7. Марксизм и податной способ производства [1]
(размышления над книгой: Дж. Холден. Государство и податной способ производства. Лондон-Нью-Йорк, 1993)
А. Каждан (Вашингтон)
«Весь народ, который найдется там,
будет платить тебе подать»
Второзаконие, 20:11
Судьба марксистской философии, или исторического материализма, воистину удивительна: создал эту доктрину немецкий теоретик, защитивший диссертацию на невиннейшую тему о сходстве и различии Демокрита и Эпикура; вскоре, однако, она была объявлена орудием для изменения мира (в пику другим теориям, «лишь объяснявшим его») и в конце концов сделалась идеологической основой множества тоталитарных режимов. Соответственно, отношение к марксистской философии истории по необходимости оказывалось политически окрашенным: внутри советского блока исторический материализм был обязателен, на Западе же он неизбежно ассоциировался с одобрением сталинской тирании или, по крайней мере, с просоветскими настроениями. Иными словами, это была лакмусовая бумажка для выявления идеологических позиций ученого. Ныне Сталин развенчан, антимарксистские воззрения становятся все более модными в странах бывшего советского блока, и все-таки отношение к марксистской философии истории остается политизированным. Это отношение влияет как на жанр, так и на характер работы Холдена, что становится особенно очевидным, если сравнить ее с одновременно опубликованной книгой Арона Гуревича «Исторический синтез и школа «Анналов»» (Москва, 1993). Если Гуревич исследует формирование и развитие взглядов Марка Блока и его последователей, то Холден занят апологией, оправданием марксистской теории исторического процесса (сам он рассматривает это как частичный ответ критикам марксистских взглядов [с. 19] и утверждает, что марксизм является «наилучшей возможностью для всеобъемлющего описания исторических сдвигов» [с. 26]; вообще, выражения типа magister dixit» рассеяны по всей книге).
105
Гуревич исследует, чем была школа Анналов, — Холден стремится доказать, что марксистская философия истории, несмотря на некоторые недостатки, дает нам правильную картину того, что марксисты называют феодальной социально-экономической формацией. Столь эмоциональный подход не следует считать личным недостатком Холдена - просто до марксизма невозможно дотронуться, не обжегшись тем политическим огнем, которым он пронизан из- за своей непростой природы.
Попытаемся, тем не менее, забыть все политические коннотации исторического материализма, его притязания быть единственно верным объяснением человеческой истории. Будем рассматривать его как один из научных подходов, как одну из методологий, предлагающих свои объяснения причин развития человечества во времени. У марксистской историософии есть два базовых методологических принципа, позволяющих противопоставить ее, с одной стороны, повествовательной историографии, а с другой - современной компаративистской историографии.
Конечная цель повествовательной (или, точнее, описательной) историографии - конкретное событие. Этот термин включает в себя не только биографические факты, уникальные и неповторимые, не только войны, реформы, бунты, но и более сложные объекты, политические и социальные организмы, или, попросту говоря, государства и общества. Для описывающего историка каждое государство и общество уникально в каждый момент времени; его не следует и невозможно сопоставлять ни с каким другим государством и обществом, да и с самим собой в любой другой момент времени. Перефразируя старинное изречение Гераклита, можно сказать, что описательный историк убежден: мы не можем войти в одну реку дважды. Холден говорит о «дроблении примеров или типов» (с. 53), которое ведет к чистому описательству, - я бы сказал, что как раз «описание» и ведет к дроблению примеров.
Исторический материализм ударяется в противоположную крайность. Цель историка-марксиста - обобщение, установление законов развития или приложение законов, выведенных Марксом и Энгельсом, к конкретной ситуации. Различие столь существенно, что описательный историк, по словам Холдена (с. 11), «неизбежно испытывает подозрение» к марксистским попыткам нарисовать всеобъемлющую картину.
Я ни в коем случае не утверждаю ни того, что исторический материализм является монополистом на обобщения, ни того,
106
что всякое марксистское обобщение будит мысль: множество книг, публиковавшихся в бывшем СССР, заканчивались банальным утверждением, что феодалы эксплуатировали крестьян. Но в хороших руках историческое обобщение было мощным орудием, помогавшим открывать новые перспективы. Приведу всего два примера, первый - из области английской аграрной истории, второй - из истории средневекового города.
В первой половине XX в. основной тенденцией в изучении английской средневековой деревни был «деконструктивизм» (или «дробность», если пользоваться термином Холдена) в духе Ф. В. Мэтланда и его школы: упор делался на разнообразие форм поместья; утверждалось, что структура отдельных поместий была не единообразна, она зависела от их размеров, расположения, от того, кто ими владел (светское или духовное лицо), от связей с рынком, от особенностей земли и т. д. Такова была ситуация в историографии, когда Е. Косминский выпустил книгу «Английская деревня XIII в.» (М., 1935), пересмотренную им через десять лет («Исследования по аграрной истории Англии XIII века». М., 1947). Косминский отнюдь не отрицал существования у английской усадьбы индивидуальных черт - напротив, исследуя Inquisiti- ones post mortem, источник, касающийся всех графств Англии, он выявил географическое разнообразие манориальной организации и явно противопоставил крупные и маленькие поместья, светские и церковные и т. д. Но, подчеркивая разнообразие форм, Косминский - и в этом суть! - видел то, что можно назвать «общим знаменателем», то, что является общей чертой английской деревни и предопределяет вектор аграрного развития в Англии XIII в.
В историографии средневекового города в середине XX в. господствовала та же «деконструктивистская» тенденция, что и в исследовании английского поместья: отрицание единообразия города и упор на разнообразии городских структур, на типологии. Стержнем классического исследования Е. Эннен был список Stadtlandschaften: приморские коммуны Северной Италии, города Тосканы, Ганза и т. д.; некоторые города (Неаполь, Барселона, Бордо, Новгород и др.) занимали индивидуальные места в этом списке [2]. Однако задолго до книги Эннен советская исследовательница германского средневекового города В. Стоклицкая-Терешкович опубликовала статью о многообразии средневековых цехов [3]. Признавая существование разных их форм (и, соответственно, разных видов города), историк настаивает на существовании общего знаменателя, характеризующего основные черты, «качество» средневекового города.
107
Иными словами, марксистская историография в лице лучших своих представителей, не отрицая существования в средневековье многообразия, не отвергая типологию как метод исследования, ставит во главу угла не Kulturkreise, не неповторимую индивидуальность единичного случая, но тот общий знаменатель, который лежит в основании любого многообразия. Именно так работает и Холден: типологически рассмотрев Позднюю Римскую империю, Византию, Оттоманскую империю, Франкское королевство и даже государства Мугал и Вайянагра в Индии, описав их индивидуальные особенности, исследователь утверждает, что все эти общества имели один «общий знаменатель» (хотя сам он не пользуется этим термином, и я не уверен, что тот ему понравится) - феодальный (или, как предпочитает наречь его Холден, «податной») способ производства. И тут мы подходим ко второму методологическому принципу марксистской историософии.
Исторические материалисты делят историю человечества на несколько социально-экономических формаций, каждую из которых определяет особый способ производства. Во избежание путаницы, я в дальнейшем буду пользоваться словом «формация» лишь в этом специфическом, техническом смысле. Холден заявляет, что термин страдает некоторой двусмысленностью (с. 58), поскольку им описывают как тип общества, так и отдельные общества, существовавшие в истории, - боюсь, сам Холден лишь увеличил эту неразбериху, используя рядом с термином «общественная формация» никак не объясненный термин «государственная формация» (см., например, с. 269). Приводимый исследователем список общественно-экономических формаций включает, в полном соответствии с традиционными марксистскими категориями (но не терминами), семейный способ производства (см. с. 209, 213 и др.), обычно именуемый в советских работах «первобытным» (ср. «примитивный коммунизм» у Холдена, с. 55), а у самого Маркса, возможно, восточным (или азиатским); античный, или рабский (рабовладельческий) способ производства (см. с. 73, 270); податной или феодальный способ, которому посвящена книга; наконец, капитализм (см. с. 55). Если я не ошибаюсь, пятая формация, социализм, в книге ни разу не упомянута.
Следует, однако, понимать, что ни разделение истории человечества на формации, ни то, какие из них попали в список, само по себе еще не определяет принадлежности автора к марксистской школе историографии.
108
Как указывает Холден, В. Г. Рэнсимен [4], отнюдь не являющийся марксистом, выделяет четырнадцать различных типов того, что Холден называет «государственными формациями», или «общественными формациями» (с. 51, ср. с. 14). Но есть базовое различие между марксизмом и категоризацией Рэнсимена или А. Тойнби. Марксизм рассматривает социально-экономические формации не как параллельные и независимые социумы, не как Kulturkreise, различающиеся скорее в пространстве, чем во времени, а как серию последовательных ступеней в человеческом развитии. Дитя девятнадцатого столетия, марксизм уделял главное внимание происхождению, генезису, трансформации социумов, в то время как современная историография, с ее главенствующим структурным подходом, имеет тенденцию игнорировать проблемы генезиса, заменяя их анализом структуры или системы общества, то есть той общей основы, которая объединяет разнообразные феномены социальной жизни.
Но не только «генетическая» тенденция, представляющая исторический процесс как прогрессивное движение от первобытного способа производства, через рабовладение и феодализм, к капитализму и, наконец, к социализму/коммунизму, характерна для марксистской историософии. Марксизм создал (и это - самый оригинальный его вклад в интерпретацию истории) особую теорию, объясняющую механизм последовательного перехода от одной формации к другой, - пресловутую теорию революций. Согласно марксистской догме, каждая формация в своем нормальном состоянии удерживает баланс между производительными силами и способом присвоения (юридическим выражением которого является право собственности или владения). Внутри этой пары производительные силы составляют динамический элемент, способный к спонтанному развитию; рано или поздно новые производительные силы, выросшие в рамках определенной формации, приходят в противоречие со способом присвоения (формой собственности), и этот дисбаланс может быть разрешен только путем революции, в процессе насильственного слома установившегося способа производства, собственности и классового господства. Революция расчищает путь для новой формации. Холден формулирует несколько иначе. На с. 93 он говорит: «Способ производства есть комбинация сил и отношений производства, комбинация, выражаемая через общественные отношения производства». Холден сохраняет марксистскую пару производительных сил и производственных отношений, но ставит под вопрос «главенство производительных сил» (с. 20)
109
и пренебрегает марксистской концепцией диалектической борьбы этих начал. Более того, Холден утверждает, что «законы превращения способов производства», «обеспечивающие переход от одного способа к другому», - это химера (с. 106).
Теория революции была взята на вооружение и развита советской историографией. В 30-х гг. некоторые ученые (например, этнограф С. П. Толстов) ввели в оборот понятие так называемой «генетической революции», т. е. насильственного и кровавого перехода от первобытного строя к рабовладельческому. Эта идея просуществовала недолго, однако тезис о «революции рабов», якобы уничтожившей Римское государство, как-то случайно попал в сталинскую речь и был поэтому узаконен (несмотря на его нелепость). Я не буду упрекать Холдена за его отказ от теории революционного перехода от одной формации к другой - по правде сказать, у нас нет фактов, которые подтверждали бы идею о генетической революции или о революции рабов. Но тем самым ставится под сомнение и механизм перехода, «генетическая» интерпретация, характерная для XIX в.
Вслед за советскими историками Е. Штаерман и Е. Липшиц, Холден считает, что податной/феодальный способ производства господствовал уже в Поздней Римской империи (с. 109). По его мнению, рабовладельческий способ доминировал в Италии в I в. н. э., а податной «в конце концов одержал верх» (с. 107) - но в отличие от Штаерман, его не интересует, каким образом феодальная латифундия пришла на смену рабовладельческой вилле (если пользоваться терминологией Штаерман) [5]. Холден, недавно выпустивший монографию о Византии седьмого века [6], хорошо осведомлен о серьезных изменениях в общественной и экономической организации Византии после кризиса Позднеримской империи, но он интерпретирует эти изменения (включая приход нового [средневекового?] города на место античного полиса) как происшедшие внутри податного способа производства. «Позднеримское и Византийское государства, - пишет Холден (с. 138), - оба имели свои корни в общественной формации, в которой господствовали податные отношения производства».
Поскольку Холден различает, как мы видели, рабовладельческую и податную экономические формации (и/или способы производства), он вынужден признать и факт перехода. «Переход от античных социальных, экономических и культурных форм к средневековым в Восточном Средиземноморье эпохи раннего средневековья...
110
весьма отличен от того, что имело место в Западной Европе» (с. 137). Эта формулировка несколько сбивает с толку, поскольку, согласно Холдену, переход к « средневековым формам» совершается в уже «средневековой» обстановке Восточного Средиземноморья. Но не в этом главное - главное, по- моему, в том, что в схеме Холдена отсутствует механизм перехода: революция молчаливо отвергнута, но и никакого другого рычага для смены формаций не предложено.
Мы видели, что Холден признает различие между Востоком и Западом в том, как они переходили к податной формации. Политические причины этого разделения очевидны: Запад был завоеван так называемыми варварами, а Восток, хотя и потерял в борьбе с исламом большую часть своей территории, сохранил, однако, политическую независимость. Но что происходит на социально-экономическом уровне? Как мы видели, согласно взгляду Холдена, Византия унаследовала податной способ производства от Римской империи; более того, он склонен допустить, что податной способ был вообще характерен для производственных отношений античности за пределами Италии (с. 107). Таким образом, Византия была наследницей римского и даже эллинистического (восточного?) феодализма. В отличие от Византии, Франкское королевство было, по словам Холдена (с. 203), «компромиссным государством». Это значит, что на Западе существовали «конкурирующие способы производства», там «встречались элементы как податного, так и семейного способов присвоения и распределения прибавочного продукта», однако податная система доказала свое преимущество перед «первобытной формацией» германских племен (с. 209). И снова: «Разлагающийся семейный способ производства был, в результате, наложен на существовавшие ранее податные производственные отношения» (с. 213 сл.).
В этой связи напомню читателю, что не кто иной, как Энгельс излагал зарождение франкского феодализма совершенно по-другому и что его взгляды были утверждены в качестве официальных в советской медиевистической историографии. Согласно Энгельсу, между римским колоном и средневековым крепостным стоял свободный франкский крестьянин; другими словами, Энгельс интерпретировал раннесредневековую ситуацию в терминах «генезиса», развития, трансформации, и то же самое делал даже такой независимо мыслящий советский медиевист, как А. Гуревич. «Мы рассматриваем синтез, - писал он, - не как взаимодействие систем (римской и варварской. - А. К.),
111
входивших в контакт, но как рождение качественно новой социальной структуры из конфликта этих непохожих социальных систем» [7]. В подходе Холдена нет «рождения качественно новой социальной структуры», есть только смесь двух «предсуществовавших» формаций, одна из которых (податная) одерживает верх. В соответствии с направлением современной историографии Холден отворачивается от марксистского «генетического» подхода к развитию социально-экономических формаций и принимает структуралистскую модель исторического процесса.
Но если в холденовской теории нет места революционному переходу от одной формации к другой, а есть лишь смешивание, срастание (франкский случай) или продолжение античной традиции (византийский случай), то не нужны и марксистские «производительные силы», которые, якобы, все двигают и определяют. Был ли переход к податному способу производства (когда бы и как бы он ни происходил) связан с изменением производительных сил? Развивались ли производительные силы на протяжении тысячелетней византийской истории или они пребывали в состоянии мертвой стагнации, как это следует из новейшей книги М. Каплана [8], книги, которую Холден характеризует (с. 297, прим. 96) как «самый лучший общий анализ отношений в византийской деревне»? Иными словами, росли ли в Византии предпосылки для капиталистической формации? Ни один из этих вопросов, кардинальных для марксистского подхода к истории, всерьез не поставлен Холденом. Он лишь сочувственно цитирует (с. 65) Халила Берктая, согласно которому феодальная «классовая структура» соответствовала уровню производительных сил, существовавшему со времен неолитической революции.
Согласно ортодоксально-марксистскому взгляду, феодальная общественно-экономическая формация есть хронологически ограниченный исторический отрезок времени, имеющий начало и конец, тогда как Холденов податной способ производства есть, скорее, социологическая конструкция, феномен, чье начало теряется в незапамятных временах (во всяком случае, остается за пределами книги) и чей конец неясен (во всяком случае, выходит за пределы книги), феномен «très longue durée», если воспользоваться термином Ж. Ле Гоффа. Но что ж это такое, податной способ производства?
В рамках теории Холдена, податной способ производства [9] - это синоним марксистской феодальной формации.
112
Вновь и вновь Холден повторяет «феодальный (т.е. податной)» или нечто похожее (с. 9 сл., 64, 73), чаще в первой половине своей книги, но иногда и к концу (например, с. 330, прим. 75). Я хорошо понимаю недовольство Холдена термином «феодализм», использование которого ведет к «семантической путанице» (с. 67), поскольку его часто применяют лишь к политической организации общества (по его словам, к «политико-юридическим структурам», таким, как вассальные и ленные отношения, см. с. 72), особенно в средневековой Франции и, возможно, в средневековой Японии. Но научные термины всегда конвенциональны, они несут тот смысл, который мы в них вкладываем.
Ни один термин не имеет «настоящего», «органического», значения - но лишь то, на которое согласились люди, и «подтверждением» термина служит не его врожденное тождество самому себе, но лишь практическое удобство в пользовании. Мы можем сговориться назвать средневековое общество феодальным или податным - ни один термин не изменит и не поставит под сомнение наше восприятие этого общества. На мой взгляд, слово «податной» имеет по сравнению с его alter ego три недостатка: во-первых, мы привыкли к термину «феодальный», несмотря на семантическую путаницу, которая, впрочем, вызвана не самим термином, но философскими различиями между разными школами историографии: какой бы термин мы ни выбрали, марксисты не сойдутся с описывающими историографами из-за исповедуемого последними антиномистического культа единичности. Во-вторых, слово «податной», в отличие от «феодальный», перегружено дополнительными коннотациями: по-английски tributary означает «приток реки», a tribute - «ежегодную дань, выплачиваемую племенем или государством в знак подчинения». Наконец, в отличие от слова «феодальный», прилагательное «податной» грамматически не очень продуктивно: от него нельзя образовать существительное «податизм» для замены «феодализма», и странно было бы использовать его в таких сочетаниях, как «податная рента» или «податная собственность/владение», тогда как «феодальный» в этих контекстах звучит нормально. Но опять: дело не в слове, а в понятии.
Холден определяет феодализм по трем основным параметрам: 1) взимание ренты как базовая форма присвоения прибавочного продукта; 2) внеэкономическое принуждение как основа для присвоения прибавочного продукта, производимого крестьянством, ведущим натуральное хозяйство; 3) эксплуататорские и антагонистические отношения между правителями и управляемыми (с. 65, ср. с. 77).
113
Начнем с критики третьего пункта: он несамостоятелен («эксплуатация» уже содержится в «принуждении» из второго пункта) и характерен не только для феодальной, или податной системы. Далее, можно соединить первые два пункта (разве «взимание» чем-то отличается от «вне-экономического принуждения»?) в один: феодализм характеризуется принудительным взиманием прибавочного продукта, производимого экономически независимым крестьянством. Но подобное утверждение столь расплывчато, что его .можно приложить ко всем главным типам докапиталистических обществ. Не наводит ли это на подозрение, что в данном случае общий знаменатель перестает выполнять роль инструмента анализа?
Используя свое определение как исходный пункт, Холден приходит к заключению, что «допустимо рассматривать позднеримское и византийское общества как такие, в которых господствовали податные производственные отношения» (с. 109). Чтобы прийти к этому выводу, ему пришлось приравнять феодальную ренту, главную форму присвоения прибавочного продукта на средневековом Западе, к налогу, основной форме эксплуатации крестьян в Византии. «Как налог, так и рента, - утверждает Холден, - являются формами присвоения прибавочного продукта, основанными на существовании класса производящих крестьян», независимо от юридического статуса их держания или их собственного юридического статуса. Единственное, что имеет значение, «это процесс реального изъятия прибавочного продукта государством или частным землевладельцем» (с. 77). Так собственность и социальный статус отправляются на свалку вслед за производительными силами.
Здесь мы подходим к вопросу, вызвавшему горячую дискуссию в советской медиевистической историографии в конце 40-х гт. и «разрешенному» благодаря божественному вмешательству самого Сталина. Дискуссия шла о том, что было краеугольным камнем феодальной формации: феодальная собственность или феодальная рента. Главными защитниками этих двух подходов были Сергей Данилович Сказкин, видевший фундамент феодализма в собственности, и Борис Федорович Поршнев, делавший упор на принудительной ренте и, соответственно, на классовой борьбе, якобы являвшейся движущей силой феодальной формации. У меня нет ни малейшего желания воскрешать теперь этот призрак из прошлого - я хочу лишь подчеркнуть, что проблема собственности и личного статуса предшествующему поколению историков-марксистов не была столь безразлична, как теперь Холдену.
114
Обратимся ненадолго к Поздней Римской империи, где, согласно теории Холдена, господствовала податная система производства. В принципе, владение землей там было частным, статус свободного определялся негативно как свобода от рабства, в процветающих городах господствовали рыночные отношения, а налогообложение регулировалось четкими правилами. Конечно, повседневная реальность была гораздо более сложной, исключения могут быть названы в огромном количестве - но «исключительные* формы, как «низшие* по отношению к господствующей формации, так и уголовные извращения или местные особенности, можно обнаружить повсюду. В «классическом» же средневековом обществе ситуация была абсолютно иной: собственность на землю была распылена между членами феодальной иерархии, а до некоторой степени - и между собственником и держателем; свобода была понятием позитивным и градуированным, зависевшим от объема прав, привилегий и иммунитетов субъекта; стоимость товаров и доход продавца устанавливались в соответствии с его социальным статусом, и социальный статус так же определял размер феодальной ренты и цену земельного владения. И это если мы забудем различия в типе поселений (в одном случае - полис, в другом - деревня и замок), идеологические различия (в одном случае философское разнообразие, в другом - религиозное единообразие), различия в системе образования, средневековую иерархичность в восприятии мира и общества, античный идеал мобильности в противоположность средневековой stabilitas loci - что мы выиграем, соединив под одной вывеской Позднюю Римскую империю и Франкское королевство?
Византийский случай сложнее. Холден - один из немногих западных византинистов, затрагивающих непростой вопрос о византийской налоговой системе. Он приравнивает византийский налог к франкской феодальной ренте, но не исследует, из чего и как складывался этот налог, который, как и западная феодальная рента, был, возможно, социально детерминирован и до определенной степени независим от реальных доходов («прибавочного продукта») домохозяйства. Если это наблюдение верно, оно подтверждает тезис Холдена. Идея о двойственном статусе византийского парика и его земли, развивавшаяся некоторыми советскими учеными и принятая Г. Острогорским [10], также подкрепляет эту теорию. И, конечно же, в том же направлении следует гипотеза, что теоретически византийское государство обладало верховным правом собственности на землю,
115
обрабатываемую независимыми производителями. Странным образом Холден, рассуждая об османской системе земельных пожалований (тимарах) и о «власти султана» над держателями тимаров (с. 169 сл.), ни словом не упоминает теорию о верховном праве собственности на землю в Византии. А между тем, можно предположить, что после периода социального кризиса (названного М. Сюзюмовым термином «дофеодальный период» [11] Византия, несмотря на сохранение сильного государственного аппарата и определенных классических традиций, была ближе к западным обществам, чем к Поздней Римской империи.
Роль государственного аппарата - это, наверное, самая интересная часть теории Холдена. Совершенно переворачивая марксистский тезис о соотношении базиса и надстройки, исследователь рассматривает способ производства как нечто стабильное, статичное и неспособное к изменениям, тогда как структура государства и правящего класса (взаимосвязанного и в то же время противостоящего этому государству) составляет для него динамичный и переменчивый элемент. Холден предлагает амбивалентное определение: с одной стороны, производственные отношения, по его словам, или, в марксовых терминах, «экономический базис» - это первоопределяющий элемент общественной формации (с. 266); государство, продолжает он, «всегда вписано» в производственные отношения (с. 268), и, тем не менее, государство независимо (с. 2 сл., 33), автономно (с. 16, 198 сл.), и конкретные формы динамичного государства не могут быть попросту выведены из статичного способа производства; они определяются различными силами, включая определенные институты, политические и культурные традиции и деятельность отдельных личностей. Для процесса созидания общества особенно важна конкуренция между государством (и его агентами) или государственной и служилой элитой, с одной стороны, и другими группами правящего класса, менее зависимыми от государства, с - другой. Это есть борьба за власть и за долю прибавочного продукта. Хотя Франкское королевство и Византийская империя имеют один общий знаменатель - податной способ производства, структура правящего класса и способы распределения прибавочного продукта, произведенного крестьянством, у них различны. Более того, в самой Византии эта структура и эти способы изменились от седьмого века, допустим, к одиннадцатому.
Пока что все замечательно, только вот соответствует ли набросанная Холденом картина истории его же марксистским посылкам,
116
его теории податного способа производства? Византия является, видимо, главной сферой его интересов и, уж заведомо, главной сферой моих. В изложении Холдена развитие Византии выглядит, коротко говоря, приблизительно так: в седьмом веке пришли в упадок провинциальные города (хотя и не «в абсолютном смысле» [с. 117] - что бы это ни значило; ниже [с. 129] он признает «фактическое исчезновение городов»); Константинополь занял исключительное положение и как резиденция императорского двора, и как средоточие личных богатств (с. 118 сл.); государственная бюрократия разрослась (с. 119); после демографического упадка шестого века (с. 120) укрепились независимые сельские общины (с. 124 сл.); «господство старой аристократии было сломлено» (с. 128). Далее Холден описывает возрастание к десятому веку новой служилой элиты (с. 195), антагонизм между правительством и крупными землевладельцами, а также законодательную активность Македонской династии, направленную на защиту мелких крестьянских держаний от «могущественных» (с. 196); перераспределение долей прибавочного продукта, присваиваемого различными группами правящего класса, осуществлялось, главным образом, посредством института пронии (с. 198). В этой картине нет ничего специфически марксистского или антимарксистского, и удивляться здесь нечему, ибо марксистский монстр, податной способ производства, на взгляд Холдена, тихо спит себе под поверхностью исторического пути и не оказывает никакого влияния на «относительную автономность» (с. 199) государства.
Подытожим сказанное. Холден пытается спасти марксистскую философию истории от ее обусловленности «классовыми предпосылками редукционистского и экономистического толка» (с. 271). Вряд ли игра стоит свеч. Марксово восприятие истории было последовательно материалистическим, и производительные силы играли у него роль перводвигателя при восхождении человечества по направлению к счастливому концу истории в лоне коммунизма. Холден абсолютно прав, когда он вдруг вспоминает, что «марксистская теория сама по себе является историческим феноменом» (с. 271) и как таковой не нуждается в оправдании. Перефразируя марксово заявление, которое я цитировал в самом начале статьи, мы можем сказать, что наша задача состоит в объяснении марксизма (с исторической точки зрения), а не в оправдании, спасении или трансформировании его. Что кажется мне значимым в книге Холдена - так это манера отхода от марксизма: отвержение революционного перехода к новой формации,
117
отказ от определяющей роли производительных сил, трактовка феодализма как структуры, обладающей большой длительностью (в стиле Ле Гоффа?), а не как хронологически ограниченного отрезка времени; наконец, признание относительной независимости политической (и культурной) надстройки (прежде всего государства) и фактическое превращение ее в динамический элемент общества.
Мы, византинисты, не очень богаты на книги, которые будили бы мысль. Мы должны быть благодарны Холдену за его попытку, несмотря на промахи, которые может обнаружить в исследовании столь широкого круга проблем какой-нибудь ворчливый критик. Я закончу дразнящим замечанием: одно из любимейших слов в хол- деновском лексиконе - «ясно»; боюсь, в истории феодализма «ясного» мало. Нам следует попытаться внести в концепцию феодализма хотя бы некоторую ясность как путем дескриптивного анализа отдельных источников и фактов, так и путем выведения теоретических концепций, в рамках которых эти отдельные факты найдут рано или поздно свое место.
Перевод С. А. Иванова
Примечания
1. Английский оригинал опубликован в Mediterranean Historical Review, 9, 1994, р. 116-129.
2. Ennen Е. Die europäische Stadt des Mittelalters. Göttingen, 1972, S. 149-198.
3. Стоклицкая-Терешкович В. В. Проблема многообразия средневекового цеха на Западе и на Руси // Средние века, т. 3, 1951, с.74-102.
4. Runciman W. G. A Treatise on Social Theory. Vol. 1-2. Cambridge, 1983-1989.
5. См. материалы ожесточенной дискуссии: Штаерман Е. М. Рабство в III— IV вв. н. э. в западных провинциях Римской империи // ВДИ, 1951, № 2, с. 84-105; Липшиц Е. Э. Проблема падения рабовладельческого строя и вопрос о начале феодализма в Византии // ВДИ, 1955, No 4, с. 63-71.
6. Haldon J. Byzantium in the Seventh Century. Cambridge, 1990.
7. Гуревич А. Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970, с. 152.
8. Kaplan М. Les hommes et la terre à Byzance du VIe au ΧIe siècle. P., 1992.
9. Как отмечает Холден (с. 66 сл., ср. с. 76), термином «податной» или «тяглый» уже пытались заменить термины «феодальный», «восточный (азиатский)» и, возможно, «докапиталистический» применительно к способам производства.
10. Ostrogorsky G. Quelques problèmes d’histoire de la paysannerie byzantine. Brussels, 1956, p. 41-74.
11. Сюзюмов М. Я. Проблемы иконоборчества в Византии // Ученые записки Свердловского педагогического института. 4, 1948, с. 50-69.