Равеннский экзархат. Византийцы в Италии

Олег Робертович Бородин

            Глава 5. ЭТНИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ В ВОСТОЧНОЙ ИТАЛИИ. СПЕЦИФИКА РАВЕННСКОГО ФЕНОМЕНА

 

 

1. Греки и выходцы с востока империи в Восточной Италии  309
2. Эмилия-Романья и варвары  321
3. Проблема «равеннского сепаратизма»  331

 

 

В первых двух параграфах настоящей главы изучаются этнические процессы, протекавшие в экзархате и обоих Пентаполях. Задача этой части исследования — установить меру воздействия греков и варваров на развитие региона, обозначить этапы изменения этнической ситуации.

 

В третьем параграфе сделана попытка сопоставить общественные процессы, протекавшие в Византийской Италии, в Лангобардии, в самой Византии, чтобы на этом фоне определить специфику Восточной Италии и выявить корни Равеннского политического сепаратизма. С учетом связанных с Равеннским экзархатом (в узком значении термина) разделов предшествующих глав рассмотренный материал позволяет сделать ряд заключений относительно сущности равеннского феномена в истории Италии и Византии.

 

 

5.1. ГРЕКИ И ВЫХОДЦЫ С ВОСТОКА ИМПЕРИИ В ВОСТОЧНОЙ ИТАЛИИ

 

Присутствие в экзархате и Пентаполях на всем протяжении их истории прослойки лиц греческого и восточного происхождения само по себе бесспорно. При этом a priori очевидно, что от их удельного веса в составе населения региона не в последнюю очередь зависело отношение к власти Византии, характерное для равеннского менталитета. В то же время попытки установить их демографическую квоту, выявить динамику ее изменения наталкиваются на препятствия,

 

 

310

 

связанные с состоянием источников. Хотя мы встречаем непосредственные указания в документах на этническое происхождение некоторых лиц, этих немногочисленных и случайных упоминаний совершенно недостаточно для статистических выкладок. Антропонимические исследования ведутся, но их надежность часто вызывает сомнения у специалистов.

 

А. Гийу извлек из равеннских документальных источников 150 имен людей, живших в экзархате (в узком смысле слова) с 80-х гг. VI в. до сер. VIII в. Проведенные им подсчеты дали следующий результат: в конце VI в. среди этих имен было 50 % латинских, 43 % восточных, 7 % готских. В конце VII — начале VIII в. соответственно: 45 % латинских, 50 % восточных, 5 % готских. По данным А. Гийу, до возникновения экзархата среди населения региона было 70 % носителей латинских, 16 % восточных, 14 % готских имен [1]. Французский ученый делает вывод о резком увеличении количества греков и выходцев с Востока среди населения Италии вскоре после византийского завоевания.

 

Т. С. Браун критикует методику А. Гийу. Он указывает, что общее количество и хронологическое распределение использованных А. Гийу документов не отвечает требованиям статистического анализа. Момент образования Равеннского экзархата не может считаться рубежом в истории демографических процессов. Результаты А. Гийу противоречат эпиграфическим данным, так как если от IV—VI вв. до нас дошло немало несомненных греческих и восточных погребений в Восточной Италии, то в византийский период их число резко снижается. Наконец, сами имена, которые рассматривал А. Гийу, далеко не всегда могут свидетельствовать об этнической принадлежности их носителей; в ряде случаев они относятся к общей греко-латинской христианской номенклатуре (Leontius, Petrus, Stephanus, Marinus, Johannes etc.). В других ситуациях реальные жизненные факты даже противоречат данным антропонимики: в двух равеннских папирусах 539 и 591 гг. свидетели сделок с чисто римскими именами — Julianus и Pacificus — подписались греческими литерами, то есть наверняка не были римлянами (Tjäder 30, 37) [2].

 

К этим весьма серьезным доводам английского исследователя можно добавить и иные. Состав известных нам равеннских документов предопределяет «социологическую тенденцию» сохранившейся топонимики:

 

 

311

 

громадное большинство имен принадлежит горожанам; среди них большая часть — представителям высших, обеспеченных слоев населения города: военным, чиновникам, земельным посессорам, купцам, священнослужителям; в свою очередь, в их числе преобладают лица, имеющие публичные обязанности, находящиеся на государственной службе. Сама антропонимика в течение двухсот лет византийского владычества могла подвергаться разнообразным колебаниям как в целом, так и в отдельных социальных группах. Весьма вероятна, например, мода на греческие имена, особенно — среди служилой части местного господствующего класса. Подобные и иные антропонимические инфильтрации предельно облегчались в тех случаях, когда даваемые детям имена освящались авторитетом Писания, Предания или агиографии.

 

Однако все сказанное еще не дает права полностью отвергнуть данные А. Гийу. В своем конечном цифровом виде они не могут быть точны, и при этом даже примерно определить погрешность пока невозможно. Видимо, в условиях недостаточной отработанности методики подсчета колебания в пределах 5 % (ср. показатели количества греческих и латинских имен в конце VI и в конце VII вв.) можно не учитывать. Но вряд ли случайным может быть скачок от 16 % греческих и восточных имен в довизантийское время к 43 % в эпоху Равеннского экзархата. Этот скачок отражает объективную тенденцию этнического развития. Собственно, выкладки А. Гийу показывают, что в последней четверти VI в. процент греков, живших в Италии, резко возрастает, а затем остается почти стабильным на протяжении всего VII в. Существуют ли за пределами сферы антропонимики основания для того, чтобы отнестись с доверием к данному выводу?

 

Увеличение численности греческого и восточного населения в Равеннском экзархате к концу VI в. может быть связано со следующими процессами:

 

            1) периодическими посылками в Италию новых воинских контингентов из Византии;

 

            2) становлением административной системы Равеннского экзархата и назначением на административные должности в Италию чиновников-греков;

 

            3) укреплением торговых связей с Востоком и численным ростом греко-восточных торговых колоний в городах Италии;

 

 

312

 

            4) распространением в Италии греческих церквей и василианских монастырей, притоком духовных лиц из Греции и с Востока;

 

            5) облегчением, в рамках единой империи, всех видов обычных контактов между Италией и собственно Византией, проявлявшихся, в частности, в приездах в Италию греческих специалистов — врачей, юристов, художников и т. д.

 

Обратимся к фактам. Мы помним, что в последней четверти VI в. в Италию трижды посылались войска из Византии (575, 579, 591 гг.). Они были укомплектованы, во всяком случае, не итальянцами, в основном же — греками и выходцами с Востока. В числе нумеров неместного происхождения, находившихся в эти годы в Италии, известны

 

numerus felicum Theodosiacus,

numerus felicum Persoarmeniacus [3],

numerus Sermisianus (от Сирмия на Дунае, Tjäder 17,18-19),

numerus equitum Persojustinianorum [4],

numerus Dacorum (Tjäder 18-19),

возможно, numerus Constantinopolitanus [5].

 

Среди воинов этих и других соединений, размещенных в Италии, мы знаем множество людей, носивших несомненно греческие или восточные имена (в том числе

 

греки Agatho, Perusinorum dux 737 г. [6];

Anastasius, miles bandi primi, Равенна, конец VII в. [7];

Basilius, dux, Рим, 725 г. [8],

Christophorus, dux, Рим, нач. VIII в. [9];

Cosmas, dux, Неаполь, 671-673 [10];

Eleutherius, magister militum, Равенна, ок. 600 г. (Tjäder 16);

Georgius, optio numeri Sermisiani, Рим, нач. VII в. (Tjäder 17);

Sissinius, magister militum, 575 г. [11],

Theocristus, dux, Неаполь, 685 г. [12],

Theodoracis, exscriba numeri Arminiorum, Равенна, 639 г. (Tjäder 22);

Theodosius, tribunus et dativus, Римини, конец VII в. — БК [33];

Theophanius, comes, Чивиттавеккья, конец VI в. [13];

Zemarchus, tribunus, Чивиттавеккья, 590 г. [14];

Zimarchus, primicerius numeri, Градо, ок. 580 г. [15] etc.,

армяне Tzitas, miles (Tjäder 22);

другой Tzitas, comes et tribunus [16];

Bahan, magister militum [17].

 

Следует отметить, что и в эпоху поздней Римской империи (III—V вв.) среди воинов, служивших в Италии, имелись греки или выходцы с Востока, причем особенно много на северо-востоке страны (в Циспаданской Галлии). Многие из них — т. н. «classiarii», матросы военного флота, базировавшегося в Классисе близ Равенны. До нас дошли надписи, фиксирующие их статус:

 

Gaius eminens vet(eranus) CL(assis) pr(aetoriae) R(avennatis) n(atione) Syr(us) [18];

Vet(eranus) ex naup(hilace) Cl(assis) pr(aetoriae) Rav(ennatis) L. Baebius Silvianus N(atione) Syrus [19];

mil(es) ex C(lasse) p(raetoria) Ravennati) C. Trebonius Lupus na(tione) (B)essu(s) [20].

 

 

313

 

В других случаях принадлежность этих людей к флоту не зафиксирована в надписях, хотя и весьма вероятна (по месту захоронения — в некрополе Классиса, среди погребений классиариев) [21]. Иногда, напротив, упоминаются воины сухопутной армии (таков М. Furnius Alexander, nat(ione) Gr(aecus), погребение которого находится вблизи Равенны [22]). Возможно, какая-то часть потомков этих моряков и солдат продолжала жить в Италии при остготах, дождалась прихода византийцев и поступила на военную службу. Но, конечно, не они составили основу греческого контингента в византийской армии на Апеннинах. Главный аргумент против подобного предположения — передислокация в Италию целых соединений — нумеров в их полном составе.

 

На всем протяжении истории Равеннского экзархата высшие чиновники, первоначально назначавшиеся сюда императором, как правило, были греками и приезжали из Византии. Лишь один из экзархов, Феодор Каллиопа (впрочем, также грек) был, видимо, родом из Италии, т. к. его отец владел земельным имением вблизи Римини (Tjäder 44). Прочие чиновники разных рангов весьма часто носят греческие имена (напр., Acathophronius, praefectus praetorio Italiae, VII в. [23]; Agatho, scriniarius, Рим, 2-я пол. VIII в. [24]; Antiochus, praefectus praetorio Italiae, сер. VI в. [25], Chrisogonus, cancellarius, Рим, нач. VII в. (Tjäder 18-19 В); Eusebius, adjutor in scrinio canonum, Равенна, 2-я пол. VII в. (Tjäder 36); Procopius, consiliarius, Равенна, нач. VII в. (Tjäder 36); Scolasticus judex, Кампания, 592 г. [26]; Theodosius, tabellio, Рим, нач. VII в. (Tjäder 18-19) etc.

 

Поскольку случаи антропонимически сомнительные не берутся здесь в расчет, можно полагать, что если не все, то подавляющее большинство носителей перечисленных (и ряда других) греческих по происхождению имен — этнические греки. Экспансия такой антропонимики на страницы источников начинается со времени византийского завоевания Италии, что вполне естественно. В первые десятилетия византийской власти на Апеннинах мы встречаем в Равенне и в других городах экзархата греческих и восточных купцов. Это шелкоторговцы (Georgius, Theodolus— Tjäder 4-5), навклиры (Stephanus из Градо [27]), аргентарии (Ammonius, Georgius, Theodorus — Tjäder 4-5, В VI-VII), купцы неизвестной специальности (Jannes, сирийский торговец, подписавший по-гречески договор о продаже земли в 591 г. — Tjäder 37). У нас нет оснований утверждать, что все эти люди поселились в Византийской Италии после прихода греков,

 

 

314

 

тем более что наличие в Равенне греко-восточной диаспоры в римскую эпоху не вызывает сомнений. Известно, что здесь жили выходцы из Сирии, Египта, Киликии и т. д. [28]. Правда, среди них мы не можем назвать наверняка ни одного купца. Единственное довизантийское упоминание о восточных купцах в Равенне относится ко времени Готской войны (539 г.). В этом году одну из сделок в равеннской курии засвидетельствовал греческими литерами Julianus argentarius, gener Johannis pimentarii (Tjäder 30). Неизвестно, был ли тесть Юлиана, торговец специями (pimentarius) Иоанн лицом восточного происхождения. Но если был, то перед нами — свидетельство пребывания здесь восточных купцов в остготскую эпоху. Этот Иоанн, безусловно, давно жил в Равенне и был здесь достаточно хорошо известен, если аргентарий Юлиан, вопреки существующим правилам, счел необходимым указать в официальном документе, что является его зятем [29].

 

Вспомним, однако, что вторая половина VI в. — время расцвета торговли Византии и Италии, в том числе и торговли восточными товарами. Именно эти годы были особенно благоприятны для деятельности шелкоторговцев и навклиров, и именно в это время интенсивное денежное обращение, а также необходимость финансирования крупнейших строительных проектов требовали услуг аргентариев. Не случайно поэтому сведения о греческих и сирийских купцах в Восточной Италии концентрируются в данном временном диапазоне. Большинство из них поселилось в Равенне после установления византийской власти. Они образовали достаточно компактную группу богатейших коммерсантов, составив большинство в корпорации шелкоторговцев (среди них мы не знаем в Равенне ни одного купца-итальянца) [30], а возможно, и аргентариев (в византийское время известны лишь два аргентария с латинскими именами: Vitalis — Tjäder 4-5, В VI и Юлиан). В то же время среди торговцев менее престижных профессий мы встречаем в основном итальянцев. Этнические метаморфозы затронули, по всей вероятности, лишь высший, богатейший слой купечества Италии.

 

В структуре торгово-ремесленного населения региона заметную роль играли еврейские общины. Они известны с римского времени во многих городах Восточной Италии (в Поле, Аквилее, Тергесте, Градо, Вероне, Бриксии, Болоний) [31]. В Равенне же в V-VI вв. евреев было особенно много.

 

 

315

 

По всей видимости, рост их численности связан с переносом в Равенну императорской резиденции, в связи с чем возросло и торгово-ремесленное значение города. В V в. равеннский епископ Петр Хрисолог систематически выступает в своих проповедях против иудеев [32]. О столкновениях между христианами-ортодоксами и иудеями в готскую эпоху сообщает хроника Валезианского Анонима, где речь идет о восстановлении после погрома по крайней мере нескольких синагог в Равенне [33]. Однако среди евреев встречались и христиане, даже духовные лица (таков, напр., диакон Gazeus из Градо) [34]. Возможно, отказ от иудаизма был необходимым условием получения почетных званий купцами-евреями (засвидетельствованы vir strenuus Danihel — Tjäder 32, vir honestus Isacius — Tjäder 33). Сохранился документ о приобретении в июне 541 г. участка земли равеннским сапонарием (мылоторговцем) евреем Исакием (Tjäder 33). Таким образом, общая тенденция, характерная для зажиточных горожан Италии в VI—VIII вв. — стремление к приобретению земельной собственности, — не миновала и еврейское население. Есть сведения о деятельности еврейских купцов не только в Равенне, но и в других городах Византийской Италии (в частности — о еврее-работорговце из Неаполя, 599 г.) [35]. Византийское завоевание Италии привело к распространению на местных иудеев дискриминационных статей императорского законодательства. В остальном же положение еврейского купечества кардинально не изменилось. Однако мы вправе предполагать, что в VII—VIII вв. еврейские общины в Византийской Италии вступили в полосу упадка, так как известий о них в эти годы почти нет. Причины данного явления, видимо, носят общий, а не специальный характер — их следует искать в дезурбанизационных процессах, охвативших итальянские города и тяжело сказавшихся на положении торгово-ремесленного населения.

 

Греческие культовые учреждения, греческое и восточное духовенство имели в византийскую эпоху весьма прочные позиции в Италии. Большой материал, иллюстрирующий это положение, собран Ш. Дилем [36]. В Равенне находились монастыри василианского устава — Святого Духа, Св. Марии in Cosmedin, Св. Марии Влахернской, в Цезарее — Св. Лаврентия. Ок. 680 г. экзарх Феодор основал в городе греческий монастырь Св. Феодора [37]. Лишь после падения Равеннского экзархата (в 767 г.) большая часть этих монастырей была передана латинским монахам-бенедиктинцам.

 

 

316

 

В Риме были известны греческие монастыри Св. Анастасия ad aquas Salvias, Св. Саввы на Авентине, Св. Лавра, Св. Эразма, два армянских монастыря (Св. Андрея и т. н. «Renati»), сирийский монастырь [38]. Среди временных восточных иммигрантов в Италии были такие влиятельные духовные персоны, как константинопольский патриарх Пирр и антиохийский патриарх Анастасий Синаит.

 

Восточное духовенство было достаточно авторитетно для того, чтобы возводить своих представителей (чаще всего — при поддержке Константинополя) на епископские кафедры и на папский престол (папы-греки: Бонифаций III, Иоанн IV, Феодор, Конон, Агафон, Иоанн VI, Иоанн VII, папы-сирийцы: Иоанн V, Сергий, Сиссиний, Константин). На Латеранском соборе 649 г. большая группа греческих духовных лиц, «годами проживавших в Риме», подала папе Мартину I специальную петицию, где, в частности, просила перевести решения собора на греческий язык [39].

 

В Италии почитались греческие святые; их мощи специально доставлялись из Византии в Рим (папами Пелагием II и Григорием Великим) и в Равенну (архиепископом Максимианом). В Равенне действовали церкви, освященные в честь греческих святых — Димитрия, Георгия, Сергия, Зенона; в Риме — Евфимия, Василия, Мины, Косьмы, Фоки, Прокопия, Пантелеймона, Тигриса, Николая Мирликийского и др. Множество таких церквей было в других городах Италии. Своеобразие греческой церковной иммиграции в том, что она пережила как бы две волны. Первая пришлась на вторую половину VI в. и объяснялась теми же причинами, что и светская иммиграция. Вторая волна была вызвана принятием в Византии иконоборческих эдиктов, когда в Италию хлынули византийские иконопочитатели. Папы Григорий III и Павел I вынуждены были открыть в Риме новые василианские монастыри или расширить старые (Св. Хрисогона, Св. Стефана и Сильвестра [40]). Важно подчеркнуть, что если первая иммиграция во многих ситуациях проявляла себя как опора византийского влияния в стране, то вторая, иконопочитательская, не являлась таковой, по крайней мере, до конца иконоборчества.

 

Следует коснуться и еще одного иммиграционного потока, направленного из Византии в Италию, — иммиграции интеллектуалов. Возникновение в Италии юридических школ должно было привлечь сюда профессиональных юристов из Византии.

 

 

317

 

Косвенным свидетельством их пребывания в стране является распространение на Апеннинах парафраз Corpus juris civilis, в большинстве своем наверняка созданных в Италии [41]. Среди профессиональных юристов («scholastici»), упоминаемых в источниках, есть лица, носящие греческие имена (Matheus [42], Eugenes [43]).

 

Установление государственного жалованья для грамматиков и риторов должно было привлечь в Италию греческих учителей. Одного такого специалиста мы знаем по источникам. Это Theodosius, magister litterarum, засвидетельствовавший в равеннской курии в 575 г. завещание некоего Маннана (Tjäder 6).

 

В городах Италии работало немало греческих врачей. Все известные по источникам медики, жившие в VI—VIII вв. в Италии, носят эллинские или общехристианские имена и, конечно, в большинстве являются греками. Среди них — служивший в Равенне Leontius, medicus ab schola Graeca, сын которого Eugenius стал крупным чиновником византийского налогового ведомства (palatinus sacrarum largitionum, — Tjäder 35, 575 г.). Schola Graeca, возможно, представляла собой особую корпорацию врачей-эллинов. В начале VII в. в Италии жил такой выдающийся византийский врач, как Александр Тралльский (ум. в Риме в 605 г.). При этом он был, конечно, не единственным крупным деятелем византийской культуры, побывавшим на Апеннинах. Так, в Риме закончил свой жизненный путь знаменитый агиограф и путешественник Иоанн Мосх (ум. в 619 г.) [44]. Трудно оценить подлинные масштабы «интеллектуальной» иммиграции греков в Италию, но сам факт ее существования во втор. пол. VI — нач. VII в. необходимо признать.

 

Таким образом, все пять названных иммиграционных потоков, направленных в Италию с Востока после византийского завоевания, в большей или меньшей степени нашли отражение в источниках.

 

Серьезные изменения в этнической ситуации на полуострове происходят на втором этапе византийского владычества. К сожалению, из-за недостатка прямых свидетельств судить о них приходится часто исходя из общих сведений о социальной эволюции региона и даже просто ab silentio. Однако основная тенденция процесса выявляется достаточно определенно. Выделим следующие явления:

 

            с начала VII в. империя ни разу не направляла в Северную или Среднюю Италию воинские контингенты. Византийские власти на Апеннинах были вынуждены приступить к формированию войска на местной основе;

 

 

318

 

            в эти же десятилетия только некоторые высшие представители администрации (прежде всего экзархи) назначаются в Италию из Византии. В целом, чиновничий аппарат воспроизводится и пополняется на месте;

 

            со страниц источников исчезают сведения о восточных и греческих купцах. Упадок торговли лишает их возможности применить свои капиталы и деловые способности в Италии;

 

            происходит социально-экономическая натурализация византийских социальных элементов в стране. Значительная часть их включается в местную землевладельческую элиту.

 

 

Перечисленные обстоятельства неизбежно влекут за собой утрату жившими в Италии греками и другими иммигрантами оригинального этнического лица. В VII—VIII вв. греческие чиновники и офицеры (Anastasius comes, Anatholius tribunus, Basilius magister militum, Eleutherius magister militum, Eustachius dux, Theodorus dux etc. [45]) являются такими же итальянскими земельными собственниками, как тысячи других лиц, носящих латинские имена.

 

Носителей греческих имен в Италии не становится меньше. Видимо, этнические эллины, жившие здесь, продолжали давать детям греческие имена. Однако вряд ли за этим стояло нечто большее, чем традиция. Обратим внимание, что если во втор. пол. VI — нач. VII в. в византийском войске было немало носителей имен армянских, то в VII в. они исчезают. В чем здесь дело? Дело в том, что вырванные из своей среды, натурализовавшиеся в Италии армяне, восприняв местную культуру, перестали давать детям традиционные имена. Тем же процессом натурализации были захвачены и греки. Имена они сохранили благодаря их соответствию общехристианской номенклатуре и наличию в Италии системы греческих церквей и монастырей, где многие из них крестили детей. Но сохранили ли они более существенные этнические черты, в первую очередь язык? В VI — нач. VII в. некоторые деловые документы подписываются в равеннской курии по-латыни, но греческими литерами (Tjäder 6, 16, 18-19, 20, 30, 36, 37). Эти подписи оставили люди, получившие греческое образование, которые, будучи в Италии, научились говорить по-латыни, но не знали латинской грамоты [46]. В более поздний период мы таких случаев не знаем. Житель Италии мог, видимо, получить греческое образование в некоторых монастырях (преимущественно — в Риме, Неаполе, на юге полуострова), но светские лица, в том числе и этнические греки, уже не владели, как правило, эллинской письменностью.

 

 

319

 

Очень показателен в этом плане эпизод, случившийся в Равенне в 80-х гг. VII в. Равеннский экзарх Феодор подыскивал себе грамотного нотария. Он совсем было отчаялся найти подходящего человека среди местных жителей, когда ему порекомендовали молодого равеннца по имени Иоанниций. Пригласив его к себе, экзарх вручил ему послание, пришедшее из Константинополя, и приказал: «Читай!» Иоанниций же спросил: «Велишь ли, господин, читать по-гречески, как писано, или по-латыни?» Экзарх удивился такому ответу и, чтобы испытать юношу, предложил ему другой, латинский, текст, велев сразу читать по-гречески. Иоанниций с блеском справился с переводом. Радости экзарха, нашедшего такого блестящего нотария, не было границ. Впрочем, вскоре уже в Константинополе удивились тому, что из Равенны пошла грамотно написанная корреспонденция, и Иоанниций был вызван для работы в столицу [47]. История Иоанниция показывает, что в конце VII в. в Равенне было почти невозможно найти человека, умевшего читать и по-гречески, и по-латыни. Если в окружении экзарха и имелись приехавшие из Византии греки, то они не подходили для канцелярской работы из-за плохого знания латинского языка. Греки же местные в нотарии не годились. Видимо, они не умели читать и писать на родном языке.

 

Греческая этническая специфика и даже этнические предубеждения могли сохраняться в отдельных сферах быта, особенно — связанных с религией, у тех, кто посещал греческое богослужение. Эти люди продолжали осознавать себя греками и помнили родной язык, хотя и не владели эллинской письменной культурой. Созданное в Равенне в VII в. «Мученичество Св. Аполлинария» сохранило рассказ о византийском трибуне, служившем в Италии, который разрешил больной жене поклониться с целью исцеления мощам Аполлинария только установив, что последний был греком [48]. Но наличие в Италии немногочисленных высокопоставленных греков, не только неассимилированных, но даже антилатински настроенных, не меняло общей тенденции — постепенного размывания греко-восточной этнической прослойки.

 

Насколько специфическим в этом плане было положение Восточной Италии? Как уже указывалось, здесь имелась значительная социальная группа греческого духовенства. Она была достаточно влиятельна, чтобы выдвигать из своей среды равеннских архиепископов.

 

 

320

 

Высказывалось мнение (впрочем, не доказанное источниками), что именно она явилась главной движущей силой в борьбе за автокефалию равеннской церкви [49]. По-видимому, в течение VII — пер. пол. VIII в. она численно не уменьшилась, хотя и не выросла, как в Риме: преследуемые в Византии иконопочитатели с 30-х гг. VIII в. стремились в Южную Италию и в Рим, а не в официозную Равенну, под копья наступавших лангобардов. Греческая церковная фракция в Равенне оказалась в силах уже после падения экзархата, при архиепископе Сергии (748-771), направлять политику архиепископии (впрочем, хотя и антипапскую, но не провизантийскую) [50].

 

В Равенне находился двор экзарха, в окружении которого имелись греки. Равенна, Градо, Римини и другие порты Восточной Италии были теснее, чем города западного побережья, связаны торговыми узами с Константинополем и Левантом. Греческое влияние проникло в местный диалект латыни, в котором выявлены лексические и фонетические эллинизмы [51]. Нам известно из «Мученичества Св. Аполлинария», что и в VII в. часть равеннского населения была восточного происхождения, а коренные италийцы называли этих людей «Asiani». Все эти факторы должны были тормозить процесс деэллинизации Равеннского экзархата, но остановить его все-таки не могли. Та решительность, с которой население боролось против империи в 710-711 гг., — дополнительный довод в пользу тезиса о натурализации большинства живших в экзархате греков. Отметим, что вождь равеннского восстания Георгий носил греческое имя и был сыном упоминавшегося равеннского эллиниста — нотария Иоанниция (Иоанникия). Их потомок — равеннский хронист Агнелл — служил настоятелем в монастыре Св. Марии ad Vlachernas — дочернем по отношению к одноименному константинопольскому. Очевидно, перед нами греческая по происхождению семья. Как же выразительно звучит в устах ее представителя Георгия призыв уберечь Равенну от «змеи, приплывшей сюда из Византии» [52]! Это проявление особой социально-психологической тенденции — процесса утраты итальянскими греками византийского этно-политического самосознания. Данную тенденцию нельзя, конечно, считать всеобщей. Известно, что в 20-е-30-е гг. VIII в. в Равенне нашлись люди, поддержавшие иконоборцев («consentientes impietati imperatoris» [53]). Вероятно, это были, в основном, греки, а не коренные итальянцы.

 

 

321

 

Но их немногочисленность обусловила ту естественность, с какой Равенна, вместе со всей Италией, осталась в стане приверженцев иконопочитания, а значит — в оппозиции к Константинополю. В этом смысле демографическая эволюция экзархата совпадала по направлению с его социально-политической эволюцией.

 

 

5.2. ЭМИЛИЯ-РОМАНЬЯ И ВАРВАРЫ

 

До сих пор в монографии практически ничего не говорилось о возможном варварском влиянии на общественные отношения в экзархате и Пентаполях. Источником такого влияния могло стать непосредственное присутствие варваров на территории данной зоны. В этом случае ее социальное развитие должно было бы протекать в форме варварско-романского синтеза. Что же, однако, известно о варварском населении региона?

 

Проникновение германцев в Италию начинается на рубеже III вв. до н. э. Разгромленные Гаем Марием кимвры и тевтоны частично расселились в различных районах итальянских Альп. По-видимому, эта часть германцев была очень быстро ассимилирована, и воспоминания о них сохранились только в нескольких топонимах. На протяжении императорского периода истории Рима германские племена появлялись в Италии многократно. Некоторые из них не миновали Эмилии-Романьи. В 167 г. н. э. император Марк Аврелий поселил в районе Равенны колонию маркоманов. Около 260 г. вблизи города осела часть племени аламаннов, причем известно, что они сохранялись здесь еще при Феодосии I (379-395). По свидетельству Аммиана Марцеллина, другая группа аламаннов расселилась в долине По при императоре Валентиниане I (364-375). Вместе с ними здесь осела и часть фракийского по происхождению племени костобоков. По-видимому, в этом районе располагалась значительная часть «терций», которые король Одоакр выделил своим воинам — герулам, гепидам, ругам, квадам, свевам и другим [54].

 

Итак, к моменту готского завоевания в Эмилии уже имелось население германского происхождения. Вместе с тем до прихода остготов в Италии не было оформленной и политически организованной варварской этнической общины [55]. Германцы, попадая в римскую этническую среду, отличавшуюся более высокой культурой, весьма быстро ассимилировались.

 

 

322

 

Свидетельство тому (применительно к изучаемой зоне) — полное отсутствие доостготской германской топонимики [56].

 

Приход в Италию остготов существенно увеличил процент германского населения в стране. Это прежде всего характерно для изучаемой зоны, где остготов было особенно много. Как мы помним, по подсчетам А. Гийу, к середине VI в. около 14 % населения будущих экзархата и Пентаполей носило германские имена. Ясно, что во времена Остготского королевства процент проживавших здесь германцев был значительно выше, чем после установления власти империи. Это, однако, не означает, что остготское население оказывало на римлян влияние, соответствующее его численности. Известно, что основной формой социальной организации, принесенной варварами на земли Римской империи, была земледельческая община, перераставшая в дальнейшем в общину-марку. В Остготском же королевстве сложилась несколько иная ситуация. Расселение германцев по территории Италии не означало перехода к общинному землепользованию [57]. Источники по истории Эмилии (прежде всего Баварский кодекс) свидетельствуют, что римская землеустроительная структура сохранялась здесь еще в IX-X вв., то есть пережила и остготскую, и византийскую эпохи [58]. Жившие здесь варвары были включены в традиционную позднеримскую систему хозяйственных отношений. Византийское завоевание могло изменить эту тенденцию только в пользу еще большего античного влияния. Так, все варвары, упомянутые в равеннских папирусах, принадлежат либо к средним и крупным посессорам римского типа, либо к колонам и рабам. Обратимся к источникам. Папирус Tjäder 20 представляет собой дарственную грамоту, составленную в пользу Равеннской церкви готкой Сисиверой, вольноотпущенницей Теодиферы (Tjäder 20). Из нее следует, что хозяйка при отпуске на волю снабдила свою либертинку крупным пекулием — частью поместья Balonianus с пахотными землями, виноградниками, фруктовыми садами и многочисленными иными угодьями. Сисивера оставляет за собой право десятидневного узуфрукта. Описанная ситуация по содержанию вполне отвечает римским традициям. Богатая готка Ранилона в середине VI в. передает церкви две «massae» вблизи Урбино и Лукки (Tjäder 13). Вместе с ними дарятся «прилегающие селения колонов» («cum adtiguis colonicis»). Структура, организация этих имений, как и хозяйств других варваров, известных по документам

 

 

323

 

(Маннана — Tjäder 6, Гундихильды — Tjäder 7, Вилилевы — Tjäder 28), ничем не отличаются от устройства итальянских поместий римлян и греков (Флавии Ксантиппы — Tjäder 17, Стефана из Неаполя — Tjäder 18 -19, Марии, сиятельной дамы — «spectabilis femina», Tjäder 12 и др.). Земли неоднократно переходили из рук в руки как от римлян к германцам, так и от германцев к римлянам (Tjäder 36, 37 etc.). При этом формы их использования, конечно, не менялись. Эксплуатируемое население германского происхождения могло работать на хозяина римлянина, как, вероятно, латинское на варвара. Так, римлянину Калликту принадлежали рабы-варвары Ранигильда и Гундарит и римлянин Проект (Tjäder 8).

 

Приведенные факты свидетельствуют о далеко зашедшем процессе ассимиляции готского населения в Равеннском экзархате. Она проявилась прежде всего во включении германцев в систему позднеримских социальных связей. Объяснение этому можно видеть в социальном составе германского населения в Византийской Италии. Это, с одной стороны, рабы и колоны разных категорий — представители класса, испытавшего наибольшее давление римских общественных отношений (и легче других поддающегося ассимиляции), с другой — земельные собственники — эксплуататоры, для которых утрата этнической идентификации в условиях византийского владычества являлась предпосылкой сохранения прежнего социального статуса. Исключительно показательна в этом смысле фраза из упомянутой дарственной готки Ранилоны, содержащая жалобу на невзгоды, которые пришлось претерпеть дарительнице «в эти варварские времена» («tempore hoc barbarici» — сказано крайне безграмотно). Говоря о своих обязательствах на будущее, вытекающих из сделки, собственница замечает, что «уповает на доброе здравие непобедимого государя, царствующего в Римской империи».

 

Уже в 40-х гг. VI в. крупные земельные собственники — готы давали детям римские имена. Так дочь готки Тулгилоны, владелицы имения Concordiacus, носила имя Доминика (Tjäder 30).

 

При отсутствии крестьянской общины наибольшую сопротивляемость по отношению к римскому влиянию должны были выказать свободные мелкие земельные собственники — готы. Однако именно они составляли опору готской армии в годы правления так называемых «тиранов» — Тотилы и Тейи. Естественно, что в ходе военных действий именно этот слой готского населения понес наибольший урон,

 

 

324

 

а решение византийского правительства о выселении готов из Италии касалось прежде всего их. Представители господствующего класса имели возможность остаться в стране благодаря своему коллаборационизму, в частности, ценой отказа от арианства. (Все готы, упомянутые в равеннских папирусах византийского времени, — христиане-ортодоксы.) По отношению к германскому зависимому населению действовал принцип возвращения рабов и колонов господам [59]. Этническая принадлежность раба или колона во внимание не принималась. Поэтому в экзархате сохранились прежде всего эти категории готских поселенцев. Напомним, что по статистике А. Гийу к концу VI в. германцы составляли лишь 7 % населения византийской Восточной Италии. Падение их численности можно считать результатом политики выселения. Оставшиеся готы постепенно забывали свой язык и культуру [60]. Топонимика Эмилии, по данным Э. Гаммильшега, полностью свободна от готских наименований [61]. В Романье автору данной работы известны пять готских топонимов (из рассмотренных 1444). Во всей лексике равеннских папирусов присутствует только одно германское слово (не считая собственных имен) [62]. В 20-е гг. XX в. известный филолог Э. Пулле отмечал, что влияние готского языка на лексику современного итальянского исчерпывается «дюжиной слов» (для сравнения: полдюжины германских слов за доостготский период истории, более 900 слов — за лангобардский [63]). В настоящее время есть возможность привести более точные сведения о количестве готских слов, вошедших в итальянский язык. По данным Дж. Бонфанте, таковых 64 (включая слова «предположительно готские») [64]. В местные диалекты Эмилии, по утверждению Э. Гаммильшега, крайне немногочисленные готские слова (все, кроме одного) пришли из других провинций Италии [65].

 

Рассмотренный материал позволяет заключить, что готское население Равеннского экзархата и Пентаполей оказало крайне незначительное воздействие на специфику социальных отношений и культуру региона (скорее вписалось в них, чем изменило их). Это прежде всего касается отношений экономических.

 

Как повлиял на демографическую ситуацию в экзархате и Пентаполях приход в Италию лангобардов? В целом политические обстоятельства стимулировали взаимную враждебность лангобардов и жителей Византийской Италии и не способствовали расселению тех и других на землях своих соседей.

 

 

325

 

Письменные источники не донесли до нас сведений о существовании в Эмилии-Романье лангобардского населения. Известны лишь редкие случаи пребывания в Равенне отдельных лангобардских аристократов. В 572 г. сюда бежала со своим любовником Гильмехизом королева Розамунда, убившая мужа, короля Альбоина [66]. В 601 г. экзарх Каллиник захватил в плен дочь короля Агилульфа с мужем Гудескальком. Они провели в Равенне два года, пока новый экзарх Смарагд не отправил их на родину [67]. Около 640 г. сын беневентского герцога Арихиза Айо, посланный отцом к королю Ротари, неожиданно уехал в Равенну. (Павел Диакон объясняет этот факт его помешательством [68].) В 690 г. герцог Фриуля Родоальд был свергнут и изгнан, бежал в Истрию, а оттуда морем приплыл в столицу экзархата [69]. По-видимому, во всех этих случаях знатные варвары попадали в Равенну не в одиночку, но в окружении слуг, а иногда и свиты. Вместе с тем очевидно, что их появление в византийской зоне не влияло сколько-нибудь серьезно даже на состав господствующего класса Равеннского экзархата, не говоря уже о составе населения в целом. Их пребывание здесь было, как правило, непродолжительным, вызывалось исключительными обстоятельствами, а количество приходивших сюда германцев было очень невелико.

 

Германцы встречались среди византийских военных. Их служило в Италии немало. Выше указывалось, что из 26 византийских dux’ов, упомянутых в переписке Григория Великого, 14 были германцами [70]. В их составе известны и перебежчики из Лангобардии, в том числе — знаменитый Дроктульф (впрочем, свев по этнической принадлежности). Возможно присутствие среди византийских солдат и военнопленных германцев.

 

Существует точка зрения о том, что в конце VI-VII вв. в Морском Пентаполе (в Синигалии) существовало небольшое лангобардское герцогство. Она опирается на очень позднюю (зафиксированную в XVIII в.) традицию имен местных герцогов, из которых 2 греческих и 6 лангобардских. Отстаивавший данное мнение историк-краевед А. Польверари приводил и некоторые фактические сведения о проживании лангобардов в районе Синигалии, но все они относятся к IX—XII вв., то есть ко времени после падения экзархата [71]. Согласиться с идеей о самостоятельном герцогстве, неизвестно когда возникшем и никак себя не проявлявшем в политической жизни региона, вряд ли возможно. Но не исключено, что в Синигалии при византийцах, действительно, некоторое время правила семья dux’ов лангобардского происхождения.

 

 

326

 

Мы помним, однако, что византийская армия в Италии постепенно превращалась в териториальное, местное, воинское формирование. В таких условиях ей не грозила варваризация, так как ее основа — местные земельные посессоры — оставалась италийской, а служившие империи германские военные командиры сами включались в эту систему.

 

Существовали ли другие каналы проникновения лангобардов в экзархат? В принципе нельзя отрицать возможности расселения лангобардов на территориях, однажды завоеванных и затем вновь отвоеванных византийцами. Такая ситуация могла сложиться в Пентаполях (в районах Озимо и Фано), а также в дукате Перуджа, то есть на землях, возвращенных империи в ходе «византийской реконкисты». Однако вражда римлян к лангобардам, которая стимулировалась крайней жестокостью последних по отношению к римскому населению [72], должна была бы заставить варваров вернуться в пределы Лангобардского королевства. Как отмечал видный французский медиевист Ф. Лот, «в частях Италии, оставшихся независимыми от лангобардов, их продолжали страшиться и ненавидеть» [73].

 

Совершенно невероятным представляется спонтанное расселение отдельных групп лангобардов в Византийской Италии. Даже если бы им и удалось здесь закрепиться, безусловными перспективами для них были бы утрата всех привилегий ариманов и попадание в тиски имперского налогового гнета. Лангобардская топонимика в экзархате и обоих Пентаполях не имеет широкого распространения. Итальянский лингвист К. Мерло отмечает, что названия несомненно лангобардского происхождения имеются лишь в северной части долины По, от Венеции-Джулии до Пьемонта. На южном берегу По, то есть на землях экзархата, они отсутствуют. По наблюдениям К. Мерло, наиболее характерный для лангобардской топонимики термин «fara» практически не встречается в прибрежной зоне от Равенны до Анконы [74]. Э. Гаммильшег указывает, что район, непосредственно прилегавший к Равенне, свободен от лангобардского элемента [75]. В Западной Эмилии нет лангобардской топонимики. В районе Форли лангобардский топоним 1, вблизи Пезаро их 5, вблизи Анконы — 8 [76]. По всей вероятности, значительная часть этих топонимов возникла уже после захвата лангобардами экзархата и Пентаполей. Так, например, полагает Д. Фазоли, считающая возможным проследить по топонимическим данным пути распространения лангобардской агрессии в экзархате [77].

 

 

327

 

В самой Равенне имеется один топоним лангобардского происхождения. Улица, ведущая от церкви Св. Варфоломея к церкви Св. Стефана, именуется Via Alemagna. Известно, что Св. Варфоломей считался одним из покровителей лангобардов. На этом основании А. Кариле относит появление данного названия к моменту первой лангобардской оккупации Равенны в 732-734 гг. [78] Однако более логичным представляется появление данного топонима после второго падения Равенны (751 г.), когда византийцы ушли из города навсегда, а значит, вероятность возникновения и сохранения лангобардского названия улицы стала заметно выше. Во всяком случае, лангобардские наименования вряд ли появлялись в экзархате во времена господства греков.

 

В обоснование этого тезиса можно привести следующие соображения, кроме уже высказанных выше. Лангобардская топонимика, естественно, соответствует расселению лангобардов по территории Италии. Она показывает, что если остготы колонизовали всю страну, то лангобарды в пределах завоеванных областей расселились крайне неравномерно [79]. Основные области их расселения — Ломбардия, Тоскана, Венето, Фриуль, Пьемонт. По данным Э. Гаммильшега, если в зоне Флоренции зарегистрировано 254 лангобардских топонима, вблизи Ареццо — 250, Лукки — 189, Сиены — 80, Пизы — 83, то в окрестностях Пьяченцы — всего 8, Пармы — 10, Реджио — 8, Модены — 6, Феррары — 10, Болоньи — 5 [80]. Нетрудно заметить, что территория последних названных городов находится в непосредственной близости от экзархата и Пентаполей и образует своеобразный буфер между греческими областями и наиболее лангобардской зоной Лангобардии. Следовательно, вблизи границ византийских владений лангобарды селились очень неохотно. В таких условиях их поселение в самом экзархате и Пентаполях практически исключено.

 

Распределение лангобардской лексики в итальянских диалектах весьма неравномерно [81]. Языковеды считают, что в диалектах Эмилии-Романьи лангобардское влияние ничтожно. Дж. Тальявини даже отвергает его полностью. Э. Гаммилыиег признает лангобардскими несколько слов в народном говоре Эмилии [82]. Относительно Романьи он считает, что лангобардские слова пришли в ее язык из Эмилии и Сполето [83]. В любом случае, лангобардская лексика представлена здесь чрезвычайно слабо.

 

 

328

 

В итальянской исторической филологии существует понятие «римско-равеннский коридор» [84]. Так именуется географическая зона от Рима до Равенны вдоль Via Flaminia, на протяжении VI — начала VIII в. почти все время находившаяся в руках греков. Считают, что этот «коридор» служил препятствием на пути распространения лангобардского языкового влияния. Даже между лангобардами, жившими по его сторонам, проявлялись специфические языковые различия [85]. Романья входит в одну диалектную зону с Лациумом, хотя в ее диалекте есть свое своеобразие по сравнению с римским [86]. Немецкий лингвист X. Шюрр считает, что «история романского диалекта начинается с изоляции определенной части римского населения в пределах собственно Равеннского экзархата» [87]. По его мнению, само название «Romagna» возникло в противовес «Longobardia» [88]. Со времени лангобардского завоевания Равеннского экзархата вдоль Via Flaminia стало распространяться лангобардское языковое влияние. Франкское завоевание облегчило встречное римское воздействие по Via Flaminia, и экзархат оказался на пересечении двух лингвистических тенденций [89]. Итальянский филолог Дж. Девото полагает, что изоляции экзархата от Лациума не существовало, напротив, по «равеннскому коридору» шло мощное римское языковое влияние [90]. Однако все эти лингвистические процессы происходят уже в поствизантийский период. Остается фактом, что в византийскую эпоху язык населения Равеннского экзархата практически не воспринял лангобардской лексики. Диалектальные отличия в говоре населения Эмилии-Романьи и близлежащих лангобардских областей «столь же резкие», как между «луканским и калабрийским или апулийским и салентинским диалектами соответственно» [91].

 

Итак, данные языка свидетельствуют, что роль лангобардов в историческом развитии экзархата и Пентаполей (в особенности Пентаполя Морского) могла быть лишь очень незначительной. Письменные источники не содержат информации, характеризующей эту роль. Отметим, что археологические лангобардские древности в Эмилии-Романье не выявлены. Поэтому можно сказать, что влияние лангобардов на эти области в византийскую эпоху могло быть только косвенным и несколько сильнее проявилось лишь позднее, после их присоединения к Королевству лангобардов. Однако краткосрочность лангобардского господства и романизованность самих лангобардов в VIII в. очень ослабили его воздействие и в данном случае.

 

 

329

 

Интересно в этом смысле мнение Дж. Девото, который считает, что разница в темпераментах современных итальянцев базируется на принадлежности их предков в прошлом к жителям Лангобардской или Византийской Италии. Он пишет:

 

«Те, чьи предки испытали грубое воздействие лангобардов, — суетливы, активны, полны желания действовать и созидать; предки тех, кому это несвойственно, воспитывались в ультраконсервативной духовно-экономической атмосфере римской латифундии [92]».

 

Даже в более позднее время, пережив господство франков и Священной Римской империи, Романья оставалась наименее германизированной областью в Северной и Средней Италии. Е. Пулле, со ссылкой на А. Трауцци [93], приводит подсчеты последнего относительно удельного веса имен германского происхождения в составе господствующего класса разных областей Италии в X-XI вв. Их процент в Романье велик — 33,4 % (латинских имен 40,6 %, греческих 7,1 %, семитских 12,3 %), но несравненно меньше, чем в других районах. В Пьемонте и Лигурии, по данным Трауцци, германских имен 59,9 %, в Марке — 50,9 %, в Тоскане — 57,8 % [94]. Впрочем, если среди германских имен в Романье в этот период и встречаются лангобардские, то они уже не имеют этноисторического значения [95].

 

Проживало ли в экзархате варварское население негерманского происхождения? В составе возглавляемой лангобардами племенной общности, переселившейся в Италию, имелись тюрко-болгары [96]. Весьма вероятно, что они проникали в экзархат и позднее, вместе со славянами (см. ниже). В неизданной дарственной грамоте XI в. из архива монастыря Санта Кроче Авеллана упоминается «vicus Bulgarorum qui vocatur Sclavinorum» в районе Чезано [97]. Название свидетельствует о совместном расселении в Италии тюркоболгар и славян, а возможно, и о том, что местное латинское население путало их друг с другом. Баварский кодекс сохранил упоминание, относящееся к IX в., о земельном пространстве в районе Римини под названием «terra Bulgarorum» (БК 93). Это — одно из редких отступлений от позднеримской топографической сетки casale-fundus-massa в топонимике Баварского кодекса. Видимо, в этом месте осела болгарская община. В другом случае Баварский кодекс упоминает «finis Bulgarorum» (БК 34): здесь проходила граница между участками местного посессора и общины болгар. В Пентаполе Морском зарегистрировано несколько топонимов с основой «Bulgar» — в документах XI—XII вв. [98]

 

 

330

 

Появление части болгарской топонимики в экзархате и Пентаполях можно приурочить к событиям 668 г., когда в Италию переселилась небольшая (ок. 700 человек) орда тюрко-болгар во главе с ханом Альцеком [99]. Тюрко-болгары просили у короля Гримоальда земли для поселения и получили их в Беневенте, в районе Саннио. По пути они прошли через Равеннский экзархат, и А. Гийу относит именно к этому времени появление на его территории четырех топонимов (3 — производные от «Bulgarus», I — от «Avarus») [100]. Вывод А. Гийу можно подтвердить указаниями Феофана Исповедника и патриарха Никифора на то, что тюрко-болгары расселились в окрестностях города Равенны в Пентаполе [101]. Чтобы объяснить расхождение между разными источниками, известный болгарский исследователь В. Бешевлиев выдвинул гипотезу, что первоначально Альцек остановился в Пентаполе Морском и поступил на службу к византийскому императору, а спустя несколько лет, после гибели в Сицилии Константа II, перешел на службу к лангобардам [102]. Как бы то ни было, бесспорно, что в Восточной Италии болгар было очень мало [103].

 

Здесь же могли существовать и небольшие этнические вкрапления авар (выше был приведен один аварский топоним). Но авары, неоднократно отправлявшиеся в грабительские походы в Северную Италию, являлись кочевой племенной общностью, совершенно не склонной к оседанию на земле. Поэтому возникновение их поселений в Италии могло быть лишь редчайшим исключением из правила [104].

 

С конца VI в. начинается проникновение в Италию славян: первоначально в Истрию и, в меньшей степени, в Венето [105]. Отсюда славяне могли попадать и на территорию Равеннского экзархата. Здесь отмечено несколько славянских топонимов. Один из них встречается в дарственной грамоте сер. VIII в. и звучит как «Bodena», иначе именуемая «Aquaviva». По остроумному предположению А. Гийу, следует читать «Vodena», от славянского «вода»; рядом же приведен латинский перевод термина: «Aquaviva» [106]. В Баварском кодексе, в тексте X-XI вв., имеется топоним «Sclavinus». Другие славянские топонимы, типа «Schiavonia», «Schiavignano», встречаются в значительно более поздних источниках и не могут быть точно датированы. Они выявлены, в частности, вблизи р. Панаро. А. Гийу думает, что византийская администрация расселяла здесь славян в качестве limitanei для охраны границ экзархата [107]. С другой стороны, известно, что в начале VII в. славяне воевали в районе Кремоны на стороне лангобардов [108].

 

 

331

 

Возникновение некоторых славянских топонимов в экзархате А. Гийу пытался объяснить переселением сюда славян, сознательно осуществлявшимся византийцами с целью компенсировать нехватку рабочих рук в сельском хозяйстве региона [109]. Однако источники не содержат свидетельств такого рода, а крайняя немногочисленность славянских топонимов, и соответственно, гипотетических славянских поселений заставляет считать их возникновение следствием случайных инфильтраций отдельных групп славян на территорию экзархата, а не результатом целенаправленной политики правительства. Статистически славяне составляли, конечно, ничтожную долю процента населения Восточной Италии [110].

 

Что можно сказать в заключение о месте варварского населения в социальной истории экзархата и обоих Пентаполей? Это немногочисленное население состояло из готов и выходцев из племен, пришедших в Италию одновременно с ними или раньше них, а также — некоторого количества германцев, служивших в византийском войске. Кроме того на востоке Италии существовали считанные поселения болгар и славян. Лангобардских поселений здесь практически не было. В течение всей византийской эпохи продолжалась ассимиляция варварских элементов в регионе. Подсчеты А. Гийу к концу VII в. дают, как мы помним, трехкратное снижение численности германцев среди населения экзархата по сравнению с серединой VI в. (с 14 % до 5 %). В целом, непосредственное варварское воздействие на ход социальных процессов в Равеннском экзархате нужно признать исчезающе незначительным.

 

 

5.3. ПРОБЛЕМА «РАВЕННСКОГО СЕПАРАТИЗМА»

 

Термин «сепаратизм» (точнее «сепаратистские тенденции») был впервые применен к Византийской Италии Ш. Дилем [111]. Под этим термином понималось стремление влиятельных социальных сил Италии освободиться от имперского диктата и добиться политической самостоятельности. Если говорить об итальянском Востоке — экзархате и Пентаполях, то комплекс экономических, социальных, культурных и идейных характеристик этой зоны, определивших ее специфику не только в рамках Византии, но и в масштабе Италии,

 

 

332

 

удачно обозначен А. Гийу французским словом «régionalisme». Рассмотрим их в сопоставлении с византийским и общеитальянским материалом.

 

Между областями Италии (в том числе — Восточной) и основными территориями Византии (Фракия, Греция, Македония, Иллирия, Малая Азия и пр.) существовали весьма серьезные различия в социальном и внутриполитическом аспектах.

 

На рубеже VII—VIII вв. можно говорить лишь о зарождении некоторых элементов феодализма в Византии [112]. В Византийской Италии в ту же эпоху феодальные отношения в деревне хотя еще не достигли апогея, но развивались весьма интенсивно.

 

В крупных византийских городах, в первую очередь в Константинополе, сохранялось высокоразвитое ремесло [113], еще в X в. существовали корпорации ремесленников и торговцев, действовавшие в условиях жесткой государственной регламентации [114], поддерживались торговые связи между отдельными центрами [115]. Напротив, в Италии упадок ремесла, отмирание античных форм организации ремесленной и торговой деятельности, аграризация городской жизни свидетельствовали о том, что характерные для раннего Средневековья социальные изменения совершались здесь значительно быстрее, чем в самой Византии [116].

 

В социально-политической и административной сферах свойственное Средневековью соединение в руках одних и тех же лиц военной и гражданской властей и экономического могущества на местах произошло в Италии сравнительно быстро и безболезненно. В итоге возник мощный общественный слой проживавших в городах крупных и средних земельных собственников, составлявших вооруженную силу Равеннского экзархата. В самой же Византии соответствующий процесс растянулся на несколько столетий, заполненных ожесточенными схватками между столичным патрициатом и фемной аристократией, между знатью старого и нового типа, и привел к иным социальным результатам [117].

 

Церковь в Византии фактически была одним из элементов государственной системы [118]. На Западе папство выступало первоначально союзником, затем — все чаще и чаще — соперником государства. Другие итальянские иерархи, и в первую очередь равеннский архиепископ, также пользовались значительно большим влиянием в светских делах, чем епископы в Византии [119].

 

 

333

 

Названные явления стали основой для антиимперских центробежных тенденций, развившихся в Византийской Италии. Вместе с тем ее восточные области обладали несомненной спецификой. Так, исключительно важной их характеристикой была относительно большая, чем в других районах Италии, эллинизованность. Равеннский экзархат в этом плане представлял собой «бастион Востока на Западе» [120]. Названное обстоятельство стимулировало провизантийские симпатии населения, формировало обособленность экзархата от других византийских владений на Апеннинах, прежде всего от Рима.

 

В том же направлении воздействовала на ситуацию политика Византийской империи в Италии. Несомненно, что налоговый гнет императорского фиска ложился тяжелым бременем на экономику страны [121]. Ряд исследователей считает, что именно имперская податная система явилась главным фактором, приведшим к упадку итальянских городов в византийской зоне, сокращению торговли и аграризации экономики [122]. Следует все же отметить, что экзархат и Пентаполи обладали в этом плане определенными льготами. В Равенну стекались налоговые поступления со всех концов Италии [123]. Уже в конце VI в. экзарху было предоставлено право распоряжения налогами с населения Сицилии, Сардинии и Корсики [124], формально не входивших в сферу его компетенции [125]. Вскоре после завоевания Италии правительство приняло решение о возложении на купцов Апулии и Калабрии тяжелейшей фискальной повинности — «coemptio» [126]. Не менее многочисленное и богатое купечество Равенны и Пентаполя Морского, по-видимому, избегло такой участи. Не исключено, что колоссальные вклады богатейших представителей этого социального слоя — аргентариев — в строительство церквей в Равенне и, видимо, на периферии — своеобразная компенсация правительству за эту льготу. Император Констант II по приезде в Италию ввел новые подати в Калабрии, Сицилии, Сардинии и Африке [127]. Северная и Средняя Италия не были затронуты этими налогами. В годы правления архиепископа Репарата, по сообщению Агнелла, клирики Равенны были освобождены от ряда налогов («ripaticum», «portaticum»,»siliquatio», «teloneum») [128] и им разрешалось всюду торговать беспошлинно.

 

От того же времени до нас дошел фрагмент документа, содержащий описание привилегий, предоставленных императором Равеннской церкви. В его тексте указывается, что «никто не имеет права принуждать» священнослужителей Равеннской церкви или зависимых от нее лиц

 

 

334

 

 («cuncta familia») к несению государственных повинностей («ad publicum functionem adducere») и что все правовые полномочия по отношению к этим людям («sub potestate vestra... dirigendum et judicandum») передаются архиепископии [129]. В сущности, перед нами — выданная Равеннской церкви иммунитетная грамота. Этот вывод может быть подтвержден сообщением Агнелла. Он пишет об указе императора, по которому «ни церкви, ни монастыри (в равеннском диоцезе. — О. Б.), ни зависимые (commenditos) от церкви люди... не имели над собой ни судьи, ни сборщика налогов, ни какой-либо иной власти, кроме одного только епископа и правителя церкви» [130]. Перечисленные привилегии вряд ли всерьез облегчали положение непосредственных производителей, так как в сущности не отменяли поборов, взимаемых с последних, а лишь меняли порядок их уплаты. Для различных же категорий господствующего класса льготы были весьма ощутимыми: купцы выигрывали за счет освобождения от налогов, крупные и средние земельные собственники за счет участия в получении доли доходов казны экзарха (как военные и чиновники), за счет использования предоставленных архиепископии иммунитетных привилегий (как арендаторы церковных земель). Естественно, что эта часть населения изучаемой зоны была более лояльна к империи, чем соответствующие социальные слои в Риме и Кампании.

 

Нельзя забывать, что равеннская архиепископия значительной частью своих богатств была непосредственно обязана империи (передача равеннской епископии обширного патримония арианской церкви в Италии, налоговые привилегии, дарения и завещания византийских чиновников и т. п.). Еще в большей степени зависело от империи политическое могущество Равеннской церкви. Она была церковью столичной, архиепископ имел непосредственную возможность оказывать влияние на экзарха, империя поднимала его авторитет в противовес авторитету папы, и потому интересы Константинополя и равеннской архиепископии в этой области смыкались [131]. Не менее влиятельная на крайнем северо-востоке Италии аквилейская патриархия тоже нуждалась в поддержке империи для сохранения своего автономного положения.

 

Интересы местных церквей были, таким образом, важным фактором, удерживавшим Восточную Италию в орбите византийского влияния.

 

 

335

 

Итак, области итальянского Востока испытывали одновременно воздействие общественных процессов, характерных для всей Византийской Италии, но не свойственных самой Византии, и влияние социальных обстоятельств, присущих прежде всего данной зоне, способствовавших ее автономному положению в Италии и часто — центростремительных по отношению к империи.

 

При параллельном рассмотрении развития истории лангобардской и итало-византийской зон Италии между ними явственно проступают черты сходства.

 

После исследований П. Г. Виноградова, а затем — А. И. Неусыхина сам факт постепенной феодализации лангобардского общества совершенно несомненен [132]. Ее основой был, как и всюду, процесс формирования феодальной земельной собственности. «Раздел римлян» между лангобардами, о котором сообщает Павел Диакон [133], означал только смену хозяев, продолжение эксплуатации зависимого римского населения (рабов и колонов) новыми господами [134]. В дальнейшем крупная эксплуататорская собственность феодального типа получила в лангобардской Италии широкое распространение благодаря королевским и герцогским пожалованьям за службу [135]. Соответственно, все более широкие круги лангобардской племенной знати приобретали черты знати феодального общества.

 

Параллельно шло развитие социальной поляризации в среде самих свободных лангобардов-ариманов. Разложение общины, выделение аллода создало экономическую основу для возникновения земельного неравенства. Более развитые позднеантичные социальные отношения, феодализируясь, стимулировали скорейшую феодализацию и собственно лангобардского общества. По словам А. И. Неусыхина,

 

«в то время как лангобардское общество VII в. еще продолжало развиваться и видоизменяться в пределах варварского уклада дофеодального периода, параллельно шло развитие общественного строя итальянского (бывшего римского) населения, который эволюционировал в сторону возникновения раннефеодальных отношений через посредство изживания остатков рабовладельческого строя позднеримской и остготской эпох» [136].

 

Вероятно, эта важнейшая черта процесса феодализации в Лангобардии предопределила сходство его результатов здесь и в византийской зоне Италии.

 

Крупная земельная собственность получила широкое распространение в обеих зонах. Собственность светская очень часто сочеталась

 

 

336

 

с сосредоточением в тех же руках политической власти (собственность короля, герцогов, гастальдов, газиндов в Лангобардии [137]; экзархов, duces, tribuni в Византийской Италии). Мощное развитие получила церковная земельная собственность [138]. В будущем, в эпоху господства франков, она стала основной материальной базой превращения епископов в сеньоров своих диоцезов [139].

 

Проявилась тенденция к слиянию разных категорий зависимого эксплуатируемого населения в единый класс крестьянства. Различия между рабами и колонами; ими же, с одной стороны, и лангобардскими альдиями и литами — с другой; всеми перечисленными и мелкими свободными арендаторами земли — теряли принципиальный характер [140].

 

Города лангобардской Италии сохранили многие черты античных муниципиев — в топографическом оформлении городской территории, в сфере общественных обязанностей жителей города, в области судопроизводства и т. д. Здесь существовали торгово-ремесленные корпорации — наследницы античных коллегий и предшественницы средневековых цехов [141]. По своей организации они близко напоминали итало-византийские scholae. Как отмечает английский историк Ч. Викхем, социальная структура городов Лангобардии и Византийской Италии к нач. VIII в. имела много общих черт [142].

 

Одни и те же лица (у лангобардов от короля до гастальда, у византийцев — от экзарха до трибуна) соединяли в своих руках военную, гражданскую, судебную, частично церковную власть в определенном регионе [143]. В то же время в византийских владениях значительно большим политическим весом обладала церковь, сделавшаяся в конце концов не меньшей силой, чем светская власть. Это различие привело, однако, к сходным социальным последствиям — появлению ранних форм вассалитета: в лангобардской зоне при посредстве комменданции ариманов к крупнейшим представителям знати [144], в византийской — через возникновение категории «familiares ecclesiae» [145]. И в том и в другом случае основой вассалитета оставались отношения собственности: пожалования у лангобардов, льготные аренды в Византийской Италии обеспечивали новому слою господствующего класса материальную основу существования. Структура высшего общественного класса приобретала, таким образом, характерные феодальные черты.

 

 

337

 

Несмотря на антироманизм лангобардов, экономические, прежде всего поземельные, отношения в Лангобардской Италии, как и в Византийской, уже к VIII в. выступали в позднеримском юридическом обрамлении. Были широко распространены эмфитевсис и либелла, дарение (donatio) с сохранением узуфрукта, прекарий (в Византийской Италии в меньшей степени) [146] и т. д. В этом отношении два основных политических организма в Италии уже не обнаруживали антагонизма, так как и в византийских, и в лангобардских владениях римская социальная основа в конечном счете доминировала [147].

 

Перечисленные черты сходства в социальном развитии двух исторических зон Италии не должны затушевывать различий. Несомненно, что церковная власть в Византийской Италии обладала большим влиянием, чем в лангобардской. Безусловно, несмотря на постепенную аграризацию экономики Равеннского экзархата и Пентаполей, городская жизнь была здесь более интенсивна, а торговля играла большую роль в хозяйстве страны. (Впрочем, с конца VII — начала VIII в. город и торговля в лангобардской части Италии вступают в стадию возрождения [148], и разрыв, существовавший в этой сфере между византийской и лангобардской зонами, сокращается). Бесспорны существенные отличия в составе населения двух основных итальянских ареалов и соответствующие им специфические черты в эволюции экономики, политической структуры и идеологии. Однако сравнительный анализ названных социальных организмов в момент их слияния свидетельствует, что к этому времени они не только двигались в одном и том же направлении, но находились на одном этапе пути [149]. Их сходство выражается как в свойствах, присущих на определенной стадии развития всем феодализирующимся обществам, так и в качествах, характерных именно для итальянского феодализма (роль церкви, формы земельной собственности), проявившихся в незрелом виде уже в этот период [150].

 

Можно сделать вывод, что политически различные регионы Северной и Средней Италии развивались в VI-VIII вв. хотя и параллельно, но как части одной страны, прежде всего в социально-экономическом плане. В общности социального развития Лангобардии и византийской Романьи следует видеть причину сравнительно безболезненного вхождения последней в состав Лангобардского королевства.

 

 

338

 

* * *

 

Проведенное исследование на конкретном материале подтверждает мысль о том, что положение экзархата и Пентаполей между собственно Византией и остальной Италией несло в себе серию внутренних противоречий.

 

Мы видели, что равеннская архиепископия к концу VII в. экономически и юридически привязала к себе наиболее влиятельную прослойку местного населения: войско — exercitus. В этом отношении exercitus Ravennatis повторил судьбу militia других областей Италии и прежде всего римской, вставшей в зависимость от папы. Можно было бы ожидать, что это обеспечит равеннским архиепископам полную поддержку во всех начинаниях со стороны их многочисленных военных familiares. Поскольку высокий статус равеннского диоцеза в Италии был обусловлен альянсом с императорской властью, то, очевидно, exercitus Ravennatis должен был бы хранить верность империи.

 

Однако с того момента, когда в экзархате произошло слияние прав распоряжения землей (преимущественно — на основе льготной аренды у церквей) и военно-чиновничьих властных функций, на exercitus Ravennatis стали действовать те же социальные факторы, что и на войско-сословие других областей Византийской Италии. Для его представителей приобрели важность исключительно итальянские, а не имперские интересы; привилегии и льготы, которыми империя привлекала на свою сторону местные господствующие слои, утратили политическое значение, так как падение византийской власти уже никому не грозило потерей полученных преимуществ. Колебания религиозной политики Византии способствовали росту авторитета папства, так как его конфессиональная ортодоксальность и здесь, на востоке полуострова, не вызывала сомнений. В таких условиях почти перманентное противостояние императоров и пап систематически подрывало духовное влияние Византии в экзархате. Наконец, антиравеннские карательные акции Юстиниана II приучили широкие слои населения региона видеть в византийцах завоевателей и врагов, что наглядно проявилось в эпоху иконоборчества. В эти годы равеннцы выказывали иногда большую нелояльность по отношению к империи, чем римляне и неаполитанцы (как в 727 г., когда, завидев приближающиеся к городу корабли с византийскими воинами из Сицилии, равеннское войско немедленно выстроилось для сражения на равнине Coriandri у городских стен [151]).

 

 

339

 

Итак, на равеннское войско одновременно влияли факторы проепископские и факторы антиимперские; поэтому когда равеннские понтифики выступали в политических коллизиях в поддержку Византии, exercitus оказывался в ситуации выбора и вполне мог предпочесть верности вассальным обязательствам ориентацию на Рим. Этим, по-видимому, следует объяснить осуществленное равеннскими гражданами-воинами изгнание из города провизантийски настроенного епископа вместе с экзархом в начале 30-х гг. VIII в., то есть нарушение договора с епископией со стороны ее familiares. Их примирение с архиепископом после захвата Равенны венецианцами, в сущности, было вынужденным, но оказалось достаточно прочным и долговечным, так как полная пассивность Византии в последние годы существования экзархата ликвидировала болезненную для exercitus дилемму.

 

Анализ этнических процессов в регионе позволяет заключить, что в масштабе Византийской Италии экзархат и оба Пентаполя являлись в VI-VIII вв. областями, испытавшими сильное греко-восточное воздействие. Однако уровень их эллинизованности примерно с середины VII в. последовательно и значительно снижается и, в конечном итоге, перестает ощущаться как серьезный фактор, действующий в пользу их сближения с Византийской империей.

 

В социальной жизни экзархата незаметны следы непосредственного влияния варваров. Немногочисленные готы, еще более немногочисленные лангобарды и представители некоторых других варварских народов, оказавшиеся на территории экзархата, включаются в местные общественные структуры и растворяются в них. Вплоть до падения власти Византии в изучаемой зоне практически отсутствуют проявления варваризации.

 

На протяжении изучаемого периода в жизни Равеннского экзархата качественно меняется роль внешнеполитических факторов. Если на первом этапе его истории (как и в любом другом здоровом обществе) война способствует социальной консолидации на общей патриотической платформе, то в последние десятилетия византийской власти ее устои совместно расшатываются как лангобардами, так и местным населением. Равеннская епископия, пекущаяся о независимости от Рима, остается в конце концов единственной значительной силой на северо-востоке страны, ориентированной провизантийски.

 

 

340

 

При этом в обстоятельствах социальной эволюции Лангобардской и Византийской Италии достаточно много общего. Они развиваются в одном направлении — по пути феодализации в западноевропейском, а не византийском варианте; в конечном счете это облегчает их слияние в единый общественный организм.

 

Таким образом, две рассмотренные выше тенденции социального развития изучаемой зоны — антиимперская и проимперская — внутренне неравноценны.

 

В основе первой тенденции лежат причины принципиальные: принадлежность к иному по сравнению с Византией экономическому, социальному, этническому типу, отсюда — иные темпы общественного развития, наконец — положение эксплуатируемой (через налоговую систему) окраины империи. В основе второй тенденции — причины временные, преходящие: торговые связи с империей (а они ослабевают), необходимость защиты от лангобардов (а она уже обеспечивается своими силами), высокий процент греко-восточного населения (а оно ассимилируется), интересы архиепископии (а над ними начинают превалировать интересы папства). Поэтому падение византийского господства в Восточной Италии, которое внешне выглядит результатом особого стечения политических обстоятельств, можно считать явлением вполне естественным. Уйдя из-под власти Византии, экзархат, Внутренний и Морской Пентаполи подтвердили свою принадлежность к западной цивилизации.

 

 

---

 

1. Guillou A. Régionalisme et indépendance... P. 79-95.

 

2. Brown T. S. Gentlemen and officers... P. 67-68.

 

3. CIL, XI, 1951.

 

4. См.: Hoffmann D. Der «Numerus Equitum Persojustinianorum» auf einer Mosaik-Inschrift von Sant’Eufimia in Grado // Aquileia Nostra, XXXIV, 1963. P. 81-98.

 

5. Впервые упомянут в ходе восстания в Равенне в 710-711 гг. Agnellus. Op. cit. Р. 336.

 

6. Paul. Diac., VI,54.

 

7. Tjäder J.-O. Il nuovo papiro ravennate dell’VIII secolo a Belluno e il papiro Marini CXI // Bulletino dell’Archivio Paleografico italiano, NS, II—III, 1956-1957, Parte 2. P. 350-351.

 

8. Liber Pontificalis... T. I. P. 403.

 

9. Ibidem. T. I. P. 392.

 

10. Chronicon ducum et principum // Monumenta ad Neapolitani ducatus historiam pertinentia... T. I. P. 7.

 

11. Greg. Tur., IV, 44.

 

12. Monumenta ad Neapolitani ducatus historiam pertinentia... T. I. P. 36-39.

 

13. Gregorii Homiliae XL in Evangelia, XXXVI, 13 // PL. T. 76. Col. 1273.

 

14. Greg. Magn., Ep. I, 3.

 

15. CIL, V, 1614.            16. CIL, V, 7793.

 

 

415

 

17. Greg. Magn., Ер. IX, 99.

 

18. CIL, XI, 352.        19. CIL, XI, 103.        20. CIL, XI, 103.            21. CIL, XI, 38, 50, 42.        22. CIL, XI, 60.

 

23. Laurent V. Les Sceaux byzantins du Medaillier Vatican. Città di Vaticano, 1962. № 104.

 

24. Liber Pontificalis... T. I. P. 505.

 

25. Agathias, I, 18.

 

26. Greg. Magn., Ep. III, 1, 2, 15.

 

27. CIL, V, 1606.

 

28. Ruggini L. C. Ebrei e orientali nell’Italia Settentrionale fra il IV e VI secolo d. Ch. // Studia et Documenta Historiae et Juris. T. XXV. Roma, 1959. P. 252-254.

 

29. Не римлянином, быть может, был и другой аргентарий — Павел, подпись которого мы видим под документом, составленным в 540 г. (Tjäder 31).

 

30. Впрочем, в Риме в конце VII в. жил шелкоторговец (siricarius) с латинским именем Catellus (См.: Brown Т. S. Op. cit. Р. 255).

 

31. Ruggini L. С. Ebrei... Р. 215.

 

32. См.: Böhmer F. Petrus Chrisologus als Prediger. Paderborn, 1919. S. 4.

 

33. Anonymi Valesiani pars posterior / Ed. Th. Mommsen // MGH, Chronica minora. Saec. IV, V, VI, VII. В., 1892. P. 326.

 

34. CIL, V, 1587.

 

35. Greg. Magn., Ep. IX, 104.

 

36. Diehl Ch. Etudes sur l’administration... P. 251-266. О состоянии греческих монастырей и положении монахов см. специальную работу: Sansterre J. М. Monaci e monasteri greci a Ravenna // Storia di Ravenna. Vol. II, Parte 2. Dal età bizantina all’età ottoniana. Ecclesiologia, cultura e arte / A cura di A. Carile. Ravenna, 1992. P. 323-329.

 

37. Agnellus. Op. cit. P. 119.

 

38. Liber Pontificalis... T. I. P. 346, 348 etc.

 

39. Mansi, X. Col. 903-910.

 

40. Liber Pontificalis... T. I. P. 418, 464-465; 471, 481.

 

41. Речь идет о таких памятниках как «Authenticum», Туринская глосса, Перуджийская сумма.

 

42. Greg. Magn., Ер. IX, 136.

 

43. Greg. Magn., Ер. XIV, 14.

 

44. Photius. Bibliothéque. T. III, fr. 199 / Ed. P. Henry. P., 1962. P. 97.

 

45. Греки выделены из списка земельных собственников, приведенного у Т. С. Брауна (Brown Т. S. Op. cit. Р. 101).

 

46. Впрочем, и говорить по-латыни эти лица, видимо, умели не всегда. Встречающиеся в текстах нелепые буквосочетания вроде «ουεικι» в смысле «huic» (Tjäder 20), «εστορμεντις» в смысле «instrumentis» (Tjäder 24) и т. д., заставляют подозревать, что свидетели-греки бездумно воспроизводили под диктовку юридическую формулу, не понимая значения многих слов.

 

 

416

 

47. Agnellus. Op. cit. Р. 356-357.

 

48. Passio S. Apollinariis... P. 345.

 

49. Guillou A. Régionalisme et indépendance... P. 226.

 

50. Bertolini O. Sergio arcivescovo di Ravenna (744-769) e i papi del suo tempo // Studi Romagnoli, I. Faenza, 1950. P. 43-88.

 

51. Carlton Ch. M. A Linguistic Analysis of a Collection of Late Latin Documents Composed in Ravenna between A. D. 445-700. A Quantitative Approach. Hague—Paris, 1973. P. 227-228.

 

52. Agnellus. Op. cit. P. 369.

 

53. Liber Pontificalis... T. I. P. 405.

 

54. См. подробный обзор истории проникновения германских этнических групп в Италию в кн.: Galanti А. I Tedeschi sul versante meridionale delle Alpi. Roma, 1885; из работ последнего времени: Germani in Italia /А cura di B. e P. Scardili. Roma, 1994. (В этой книге см., в частности: Marcone A. Dal contenimento all’insediamento. I Germani in Italia da Giuliano a Teodosio Magno / Op. cit. P. 239-252).

 

55. Sestàn E. Stato e nazione nell’alto Medio Evo. Ricerche sulle origini nazionali in Francia, Italia, Germania. Napoli, 1952. P. 196.

 

56. Автор проводил подсчеты количества германских топонимов разных эпох по справочнику: Polloni A. Toponomastica Romagnola («Bibliotheca dell’Archivium Romanicum», fondata di G. Bertoni, ser. II, Linguistica. Vol. 33). Firenze, 1961. Освоенный в современной ономастике топонимический материал по Романье приведен здесь полностью. Доготских германских топонимов нет. Тот же результат дали подсчеты по Эмилии и Марке по изданиям: Amadio G. Toponomastica dell’Emilia. Napoli, 1957; Idem. Toponomastica marchigiana. T. I—III. Ascoli Piceno, 1954-1957.

 

57. Удальцова З. В. Италия и Византия... С. 44-45.

 

58. Накануне падения Остготского королевства, а возможно, и в первые недели византийского господства арианские церковные корпорации спешно распродавали имущество, понимая, что скоро оно будет конфисковано. Сохранилось два документа о продаже имущества готской базилики Св. Анастасия в Равенне: Tjäder 34; Doni J. В. Inscriptiones antiquae... editae... ab Antonio Francisko Gorio. Florentia, 1731. P. 496-498. Один из них датирован и относится к 551 г. (Tjäder 34). Это — последнее документальное свидетельство пребывания готов-ариан в Равенне.

 

59. Const. Pragm., § 16.

 

60. Исследователь Фриуля Дж. Менис считает, что «византийская унификация привела в равнинных районах (Фриуля. — О. Б.) к быстрой ассимиляции готского суперстрата, наложившегося на местное население» (Menis G. С. Storia del Friule dalle origini alla caduta dello Stato Patriarcale (1420). Udine, 1976, Р. 131). Между тем время господства Византии во Фриуле — всего 15 лет (553-568), в Равеннском экзархате — более 200 лет.

 

 

417

 

61. Gammilscheg Е. Romania Germanica. Sprach-und-Siedlungsgeschichte der Germanen auf dem Boden des Alten Römer. Bd. II. B.—Lpz., 1935. S. 26.

 

62. Carlton M. Op. cit. P. 228. Речь идет о влиянии готского языка на латинскую лексику. В равеннских папирусах есть несколько формул свидетельствования, целиком написанных по-готски (Tjäder 34). Они не имеются здесь в виду.

 

63. Pulle E. L’Italia. Genti e favelli. Disegno antropologico-linguistico. T. II, Parte II. Torino, 1927. P. 253.

 

64. Bonfante G. Latini e Germani in Italia. Brescia, 1965. P. 31-32.

 

65. Gammilscheg E. Op. cit. S. 26.

 

66. Paul. Diac., II, 29.

 

67. Ibidem. IV, 20.            68. Ibidem. IV, 42.            69. Ibidem. IV, 3.

 

70. Brown T. S. Op. cit. P. 73.

 

71. Polverari A. Una Bulgaria nella Pentapoli: Longobardi, Bulgari e Sclavini a Senigallia. Senigallia, 1969. P. 28-30.

 

72. См. об этом в кн.: Виноградов П. Г. Происхождение феодальных отношений в лангобардской Италии. СПб., 1880. С. 107.

 

73. Lot F. Les invasions germanique. La penétration mutuelle du monde barbare et du monde romain. P., 1935. P. 283. Лангобарды, в свою очередь, относились к византийцам крайне негативно. В «Истории беневентских лангобардов» Эрхемберта отмечается, что греки

 

«по своей природе звери и, будучи номинально христианами, по своим нравам не лучше сарацин»

(Erchemperti Historia Langobardorum Beneventanorum // Scriptores rerum langobardicarum... P. 264).

 

T. С. Браун привел недавно серьезные аргументы в пользу той точки зрения, что еще в IX-XI вв. присутствие византийцев на юге Италии служило стимулом для этнической консолидации лангобардов Сполето и Беневента, воспринимавших греков как своих непримиримых противников. См.: Brown Т. S. Ethnic Independence and Cultural Deference: the Attitude of the Lombard Principalities to Byzantium c. 876-1077 // Byzantinoslavica, LIV, Praha, 1993. P. 5-12.

 

74. Merlo C. L’Italia odierna e le invasioni barbariche // Idem. Saggi linguistici. Pisa, 1959. P. 193-195.

 

75. Cammilscheg E. Op. cit. Bd. II. S. 125.

 

76. Ibidem.

 

77. Fasoli G. Tracce dell occupazione longobarda nell’Esarcato... P. 33-55.

 

78. Carile A. Bisanzio e Italia bizantina... P. 206.

 

79. См. Rohlfs G. Estudios sobre geografia linguistica d’Italia (Colleción filologica, IV). Granada, 1952. P. 25-29.

 

80. Cammilscheg E. Op. cit. Bd. II. S. 122, 127.

 

 

418

 

81. Tagliavini G. Le origini delle lingue neolatine. Bologna, 1952. P. 242.

 

82. Cammilscheg E. Op. cit. Bd. II. S. 181.

 

83. Ibidem.

 

84. См.: Devoto G. The Languages of Italy. Chicago—London, 1978. P. 182— 187; Sestàn E. Op. cit. P. 281.

 

85. См. Devoto G. Op. cit. P. 182.

 

86. См.: Schurr H. L’evoluzione dei dialetti romagnoli // Idem. La voce della Romagna. Profilo linguistico-letterario. Ravenna, 1974. P. 24-25.

 

87. Ibidem. P. 58.            88. Ibidem. P. 23.            89. Ibidem. P. 29.

 

90. Devoto G. Il linguaggio d’Italia. Storia e strutture linguistiche italiane della preistorica e storia politica nell’Italia Meridionale. Firenze, I960. P. 464.

 

91. Parlangeli O. Storia linguistica e storia politica nell’Italia Meridionale. Firenze, 1960. P. 464.

 

92. Devoto G. The Languages of Italy... P. 182.

 

93. Trauzzi A. Attraverso l’onomastica del Medio Evo in Italia. Rocca S. Casciano, 1916. P. 232.

 

94. Pulle F. Op. cit. P. 254.

 

95. Devoto G. The Languages... P. 181.

 

96. О болгарских переселениях в Италию см.:

·       D'Amico V. Importanza della immigrazione dei Bulgari nella Italia Meridionale al tempo dei Longobardi e dei Bizantini // Atti del 3 Congresso internazionale di Studi sull’Alto Medio Evo. Spoleto, 1959. P. 369-378;

·       Idem. I Bulgari transmigrati in Italia nei secoli VI e VII dell’era volgare. Loro speciale diffusione in Sannio. Campobasso, 1933.

 

97. Guillou A. Migration et présence slave en Italie du VI^e au XI^e siècle // Idem. Culture et Société... P. 12.

 

98. Polverari A. Op. cit. P. 10-11.

 

99. См. об этом: Ангелов Д. Образоване на българската народност. София, 1981. С. 189-191.

 

100. Guillou A. Régionalisme et indépendance... Р. 108.

 

101. Theophanis Chronographia... P. 357. Nicephori patriarchae Constantinopolitani Breviarium rerum post Mauricium gestarum / Ed. J. Bekker. Bonnae, 1837. P. 38.

 

102. Бешевлиев В. Първобългари. История. София, 1984. С. 46-47.

 

103. В то время как в экзархате известно всего несколько болгарских наименований, применительно к Южной Италии, где, в основном, осели протоболгары Альцека, И. Дуйчев говорит о «многочисленнейших» болгарских топонимах. См.: Dujcev I. I rapporti fra la Calabria e la Bulgaria nel Medioevo // Atti del 4 Congresso storico calabrese. Napoli, 1969. P. 239.

 

104. Авары в Италии воевали преимущественно на территории северных лангобардских герцогств. (См. об этом: Ковачевић Ј. Аварски каганат. Београд, 1977. С. 86-87.) Ближайшей к Равенне византийской провинцией, подвергавшейся их набегам, была Истрия (см.: Marušić В. Istra v ranom srednjem vijeku... 1960.) ,

 

 

419

 

105. Paul. Diac., II, 26.

 

106. Guillou A. Migration et présence... P. 12.

 

107. Idem. Régionalisme et indépendance... P. 107.

 

108. Paul. Diac., IV, 24.

 

109. Guillou A. Régionalisme et indépendance... P. 107.

 

110. См. подробнее: Бородин О. Р. Славяне в Италии и в Истрии в VI-VIII вв. // Византийский Временник, 44, 1983. С. 48-59.

 

111. Diehl Ch. Etudes sur l’administration... P. 365.

 

112. См. об этом, например: Studien zum 7 Jahrhundert in Byzanz. Probleme der Herausbildung des Feudalismus (Berliner. Bys. Arb., 47). B., 1976; Курбатов Г. Л., Лебедева Г. Е. Византия: проблемы перехода от античности к феодализму. Л., 1984. С. 91. Автор данной монографии повсеместно использует понятие «феодализм» в традиционном для отечественной историографии смысле, то есть как определение всей системы общественных отношений в средневековом обществе, а не только иерархической структуры его господствующего класса.

 

113. См.:

·       Сюзюмов М. Я. Введение к изд. «Византийская книга Эпарха». М., 1962. С. 33-42;

·       Наследова Р. А. Ремесло и торговля в Фессалонике конца IX — начала X в. по данным Иоанна Камениаты // Византийский Временник, VIII, 1956. С. 61-84.

 

114. Stöckle A. Spätromische und byzantinische Zünfte // Klio, Beiheft 9. Lpz., 1911; Zoras G. Le Corporazioni Bizantini. Studio sull Ἐπὰρχικον βίβλιον dell’imperatore Leone VI. Roma, 1931.

 

115. Характерно, что византийскому стратигу Сицилии Равенна в начале VIII в. показалась на этом фоне деревней. Хронист передает его слова: «О несчастная и злобная Равенна, коя снаружи выглядит как деревня (“qui rura extrinsecus”), внутри же таит опаснейший яд!». См.: Agnellus. Op. cit. Р. 368.

 

116. В Восточной Италии: см. предшествующие главы монографии; в Западной Италии в VI — нач. VII в.: Spearing Е. Op. cit.; в следующем столетии — Toubert Р. Les structures du Latium médieval: Le Latium méridional e le Sabine du IX à la fin du XII siècle. Roma, 1973.

 

117. Ostrogorsky G. Observations on the Aristocracy in Byzantium // Dumbarton Oaks Papers, 25, 1975. P. 3-32.

 

118. Runciman S. The Byzantine Theocracy. London—New-York—Melbourn, 1977.

 

119. О византийском епископате и его месте в государственной системе см.: Beck Н.-С. Kirche und Klerus im Staatlichen Leben von Byzanz // Revue des etudes byzantines, 24 (Mélanges V. Griimel. I). P., 1996. S. 1-24; Guillou A. La Givilisation Byzantine (Collection des grandes civilisations, dirigée par R. Bloch). P., 1974. P. 175-184.

 

120. Simonini A. Autocephalia ed esarcato... P. 35.

 

 

420

 

121. См. подробнее в кн.: Hartmann L. М. Untersuchungen... S. 78-93.

 

122. Diehl Ch. Etudes sur l’administration... P. 355 sqq; Луццатто Дж. Экономическая история Италии. М., 1954. С. 161-163.

 

123. Greg. Magn., Ер. IX, 124.

 

124. Ibidem. V, 41.

 

125. Greg. Magn., Ер. I, 61.

 

126. Const. Pragm., § 26.

 

127. Liber Pontificalis... T. I. P. 344; Paul. Diac.,V, II.

 

128. Agnellus. Op. cit. P. 354. «Ripaticum» — встречающийся также в византийско-лангобардском торговом договоре 715 г. сбор за право причаливания к берегу; «portaticum» — сбор за право постановки судна на якорь; «siliquatio» — введенный Валентинианом III налог с оборота в размере I силиквы с каждого солида; «teloneum» — таможенная пошлина. См. подробнее: Guillou А. Régionalisme et indépendance... Р. 177. Перед нами — свидетельство значительной торговой активности духовных лиц в Равенне, что неудивительно, т. к. многие из них были собственниками и арендаторами земли.

 

129. Mai A. Classici scriptores ex codicibus Vaticanis. Roma. T. V. 1831. P. 362.

 

130. Agnellus. Op. cit. P. 354.

 

131. См. Бородин О. P. Взаимоотношения равеннских архиепископов и светской власти... С. 121-128.

 

132.

·       Виноградов П. Г. Происхождение феодальных отношений в лангобардской Италии...;

·       Неусыхин А. И. Возникновение зависимого крестьянства в Западной Европе VI-VIII вв. М., 1956. С. 325-261;

·       Он же. От античности к Средневековью // История Италии. Т. I. М., 1970;

·       Он же. Проблемы европейского феодализма. М., 1974. С. 71-103, 167-191.

 

133. Paul. Diac., II, 32.

 

134. Неусыхин А. И. От античности к Средневековью... С. 38.

 

135. Виноградов П. Г. Указ. соч. С. 122-128.

 

136. Неусыхин А. И. От античности к Средневековью... С. 59.

 

137. См., напр., Tabacco G. La connessione fra potere e possesso nel regno franco e nel longobardo // I problemi dell’ Occidente nel secolo VII. XX Settimana dell’Centro italiano di Studi sull’Alto Medio Evo. Spoleto, 1973. P. 132 sqq.

 

138. У лангобардов — см.: Schneider F. Die Reichsvervaltung in Toscana von der Gründung des Langobardenreichs bis zum Ausgang der Staufer (568-1268), (Bibliothek des Kgl. Preuss. historischen Instituts in Rom. Bd. I. S. 299-346).

 

139. См.:

·       Dupré-Theseider E. Vescovi e città nell’Italia precomunale // Vescovi e diocesi in Italia nel medioevo (sec. IX—XIII). Atti del I Convegno di Storia della chiesa in Italia (Roma, 5-9 sett., 1961). Padova, 1964. P. 55-109;

·       Mochi-Onory S. Ricerche sui poteri civili dei vescovi nelle città durante il Medioevo. Bologna, 1930.

 

140. См.: Неусыхин A. И. Возникновение зависимого крестьянства... С. 284.

 

141. См. Котельникова Л. А. Феодализм и город в Италии в VIII-XV веках. М., 1981. Р. 76.

 

 

421

 

142. Wickham Ch. Early Medieval Italy. Central Power and Local Society, 400-1000. L., 1981. P. 76.

 

143. У лангобардов см.:

·       Hartmann L. M. Geschichte Italiens im Mittelalter... Bd. II, Halbb. II. S. 34-39;

·       Mor C. G. I gatsaldi con potere ducale nell ordinamento publico longobardo // Atti di I congresso internazonale di studi longobardici. Spoleto, 1952. P. 409 sqq.

 

144.

·       Неусыхин A. И. Возникновение зависимого крестьянства... С. 281-285;

·       Leicht Р. S. Gasindii e Vassalli // Idem. Scritti vari di storia italiano. Milano, 1943. Vol. I. P. 183-197.

 

145. Церковные вассалы, впрочем, имелись и у лангобардов. См.: Виноградов П. Г. Указ. соч. С. 318.

 

146. См.: Виноградов П. Г. Указ. соч. С. 318.

 

147. См.: Sestàn E. La composizione etnica della società in rapporto allo svolgimento della civiltà in Italia nel secolo VII // Idem. Italia Medievale. Napoli, 1966. P. 23-24.

 

148. См.: Schneider F. Die Enstehung von Burg und Landgemeinde in Italien. Berlin—Irunswald, 1924. S. 259-326.

 

149. Невозможно согласиться с мнением Дж. Фазоли, что «в экзархате и во всей Византийской Италии ситуация была статичной, лишенной ферментов обновления и ее (следует) противопоставить положению лангобардской Италии, бесспорно начавшей подниматься из того ничтожества, в которое обратилась». См.: Fasoli G. Aspetti di vita economica e sociale nell’Italia del secolo VII // Settimani di studio del Centro italiano sull’Alto Medio Evo. Spoleto, 1958. T. I. P. 159.

 

150. «Византийская Италия в экономическом отношении, в основном, мало отличалась от лангобардских областей», — отмечает Дж. Луччатто (См.: Луццатто Дж. Указ. соч. С. 188).

 

151. Agnellus. Op. cit. Р. 377.

[Previous] [Next]

[Back]