включения Молдовы в свою политическую и дипломатическую

 

 

218

 

систему с помощью протестанского дворянства Польши и своего кандидата на престол Молдовы Якоба Гераклида Деспота, объясняют характер реакции Молдавского княжества периода правления Александру Лэпушняну.

 

 

11. LE DIACRE SERBE DIMITRI ET LA PÉNÉTRATION DE LA RÉFORME EN MOLDAVIE

(Résumé)

Şerban Papacostea

 

 

Les recherches de ces dernières années ont révélé l'ancienneté et la profondeur de la pénétration de la Réforme en Moldavie ; l'on a constaté que — loin d'être le résultat de la prise du pouvoir par Despot-Voda, ainsi que l'indiquait l'historiographie roumaine jusqu'à ces derniers temps — la pénétration de la Réforme en Moldavie est un phénomène se situant au moins vingt ans avant l'avènement au trône du prince protestant. Par des recherches antérieures, on a pu constater que pendant les règnes précédant celui de Despot, l'histoire de la Moldavie présentait un caractère de tension confessionnelle. La tendance anti-luthérienne des actes de persécution anti-confessionnelle est explicitement attestée par les informations comprises dans la relation du diacre serbe Dimitri, personnage central de l'histoire des premiers contacts survenus entre le monde protestant et orthodoxe, entre Wittenberg et Byzance.

 

Secrétaire du prince régnant de Moldavie, secrétaire du Patriarcat de Constantinople, le diacre Dimitri, s'est trouvé être le principal intermédiaire des négociations très suivies qui ont eu lieu, à cette époque, entre les dirigeants des mondes protestant et orthodoxe. Revenu en Moldavie — important secteur, à ce moment, de la confrontation des deux confessions — pendant le premier règne d'Alexandre Tăpuşneanu, le diacre Dimitri est obligé de s'enfuir à cause de la violente persécution confessionelle déclenchée par le prince, dont le caractère anti-luthérien est attesté, pour la première fois dans la relation du diacre.

 

Le caractère violent de la confrontation du luthéranisme et de l'orthodoxie en Moldavie — confrontation qui partout ailleurs s'est maintenue dans les limites des discussions et de la propagande par imprimés — était la conséquence non seulement du prosélytisme protes tant en Moldavie, mais encore des attaches de ce prosélytisme à tout un programme politique. C'est l'effort persévérant de l'empire des Habsbourgs d'englober la Moldavie dans son système, ainsi que celui de son candidat au trône de Moldavie — Jacob Héraclide Despot — qui expliquent la violence de la réaction de l'État moldave pendant le règne d'Alexandre Lăpuşneanu.

 

 

 

12. ИОАH БОГДАН И РЕОРГАНИЗАЦИЯ ФАКУЛЬТЕТА ФИЛОСОФИИ И СЛОВЕСНОСТИ (БУХАРЕСТ)

(Резюме)

Константин Н. Велики

 

 

Иоан Богдан известен в первую очередь своими исследованиями по истории и филологии. Он заложил основы славистики как науки в нашей стране. Одновременно он проводил большую организационно-педагогическую деятельность в Бухарестском университете, на факультете философии и словесности. Эта сторона деятельности румынского ученого, менее известная, и является предметом настоящей статьи, в которой в основном, используется архивный материал. Деятельность И. Богдана представляет собой единичный в истории Бухарестского университета случай. В 28 лет (в 1892 г.) он стал профессором и был назначен в 1898 г. деканом факультета; в этой должности он оставался вплоть до своей смерти (в 1919 г.), исключая те несколько месяцев, когда его избирали проректором или ректором Бухарестского университета. Как декан, И. Богдан принимал активное участие в выработке первого в стране общего устава факультета словесности и философского факультета, в его изменении в 1907 году и в установлении нового закона о высшем образовании в 1912 году.

 

И. Богдан организовал педагогическую деятельность на факультете, открыл первые семинарии и помог обеспечить их материальными средствами. Он уделил большое внимание вопросу подбора наиболее способных преподавательских кадров на факультет словесности и философии. Й. Богдан был организатором факультетской библиотеки и директором журнала «Convorbiri literare» (Литературные беседы), в который он привлек ряд профессоров университета в качестве сотрудников. Он хорошо знал педагогическую и научную деятельность каждого преподавателя и жизнь студентов, которых объединил в «Общество студентов-философов и словесников». Его деятельность в области организации высшего образования гармонично переплеталась с педагогической и научной.

 

 

12. IOAN BOGDAN ET LA RÉORGANISATION DE LA FACULTÉ DE PHILOSOPHIE ET LETTRES DE BUCAREST

(Résumé)

Constantin N. Velichi

 

 

Ioan Bogdan est surtout connu pour ses études d'historien et de philologue, qui ont posé les bases des études slaves de caractère scientifique chez nous. Mais, en même temps, il a déployé aussi une remarquable activité de professeur et d'organisateur à la Faculté de

 

 

236

 

Philosophie et Lettres de l'Université de Bucarest. Cette activité de Ioan Bogdan, moins connue, forme l'objet du présent article écrit avant tout à l'aide de pièces d'archives. Dans l'histoire de l'Université de Bucarest, Ioan Bogdan représente un cas unique. Nommé professeur à l'âge de 28 ans (1892) il fut élu doyen en 1898 et continua de l'être jusqu'à sa mort (1919), dirigeant ainsi la Faculté des lettres sans autre interruption que les quelques mois qu'il fut vice-recteur ou recteur de l'Université de Bucarest. Il a contribué en cette qualité, au plus haut degré, à l'élaboration du premier règlement unique des deux Facultés des Lettres et philosophie de notre pays, à sa modification en 1907 et à la rédaction de la nouvelle loi de l'enseignement supérieur en 1912.

 

En second lieu, Ioan Bogdan a organisé l'activité didactique de la Faculté en y créant les premiers séminaires et en contribuant à en assurer la base matérielle. Il a accordé un soin particulier à doter la Faculté des Lettres et philosophie d'un corps enseignant comprenant les éléments les plus remarquables. Enfin, Ioan Bogdan a été l'organisateur de la Bibliothèque de la Faculté et le directeur de la revue «Convorbiri Literare» qui groupait autour d'elle un nombre de collaborateurs d'élite recrutés dans les rangs des professeurs de l'Université. Il a connu de près l'activité didactique et scientifique de chaque professeur, de même que la vie des étudiants, qu'il organisa dans la «Société des étudiants en philosophie et lettres.» Son activité pour organiser l'enseignement supérieur alla harmonieusement de pair avec son activité d'enseignant et ses recherches.

 

 

 

17. ОТЗЫВЫ О НАУЧНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИОАНА БОГДАНА ЗА ГРАНИЦЕЙ

(Резюме)

Лучия Джамо-Диаконицэ

 

 

Автор приводит ряд отзывов о плодотворной и разносторонней научной деятельности великого румынского слависта, появившихся в заграничных изданиях по специальности.

 

Основополагающие труды Иоана Богдана, осветившие некоторые важные вопросы истории нашего народа, древней румынской культуры и румыно-славянских отношений, пробудили живой интерес и были высоко оценены ведущими специалистами заграницей. Так, В. Ягич, который называл И. Богдана «любимым и верным другом», характеризует румынского слависта как «ученого и превосходного, серьезного и проницательного исследователя», К. Иречек, А. И. Яцимирский, Й. Радонич, Л. Милетич и другие отметили значение работ румынского ученого и его значительный вклад в дело развития европейской славистики.

 

 

17. ECHOS DE L'ACTIVITÉ SCIENTIFIQUE DE IOAN BOGDAN À L'ÉTRANGER

(Résumé)

Lucia Djamo-Diaconiţă

 

 

L'auteur indique quelques échos produits dans la presse de spécialité de l'étranger par l'activité scientifique abondante et multilatérale du grand slaviste roumain.

 

Les ouvrages de Ioan Bogdan, lesquels ont frayé la voie à de nouvelles recherches et dans lesquels il a élucidé d'importants problèmes de l'histoire de notre peuple, de la culture roumaine

 

 

272

 

ancienne et des relations roumaino-slaves, ont suscité un vif intérêt et ont été elogieusement apréciés par les spécialistes de marque de l'étranger. C'est ainsi que V. Jagič, qui considère I. Bogdan comme «un ami chéri et fidèle», (lieben, Fachgenossen und Freund) voit en lui «un savant et un excellent chercheur, sérieux et pénétrant» (einen vortrefflichers ernsten und scharfsinnigen Gelehrten und Forseher); de même G. Jireček, A I. Iatzimirski, J. Radonič, L. Miletić et autres ont fait ressortir l'importance des ouvrages du savant roumain et son importante contribution au développement des études slaves en Europe.

 

[Back to Index]