Нижнедунайская Скифия в VI – начале I в. до н.э. (Этно-политический аспект)

С. И. Андрух

ГЛАВА II. СКИФЫ В НИЖНЕМ ПОДУНАВЬЕ В VI — IV вв. до н.э.

 

1. Освоение скифами Дунай-Днестровского междуречья  (51)

2. Западная экспансия скифов в IV в. до н. э.  (71)

3. Этно-политическая ситуация на левобережье Дуная после скифо-македонского конфликта  (80)

4. Этапы проникновения скифов за Дунай  (86)

 

1. Освоение скифами Дунай-Днестровского междуречья

 

Ко второй половине I тыс. до н.э. в Дунай-Днестровском междуречье происходят глубокие этно-культурные сдвиги. В это время к западу от Буджакской степи и в лесостепной Молдове начинается процесс формирования на местной основе гетского этноса. На побережье Черного моря выводятся греческие колонии. Сама же Буджакская степь, лишенная стабильного населения еще с начала I тыс. до н.э., постепенно становится местом эпизодических кочевий, а затем и массового проникновения и расселения скифских племен. В этой связи Нижнее Подунавье стало, в силу своего географического положения, связующим звеном между этими, разными по уровню экономического и социального развития, общностями.

 

Процесс освоения региона и установления взаимоотношений между перечисленными народами неодинаково освещен письменными и археологическими источниками, что предопределило возникновение существенных расхождений по этим вопросам в научной литературе. Еще в 20-х гг. румынским ученым В. Пырваном была выдвинута гипотеза, согласно которой земли к северо-востоку от Дуная вплоть до Днестра были заселены фракийскими племенами гетов, покоренными скифами в результате западной экспансии последних (290, р. 729—731). Эта идея подверглась обоснованной критике А. И. Мелюковой, убедительно доказавшей на основе анализа археологического материала, что говорить о генезисе фракийской культуры на территории Буджакской степи нет оснований (134). И тем не менее версия об автохтонности гето-фракийского населения на степных пространствах между Прутом и Днестром продолжает существовать в современной литературе. Так, И. X. Кришан, не приводя каких-либо доказательств, пишет, что данная территория была важнейшей частью ареала, где происходило формирование на местной

 

51

 

 

основе гето-дакийской культуры. Рассматривая соотношение политических сил в регионе, исследователь утверждает, что геты здесь никогда не доминировали и были сначала покорены скифами, затем бастарнами и только во время Буребисты они стали безраздельно господствовать на огромных пространствах от Карпат до Поднепровья (255, р. 116, 117, 258, 283).

 

Несколько иная трактовка этой проблемы предложена К. Йордановым. Отмечая, что вплоть до VI в. до н.э. на рассматриваемой территории проживали племена северных фракийцев, он говорит, что хотя с момента проникновения сюда скифов и наблюдается некоторое уменьшение численности гетского населения, однако именно здесь уже с VI в. до н.э. начинается формирование некоей синкретичной скифо-фракийской общности, просуществовавшей вплоть до конца скифской истории и охватившей не только все пространство между Прутом и Днестром, но в отдельные промежутки времени и прибрежную часть между устьем Днестра и Южным Бугом, а также какую-то часть Добруджи (269, р. 80; 94, с. 70—79).

 

Не отрицая того факта, что Дунай-Днестровское междуречье действительно было контактной зоной между скифами и фракийцами, полагаем, что их взаимоотношения нужно рассматривать в динамическом развитии, отдавая предпочтение на начальном этапе связям культурным, а не этническим. Территориально инфильтрации скифского и фракийского этноса могли возникать только в низовьях Дуная, Днестра и Буга и на границе с лесостепной Молдовой, где зафиксировано реальное присутствие фракийского компонента. Степные пространства междуречья Днестра и Прута до появления скифов оставались незаселенными, что согласуется и с археологическими данными и с высказыванием Геродота (IV, 11) о занятии ими безлюдной страны.

 

Благодаря современным исследованиям установлено, что автохтонное развитие фракийского этноса происходило только на территории лесостепной Молдовы (117, с. 130; 140, с. 224—234; 155, с. 11, 18). В Буджакской степи к настоящему времени открыто всего два погребения, относимых исследователями к фракийскому гальштату (47, с. 8), что может свидетельствовать только о каких-то эпизодических посещениях ранними фракийцами степной части Дунай-Днестровского междуречья, но не о стабильном проживании их здесь. Более примечательны в этом плане поселения у сел Орловка и Новоселье кое в низовьях Дуная, где зафиксирована керамика культуры Басарабь VIII — VII вв. до н.э. (42, с. 26; 44, с. 138, 139). Здесь же в окрестностях Орловки и Измаила известны

 

52

 

 

гетские поселения и могильники IV — III вв. до н.э. (134, с.76). Генетическая связь между двумя этими группами памятников пока не прослеживается. Их концентрация только на побережье Дуная может говорить лишь в пользу того, что какие-то группы фракийского населения при благоприятном стечении политической ситуации перемещались на правый берег реки из Добруджи и осваивали близлежащие местности. Недавно было высказано довольно интересное предположение, что жителями этих поселков осуществлялся контроль над переправой через Дунай, эпизодически прерывавшийся в результате западных экспансий скифов (44, с. 138—141).

 

Освоение скифами западной периферии степного Северного Причерноморья вплоть до конца VI в. до н.э., судя по письменным и археологическим источникам, не имело массового характера. Так, согласно Геродоту (IV, 48, 80, 93, 118) уже период войны с Дарием скифы соседствовали по Дунаю с гетами и агафирсами. Однако, невзирая на столь четкое разграничение народов, историк оставляет пространство между Истром и Гипанисом, за исключением низовий Тираса, незаселенным (IV, 51). Более того, повествуя об оборонительных действиях скифов, Геродот отмечает, что основное войско их было собрано далеко от Дуная, и только выступив навстречу персам, передовой отряд скифов встретил их на расстоянии трех дней пути от реки (IV, 121, 122). В то же Время, наличие в Буджакской степи скифского погребения периода архаики у села Огородное, свидетельствует о вхождении ее в ареал передвижений скифов, что согласуется и с указанием Геродота о прекрасной ориентировке их в придунайской местности (IV, 136).

 

Говоря об относительной малочисленности скифов в придунайских землях, нельзя преувеличивать и степень освоенности ими степных пространств, расположенных к востоку от Днестра. К настоящему времени для Скифии VII — VI вв. до н.э. известно всего около 30 захоронений, в большинстве своем впускных в курганы эпохи бронзы (143, с. 12—20; 221, с. 345). Сейчас широкое признание среди скифологов получила идея, согласно которой на раннем этапе своей истории скифы вели Кочевой образ жизни, соотносимый по периодизации С. А. Плетневой (173) с первой, таборной стадией кочевания (61, с. 44; 62, с. 25; 142, с. 80, 81; 144, с. 25). Однако в свете крупномасштабных исследований в степном Причерноморье такое количество древнейших памятников, сохранившихся от более чем двухвековой жизни скифов, чрезвычайно мало даже с учетом специфики погребального обряда, характерного для таборного кочевания

 

53

 

 

(173, с. 16, 17). Мы полностью разделяем позицию тех исследователей, которые говорят о слабой заселенности степей Причерноморья в период архаики (148; 149; 11; 12; 176; 125, с. 115, 132; 51, с. 47—50).

 

Пустующие пространства Северного Причерноморья как нельзя лучше подходили грекам для вывода своих колоний и освоения близлежащих сельскохозяйственных территорий. Причем, что любопытно, здесь до конца VI в. до н.э. было основано больше городов, нежели в Западном Причерноморье (55, с. 374, 375), где греки сразу же попадали в плотное окружение земледельческих фракийских племен. Характерно, что Геродот, давший самое раннее описание скифов, никак не отражает взаимоотношения их и греческих полисов до похода Дария. И только более поздние авторы отмечают, что скифы уступали землю грехам в целях развития торговли или за плату (см. подборку: 215, с. 235; Страбон, VII, 4, 6). По всей видимости подобная ситуация могла сложиться только после окончательного освоения скифами причерноморских степей.

 

С момента появления на побережье Черного моря греческих центров устанавливаются тесные связи их с местным населением. По водным артериям Днепра, Буга, Днестра греческие товары проникают глубоко в лесостепь (161; 166, с. 47; 155, с. 40). Помимо торговых контактов, наблюдаются и непосредственные этнические взаимоотношения. Фиксируются они, в первую очередь, по наличию в комплексе лепной посуды архаических поселений VII — VI вв. до н.э. варварской керамики, свидетельствующей о проникновении в среду колонистов коренных жителей Причерноморья. Лучше всего эта категория инвентаря изучена на памятниках Нижнего Побужья. На основе анализа ее К.К. Марченко пришел к выводу, что в состав эллинских поселений на раннем этапе входили фракийцы Карпато-Дунайского региона, выходцы из лесостепных областей Среднего Поднепровья, в которых исследователь видит скифов-пахарей, и степняки — потомки населения эпохи бронзы. Возможность притока сюда переселенцев из отдаленных областей К. К. Марченко объясняет относительным запустением степей Причерноморья и отсутствием контроля со стороны скифов, создавшим возможность свободного передвижения здесь различных народов (125, с. 110—120, 131—133). Судя по количественному и качественному соотношению керамики скифоидного типа, которая составляет до 80% всего комплекса варварской посуды, большую часть ее следует связывать не с массовым оседанием кочевых скифов на землю (167, с. 55), а с перемещением в Нижнее Побужье лесостепных

 

54

 

 

земледельческих племен (125, с. 115— 118). В то же время, редкие находки на поселениях Нижнего Побужья в слоях VI в. до н.э. сосудов, выделенных исследователем в вариант А I типа, особенно широко представленных здесь позднее и составляющих неотъемлемую часть керамического комплекса степных скифских памятников IV — III вв. до н.э. (125, с. 118—123), позволяют говорить о незначительном притоке сюда выходцев не кочевых скифов еще в Период архаики.

 

В меньшей степени изучена скифоидная керамика на греческих поселениях Нижнего Поднестровья. По наблюдениям И. В. Бруяко, здесь также преобладает посуде лесостепных земледельческих племен (41, с. 28, 29). Аналогичная керамика в небольшом количестве зарегистрирована в Истрии и ее округе в слоях конца VII — VI вв. до н.э. (138, с. 106, 181, рис. 35). К. К. Марченко датирует приток земледельческого лесостепного населения в Побужье одновременно с появлением первых колонистов, или чуть позднее. Несколько иная ситуация прослежена недавно в Поднестровье и Подунавье. Известно, «кто греческая колонизация Поднестровья относится к концу VI ~ V в. до н.э. Однако на многослойных поселениях у с. Усатово близ Одессы и у с. Орловка на Дунае найдена керамика типа Черный Лес-2 и Жаботин VIII — VII вв. до н.э. (41, с. 29), что свидетельствует о знакомстве лесостепного населения с этим регионом еще до начала колонизации. Освоение греческими колонистами левобережья Днестра активизировало приток сюда варваров и для рубежа VI — V в. до н.э. здесь насчитывается уже 13 поселений со скифоидной керамикой лесостепного типа.

 

Фракийский компонент в составе архаических поселений Северного Причерноморья представлен в меньшем количестве. Так, на памятниках Нижнего Побужья фракийская керамика составляет от 11 до 30% всего комплекса местной лепной посуды (125, с. 111), а в Нижнем Поднестровье — до 20% (169, с. 27; 197, с. 41). Всеобщее признание получила точка зрения А. И. Мелюковой, что переселение фракийцев в Нижнее Поднестровье, а, возможно, и в Побужье происходило из-за Дуная (139, с. 142). К той же мысли склоняется и К. К. Марченко, говоря в целом о выходцах из Карпато-Дунайского региона (125, с. 115). Развивая это положение, С. Б. Охотников в то же время высказался о возможности притока на поселения Нижнего Поднестровья и какой-то части фракийцев из лесостепной Молдовы (167, с. 53, 54), где процесс формирования гетского этноса совпал с началом торговых контактов с греками, нашедших отражение в появлении античного

 

55

 

 

импорта в ранних слоях поселений у сел Ханска, Данчены, Селиште, Бутучены (155, с. 5—7, 40).

 

Появление фракийцев в низовьях Днестра и Буга А. И. Мелюкова и К. К. Марченко объясняют результатом вовлечения их в колонизационный процесс и рассматривают в тесной связи с выведением в Северное Причерноморье греческих колоний (138, с. 181; 125, с. 115). Полностью разделяя такую трактовку переселения фракийцев, отметим, что они появляются в Северном Причерноморье и только в местах размещения эллинов не ранее возникновения первых греческих поселений. Так, если в Нижнем Побужье фракийская керамика известна уже в слоях второй половины VII — VI вв. до н.э., то в низовьях Днестра она зафиксирована только для середины — конца VI в. до н.э., то есть также не ранее начала колонизации.

 

Что касается притока переселенцев в низовья Днестра из лесостепной Молдовы, то С. Б. Охотников ставит их перемещение в прямую зависимость от скифского воздействия. Допуская в принципе возможность таких миграций, заметим, что аргументация исследователя о причинности их не выдерживает критики. Анализ геополитической ситуации в степях Причерноморья, по сути являвшихся вплоть до конца VI в. до н.э. периферией скифского мира, показывает, что переоценивать влияние скифов в это время на окружающие народы будет методически неверно. Скорее всего, можно говорить, что подобные перемещении, при отсутствии , внешнего фактора, стали возможны в результате внутреннего , социально-экономического развития лесостепных фракийских племен и заинтересованности их в установлении непосредственных контактов с греческими переселенцами. Более привлекательна в этом плане гипотеза К. К. Марченко, допускавшего также возможность самостоятельного, независимого от греков, передвижения каких-то групп фракийцев сухопутным путем на восток вплоть до Нижнего Побужья, реального при отсутствии в степях стабильного населения (125, с. 114, 115). Однако заметим, что преувеличивать степень независимых от греков миграций фракийского населения как из-за Дуная, так и с верховий Днестра нельзя. В противном случае следовало бы ожидать значительного увеличения фракийского компонента и в процентном, и в количественном соотношении на поселениях Поднестровья, территориально более близких к фракийскому миру, нежели побужские. Но, как было показано выше, такой диспропорции не наблюдается.

 

Подводя итог вышеизложенному, отметим, что вплоть до рубежа VI — V в. до н.э. для буджакской степи характерно

 

56

 

 

довольно стабильное политическое равновесие, вызванное синхронностью освоения побережья Черного моря греками-колонистами, лесостепи Молдовы — земледельческими племенами гетов, степи — немногочисленными группами кочевых скифов. На начальном этапе расселения ни одна из этих этнических общностей не обладала высокой военно-политической мощью для завоевания господствующего положения, что, безусловно, не отрицает вообще возможности каких-либо конфронтаций (косвенным свидетельством того может служить отрицательная позиция ряда народов к идее создания скифами антиперсидской коалиции и угроза военного конфликта со стороны агафирсов в случае нарушения их границ — Геродот, IV, 119, 125). Центром культурной и экономической жизни при незаселенности степи становятся поселения греческих колонистов, стимулирующих приток варварского населения и где, вероятно, даже происходит смешение этносов (125, с. 132; 169, с. 58, 59). Причем, как совершенно верно отмечают К. К. Марченко и С. Б. Охотников, речь должна идти в первую очередь о «метизации аборигенов», а не о фрако-скифском слиянии, как о том говорит К. Йорданов (94, с. 88).

 

Совершенно иная обстановка складывается в степях Причерноморья, и в особенности в Подунавье, к рубежу VI — V в. до н.э. Согласно мнению большинства ученых, хронологическим репером коренного изменения внешнеполитической ситуации, оказавшего существенное влияние на жизнь многих сопредельных народов, может служить разгром скифами Дария, после чего активность их резко возросла. Причины тому называются разные. В ряду одной из первых указывается на перемещение скифов после переднеазиатских походов в Северное Причерноморье и формирование центра их к концу VI в. до н.э. в Нижнем Поднепровье и Крыму (148, с. 100—104; 149, с. 51—65). По мнению Ю. Г. Виноградова, консолидация скифов и укрепление их военной мощи были следствием всего внутреннего развития общества, а разгром Дария лишь ускорил его (56, с. 84, сн. 17). В качестве ведущей причины резкого изменения внешней политики с мирной на захватническую исследователь называет внутридинастийную борьбу в скифском обществе, приведшую к появлению на престоле после Иданфирса представителя новой династии — Аргота. Правление последнего условно размещается в пределах 510—490 гг. до н.э., на которые как раз и приходится начало скифской агрессивной политики (54, с. 105—108). Совершенно иную интерпретацию этому дает А. Ю. Алексеев. Соглашаясь с мнением о смене скифской Династии на рубеже VI — V вв.

 

57

 

 

до н.э., он объясняет ее вторжением с евразийских степей и, возможно, с Северного Кавказа новой многочисленной группы населения, вобравшей в себя своих предшественников и положившей начало классической скифской культуре со своеобразной экономикой и политикой, резко отличных от периода архаики (11; 12, с. 103—112). Свою трактовку событий в Северном Причерноморье на рубеже VI — V в. до н.э предложил Б. Н. Мозолевский. Отрицая идею нового восточного импульса, он считает, что воцарение новой династии (скифов-царских — С. А.) совпало по времени с возвращением в Северное Причерноморье скифов после переднеазиатских походов, было обусловлено социально-экономическим развитием общества и знаменовало переход от таборной к полукочевой стадии кочевания. Отголоски этого события он видит в рассказе Геродота (IV, 3) о войне возвратившихся скифов с «потомками рабов» (144, с. 24—28). Иная точка зрения по этому фрагменту из «Истории» Геродота с широким историографическим обзором дана В. Ю. Мурзиным (149, с. 53—65).

 

Как бы ни расценивались причины военно-политической активизации скифов, - несомненно, что с этих пор скифы стал и играть главенствующую роль на обширных пространствах Северного Причерноморья. Буджакская степь, бывшая ранее только местом редких кочевий отдельных групп скифов, становится сейчас одним из центров активных взаимодействий, причем зачастую имевших агрессивный характер, различных народов, проживавших в сопредельных районах.

 

Известно, что одной из первых воинственных акций на западе стал поход скифов в 496 г. до н.э (83, прим. 717) до Херсонеса Фракийского, предпринятый согласно Геродоту (VI, 40), в целях отмщения персам. Достоверность такой экспансии скифов сейчас общепризнанна. Возможность массированного передвижения скифов обусловлена еще и тем, что геты, разгромленные ранее Дарием (Геродот, IV, 93, 118), не смогли оказать сопротивления очередному агрессору. Однако скифы столкнулись на Балканах с Одрисским царством, в результате противодействия которого они вынуждены были возвратиться на левый берег Дуная, ставшего пограничным рубежом между двумя варварскими мирами (Фукидид, II, 97). Противостояние, длившееся с 496 по 480 гг. до н.э., закончилось не только стабилизацией границ, но и заключением династического брака между Ариапифом — царем скифов и дочерью одрисского царя Тереса. Сейчас же был заключен еще один брак Ариапифа с истрианкой (Геродот, IV, 78, 80). Факт бракосочетания Ариапифа с фракиянкой в литературе принято трактовать как I мирный договор скифов и фракийцев.

 

58

 

 

Встретив сильное сопротивление на юго-западе, скифы, по-видимому, переориентируются в своей захватнической политике и устремляются в земли агафирсов, с которыми они ранее находились в состоянии вражды. Единственное краткое упоминание о военном конфликте между ними содержится у Геродота (IV, 78), сообщившего без каких-либо ремарок, что Ариапиф погиб от руки Спаргапифа, царя агафирсов. В связи с тем, что вопрос о расселении агафирсов до сих пор остается дискуссионным (130, с. 102; 110, с. 55, 56; 83, прим. 604; 210), не известна и локализация этого события. Однако следуя указаниям Геродота, что агафирсы были непосредственными соседями скифов, начиная от Истра (IV, 100), восточные границы их следует проводить по Пруту и здесь же, в Запрутской Молдове, следует, по-видимому, размещать место стычки между ними. В пользу этого сообщения говорит то, что на территории Запрутской Молдовы (Хушь, Васлуй, Вотошаны) и в районе Брэилы (Кисканы, Скорцару Веке, Гурбэнешты) известно несколько погребений и случайных находок оружия скифского типа (138, с. 110, 111; 199, с. 6, 18; 303, р. 15) конца VI — V в. до н.э., свидетельствующих о проникновении сюда скифов. С конфронтацией скифов и агафирсов А. Вулпе связывает возникновение в конце VI — V в. до н.э. ряда городищ в Молдове (138, с. 111; 303, р. 17, 18).

 

По всей видимости, вторжение скифов в земли агафирсов, объединенных уже ко времени похода Дария в мощный военно-политический союз (110, с. 49, 50), стало непосредственной причиной рассматриваемой акции, предпринятой агафирсами, чтобы как-то обезопасить свои земли. Предположение И. Т. Никулицэ, что убийство Ариапифа было предпринято с целью помешать скифо-одрисскому союзу, направленному, якобы, против агафирсов (155, с. 24), довольно любопытно, но ничем не подкреплено. Какие-либо свидетельства о совместных военных планах скифов и одрисов в античной историографии отсутствуют. Кроме того, не нужно абсолютизировать значение договора между Ариапифом и Тересом. В оценке фрако-скифских отношений мы полностью разделяем мнение тех исследователей, которые говорят, что уже со времени похода скифов до Херсонеса Фракийского между этими двумя варварскими мирами начинается длительная полоса военных конфликтов, чередующихся мирными передышками (54, с. 108). Конфронтация скифов и фракийцев нашла выражение в полном исчезновении фракийской керамики на рубеже VI — V вв. до н.э. на

 

59

 

 

поселениях Побужья и Поднестровья [*] (125, с. 114, 115, 126; 169, с. 70). Скифы, установив свое господство в северопричерноморских степях, на длительное время резко сократили или даже перекрыли возможные пути проникновения фракийцев к востоку от Дуная, что свидетельствует о далеко не мирных отношениях. Кроме того, рассмотренный выше фрагмент из трагедии пс. — Эврипида «Рес», где повествуется об ожесточенном сражении скифов и фракийцев, свидетельствует, что мирные передышки сменялись зачастую ожесточенными сражениями.

 

Скифы не обошли своим вниманием и греческие города Нижнего Поднестровья. Историческая ситуация на левом берегу Днестра на рубеже VI — V вв. до н.э. аналогична той, что пережило население Нижнего Побужья: к концу VI — началу V в. до н.э. обрывается жизнь на сельских поселениях, полностью прекращается приток варварского земледельческого населения, начинается строительство оборонительных стен в Никонии (169, с. 43, 44, 70; 197, с. 45). Роль скифского фактора в этих изменениях видится по-разному. Ряд исследователей считает, что как раз в это время происходит реорганизация греческих полисов в сторону их урбанизации и концентрации населения в городе и, соответственно, разработка земельных угодий в его окрестностях. Неустойчивая военно-политическая обстановка в степях в связи с активизацией скифов рассматривается только как катализатор тех внутренних социально-политических и экономических изменений, что происходили в самой структуре греческих полисов (111, с. 95; 112, с. 14, 15). Другая точка зрения заключается в том, что в ходе освоения Северного Причерноморья скифы неоднократно нападали на греческие города, что привело к ликвидации хоры и строительству оборонительных стен, а впоследствии и к установлению над Ольвией и Никонием варварского протектората (55, с. 378, 379; 56, с. 86—91, 115, 120). С подчинением городов скифам связывают и тот факт, что Ольвия сейчас стала выпускать монеты с именами APIX EMINAKO,

 

 

*. О возможном присутствии в Нижнем Побужье каких-то незначительных групп фракийцев свидетельствуют только два граффито с Березани и Ольвии с посвящениями Ахиллу и Аполлону, с ярко выраженным фракийскими именами, датирующиеся концом первой трети V в. до н.э. Пользуясь случаем, приношу благодарность Ю. Г. Виноградову, сообщившему эту информацию.

 

60

 

 

в которых предлагается видеть варварских ставленников скифских царей (56, с. 116, 117), или даже в последнем — имя самого царя, господствовавшего над греческим полисом (98, с. 179, 195; 104; 106, с. 49, 50).

 

Разделяя концепцию Ю. Г. Виноградова о варварском протекторате, мы не можем не остановиться на построениях С. Б. Охотникова. Чрезвычайно завышая нижнюю дату основания Никония, он выдвинул предположение, что город был основан на рубеже VI — V вв. до н.э. Истрией, но под эгидой скифов и более того — даже поименован ими так в честь победы их над Дарием. Постулируя, таким образом, изначальный контроль скифов над Никонием с момента его основания, автор вдруг говорит о подчинении его номадами около 480 г. (169, с. 67, 70). Возникает вполне закономерный вопрос: зачем же было нужно насильственное подчинение города и так уже находившегося под контролем скифов. Ответа на него нет. Вместе с тем, многолетними исследованиями Никония определена более ранняя дата его основания — вторая половина VI в. до н.э. (197, с. 5, 13—44), так что нет смысла увязывать этот момент со скифскими походами.

 

С установлением скифского протектората над Никонием связывается и эмиссия нескольких групп монет с надписью ΣΚΥ, ΣΚΥΛ, ΣΚΥΛΕ, в которой исследователи предлагают видеть имя царя Скила. Выпуск их датируется второй четвертью V в. до н.э., то есть временем его правления в Скифии (105; 98; 56, с. 106) и тесных связей с Ольвией.

 

Это единственное реальное свидетельство связи Скила с Никонием. Довольно любопытную версию взаимоотношений их предложил В. А. Анохин. Отрицая вообще возможность господства скифов над греческими городами и декларируя свободный торговый характер их контактов, он пришел к выводу, что «Скил намеревался строить на базе греческого Никония свою, независимую от Ольвии, торговую и финансовую политику». Создав таким образом опасность торгового соперничества для Ольвии, «Скил стал жертвой интриг ольвиополитов, договорившихся со скифской верхушкой о замене его «настоящим скифом» (30, с. 76, 77). Подобная интерпретация эмиссии царских монет в Никонии не имеет под собой оснований, если вспомнить, что изгнанию Скила предшествовало установление еще Ариапифом протектората над Ольвией и продолжение сыном политики отца. Не находит реальных подтверждений и попытка А. Г. Загинайло увязать начало литья царских монет в Никонии с изгнанием Скила и превращением им этого города в опорный пункт для борьбы с Октамасадом

 

61

 

 

(88, с. 70, 71). Согласно Геродоту (IV, 78, 80), свержение Скила, бегство во Фракию и казнь его имели весьма стремительный характер, что не оставляло возможности для закрепления его в Никонии и, тем более, выпуска в такой экстремальной ситуации собственной монеты, разнотипность которой должна предполагать длительность эмиссии.

 

Малоизвестна история Тиры, основание которой относят к концу VI в. до н.э. (107, с. 42; 195, с. 86, 87) и, соответственно, ее взаимоотношения на раннем этапе с варварским миром. Существует предположение, что она значительно отставала в экономическом и политическом развитии от Никония, который занимал ведущее положение в Поднестровье (190, с.8). Однако, коль скоро имеются неоспоримые доказательства протяженности политического господства скифов с рубежа VI — V вв. до н.э. вплоть до Истра, то наверняка и Тира попала под скифский протекторат. В пользу этого положения может свидетельствовать и археологическая ситуация на правобережье Днестра. Всеми исследователями неизменно подчеркивалось отсутствие сельских поселений вблизи Тиры вплоть до рубежа V — IV вв. до н.э. Т. Л. Самойлова склонна объяснять этот факт тем, что колонизация Нижнего Поднестровья проводилась двумя группами поселенцев, одна из которых основала Тиру, другая — Никоний и сельские поселения. Причем, если левобережье Днестра было объектом колонизационной деятельности Истрии и Ольвии, то Тира была основана Милетом. Этим, по мнению исследовательницы, и может объясняться факт изоляции Тиры на правом берегу, при относительно плотном заселении левобережья (195, с. 87, 88). Возможно и другое толкование: начальный момент жизни города совпал с активизацией деятельности скифов в Северном Причерноморье, что на длительное время предопределило экономическое отставание Тиры и невозможность выведения сельских поселений на правом берегу в период, когда как раз происходит свертывание хоры Ольвии и Никония. Здесь уместно также вспомнить, что Страбон локализует весь поход Дария только в «скифской пустыне», то есть в Буджакской степи (VII, 14), без его восточного продолжения. Если это так, то не таким уж неправдоподобным будет предположение, что уже чуть ли не с момента основания Тира находилась в эпицентре военно-политических событий — сначала поход Дария, потом ответный демарш скифов и, наконец, установление скифского контроля,— которые серьезно затрудняли ее развитие с самого начала.

 

62

 

 

Коренные изменения во взаимоотношениях скифов с греческими городами относятся к концу V — началу IV в. до н.э. Возрождаются сельские поселения вблизи Никония и начинается освоение сельских территорий в округе Тиры (197, с. 60; 169, с. 70). По мнению Т. Л. Самойловой, расцвет Тиры и появление поселений в ее округе связаны с упадком Никония и возможным переселением части греков с левого берега на правый (195, с. 92). Однако в работе Н. М. Секерской дано четкое обоснование того, что Никоний и возродившиеся заново сельские поселения (хора) переживают вплоть до конца III четверти — IV в. до н.э. период экономического и культурного подъема (197, с. 70), то есть представляется возможным говорить об одновременном развитии с начала IV в. до н.э. этих двух городских центров в Нижнем Поднестровье. Подобная ситуация с возрождением хоры и развитием сельских поселений отмечена с рубежа V — IV вв. до н.э. и в районе Нижнего Побужья (56, с.121).

 

Одна из основных причин возрождения сельской округи Ольвии, Никония и формирования ее вблизи Тиры заключалась, безусловно, в тех политических и экономических изменениях, что происходили в скифском обществе на протяжении V в. до н.э. Письменной традицией зафиксированы два, хронологически четко увязываемых, свидетельства внутренних противоречий в среде причерноморских скифов, отрицательно сказавшихся на их внешнеполитическом положении. Оба источника затрагивают непосредственно и район Нижнего Подунавья. Так, по Геродоту (IV, 78, 80), известно, что сын Ариапифа — Скил, будучи уличен в эллинофильстве, был смещен скифами с престола и бежал во Фракию, боясь возмездия со стороны сводного брата Октамасада, сына фракиянки. Незадолго перед этим в Скифии укрылся брат одрисского правителя. Октамасад, преследовавший Скила, был остановлен у Истра фракийцами. Назревавший военный конфликт благодаря миролюбивым предложениям Ситалка завершился мирно, посредством взаимной выдачи беженцев.

 

Приведенный фрагмент из «Истории» Геродота служит прекрасной иллюстрацией внутридинастийных распрей в варварских обществах, разворачивавшихся с учетом внешне благоприятствующих факторов. С одной стороны, мирное разрешение конфликта Октамасадом и Ситалком свидетельствует, казалось бы, о последовательной миролюбивой политике скифских и одрисских правителей. Однако сам факт поиска убежища бывшего царя скифов у фракийцев, и возможного претендента на одрисский престол — у скифов ярко отражает

 

63

 

 

состояние внутренней борьбы за власть и в том, и в другом обществе и, кроме того, наличие в них группировок, враждебных политике царских домов (83, прим. 466, 479). М. В. Скржинской выдвинуто привлекательное соображение, что Скил надеялся найти во Фракии не просто убежище, но и хотел собрать там силы для возвращения себе престола (201, с. 101). С этой точки зрения не столь уж абстрактным будет предположение, что такие же цели мог преследовать и брат Ситалка.

 

Другой внешний фактор, способствующий свержению Скила, назван Геродотом — это чрезмерное увлечение царя эллинскими обычаями, неприемлемыми для скифов. В оценке его действенности мы полностью разделяем мнение тех исследователей, которые видят в нем лишь формальный повод к смещению Скила, тогда как реальной причиной была внутридинастийная борьба (83, прим. 466, 479; 37, с. 24; 56, с. 116).

 

Свержение Скила и утверждение на престоле Октамасада датируется около середины V в. до н.э. Более позднее свидетельство внутренней нестабильности скифского общества оставлено Фукидидом (II, 97). Его сообщение четко датируется 429 г. до н.э. — временем подготовки (несостоявшегося) выступления одрисов во главе с Ситалком против Пердикки Македонского. Давая оценку общеполитической ситуации на Балканах, он пишет, что держава одрисов уступает скифам по военной силе и по количеству войска. С ними «не только не могут сравниться европейские царства, но даже в Азии нет народа, который мог бы один на один противостоять скифам, если все они будут единодушны; но они не выдерживают сравнения с другими в отношении благоразумия и понимания житейских дел».

 

Отсутствие единства в скифском обществе, внутридинастийная борьба, зафиксированные письменной традицией, приводили к существенному ослаблению внутри- и внешнеполитического положения Скифии и, возможно, даже расколу ее (58, с. 38, 39; 282, S. 808). Именно эти причины, по мнению Ю. Г. Виноградова, привели к ослаблению, а затем и ликвидации скифского протектората над греческими городами на рубеже V — IV вв. до н.э. и возрождению полисной хоры (56, с. 116—118, 121).

 

Однако не последнюю роль в динамике греко-скифских отношений играли и те изменения, что происходят сейчас в экономике скифов. С окончательным освоением северо-причерноморских степей, в условиях экстенсивного характера

 

64

 

 

кочевого скотоводства и быстрого роста народонаселения становятся насущно необходимыми поиски новых источников существования, что приводит к переходу части кочевников на рубеже V — IV вв. до н.э. к оседлому образу жизни (61; 63). Трансформация экономики наряду с политической дестабилизацией, безусловно, способствовали снижению внешнеполитической активности скифов, выразившемуся по отношению к полисам в утрате диктата и поиску новых форм сосуществования. В IV в. до н.э. между этими обществами преобладали, видимо, торгово-экономические контакты, заключавшиеся на взаимовыгодной основе.

 

Весь ход развития Причерноморской степной Скифии находит адекватное отражение и на ее западных окраинах. До сих пор в советской и зарубежной историографии господствующим оставалось положение А. И. Мелюковой, что в VI — V вв. до н.э. западной границей политического образования (выделено нами — С. А.) скифов был Прут, тогда как в IV — III вв. до н.э. ею стал Днестр (134, с. 79; 138, с. 235, 236). Скудость археологических источников позволила исследовательнице утверждать, что Буджакская степь длительное время оставалась незаселенной, и только в период царствования Атея, перед его походом в Добруджу, скифы кратковременно закрепились на левом берегу Дуная (134, с. 79). Однако потерпев поражение в битве с Филиппом Македонским, скифы утратили господство в регионе и отодвинулись за Днестр, создав тем самым возможности для утверждения в Буджаке гетов.

 

Накопление археологического материала позволяет внести существенные коррективы в устоявшееся в историографии мнение о деятельности здесь скифов. Если для конца VI — V вв. до н.э. к западу от Днестра известны одиночные погребения и курганы, то к концу V в. до н.э. ситуация резко изменяется. На всем пространстве Дунай-Днестровского междуречья формируются довольно крупные компактные могильники, функционировавшие с конца V до рубежа IV — III вв. до н.э. Аналогичная ситуация наблюдается и на всем пространстве степной Скифии. Массовое распространение скифских памятников здесь уже с конца V — начала IV в. до н.э. и хронологически равномерное распределение их в Буджаке само по себе служит достаточным основанием для того, чтобы отказаться от бытовавших в историографии мнений, что освоение западных пространств степей Северного Причерноморья скифами происходило по причине давления с востока сарматов, повлекшего в свою очередь западную экспансию скифов под руководством Атея (126, с. 43, 52, рис. 2, 3; 134, с. 79). Расселение скифов на

 

65

 

 

западных рубежах имело независимый характер и происходило синхронно с освоением ими всего степного Причерноморья. Помимо археологических данных, сведения о стабильном проживании скифов в Дунай-Днестровском междуречье во II половине IV в. до н.э. сохранились в перипле пс. — Скилака (§68), который писал, что греческие города Никоний и Офиусса находятся в земле скифов, а также в наименовании Буджакской степи «скифской пустыней» (Страбон, VII, 3, 14; VII, 3, 17).

 

В низовьях Днестра начинается оседание скифов на землю, что нашло отражение в возникновении к середине IV в. до н.э. смешанных греко-варварских поселений (194, с. 53,58; 195, с. 94). По наличию местной лепной посуды фиксируется присутствие скифов и в самих греческих городах Поднестровья (195, с. 94; 197, с. 68—70). В конце V, IV в. до н.э. налаживаются интенсивные экономические связи скифов с греками Поднестровья и Подунавья. Греческий импорт представлен в скифских захоронениях амфорным материалом, чернолаковой и гончарной посудой, украшениями и другими предметами обихода, поступавшими к варварам из Тиры, Никония и западнопонтийских городов. Особо отметим наличие в скифских погребениях истрийских монет-колесиков. До недавнего времени был известен всего один экземпляр из кургана у с. Буторы, который, по мнению А. И. Мелюковой, попал туда из Никония (138, с. 151). Однако новые находки подобных монет в придунайских могильниках Плавни I, Дервент, Мреснота Могила (183) позволяют думать, что они проникали в скифскую среду непосредственно из Истрии. На основе этих находок Е. С. Оанчей было высказано предположение о зарождении товарно-денежных отношений между скифами и греками (158, с. 121). Однако для столь серьезного вывода мы располагаем чересчур малочисленными данными.

 

Тесное и длительное соседство скифов с фракийцами не оказало существенного влияния на культуру первых, но вместе с тем обусловило своеобразие ряда памятников Дунай-Днестровского междуречья, выделяющее их из общей массы северопричерноморских скифских комплексов. При обращении к погребальным памятникам скифов, расположенным в Буджакской степи, следует отметить, что они сохраняют традиционные скифские черты. Нет и инородных погребений в составе известных могильников. Вместе с тем, близость к фракийскому миру определила присутствие в погребальном инвентаре ряда изделий фракийского происхождения. В первую очередь это касается придунайских могильников — Мреснота Могила, Кугурлуй, Дервент, Градешка и др. — где отмечено довольно

 

66

 

 

значительное количество фибул фракийского типа, лировидных подвесок, браслетов, колец с шишечками, колокольчиков, которые традиционно относят к фракийскому кругу изделий (136, с. 185, 187; 172, с. 110). Находки в Никонии литейных форм для отдельных украшений подобного типа (197, рис. 55, 6) показывают, что часть этой продукции выпускалась античными мастерами для сбыта варварскому окружению (158), однако концентрация ее именно в придунайских могильниках свидетельствует о том, что большинство ее шло не из городов Поднестровья, а из западнопонтийских центров. Влияние фракийского мира проявилось и в наличии в скифских погребениях однолезвийных мечей, нехарактерных для скифов (43, с. 68, 69). Этим же фактором объясняется довольно представительное количество в нижнедунайских могильниках, и в меньшей степени в погребениях междуречья, сероглиняной и красноглиняной гончарной керамики (138, с. 156—158, рис. 41; 73). Находки этих изделий свидетельствуют о довольно тесных торгово-экономических контактах скифов с фракийским населением Подунавья.

 

Письменные источники умалчивают о возможных контактах скифов с фракийским населением лесостепной Молдовы. Поэтому какие-либо реконструкции их возможны только на основе археологического материала. До сих пор известно только одно скифское погребение VI в. у с. Ст. Куконешты, в самом центре фракийских земель, что свидетельствует о каких-то слабых инфильтрациях скифов в лесостепь еще в архаический период. Несколько иная ситуация складывается на пограничье степи и лесостепи после окончательного расселения скифов в Причерноморье. Заметим сразу, что тех разрушительных последствий, которыми сопровождалось завоевание скифами лесостепного населения к востоку от Днестра (56, с. 84—85, сн. 18—23), в Пруто-Днестровском междуречье не отмечено. Трудно ожидать, что в период активной завоевательной деятельности, характерной для начального этапа освоения скифами Причерноморья, этот регион остался полностью вне поля их зрения. Скорее всего, объяснение кроется в том, что основной удар скифов был направлен на более развитые фракийские области Подунавья и Запрутской Молдовы. Лесостепная Молдова с ее малочисленным населением представляла меньший интерес для скифов. Однако с резким ограничением их захватнических действий на юго-западе одрисами, а на западе — агафирсами они, видимо, обратили свое внимание на лесостепь, население которой не могло оказать существенного сопротивления. Характер взаимоотношений

 

67

 

 

скифов и фракийцев остается неясным, однако по аналогии с тем, что для лесостепного населения Подунавья и для греческих полисов констатируется подчинение скифам, то можно думать, что и часть пограничных фракийцев оказалась в зависимости от них.

 

На раннегетских памятниках VI — V вв. до н.э. (Бутучены, Пыржолтены, Олонешты, Суручены, Данчены, Паланка, Тудоров, Слободзея) известны многочисленные находки оружия, деталей конской узды, изготовленных скифами или по скифским образцам (117, с. 113—120, 131, рис. 38—45, 3, 4, 6, 7). Однако уже в конце V — IV вв. до н.э. на пограничье степи и лесостепи, в месте стабильного проживания гетов, появляются скифские захоронения. Так, к числу скифских отнесено погребение у с. Суручены, которое, по мнению А. И. Мелюковой, могло входить в состав Данченского могильника (138, с. 144). В самом Данченском могильнике исследованы два погребения, совершенные в несвойственных гетам катакомбах I типа, что свидетельствует о реальном проникновении скифского погребального обряда в гетскую среду (117, с. 58, табл. 8). На этом же памятнике В. Л. Лапушнян подметил сходство четырех погребений с деревянным перекрытием, два их которых имели и столбовую конструкцию со скифскими захоронениями из Балабан и Бутор. Кроме того, по меткому наблюдению исследователя в отличие от погребений с кремацией, все захоронения, совершенные по обряду трупоположения, подверглись ограблению, что также сближает их со скифскими памятниками. Любопытно, что сохранившийся в них инвентарь носит типично скифский характер. Еще один примечательный момент заключается в том, что в погребении 86 с кремацией найден скифский горшок (117, с. 58, 59. рис. 30, 1).

 

С учетом того, что практически все находки погребений, и отдельных вещей скифского типа сконцентрированы на пограничье степи и лесостепи или на небольшом расстоянии от степной зоны, которая сейчас уже плотно заселена скифским населением, можно полагать, что оставлены они степняками. И. Т. Никулицэ, обращаясь к погребальному обряду гетов, указывал на наличие в их среде биритуализма. Отметив наибольшую частоту встречаемости захоронений с трупоположением на восточных границах фракийского мира, он объяснял это периферийным консерватизмом в эволюции погребального обряда (153, с. 85). Не оспаривая данного положения, отметим, что по наблюдениям этого же исследователя, в рядовых гетских захоронениях чрезвычайно редко встречается оружие (153, с. 120), которое как раз в массе

 

68

 

 

отмечено на перечисленных погребениях Данченского могильника. Таким образом, и этот довод является косвенным подтверждением того, что часть погребений этого памятника была оставлена скифами. Скифские погребения в Данченах и присутствие скифской керамики, не предназначавшейся для торговли, в Ханске (132, с. 66; 134, с. 73; 153, с. 111) могут свидетельствовать, наверняка, о совместном и достаточно длительном проживании в пограничной зоне двух этносов.

 

Далек от разрешения и вопрос о времени появления фракийцев в степной зоне. Не отрицая вывода А. И. Мелюковой и К. К. Марченко о том, что основная масса гетов проникает в междуречье после скифо-македонского конфликта, локализуясь, в основном, в низовьях Днестра и Буга (134, с. 80; 138, с. 236, 237; 125, с. 126, 127), осмелимся предположить, что начало их появления в степи относится к более раннему времени и, по-видимому, тесно связано с процессом оседания скифов на землю.

 

Для доказательства сего обратимся к получившим широкую известность в литературе поселениям у с. Пивденное на правобережье и Граденицы III на левобережье Днестра, которые на основании превалирования фракийской посуды принято считать гетскими, с протяженностью жизни от середины IV до середины III в. до н.э. Здесь нас интересует дата их основания. При определении ее мы основывались на современных разработках амфорных клейм. А. Г. Сальников указывает, что на поселении у с. Пивденное было найдено 108 клейм, однако в публикациях приведены рисунки всего 69 клейм, из которых определению поддаются 65. 54 клейма относятся ко второй половине IV — первой половине III в. до н.э., а 9 клейм уверенно датируются первой половиной IV в. до н.э. Ранние клейма распределены по центрам следующим образом: Гераклея Понтийская (192, рис. 2, 18—22; 193, рис. 11, 2, 6) — 7 клейм II и ранней III группы по классификации Б. А. Василенко (49, с. 6, 7); Синопа (193, рис. 12, 1,8) — 2 клейма I группы по классификации В. И. Цехмистренко и Б. А. Василенко (207; 48). Не вошло в таблицы и известно только по описанию (193, с. 185) фасосское трехстрочное клеймо I группы по классификации Ю. Г. Виноградова, бытовавшей в I трети IV в. до н.э. (52, с. 20—22, табл. II). Невзирая на малочисленность ранних клейм, они встречены не только в культурном слое, но и на трех из четырех комплексов поселения. Соглашаясь с мнением А. Г. Сальникова и А. И. Мелюковой, что наибольшая интенсивность жизни в Пивденном приходится на вторую половину IV — начало III в. до н.э., основание

 

69

 

 

поселения следует относить к первой половине IV в. Тогда же, судя по распределению лепной керамики по слоям и в комплексах, здесь появляется и фракийское население.

 

По преобладанию гетской посуды над скифской с Пивденным сопоставимы поселения с левобережья Днестра — Граденицы III и V. По датировке А. И. Мелюковой наибольшая интенсивность жизни на поселении Граденицы III относится к IV — III вв. до н.э., а на поселении Граденицы V — к III — II вв. до н.э. (132, с. 70—72, рис. 20; 138, с. 162, 163). Полностью материалы этих поселений не опубликованы, что затрудняет уточнение их датировки и, тем самым, снижает корректность дальнейших рассуждений. Однако заметим, что по наблюдению А. И. Мелюковой поселение Граденицы III существовало одновременно с поселением у с. Николаевка, городищем Надлиманским и рядом других с левобережья, которые исследовательница считает скифскими (138, с. 162, 163). Возникновение поселения у с. Николаевка А. И. Мелю ко в а на основании амфорных клейм относи? еще к первой половине IV в. до н.э. с наибольшей интенсивностью жизни — во второй половине столетия (136, с. 62—64). Отдавая предпочтение той датировке клейм Гераклеи и Синопы, что разработаны Б. А. Василенко и В. И. Цехмистренко, абсолютное большинство клейм этих центров мы относим к первой половине IV в. до н.э., в то время как для второй половины IV в. наиболее характерным был ввоз Фасоса (из 9 клейм только два укладываются в первую половину IV в.).

 

Относя, таким образом, основание поселений у с. Николаевка, где преобладает скифская посуда, и поселения у с. Пивденное и Граденицы III к первой половине IV в. до н.э., мы тем самым отодвигаем к более раннему времени момент появления на обоих берегах Днестра фракийского населения, вне связи с разгромом скифов македонцами. Как будет показано ниже, последствия скифо-македонского конфликта не носили столь глобального характера, как полагает ряд исследователей, и не могли резко изменить этническую и политическую ситуацию в регионе, хотя, несомненно, стали катализатором для более массового проникновения в степь фракийцев. Мы полагаем, чтр длительное соседство скифского кочевого и земледельческого фракийского населения привело не только к установлению экономических и культурных контактов, что хорошо прослеживается на материалах пограничных памятников, но с началом оседания скифов на землю предопределило возможность просачивания какой-то части гетского населения в заселенные скифами земли Поднестровья, и возможно,

 

70

 

 

Подунавья, благоприятные для занятия земледелием [*]. Сочетание в тех или иных процентных соотношениях гетской и скифской лепной керамики, не являвшейся товарной категорией предметов и изготовлявшейся Непосредственно в быту, показывает, что поселения эти были смешанными по составу. По антропологическим данным в физическом облике сельского населения Нижнего Поднестровья IV — III вв. до н.э. прослеживаются черты скифов и южных европеоидов — греков или фракийцев (50, с. 62, 68, 69).

 

Возвращаясь в заключение к мысли К. Йорданова о формировании в Дунай-Днестровском междуречье синкретичной фрако-скифской общности уточним, что о начале этого процесса можно говорить не с VI в. до н.э. (94, с. 78), а гораздо позже — с конца V — начала IV в. до н.э. Причем, такое явление стало возможным только при унификации определенных черт хозяйства скифов и фракийцев и проявилось не для всей Буджакской степи, а в пограничных районах — на границе степи и лесостепи, в Подунавье и Поднестровье. Здесь следует упомянуть также, что археологическими разведками в степной части междуречья, в особенности по правобережью Днестра, в низовьях Прута и Дуная, а также по берегам степных рек зафиксировано довольно большое количество поселений с гетской керамикой IV — III в. до н.э. (138, с. 143, рис. 29; 155, карта 3). Однако отсутствие четко датирующих материалов не позволяет пока уточнить время их основания и, соответственно, привлекать эти памятники для подтверждения вышеизложенного.

 

 

2. Западная экспансия скифов в IV в. до н.э.

 

Отсутствие в письменной традиции каких-либо сведений о деятельности скифов в Нижнем Подунавье на протяжении более сотни лет — со второй половины V в. до второй половины IV в. до н.э. — за исключением довольно нейтральных сообщений Фукидида (II, 96) и пс. — Скилака (§68) о присутствии их на левобережье Дуная, сменяется многочисленными сообщениями древних авторов о резкой активизации скифов в связи с их

 

 

*. Это положение разделяет и А. И. Мелюкова (140а, с. 131).

 

71

 

 

продвижением на Балканы, началом конфронтации с фракийцами и поражением в битве с Филиппом II Македонским. Все эти события связаны с именем скифского царя Атея и получили широкий отклик в современной историографии, как в оценке личности самого царя, так и в оценке его деятельности на Балканах.

 

В качестве причин западной экспансии скифов назывались сокращение территориальных владений на востоке в результате сарматского натиска (126, с. 51, 52), или целенаправленная захватническая политика скифской державы (226, с. 56). Современное состояние исследовательности вопроса позволяет отказаться от таких объяснений. Неубедительна также гипотеза о создании тройственного антимакедонского союза скифов, кельтов и гетов, против которого, якобы, и были направлены все походы македонских полководцев (86). Как показывают исторические источники, в Подунавье противодействовали три разрозненные политические силы — скифы, фракийцы и Македония. О кельтах, применительно ко времени Атея, какие-либо упоминания полностью отсутствуют. Массовое продвижение их на Балканы и формирование вблизи Византия государства со столицей Тиле относится только к началу III в. до н.э., когда и Скифия и Македония не играют прежней политической роли.

 

В рамках традиционной трактовки экспансии Атея, которая часто видится как массовый и быстротечный эпизод, делались попытки рассматривать и археологические свидетельства. Так, с перемещением скифов за Дунай связывалось появление в Нижнем Поднестровье и Буджаке новой волны населения с Нижнего Поднепровья, принесшего обычай захоронения в катакомбах (131, с. 164), тогда как соратникам Атея отводились погребения в простых ямах (182, с. 32). Здесь необходимо внести некоторые коррективы. Как было показано в §2 I главы, в Буджакской степи синхронно с захоронениями в простых ямах практиковался и обряд погребения в катакомбах I и II типа. Он получил широкое распространение еще с начала IV в. до н.э., в период массового заселения скифами этого региона и задолго до зафиксированных письменными источниками действий Атея. Существование бок о бок одновременных стационарных могильников с разными типами погребальных сооружений, а иногда и сочетавших их, свидетельствует о длительном и стабильном проживании здесь населения с разными погребальными обрядами. Западные памятники отличаются от более восточных, преобладанием простых могильных ям (160, с. 18). Объяснение тому, по-видимому, заключается в том, что ко времени, когда в степях

 

72

 

 

Причерноморья началось массовое сооружение катакомб, западные области были уже плотно заселены и здесь в замедленной эволюции погребального обряда сыграл свою роль периферийный консерватизм; заметим попутно, что несколько скифских погребений IV в. до н.э. в катакомбах I типа исследованы на территории Болгарии (84, с. 120, 121, рис. 40) и свидетельствуют о передвижениях на Балканы населения, практикующего именно эти погребальные конструкции. С послеатеевским периодом сопоставимы только катакомбы III типа, немногочисленные в Буджакской степи, но неизвестно были они принесены пришлым с востока населением или появились в связи с эволюцией погребального обряда местных жителей.

 

С констатацией плотной и, в общем то, равномерной заселенности западной окраины скифского мира в IV в. до н.э. можно выделить и другую причину начала западной экспансии. На наш взгляд, суть ее заключается, в первую очередь, во внутреннем экономическом, социальном и политическом развитии скифского общества. Уже с конца V — начала IV в. до н.э. по всей территории степной Скифии наблюдается увеличение численности памятников, фиксируется массовое появление курганов скифской знати, крупных городищ, то есть налицо все признаки вступления скифского общества в период своего экономического и политического расцвета. Связано это, в основном, с поворотом скифской экономики от кочевого к полуоседлому типу хозяйства. Однако уже сейчас были заложены предпосылки к подспудному вызреванию кризисных явлений. Как известно, переход к такому типу хозяйства характеризуется перераспределением промысловых территорий, закреплением их за определенными группами (родами, племенами) (173, с. 36). В то же время наблюдается резкий рост народонаселения (62, с. 17—25), уже не вмещавшегося в существующие территориальные рамки. Нехватка земель и, возможно, истощение их стали, по нашему мнению, первопричиной новой завоевательной политики скифов. Помимо территориальных притязаний выбор скифами именно западного направления во внешней политике объясняется, видимо, стремлением установить тесные контакты, а то и подчинить своему контролю, западнопонтийские города и развитое земледельческое фракийское население.

 

До сих пор традиционным было мнение, что скифы основное свое внимание устремили на Балканы. Мы полагаем, что в своих перемещениях они затронули и левобережье Дуная, к западу от Прута, будучи привлеченными сюда благодатными

 

73

 

 

условиями Бэрэганской равнины. Подтверждением тому являются обнаруженные недавно в районе Брэилы и Яломицы скифские могильники Кисканы и Мурджанка и отдельные подкурганные захоронения (302; 254, р. 230), самое отдаленное из которых расположено вблизи Бухареста (138, с. 137). Основная масса этих комплексов относится к IV в. до н.э. Но присутствие здесь погребений V в. до н.э. (Скорцару Веке, Кисканы — впускное погребение) показывает, что инфильтрация скифов сюда началась еще задолго до событий, связываемых с Атеем.

 

Массовое проникновение скифов в Добруджу мы, вслед за большинством исследователей (226, с. 57—58, сн. 15—26; 138, с. 241, сн, 19—23; 268, р. 13—24; 36, с. 80), обносим ко времени распада державы одрисов после смерти Котиса I, то есть не ранее 357 г. до н.э. Однако следует отметить, что междоусобная борьба разгоревшаяся в конце V — начале IV в. до н.э. между наследниками Севта I и неблагоприятные внешние условия сложившиеся ко времени объединения державы Котисом I ослабляли царство одрисов и отвлекали от охраны северных границ, что, безусловно, способствовало началу более ранних переходов скифов за Дунай.

 

В письменной традиции экспансия скифов Атея за Дунай сопряжена с резким обострением военно-политической обстановки в регионе, в орбиту которой втягиваются не только близлежащие фракийские народы, но и отдаленные трибаллы, а впоследствии и Македония. В то же время рассматривать пребывание скифов на правобережье Дуная только с точки зрения их военных столкновений будет несколько односторонне. Как убедительно показал М. Иримия на основе картографирования памятников Добруджи, вторжение скифов не нарушило нормального течения жизни гетских племен. Продолжается жизнь на поселениях, функционируют могильники и только к концу II — I вв. до н.э. их число резко уменьшается (270, р. 62, 63; 274, р. 75—82). На ряде гетских поселений и могильников IV в. до н.э. — Диногеция, Арса, Албешты, Меджидия, Николае Бэлческу, Топрайсар — зафиксирована скифская керамика, появление которой совершенно справедливо связывают со скифским этническим присутствием (270; 272; 274; 286, р. 170—172; 138, с. 139, 242). Расценивая действия Атея в Добрудже с политической стороны В. Илиеску считает, что здесь была сформирована особая «скифская зона». Бытовавшие здесь ранее поселения были не только оккупированы скифами, но и попали под протекторат Атея, а некоторые — Либистос, Зигеры, Рокобы, известные по сообщению Плиния (IV, 44) —

 

74

 

 

были основаны непосредственно скифами Атея вследствие их оседания на землю (265, р. 95; 263, р. 190,191). К сожалению, по археологическим материалам такую зону четко выделить невозможно и, кроме того, как уже неоднократно отмечалось М. Иримией и присоединившимся к нему Е. Москалу, в Добрудже не отмечено чисто скифских поселений. Исходя из археологических реалий М. Иримия справедливо полагает, что население этих поселков было смешанным — скифо-гетским, с большой примесью в прибрежной зоне греческого этноса (272, р. 72, 73; 273, р. 77; 274, р. 79—82). Подтверждается этот вывод и наличием в среде гетских могильников, наиболее ярким из которых является погребальный комплекс у с. Николае Бэлческу, скифских захоронений с традиционной керамикой.

 

Схематично реконструкция перемещений скифов в Добруджу видится следующим образом: в связи с отсутствием сильных фракийских группировок в Подунавье, начинается массовое передвижение и расселение скифов по обоим берегам реки, причем основной контингент переселенцев составляли не военные подразделения Атея, а мирное население. В своих передвижениях скифы, возможно, и вступают в военные конфликты с небольшими местными формированиями, становление которых на севере Добруджи и северо-востоке Мунтении как-раз в это время предполагают Г. Трохани и Л. Немойану, однако это никак не отразилось на их притоке сюда (311, р. 272, 273, 276). После захвата новых земель и покорения местных жителей, основная масса скифов возвращается к производительному труду, происходит инфильтрация части пришельцев во фракийскую среду, где и становится возможным их смешение.

 

Однако вернемся к событиям, отмеченным в письменных источниках. Наибольшее освещение в них получил конфликт Атея с Филиппом II Македонским, переросший в военное столкновение, в ходе которого скифский царь погиб. Анализ последствий скифо-македонского конфликта породил в историографии обширную дискуссию, основные аспекты которой касаются интерпретации дальнейшей судьбы всей Причерноморской Скифии. Согласно мнению ряда исследователей последствия скифо-македонского конфликта заключаются в том, что скифы после сокрушительного поражения не могли играть прежнюю роль гегемона (225, с. 39—40; 226, с. 63; 28, с. 14; 29, с. 41). Другие же исследователи считают, что и после конфликта с Македонией скифы выступают как активная военно-политическая сила и расцвет их культуры продолжается (126, с. 51—52; 215, с. 245; 175, с. 25).

 

75

 

 

Подобные расхождения в интерпретации последствий скифо-македонского конфликта связаны с ролью, которая отводится скифскому царю Атею сторонниками той или иной гипотезы. Основные споры ведутся по поводу того, считать ли Атея царем объединенной Скифии или же предводителем какого-то небольшого военно-политического формирования. Эта проблема с широким историографическим обзором освещена в специальных работах (225; 226; 103; 239; 262; 267; 268). Отметим вкратце только основные точки зрения.

 

Исходя из анализа письменных источников, в первую очередь свидетельства Страбона (VII, 3, 18), с привлечением нумизматического материала, Д. Б. Шелов пришел к выводу о протяженности скифского царства от Азовского моря до восточных отрогов Балканского хребта (225, с. 19, 32; 226, с. 56—58). Согласно концепции о Великой Скифии в орбиту Атеевской державы входит и земледельческое население Нижнего Поднепровья, причем указывается даже на возможность основания здесь во времена Атея столицы государства (70, с. 172). Другие же исследователи определяют границы скифского государства более скромно — от устья Днепра и Перекопского перешейка на востоке и до Нижнего Дуная на западе (103, с. 56, 57) без указания его центра, включая в состав государства только кочевые племена прибрежной зоны.

 

И, наконец, представители третьей точки зрения отстаивают вывод о том, что государство Атея в период, предшествующий битве с Филиппом II, было локализовано в области Нижнего Дуная (220), вероятнее всего в Добрудже (97, с. 124—130) и, если ранее оно занимало обширные причерноморские степи, то с переходом в Добруджу прервало всякие связи с левобережьем Дуная (29, с. 39, 40). Центр скифской державы размещается ими между западнопонтийскими городами Томи и Дионисополем, откуда Атей отражал атаки трибаллов и вел переговоры с Филиппом, осуществляя в то же время протекторат над всеми греческими полисами Добруджи — от Истрии до Одесса (239, р. 90; 262, р. 176; 263, р. 191—195; 265, р. 95, 96; 267, р. 667—669; 268, р. 17—21).

 

Большое оживление в дискуссии о державе Атея вызвали монеты царя, истинность или фальшивость которых длительное время дебатировалась среди нумизматов (28; 29; 38; 66; 67; 184—186). Факт чеканки монет скифским правителем использовался как для констатации могущества державы Атея, обусловленного огромной территорией (225, с. 24; 226, с. 56, 57), так и при ограничении ее границ районом Добруджи (29, с. 39). Среди нумизматов, признающих истинность монет, не вызывало

 

76

 

 

сомнения только место чекана одного из типов — с изображением Артемиды на аверсе — в Каллатии [*]. По поводу же времени и лица, заинтересованного в их выпуске, до сих пор нет единого мнения. Так, если В. А. Анохин относит эмиссии Атея к 364—345 и 345—339 гг. до н.э. (29, с, 38), то А. Рогальский и И. И. Руссу допускают возможность посмертного выпуска монет Атея Каллатией или же наследником царя в конце столетия или в III в. до н.э. (184, с. 26; 300, р. 142). Румынский исследователь X. Поенару-Бордя высказал ничем не обоснованное предположение, что рассматриваемые монеты относятся даже не к историческому Атею, а к Атею, господствовавшему в Добрудже на рубеже III — II вв. до н.э. и стоявшему в одном ряду с правителями Малой Скифии — Тарусой, Канитом и др. (295, р. 24).

 

Разделяя мнение В. А. Анохина относительно атрибуции и датировки монет Атея, отметим, что. они служат прекрасным источником для решения вопросов, связанных с социально-экономической и политической жизнедеятельностью скифского государства. В особенности это касается проблем взаимоотношения Атея с западнопонтийскими городами. В меньшей степени царские монеты являются показателем территориальных владений Атея, тем более что выпуск их относится только ко времени западной экспансии скифов. В этом плане первостепенное значение приобретают письменные и археологические источники.

 

Так, в письменной традиции вся деятельность скифского царя локализуется только в Нижнем Подунавье, в частности, на правом берегу реки. При всей неисследованности Добруджи, отмеченная румынскими археологами концентрация скифских захоронений в совокупности с находками скифской керамики на гетских поселениях и могильниках в прибрежной зоне от устья Дуная до Каллатии, позволяет безоговорочно отнести данный регион к владениям Атея. Находки нескольких скифских погребений IV в. до н.э. в Шуменском округе Болгарии

 

 

*. В.А. Кутайсов ошибочно отнес этот тип к выпускам Гераклеи Понтийской и предположил, что «оригиналом для подражания Монетам Атея и Керкинитиды послужили разные стороны одного и того же монетного типа Гераклеи» и более того — штемпель для царских и городских монет был вырезан одним мастером (115, с. 156). Дальше пошел В. И. Павленков, считая, что монеты Атея послужили в качестве образца для керкинитских монетариев (170, с. 84).

 

77

 

 

свидетельствуют о проникновении скифов вплоть до восточных отрогов Балканского хребта. Однако о прочности их позиций здесь на таком скудном материале пока судить нельзя. Что же касается построений В. Илиеску, пытавшегося на основе сведений Деметрия Каллатийского и Плиния Старшего локализовать центр государства между Каллатией и Томами, то они не вполне корректны, так как эти источники характеризуют обстановку в Подунавье спустя столетие после деятельности Атея.

 

С включением Добруджи в сферу своего влияния Атей продолжал сохранять свою власть и в Буджакской степи, о чем свидетельствует наличие здесь большого количества погребальных памятников соответствующего периода. По крайней мере, перемещение массы скифов в Добруджу никак не отражается на археологической карте этой области. Определенные изменения зафиксированы для более позднего периода.

 

Для Буджакской степи и Добруджи характерны в основном памятники рядового населения. Небольшое количество более представительных курганов (Плавни, кк. 27 и 28; Нагорное, к. 11; Мреснота Могила, к. 3; Топрайсар) могли принадлежать только лишь состоятельным членам общества. Это резко отличает западный регион от всего остального скифского мира, где отмечено несколько районов с концентрацией курганов высшей знати и так называемых «царских» — Поднепровье, Поингулье, Крым (144), а также Северное Приазовье и дельта Дона (282, 809). Мы полностью разделяем здесь мнение К. К. Марченко и Ю. А. Виноградова, которые на основе такого районирования выделяют для Скифии IV в. до н.э. несколько самостоятельных политических центров (58, с. 39; 282, 5. 809).

 

Действительно, будь Атей предводителем большой державы от Меотиды до Балкан, логично полагать о необходимости расположения его ставки до и во время скифо-македонского конфликта в низовьях Дуная, откуда и задавался бы тон западной политики государства. Ведь, как уже неоднократно отмечалось в литературе, действия Атея в Подунавье охватывают длительный промежуток времени и предполагают личное его присутствие (234). По крайней мере, как явствует из письменных источников, попытки к установлению определенных контактов с западнопонтийскими городами и Филиппом II исходили непосредственно от Атея. Однако на археологическом материале это пока не прослеживается. Здесь преобладают, как отмечалось, рядовые памятники. И это, похоже, подтверждает ответ Атея о бедности скифов, в чем

 

78

 

 

македонцы убедились после победы над ними (Юстин, IX, 2, 7, 9, 15, 16), и косвенно может свидетельствовать о скромности размеров его державы.

 

Далее, все сведения, касающиеся военных действий Атея отмечают его слабость и уязвимость. Первое по времени свидетельство о столкновении скифов Атея с фракийским племенем трибаллов оставлено Фронтином (II, 4, 20) и Поливном (VII, 44, 1), но в другой редакций и без имени Атея. Оба автора говорят, что скифы выиграли битву только благодаря своей хитрости. Так, по Фронтину

 

«скифский царь Атей, когда ему пришлось сразиться с более значительными силами трибаллов, приказал женщинам, детям и всей нестроевой толпе подогнать к тылу неприятелей стада ослов и быков и при этом нести впереди поднятые копья; затем он распустил слух, что будто бы к нему идут подкрепления от более отдаленных скифов; этими уверениями он убедил неприятелей отступить».

 

У Полнена в качестве подмоги скифским воинам названы «земледельцы и коневоды».

 

В этом фрагменте примечательны следующие моменты: 1) участие в военных действиях нестроевого населения вряд ли предполагает проведение их вдали от занимаемой скифами территории. Театр военных действий, по всей видимости, нужно искать где-то в низовьях Дуная. В этой связи возникает необходимость уточнения, кого же нужно понимать под «нестроевой толпой» Фронтина. Так, В. В. Латышев видел в ней скифов с верховий Днепра (119, с. 217); А. И. Мелюкова — покоренных жителей Дунай-Днестровского междуречья (134, с. 79, 80). Новые археологические данные позволяют по иному, трактовать этот вопрос. Массовое заселение скифами Дунай-Днестровского региона, появление памятников их в Добрудже свидетельствуют в пользу того, что под «нестроевой толпой» следует понимать конкретно скифское население указанного района. Косвенным подтверждением многочисленности здесь скифов является и упоминание Помпея Трога (пусть гиперболизированное) о пленении Филиппом II 20 тысяч детей и женщин (Юстин, IX, 2, 15); 2) Фронтин говорит, что силы трибаллов превышали скифские, что также делает уязвимой версию об Атее, как предводителе огромного государства; 3) сомнительно, что владыка мощной державы обладал столь малой военной силой, что вынужден был пользоваться услугами нестроевого населения.

 

Не рассматривая подробно весь ход скифо-македонского конфликта, широко представленного в литературе, остановимся также только на констатации слабости Атея. Под

 

79

 

 

угрозой поражения в войне с истрианами (отметим, что во Фракии IV в. до н.э. отсутствовали мощные военно-политические объединения, которые можно было бы сопоставить с мощью единой Скифии), Атей вынужден был обратиться за помощью к Филиппу, чье войско уже было измотано длительной осадой Византия (Юстин, IX, 2, 1). Когда же намечавшийся альянс разрушился, Атей воспротивился прохождению Филиппа к устьям Дуная, говоря что

 

«...с войском вступить в свои владения он не позволит; если же Филипп поставит статую против желания скифов, то по его удалении он ее ниспровергнет» (Юстин, IX, 2, 12, 13).

 

Сам факт осознания Атеем возможности достижения Филиппом Дуная, невзирая на противодействие скифов и угроза уничтожения статуи только после ухода македонцев, показывает, что силы скифов были отнюдь не велики.

 

Совершенно иную интерпретацию этих событий дает Д. Б. Шелов (225, с. 29—33; 226, с. 57—59). Однако ни археологические материалы, ни письменные источники не подтверждают мнения об огромной протяженности державы Атея. Более того, как подметил Д. Б. Шелов, столкновение македонцев со скифами не вызвало никакого резонанса в Греции (226, с. 62). Учитывая, что скифы всегда привлекали пристальное внимание античного мира, сомнительно, чтобы столкновение двух наиболее значительных сил древности не нашло соответствующего отражения в литературной традиции. По-видимому, в Атее следует видеть все-таки предводителя небольшого военно-политического объединения, действовавшего на юго-западе Скифии, разгром военных сил которого не повлек за собой глобальных губительных изменений для всего остального скифского мира.

 

Основные негативные последствия поражения скифов имели локальный характер. Появление на северо-востоке Балкан Македонии, быстрый рост фракийских объединений, окончательное перемещение к устьям Дуная трибаллов отрицательно сказались на поступательном продвижении скифов за Дунай и надолго ликвидировали их господство среди фракийцев, которое они уже никогда не могли восстановить в прежней мере.

 

 

3. Этно-политическая ситуация на левобережье Дуная после скифо-македонского конфликта

 

На материалах степной Причерноморской Скифии негативные последствия разгрома скифов Атея не фиксируются.

 

80

 

 

Здесь продолжается расцвет скифской культуры, функционируют могильники, сооружаются многочисленные «царские» курганы и курганы высшей знати (175, с. 25; 11, с. 41—47).

 

Более проблематична оценка этно-политической ситуации последних десятилетий IV — начала III вв. до н.э. в Буджакской стели. Традиционным стало мнение, высказанное А. И. Мелюковой в 1969 г.у что с поражением в битве с Македонией скифы навсегда утратили свое влияние в регионе и в связи с возрастанием политической активности гетов были окончательно вытеснены за Днестр, который и стал рубежом между этими народами (134, с. 80). И хотя позднее исследовательница, учитывая все более увеличивающееся число скифских памятников IV — III вв. до н.э. в Буджакской степи, более осторожно подошла к этому вопросу (138, с. 236, 237) , тезис об установлении гетами господства вплоть до Днестра уже в конце IV в. продолжает оставаться в силе. Мало внимания уделено и выводу о том, что граница между скифами и гетами была сломлена в середине I в. до н.э. в результате походов Буребисты (138, с. 238).

 

Каковы же археологические реалии к сегодняшнему дню? Путем хронологического членения скифских погребальных комплексов Дунай-Днестровского междуречья сейчас выделена представительная группа памятников конца IV в. до н.э., включающая не только отдельные курганы (Огородное, 3; Кочковатое, 48), но и целые могильники, локализующиеся в дельте Дуная (Градешка, Кугурлуй, Дервент), что свидетельствует о стабильном проживании здесь скифов. Показательно также присутствие в исконно фракийских землях (северо-восток Мунтении) могильника Кискани, суммарно датирующегося послеатеевским временем. Первоиздатели этого памятника относили его основание к скифам Атея, изгнанным Филиппом из Добруджи (260, р. 57). Такое объяснение маловероятно хотя бы потому, что скифам проще было отступить в принадлежавшие им буджакские земли, нежели обескровленными вторгаться на плотно заселенную гетами территорию. Более справедливо утверждение В. Сырбу, говорящего о совместном длительном проживании здесь скифов и гетов уже с конца V — начала IV в. до н.э. (302, р. 39, 40). Учитывая, что военные действия между Филиппом и Атеем происходили южнее Дуная, следует признать, что основной скифский массив к северу от реки остался практически не затронутым, хотя его численность, возможно, и уменьшилась в связи с полонением Филиппом огромного числа населения.

 

81

 

 

Что же касается расселения в Буджакской степи гетов, то мы разделяем мнение А. И. Мелюковой, что наибольший приток их сюда приходится на время после скифо-македонского конфликта и связан с определенным ослаблением политического контроля скифов (138, с. 236, 237). Однако, как мы уже попытались показать выше, начало их проникновения в степную часть района следует относить к более раннему периоду и сопрягать с процессом оседания скифов на землю. Заметим, что о раннем расселении гетов севернее Дуная можно заключить и из сообщений. Страбона (VII, 3, в) и Арриана (1, 3, 5; 1, 4, 1—5) о разгроме Александром Великим гетского города, расположенного на левобережье реки. Трудно предположить, что за столь короткое время, прошедшее со времени битвы Атея с Филиппом до похода Александра в 335 г., геты смогли основать даже не поселение, а целый город и освоить обширную сельскую территорию в области, по-прежнему плотно занятой скифами.

 

Кроме того, не следует преуменьшать силы скифов в послеатеевский период. О наличии на левобережье Дуная после конфликта с Македонией определенного политически активного скифского населения, помимо археологических данных, говорят и письменные источники. В первую очередь это относится к сообщению Плутарха (1, 3) применительно ко времени северного похода Александра, что в устье Дуная живут скифы, представляющие угрозу для соседних народов. Следующее свидетельство относится к экспедиции Зопириона, направленной по Юстину против скифов (II, §3, 4; ХII, 1, 4; XII/ 2, 16), или, по Курцию Руфу, против гетов (X, 1, 43). Поход Зопириона широко рассматривался в историографии (266; 57), так что нет необходимости подробно останавливаться здесь на его освещении, да это и выходит за рамки нашей темы. Заметим только, что общепризнанной считается версия в изложении Юстина. Не нашла сторонников и гипотеза А. Сучевяну о двух походах Зопириона — дальнем, против Ольвии и скифов, состоявшемся в 331 г. и ближнем — против гетов, представлявших реальную опасность македонскому господству в Добрудже — в 326/325 г. (306), хотя бы уже потому, что приходится признать гибель македонского полководца еще в первом походе. Возможно, такое разночтение объясняется тем, что к этому времени земли к северу от Дуная были плотно заселены как скифами, так и гетами, и в своем походе Зопирион столкнулся одновременно и с теми и с другими. Заметим попутно, что к концу IV в. до н.э. возрастает мощь северо-фракийских племен и они начинают привлекать к себе все большее

 

92

 

 

внимание античного мира (155, с. 191—195). Последнее свидетельство о скифах в рамках IV в. до н.э. относится к 313 г. и фиксирует союз греков, скифов и фракийцев в борьбе против Лисимаха (Диодор, XIX, 73). Коалиция союзников была столь сильна, что Лисимаху пришлось разгромить отдельно фракийцев, привлечь их на свою сторону и только потом он одержал победу над скифами и греками.

 

Совокупность археологических и письменных источников показывает, что вплоть до конца IV в. до н.э. скифы продолжали господствовать в Буджакской степи, невзирая на приток сюда фракийского населения. Кроме того, картографированием археологических памятников отмечено, что фракийцы селились в основном в долинах степных речек, выбирая, удобные для ведения сельского хозяйства места, что предполагает достаточно мирный характер их расселения. Заметим также, что все фракийские поселения, известные в степи, лишены укреплений и к разряду городищ можно пока отнести только Пивденное, Орловку и Новосельское, малочисленность и разобщенность которых не позволяет говорить о присутствии здесь централизованного и политически активного фракийского населения.

 

Совершенно иная ситуация складывается в Буджакской степи в начале III в. до н.э. Полностью отсутствуют какие-либо упоминания о действиях здесь скифов в письменных источниках. Исчезают погребальные памятники скифов, столь широко представленные в предыдущий период. Не выдержала проверки временем и гипотеза А. И. Мелюковой о господстве скифов на левобережье Днестра с IV до конца II — начала I в. до н.э. Сейчас предпринята передатировка Тираспольской группы курганов (177, с. 45—49), согласно которой вычленение скифских погребений III — начала II вв. не подтверждается. Выделены две хронологические группы: IV — начала III и II—I вв. до н.э. Немногочисленность последней группы не позволяет видеть здесь стабильного присутствия скифского населения. Подобные изменения прослеживаются и на всем остальном пространстве Северного Причерноморья и связаны с окончательным угасанием степной Скифии, вызванном, как представляется в первую очередь, кризисом экстенсивной экономики скифского общества, усугубившемся ухудшением климата (62, с. 94, 95; 177, с. 103—105), хотя до сих пор жив тезис о сарматском завоевании Скифии (232, с. 32; 58, с. 39; 282, 5. 811).

 

Нет оснований преувеличивать роль кельтов в Подунавье применительно к рубежу IV — III вв. до н.э. (86^ 233). Деятельность их на Балканах сейчас расценивается гораздо скромнее и локализуется только вблизи Византия, без участия в делах

 

83

 

 

Северо-Западного Причерноморья (84, с. 80—85, 110—155; 177, с. 25—33, 101). При всей событийной насыщенности в этом регионе, привлекавшем пристальное внимание античного мира, они ни разу не упомянуты в письменных источниках. Основные противостоящие друг другу силы — это Македония и скифы, Македония и альянс греков, скифов и фракийцев и, наконец, Македония и фракийцы.

 

При всем том, следует учитывать и периферийный фактор в исчезновении западных скифских памятников. Не последнюю роль в этом сыграло, несомненно, формирование новых политических сил в виде крупных гетских объединений. Действия одного из них, возглавляемого Дромихетом, размещаются древними авторами непосредственно в Буджакской степи (Страбон, VII, 3, 8; VII, 3, 14). По поводу локализации владений Дромихета в историографии развернулась обширная дискуссия (90, с. 56—60; 153, с. 126—129; 138, с. 237, 238; 311, р. 274, 275; 155, с. 191—193). При всей полярности взглядов по этому вопросу, авторы, размещавшие сражения Дромихета с Лисимахом в «гетской пустыне» Страбона, отмечают, что центр государства здесь локализовать никак нельзя. Это исходит из малочисленности гетского населения в Буджакской степи и отсутствия массы укрепленных пунктов. Даже если эти земли и входили в состав владений Дромихета, то только в качестве периферии, слабая заселенность которой позволила фракийскому предводителю использовать «скифскую» тактику ведения боя (153, с. 126—129).

 

Резкое ухудшение военно-политической ситуации в регионе во второй половине IV — начале III вв. до н.э. фиксируется еще по ряду источников. Так, картографированием монетных кладов в Буджаке к этому периоду относится клад у с. Орловка, время тезаврации которого определяют 340/330 г., и Ларгуцы — 315/310, а также, возможно, клады из Сараты и Гура-Галбеней, сохранившиеся экземпляры которых дают дату не позднее 280 г. до н.э. 330 г. до н.э. определяется время зарытия клада у с. Дороцкое на левобережье Днестра (156, с. 158). Второй половиной IV в. до н.э. датируется и клад парадных доспехов из с. Олонешты на правобережье Днестра. Тезаврация кладов, как общеизвестно, характерна для периодов военной нестабильности, которая в данном случае связывается с неоднократными северными походами македонских полководцев.

 

Таким образом, то мирное течение жизни в степной части Подунавья, что было присуще для периода господства скифов, окончательно кануло в Лету. Геты здесь не смогли достичь того могущества, что скифы, тем более, что после смерти

 

84

 

 

Дромихета царство его распалось (153, с. 130) и далее, вплоть до Буребисты, в близлежащем фракийском мире известны только небольшие племенные объединения, которые не могли в корне изменить этно-политическую карту в регионе. В этой связи еще раз напомним уже приводившееся ранее мнение И. X. Кришана о том, что геты здесь начинают господствовать только во время Буребисты (255, р. 258).

 

Что же касается непосредственного этнического присутствия гетов в Буджакской степи, то следует отметить, что здесь наблюдается прекращение жизни на известных поселениях, начавшееся, очевидно, синхронно с угасанием жизни в Нижнем Поднестровье. Этот процесс серьезно затронул и фракийские памятники лесостепной Молдовы, что совершенно справедливо связывается не только с внешними воздействиями, но и с внутренним развитием всего гетского общества (155, с. 204). Буджакская степь второй половины III — I вв. до н.э. характеризуется отсутствием стабильного населения, хотя отдельные разрозненные сведения о смешанных с фракийцами скифах в устьях Дуная (Апол. Род., IV, 320), или распространившихся до Днестра истрианах (Мела, 2, 7—8) продолжают встречаться в письменных источниках.

 

Коренной перелом, приведший к практически полному опустошению степей Дунай-Днестровского междуречья, связан с появлением в конце III в. до н.э. в низовьях Дуная бастарнов, которые на протяжении столетия являлись определяющей военно-политической силой в регионе (121; 127). Общепризнано их участие в сложении культуры типа Поянешты-Лукашевка, локализующейся в лесостепной и Запрутской Молдовах (187; 154; 155, с. 196—208; 242).

 

Единственное, но достаточно емкое свидетельство военной угрозы с запада оставлено в декрете в честь Протогена (IOSPE, I², № 32), где говорится о союзе скиров и галатов, планирующих поход на Ольвию, в страхе перед которым окрестные народы ищут убежища за стенами города. Этот документ убедительно продатирован предпоследним десятилетием III в. до н.э. (56, с. 182, сн. 16).

 

С упомянутыми событиями можно связать тезаврацию кладов у с. Анадол и, возможно, у с. Павловка близ Арциза (156, с. 158). Синхронны им и скифские тризны из могильников Курчи и Семеновка.

 

Более никаких свидетельств в археологическом плане о хотя бы каком-то слабом присутствии скифов к северу от Дуная нет. Все дальнейшие источники локализуют их на территории Добруджи.

 

85

 

 

 

4. Этапы проникновения скифов за Дунах

 

На протяжении всего периода господства скифов в Северном Причерноморье район Нижнего Подунавья традиционно входил в сферу скифских интересов. Письменные источники, подкрепленные археологическими данными, указывают на неоднократные попытки проникновения и закрепления скифов к западу от Прута и на правобережье Дуная.

 

Тема западных притязаний скифов имеет довольно Обширную историографию. Длительное время среди исследователей господствовала Выдвинутая еще в начале XX в. М. И. Ростовцевым, а в дальнейшем развитая В. Пырваном теория скифской экспансии на запад, разрушения местных культур и установления гегемонии пришельцев (186; 290). Основанием для подобной трактовки послужили сведения древних авторов, всегда связывавших передвижения скифов с военной деятельностью и находки скифского облика из курганов фракийской знати. В 50—60 годах эта идея была подвергнута обстоятельной критике в работах А. И. Мелюковой, Д. М. Пиппиди и Д. Берчиу и др. (129; 294, р. 99—105).

 

В настоящее время роль скифов в истории народов Карпато-Дунайского региона расценивается значительно скромнее, хотя и сейчас проскальзывают ничем не аргументированные высказывания об исчезновении ряда фракийских культур под влиянием скифского натиска (302, р. 11, 40). В литературе, посвященной западным контактам скифов, помимо культурных взаимодействий, наиболее ярко проявившихся в сфере искусства (137), общепризнана также реальность переходов скифов за Дунай и даже пребывание их там в течение определенного времени. Вместе с тем, в оценке степени их влияния на этническую и военно-политическую картину в Нижнем Подунавье существуют значительные разногласия, что побудило нас предпринять здесь самостоятельный анализ данной проблемы.

 

Античной традицией Зафиксированы три основных момента пересечения скифами линии Дуная — поход скифов до Херсонеса Фракийского (Геродот, VI, 40); столкновения Атея с трибаллами и истрианами и разгром его войск Филиппом II Македонским (Юстин, IX, 1,2—16; Полнен, VII, 44,1; Фронтин, II, 4,20); формирование Малой Скифии на исконно фракийских землях (Офабон, VII, 4, 5). Исходя из этих сообщений проникновение скифов в Добруджу в современной историографии

 

86

 

 

зачастую представляется в виде двух или трех валов или этапов, не связанных друг с другом хронологически и имеющих разные последствия (294, р. 215; 312, р. 140).

 

Наиболее единодушны исследователи в оценке первого свидетельства пребывания скифов за Дунаем. Проникновение их в Добруджу в конце VI — начале V вв. до н.э. трактуется как кратковременный рейд скифской армии за персами, не повлиявший на развитие местных фракийских племен (294, р. 162; 138, с. 239). Выдвинутое было Т. В. Блаватской предположение об удержании скифами в своих руках северной части Добруджи (35, с. 207) пересмотрено ею же в последующей работе (36, с. 48, сн. 1). Археологический материал также не дает возможности говорить о каком-либо сильном влиянии здесь скифского этнического компонента. В свое время А. И. Мелюковой отмечалось, что наличие скифской керамики в архаических слоях Истрии и Тариверде может отражать присутствие в Добрудже немногочисленной группы скифов еще до похода Дария (138, с. 239). Однако в румынской историографии неоднократно высказывалось предположение, что те или иные изделия попадали в Добруджу в результате не прямых, а опосредованных контактов между скифами и фракийцами, хотя не исключалось кратковременное проникновение сюда скифов и быстрая ассимиляция их местным населением (270, р. 66; 272, р. 72—73). Вместе с тем, недавно была сделана попытка подвергнуть сомнению возможность соотнесения этой посуды со степными скифами и предложено видеть в носителях ее земледельческое население лесостепи (41). Этот тезис подтверждается и находками последних лет на севере Добруджи, в районе г. Тулчи, погребения VII — VI вв. до н.э. у с. Сабанжии и серии захоронений VI — V вв. до н.э. в могильнике Чилик-Дере (256а) [*].

 

Причины и условия появления какой-то группы населения из скифской лесостепи на севере Добруджи универсальны для Северо-Западного Причерноморья: они вызваны началом греческой колонизации и стоят в одном ряду с проникновением населения лесостепи в Нижнее Побужье и Нижнее Поднестровье. Кроме того, сам факт исчезновения керамики

 

 

*. Более детальные выводы будут возможны по окончании работ на базовых памятниках — поселении и могильнике Чилик-Дере — и вводе их в научный оборот.

 

87

 

 

скифоидного типа с поселений Добруджи на рубеже VI — V вв. до н.э. и следы пожарищ в Истрии (294, р. 162) находят ярчайшие аналогии с подобной же ситуацией на греческих поселениях в устьях Буга и Днестра, когда в результате освоения скифами степного Причерноморья здесь исчезает варварский элемент и резко сокращается хора городов.

 

О реальном присутствии степных скифов за Дунаем и их прямых контактах с местным населением можно говорить только для очень краткого промежутка времени, в пределах 15 лет, от их похода вглубь Фракии до установления границ Одрисского царства по течению Дуная. Археологически этот момент просто неуловим. Однако на севере Добруджи найдены три каменных изваяния VI — V вв. до н.э., скифское происхождение которых в советской литературе общепризнано (178, с. 110— 114; 138, с. 111, 112). По мнению ряда исследователей, они могут быть связаны с погребением скифских военачальников, участников войны с Дарием (138, с. 112). Возможно и другое объяснение, основанное на выводах В. П. Белозора. Исходя из картографирования каменных изваяний, автор сделал заключение, что они могут служить определяющим признаком разграничения разных этно-культурных зон (33, с. 5). В этой связи стелы Добруджи вполне допустимо рассматривать Как попытку фиксации скифами занятых земель, с которых они вскоре были вытеснены одрисами. Примечательно, что после овладения Одрисским царством этой территорией подобные изваяния здесь больше не встречаются, хотя известны/ на левобережье Дуная.

 

Помимо следов пожарищ в Истрии каких-либо других негативных последствий скифского присутствия за Дунаем не отмечено. Выдвинутый было румынским исследователем А. Арическу тезис о запустении внутреннего района Добруджи, поскольку он стал местом скифских кочевий и передвижений различных военных группировок, аргументированно опровергнут И. Т. Никулицэ (155, с. 6, 7, карта 1).

 

После окончательного оформления границ между скифами и одрисами по Дунаю (Фукидид, II, 96) вся деятельность скифов ,на западе ограничивается контактами с фракийской и греческой аристократией, в основном династийного характера (Геродот, IV, 78, 80). Скифских погребений в Добрудже для этого периода не обнаружено, а находки вещей престижного характера, получивших в литературе широкую известность, мы склонны вслед за румынскими исследователями (275, р. 159, 166; 294, р. 102) расценивать как свидетельство тесных . культурных связей, стимулируемых местной аристократией,

 

88

 

 

без присутствия здесь выходцев из Скифии. Однако недавно С. В. Полин выдвинул предположение, что даже в период существования царства одрисов Дунай не являлся препятствием для кочевников. По мнению автора можно говорить о сезонных, связанных со скотоводческими циклами, проникновениях скифов в северную Добруджу, где имелись прекрасные пойменные пастбища, и даже о мирном расселении их здесь (177, с. 100, 101). Не отрицая постоянной заинтересованности скифов в задунайских землях, отметим все же, что на всем протяжении господства здесь одрисов свободные (выделено нами — С. А.) и массовые передвижения скифов на правый берег реки были невозможны. В литературе зафиксированы только две попытки пересечения ими Дуная (Геродот, IV, 80; Эврипид, Рес, фр. 424—431) и всегда фракийцы непоколебимо стоят на страже своих владений, отражая поползновения скифов то-ли путем мирных переговоров, то-ли военными действиями.

 

Следующее свидетельство о проникновении скифов в Добруджу связывается исторической традицией с именем Атея и поражением его в битве с Филиппом II Македонским. Здесь основным является вопрос о времени перехода скифами Дуная и длительности их пребывания там. Наиболее аргументировано эта проблема, с широким привлечением библиографии, рассмотрена в работе Д. Б. Шелова (226, с. 57, 58, сн. 15—25). Отметим сразу, что разделяя мнение Т. В. Блаватской о раннем проникновении скифов в Добруджу, связываемом ею с ослаблением фракийского государства и началом антифракийской деятельности Филиппа (36, с. 80), подтверждение тому мы видим в резком увеличении числа скифских памятников на левобережье Нижнего Подунавья с конца V — начала IV вв. до н.э., особенно четко прослеживающемся в районе переправы через Дунай. Косвенным подтверждением длительности пребывания скифов за Дунаем может служить и ход переговоров Атея с Филиппом, подразделяющийся в литературе на несколько этапов (234, с. 50).

 

В румынской историографии до сих пор по этому вопросу существуют два направления. Согласно первому, скифы вторглись в Добруджу непосредственно перед битвой с македонцами (256, р. 531; 255, р. 132); согласно второму проникновение скифов к югу от Дуная происходит задолго до конфликта с Македонией. В течение этого периода происходит оседание их на землю в районе между Томи и Каллатией. Здесь локализуется и ставка Атея (262, р. 174—176; 268, р. 16—23).

 

Отметим, что в археологическом плане Добруджа почти не исследована. Поэтому даже те немногочисленные находки

 

89

 

 

скифской лепной керамики на гетских поселениях IV в. до н.э. и захоронений с оружием, а иногда и посудой скифского облика, по которым определяется их северо-понтийское происхождение (270, р. 66—67; 271; 272, р. 72—73), известные в прибрежной зоне между Констанцей и Мангалией, могут служить реальным свидетельством длительности пребывания скифов за Дунаем. Более высокую концентрацию скифов в этом районе и проникновение их даже в Южную Добруджу позволяет предполагать открытие в составе двух могильников у сел Браничево и Кельново Шуменского округа Болгарии захоронений в нехарактерных для фракийцев подбойных ямах и с типично скифским инвентарем (84, с. 118—121).

 

Не останавливаясь подробно на всем комплексе проблем, связанных с пребыванием скифов Атея за Дунаем, которых мы коснулись выше, отметим только, что разгром их Филиппом II неоднозначно понимается в историографии, а отсюда уже по-разному трактуется факт формирования в Добрудже Малой Скифии.

 

Помимо не получивших признания высказываний о существовании Малой Скифии еще в атеевский период, до сих пор в специальной литературе не решен окончательно вопрос, какие же именно группы скифов дали такое название Добрудже — то ли это были остатки войск Атея; то ли какие-то группировки населения, переправившиеся за Дунай в результате катаклизмов, происходящих в степях Причерноморья на рубеже IV — III вв. до н.э.; то ли начиная с IV в. до н.э. следует говорить о непрекращающихся передвижениях скифов в районе Подунавья, завершившихся во второй половине III в. до н.э. их консолидацией и переименованием региона.

 

Согласно одному из направлений в историографии в результате разгрома скифов македонцами заканчивается второй и последний этап проникновения их за Дунай. Полного изгнания из Добруджи остатков Атеевского войска не произошло и они некоторое время находились под властью гетов (268, р. 23), а в дальнейшем послужили основой для образования здесь Малой Скифии (35, с. 209; 36, с. 83, 143, 144). Сторонники другой точки зрения неоднократно указывали на то, что в результате поражения скифы были полностью вытеснены на левый берег Дуная (294, р. 214; 256, р. 531), или даже покинули левобережье Дуная (10,с. 41). Более того, делаются попытки привязать определенные памятники, оставленные скифами на левобережье Дуная к западу от Прута (в частности, могильник у с. Кисканы, округ Брэила) с разгромом скифов македонцами и полным уходом из Добруджи (260, р. 5—7). Формирование

 

90

 

 

Малой Скифии соотносится с другими группами скифов, перешедших за Дунай позднее.

 

Некоторую ясность в решение этого вопроса могут внести, на наш взгляд, древние авторы. В первую очередь следует отметить их свидетельства о многочисленности в Подунавье скифов. Так, в упоминаниях о битве их с трибаллами авторы говорят о большом количестве нестроевого населения, проживавшего, видимо, на этой территории (Полнен, VII, 44, 1; Фронтин, II, 4, 20); говоря о победе Филиппа, Помпей Трог называет огромное количество пленных — 20 тысяч женщин и детей. Вместе с тем, Помпей Трог, довольно подробно описавший весь ход скифо-македонского конфликта, неоднозначно указывает, что сразу же после победы над Атеем и сбора «трофеев», Филипп отправился домой, не предприняв против скифов более никаких действий.

 

Однако после столь жестокой акции скифы, видимо, длительное время были обескровлены, чем и объясняется краткость упоминаний о них при освещении древними авторами последующих событий в регионе. Говоря о населении левобережья Дуная во время похода Александра против трибаллов Арриан (1, 3, 1—2) и Плутарх размещали здесь скифов вплоть до самого устья (102, с. 46, сн. 60; 57, с. 33, сн. 161). Немногим позднее в «гетской пустыне», недалеко от переправы через Дунай (57, с. 26, сн. 4; 107, с. 63) скифами был разбит полководец Александра Зопирион (Юстин, XII, 1, 4).

 

Поражение Зопириона и занятость Македонии в восточных делах способствовали победе антимакедонского движения и освобождению Фракии вплоть до смерти Александра (36, с. 90). В этой связи вполне логично предположить, что скифы после разгрома Зопириона могли возобновить свои переходы через Дунай, прекратившиеся или уменьшившиеся с переходом власти к Лисимаху. По крайней мере уже через 10 лет после смерти Александра они выступают как активная политическая сила на стороне Каллатии против Лисимаха (Диодор, XIX, 73). Указание Диодора, что в результате сражения с Лисимахом скифы были вытеснены за «пределы», многими исследователями интерпретируется как то, что они были вынуждены покинуть Добруджу и перейти на левый берег Дуная (102, с. 46, сн. 62), а попытка Т. В. Блаватской разграничить владения скифов и македонцев внутри Добруджи, отведя македонцам прибрежную область, а скифам — внутренние районы (35, с. 209) не нашла последователей. Гипотеза Т. В. Блаватской не находит подтверждения и в археологическом материале. Как уже было указано, наибольшая концентрация хотя и немногочисленных

 

91

 

 

скифских памятников, что известны в Добрудже, отмечена вблизи побережья (272; 273), в районе действий Лисимаха.

 

Возможно следующее предположение, не лишенное, как нам кажется, оснований. В результате разгрома Лисимахом скифских отрядов, они были вытеснены за пределы Добруджи. Но здесь же, судя по находкам скифской керамики на поселениях (270, р. 66), жило и осевшее на землю скифское население, вероятно, частично смешанное с фракийцами. Первые данные о смешении скифских и фракийских народов известны с середины III в. до н.э. (Аполлоний Родосский, IV, 320; Страбон, VII, 3, 2; VII, 3, 13). Наличие скифской керамики на фракийских поселениях IV в. до н.э., по-видимому, свидетельствует о более раннем начале процесса слияния двух этносов. Диодор, описывая борьбу Лисимаха со скифами и фракийцами, говорит об изгнании только восставших скифов. Судьба же остального населения остается неосвещенной.

 

О том, что здесь продолжало оставаться какое-то скифское население, вероятно, весьма малочисленное, свидетельствует и то, что уже в середине III в. до н.э. у Том и Дионисополя живут скифы, занимающиеся земледелием и имеющие свои города (пс. — Скимн, 756; Плиний, IV, 44). Причем ареал распространения скифских комплексов атеевского периода и зафиксированные древними авторами границы проживания скифов в III. в. до н.э. практически совпадают. Отстаивая непрерывность проживания здесь скифов, следует отметить, что с 313 до 281 г. до н.э., года смерти Лисимаха, переходы их через Дунай были весьма затруднительны. Дело в том, что Лисим ах осуществлял в Добрудже довольно жесткую политику контроля путем введения в западнопонтийские города своих гарнизонов, возведения укреплений и пресечения всякого рода антимакедонских выступлений (36, с. 93—107; 74). Более того, он пытался даже распространить свою власть и на левобережье Дуная, где потерпел неудачу в борьбе с Дромихетом (Страбон, VII, 3, 8; VII, 3, 14; 138, с. 237, 238; 155, с. 192—193).

 

После смерти Лисимаха население Западного Причерноморья обрело независимость и сейчас же возобновляются, видимо, переходы скифов на правый берег Дуная. Однако на северо-западе Добруджи уже с начала III в. до н.э. возникают военно-политические объединения гетов сначала под предводительством Москона, затем Залмодегика (296; 292, р. 194), затруднявшие свободные перемещения скифов. В этой связи, видимо, надо рассматривать указание Страбона, что

«фракийцы уступали им землю, отчасти принуждаемые силой» (VII, 4, 5);

 

то есть вполне возможно допустить организацию подобным

 

92

 

 

объединением сопротивления переправлявшимся скифам. Сомнительно поэтому, чтобы силами только появившихся в Добрудже скифов, продвижению которых всячески мешали фракийцы, можно было за каких-то 20—30 лет, истекших после смерти Лисимаха, распространить свое влияние на довольно обширной территории от Том до Дионисополя и возвести здесь ряд городов. Посильное участие в этом, видимо, принимало и проживавшие здесь ранее скифское население.

 

С окончательным исчезновением скифской культуры в степной части Северного Причерноморья в первой половине III в. до н.э., поток скифов-переселенцев окончательно иссякает, а к концу столетия на левобережье Дуная появляются новые воинственные этнические группировки. С середины III в. до н.э. скифы окончательно концентрируются в Добрудже. С этого времени их связи с Северным Причерноморьем становятся весьма эпизодическими и фиксируются в основном по нумизматическим находкам (99; 19; 21) и гораздо реже — археологическим (23).

 

Подводя итог вышеизложенному, мы выделяем следующие этапы передвижения скифов на правобережье Дуная и их взаимодействия с фракийцами:

 

            I этап — первая четверть V в. до н.э.: поход скифов до Херсонеса Фракийского. Маркируется каменными изваяниями и случайными находками скифских вещей. Разгромных последствий для автохтонного населения не прослеживается.

 

Причина скифского рейда во фракийские земли, помимо названной Геродотом, кроется в агрессивной экспансионистской политике скифов, характерной для I стадии кочевания, которая синхронна времени окончательного освоения скифами степей Северного Причерноморья. Подобное вторжение было возможно в условиях разобщенности гетских племен и ослабления их в результате похода Дария I. Завершается данный этап с установлением границ царства одрисов по течению Дуная, заключением брака Ариапифа с дочерью Тереса и уходом скифов с правобережья Дуная.

 

            II этап — вторая четверть — конец V в. до н.э.: стабильные политические отношения между правителями одрисов и скифов, мирное урегулирование пограничных конфликтов (переговоры Ситалка и Октамасада в связи с бегством Скила во Фракию).

 

К концу этого этапа или к началу следующего относится упоминание в трагедии Эврипида « Рес» об ожесточенном сражении скифов и фракийцев и победе последних.

 

            III этап — конец V — рубеж IV — III вв. до н.э.: возобновление скифских вторжений в Добруджу. Маркируется

 

93

 

 

скифскими погребениями и находками скифской керамики на гетских поселениях в прибрежной части региона. Возможно оседание части пришельцев и смешение с автохтонным населением.

 

Причины нового этапа вторжений, как было показано выше (см..§2; гл. II), заключаются в: а) необходимости захвата новых земель, вызванной ростом народонаселения Скифии, жестким разграничением промысловых территорий и экстенсивным способом ведения хозяйства; б) попытках установления контактов с греческими городами Западного Понта и фракийским населением.

 

Выделены следующие фазы этого, наиболее сложного этапа:

 

1) конец V в. до н.э. — 357 г. до н.э.: незначительные перемещения скифов на правый берег Дуная. Благоприятные условия этому были созданы в связи с распадом царства одрисов и борьбой наследников Севта I за престол. Уменьшение численности, но не прекращение инфильтрации скифов в Добруджу происходит в период объединения фракийцев Котисом I в сложной внешнеполитической обстановке;

 

2) 357—339 гг. до н.э. После смерти Котиса I наплыв скифов в Добруджу усиливается. В 40-х гг. IV в. до н.э. в регионе наблюдается резкое обострение военно-политической ситуации, вызванное захватнической деятельностью Атея, Филиппа II, продвижением к устьям Дуная трибаллов и борьбой фракийцев за независимость;

 

3) 339 г. — первая четверть III в. до н.э: постоянные инфильтрации скифов в Добруджу, периодически прерываемые военными действиями в регионе Александра Македонского (335 г.), Зопириона (331/330 г.)и Лисимаха (313 г.). С угрозой подчинения Македонии происходит перегруппировка ранее враждебных военно-политических сил и создание тройственного антимакедонского союза — гетов и скифов и греческих городов под эгидой Каллатии, разгромленного Лисимахом. Завершается данный этап с запустением северо-причерноморских степей и локализацией скифов в Крыму, Нижнем Поднепровье и Добрудже.

 

            IV этап — середина III — начало I в, до н.э: стабильное проживание скифов в Добрудже в рамках «Малой Скифии». Маркируется скифскими погребениями вблизи Мангалии и 2 Мая, находками скифской керамики на гетских поселениях, эпиграфическими и нумизматическими данными. Вначале возможны мелкие стычки с гетскими объединениями за обладание территорией. Со второй половины III в. до н.э. скифы

 

94

 

 

локализуются в прибрежной части Добруджи между Томами и Одессом. К рубежу III — II вв. до н.э. они формируют государственное образование, известное, по Страбону, как Малая Скифия, и устанавливают протекторат над греческими городами. В состав населения государства входят геты, скифы и греки, предводительствуемые последовательно правящими скифскими царями Танусом, Канитом, Сариаком, Акросой, Хараспом и Айлием.

 

Завершается последний этап, как и пребывание скифов в Добрудже в целом, включением западнопонтийских народов в антиримскую коалицию Митридата VI и растворением скифов во фракийской среде.

 

В заключение отметим, что, придерживаясь мнения о непрерывности обитания в Добрудже скифского населения с IV по начало I в. до н.э., мы ни в коей мере не являемся сторонником идеи массового проникновения или разрушительной военной экспансии скифов. Судя по всем видам источников — письменным, археологическим, эпиграфическим, нумизматическим,— вторжения скифов никогда не приводили к массовой гибели автохтонных культур, более того, скифы никогда не составляли большинства населения в Добрудже, и бок о бок с ними, а то и смешанно, проживало местное фракийское население, имевшее свою традиционную культуру.

[Previous] [Next]

[Back to Index]