ПЕРВЫЙ ВИЗАНТИЙСКИЙ ГУМАНИЗМ. Замечания и заметки об образовании и культуре в Византии от начала до X века

Поль Лемерль

 

Глава III. Судьба светского эллинизма в Византии в первые три века существования Империи

 

1. Эллинизм и христианство

2. Преподавание и культура

3. Констанций II, Фемистий и первое спасение эллинизма

4. Свидетельство папирусов

5. Школы и библиотеки при Юлиане

6. Феодосий II и Государственный Университет

7. Императорская Библиотека

8. Кризис VI века

 

И так, в конечном счете, именно на греческом Востоке, в Византии, мы должны искать ответ на вопрос, поставленный в начале этой работы. Условия тут, очевидно, совсем иные, нежели на Западе или в мусульманском мире: здесь не прекращали говорить по-гречески, и произведения античной Греции не переставали питать образованность грамматиков и риторов. Однако перед нами встает вопрос: налицо ли тут настоящая преемственность со светским эллинизмом или просто процесс выживания, значение которого ослаблялось, приглушенное воинствующим и затем восторжествовавшим христианством? [1] Вопрос очень затруднительный, на который

 

 

1. Две работы, которые не входят в хронологические рамки нашего исследования, поскольку ограничиваются первыми веками нашей эры, могут служить введением в эту проблематику: Ch. N. COCHRANE, Christianity and classical culture. A study of thought and action from Augustus to Augustine (Oxford, 1944); W. KRAUSE, Die Stellung der frühchristlichen Autoren zur heidnischen Literatur (Vienne, 1958). Я не смог ознакомиться с работами M. L. W. LAISTNER, Christianity and pagan culture in the later Roman Empire (Ithaca, 1951) и A. H. ARMSTRONG, R. A. MARKUS, Christian Faith and Greek Philosophy (London, 1960). О первом времени существования Византии нужно, естественно, смотреть последние главы классической книги H.-I. MARROU, Histoire de l'éducation. См. также последний раздел внушительного полиптиха, который W. JAEGER посвятил παιδεία: Early Christian and Greek Paideïa (Cambridge, Mass., 1961); однако я должен сказать, что, по моему мнению, Йегер слишком оптимистичен в том, что касается перехода философской греческой традиции в христианство; читая о том, что он заносит в актив каппадокийцев, «основателей настоящего христианского гуманизма», и особенно Григория Нисского, который якобы целиком перенес греческое платоническое παιδεία в восточный аскетизм (см. с. 99-100), не следует забывать обо всем том, что было потеряно по дороге, и о том, что взгляды и методы философов античной Греции (бывших в некотором смысле «богословами») и восточных богословов (бывших «философами», но в гораздо меньшей степени) противоположны и только такими и могли быть. Последовательность προπαιδεία (= языческий эллинизм) — παιδεία (= христианство) это не более чем игра слов, если только ошибочно не смешивать настоящую философскую традицию античной Греции с неоплатонизмом, который в значительной мере ее предал. Среди весьма многочисленных публикаций, которые затрагивали эту проблему в последние годы (и еще не пришли к достаточно уравновешенному заключению), я назову сборник, озаглавленный The conflict between Paganism and Christianity in the fourth Century (Oxford, 1963). Там как раз можно найти работу составителя сборника A. MOMIGLIANO, «Pagan and Christian Historiography in the fourth Century A.D.» (с. 79-99), в которой хорошо показано, как и с какой необузданностью христианство в то время перешло от защиты к агрессии, а также очерк H.-I. MARROU, «Synesius of Cyrene and Alexandrien Neoplatonism» (c. 126-150), расширяющий суженный угол зрения, под которым часто рассматривают сложную, полную оттенков и в некотором смысле немного двойственную фигуру Синесия.

 

59

 

 

60

 

редко давался ответ вполне объективный. Одни выявляли — и это не, составляло никакого труда, — всё то из порывов и достижений греческой мысли, духа греческой науки и философии, что было утрачено или иссушено, не принимая во внимание, что христиане не были ни единственными, ни даже истинными виновниками той катастрофы, и что многие из них

 

 

61

 

сохраняли интерес к этой светской культуре, которая как бы пропитывала их во время школьных занятий. Другие даже до сего дня полагают, что нужно защищать христиан того времени от старого обвинения в «варварстве» или бескультурье и делают упор на некоего рода тесную связь с античной греческой мыслью и литературой, сохранявшуюся, по крайней мере, некоторыми из них, не учитывая в достаточной степени, что слишком часто они знакомились с этим только через флорилегии, [2] а не по оригинальным текстам, считавшимся уже лишенными жизни, что в реальности прочитанное не подвигало их ни к какому развитию, а глубокая духовная несовместимость между светским эллинизмом и христианством отцов Церкви не могла оставить надежды на то, что это будет иначе.

 

 

1. Эллинизм и христианство

 

Немногие тексты в большей степени проливают свет на эту проблему, чем сочинение, которое Василий Кесарийский, великий отец-каппадокиец IV века, брат Григория Нисского и друг Григория Назианзина, составил для своих племянников, когда они учились, чтобы дать им наставление, как можно хорошо использовать сочинения эллинов, иначе говоря греческих писателей-язычников. [3] В нем видели произведение,

 

 

2. Причем уже в период, предшествующий тому, который интересует нас здесь. В ученом предисловии, сделанном к «Педагогу» Климента Александрийского (Clement, Le Pedagogue, I, 66 sq., особенно 73), А. И. Марру констатирует, что «два основных автора, Гомер и Платон, — единственные, о которых можно утверждать, что Климент изучал их напрямую в оригинальных текстах». См. также сказанное далее, с опорой на усердные исследования P. CANIVET, О Феодорите Кирском — простой пример среди немалого числа других, которые можно привести. Этот вопрос о знакомстве с античными текстами через посредство флорилегиев, столь важном для будущего византийской культуры, в целом заслуживал бы пересмотра.

 

3. Этот любопытный текст удобно прочесть в издании, снабженном французским переводом, сделанном аббатом F. BOULENGER (Paris, 1935) (Les Belles-Lettres). Но окончательное издание остается делом будущего, так же как и хороший перевод; введение Ф. Буланже со многих точек зрения устарело и часто дает ложную перспективу. О воспитании и образовании брата Василия Григория Нисского см. издание с переводом Περὶ παρθενίας, сделанное Р. М. AUBINEAU (SC 119; Paris, 1966), Introduction, p. 41 sq. Отмечу по этому случаю, что там говорится о риторике (см. р. 83 sq.), о светских источниках Григория Нисского (Платон, Аристотель, стоики, Филон, Плотин, — см. р. 98 sq.; но М. Обино признаёт, что нет никакой уверенности в том, что Григорий Нисский черпал напрямую из источников, и даже относительно Платона говорит о «сборниках избранных отрывков»). Я удержусь от разговора о другом лице, чьи произведения с этой точки зрения также весьма интересны — Иоанне Златоусте; однако отмечу, по крайней мере, хотя речь там идет более всего о монашеской жизни и о пользе житья рядом с монахами для нравственного воспитания молодых людей, трактат, который он адресует πρὸς πιστὸν πατέρα (PG 47, col. 349 sq.); см., напр., col. 367,1. 5 sq. («Значит, нужно разрушить διδασκαλεῖα? Я не говорю этого, но...»), 1. 16 sq. (об опасностях ἐμπειρία τοῦ λέγειν), col. 368 sq. (о предпочтительности христианского воспитания перед светской образованностью) и т. п.: превосходный, вышедший из-под пера ученика Либания, пример непреодолимой пропасти между мудростью во Христе и мудростью внешней.

 

 

62

 

написанное во славу или, по крайней мере, в защиту греческой светской литературы, — странное заблуждение. Юношам-христианам, которых школьная программа обязывала читать и комментировать языческие тексты, Василий указывает способ, как при таких занятиях не погубить время и свою душу и извлечь из этих произведений, дурных самих по себе, то, что может быть согласовано с христианской моралью. Кругозор Василия, впрочем, весьма узок: ни одного примера, взятого из риторов, из Пиндара или комедиографов; от силы два-три из трагиков. Всё заимствуется или из Гесиода и особенно из Гомера, подтверждая, какое важное место они занимали в образовании, или из софистов и философов, особенно из Платона. Нужно также напомнить, что Василий черпает вовсе не из источников: многочисленны примеры, заимствованные им из Плутарха или извлеченные из каких-то флорилегиев. И всё, что он соглашается уступить лучшей части античной культуры, взятой в совокупности, это то, что в ней путем строгого

 

 

63

 

отбора можно найти что-то вроде наброска добродетели, σκιαγραφίαν τινὰ τῆς ἀρετῆς (Χ, 1. 2), настоящее изображение которой находится, очевидно, только в христианстве.

 

Не менее примечательный образец предлагается нам в следующем веке во «Врачевании эллинских недугов» Феодорита Кирского. [4] Чтение этого сборника, безусловно, более утомительно, чем труда Василия; и в нем сделано столько заимствований из флорилегиев, которые там, правда, цитируются, что оно представляет собой как бы некую причудливую мозаику. Но дух, если не говорить об оттенках, тот же. Феодорит, хотя он ничего не сообщает об этом, очевидно, получил в Антиохии законченное высшее образование и знал авторов, о которых писал. Он способен наслаждаться языком Платона. Но он остается при правиле, которое выражает в таких словах: δεῖ πιστεῦσαι πρῶτον, εἶτα μαθεῖν. [5] Он жестоко высмеивает усилия греческой мысли и науки и несовершенные или несогласные друг с другом результаты, к которым они привели, в противоположность спокойной уверенности откровения. А что сказать о поверхностной критике той карикатуры греческой религии, которую христианские апологеты, по правде говоря, получили большей частью от своих языческих

 

 

4. См. издание и перевод, сделанные P. CANIVET (Théodoret, Thérapeutique). Сам автор дает заглавие своему труду в таком виде (Предисловие, § 16 = vol. I, р. 103): ἑλληνικῶν θεραπευτικὴ παθημάτων ἢ εὐαγγελικῆς ἀληθείας ἐξ ἑλληνικῆς φιλοσοφίας ἐπίγνωσις. Что в точности следует понимать под ἐπίγνωσις? П. Канивэ переводит: «познание евангельской истины из греческой философии», — но ни смысл, ни сделанные пояснения (р. 50, п. 4) для меня недостаточно ясны. Он полагает, что речь идет «о знании более совершенном [нежели знание рассудочное], главным образом религиозном», «о знании высшем, нежели у философов, но также о чем-то вроде углубления этого знания веры». Я не понимаю этих последних слов, так же как и тех, что идут несколькими строчками выше: «знание веры, которое выражается в действиях, приводящих ко спасению». Что для меня очевидно, так это пропасть, которая отделяет этот образ мыслей и выражения от греческой философии, с которой, однако, ее некоторым образом пытаются связать.

 

5. Théodoret, Thérapeutique, I, 93, p. 128.

 

 

64

 

предшественников и которая уже носит имя «мифологии»? Феодорит не отрицает, что философам, особенно Платону, [6] случалось высказывать правильные и справедливые вещи, — но это потому, что их неясно и таинственно им внушило Божество или, скорее, они почерпнули их от древнееврейских пророков, которых они, как предполагалось, узнали через посредство египтян. И он заканчивает свой большой труд приблизительно в таких выражениях:

 

«Я сравнил мнения греческих философов и учение Писания. Первые угасли и были погружены во мрак забвения, второе цветет и возрастает, имея во всех городах и селах мириады слушателей, и его учителя, пусть даже они не так красноречивы, как Платон, доставляют, тем не менее, лекарство истины». [7]

 

 

Апологетика относится к философии так же, как агиография к истории. Не следует удивляться этому отношению, равно как и глубокому (и обоюдному) непониманию, которое отсюда проистекает, — но следует на этом настаивать. Молодое христианство, исключительное и абсолютное по своей природе и закосневшее за века борьбы в непримиримости, которой оно было обязано своим выживанием и победой, не могло действовать и понимать иначе. Тацит всё сказал, назвав иудео-христиан своего времени odium generis humani: отказ от культуры, от греко-римского «образа жизни». Хотя и в смягченном и более гибком виде, эта основополагающая тенденция пройдет через Средние века, — и светские науки испытают на себе последствия.

 

 

6. О предвидении и определении уже Платоном идеала, который приближается к христианскому, см. особенно: Théodoret, Thérapeutique, XII, 19-43, p. 423-432.

 

7. «Заключение», в: Théodoret, Thérapeutique, p. 446 (по переводу П. Канивэ). Здесь как раз нужно упомянуть работу P. CANIVET, Histoire d'une entreprise apologétique au Ve siècle (Paris, 1958), поскольку она, фактически, посвящена «Врачеванию» Феодорита, значение и ценность которого автор выявляет путем исследования, изобилующего источниками и цитатами.

 

 

65

 

Но достойно замечания и в настоящем случае важно то, что торжествующее христианство на греческом Востоке не привело к созданию христианской школы со своими внушениями и программами и к навязыванию ее вместо школы языческой. [8] Школьное и университетское образование остается таким, каким было, и христианство, принимая меры предосторожности, приспосабливается к нему. Чтение светских произведений признается нежелательным, часто запрещается; но христиане обучаются в государственных школах или занимают светские кафедры. На Западе после темных веков возрождение образования будет делом школ епископальных или монастырских; на Востоке, где античная традиция не была так грубо прервана, Церковь не имела возможности и не претендовала на то, чтобы взять эту роль исключительно на себя и давать образование чисто христианской направленности; монастыри были далеки от того, чтобы занять в этой области такое же место, как в латинском мире. То, что две половины древнего мира расходятся столь решительно в том числе и в этой сфере, повлечет за собой в отдаленном будущем важные последствия.

 

Мне небезызвестна сложность затронутой здесь темы. Что поразительно и о чем я хочу кратко напомнить, это, во-первых, контраст между разрывом и непрерывностью. Разрыв между христианской верой и античной, то есть языческой традицией с самого начала очевиден и неизбежен; бесчисленны примеры осуждения христианами всей языческой культуры и цивилизации, и в первую очередь, светской литературы. [9] Известны

 

 

8. См. выше замечания H.-I. MARROU (Clement, Le Pedagogue, I, 419 sq.), a также L. BRÉHIER, «Notes sur l'histoire de l'enseignement à Constantinople», 84-88 (и IDEM, «Notes sur l'histoire de l'enseignement supérieur à Constantinople»), Брейе полагает, что «это противостояние между светскими науками и богословием восходит к организации Феодосием II Университета в 425 г.»; на самом деле оно существовало с самого начала.

 

9. Некоторые из них собраны в превосходном Введении, сделанном P. LABRIOLLE к его Histoire de la littérature latine.

 

 

66

 

поношения Тертуллиана в адрес философов, «торговцев мудростью и красноречием, прославленных животных», и диалектики, матери ересей, изобретения «жалкого Аристотеля». Вздрагиваешь, словно от удара, слыша, как уже Климент Римский говорит о παιδεία ἐν Χριστῷ, неизбежно настроенном против того, что Квинтилиан определял как «orbis ille doctrinae quam Graeci ἐγκύκλον παιδείαν vocant». [10] Но очень быстро, под давлением как очевидной необходимости, так и расширения христианской общины, появляются оттенки: Иероним признает законность некоторых заимствований из греко-латинской литературы ради высшей пользы веры; Григорий Назианзин не сможет скрывать, если не свою привязанность к эллинской литературе, то, по крайней мере, как об этом было сказано, совершенно эллинскую любовь к словесности, [11]

 

 

10. H.-I. MARROU в Clement, Le Pedagogue, I, 416 sq.; P. LABRIOLLE, Histoire de la littérature latine, 31, и т. п.

 

11. F. BOULENGER (éd. et trad.), Grégoire de Nazianze, Discoures funèbres en l'honneur de son frère Césaire et de Basile de Césarée (Paris, 1908). Во введении содержится хорошее исследование об эпидиктическом жанре и о риторике похвального слова. Надгробная речь Кесарию — тяжеловесное сооружение, полное реминисценций из той светской культуры, которой автор, демонстрируя, между прочим, всё честолюбие ритора, притворно пренебрегает и которую он, в любом случае, плохо переварил. Более интересно похвальное слово Василию Кесарийскому. Перед тем как говорить о воспитании, которое получил его друг, Григорий Назианзин посвящает один раздел (§ XI, р. 78-80 цитируемого издания) παίδευσις, заявляя, что оно есть первое из благ — и не только, само собой разумеется, παίδευσις христианское (τὴν εὐγενεστέραν καὶ ἡμετέραν), имеющее целью только спасение и духовные блага, но также и то мирское παίδευσις (τὴν ἔξωθεν), которое большинство христиан ошибочно презирают, ибо им стоит заниматься избирательно и удерживать из него лишь то, что τὸ ἐξεταστικόν τε καὶ θεωρητικόν. Отвергающие образованность, прибавляет Григорий, суть непросвещенные, которые не хотят, чтобы их невежество стало очевидным. Далее от говорит, что Василий был образован в ἐγκύκλιος παίδευσις, также как в θεοσέβεια, и хвалит Кесарию Каппадокийскую, ее школы, ее известность своими λόγοι. Оттуда Василий поедет в Константинополь, знаменитый, — говорит Григорий, — своими софистами и философами, потом в Афины, где завяжется дружба этих двух людей, — Афины, для которых у нашего автора находятся такие прекрасные слова: Ἀθήνας τὰς χρυσᾶς ὄντως ἐμοὶ καὶ τῶν καλῶν προξένους εἰπερ τινί (ibid., 56). После чего, впрочем; он сурово осуждает тщетность всего, чему там учатся! Вот оно, эллино-христианское противоречие. Некоторые указания содержатся в работе J. BERNARDI, La prédication des Pères Cappadociens. Le prédicateur et son auditoire (Paris, 1968) (Publications de la Faculté des Lettres et Sciences humaines de l'Université de Montpellier, XXX); см. p. 239-240, об отрывке из похвалы Василию Кесарийскому, который мы только что цитировали; р. 373, о высокой классической образованности великих Каппадокийцев, которые, впрочем, были знатного происхождения. По этому поводу автор выражается так: «Показателен тот факт, что Церковь черпала свои кадры в Университете».

 

 

67

 

и не удерживается от рассказа о годах своей учебы в Афинах. [12] Таким образом, очень быстро наступает нечто вроде компромисса: допускают, что нужно знать античную культуру, чтобы бороться с язычниками их собственным оружием; соглашаются, что свободные искусства, если и не являются самоцелью, представляют собой мастерство, которое можно поставить на службу религии; желают показать тщетность упрека в тупом невежестве, столь часто бросаемого язычниками в адрес христиан; признают практическую необходимость для детей посещать общественные школы, которые открывают путь к

 

 

12. Можно было бы легко найти и другие примеры. Я приведу из них один, на который было обращено внимание в недавно появившемся исследовании. Астерий, о котором мало что известно, кроме того, что он стал епископом Амасии в Понте и умер около 410 г., оставил нам, в стиле настоящего ἔκφρασις, знаменитое (к несчастью, не датированное) сыгравшее свою роль в споре об иконах описание изображений, которые украшали один из портиков в городе Халкидоне и изображали сцены мученичества святой Евфимии. Но он помещает в начале этого маленького произведения очаровательное предисловие: он говорит, что с таким пылом погрузился в чтение речей великого Демосфена против Эсхина, что испытывал необходимость немного отвлечься от занятий; итак, он вышел, провел некоторое время на агоре с друзьями, а потом покинул их, чтобы отправиться в церковь; и вот, по пути возле церкви он и увидел эти изображения, красота которых привела его в восторг до такой степени, что он счел их достойными «Эвфранора или одного из тех живописцев прежних времен, которые возвели искусство живописи на такую высокую степень». Некоторые рукописи опускают это предисловие, вероятно, сочтя его слишком светским. См. F. HALKIN, Euphémie de Chalcédoine (Bruxelles, 1965) (Subsidia hagiographica, 41) 1 sq.

 

 

68

 

государственной карьере и повышению социального положения. Вместо революционного ниспровержения существующих структур гений христианства избрал путь приспособления к ним, чтобы превратить их в одно из орудий своей победы, как во временном, так и в духовном плане. То же самое и с культурой, судьбу которой христианство в какой-то момент держало в своих руках: оно было здесь, несмотря на все оговорки, недомолвки и даже отвращение, не только причиной разрыва, но и связующим элементом. И эта связь прежде всего обеспечивалась школьным образованием: его организация, учителя и программы нисколько не изменились. В конечном счете, у нас нет никакого повода думать, будто образование, получаемое юным греком в V веке, коренным образом отличалось от того, которое он мог бы получить во II веке.

 

Из многочисленных свидетельств, которые можно было бы привести, я возьму лишь одно, относящееся как раз к середине V века — свидетельство Сократа из его «Церковной истории». [13] Говоря о законе Юлиана, который (как Сократ несправедливо утверждает) не допускал христиан приобщаться к эллинской культуре (τοὐς χριστιανοὺς ἑλληνικῆς παιδείας μετέχειν ἐκώλυε), он рассказывает, что следствием этого было выдвижение двух Аполлинариев — отца, ученого грамматика, и сына, ученого софиста. Отец переложил Ветхий Завет героическим,

 

 

13. Socratis Scholastici Historia ecclesiastica, 111.16 = PG 67, col. 417-424. Важность этого текста была отмечена вкратце изложившим его R. BROWNING, «Bizantine Scholarship», Fast and Present 28 (1964) 4. Относительно ошибки, которую допускает Сократ, повторяя, что Юлиан запретил христианам получать эллинское образование, см. то, что будет сказано дальше по поводу Юлиана. О двух Аполлинариях из Лаодикии см.: Socratis Scholastici Historia ecclesiastica, 11.46 = PG 67, col. 361-364. См. также, вместе с предшествующей библиографией, J. GOLEGA, Der homerische Psalter. Studien über die dem Apollinarios von Laodikeia zugeschriebene Psalmenparaphrase (Ettal, 1960) (Studia patristica et byzantina, 6). Тезис автора, отказывающего Аполлинарию в сочинении этой парафразы, чтобы отодвинуть ее раньше примерно на одно столетие, был принят не всеми: см., например, Н. HUNGER, Reich der neuen Mitte (Graz, 1965) 315 и n. 5. Однако, здесь нам важен не этот вопрос; я хотел подчеркнуть, что интересен сам текст Сократа.

 

 

69

 

то есть дактилическим стихом, используя стихотворные размеры всех видов, чтобы никакая форма греческой поэзии не была чужда христианам; сын же изложил Новый Завет в форме платоновских диалогов. Но, прибавляет Сократ, Провидение соделало равно тщетными усилия и императора, чей закон погиб вскоре вместе с ним, и двух Аполлинариев, чьи сочинения оказались как бы никогда не написанными (οἱ πόνοι ἐν ἴσῳ τοῦ μὴ γραφῆναι λογίζονται). Мне возразят, — говорит он дальше, — что я ошибаюсь, видя действие Провидения в том, что эти произведения ничему не послужили и христиане продолжили изучать культуру эллинов (τὴν Ἑλλήνων μανθάνειν παιδείαν), преподающую многобожие. Я отвечу, что эллинская образованность (παίδευσις) не была ни одобрена, ни осуждена Христом и Его учениками, и это не без намерения. С одной стороны, многие эллинские философы были недалеки от познания Бога; благодаря их способности к рассуждению (μετὰ λογικῆς ἐπιστήμης), они действенно боролись против эпикурейцев и других отрицателей провидения и, таким образом, хотя и не достигая истинного ведения, еще сокрытого, сделались полезными для благочестивых людей. С другой стороны, Писания, как бы они ни были дивны и божественны, не обучают искусству рассуждения (λογικὴ τέχνη), необходимому, чтобы дать отпор тем врагам истины, с которыми христиане должны уметь бороться их собственным оружием; и именно поэтому Юлиан «законом запретил христианам приобретать эллинское образование». На самом деле, — заключает Сократ, — учителя Церкви, напротив, не переставали упражняться в нем, чтобы достигнуть легкости речи и ловкости ума (εὐγλωττίας χάριν καὶ γυμνασίας τοῦ νοῦ) и опровергать заблуждения эллинов. Любопытный текст, который сообщает нам о единственной, мертворожденной, попытке христиан заменить при обучении светские произведения Священным Писанием и приписывает Провидению провал этого предприятия, не скрывая, что его успех был бы катастрофой для христиан.

 

 

70

 

 

2. Преподавание и культура

 

Вопросы обучения и, в более общем смысле, «культуры» в течение первых веков Византийской Империи, однако, далеки от прояснения. Конечно, можно отметить наличие с самого начала общих тенденций, которые заметны уже в Римской империи II-III веков: процесс огосударствления повышает внимание власти к образованию и постепенно усиливает контроль, который она осуществляет над ним; впрочем, при этом не исчезают частное преподавание и свободные или муниципальные кафедры. Всесильное государство, которое воплощает император, склоняется к установлению государственной службы, к «правлению книжников», как справедливо говорилось, и это обязывает его заботиться о наборе своих служащих, а значит и об их обучении [14] — начиная с наиболее высоко стоящих по чину и ответственности, воспитанных в школах для юристов и риторов, и до приказчиков, нотариев, σημειογράφοι или ταχυγράφοί. [15] В городе преподаватели освобождаются от налогов в интересе общего блага, так же как врачи. [16]

 

 

14. A. ANDRÉADÈS, «Le recrutement des fonctionnaires»; L. BRÉHIER, «Notes sur l'histoire de l'enseignement à Constantinople», 93-94. Один пример для Рима: законоположение Валентиниана от 370 г. (С. Theod. XIV.9.1), адресованное префекту города Оливрии, регламентирует условия пребывания в Риме провинциалов, приезжающих туда учиться, и предписывает, чтобы префект ежегодно представлял императору отчет об этих учащихся, чтобы, согласно с их достоинствами и способностями, «utrum quandoque nobis sint necessarii judicemus». О роли городского префекта в поддержании порядка в школах см. из недавних работ: A. CHASTAGNOL, La préfecture urbaine à Rome sous le Bas-Empire (Paris, 1960) 283 sq.

 

15. О их роли и значении, которые заслуживали бы обстоятельного изучения, см. указания H.-I. MARROU в Clément, Le Pedagogue, 414-415 и примечания на с. 564. Агафий (V.l, Agath., 123,1.6-7) дает им такое определение: ἄνδρες γράφειν τε ἐς τάχος πεπαιδευμένοι καὶ ἐπιτροχάδην ἀναλέγεσθαι τὰ γεγραμμένα. Я вернусь к ним позже, в связи со сведениями из житий святых иконоборческой эпохи (гл. IV, прим. 91).

 

16. Digeste XXVII.1.6: Антонин определяет, что в маленьких городах будут immunes 5 врачей, 3 софиста и 3 грамматика, в средних — 7 врачей, 4 софиста и 4 грамматика. Аналогичные меры приняты и по отношению к философам, которых он рассматривает отдельно. О привилегиях врачей и преподавателей (medici, grammatici et professores alii litterarum) при Константине см. С. Theod. XIII.3.1 (Сирмий) и XIII.3.3 (Константинополь: «...quo facilius liberalibus studiis et memoratis artibus multos instituant»).

 

 

71

 

Короче говоря, очень рано были осознаны две великие потребности, которые сделаются движущими силами образования на протяжении греческого Средневековья: забота государства о подготовке своих служащих, главным образом, но не только, в школах права, что ставит вопрос о связях этих последних с другими школами; забота Церкви о подготовке своих клириков, что поставит, но гораздо позднее, вопрос о связях церковного «специального» образования с образованием светским. Что с самого начала труднее понять и к чему можно приблизиться только окольными путями, так это вопрос об образовании в некотором роде бескорыстном — мы сказали бы «культуре» — людей, не входящих ни в одну из этих категорий. В еще большей степени это касается уровня образования или невежества массы тех людей, которые никогда не появляются при свете истории. Это проблемы больше умонастроения, чем природы и размеров знаний.

 

Рассмотрим внимательнее, как обстояло дело в первые столетия Византии. Относительно IV-го и, быть может, особенно V века при чтении текстов складывается общее впечатление об активности очень большой и даже, если отдать себе полностью отчет, исключительной: ни один другой период не оставил нам столько имен риторов, философов, ученых, бывших или не бывших преподавателями; учителя и учащиеся переходили из школы в школу и охотно обходили весь Восток; продолжительность высшего образования часто достигала или даже превосходила десять лет. Правда, до настоящего времени изучались главным образом — поскольку материал для этого наличествует в изобилии — древние города, которые были близки к тому, чтобы стать в современном смысле слова «провинциальными» по сравнению с Константинополем:

 

 

72

 

Антиохия с Либанием; Никомидия, где наступила тишина после землетрясения 357 года; Кесария Палестинская, где традиция Оригена, Памфила, Евсевия поддерживала влиятельную христианскую школу, но где μουσεῖα оставались в руках язычников до V века; Афины, где наиболее великие имена IV века это имена риторов, Проэресия, Гимерия, но где философская традиция засверкает вновь ярким блеском начиная с Плутарха Диадоха и при его последователях; Александрия, еще довольно мало известная в IV веке и гораздо больше — при Ипатии на рубеже IV-V веков и при Олимпиодоре, Гиерокле, Гермии, Аммонии, Гелиодоре; Берит, где «вселенские учителя» появляются в первой трети V века; Газа с Энеем, Прокопием и Хорикием; Эдесса, Нисибин и крупные сирийские центры, которые сами по себе представляют целую проблему. [17] Но обычно

 

 

17. В ожидании труда, который готовит J.-F. DUNEAU об «образовании и школах в провинциях византийского Востока с основания Константинополя до арабского завоевания» (я читал его в рукописи первой редакции) {имеется в виду диссертация Les écoles dans les provinces de l'empire byzantin jusqu'à la conquête arabe (Paris, 1971). — Прим. пер.}, нужно отметить, что частные работы, посвященные провинциям или городам, все еще не стали предметом обобщения. Часто они представляют большой интерес. Относительно Антиохии, например, все материалы, почерпнутые главным образом из Либания, собраны в двух работах об образовании и культуре IV в.: P. PETIT, Libanius et la vie municipale à Antioche au IV siècle ap. J.-C. (Paris, 1955) — см. с. 368-370, «La culture des élites», таблицу на с. 413 и т. п., — и особенно Les étudiants de Libanius (Paris, 1956), хороший пример работы по социологии культуры. Там есть и предшествующая библиография. С тех пор появилась книга A.-J. FESTUGIÈRE, Antioche païenne et chrétienne, Libanius, Chrysostome et les moines de Syrie (Paris, 1959), где можно найти, среди множества идей и текстов, подробности о роли монастырей в обучении, о «paideïa grecque et éducation chrétienne» (p. 211 sq.) и т. д. Но Антиохия занимает привилегированное положение, и другие города Востока в последние годы не удостоились исследований такого большого размаха. Из многочисленных статей Gl. DOWNEY я сразу выделю «The Christian Schools of Palestine: A chapter in literary history», Harvard Library Bulletin 12 (1958) 297-319 (Кесария Палестинская, Газа). По поводу Нисибина, по сути дела центра богословского обучения, сменившего Эдессу в качестве очага несторианства, отмечу две работы, где можно найти также библиографию: N. PIGULEVSKAJA, Les villes d'Iran au haut Moyen Age (Paris, 1962) Appendice III: L'Académie de Nisibis; W. WOLSKA, La topographie chrétienne de Cosmas Indicopleustès. Théologie et science en Orient au VIe siècle (Paris, 1962) passim и особенно p. 69 и η. 4; к этому можно добавить недавнюю статью, уже упоминавшуюся в предыдущей главе: Н. ПИГУЛЕВСКАЯ, «История нисибийской Академии». Зато нужно прямо сказать, поскольку эти статьи везде цитируют, что совершенно ничего нельзя почерпнуть из работ F. SCHEMMEL об Афинской Школе в IV-V вв. (Neue Jagrbücher fiir das Kl. Altertum 22 (1908) 494-513), о Школе Александрийской в ту же эпоху (Neue Jagrbücher für das Kl. Altertum 24 (1909) 438-457) и о Школе в Бейруте (Philologische Wochenschrift 43 (1923) 236-240). И очень мало — из диссертации К. SEITZ, Die Schule von Gaza (Heidelberg, 1892). Лучшим справочным пособием остается W. CHRIST et alii, Die altchristliche griechische Litteratur, II.2, 943-1104, но оно быстро устаревает. По поводу частного, но интересного вопроса о роли Афин и особенно Александрии в математических исследованиях, теоретических и практических, см.: К. VOGEL, «Der Anteil von Byzanz an Erhaltung», 116 sq.

 

 

73

 

это изучали — за исключением школ права, которые представляют особый случай, — то с точки зрения узко христианской (в самом деле, в богословии провинция далеко опередила Константинополь), то с предубеждениями или, осмелюсь сказать, предрассудками историка классической античности, обращающего внимание на «упадок» или, в лучшем случае, на выживание. Для нас здесь важно другое, и мы хотим обозреть город, где готовится будущее — Константинополь.

 

Тотчас возникает затруднение. Относительно интересующего нас вопроса мы не знаем ничего о том, что мог туг изменить Константин за довольно, правда, краткое время, которое отделяет торжественное открытие его столицы (330 г.) от его смерти (337 г.). Может показаться удивительным, что он совсем не заботился об организации в своем Новом Риме обучения по подобию того, которое все еще процветало в старом, и обеспечить его преподавателями; но, насколько мне известно, мы не имеем тут никаких свидетельств. Впрочем, нет сомнений, что грамматики, риторы, может быть, и философы съезжались в Константинополь, после того как он стал столицей Империи и местопребыванием императора; мы не знаем, на каких условиях они занимались преподаванием; ничто не

 

 

74

 

обязывает нас думать, будто эти условия были иными, нежели в других местах, и ничто не позволяет говорить, как это иногда делалось, что Константин основал императорский Университет. [18] Нет также никаких свидетельств того, что он создал Библиотеку. Когда утверждают противоположное, это делают из за плохого истолкования Евсевия (Vita Constantini IV.36), который сообщает нам, что Константин приказал ему организовать изготовление, руками лучших каллиграфов Кесарии, пятидесяти списков Священного Писания: их следовало сделать на очень гладком пергамене — очевидно, в форме книг, а не свитков, чтобы их было легко читать и удобно брать; почтовой службе были даны указания насчет доставки их в Константинополь. [19] Несомненно, речь идет о библиях, предназначенных для церквей и религиозных учреждений новой столицы, и нет ничего необычного в том, что император заказал их в

 

 

18. Многие (напр., L. BRÉHIER, «Notes sur l'histoire de l'enseignement à Constantinople», 74) повторяли вслед за F. SCHEMMEL, утверждавшим это в трех своих статьях, вышедших одна за другой и посвященных школам Константинополя: «Die Hochschule von Konstantinopel im IV. Jahrhundert», Neue Jahrbuch 22 (1908) 147-168 (см. с. 161: он заявляет, что этот Университет носил имя Капитолий и находился возле Форума Тавра); «Die Hochschule von Konstantinopel vom V. bis IX. Jahr.» (см. p. 3); «Die Schulen von Konstantinopel vom IX.-XI. Jahrhundert», Philologische Wochenschrift 43 (1923) 1178-1181 (см.  col. 1178: Константин якобы основал свой Университет по подобию римского Афинея, в Базилике). Эти работы Шеммеля, для своего времени заслуживающие уважения, сегодня уже устарели.

 

19. Процитируем еще раз, вследствие интереса, который он представляет для истории книги, самый важный отрывок:


Наиболее полным является исследование С. WENDEL, «Der Bibel-Auftrag Kaiser Konstantins», Zentralblatt für Bibliothekswesen 56 (1939) 165-175. См. также: R. DEVREESSE, Introduction, 124 sq.; Т. С. SKEAT («The use of dictation in ancient book production»; работа зафиксирована Ж. Иригуэном в великолепной библиографической сводке: J. IRIGOIN, «Les manuscrits grecs», 57) предположил, что Sinaïticus может быть одной из пятидесяти библий, заказанных Константином.

 

 

75

 

Кесарии Палестинской, где находилась знаменитая библиотека Оригена [20] и, несомненно, существовал известный скрипторий, специализировавшийся на библейских текстах. Не похоже, чтобы эти пятьдесят библий, совершенно одинаковых, составили первый фонд публичной библиотеки, основанной Константином.

 

 

3. Констанций II, Фемистий и первое спасение эллинизма

 

Константинополь стал интеллектуальной столицей при Констанции II (337-361). Мы знаем имена знаменитых учителей, которые, съехавшись отовсюду, содержали там школу и привлекли множество слушателей. [21] Помимо Либания, которому оставалось жить всего несколько лет, наиболее известен Фемистий, тоже язычник. [22] Он является центральной фигурой в работе, только что опубликованной Ж. Дагроном. Прежде

 

 

20. R. DEVREESSE, Introduction, 122 sq.; F. MILKAU, G. LEYH, Handbuch der Bibliothekswissenschaft, III, Hft. 1., 131-133 (C. WENDEL, W. GÖBER).

 

21. О преподавателях, которые в IV в. перемещались по всему бассейну Средиземного моря, но главным образом приезжали с Запада, из Африки, Греции, Александрии, Сирии и Малой Азии, чтобы преподавать в Константинополе, см., за неимением лучшего и в ожидании упомянутой готовящейся работы Ж.-Ф. Дюно и результатов исследований Ж. Дагрона, указания, обычно без ссылок, в упомянутых выше статьях Ф. Шеммеля, а также W. CHRIST et alii, Die altchristliche griechische Litteratur, особенно с. 947-950 (с некоторыми ошибками). Эта важная тема заслуживает специального исследования.

 

22. Фемистий так же важен для Константинополя в IV в., как Либаний для Антиохии, но он, однако, долгое время не пользовался у филологов и историков тем же расположением. До совсем недавнего времени приходилось обращаться к изданию его речей, сделанному Диндорфом (Leipzig, 1832). А единственной обзорной работой, которая не устарела, оставалась статья W. STEGEMANN, «Themistios», RE (1934) 1642 sq. Отныне можно пользоваться изданием, подготовленным для коллекции Тёбнера Gl. DOWNEY. Особенно же рекомендую к прочтению работу G. DAGRON, «L'Empire romain d'Orient au IVe siècle». Автор не претендует на глубокую разработку всех вопросов, которые могут быть поставлены в связи с Фемистием и вокруг него, но о его карьере, трудах и его роли он говорит основное и привносит новый взгляд на вещи.

 

 

76

 

всего, запомним основную верную мысль: объяснение этой эпохи лежит не только и даже не главным образом в борьбе язычества и христианства (хотя она, конечно, имела место), но внутри язычества и внутри христианства в борьбе между тем, что можно назвать правоверием и ересью. [23] Для христианства это понятно: и в тот момент, и всегда главное усилие мысли было направлено против «еретиков» — внутренних врагов, более страшных и на самом деле более опасных, нежели враги внешние, потому что внутренние угрожали единству. Для язычества (и не только для него) на Востоке в IV веке место правоверия занимает эллинизм, а ереси — та политическая романизация, которую начал Константин Великий через основание Константинополя и все из этого проистекавшее. С этой точки зрения, образ Либания прост — это «правоверный» и в культурной, и в политической традиции, — а образ Фемистия сложен: правоверный в культуре (ведь он даже не знал латыни!), но еретик в той степени, в какой он выступает за константиновскую традицию политической романизации Востока. Он является одновременно философом и сенатором в Константинополе. Письмо, с которым император Констанций обращается в константинопольский сенат в 355 г., объявляя о назначении Фемистия adlectio, [24] настаивает на его роли

 

 

23. G. DAGRON, «L'Empire romain d'Orient au IVe siècle», напоминает, что в Кодексе Феодосия против ересей направлена 71 статья, а против язычества — только 13. Он пишет в своем Введении: «Одни и те же люди являются язычниками и христианами нашей истории», — и открывает у многих из них «отрадное соотношение понятий, почерпнутых из эллинизма и из новой веры». Он соглашается с P. PETIT, который ранее писал в своей книге Libanios et la vie municipale à Antioche: «Нам представляется бесполезным четко разделять, за исключением редких случаев, христианское общественное мнение от языческого». Он также замечает, что Фемистия хвалили одновременно Григорий Назианзин и Либаний.

 

24. G. DAGRON, «L'Empire romain d'Orient au IVe siècle», 60 sq. О похвалах, высказанных Консганцием Фемистию, см. также Gl. DOWNEY, «Education and public problems as seen by Themistius», Transactions of the American Philological Association 86 (1955) 291-307 (см. 295); IDEM, «Education in the Christian Roman Empire. Christian and Pagan theories under Constantine and his successors», Spéculum 32 (1957) 48-61 (см. 58). Г. Дауни охарактеризовал также место и роль Фемистия в IV в.: IDEM, «Themistius and the defense of Hellenism in the Fourth Century», Harvard Theological Review 50 (1957) 259-274.

 

 

77

 

философа и преподавателя философии; там подчеркивается, что, благодаря ему, экономическому развитию города соответствует такое же быстрое культурное развитие; также показательным образом проведена параллель между ῥωμαϊκὸν ἀξίωμα, достоинством сенатора, которое получает Фемистий, и σοφία ἑλληνική, которую он приносит взамен; письмо провозглашает, что Фемистий устроил в Константинополе место встречи с культурой, κοινὸν παιδεύσεως καταγώγιον. Указ Констанция от 3 мая 361 г., [25] постанавливающий, что коллегия, которой поручено избирать преторов, должна состоять из сенаторов до чина проконсулов, прибавляет в качестве исключения (поскольку Фемистий не был проконсулом): «Themistius quoque philosophas, cujus äuget scientia dignitatem». Именно составление «Парафразы» Аристотеля [26] и преподавание философии в Константинополе [27] составляют основу политического успеха Фемистия.

 

 

25. G. DAGRON, «L'Empire romain d'Orient au IVe siècle», и текст на с. 216.

 

26. Ж. Дагрон (ibid., 81) замечает, что Евнапий не упоминает Фемистия среди философов и софистов IV в., что могло быть сделано только намеренно; он пишет по этому поводу: «Как и христианство того времени, "правоверный" эллинизм выступает против своих ересей: Фемистий исключен из сборника, повинен в еретическом отклонении, которое можно было бы назвать константиновским; впрочем, оно [это отклонение] стоит у истоков византийской истории». Оно состоит в той политической романизации Востока, о которой было сказано.

 

27. Теперь, после появления работы Дагрона, можно скорректировать иногда высказывавшееся мнение о государственной зарплате натуральными продуктами (анноне), которую Фемистий должен был получать как философ. В Слове XXIII, Σοφιστής, которое следует относить к 359 г., он отвергает обвинение, брошенное ему в числе прочих, в том, что он раздавал своим ученикам зерно, которое получал. Он отвечает, что если бы он захотел принять назначение проконсулом Константинополя (загадочные δέλτοι σφυρέλατοι, о которых говорит здесь текст, были, вероятно, табличками для записи назначений), он мог бы действительно раздавать 200 медимнов зерна и столько же мер масла, — т. е. именно столько он тогда мог бы получать от государства в качестве анноны. И не следует думать (вместе с G. R. SIEVERS, Das Leben des Libanius (Berlin, 1868), которого опровергает G. DAGRON, «L'Empire romain d'Orient au IVe siècle», 46), что речь идет об анноне ритора или философа, или даже об особой ставке. Впрочем, Фемистий настаивает на том, что он, как и все, получает свою аннону в качестве гражданина Константинополя, как все те, «мастера по инструментам, банщики или сапожники», которые являются со своими табличками (κάλαμος) в места раздачи (ἑρκάναι, что-то вроде помостов, огражденных забором, согласно объяснению, предложенному Ж. Дагроном).

 

 

78

 

В его произведениях можно найти много материала по занимающей нас теме, но наверняка наиболее важен для нас отрывок из Слова IV, произнесенного в честь Констанция 1 января 357 г., где он поздравляет императора с тем, что тот собрал в столице коллекцию произведений античной греческой литературы. [28] Лучше обойтись без перевода, который был бы обременен напыщенным красноречием, больше маскирующим, нежели проявляющим интерес сказанного; привожу ниже разбор этого — на мой взгляд, основополагающего — текста.

 

Фемистий заявляет, что Констанций доставил Константинополю все блага, какие могут доставить не только живые, но и мертвые: он приказал извлечь из могил души мудрецов и героев прошлого, ψύχας τῶν σοφῶν καὶ ἀοιδίμων ἡρώων. Душа мудреца это σοφία, νοῦς и λόγος; могила, где она покоится, — его произведения, сочинения, βίβλοι τε καὶ γράμματα. Долгое пренебрежение приговорило их к совершенному исчезновению в скором времени. Констанций приказал воззвать их к жизни, назначив для этого великого предприятия начальника (ἄρχων) и выделив денежные средства (χορηγία). Что до работников, то это отнюдь не кузнецы, плотники или каменщики, — это специалисты в области искусства Кадма и Паламеда

 

 

28. W. DINDORF (ed.), Themistii orationes e codice Mediolanensi emendatae (Leipzig, 1832) 70-73 (Or. IV.59b-61d). Внимание к этому тексту привлек С. WENDEL, «Die erste kaiserliche Bibliothek» (немецкий перевод).

 

 

79

 

(т. е. письменности), умеющие перенести дух из его старой оболочки, совсем износившейся, в новую и крепкую (τὸν νοῦν μετοιχίζειν ἐκ παλαιοῦ σκήνους ἐκτετηκότος εἰς ἀρτιπαγές τε καὶ νεουργόν — т. е. скопировать рукописи). Таким образом, за малое время ожили Платон, Аристотель, Демосфен, Исократ, Фукидид. И не только самые великие, но также отпрыски (ὀπαδοί, ὑποφῆται, νεωκόροι) Гомера и Гесиода, Хрисиппа, Зенона и Клеанфа, и хоры Ликея и Академии, и дети Муз, — короче говоря, Констанций воззвал из Аида бесчисленную армию древней мудрости, даже самой редкой и тайной, чья эпоха состоит из колеблющихся и погруженных во мрак теней. Разве для Константинополя не, это, — прибавляет Фемистий, с уколом в адрес Константина, — является наиболее приличным украшением, поистине более императорским, нежели колоннады театра и ипподрома или эти ворота, которые позволяют морю проникать внутрь города? До настоящего времени похвалялись, что все блага мира стекаются в столицу, откуда выходило только немного земли или песка и мусор. Но вот, — восклицает оратор, — пришел час перепродавать и вывозить, и, благодаря императору, товарами будут не пурпур, вино или хлеб, но добродетель и мудрость (ἀρετὴ καὶ φρόνησις). Для этого вовсе не нужны матросы, лавочники, грузчики: «Самые знаменитые и ученые, весь цвет древних эллинов, придут к вам совершать эту торговлю, где товарами будут λόγοι καὶ παιδεία». Фемистий спрашивает своих слушателей, не является ли это восхитительными мирными победами, одержанными Констанцием, и разве не лучше, вместо того чтобы ограничиваться строительством рынков и бань (новый укол в адрес Константина?), доставить всем неисчерпаемое богатство мудрости, σοφίας δημόσιον πλοῦτον.

 

Повторю, что важность этого текста мне представляется исключительной, и ее еще усиливают личность автора и обстоятельства, в которых речь была произнесена. И хотя, конечно, несправедливо упрекать Константина, льстя его сыну, в том, что он занимался только строительством города, в то

 

 

80

 

же время показательно, что Фемистий как бы обращает к Константинополю призыв осознать свое предназначение — спасти и передать античный эллинизм. Для этой великой задачи в 357 г., спустя всего двадцать лет после смерти Константина и десяток лет после начала преподавания Фемистия в столице, уже готово средство: в большом императорском скриптории, организованном и финансируемом государством, каллиграфы переписывают творения греческих поэтов, философов, ораторов, историков, не только самых великих, но и всех тех, чьи рукописи еще смогли найти. Ибо, несомненно, был осуществлен большой сбор этих старых рукописей, о которых Фемистий ясно говорит, что они были в состоянии, близком к разрушению. Почти всегда это были всё еще свитки, большей частью папирусные: их переписали — каждый, возможно, в нескольких экземплярах — в кодексы, обычно пергаменные. Таким образом в городе, чья культура и цивилизация вскоре распространят свое влияние на средневековый мир, была создана огромная коллекция книг, где литература и мысль древней Греции были собраны как раз в тот момент, когда они стояли на грани исчезновения. Этот первый этап работы по их спасению заранее, за пять веков, предвещает и сделает возможным великий труд по переписке и изданию, который будет предпринят в том же Константинополе в эпоху Арефы и Фотия. Два начинания, которым мы обязаны эллинизмом, соответствуют одно другому, и сделанное Констанцием предвосхищает и готовит совершенное в IX веке.

 

 

4. Свидетельство папирусов

 

Я сказал, что наследие греческих литературы и мысли находилось в опасности исчезновения. Я вовсе не имею в виду, что ему угрожало пропасть одним махом: у него еще были последователи, и эта традиция жила в образовании, даже если оно было привязано более к форме, нежели к духу, и имело склонность к замене полных произведений выдержками, подборками и

 

 

81

 

флорилегиями. Но, конечно, глубокие потрясения, затронувшие кадры и структуры Империи в сфере умонастроения, и триумф христианства представляли с этой точки зрения значительную опасность. [29] У нас есть возможность судить об этом с достаточной уверенностью — благодаря находкам папирусов с литературными произведениями. Для всех авторов, даже для Гомера, они представляют одну и ту же кривую, восходящую до III века нашей эры, а затем почти вертикально падающую. [30]

 

 

29. Обычно ссылаются на Иоанна Златоуста, заявляющего, что о книгах «эллинов» было так мало попечения, что они почти исчезли, и с иронией прибавляющего, что если и находятся еще некоторые, кто их спасает, то это христиане; текст цитируется у W. CHRIST et alii, Die altchristliche griechische Litteratur, II.2, p. 947, n. 8. Но следует добавить, что в этом отрывке (1.11) слова о святом Вавиле речь идет о языческих трактатах, направленных против христианства.

 

30. Об «Илиаде» см. написанное P. COLLART во Введении к «Илиаде» из коллекции Les Belles-Lettres: к 1942 г. он ознакомлен с 372 папирусами, которые вместе дают четыре пятых текста. Об «Одиссее» см. P. COLLART, «Les papyrus de l'Iliade et de l'Odyssée», Revue de Philologie 65 (1939) 289-307: к этому же времени ему известны 104 папируса. В обоих случаях их число возрастает до III в., а потом быстро падает. Опись Коллара была продолжена H. J. METTE, «Neue Homer-Papyri», Revue de Philologie, IIIe série 29 (1955) 193-205. С другой стороны, теперь можно обращаться к работе W. LAMEERE, Aperçus de paléographie homérique: он показывает, что, по крайней мере, для Гомера, наибольшее число папирусов относится ко II в., а не к IIΙ-му, переходной эпохе, которая знаменует нечто вроде площадки, где кривая уже начинает спуск (см., напр., диаграмму II, р. 212). Для сравнения см. также: P. COLLART, «Les fragments de tragiques grecs sur papyrus», Revue de Philologie 17 (1943) 5-36, — 155 номеров, из которых 118 обозначают трех великих, распределяясь приблизительно пополам между произведениями сохранившимся и утерянными, но очень неравно между авторами: 10 из Эсхила, 23 из Софокла, 85 из Еврипида. Общие сведения см.: A. BATAILLE, Les papyrus, 63-66. Следовало бы лучше, чем это делается, различать учебные тексты и произведения из библиотек. Но, на мой взгляд, важно отметить, что папирусные находки, хотя и приносят иногда важные новые тексты (для византийской эпохи — Менандр из Афродито, относящийся к V в.), не произвели переворота в традиции уже известных текстов, и А. Батай мог написать: «Сегодня признано, что папирусы далеки от того, чтобы изменить состояние уже известных вульгат, и что большинство ошибок в средневековых рукописях существуют уже в те времена, все же относительно далекие» (A. BATAILLE, Les papyrus, 64). Об этом вопросе в целом см.: P. COLLOMP, «La critique textuelle et la papyrologie», Chronique d'Egipte 7 (1932) 237-242; P. COLLART, «Les papyrus et la tradition des textes littéraires», Congrès de Nice (1935) 91-102.

 

 

82

 

Опись Р. А. Пэка, [31] показывает подавляющее преобладание Гомера — конечно, в качестве учебного текста, — и позволяет констатировать, что так называемые «литературные» фрагменты, появившиеся после конца IV века, [32] составляют менее одной десятой собрания, и что, помимо текстов собственно литературных, они представлены в очень малом количестве: один текст Ксенофонта, два-три Фукидида, ни одного Платона, один-единственный Аристотеля. Это больше не позволяет говорить, что Египет после великого разрыва, произошедшего там тоже на рубеже III—IV веков, Египет византийский, продолжал играть активную роль в греческой светской литературной традиции до арабского завоевания, которое, как предполагали, внезапно положило ей конец. [33] И это приводит к мысли, что так же дело обстояло и в других местах.

 

 

31. R. A. PACK, The Greek and Latin literary texts from Graeco-Roman Egypt (Ann Arbor, 1952) (Univ. of Michigan General Library Public, 8): алфавитная опись по авторам и по произведениям, к несчастью, без хронологических таблиц (тот же недостаток и во втором, значительно расширенном, издании этой работы, вышедшем в Анн Арборе в 1965 г.). Полезные сводные таблицы можно найти, заглянув в работы D. DIRINGER, The hand-produced book (London—New York, 1953) и W. LAMEERE, Aperçus de paléographie homérique, 249-251. Я не нашел ничего полезного по занимающему нас вопросу в работах M. NORSA, La scrittura letteraria greca dal secolo IV a.C. all' VIII d.C. (Florence, 1939) и С. H. ROBERTS, Greek literary hands 350 B.C. - A.D. 400 (Oxford, 1956).

 

32. Со всеми предосторожностями, к которым побуждает неточная датировка «IV-V вв.» и, в более общем плане, неуверенная датировка очень большого количества литературных папирусов.

 

33. Впрочем, следовало бы рассмотреть более подробно случай Александрии, в связи с вопросом о так называемом коптском унциале, внимание к которому было привлечено в работе J. IRIGOIN, «L'onciale grecque de type copte». Иригуэн считает, что так называемый коптский унциал это почерк книжный (не канцелярский по своему происхождению) и греческий (а не собственно коптский по происхождению), который был создан в конце V-го или в начале VI в. в Египте, где получил большое распространение, в Александрии и в Фаюме, а также в Оксиринхе, Гермополе Великом, в коптских монастырях Верхнего Египта и до самого юга Палестины, в Ниссане. Я не оспариваю интереса и значения этого почерка, в котором Иригуэн узнаёт «александрийскую словесность», представленную текстами, которыми мы займемся позже. Но я отмечаю, что из 60-ти только 5 номеров представляют древние светские тексты, из них два принадлежат Еврипиду, один Каллимаху и два Аполлонию Родосскому; в крайнем случае, к ним можно прибавить фрагмент аристотелевского изложения. Этого мало, чтобы сделать выводы. И хотя Ж. Иригуэн, с обычной своей проницательностью, смог распознать, что «папирусы с текстами классической или постклассической литературы представляют собой, с кодикологической точки зрения, однородную группу и, похоже, были скопированы в течение одного и того же периода (VI-VII вв.) и, может быть, в одном и том же центре (в Александрии?)», это еще, я думаю, не доказательство «жизнеспособности античной культуре в византийском Египте накануне арабского завоевания» (J. IRIGOIN, «L'onciale grecque de type copte», 51). По поводу этой работы Ж. Иригуэна некоторые замечания были сделаны В. HEMMERDINGER, «La culture grecque classique», 125-128.

 

 

83

 

В таком случае дело, совершенное в Константинополе, в том виде в каком мы воссоздаем его через текст Фемистия, выступает куда рельефнее и приобретает исключительное значение. Ответ — то объяснение, которое мы напрасно ищем на латинском Западе и мусульманском Востоке, — находится в Константинополе, начиная с первых лет существования молодой столицы: в этой области она также сумела очень рано и уверенно провести великие линии своей судьбы. В первый раз наследие Греции там было спасено, повторим, в императорском скриптории, основанном в середине IV века: в нем каллиграфы переписали на пергаменные кодексы все древние произведения, которые они еще могли собрать, чаще всего считывая их со старых папирусных свитков. [34] Оно будет спасено

 

 

34. Вопросы о замене папируса пергаменом и свитка кодексом (они не обязательно связаны между собой: свитки не всегда состоят из папируса, так же как и кодексы — из пергамена) не входят в рассматриваемую мною тему; см. общие сведения у R. DEVREESSÈ, Introduction, 6 sq. Но небесполезно будет отметить работу, появившуюся одновременно с книгой Деврееса, с которой последний не мог быть знаком: С. Н. ROBERTS, «The Codex», Proseedings of the British Academy (1954) 169-204. В ней приписывается важная роль христианам и христианской литературе в отдании предпочтения перед папирусом гораздо более прочному пергамену и особенно в исчезновении свитка и решительном принятии более удобного кодекса, лучше подходящего для «справочной» литературы и более вместительного (согласно оценкам, один кодекс в среднем вмещал шесть свитков). Но это справедливо также и для светской литературы; Роберте дает следующую статистику распределения по свиткам и кодексам греческих литературных и научных текстов в Египте: во II в. — 465 свитков и 11 кодексов, во II-III вв. — 208 свитков и 6 кодексов, в III в. — 297 свитков и 60 кодексов, в III—IV вв. — 28 свитков и 26 кодексов, в IV в. — 25 свитков и 71 кодекс. Это показывает одновременно и головокружительное падение упомянутой выше кривой начиная с конца III в., и победу кодекса. В связи с этой победой Роберте отмечает одно последствие, которое заслуживает особого исследования: вместительность кодекса могло количественно предопределить то, что было сохранено из работ одного автора, например, число пьес трагика. Роберте кратко говорит о библиотеке, созданной в Константинополе при Констанции, но я хочу процитировать одну очень верную фразу: «The formation of this great library was conceived as a conscious attempt to salvage the classical heritage before a complete collapse supervened» (p. 202).

 

 

84

 

вторично в IX веке, когда будет переписано минускулом все то, что можно было отыскать из этих старых унциальных рукописей, в свою очередь уже сильно попорченных временем. Скрипторий КонстаНЦия предполагает наличие библиотеки: что бы там иногда ни говорили, [35] есть все основания думать, что первая императорская или публичная библиотека была основана в Константинополе при Констанции, а не при Константине. Она стала вместилищем рукописей, собранных отовсюду для предоставления переписчикам, и новых кодексов, выходивших из рук этих последних. Что касается значения,

 

 

35. Создание Библиотеке бездоказательно приписывается Константину разными авторами, напр., L. BRÉHIER, «Notes sur l'histoire de l'enseignement à Constantinople», 88; R. KEYDELL В Gnomon 17 (1941) 331, и т. п. Но см. уже упомянутую очень основательную работу С. WENDEL, «Die erste kaiserliche Bibliothek». См. также вышеупомянутое издание F. MILKAU, G. LEYH, Handbuch der Bibliothekswissenschaft, III, 138-139 (в главе II, «Das griechisch-römische Alterum», написанной С. WENDEL И W. GÖBER). Глава, посвященная византийским библиотекам, авторства S. К. PADOVER, В коллективном труде J. W. THOMPSON et al., The Medieval Library, 310-329, привносит мало сведений.

 

 

85

 

которое Констанций — без сомнения, под влиянием Фемистия — придавал литературному образованию, то оно проявляется в следующем законе, изданном им в Константинополе:

 

«In decuriarum ordine insigni (...) nequaquam aliquis locum primi ordinis adipiscatur, nisi is quem constiterit studiorum liberalium usu atque exercitatione pollere, et ita esse litteris expolitum ut citra offensam vitii ex eodem verba procedant: quod cunctis volumus intimari. Ne autem litteraturae, quae omnium virtutum maxima est, praemia denegentur, eum qui studiis et eloquio dignus primo loco videbitur honestiorem faciet nostra provisio sublimitate». [36]

 

 

5. Шкоды и библиотеки при Юлиане

 

В этой области Констанций нашел достойного преемника в лице Юлиана (361-363). О страсти последнего к древней литературе существует предостаточно свидетельств, в том числе в его собственных произведениях. В годы своего заточения в Мацелле он одалживает у одного из своих воспитателей, монаха Георгия Каппадокийского, книги для переписывания. [37] Он был учеником языческих учителей в Константинополе, Никомидии и Афинах. [38] Во время его пребывания в Галлии Евсевий, зная его вкусы, посылает ему произведения греческих философов, историков, ораторов и поэтов. [39] Когда Георгий был убит во время мятежа, потрясшего Александрию 24 декабря 361 г., и его богатая библиотека была расхищена и рассеяна, Юлиан спешно приказал разыскать эти книги и прислать их ему в Антохию: [40] среди них были, по его словам, произведения

 

 

36. С. Theod. XIV.1.1: 24 февраля 357 [360] г.

 

37. J. BIDEZ, Œuvres de Julien, 1.2, № 107.

 

38. О воспитании Юлиана см.: A. PIGANIOL, L'Empire chrétien (325-395) (Paris, 1947) 110 sq. (с библиографией).

 

39. J. BIDEZ, Œuvres de Julien, 1.1,98.

 

40. J. BIDEZ, Œuvres de Julien, 1.2, № 106-107.

 

 

86

 

греческих философов, ὑπομνηματογραφῆς, [41] риторов, а также книги галилеян. [42] Эти рукописи, как и всю свою огромную личную библиотеку, Юлиан должен был разместить в залах, построенных для этой цели по его приказу в Базилике; [43] коллекции, собранные во времена Констанция, таким образом, стали еще богаче к моменту смерти Юлиана.

 

С точки зрения его любви к древней литературе, и того импульса, который он ей дал, мало последствий возымело то, что в какой-то момент Юлиан отстранил христианских грамматиков, риторов или софистов от публичного преподавания, то есть от истолкования произведений античности, потому что, с его точки зрения, неприлично было этим людям «ради нескольких драхм» преподавать противное тому, что они думали. [44] Следует остерегаться преувеличений

 

 

41. J. BIDEZ, Œuvres de Julien, 1.2, 184-185, думает, что речь идет скорее о комментаторах философов, чем об историках.

 

42. Ж. Биде (ibid., 118) предполагает, что Юлиан приказал разыскать книги Георгия именно потому, что среди них было много христианских произведений, поскольку он в то время готовил свой трактат против галилеян. Ненужная гипотеза: как он напоминает адресату своего письма 107, префекту Египта Екдикию, Юлиан с ранней юности был страстным собирателем книг, а с другой стороны, он был прекрасно знаком с библиотекой Георгия, поскольку пользовался ею в Мацелле.

 

43. I. BEKKER (ed.), Zosimus, Historia nova (Bonn, 1837) (CSHByz) 140 (III.ll). Говоря о работах, осуществленных Юлианом в Константинополе до отправки на войну с персами, строительстве порта и στοά, он прибавляет: ἔτι δὲ βιβλιοθήκην ἐν τῇ βασιλέως οἰκοδομήσας στοᾷ καὶ ταύτῃ βίβλους ὅσας εἶχεν ἐναποθέμενος (...). К несчастью, у нас нет других сведений об этой «библиотеке», относительно которой обычно предполагают, что она представляла собой скорее дополнение к библиотеке Констанция, чем новое учреждение. В любом случае, не следует по этому поводу отсылать, как это обычно делают, к Прокопию (J. HAURY (ed.), Procopius Caesariensis, De aedificiis (Lipsiae, 1913) 43: 1.11, 1. 5-13): в этом тексте говорится о судебной базилике в прямом смысле слова и о соседнем αλή, обрамленном с четырех сторон портиками, который был частью «Базилики» в широком смысле, но не был постройкой Юлиана. О Базилике см. ниже.

 

44. J. BIDEZ, Œuvres de Julien, 1.2, № 61. См. GL. DOWNEY, «The Emperor Julien and the Schools», The Classical Journal 53 (1957) 97-103 (где письмо переведено). Его же «Julian and Justinian and the Unity of Faith and Culture», Church History 28 (1959) 1-13, уводит в сторону от вопроса.

 

 

87

 

и неправдоподобных выдумок, которые стали свободно распространяться в ходе христианской полемики, [45] и не забывать об официальном документе от 17 июня 362 г. (С. Theod. XIII.3.5), где Юлиан объявляет, что «magistros studiorum doctoresque excellere oportet moribus primum, deinde facundia», так что кандидат на участие в государственном обучении должен не сразу допускаться к должности, но «judicio ordinis probatus decretum curialium mereatur, optimorum conspirante consensu». Впрочем, если даже убежденные христиане и были лишены своих кафедр — здесь постоянно приводят в пример Проэресия и Викторина, — то всего на несколько месяцев. С января 364 г. законодательство Валентиниана и Валента предоставляло преподавателям свободу и позволяло снова возобновить прекращенные занятия. [46]

 

К моменту гибели Юлиана, спустя четверть века после смерти Константина, Константинополь окончательно завоевал свое место в литературе и культуре — и здесь это тоже было, совершенно беспрекословно, место столицы. Перед его лицом Рим не представляет ничего, кроме прошлого, а

 

 

45. Когда Сократ (см. выше, прим. 13), Феодорит («Церковная история», 111.8.1) и многие им подобные (см. J. BIDEZ, Œuvres de Julien, 1.2,45-47) заявляют, что Юлиан запретил детям христиан изучать греческих авторов, это не только преувеличение, но и ложь. Сам Юлиан говорит обратное: «Я вовсе не возбраняю ходить в училища молодым людям, которые хотели бы их посещать. В самом деле, было бы неестественно и неразумно закрывать прекрасный путь перед детьми, которые еще не знают, в какую сторону направиться (...). По моему мнению, нужно просвещать людей, которые говорят вздор, а не наказывать их» (Ibid., 75, № 61). В истории Юлиана подобные случаи, «истолкованные» христианской традицией, бесчисленны.

 

46. С. Theod. XIII.3.6: «Si quis erudiendis adulescentibus vita pariter et facundia idoneus erit, vel novum instituât auditorium vel repetat intermissum». Это один из текстов, хорошо показывающих, что преподавание, как бы оно ни контролировалось и ни поддерживалось государством, на деле было свободным.

 

 

88

 

остальные крупные древние центры — не более чем провинциальные города. О расширении Библиотеки у нас есть живое свидетельство из законодательного постановления от 8 мая 372 г., адресованного префекту Константинополя Клеарху, другу Фемистия: в нем приказывается для содержания томов в порядке и для реставрации тех из них, которые со временем будут приходить в негодность, назначить четырех греческих и трех латинских antiquarii, [47] умелых каллиграфов, а для охраны библиотеки — conditionales, которым вменялось в обязанность выдавать и перекладывать книги. [48] Преподаватели, так же как и врачи, продолжают пользоваться привилегиями [49] и, по крайней мере, в некоторых случаях, состоять на государственном содержании. [50] Однако статус преподавателей и той организации, которую можно будет отныне называть императорским Университетом, получает в Константинополе определенность только в законодательстве Феодосия II. Оно венчает политику, начатую при Констанции; и как тогда ее должен был вдохновлять Фемистий, так при Феодосии это делала, возможно, Афинаида-Евдокия, дочь афинского ритора, императрица с 421 г. [51]

 

 

47. То есть знающих греческий или латынь; последние были, повидимому, африканцами.

 

48. С. Theod. XIV.9.2. См.: С. WENDEL, «Die erste kaiserliche Bibliothek», 202, где последняя фраза исправлена таким образом: «ad ejusdem bibliothecae custodiam condicionales codicibus et requirendis et protinus adponendis».

 

49. C. Theod. XIII.3.10, от 29 апреля 370 г., для Рима.

 

50. С. Theod. XIII.3.11, от 23 мая 376 г., в Префектуру Галлии: «rhetores et grammatici Atticae Romanaeque doctrinae» будут получать: первые — 24 анноны, вторые — 12 аннон. В Трире, из благосклонности, ритор будет получать 30 аннон, латинский грамматик — 20, и только 12 — грамматик греческий, «si qui dignus repperiri potuerit».

 

51. По поводу легенды о семи философах, которые якобы последовали за Евдокией из Афин в Константинополь, легенды, которая должна заключать в себе зерно истины, см. § 64 παραστάσεις σύντομοι χρονικαί (Scriptores originum, I, 61 sq.), и особенно текст Анонима, цитируемый там на с. 61 в комментариях.

 

 

89

 

 

6. Феодосий II и Государственный Университет

 

С 30 ноября 414 г. — но это была почти формальность — привилегии для «grammatici, oratores, philosophiae preceptores et medici» и их детей утверждены [52] и будут утверждены повторно 19 августа 427 г. [53] Однако главным свидетельством является законоположение от 27 февраля 425 г., [54] состоящее из двух частей: первая упорядочивает текущее положение дел и, таким образом, сообщает нам о нем; вторая говорит об организации императорского Университета и определяет преподавательский состав. Первая приказывает, чтобы все те, кто присваивает себе титул magistri и собирает учеников «in publicus magistrationibus cellulisque», прекратили это делать под угрозой изгнания из города. Зато те, кто занимается тем же самым «intra plurimorum domus (...) privatum», «intra parietes domesticos», могут продолжать это делать. Однако, если среди них окажутся одновременно принадлежащие к auditorium Capitolii, они должны отказаться от частных уроков, под угрозой исключения из числа тех, «qui in Capitolio tantum docere praecepti sunt», и лишения их преимуществ. Итак, с одной стороны, существовали частные преподаватели, которые могли продолжать давать уроки, при условии никак не совмещать их с публичным преподаванием; не похоже, чтобы государство как-то еще контролировало их и обеспечивало им какие-либо привилегии, и эти учителя, очевидно, получали плату от своих учеников. С другой стороны, были учителя, занимающиеся публичным преподаванием в государственных помещениях, magistrationes cellulaeque, — и их деятельности

 

 

52. С. Theod. XIII.3.16-17.

 

53. С. Theod. XIII.3.18. Преподаватели названы «magistri liberalium litterarum», а то, что они преподают, — «mecessariae artes et liberales disciplinae». Кодекс Юстиниана, воспроизводя это законоположение (Cod. Just. 12.40.8), прибавляет «picturae professores».

 

54. С. Theod. XIV.9.3 (С. Just. 11.19.1), обнародованный в Константинополе.

 

 

90

 

был резко положен конец. Единственное высшее публичное преподавание отныне — преподавание в императорском учреждении, организованное государством, оплачиваемое государством; тому, кто им занимается, под угрозой разжалования запрещается давать одновременно и частные уроки. Вторая часть законоположения от февраля 425 г., гораздо более известная, определяет дисциплины, преподаваемые в реорганизованном Университете, и число преподавателей для каждой из них: для doctrina romanae eloquentiae — три oratores и десять grammatici; для facundia graecitatis — пять sofistae и десять grammatici. А кроме того, поскольку молодежи следует иметь возможность обучаться «profundior scientia atque doctrina», — один преподаватель философии и два права; три последние кафедры упомянуты отдельно от других, и это, видимо, означает, что они — новые.

 

Другими словами, очень похоже, что до февраля 425 г. в Константинополе существовала очень мягкая система, включавшая частное преподавание, публичное преподавание и, вероятно, зачаток государственного образования в области грамматики и риторики. Последний факт, хотя ему нигде нет ясных подтверждений, выводится, по крайней мере, из различных совпадающих указаний — например, из фразы св. Иеронима, который говорит, что после смерти ученейшего грамматика Еванфия (известного особенно в качестве комментатора Теренция) на его замену из Африки в Константинополь был призван другой грамматик; [55] следовательно, к 360 г.

 

 

55. Относительно имени этого грамматика — Хрестос — уверености нет; см. О. SEECK, «Chrestus», RE 3 (1899) 2449. Нам недостает хорошего исследования о преподавателях, призванных или издалека приехавших для преподавания в Константинополе (недостаточные сведения имеются на первых страницах книги F. FUCHS, Die höheren Schulen) и об их родине, которой у преподавателей латыни, кажется, часто была Африка; см. у Иоанна Лида, De Magistratibus, 166, который говорит, что разыскивают τινα πρὸς διδασκαλίαν τῆς ἰταλίδος φωνῆς, предпочтительно Λίβυν, ибо αὐτοὺς ἔφασκον ἐγνωκέναι. στρομυλωτέρως παρὰ τοὺς Ἰτάλους διαλέγεσθαι.. Довольно хорошо известен случай египтянина Пампрепия из Панополиса, который, очевидно, учился в Александрии, потом жил (может быть, преподавал?) в Афинах: он должен был, благодаря покровительству Илла, получить государственную кафедру в Константинополе. Правда, у нас более всего сведений о той активной роли, которую он играл в политических делах во время царствования императора Зенона. Об этой личности см.: R. ASMUS, «Pamprepios, ein byzantinischer Gelehrter und Staatsmann des 5. Jahrhunderts», BZ 22 (1913) 320-347; A. DELATTE, P. STROOBANT, «L'horoscope de Pamprépios, professeur et homme politique à Byzance», Bulletin de la Classe des Lettres de l'Académie de Belgique, 5e série IX (1923) 58-76; P. LEMERLE, «Fl. Appalius Illus Trocundes», Syria 40 (1963) 315-322.

 

 

91

 

там уже должна была существовать постоянная кафедра латинской грамматики. С февраля 425 г. частное преподавание существует при запрете совместительства; свободное публичное преподавание запрещено; высшее государственное образование расширено и стало организованным. По-видимому, это законоположение невозможно истолковать иначе, чем как утверждение не просто контроля или покровительства, но государственной монополии на «университетское» образование в Константинополе. Явление новое.

 

В тот же день, 27 февраля 425 г., префекту города Константин) были даны указания по поводу помещений, предназначенных для преподавателей. [56] В следующем месяце, 15 марта 425 г., один документ [57] вторит только что нами рассмотренному и называет имена многих из этих учителей: грамматики греческого языка Элладий и Сириан, грамматик латинского языка Феофил, софисты Мартин и Максим, юрист Леонтий приписываются к comitiva первого разряда. То же самое отличие, которое, похоже, было предоставлено упомянутым лицам в виде исключения, в дальнейшем будет даваться после двадцати лет преподавательской деятельности всем тем, «qui in memorato auditorio professorum fungantur officio», если только они будут его достойны своим благочестивым поведением и качеством своих уроков.

 

 

56. C. Theod. XV.1.53; см. далее.

 

57. С. Theod. VI.21.1.

 

 

92

 

 

7. Императорская Библиотека

 

Таким образом, мы имеем точную картину работы, проделанной в области высшего образования в Константинополе менее чем за один век: она огромна, и ясно, что с этого времени императорская Школа столицы встала на путь превращения в единственный «университет» на византийском Востоке. [58]

 

 

58. Конечно здесь есть вопросы, и нужно отметить, по меньшей мере, проблему топографии. Предание связывает происхождение Библиотеки и Университета с районом, называемым «базилика»; согласно Сократу (Historia ecclesiastica, PG 67, col. 369В), Юлиан τῶν ἐν Κωνσταντίνου πόλει παιδευτηρίων ἠκροᾶτο εἰς τὴν βασιλικήν, ἔνθα τότε τὰ παιδευτήρια ἦν (из чего следует заключить, что в то время, когда Сократ писал, при Феодосии II, они находились в другом месте — в Капитолии); согласно Зосиме, как мы уже видели, Юлиан построил помещения, предназначенные для хранения его личной библиотеки ἐν τῇ βασιλέως στοᾷ, — это позволяет предполагать, что библиотека Констанция уже находилась там. Об этом районе (который находился между Дворцом или Милием и форумом Константина) в целом и о его зданиях (портиках, судебном присутсвии, цистерне), называвшихся «базиликами», см.: А. SCHNEIDER, Byzanz, 23-26; С. WENDEL, «Die erste kaiserliche Bibliothek», 201, Anm. 2; R. JANIN, Constantinople byzantine, 157 sq. (Базилика, Октагон) и 161 sq. (Библиотека). Но мы видели, что законоположение Феодосия говорит уже не о Базилике, а о залах Капитолия; С. Theod. XIV.9.3 заканчивается рекомендацией назначить для каждой кафедры особый зал, чтобы учителя и ученики не путались; одновременно (февраль 425 г.) С. Theod. XV.1.53 упоминает, наряду с занятыми под трактиры экседрами восточного и западного портиков здания, никак более не обозначенного, экседры северного портика, которые должны быть предоставлены под залы для занятий и при необходимости увеличены. О Капитолии см.: R. JANIN, Constantinople byzantine, 171 sq. и его же статья в REB 13 (1955) 91-96,103; об идентификации портиков с экседрами Феодосиева Кодекса — С. WENDEL, «Die erste kaiserliche Bibliothek», 205-207 (с предшествующей библиографией) и R. JANIN, Constantinople byzantine, 172 (он считает, что речь идет о Капитолии, но не знаком со статьей Венделя). Наконец, после Феодосия уже не встречается более никаких упоминаний о залах Капитолия, разве что у Иоанна Лида, который преподавал там в VI в.: τοῦ τηνικαῦτα τὴν πολιαρχίαν ἰθύνοντος καὶ τόπον διδασκάλοις ἀπονενεμημένον ἀφορίσαντός μοι ἐπὶ τῆς Καπιτωλίδος αὐλῆς (De Magistratibus, 111.29; p. 117, 1. 8 sq.). Но еще встречаются упоминания о Базилике, в которой, как мы скоро увидим, Библиотека, во всяком случае, оставалась все это время. Итак, существует проблема, которую, быть может, слишком быстро разрешают, говоря вслед за большинством историков, что до 425 г. в Базилике находился Университет, перенесенный затем в Капитолий, откуда он впоследствии снова вернулся на свое прежнее место, точнее — в Октагон или Tétradèsion Oktagônon, который, однако, сгорел при пожаре в 532 г. Некоторые даже полагают, что им известна дата этого возвращения — 587 г., согласно L. ВREMER, «Notes sur l'histoire de l'enseignement supérieur à Constantinople», 18, 19, 22, 27), A. SCHNEIDER, Byzanz, 25 и другим. Брейе приводит эту дату как взятую из Patria 111.31 (Scriptores originum, 226); но там лишь сказано, в легендарном контексте, что Октагон служил помещением для οἰκουμενικὸν διδασκαλεῖον (к которому мы еще вернемся), находился возле Базилики и «просуществовал 414 лет, до десятого года царствования Льва Сирийца, отца Каваллина»; но 727 (или, скорее, 726) минус 414 дает 313 г. (или, скорее, 312-й) — дату, которая не имеет никакого смысла. Подозреваю, что датировка 587 годом была почерпнута нашими авторами у A. ANDRÉADÈS, «Le recrutement des fonctionnaires», 21, который заявляет, что взял ее у Кодина (т. е. из процитированного выше отрывка из Patria), приписывая 140 лет существования Университету в Октагоне, разрушенному (sic) на десятом году царствования Льва; а 727-140=587. Но откуда Андреадис. берет эту цифру 140, для которой он не дает никаких ссылок, в то время как Patria говорит о 414 годах? Он должен был взять ее у P. COLLINET, Études historiques sur le droit de Justinien, 175, который нашел ее y L. LABORDE, Les Écoles de Droit dans l'Empire d'Orient (Bordeaux, 1912) 137, note, позаимствовавшего ее у CH. DUCANGE, Glossarium (s.v. διδάσκαλος οἰκουμενικός). Дюканж действительно пишет там, что Кодин в § 89 своих Origines заявляет, будто пожар случился на десятый год царствования Льва Исавра, после 140 лет непрерывной работы учреждения; Дюканж выводит отсюда, что его основание относится ко времени Маврикия, к 587 г. Но он был знаком с Кодином по изданию Р. LAMBEK, Georgii Codini et alterius cujusdam anonymi excerpta de antiquitatibus constantinopolitanis édita in lucem opera et studio Petri Lambecii Hamburgensis cum latina versione et animadversionibus necessaries (Parisiis, M.DC.LV.), где читаем на с. 42 в § 89 по поводу Октагона: ὁ δὲ τόπος καὶ κατὰ διαδοχὰς οἱ τοιοῦτοι διδάσκαλοι διήρδεσαν ἔτη υιδ' μέχρι τοῦ δεκάτου χρόνου Λέοντος и т. д.; однако параллельный латинский перевод гласит: «Duravit autem ista Doctorum successio centum et quatuordecim annos, us'que ad decimum araium» и т. д. Вероятно, как мне кажется, именно из латинского перевода Ламбека, который по ошибке написал 114 вместо 414, и затем вследствие другой ошибке Дюканжа, прочитавшего 140, происходит дата 587 г., по-видимому, лишенная всякого основания, но всеми повторяемая после Дюканжа. Наконец, я отмечу мнение С. WENDEL, «Die erste kaiserliche Bibliothek», 206-207: он считает, что, вследствие организации императорского Университета Феодосием II в 425 г., прежних залов для занятий стало не хватать и даже присоединения Капитолия оказалось недостаточно; тогда потребовалось приспособить также экседры северного портика Базилики (поскольку, по его мнению, именно о ней, а не о Капитолии, идет речь в С. Theod. XV.1.53). Опираясь на один текст Феофилакта Симокатты, который мы рассмотрим позднее, он даже полагает возможным вывод, что праву и философии обучали в Базилике, как раз в экседрах северного портика, в то время как грамматику и риторику преподавали в Капитолии. V. BURR (В F. MILKAU, G. LEYH, Handbuch der Bibliothekswissenschaft, III, Hft. 1., 148 sq.) согласился с этим выводом, но он остается гипотетическим.

 

 

93

 

Вероятно, так же обстоит дело и с Библиотекой. Хотя мы не знаем ничего в точности о ее пополнении во время царствований, следовавших после правления Констанция, Юлиана и

 

 

94

 

Валента, мы имеем об этом, по крайней мере, одно косвенное доказательство: в рассказе о царствовании Василиска (9 января 475 г. - конец августа 476 г.) Зонара, которому здесь послужило источником утраченное произведение Малха, сообщает, [59] что частичный пожар в Халкопратии уничтожил τὴν κεκλημένην βασιλικήν, καθʹ ἣν καὶ βιβλιοθήκη ἐτύγχανε δώδεκα μυριάδας βιβλίων ἀποκειμένων ἐν αὐτῇ ἔχουσα. [60] Это служит подтверждением одновременно и существования, и местоположения Библиотеки, а также ее колоссальных размеров, даже если число в 120000 томов считать преувеличением. Нет уверенности, что все они обратились в пепел. В любом случае, в течение более одного века они играли свою роль в культурном развитии Константинополя и породили, в свою очередь, другие

 

 

59. Зонара XIV.2.22-24 (Zonara, 130-131). Кедрин (Cedr., I, 616) говорит, что пожар произошел в начале царствования Василиска, начался в центре Халкопратии и уничтожил ἄμφω τὰς στοὰς καὶ τὰ προσεχῆ πάντα τήν τε καλουμένην βασιλικήν, ἐν ᾗ ἀπέκειτο βιβλιοθήκη ἔχουσα βίβλους μυριάδας δώδεκα.

 

60. Следуя все тому же Малху, Зонара упоминает среди погибших произведений свиток Гомера, написанный золотыми буквами на кишках змеи (δράκοντος ἔντερον), длиной 120 стоп. Кедрин (ibid.) прибавляет: μετὰ καὶ τῆς ἱστορίας τῆς τῶν ἡρώων πράξεως, т. е. с иллюстрациями. Я не понимаю, почему это обычно вызывает веселый скепсис у историков: в античной «библиологии» встречаются и более удивительные вещи.

 

 

95

 

копии, которые вовсе не погибли. Наконец, по-видимому, Базилика и Библиотека были вскоре восстановлены.

 

Такое заключение, по крайней мере, можно сделать на основе группы из трех эпиграмм в приложении к Планудовой «Антологии». В одной говорится, что император (не названный по имени), увидев дом Геликона совершенно обновленным стараниями префекта города Юлиана, повелел воздвигнуть собственную позолоченную статую (или изображение) перед жилищем Муз. [61] Предшествующая ей эпиграмма сообщает нам, что префект города Юлиан приказал воздвигнуть статуи (или изображения) императора Зенона и его супруги Ариадны, [62] — таким образом, она помещает Юлиана во время царствования Зенона (474-491). Наконец, последняя эпиграмма говорит, что Юлиан, «украсив (?) (жилище) Пиэрид», приказал воздвигнуть позолоченную статую (или изображение) Анастасии. [63] Дюканж первый, как я думаю, связал эти три текста с библиотекой Базилики, [64] и с тех пор повторяют, что библиотека, сгоревшая в 475-476 гг., была восстановлена до 491 г.; [65] это и в самом деле правдоподобно. Трудность создает упоминание некоей Анастасии, нам

 

 

61. F. DÜBNER, II, 540, № 70 = H. Beckby, IV, 338, № 70:

Οἶκον ἄναξ Ἑλικῶνος ἀνηβήσαντα νοήσας

Κυδαλιμοις καμάχοισιν Ἰουλιανοῦ πολιάρχου

Πιερικῶν προπάροιθε δόμων παγχρύσεος ἔστι.

 

62. F. DÜBNER, II, № 69 = Η. Beckby, IV, 338, № 69:

Ζήνωνα πτολίαρος Ἰουλιανὸς βασιλῆα

Ζήνωνος παράκοιτιν Ἰουλιανὸς Ἀριάδνην.

 

63. F. DÜBNER, II, № 71 = Η. Beckby, IV, 338, № 71:

Κῦδος Ἰουλιανοῦ παναοίδιμον, ὃς μετὰ κόσμον

Πιερίδων χρυσέην στῆσεν Ἀνασχασίην.

 

64. CH. DUCANGE, Constantinopolis christiana (Paris, 1690) LIV. II, 150-151. Он пишет по этому поводу: «Sed neque diversae sunt statuae illae Zenonis et Ariadnes ejusdem Augusti uxoris, quas Julianum erexisse testatur distichon quod in Anthologia legitur, a statuis Zenonis et Ariadnes quas Codinus in Basilica Chalces stetisse refert; nam et Basilica et Bibliotheca et Chalce sibi invicem proximae fuere».

 

65. Напр., Α. SCHNEIDER, Byzanz, 25 и n. 10.

 

 

96

 

неизвестной. [66] Бандури заметил это и сделал по данному поводу такой комментарий: «Arbitrer χρυσέην subintelligi στήλην, et pro Αναστασίην scribendum Ἀναστασίου, nimirum Anastasii imperatoris. Probabile enim est Julianum urbi praefectum, qui statuas Zenonis et Ariadnes in Basilica erexerat, postmodum etiam Anastasii imperatoris, secundi mariti Ariadnes, eo in loco statuam erexisse». [67] Возможно, он прав, поскольку не составляет труда подразумевать στήλην или εἰκόνα с χρυσέην и допустить, что Юлиан, префект при Зеноне, был еще жив при его преемнике Анастасии. [68] Впрочем, повторим скромно вслед за Бандури: «Si hace conjectura alicui non placuerit, meliorem proférât».

 

 

8. Кризис VI века

 

Складывается впечатление, что VI век знаменовал остановку, а потом спад великого порыва, рожденного основанием Константинополя и обновлением Империи, который в течение двух столетий влек византийскую цивилизацию и позволил ей возобновить связь с цивилизацией античной. Конечно, наука и высшее образование, Библиотека и Школа, а также свободные искусства не исчезли. [69] Но первый удар по ним был на

 

 

66. Поскольку, очевидно, здесь нельзя думать о той, которая была женой Помпея, племянника Анастасия.

 

67. А. BANDURI, Imperium orientale, 843. Разрешение данного вопроса никак не продвинулось после Дюканжа и Бандури, но от ссылок на них чаще всего воздерживаются.

 

68. Предложенное Брюнком исправление χρυσέην на χρύσεον не нужно (F. DÜBNER, II, 615). С другой стороны, не следовало бы слишком нажимать на слова μετὰ κόσμον и различать перестройку (№ 70) и украшение (№ 71): тексты подобного жанра плохо поддаются столь точному истолкованию, и ἀνηβήσαντα вовсе не обязательно должно обозначать перестройку. Схолия (приведенная у А. BANDURI, Imperium orientale, 843), которая объясняет μετὰ κόσμον: τουτέστι μετὰ τὸ Μουσεῖον ἄνοῖξαι, — естественно, поздняя и не имеет силы доказательства, как и та, которая дает то же самое объяснение для № 70 (приводится у F. DÜBNER, II, 615).

 

69. Один пример: Агафий (V.21.3, Agath., 190-191), рассказывая о нападении варваров, отбитом Германом, сыном Дорофея, говорит, что этот Герман, уроженец Бедерианы, по этому случаю был на хорошем счету у Юстиниана, который привез его в Константинополь в возрасте восьми лет и занялся его образованием; этот Герман τοῖς τῶν γραματιστῶν ὡμίλει διδασκαλείοις, καὶ πρός γε ἀνὰ τὰ φροντιστήρια φοιτῶν τὴν τῶν Λατίνων μετέσχε παιδείας. Отметим, с одной стороны, упоминание о латинском образовании, а с другой — противопоставление διδασκαλεῖον грамматистов и φροντιστήριον, которое, похоже, обозначает тут скорее высшее учебное заведение (возможно, юридическое), нежели «среднюю» школу γραμματικός, отличающуюся от «начальной» школы γραμματιστής (об этом различии см.: Η.-Ι. MARROU, Histoire de l'éducation, 233, но следует заметить, что оно не имело абсолютного значения).

 

 

97

 

несен Юстинианом, когда, желая царствовать над Империей, где самые познания повиновались бы одному-единственному закону, он объявил о запрете язычества. Поношения в адрес μανία τῶν ἀνοσίων Ἑλλήνων до того времени были, главным образом, делом христианских полемистов, но теперь император и государство берут это на себя и устанавливают в качестве принципа правления нетерпимость, заключенную, впрочем, в самой природе христианства — можно только удивляться, что, имея поддержку светской власти, эта нетерпимость потратила более двух веков на то, чтобы водвориться полностью. Кроме того, не следует обвинять Церковь: само государство, основы которого, заложил Константин, избрало в некотором роде путь слияния с Церковью и религией, и в этом смысле меры Юстиниана логичны.

 

Cod. Just. 1.5.18, § 4, объявляет, что те, кто не следует «кафолической и апостольской Церкви и православной вере» — еретики, иудеи, язычники, — не могут ни служить, ни получать какие-либо звания, ни «под прикрытием какой бы то ни было формы обучения привлекать к своему заблуждению простые души». [70] Это же в резкой форме уточняет Cod. Just. 1.11.10: «Мы запрещаем преподавать что бы то ни было тем, кто недугует кощунственным безумием эллинов». Так называемое закрытие Афинской Школы следует истольковывать именно

 

 

70. Текст прибавляет: καὶ σιτήσεως δημοσίας τυγχάτειν, — чем подтверждается, что государственная оплата была привязана к публичному обучению.

 

 

98

 

в контексте мер, принятых против язычества. У нас два источника — Малала и Агафий. Малала [71] говорит, что в консульство Флавия Декия Юнейшего (529 г.) император издал и послал в Афины постановление (πρόσταξις), запрещавшее кому бы то ни было преподавать философию и истолковывать право. [72] У нас нет оснований отвергать это свидетельство, но как его истолковать? Обычно его связывают с одним отрывком из Агафия Миринейского, посвятившего конец своей книги II, § 23 и далее, [73] персидским нравам и Хосрою. Рассказав (§ 28) о репутации Хосроя как человвека весьма ученого, он берется продемонстрировать, что она раздута. С этой целью он сначала рассказывает (§ 29) анекдот, героем которого является Ураний, сириец, живший в Константинополе и бывший медиком по профессии: он посещал тот «портик в базилике» (στοὰ βασίλειος), о котором мы говорили выше, устраивался в книжных лавках и заводил философские дискуссии с находившимися там людьми, большинство из которых, по словам Агафия, даже не ходили на уроки грамматиста. Случилось же ему приехать в Персию в свите посла Ареобинда; он облачился

 

 

71. Malala, 451 (XVIII); там же на с. 449 находится знаменитый отрывок о преследованиях «эллинов» и об изреченном в адрес «эллинствующих» запрете занимать какие-либо государственные должности, πολιτεύεσθαι.

 

72. Текст, возможно, сближает много разных мер, предпринятых Юстинианом (уже само упоминание права в связи с Афинами подозрительно, хотя известно, что Юстиниан хотел оставить действующие школы права только в Константинополе, Риме и Берите). Действительно, он прибавляет в той же фразе: «и играть в кости в каком-либо городе, ввиду того что в Константинополе люди, застигнутые изрыгающими страшные богохульства при игре в кости, были провезены по городу на спине верблюда». Последние слова — περιεβωμβήθησαν ἐν καμήλοις — не имеют смысла, поскольку περιβομβῶ означает «жужжать». Нужно восстановить слово не как предлагавшееся некоторыми περιεπομπεύθησαν, но как περιεβωμίσθησαν, с помощью других отрывков из Малалы: περιβωμισθέντων αὐτῶν διὰ πᾶσαν τὴν πόλιν (Malala, 473) и Ἕλληνες περιεβωμίσθησαν καὶ τὰ βιβλία αὐτῶν κατεκαύθη (Malala, 491).

 

73. Agath., 70 sq. Об этом отрывке см.: J. F. DUNEAU, «Quelques aspects»; A. CAMERON, Agathias, 101-102.

 

 

99

 

в великолепные и пышные одеяния, «какие носят у нас καθηγηταὶ τῶν λόγων καὶ διδάσκαλοι», представился Хосрою, который был поражен его видом, счел его философом, заставил его спорить со своими магами и пришел от него в восторг, заявив, что никогда не видел подобного человека. Но, прибавляет Агафий (§ 30) — и это вторая часть его рассказа, — такая наивность Хосроя странна, ибо незадолго до этого он имел возможность видеть «самый цвет философов нашего времени»: Дамаския Сирийца, Симпликия Сицилийца, Евлампия Фригийца, Прискиана Лидийца, Эрмия и Диогенета из Финикии, Исидора из Газы. Поскольку отныне предписанная эллинам .религия им не нравилась и им стало трудно жить в Империи по причине законов, принятых против язычников, они ушли, чтобы обосноваться в Персии, где думали найти образ правления, вдохновляемый Платоном, объединяющий φιλοσοφία и βασιλεία. Быстро разочаровавшись, они решили вернуться, несмотря на настоятельные просьбы Хосроя, предпочитая подвергнуться смертельной опасности при обратном переходе византийской границы, чем жить в роскоши у персов. Впрочем, прибавляет Агафий в заключение (§ 31.2), они, вопреки всему, извлекли большую выгоду из своей проделки, поскольку в то время между византийцами и персами велись переговоры о мире, и персы заставили включить в договор (532 г.) статью, в силу которой эти философы, вернувшиеся в Империю, должны были в будущем жить там так, чтобы их не беспокоили и не принуждали отказываться от веры своих отцов и исповедовать мнения, противные их верованиям. [74]

 

 

74. Об Олимпиодоре, его свидетельстве об имуществе Афинской Школы (τὰ διαδοχικά), дате его конфискации, гипотезе Таннери о том, что договор 532 г. мог оговаривать восстановление в правах (частичное?) для прежних афинских преподавателей, см. L. G. WESTERINK, Anonymous Prolegomena, xiii-xv (Introduction).

 

 

100

 

Вслед за Пти де Жюльвилем [75] повторяют, что философы, искавшие убежища при дворе Хосроя, были преподавателями Афинской Школы, но Агафий этого не говорит. Они представлены как жертвы законов, принятых вообще против язычества и против преподавателей-язычников, а не частной меры, принятой против Афинской Школы. Правда, большинство из тех, кого мы знаем, действительно были «афинянами» или, как говорили, «аттическими», то есть преподавали в Афинах: таковы Дамаский Диадох и Симпликий; другие, вероятно, относились к Академии, не обязательно в 529 г. Но нужно остерегаться преувеличивать значение, которое могла еще иметь в 529 г. Афинская Школа. После смерти Прокла ее слава сильно уменьшилась. Она занималась тем, что пыталась выжить. [76]

 

Как бы то ни было, даже если запрет преподавать, изданный Юстинианом, по словам Малалы, против афинских

 

 

75. P. DE JULLEVILLE, L'École d'Athènes au IV siècle après Jésus-Christ (Paris, 1868) 128-129. Об истинном значении того, что называют «закрытием» Афинской Школы, см.: Gl. DOWNEY, «Justinian's view of Christianity and the Greek classics», Anglican Theological Review (1958) 1-12; однако я должен сказать, что я не согласен с положением, вдохновившим эту работу, которое выражается, например, в такой вот фразе (с. 4): «The age of Justinian is a historical moment of prime importance in the transmission of our classical heritage». См. также: J. F. DUNEAU, «Quelques aspects», 18 sq.

 

76. Нам недостает, пока готовится к выходу книга Ж.-Ф. Дюно, хорошей работы о последних годах существования Школы или, скорее, школ в Афинах. О Дамаскии см.: W. KROLL, S.V., RE (1901) 2039-2042. О Симпликии — К. PRAECHTER, S.V., RE (1927) 204г-213. Немного другие взгляды выражены у А. CAMERON, «The End of the Ancient Universities» (см. особенно 664 и 669-670): автор полагает, что Афинская Академия не была в агонии, когда ее поразил эдикт 529 г., которого, однако, оказалось достаточно, чтобы охарактеризовать ее язычество как «деятельное и пагубное»; и что этот эдикт не имел никаких последствий, кроме закрытия Академии и конфискации ее имущества, а философией по-прежнему занимались и преподавали ее в других местах, например, в Школе-сестре в Александрии, оставшейся языческой. Ниже мы вернемся к последнему утверждению. Я не смог ознакомиться с другой работой А. CAMERON, «The last days of the Academy at Athens», Proceedings of the Cambridge Philological Society 195 (1969) 7 sq.

 

 

101

 

учителей, имел больше символическое значение, нежели реальную силу, ведшаяся против язычества борьба и официальное провозглашение нетерпимости, тем не менее, принесли свои плоды. Рассказ Агафия красноречив, как и факт, что последние философы были вынуждены искать защиты у персов. Известно, чем обернулась миссия, порученная Иоанну Асийскому, который не стеснялся в средствах и, как в Константинополе в 546 г., приказал арестовывать, бросать в тюрьмы, пытать, иногда казнить грамматиков, риторов, юристов и врачей. [77] Малала сообщает, [78] что в 562 г. «эллины» были арестованы, проведены ради осмеяния по Константинополю, а их книги были сожжены в Кинегии одновременно с изображениями их богов, — пожар этого костра зловещ. Несомненно, упадок высшего светского образования и культуры начинается при Юстиниане. Прокопий, в своей полемической манере, наводит на эту мысль, говоря, что император захотел καταλύει τὸ τῶν ῥητόρων ἀξίωμα и упразднил пенсии врачей и преподавателей, так что о них больше не было слышно. [79] Ему вторит Зонара: объясняя эти меры большими потребностями в деньгах, которые нужны были Юстиниану на его постройки и особенно на Святую Софию, он повторяет, что император приказал упразднить содержание, которое выплачивалось в городах Империи διδάσκαλοι τῶν λογικῶν τεχνῶν, вследствие чего διδασκαλεῖα закрылись и восторжествовало невежество, ἀγροικία. [80] Эти свидетельства, так же как и другие, которые

 

 

77. См.: J. PARGOIRE, L'Église Byzantine de 527 à 847 (Paris, 19233) 13-14; см. L. BRÉHIER В A. FLICHE, V. MARTIN, Histoire de l'Église, 443—444, со ссылками.

 

78. Malala, 491. О дате этого последнего гонения на язычество при Юстиниане — 562-й, а не 559 г. — см.: Е. STEIN, Histoire du Bas-Empire (Paris—Bruxelles—Amsterdam, 1949) II, 799 sq.

 

79. Procopius Caesariensis, Historia arcana, § 26. Прокопий либо имеет в виду всех врачей и преподавателей без разбора, вследствие памфлетного преувеличения, либо думает главным образом о язычниках, и сказанное им выявляет, какое большое место они занимали вплоть до его времени.

 

80. Zonara, III, 157 (XIV.6.31-32). Однако это общее место — обвинять в γροικία лицо, подвергаемое критике.

 

 

102

 

заслуживали бы рассмотрения, [81] не могут избежать критики, но в совокупности они производят впечатление, которое мне представляется верным: возрождение античных литературы и культуры, начавшееся в Константинополе при Констанции, два века спустя сменилось упадком. Древних авторов перестали переписывать. [82] Им отводят место лишь в обучении. Голоса

 

 

81. Я не знаю, как истолковать один любопытный отрывок из Patria (Scriptores originum, II, 229):

В том сплетении ошибок и басен, которое представляют собой Patria, очень трудно распознать крупицу истины. Однако я задаюсь вопросом, не содержится ли в этом тексте что-то вроде отголоска на закрытие Афинской Школы или, во всяком случае, на упадок философской культуры с конца VI в. О «Софийских» воротах и Юстине II см. недавнюю работу A. CAMERON в Byz 37 (1967) 11-20 (с библиографией).

 

82. Конечно, существовали исключения. Один пример: к VI в. относят (но эта дата гипотетична) фрагменты комментариев Порфирия на «Парменид», сохранившиеся в палимпсесте на листах, обнаруженных в молитвеннике Боббио; см. статью Р.-Н. HADOT в REG 74 (1961) 410-438, с предшествующей библиографией. Е. А. LOWE, «Greek symptoms in а sixth-century manuscript of St. Augustine and in a group of Latin legal manuscripts», Didascaliae. Studies in honor of Anselm M. Albareda (New York, 1961) 279-289, предлагает отнести к одному из константинопольских скрипториев времен Юстиниана группу латинских юридических рукописей и даже рукопись св. Августина. Действительно, представляется правдоподобным, что в Константинополе в V-VI вв. переписывали латинские рукописи. Между прочим, это должно касаться монастыря Акимитов, о котором можно прочесть у G. DAGRON, «La vie ancienne de saint Marcel l'Acémète», AB 86 (1968) 271-321, особенно 274-275: этот монастырь занимался «литературной» деятельностью, связанной с религиозными спорами того времени (она особенно касалась произведений Исидора Пелусиота и, может быть, согласно последним работам U. RIEDINGER, псевдо-Кесария и псевдо-Дионисия), и там существовали, в самом Константинополе или в метохе Иринеон на Босфоре, большая библиотека и писчая мастерская. Община акимитов среди прочего отличалась тем, что была триязычной (сирийский, греческий, латынь), и можно предположить, что таковы же были ее библиотека и скрипторий.

 

 

103

 

их наиболее усердных толкователей смолкают, а врагов — возвышаются: можно вспомнить, например, о самом великом поэте Византии Романе Сладкопевце. [83] В городе преподаватели теряют свое положение и льготы. Несомненно, при Юстиниане еще существуют [84] «греческие» грамматики, риторы и философы, воспитанные в предыдущий период — по-видимому, понадобилось немногим больше одного поколения, чтобы проявились последствия навязанного им молчания. [85]

 

 

83. В ожидании появления издания J. GROSDIDIER DE MATONS (в коллекции Sources Chrétiennes), можно обратиться к изданию Р. MAAS, С. A. TRYPANIS, Sancti Romani Melodi cantica. Cantica genuine (Oxford, 1963). См. сказанное издателями во Введении, с. xxiii, об отсутствии исторического и литературного образования у Романа и о его нападках на языческую культуру. См. также в гимне на Пятидесятницу поношения в адрес Арата, Платона, Демосфена, Гомера, Пифагора и в адрес врачей-язычников, цитируемые Р. MAAS, «Die Chronologie der Hymnen des Romanos», BZ 15 (1906) 1-44, см. 21-22; ср. в издании Мааса и Трипаниса р. 265.

 

84. Недостает свежих работ о наиболее интересных, с нашей точки зрения, личностях VI в. Самым изучаемым, но не самым важным для нас был Агафий: его эпиграммы изданы G. VIANSINO (Agazia Scolastico, Epigrammi (Milan, 1967)), его История издана R. KEYDELL (Agathiae Myrinaei Historiarum), ему посвящена книга A. CAMERON, Agathias. Родившийся, вероятно, около 532 г. в Мирине, сын некоего «ритора», он учился риторике в Александрии, потом праву в Константинополе, где исполнял должность схоластика до самой смерти в 580 г. Наиболее явное начало, вложенное им в стихи и в претендующую на классицизм морализаторскую Историю, это подражание, хотя, как показал Авериль Камерон, его знание произведений древних ограничено. За исключением военно-политических событий, он проявляет так мало интереса к своей эпохе — возможно, чтобы не нарушать в его понимании «закон жанра» как в истории, так и в эпиграмматической поэзии, — что это вызвало споры о том, был ли он язычником или (что кажется более правдоподобным, но не очевидным) христианином. Подобный персонаж, по крайней мере такой, каким мы имеем возможность его узнать, мало может сообщить нам.

 

85. Конечно, совсем другой проблемой, не связанной с той, что нас занимает, является присутствие в церквах в VI в. напольных мозаик на натуралистические, географические и космографические сюжеты, по поводу которых часто говорилось об «ученой» иконографии или о «возрождении классических тем». Речь идет об одном из аспектов религиозного искусства эпохи, об использовании некоторых символов, восходящих к далекому прошлому, а не о гуманистическом возрождении. Вопрос этот был поставлен Е. KITZINGER, «Mosaic pavements in the Greek East and the question of a "renaissance" under Justinian», в: Actes du VIe Congrès international des Études Byzantines, Paris, 2945, vol. II (Paris, 1951) 209-223. Некоторые аспекты с тех пор были рассмотрены заново в работах, посвященных напольным мозаикам той эпохи, в частности, самого Е. Китцингера (см. DOP Б (1951) 83-122). J.-P SODINI, изучавший мозаики собственно Греции, вновь взялся за эту проблему.

 

 

104

 

Ответственен ли за это Юстиниан? Б той мере, в какой ответственен человек, являющийся воплощением эпохи и глубинных сил, которые ею движут. Принятые им меры — всего лишь завершение борьбы христианства с язычеством, православия с ересью, проявление того духа унификации и авторитаризма, который воцарился на руинах, за которые Юстиниан несет только частичную ответственность. В начале VI века что-то заканчивалось, и понадобится долгий период вызревания, прежде чем что-то другое встанет на его место. В этом промежутке находится «век Юстиниана» — мертвое время, израсходованное на предприятия, где тщеславие спорило с наивностью, несмотря на Кодекс и Святую Софию, последние плоды брака эллинизма с Римом и с Востоком. В то время как император в своей деятельности гонится за химерой римской вселенскости, мощные глубинные волны миграций и вторжений ломают рельеф старого мира, а вскоре за тем и его умонастроение.

 

[Previous] [Next]

[Back to Index]