Глава I
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЮЖНЫХ СЛАВЯН
§ 1. Теория происхождения южных славян в буржуазной науке 36
§ 2. Дославянское население полуострова: фракийцы и иллирийцы 44
§ 3. Завоевание фракийских и иллирийских племен римлянами 59
§ 4. Начало образования на полуострове нового этнографического типа 63
§ 5. Фракийско-славянские языковые отношения 71
§ 6. Албано-славянские языковые отношения 77
§ 7. Фракийцы и славяне в этнографическом отношении 86
§ 1. ТЕОРИЯ ПРОИСХОЖДЕНИЯ ЮЖНЫХ СЛАВЯН В БУРЖУАЗНОЙ НАУКЕ
Согласно господствующим в буржуазной науке представлениям, южные славяне пришли на Балканский полуостров с севера, из-за Карпат, с общеславянской прародины, где по отношению к восточным и западным славянам они занимали то же южное географическое положение, какое занимают и сейчас на новых местах своего жительства; причем они пришли на полуостров со сложившимся уже племенным строем и определившимися в основном еще на прародине характерными чертами и особенностями своего языка, отличавшими их от восточных и западных праславян.
Первое появление славян (σκλαβήνοι) на Нижнем Дунае, по данным Йордана и Прокопия, приурочивается; к 527 г. н. э., но предполагают, что уже задолго до этого времени, начиная по крайней мере со II, если не с I века н. э., славяне частично, отдельными отрядами стали проникать на полуостров, а с VI в., согласно показаниям византийских источников, они вторгаются сюда уже целыми массами, преодолевая сопротивление византийского правительства, посылавшего против них вооруженные силы. Они оседают на полуострове, распространяясь необычайно быстро по всей его территории — с севера на юг и с востока на запад — и переходя далеко и за пределы полуострова, в Грецию, в Южную Италию, на Эгейские острова и в Малую Азию. К VII в. славяне представляли собою уже прочное массовое оседлое население полуострова; предшествовавшее же им местное дославянское население, уцелевшее от римского погрома (романизированные и не-романизированные иллирийцы, фракийцы, македоняне, греки и пр.), ушло под натиском славян в неприступные горы или укрылось в хорошо укрепленных городах.
Разделенные на множество мелких племен, балканские славяне, согласно этой теории, жили вначале обособленными племенами под руководством своих старейшин на демократических началах, не зная централизованной государственной власти. Этим они, будто бы, резко отличались от германцев-готов Алариха (IV—V вв.) и Теодориха, прозванного Великим (V—VI вв.), которые обычно появлялись на юге в виде организованных армий, под командой своих королей, образуя из покоренных стран обширные государства,
36
a сами оставаясь в них в роли господствующего, командного класса. В противоположность германцам балканские славяне, как утверждают эти исследователи, продолжали жить на полуострове племенным строем до тех пор, пока в VII в. не пришла из-за Дуная болгарская орда и не заключила восточнобалканскую группу славянских племен в оковы государственности, положив начало болгарской государственности. Несколько позже, в IX в., западнобалканские же славянские племена сложились в два государственных объединения — хорватов и сербов.
Так обычно современная буржуазная наука представляет происхождение южных славян и их государственных объединений. Однако, как именно разрозненные, обособленные друг от друга племена южных славян (болгар, сербов, хорватов) сложились в первичные государственные объединения, — это остается ей неизвестным. Сербские и хорватские историки бессильны ответить на этот вопрос. Как видели мы выше, наиболее авторитетный из современных сербских историков С. Станоевич не может вскрыть подлинных путей этого процесса и предположительно склонен объяснить его; с одной стороны, благоприятным географическим положением племени сербов, а с другой — его преимущественными физическими и интеллектуальными способностями сравнительно с другими родственными племенами западнобалканской группы славянских племен, протаскивая, таким образом, в науку националистические тенденции великодержавного сербского шовинизма. [1]
Наиболее заслуженный и крупнейший из историков южного славянства, чешский ученый К. Иречек, в своей Geschichte der Serben совершенно уклонился от исследования вопроса о возникновении сербской государственности, ограничившись констатированием голого факта: der Name der Serben wurde langsam ein Gesamtname für die Nachbarstämme, — и только. [2]
Никакого просвета в этот вопрос не внес и современный историк Ф. Шишич. Он не сомневается в том, что в начале IX в., когда в древних источниках выступает только общее имя народа — славяне, уже существовали отдельные племенные имена, в том числе хорваты и сербы, но они выступили на первый план только вместе с образованием политических областей (?).
«При этом, — замечает автор, — случилось так (?!), что один и тот же народ вначале известный по источникам под именем славян, стал группироваться вокруг двух племен — хорватов и сербов, а впоследствии, по мере роста политической мощи того или иного племени, каждое из них охватывало то больший, то меньший простор». [3]
Ту же беспомощность в вопросе об образовании государственности и предшествовавших ей этапах развития славянской племенной общественности на полуострове мы находим и в болгарской исторической науке. Правда, по отношению к вопросу об образовании Болгарского государства дело обстоит несколько яснее, в виду выступления у восточнобалканских славян уже с VII в., в качестве организующего центра, болгарской «орды» Аспаруха. В этом пункте имеется еще много неясностей этнографического и политического характера,
1. Ст. Станојевић, Историја српскога народа. Београд, 1908, стр. 17—40; 2-е изд., 1910; 3-е изд., 1926.
2. К. Jireček. Geschichte der Serben, I. Gotha, 1911, стр. 107.
3. F. Šišić. Povijest Hrvata. Zagreb, 1925, стр. 207—235.
37
с которыми болгарские историки до сих пор не сумели справиться.
Из изложенного выше мы видим, что буржуазная наука оказалась бессильной разрешить интересующую нас проблему не только в целом, но даже в более или менее надлежащей ее постановке.
На чем, в конце концов, в буржуазной науке строится теория происхождения южных славян? Она строится, во-первых, на комплексе представлений чисто метафизической, по существу, теории прародины и праязыка, взятой в целом, во всем объеме ее материального и идейного содержания; во-вторых, на чисто хронологическом, т. е. формальном, подходе к истолкованию соответственных показаний византийских источников. Рассуждение строится в таком порядке: а) впервые византийские источники говорят о славянах на полуострове только с начала VI в.; б) до этого времени в источниках о южных славянах нет речи, — отсюда делается вывод: с I по VI в. славян на полуострове не было.
С другой стороны, так как византийские источники говорят о славянах как о своих злейших врагах, которые впервые только с VI в. начинают массово вторгаться на византийскую; территорию из-за Дуная, т. е. с севера, то отсюда делается новый, более сложный вывод: славяне впервые появляются на Балканском полуострове в массовом масштабе из-за Дуная и оседают здесь на постоянное жительство только начиная с VI в. Иногда при этом, на основании различных дополнительных соображений и материалов, помимо показаний византийских источников, допускается предположение, что частично славяне стали селиться на полуострове, переправляясь из-за Дуная, по крайней мере со II в. н. э., не раньше. До этого времени пребывание славян на полуострове было категорически им запрещено. Спрашивается: кем было запрещено? Думаю, что, во всяком случае, не подлинными историческими судьбами славянских народов на полуострове, .а какими-то иными обстоятельствами— и в первую очередь, надо полагать, методологической несостоятельностью самой науки.
Итак, индоевропеисты утверждают, что, судя по византийским источникам, к концу VI в. массового славянского населения на полуострове не было. И вдруг неожиданно, как deus ex machina, в первую половину VII в. пред нами, согласно представлениям тех же индоевропеистов, во весь свой рост поднимается Балканский полуостров, сплошь заселенный уже массами славян, что действительно засвидетельствовано множеством совершенно конкретных фактов. Как же очутились здесь славяне в таком количестве и в такое короткое время? Нисколько не забывая при этом утверждения тех же индоевропеистов, что славяне частично стали проникать на полуостров уже с конца II в., что среди проникавших сюда с этого времени варваров целый ряд племен, как полагали, хотя и бездоказательно, в свое время М. С. Дринов и К. Иречек, был славянами по своей племенной принадлежности, вроде карпов, языгов, даков, костобоков, боисков, сатагаров и др., я все же нахожу, что общий процесс славянской колонизации полуострова, как он рисуется обычно на основании чисто механистического истолкования показаний византийских источников VI—VII вв., не совсем ясен, а трактовка индоевропеистов неубедительна. Налицо несомненный прорыв, нуждающийся в ликвидации.
Повидимому, это же чувствовал в свое время и проф. М. С. Дринов. Для того, чтобы внести в общую картину славянской колонизации полуострова
38
возможную ясность, он должен был построить целую теорию двух различных по характеру периодов колонизации.
Вначале (конец II в.), когда империя была еще довольно могущественна, славянская колонизация, по теории Дринова, протекала тихо и мирно. С согласия правительства, а иногда даже по его настоянию, говорит Дринов, славянские переселенцы переходили на полуостров и занимали отводимые им для житья земли. Тут они постепенно привыкали к действующим в империи порядкам, становились гражданами, служили и на военном и на гражданском поприщах, давали империи императоров — Юстина, Юстиниана — и отличных полководцев: Анегискла, Оногоста, Доброгоста, Всегорда, Сваруна, Велизария, Татимира и др. Но по мере ослабления империи характер водворения славян изменялся, пока не стал, наконец, завоевательным. Временем перелома проф. Дринов считает последнюю четверть V в. С этого времени начинаются бурные вторжения воинственных славянских дружин, ниспровергавших власть империи на полуострове и завоевывавших привольные жилища. Такой способ заселения полуострова славянами, утверждает проф. Дринов, проходит через весь VI в., причем, занимая области империи с оружием в руках, позднейшие славянские переселенцы, по его словам, не имели надобности подчиняться ее власти подобно тем славянам, которые переселились до половины V в. Они устраивались в завоеванных областях, как у себя дома. Таким образом, заключает проф. Дринов, около половины VII в. славяне, обитавшие уже на полуострове, в политическом отношении делились на две части: одни находились под властью Византии и разделяли участь ее подданных, другие же — большинство — пользовались полной независимостью, сохраняя вместе с тем неприкосновенным господствовавший у них в то время родовой строй.
Допустим, что славяне появились на полуострове действительно со II в. н. э. Совершенно естественно, что и в данном случае, поставленные на византийской территории в совершенно новые для себя условия социально-хозяйственной, культурной и политической жизни, они со своим патриархально-родовым строем несомненно, неизбежно и очень скоро были органически втянуты в общий процесс хозяйственной, административно-политической и культурной жизни империи. Надо полагать, что ни одна сторона высоко развитой по тому времени византийской жизни не оставалась для славян чуждой. Представлять себе дело иначе значило бы отрывать историю народа от конкретной исторической действительности и рассматривать ее вне пространства и времени. Источники говорят, что славяне служили в византийских войсках не только рядовыми солдатами, но и офицерами; что они участвовали в византийской экспедиционной армии в Италии против готов; что в византийско-персидской войне 554 г. одним кавалерийским полком командовали Δαβραγέζας τε καὺ Οὐσιγ ρδος ἃμφω μεν βαρβάρω το γένος (Дабрагц и Усигард, оба по происхождению варвары), — из них особенно отличился в следующем году Δαβραγεζας, ἄντης ἀνήρ, ταξίαρχος, а в 556 г. уже отмечаются заслуги и его сына. Славяне же, несомненно, занимали всевозможные, иногда и довольно крупные административные должности в византийских местных и центральных органах управления. Вполне понятно, что за время своего пребывания на римско-византийской территории славяне, в массе своей земледельцы
39
(о чем совершенно определенно говорят источники), успели к VI в. в известных своих социальных слоях значительно вырасти и материально и технически; в частности, по свидетельству источников, они стали достойными соперниками византийцев в военном деле и на суше и на море.
Неоспоримые успехи балканских славян в материальной, технической и культурной областях, достигнутые ими к VI в., независимоот того, появились ли они на полуострове со II в. н. э. или были его исконным населением, должны были, несомненно, отразиться на их общественном строе нарастанием известных социальных сдвигов в их среде. Былой примитивный патриархально-родовой строй славянского населения полуострова умирал своею естественной смертью, и этот процесс, надо полагать, впервые резко обозначился в последнюю четверть V в., вернее, к середине VI в., когда, по выражению проф. Дринова, «начинаются бурные вторжения воинственных славянских дружин, истреблявших власть империи на полуострове».
Проф. Дринов видит в этом факте «новый способ заселения полуострова славянами»; другие же обычно видят в нем начала массовой славянской колонизации, говоря: до VI в. славяне на полуострове или вовсе не жили, или, если и проникали туда, то лишь частично, растворяясь в массе местного инославянского населения; первые бесспорные сведения об их приходе на полуостров, восходят только к началу VI в., встречаясь в византийской литературе у Прокопия в его «Истории юстиниановых войн», написанной; главным образом в 550 или 551 г., а также у его» продолжателей: Агафия, Менандра и Феофилакта Симокатты. [1]
«На Балканский полуостров, — говорит, например, Станоевич,— славяне проникли, вероятно, в начале VI в. по Р. X. ... С 527 г. начинаются из года в год вторжения славянских полчищ за Дунай; славяне грабят местность и с большой добычей возвращаются назад. Постепенно, однако, эти вторжения принимают характер переселения; волны нападающих отрядов, заливающие придунайские области, не возвращаются за Дунай: местность не только опустошается и разграбляется, но и занимается постоянными поселениями». [2]
Вопреки изложенным выше воззрениям, исходя из тех же показаний византийских источников, я склонен видеть в военно-агрессивных выступлениях в VI в. отдельных славянских отрядов, которые появлялись не только из-за Дуная, но, несомненно, также и изнутри страны, факт, свидетельствующий не о начале славянской колонизации полуострова и не об изменении ее характера, а о назревших к тому времени среди балканских славян известных социальных сдвигах. Эти сдвиги выразились в том, что разложение старых основ патриархально-родового строя уже создало в славянской среде новый социальный слой — военно-дружинные объединения.. Окрепнув материально и политически, эти-то военно-дружинные объединения, во главе со своими вождями, и стали выступать на международной политической арене в роли активного претендента
1. L. Niederle. Slovanské starožitnosti, dil. II, sv. 1, стр. 180 и сл.; М. Соколов. Из древней истории болгар. СПб., 1879, стр. 46; К. Иречек. История на Българите. Търново, 1888, стр. 92—121; он же. Geschichte der Serben. Gotha, 1911.
2. Ст. Станојевић. Историја српскога народа. Београд, 1908, стр. 17—40; F. Šišic. Povijest Hrvata. Zagreb, 1925, стр. 207—235.
40
на византийское наследие рядом с прочими «варварами», тревожившими Византию с востока и запада. Где бы этот новый социальный слой ни сложился среди славян — на византийской ли территории или на Нижнем Дунае, в непосредственном с нею соседстве,— его политические устремления были направлены против крупнейших тогда торговых центров, Солуня и Константинополя, с целью овладеть ими и сделать их своими опорными пунктами. Настойчивость и прекрасная техническая подготовка, которую славяне проявили у стен Солуня, свидетельствуют о том, что это были уже не случайные грабительские банды, чем по существу в ранние эпохи родового строя являлись частные военно-дружинные объединения, содействовавшие возникновению королевской власти не только у германцев, [1] но, надо полагать, также и у славян, а политически выдержанная тактика нового, выросшего и окрепшего социального слоя, перераставшего во внутриродовых отношениях в экономически окрепший, господствующий класс.
«После завоевания Римской империи, — говорит Энгельс о германских дружинных объединениях и их вождях, — эти дружинники королей образовали, наряду с несвободными и римскими придворными, вторую из главных составных частей позднейшего дворянства». [2]
Если же принять во внимание всю византийскую жизнь того времени, политически крайне напряженную, стоявшую на грани внутренней анархии и со всех сторон находившуюся под угрозой неприятеля, будет вполне понятен и тот колоссальный рост бандитизма, неизбежного спутника агрессивной войны, о котором говорят византийские источники, от которого страдало массовое местное население полуострова, в одинаковой мере как славянское, так и не-славянское, и с которым византийское правительство было бессильно справиться. Военно-дружинные славянские объединения вскоре стали на полуострове основным цементом, скреплявшим ту этническую и политическую консолидацию местного славянского и не-славянского населения, из которой впоследствии выросли первые этнические объединения и политические организации болгар, хорватов и сербов.
Если в выступлении этих военно-дружинных объединений в славянской среде на полуострове около половины VI в. видеть не просто разбой, как это делают, по совершенно понятным причинам, придворные византийские историки, а проявление определенного социального сдвига среди славян и определенной политической целеустремленности нараставшей силы, не исключающих, конечно, и бандитизма на больших торговых путях во Фракии, Фессалии и Македонии по направлению к Солуню и Константинополю; если в хаосе бурных событий, о которых сообщают византийские историки, уметь выделить и очистить основное ядро от побочных наслоений,— то станет совершенно ясным, что о распаде славянского населения полуострова в VII в. на две части, как думал проф. Дринов, можно говорить только в смысле чисто социальном. В южнославянской среде к этому времени окончательно оформилось социальное расслоение на две основные группы: 1) феодализировавшиеся верхи, или выраставший господствующий класс,
1. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. Μ., 1932, стр. 145 и сл.
2. Там же, стр. 146.
41
который вел агрессивную политику, заключая военные союзы против византийцев — с одной стороны, и с Солунью — с другой, против своих же единоплеменников, если в том встречалась надобность, и 2) массу крестьянского населения, занятую земледельческим трудом, поскольку ему это позволяла окружающая обстановка, и, несомненно, эксплоатируемую господствующим классом.
Это не значит, конечно, что мы игнорируем показания византийских источников о славянских вторжениях на полуостров из-за Дуная со всеми вытекавшими отсюда последствиями для политических судеб Восточно-римской империи и этнографических судеб полуострова. Мы не игнорируем этих показаний, но мы не склонны рассматривать славянские вторжения как исключительный источник, образовавший своими потоками в течение полутора столетия (VI—VII) население полуострова, заселенного к этому времени неведомо каким народом. (Как это ни странно, но византийские источники единодушно умалчивают о том,, какой народ живет на византийской территории и кормит своим трудом империю в то время, когда в VI в. сюда впервые начинают вторгаться славяне и своим появлением закладывают первые, будто бы, основы его славянской этнографии.
С нашей точки зрения, значение этих славянских вторжений на полуостров, — не говоря уже о том, что они всякий раз количественно увеличивали его местное славянское население, — заключается главным образом в том, что они содействовали этнографической, хозяйственно-экономической, культурной и политической консолидации местной протославянской или славянской племенной общественности и объединенными силами наносили разрушительный удар по восточно-римскому теократическому деспотизму, постепенно подтачивая самые основы существования империи. Но не вторжения вооруженных славянских отрядов из-за Дуная положили собою начало славянскому населению полуострова. Другими словами, мы не склонны ограничивать огромную и сложную проблему этногенеза интересующей нас группы славянских народов фактом вторжения на полуостров в то или иное время славянских дружин из-за Дуная; мы рассматриваем ее в целом, в более широком масштабе, куда славянские вторжения входят в качестве одного из весьма значительных организующих факторов.
Нашей точке зрения, думается мне, нисколько не противоречат и показания источников, говорящие о том, что, начиная с VI в., славяне (иногда к этому прибавляется эпитет «проклятые» славяне) с каждым годом все больше и больше осваивают полуостров, т. е. вырастают этнографически и политически в доминирующую здесь народность, о чем так красноречиво повествуют, например, Иоанн Эфесский и Константин Порфирородный, описывая имевшие место в Византии события:
«В третьем году по смерти Юстина и правления победоносного Тиверия (т. е. в 584 г.)... ославянилась вся страна и стала варварской» (ἐσθλαβώθη πᾶσα ἡ χώρα καὶ γέγονε βάρβαρος).
Исследование «греческого рода» приводит, между прочим, Энгельса к заключению, которое вскрывает подлинную сущность и интересующего нас вопроса о выступлении вооруженных славянских дружин на полуострове.
«Итак, — говорит Энгельс, — мы видим в греческом общественном устройстве героической эпохи еще в полной силе древнюю организацию, но вместе о тем и начало ее разрушения: отцовское право о наследовании имущества детьми, чтò благоприятствовало накоплению богатств в семье
42
и усиливало семью в ее отношении к роду; влияние имущественных различий на общественное устройство посредством образования первых начатков наследственного дворянства и монархии; рабство сперва одних только военнопленных, но уже открывающее возможность обращения в рабство собственных соплеменников и даже сородичей; совершающееся уже вырождение былой войны племени против племени и систематическое разбойничество на суше и на море в целях захвата скота, рабов и сокровищ, превращение ее в регулярный промысел; одним словом, восхваление и почитание богатства, как высшего блага, и злоупотребление древними родовыми учреждениями для оправдания насильственного грабежа богатств. Нехватало лишь одного — учреждения, которое не только обеспечивало бы вновь приобретаемые богатства отдельных лиц от коммунистических традиций родового строя, которое не только освящало бы прежде столь мало ценную частную собственность и это освящение объявило бы высшею целью всякого человеческого общества, но и приложило бы печать всеобщего общественного признания к развивающимся одна за другою новым формам приобретения собственности, а следовательно и к непрерывно ускоряющемуся накоплению богатств; нехватало учреждения, которое увековечивало бы не только начинающееся разделение общества на классы, но и право имущего класса на эксплоатацию неимущих и господство первого над последними.
И такое учреждение, — «говорит Энгельс, — появилось. Было обретено государство». [1]
Если наша точка зрения верна, то и показания византийских источников о первых выступлениях на полуострове вооруженных славянских отрядов в VI в. следует толковать не формально-хронологически, но исторически, как отражение известного этапа в развитии славянского общества на полуострове.
Итак, наши предварительные изыскания в области исторических источников, конечно, далеко не исчерпывающие ни всей проблемы в целом, ни всех имеющихся в нашем распоряжении материалов, приводят нас все же к диаметрально противоположным выводам сравнительно с теми, на которых стоит буржуазная наука, опирающаяся в своих построениях на те же материалы.
Следовательно, мы уже имеем некоторый повод сомневаться в том, что южные славяне в основе своей представляют собою целиком некий иноземный, пришлый элемент на полуострове, этнографически чуждый его основному, местному населению. То обстоятельство, что византийские источники говорят чаще всего о вторжениях вооруженных славянских отрядов на византийскую территорию из-за Дуная, со стороны Дакии и восточной Паннонии, не должно нас смущать, потому что дело не в том, откуда вторгались эти отряды, а в том, почему они вторгались, и притом начиная именно с VI в., а не раньше. Частично на этот вопрос я дал свой ответ выше. Подробнее я попытался ответить на него на основе фольклорного и археологического материала в специальной работе, посвященной проблеме этногенеза населения Днепровско-Дунайского района, т. е. проблеме, образующей составную часть интересующей нас общей проблемы происхождения южных славян,
1. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М., 1932, стр. 107 и сл.
43
о чем я должен буду сказать несколько слов и здесь, в дальнейшем продолжении своего изложения. Сейчас я только отмечу, прежде всего, что территория левобережья Дуная, — начиная от его устья и кончая Придунайским районом городов Ингольштадт и Донауворт, граничащим на юге с Баварией, — в VI в. сплошь была заселена славянскими племенами, поселения которых шли отсюда к северу более или менее компактной массой на огромном пространстве, западную границу которого, отделявшую славян от германцев, составляла линия: Киль — Гамбург — Люнебург — Магдебург — Галле — Иена — Эрфурт — Гота — Фульда — Донауворт-на-Дунае. Таким образом, славяне, вторгавшиеся по тем или иным причинам на византийскую территорию, попадали здесь в этнографически родственную себе среду, что, несомненно, значительно облегчалои успехи их наступления, на Византию. Для Византии Дунай в VI в. был северной государственной границей, отделявшей их от «варваров»; для славян он представлял собою в это время лишь водное пространство, разделявшее единый этнографически славянский народ на две части — северную и южную; этим именно, в частности, объясняется и тот факт, что болгарский Аспарух после переправы со своей дружиной в середине VII в. на правый берег Дуная очень легко и быстро сумел договориться с местным славянским населением: народ, во главе которого и вместе с которым Аспарух перешел Дунай и занял Добруджу, если только в данном случае вообще речь может итти о народе, в основной своей массе были славяне, и народ, к которому пришел Аспарух со своей дружиной на византийскую территорию, были те же славяне.
§ 2. ДОСЛАВЯНСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ ПОЛУОСТРОВА: ФРАКИЙЦЫ И ИЛЛИРИЙЦЫ
Какой же народ населял Балканский полуостров в V—VI вв.у когда, согласно господствующим в буржуазной науке воззрениям, его территорию стали впервые массами заселять славянские племена из-за Дуная? На этот вопрос, как мы уже знаем, византийские источники не дают ответа. Но что Балканский полуостров в пределах распространения нынешних болгар, хорватов и сербов был населен в то время каким-то народом или народами, в этом не может быть никакого сомнения.
Как мы видели выше, анализ исторических источников привел нас к заключению, что славяне, вероятно, более ранние насельники на полуострове, чем об этом можно думать, исходя из данных исторических источников, впервые называющих этот народ его именем — славяне, только начиная с VI в. н. э., и приурочивающих к этому же времени первое появление его на полуострове. Но исторические источники не могут претендовать на роль решающего фактора в деле разрешения этой сложной этнографической проблемы. Это совершенно очевидно, и я не сомневаюсь в том, что с этим согласятся и все наши историки. Вот почему, чтобы дать хотя бы ориентировочную наметку для разрешения этого сложного и запутанного вопроса, мы по необходимости должны обратиться к другим источникам и к другим материалам, которые помогут нам вскрыть картину этнографии Балканского полуострова
44
не только в эпоху, непосредственно предшествовавшую появлению на его территории славян, предполагаемую, согласно показаниям византийских источников, в VI в. н. э., но и значительно более раннего времени.
Согласно данным современной антропологии, южные славяне в целом представляют собою в ряду антропологических типов населения Европы производный, совершенно особый тип, который можно рассматривать как тип, сложившийся в результате смешения племен и народов на территории Балканского полуострова, начиная с неолитической эпохи и вплоть до настоящего дня. Это — особый, так называемый адриатический тип, homo adriaticu характеризуемый, в главных чертах, высоким ростом (167—172 см), темным цветом кожи, волнистыми волосами, продолговатым лицом, тонким и ровным или орлиным носом. Типичнее всего он представлен в области динарско-горной системы в западной части Балканского полуострова, состоящей из множества тянущихся с северо-запада на юго-восток параллельных хребтов (Динарские Альпы— горный хребет на границе Далмации и Боснии).
Характерные черты этого типа постепенно и почти незаметно стушевываются по мере отдаления от динарского центра в различных направлениях, подобно тому как в цепи южнославянских наречий одно незаметно переходит в другое. Этот характерный для южного славянства антропологический тип распространен, по данным антропологии, и за пределами южного славянства — в Венеции и Албании.
Первое она объясняет тем, что южные славяне и венецианцы возникли на общем для них этническом субстрате, древних иллирийцах, а кроме того и тем, что южные славяне в прошлом заселяли венецианскую равнину вплоть до р. Тальяменто, но с течением времени были здесь романизованы; второе, т. е. распространение того же адриатического типа в Албании, она объясняет тем, что густое, но не компактное в прошлом южнославянское население на территории Албании забыло с течением времени свой язык и вместе с албанцами образует сейчас на полуострове одно антропологическое целое.
Своеобразная особенность южного славянства в антропологическом отношении объясняется тем, что Балканский полуостров своим географическим положением представлял все удобства для образования здесь синтеза антропологических типов и культур Европы, Азии и Африки. Данные палеонтологии говорят о том, что население Хорватии эпохи палеолита принадлежало к брахикефальному (круглоголовому) типу. В эпоху неолита на полуострове появляются с востока и юга насельники другого антропологического типа, так называемые мелано-долихокефального, или черно-длинноголового, типа, представлявшие собой в этнологическом отношении тот смешанный тип, который позже эллины назвали пелазгами. Эпоха меди на Балканском полуострове (2500—2000 лет до н. э.) увязывается с Малой Азией, родиной меди, и носителями ее культуры — хеттами. В бронзовую эпоху (2000—1000 лет до н. э.) Балканский полустров в этническом и культурном отношениях находился под сильным влиянием Передней Азии, и следы этого влияния остались здесь вплоть до настоящего дня; насельники этой эпохи обнаруживают усиление короткоголового элемента, который затем в железный век (1000—400 лет до н. э.) оказывается уже преобладающим; таким же он остается
43
и в римскую эпоху; таким же, в основном, он является для южных славян и в настоящее время. [1]
Не переоценивая научной значимости этих данных и не считая их существенными для разрешения нашей проблемы, мы должны, тем не менее, подчеркнуть, что они говорят об известной преемственности антропологического типа населения Балканского полуострова, начиная с палеолита и кончая славянскою современностью, независимо от пережитых его населением за это долгое время этапов в развитии культуры и языка.
История материальной культуры, а равно и фольклора населения Дунайско-Днепровского района, охватывающего на востоке область Приднепровья, на западе Румынию и Венгрию, на юге весь Балканский полуостров, вплоть до о. Крита и прилегающего к Эгейскому морю района Малой Азии, начиная со времени неолита, если не ранее, и вплоть до сложения у славян первых государственных образований — державы Аспаруха на полуострове в VII в., державы Само у чехов в VII в., Великоморавской державы князя Моймира там же в IX в. (830) и в том же веке Киевского княжества у восточных славян на Днепре, — с несомненностью вскрывает наличность исконной общности протоосновы культурного развития населения этого района. Эта общность не зависима от наличности в позднейшее время известной дифференциации в его языке, не выходящей, однако, из рамок единства и общности стадиального развития глоттогонического процесса. Язык албанского народа, прямого потомка древних иллиро-фракийцев, остался на стадии переходного состояния от яфетизма к индоевропеизму; все прочие языки, пережив в своем развитии стадию яфетизма, успели перейти в стадию индоевропеизма, продолжая, однако, сохранять в себе пережиточно и элементы предшествующей стадии, особенно в низовых языках, как это мы имеем, например, в народном болгарском языке, не знающем, между прочим, инфинитива и флективных форм склонения, тогда как древнеболгарский литературный язык, язык культурных верхов древнего Солуня, представляет собою совершенный образец языка индоевропейского типа. [2]
Итак, мы подошли к конкретному материалу, характеризующему стадиальность процесса развития культуры и языка населения полуострова, вскрывающую единство и общность его глоттогонического, а стало быть и его этногонического развития; другими словами, мы подошли к проблеме диалектики в этнографии, т. е. к «проблеме диалектического развития этнографической истории народов Балканского полуострова.
II
Древнейшим исторически засвидетельствованным населением Балканского полуострова, непосредственно предшествовавшим появлению здесь славян, были — фракийцы и иллирийцы. Фракийцы (θρῆκες, θρὰκες) занимали восточную часть территории полуострова, иллирийцы (ἰλλυριοί) —западную. Повидимому, обе эти группы древнейшего населения полуострова были родственны между собою.
1. Žuрanić. Etnogeneza Jugoslovena. Rad Jugoslav. Akademije, knj. 222, Zagreb, 1922.
2. См. подробнее: H. С. Державин. Об этногенезе древнейших народов Днепровско-Дунайского бассейна. ВДИ, 1939, кн. 1 (6), стр. 279—289.
46
История застает фракийцев населяющими довольно обширные пространства европейской территории. Западной границей их поселения была линия, которая шла по рекам Тисса, Морава и Вардар; южной границей — побережье Эгейского моря и Пропонтиды; восточной— Черноморское побережье; на севере фракийские поселения тянулись вплоть до Карпатских гор, а в более раннее время они же занимали значительную часть Закарпатья, а также и южные районы УССР под общим именем киммерийцев (κιμμέριοι).
Греческая традиция и сведения, сообщаемые греческими источниками, единогласно помещают их здесь на северном побережье Черного моря, от р. Днестра, где будто бы находились могилы киммерийских царей (Геродот, IV, 12), и до Азовского моря, Крыма и Тамани, где находились их укрепленные поселения (κιμμέρια τείχεα) и где пролив, отделяющий Крым от Тамани (Керченский пролив), издавна назывался Киммерийским проливом (Κιμέρια προθμήια, Κιμμέριος Βόσπορος — Геродот, IV 12), а мыс, выступающий в море, назывался Киммерийским мысом (Κιμμέριον ἄκρον — Птолемей, V, 8, 5). По Геродоту, всё вообще Черноморье от Днестра на восток до появления здесь скифов называлось ἡ Κιμμερίη, т. е. Киммерия, страна киммерийцев. Здесь же некогда имелось и «Киммерийское поселение» Κιμμερίς, κώμη Κιμμερικυ и гора —ὄρος Κιμμέριον. Нидерле предполагает, что имя киммерийцы было здесь общим названием для фракийских племен, сидевших на восток от Карпат, на славянских границах, а также сидевших островками внутри прикарпатской славянской территории. По Нидерле, эти восточные фракийцы-киммерийцы в VIII—VII вв. до н. э. были постепенно вытеснены со своих старых поселений и принуждены сначала продвинуться к Дунаю, а затем перейти через Дунай на полуостров и далее, через Геллеспонт, на восточные окраины Малой Азии, где ассирийские источники эпохи Саргона, Ассаргаддона и Ассурбанипала (VIII—VII вв. до н. э.) называют их именем гимирры (gimirrai), а современные греческие источники — фракийские треры. Этот путь движения киммерийцев с Балканского полуострова на восток, в Малую Азию, в Армению, как часть общего движения фракийских племен тем же, исторически засвидетельствованным путем, проф. Нидерле считает более отвечающим вероятности, чем другой путь, направляющий их через Дон и Кавказ. [1]
Существует предположение, что остатком киммерийцев был народ тавры. Однако,
«были тавры одним из киммерийских племен, или же они представляли собою часть киммерийцев, по неизвестным причинам оставшуюся на прежнем месте жительства, или. наконец, они загнаны были скифами в горную часть Крыма, получившего по их имени название Таврического полуострова, или просто Таврики, сказать, — замечает академик С. А. Жебелев,— очень трудно». [2]
Согласно теории индоевропеистов, фракийцы появились на полуострове в III тысячелетии до н. э. с севера, из-за Дуная, со своей прародины, которая лежала где-то у Карпатских гор, в непосредственном соседстве со славянскою прародиной, где занимала приблизительно
1. L. Niederle. Slovanské starožitnosti, dil. I, sv. 2, v Praze, 1904, стр. 217, 219—221.
2. Акад. С. А. Жебелев. Народы северного Причерноморья в античную эпоху. ВДИ, 1938, № 1 (2), М., стр. 149-163.
47
южные склоны Карпат и весь Семиградский массив с поречьем Серета, Прута и Днестра, откуда фракийцы продвинулись затем на Балканский полуостров, а в XII в. до н. э., по предположению историка Эд. Мейера, по другим же — в том же тысячелетии, часть их (траянцы, фригийцы и др.) перешла на территорию Малой Азии. Предполагается при этом, что некогда весь полуостров, от Черного моря и до Адриатики, был наводнен фракийскими племенами; появившиеся же здесь несколько позже иллирийцы вытеснили фракийцев из Адриатики, и фракийцы в своем движении с севера не ограничились только территорией полуострова, но отдельными толпами проникли и далее на юг, в переднюю Грецию (Фокида, Беотия, Эвбея и даже Аттика), а также на острова Эгейского моря (Тасос, Самофракия, Лемнос, Наксос) вплоть до Крита. До-фракийским населением полуострова, по той же теории, были хетто-пелазги, о чем говорят топографические названия у фракийцев с малоазийскими образованиями и некоторые черты старого культурно-исторического и религиозного наследия у фракийцев. [1]
Автор классического труда, посвященного фракийцам, — Die alten Thraker (1893—1894), В. Томашек, называет три группы фракийских племен:
Первая — фриго-мизийская, в которую входили: бриги, эдоны, мизы со своими подплеменами; в общем эту группу, по перечню Томашека, составляли 26 племен.
Вторую, южную группу составляли 36 племен; главными среди них были: треры, траллы, тины, сатры, дарсии, дрои, сапаи, корпилы, траусы, дии, бессы, одризы и трибаллы.
Третью, северную группу составляли 24 племени, главными среди которых были: геты, агатирсы и даки, жившие на север от Дуная.
Таким образом, Томашек назвал, опираясь на античные источники, свыше 90 фракийских племен. Из античных авторов Геродоту были известны 19 племен, Страбону — 22 племени (только на юге от Дуная).
Фракийцы были народ, поражавший греческих наблюдателей, прежде всего, своею многочисленностью. Геродот, например, прямо утверждает, что это самый многочисленный, после индийцев, народ на севере.
О многочисленности и силе фракийского народа может свидетельствовать и тот факт, что во время Геродота наиболее сильное из фракийских племен, одризы, могло выставить войско в 150 тысяч человек, причем треть этого войска состояла из конницы.
По словам Страбона, фракийцы, жившие к югу от Дуная и разделявшиеся на 22 племени, могли выставить в крайнем случае 200 тысяч пехоты и 15 тысяч конницы. Другими словами, за период времени приблизительно в 500 лет фракийская демография дает в общем одни и те же численные показатели.
По сведениям Геродота, обычаи у всех фракийцев совершенно одинаковы, хотя они и распадаются на множество племен.
1. L. Niederle. Slovanské starožitnosti, dil. II, sv. 1, v Praze, 1906, стр. 41—42. G. Kazarow, Beiträge zur Kulturgeschichte der Thraker. Sarajevo, 1918; здесь же указана и подробная литература.
48
Наиболее выдающимися из названных выше фракийских племен были: эдоны, сидевшие на нижнем течении р. Стримона (Струма); мизы — между Дунаем и главным балканским хребтом; бессы — в Родопских горах, по верховьям р. Гебра (Марица); одризы — в бассейне рек Марицы, Тунджи и Эргене; трибаллы — по р. Мораве, на территории между нынешним сербским городом Ниш и р. Дунаем. Добруджу занимали геты; в начале римской экспансии на полуострове геты занимали также и смежную территорию на север от Дуная; здесь же сидели и даки.
На запад от линии Вардар — Морава сидели иллирийские племена, имевшие своей западной границей Адриатическое побережье, а южной — Эпир. Из них известны: энеты, или генеты, то же венеты — в северо-западном углу полуострова на Адриатическом побережье; затем, по направлению к югу, — ряд мелких племен: автариоты, далматы, истры, либурны, яподы, иллиры и др.
Таким образом, фракийцы, как и соседи их с запада, иллирийцы, представляли собою конгломерат племен, а самые племенные наименования — фракийцы, иллирийцы — представляли собою собирательные имена. Мы имеем все основания полагать, что племена, входившие в состав этих коллективов, не представляли собою в организационном и культурном отношениях какого-либо однообразия. Несомненно, это было эмбриональное состояние будущих народов полуострова — славян, румын, албанцев, находившихся в процессе становления в социально-структурном, этнографическом и языковом отношениях.
Дифференциация эта, однако, во фракийскую эпоху была еще, повидимому, незначительной, что и давало основание античным наблюдателям говорить о едином фракийском народе, а Геродоту, в частности, утверждать, что обычаи у всех фракийцев совершенно одинаковы. Обычаи эти, конечно, не были в действительности одинаковыми, но общность стадиального культурно-этнографического развития этих племен, тем более при условии неизменно действовавшего на племенной стадии развития народа и народов процесса племенных скрещений, делала их в глазах стороннего наблюдателя одинаковыми. Не случайно же Геродот (V в. до н. э.) назвал 19 фракийских племен, Страбон (I в. н. э.) — 22, а исследователь XIX в., подводя итог показаниям античных историков, назвал их 96 (Томашек, 1893—1894). [1] Это говорит о том, что в течение веков во внутриплеменных отношениях у фракийцев происходил постоянный процесс — с одной стороны, концентрации мелких племен в более крупные и, с другой — распада более крупных на множество мелких.
Судя по показаниям античных источников, фракийское племя, в основном, представляло собою типичную патриархально-родовую организацию, но эта организация уже и в античное время не была, несомненно, одинаково общей для всех фракийских племен. Отдельные племена или группы их уже и в это время находились в состоянии распада своего патриархально-родового строя, в то время как другие продолжали еще жить этим строем во всей его неприкосновенности.
По сообщениям Геродота, Фукидида и других авторов древности,
1. W. Tomaschek. Die alten Thraker. I. Eine ethnologische Untersuchung; II. Die Sprachreste. Sitzungsberichte der K. Akad. d. Wissenschaften zu Wien, 1899 B. 128, 130; 1934, B. 181.
49
у фракийцев уже имелся поднявшийся класс дворянства. Это: γενναῖοι (благородные) — у Фукидида и εὐδαίμονες (богатые) — у Геродота; по-фракийски они назывались «зибютидами» (ζιβυθίδες). У даков дворянство было известно под именем «тарабастесов», что по-латыни передавалось термином pileati (носящие шапку) или по-гречески πιλοφὸροι (носящие войлочную шапку). Простой народ у фракийцев не носил головного убора и назывался по-латыни термином capillati, т. е. «волосатые», по-гречески κομηταί, т. е. «жители деревни», «поселяне». На Траяновой колонне имеются изображения как тех, так и других.
Фракийская знать жила частью в своих имениях, частью при дворе своего племенного вождя или царя и вела праздный образ жизни. Во время войны из ее кадров формировалась конница. Простой фракийский народ усердно занимался сельским хозяйством, о чем свидетельствует высоко развитая земледельческая культура Фракии. Имелись у фракийцев также и рабы; но более подробных сведений в распоряжении исследователя по этому вопросу пока не имеется. [1]
Уже в VI в. до н. э. в плодородной долине р. Марицы (Гебрус) была известна рабовладельческая аристократическая монархия одризов, сложившаяся путем завоевания одризами окрестных племен. Около 500 г. до н. э. глава племени одризов, Терес, распространил, свое владычество до Черного моря и Геллеспонта. Его сын Ситалк приблизительно в 431—424 гг. до н. э. подчинил себе, как предполагают, даже племя агатирсов, сидевшее по ту сторону Дуная, и с этих пор глава племени одризов именуется титулом θρακῶν βασιλεύς— «царь фракийцев». В 383 г. до н. э. один из одризских губернаторов, некто Котис, захватил в свои руки власть и сверг правящую династию. В 356 г. государство одризов было завоевано Филиппом II, царем Македонии, и после этого навсегда прекратило свое существование.
В III в. до н. э. известно кратковременное существование аналогичного государства, у задунайских гетов. Несколько позже — такое же государство у задунайских даков с знаменитыми в истории этого народа царями Буревистой и Децебалом, долго сопротивлявшееся римскому насилию и сломленное, в конце концов, в 107 г. н. э. Траяном.
Таким образом, уже к началу нашей эры некоторые фракийские племена успели подняться в своем социально-политическом развитии до государственной организации или до союза племен, в та время как другие, например упоминаемые Фукидидом дии в Родопах, управлялись сами собою и жили без царей, т. е. продолжали сохранять в неприкосновенности свой исконный патриархально-родовой строй и управляться своими верховными племенными вождями, соединявшими иногда в своем лице, как это отмечается у античных авторов для мизийских племен — кербенийцев и скоибоев, функции жреца и вождя племени.
1. G. Kazarow, назв. соч., стр. 16 и сл. — Настоящий труд софийского профессора д-ра Г. И. Кацарова представляет собою очень ценную систематическую сводку материалов о фракийцах, известных сейчас как по многочисленным специальным монографическим исследованиям, так и по первоисточникам, и снабжен обширными библиографическими указаниями. В виду недоступности многих материалов, в своем очерке о фракийцах, помимо классического труда Томашека и „Славянских древностей" Нидерле, мы пользовались главным образом данными Г. И. Кацарова.
50
Характеризуя фракийцев как самый многочисленный, после индийцев, народ на свете, Геродот при этом замечает, что если бы фракийцы держались вместе или находились под властью одного повелителя, они были бы самым непобедимым и самым сильным народом, но так как им невозможно дойти до этого, то они даже слабы. Такова судьба всех народов древности на стадии племенного сожительства в обстановке патриархально-родового строя, когда они еще не успевают подняться до образования своей государственности. То же самое говорят нам источники и о древних славянах.
«Между ними, — читаем мы, например, у византийского историка Маврикия о славянах и антах (конец VI в. н. э.),— господствуют постоянные несогласия; что положат одни, на то не решаются другие, и ни один не хочет повиноваться другому... Так как у них много царьков и эти царьки между собою несогласны, то полезно привлекать некоторых из них на свою сторону». [1]
Арабский историк XI в. Аль-Бекри говорит о славянах:
«Славяне народ столь могущественный и страшный, что если бы они не были разделены на множество поколений и родов, никто бы в мире не мог им противостоять». [2]
III
Существует предположение, что в древнейшие, доисторические времена фракийцы обладали более высокой культурой, чем позже, в историческое время, и что эта более высокая культура принадлежала дофракийскому населению полуострова, хето-пелазгам. Следы ее отложились в гомеровском эпосе и в памятниках так называемой раннеминойской или домикенской неолитической культуры археологических раскопок («расписная керамика»), увязывающих культуру древних фракийцев с Приднепровьем на северовостоке («трипольская культура») и с островом Критом на юге. По данным, имеющимся в распоряжении исследователя, центром этой культуры на полуострове была Фессалия.
В «Илиаде» (XIII, 3) Зевс обращает свои взоры от троянского поля битвы в сторону несущихся на конях фракийцев, мизийцев и гилпомолгов. Фракия у Гомера характеризуется как сильно глыбистая страна и называется «матерью овец», население же ее характеризуется как воинственный народ. Фракийцы у Гомера вооружены так же, как и ахейцы. Они сражаются на колесницах, в медных доспехах, вооруженные длинными мечами и копьями. Гомер говорит о «фракийских мечах», о высокоразвитом виноделии у фракийцев и их знаменитом певце Тамюрасе. Эти данные свидетельствуют о высоком уровне развития техники, сельскохозяйственного производства и искусства у древних фракийцев.
По физическому типу древние фракийцы, судя по показаниям античных источников, были крупные и сильные люди со светлыми или рыжеватыми волосами, с белой кожей и с голубыми глазами. Фракийские женщины у древних авторов называются просто блондинками (ξανθαί). Овидий называет гетов-кораллов, с которыми он имел возможность в I в. н. э. непосредственно познакомиться
1. В. Макушев. Сказания иностранцев о быте и нравах славян. СПб., 1861, стр. 145.
2. Там же.
51
во время своей ссылки в г. Томи на Черноморском побережье, в стране гетов (теперь румынский г. Констанца, турецкий— Кюстенджа в Добрудже), — flavi, т. е. «огненно-желтые» или «злато-желтые, красно-желтые». По Аристотелю, фракийцы были ἑυ τρχες, т. е. имели прямые, гладкие волосы. Гомер называет фракийцев ἀκρὺκομοι, т. е. «чубатые» или с «чубом» и т. п. Античные источники характеризуют фракийцев как долговечный народ. Особенно отличались долговечностью жители горных областей Афона, Родоп и Балканских гор, что ставилось в связь с простой пищей и здоровой природой их местожительства. Об одризском царе Тересе говорят, что он жил 92 года, но нередко бывали случаи, что фракийцы доживали и до 100 лет. Именной список таких фракийцев приводит писатель II в. я. э. Флегон Тралльский.
Обычным типом массового поселения у фракийцев была деревня; кроме того фракийцы имели и много городов. Что же представлял собою фракийский город? Был ли он только укрепленным оборонным пунктом или являлся более совершенным типом города, укрепленным племенным центром светской и духовной власти, со всеми аттрибутами, т. е. с военной дружиной, святилищем, правительственными чиновниками, продовольственными складами на случай военной опасности и пр.? Представлял ли он, наконец, укрепленный населенный пункт, т. е. город более позднего типа? В точности это неизвестно. Типичным для фракийских названий городов является их окончание -dava или -deva, вроде, например: Zargidava, Tomasidava, Piroboridava— на территории племени гетов, т. е. в нынешней Добрудже; Dausdava — на территории Мизии; Dakidava, Singidava, Argidava, Markodava, Sangidava, Komidava, Ramidava, Buridava и пр. — на территории Дакии; Pulpudava—на территории Фракии. Кроме того, наименования некоторых фракийских городов оканчивались на -para, вроде например, города Bessapara, — во Фракии, и на -dama, вроде например, Uskudama — на месте Адрианополя, и др. На том, какое значение имеют эти окончания в наименованиях фракийских городов, мы остановимся несколько ниже, в очерке, посвященном фракийскому языку.
Некоторые названия фракийских населенных пунктов имеют окончание -didzos или -dizos, -dizus, вроде, например, Ostoudidzos, Boedizus, Neodisum, Tarpodizum. В этом окончании видят фракийское слово, означавшее «крепость». Наконец, в фракийской топономике встречаются и наименования с окончанием -bria или -brea, вроде: Mesembria, Selumbria. В этом фракийском -brea, -bria видят значение «город» (греч. πόλις) или «крепость» (греч. τεῖχος).
Фракийцы жили в хижинах, построенных из плетня и покрытых затем густым слоем глины, смешанной с соломой. Судя по найденным при раскопках в северо-восточной Болгарии глиняным моделям фракийского жилища, эти хижины были прямоугольной или квадратной формы, со стенами около 3—4 метров длиною, двускатной крышей и круглыми отверстиями в стенах, служившими, повидимому, окнами и дверьми. По архитектурному типу эти модели напоминают собою наши голубятни. [1] Хижины эти были огорожены частоколом, который мог служить и для загона домашнего окота и для защиты жилища от зверя и неприятеля. На территории нынешней Добруджи, по показаниям источников,
1. Они воспроизведены в назв. соч. Г. И. Кацарова, стр. 27.
52
фракийцы жили в помещениях, вырытых в земле, отчего у древних они назывались «троглодитами» (от греч. τρώγλη «нора», т. е. «жители нор»). Этот тип землянок удержался кое-где на полуострове вплоть до настоящего дня. Горняки бессы в Родопах жили в пещерных жилищах. Наконец, в приозерных районах фракийцы строили свайные постройки. Равнинные фракийские поселки окружались деревянной оградой с башнями. Это уже были города. Такие поселки у даков были укреплены каменными стенами. Типы дакийских домов и укреплений имеются на рельефах Траяновой колонны в Риме.
Что касается народного хозяйства и промышленности, то древние фракийцы были известны, прежде всего, как хорошие земледельцы-хлеборобы. Они сеяли пшеницу, рожь, олиру (род полбы), ячмень. Среди фракийских племен было известно, между прочим, племя пирогеры; оно жило в районе нынешнего округа Чирпан в южной Болгарии, славящемся и сейчас своей пшеницей. Томашек толкует племенной термин пирогеры как «поселенцы пшеничной области» и допускает предположение, что фракийцам было известно слово, соответствующее греческому πυρός «пшеница», славянское пыро. Рожь была известна фракийцам под именем βρίζα. В Болгарии и сейчас известен род белого ярового хлебного злака под именем брица. Демосфен упоминает о фракийском просе и олире. Фракийская придунайская область Мизия называлась в римское время «житницей Цереры», т. е. хлебной житницей. Из огородных растений большою популярностью у фракийцев пользовались лук и чеснок. Такою же популярностью эти овощи пользуются и сейчас в Болгарии.
Из технических культур фракийцам была известна конопля (κανναβις); из конопли они изготовляли себе одежду. У южных фракийцев, кроме конопли, был известен также и лен.
Кроме полеводства и огородничества, фракийцы занимались также виноградарством, виноделием, бортничеством и скотоводством. Виноградное вино по-фракийски называлось словом ζειλα или ζιλα; это фракийское слово сопоставлялось некоторыми исследователями со славянским зелье. Кроме вина, фракийцы пили ячменное пиво (βρῦτος) и напиток вроде «бузы», приготовлявшийся из проса (παραβίη).
В области скотоводства-фракийцы были, прежде всего, отличными коневодами и наездниками, как их и называют гомеровские поэмы — ίποπόλο. Повидимому, конь был тотемом фракийцев, в связи с чем стоит почитание фракийцами героя — покровителя коней, известного в мифологии фракийцев под именем Ἥρως Οὐτάσπιος и излюбленная сигнатура на фракийских монетах — всадник на коне, либо только один конь. Следы культа коня можно отметить в наличности и у ближайших преемников фракийцев на территории полуострова, у современных болгар. Как скотоводы, фракийцы славились в древности своими стадами овец, коров, коз и свиней, что нашло свое отражение на одном из рельефов Траяновой колонны в Риме, где изображены дакийские быки, бараны и козы с колокольчиками на шее. Продукты скотоводства — мясо, молоко, свежее и кислое, сыр и масло — на ряду с растительной пищей составляли обычное питание фракийца.
Фракия в древности была страной, богатой крупным диким зверем.
53
Здесь водились львы, бизоны, зубры и множество более мелкого зверя.
Это давало материал для развития у фракийцев охотничьего промысла. Судя по открытым на территории Болгарии многочисленным рельефам широко популярного, повидимому, у фракийцев памятника, известного в науке под названием «фракийского всадника», фракийцы охотились на медведей, диких кабанов, оленей, зайцев и других животных верхом на коне, с рогатиной или копьем в руке и в сопровождении охотничьих собак. Отметим кстати, что и современные болгары любят охоту и считаются хорошими охотниками.
Фракийские племена, жившие по рекам, у озер и на морском побережье, занимались также и рыболовством.
Отдельные районы Фракии были известны залежами золота и серебра, как, например, область нижнего течения р. Струмы в нынешней Болгарии или округ нынешнего г. Неврокопа на средней Месте или знаменитые золотоносные районы Семиградия на территории задунайской Дакии и др. Население этих районов занималось горной промышленностью. Фракийцы-горняки, специалисты , по промывке золота, работали не в одном каком-либо районе, а в поисках породы переходили с места на место и останавливались для работы там, где оказывался в наличности искомый металл. Таким образом, фракийцы-золотоискатели представляли собою бродячих профессионалов-горняков, промывщиков золота. Такой же тип странствующего золотоискателя-профессионала до последнего времени давало и болгарское население Неврокопского округа, т. е. того самого района, фракийское население которого в древности занималось тем же промыслом. Наконец, фракийцы-бессы, жившие в Родопских горах, славились своим кузнечным мастерством и были известны как хорошие металлисты.
Фракийцы одевались в платье, сшитое из конопляного материала, выкрашенного в пестрые цвета или расшитого узорами. Судя по описаниям древних авторов, фракийский костюм отличался разнообразием, что стояло, очевидно, в связи с социальной принадлежностью и материальным положением его носителя, а также, вероятно, и с разнообразием местностей, где тот или иной костюм имелся в народном обиходе. Так, например, Геродот, описывая одежду вифинских фракийцев в войске Ксеркса, говорит: они были одеты в полукафтаны или кафтаны, поверх кафтанов носили тулупы, на голове у них была лисья шкура, на ногах сапоги из оленьей кожи. Ксенофонт говорит, что фракийцы покрывали голову лисьим мехом ввиду холода, стало-быть не всегда носили в качестве головного убора лисий мех или шапку из лисьего меха, и что при верховой езде надевали вместо коротких накидок длинные плащи. По другим данным, нижний костюм фракийцев составлял хитон, нечто вроде русской верхней рубашки, подпоясанной в талии; поверх хитона, очевидно, в некоторых районах или у некоторых племен перебрасывалась через левое плечо звериная шкура, у других племен — обыкновенно длинный пестрый плащ, называвшийся по-фракийски «лисицей» (βασσαρα); кожаные сапоги, которые носили фракийцы, у греков были известны под именем ἔμβαδες и считались изобретением фракийцев: древние греки кожаных сапог не носили.
Дакийская знать (дворянство) носила на голове войлочные шапки разнообразной формы, называвшиеся у греков πῖλος;
54
их можно видеть на рельефах Траяновой колонны. Дакийцы носили нижнее платье с длинными рукавами, подпоясываясь поясом; поверх платья набрасывался плащ. В отличие от других фракийских племен они носили длинные узкие брюки, какие и сейчас носят прикарпатские украинцы и молдаване, обувались в кожаную обувь. Дакийские женщины носили нижнее платье с рукавами, поверх него длинное платье и салоп. Волосы дакийские женщины убирали назад или прикрывали их платком так, что он скрывал под собою верхние части ушей и спадал на спину.
По данным Овидия, геты одевались в шкуры и носили длинные широкие брюки.
Некоторые фракийские племена практиковали татуировку и раскрашивали тело. Эта деталь туалета была распространена особенно у фракийских женщин дворянского круга, но не были чужды ей также и мужчины того же круга. Впрочем у гетов татуировались и рабы. Татуировка и раскрашивание тела наблюдались особенно у задунайских фракийцев — агатирсов и дакийцев.
Характерным для фракийцев вооружением был серповидный кривой меч (sica). Кроме этого меча фракийцы пользовались: обыкновенными мечами, а также пикой (2 метра в длину); метательным копьем, которое считалось национально-фракийским оружием; железным топором с двумя лезвиями; имели луки, щиты, сделанные из дерева и обтянутые кожею. Некоторые фракийские цари имели в своем войске конницу, одетую в броню. У даков было свое знамя, изготовлявшееся из цветной материи, в виде дракона с открытою пастью. Фракийские гладиаторы были вооружены небольшим щитом, кривой саблей, шлемом с забралом и набедренниками.
Фракийцы в древности были известны как самые сильные и самые воинственные из европейских народов. Этой славой пользовались особенно фракийцы пеоны и агрионы. Поэтому фракийцы повсюду пользовались большим спросом в качестве наемных воинов, о чем часто говорят источники, начиная с V в. до н. э. Между прочим, исследователями отмечается крупная роль фракийцев (в национальном вооружении) в войске Александра Македонского, что вполне понятно, так как македоняне были родственны фракийцам и занимали на полуострове территорию, расположенную между фракийцами на востоке и иллирийцами на западе. По сообщению Диодора, в 334 г. в войске Александра Македонского принимали участие 5000 одризов, трибаллов и иллирийцев в качестве пехоты и 900 человек легкой кавалерии из Фракии и Пэонии. Кроме того, фракийцы служили не только в войсках пергамских царей, но и в египетских и сирийских войсках. Особенно охотно пользовались фракийскими наемниками для всех родоз военной службы римляне.
Одновременно с наемными воинами Фракия поставляла для греков и римлян многочисленные кадры рабов. Говорят, будто фракийцы сами продавали своих детей в рабство и обменивали рабов на соль. По Ксенофонту, во Фракии были широко распространены похищение людей и торговля рабами. Фракийцев-рабов было так много в Греции и Риме, что имена народностей, гетов, и даков, стали обычными нарицательными именами для раба (гет и дав). К числу рабов, фракийцев по национальности, принадлежал и знаменитый организатор и вождь восстания рабов в Риме (73—71 гг. до н. э.) Спартак.
55
У фракийцев в обычае было многоженство. Если десять жен у одного мужчины было здесь частым явлением, то три-четыре жены составляли уже обычное явление. Богатые фракийцы имели, до тридцати жен.
Фракиец покупал себе невесту у ее родителей. Положение жены во фракийской семье было очень тяжелым. Женщина у фракийцев третировалась как рабочий скот и на ряду с рабами обязана была нести огромную физическую работу не только по домашнему хозяйству, но также и по обработке поля, уходу за скотом и т. п.
Согласно описанию у Геродота фракийского похоронного обряда, богатые фракийцы на три дня выставляли тело покойника, убивали над ним всякого рода жертвенных животных и, оплакав покойника, устраивали пир; затем предавали труп сожжению или закапывали в землю, насыпали холм и устраивали воинственные игры с единоборством и выдачей наград победителям в состязаниях. По сообщению Ксенофонта, одризы устраивали после погребения конские состязания.
Данные археологических раскопок фракийских погребений на территории нынешней Болгарии подтверждают наличие у древних фракийцев обоих видов погребения. Конские бега и состязания в борьбе до сих пор пользуются широкой популярностью в жизни болгарского народа и, приурочиваемые обыкновенно, к определенным дням народного календаря, пережиточно сохраняют до сих пор несомненно старый ритуальный характер.
Кроме того, по сообщению Геродота и других авторов, на могиле покойника фракийцы приносили в жертву его любимую жену. О фракийском племени траузов тот же Геродот рассказывает, что при рождении ребенка родственники усаживаются вокруг новорожденного и горько оплакивают его в виду предстоящих ему в жизни страданий, перечисляя при этом все человеческие страдания; при погребении же они с радостью предают умершего земле, причитая, что он теперь свободен от всякого несчастья и живет в полном блаженстве.
Раскопки фракийских курганов на территории Болгарии, относящихся к IV в. до н. э., дали основание болгарским археологам установить три группы вещевых памятников в их инвентаре: во-первых, предметы заведомо греческого происхождения, судя по их форме и стилю; во-вторых, предметы производства местных мастеров, изготовленные в подражание греческим — особенно ионийским— изделиям; в-третьих, произведения, совершенно отступающие по форме, стилю и технике от греческих образцов и составляющие «варварскую группу», имеющую свои аналогии в скифских памятниках. Эта последняя группа памятников представляет собою произведения своеобразного фракийского искусства, совершенно отличного от греческого и имевшего, повидимому, длительную историю своего оформления.
Фракийцы славились своими певцами. Знаменитый легендарный певец античных сказаний Орфей был фракийским народным певцом. Таким же был и другой знаменитый у фракийцев певец — Тамюрас. Но фракийцы были любителями и мастерами не только вокального искусства, они были известны и как любители музыки, а некоторые музыкальные инструменты, как, например, магадис (род арфы) и пастушья флейта, считаются их изобретением. Над умершим фракийцы пели под звуки флейты. Источники говорят σ том, что фракийцы сложили песню в честь царя Ситалка;
56
песня эта называлась ситалкас; у них были также песня и пляска под названием залмоксис. Фракийские врачи и женщины-знахарки лечили болезни пением заклинаний или заговоров.
Описывая фракийское племя гетов, Геродот отмечает, между прочим, что они верят в бессмертие.
Геты были убеждены в том, что со смертью они не погибают, но удаляются к божеству Салмоксису, или Залмоксису. Это верование было известно и у других фракийских племен, например у даков. Через каждые четыре года к Салмоксису отправляли посла с поручениями; посла фракийцы выбирали из своей среды и убивали. Этот культ фракийского Салмоксиса имеет много общего с так называемым орфическим культом древних греков. Приверженцы этого культа, греческие орфики, думали, что умершие отправляются к богу Орфею, и давали им для передачи Орфею таблички со своими пожеланиями. В народном быту современных болгар существует обычай поручать покойникам передачу умершим родственникам тех или иных пожеланий от живых; иногда эти поручения сводятся к передаче привета тому или иному из ранее умерших родственников.
Фракийцы имели свой сонм богов или свой, так сказать, Олимп. Греческие писатели, оставившие нам наибольшее количество сведений о фракийцах, называют фракийских богов греческими именами, упоминая: Ареса (бог войны), Диониса (бог растительных сил природы, веселья и вина, по-фракийски — Сабазий), Артемиду (богиня юности, девственной чистоты, благотворного влияния на жизнь природы, растений и человека, благодетельница источников и рек и пр. и лр.), Гермеса (бог-благодетель богатства и торговли, покровитель дружбы) и много других богов. Сохранившиеся надписи свидетельствуют о том, что наиболее чтимыми божествами у фракийцев были Арес, Дионис и Артемида; последняя у фракийцев была известна под именем Бендис и особенно чтилась женщинами. Кроме того, большой популярностью v фракийцев пользовались: Аполлон (бог света, друг и покровитель всего истинно прекрасного и возвышенного), Гера (богиня плодородия, покровительница супружества), Земела (земля), Сурегет (небо) и некоторые другие.
Весьма распространенным памятником фракийской культуры как в Болгарии, так и по всему Балканскому полуострову и в Малой Азии является так называемый «фракийский всадник». Это — каменные плиты с изображением фракийских героев, отчасти богов и героизированных умерших. Они изображаются всадниками, или сидящими на коне, или идущими с правой стороны рядом с конем. Их сопровождает собака. Перед всадником стоит деревце, по которому вьется змея, повернув свою голову к морде коня. Часто всадник изображен в виде охотника: правой рукой он мечет в кабана короткое копье. В подобных охотничьих сценах участвуют и другие животные: олень, медведь. Всадник или весь обнажен, или одет в короткую рубашку (хитон или туника) и подпоясан; с плеч его развевается короткий плащ. Под рельефом имеется обычно надпись, объясняющая его значение. Подобные памятники ставились фракийцами в честь чтимых ими мифических героев. Надпись на них обыкновенно начиналась словами: «господу-герою» или «богу-герою», без указания имени героя, а затем шло имя жертвователя и иногда указание, во имя чего данный памятник поставлен. Иногда находят в Болгарии такого рода памятники в большом количестве в одном месте.
57
Это указывает на то, что в этих местах были святилища тому или иному чтимому герою и благочестивые люди ставили в эти святилища свои посвящения.
Культурно-исторический интерес такого памятника фракийской культуры заключается в следующем. Возникнув в дохристианское время, эта своеобразная языческая икона после принятия христианства стала истолковываться и почитаться как изображение св. Георгия-победоносца. И до сих пор в селении Элидере Татар-Пазарджикского округа плита с «фракийским всадником» чтится в местной церкви как св. Георгий. В Пловдиве имеется такая же плита с обычной греческой надписью, гласящей, что данный памятник посвящается «господу-герою» и богине Гере, причем перед именем богини высечен уже в новое время крест. В армянской церкви св. Георгия в Пловдиве возжигают свечи перед подобным же каменным изображением, почитая в нем св. Георгия. В церкви св. Георгия в городе Ямболе плита с «фракийским всадником» вделана в стену иконостаса как изображение св. Георгия. В Георгиевском монастыре у с. Белашица около Пловдива престолом служит фракийский жертвенный камень с рельефом «фракийского всадника».
Таким образом, приняв христианство, народ продолжал чтить старые языческие изображения, изменив только их значение. Нечто подобное произошло и с фракийским певцом Орфеем, о котором у фракийцев существовало представление, что он своим пением очаровывал и привлекал к себе диких зверей, а также с божествами, которые назывались криофоры, т. е. носители овец, овценосцы или агнценосцы, и которые изображались с ягненком или бараном на плечах, как Гермес, Аполлон и некоторые другие; раннее христианство воспользовалось этими образцами для своего «Доброго пастыря» (Христос).
Сходство «фракийского всадника» с обычным изображением св. Георгия таково, что мы имеем все основания предполагать, что «фракийский всадник», поражающий своим копьем диких зверей, послужил для первых христианских иконописцев моделью для изображения св. Георгия.
Кроме отмеченного выше культа богов-героев и героизированных покойников, у фракийцев был распространен; и восточный иранский культ Митры, бога непобедимого солнца, родившегося 25 декабря из скалы и чтимого в пещерах, куда он загонял стада. Памятники этого культа в виде плит с соответственными групповыми изображениями вокруг кудрявого юноши, поражающего быка, открыты вс. Каньово, в г. Софии, в с. Кутмичевице и в с. Елидере.
Большим распространением у фракийцев пользовался культ нимф — богинь природы: источников, рек, озер, гор, лугов, пещер, лесов (ореады — нимфы гор; дриады — нимфы деревьев; наяды — нимфы воды, и т. п.). Им поклонялись, приносили дары, ставили в их честь жертвенники, строили святилища, воздвигали статуи, плиты с рельефами, изображавшими трех веселых танцующих женщин, сначала в длинных рубашках (хитоны), а впоследствии— без платья; это первый прототип художественной группы, известной под именем «Три грации». Вспомним, кстати, что в современных болгарских народных представлениях и в народной поэзии большой популярностью пользуются те же нимфы под
58
именем вилы и дивы, или самовилы, самодивы и самоюды.
§ 3. ЗАВОЕВАНИЕ ФРАКИЙСКИХ И ИЛЛИРИЙСКИХ ПЛЕМЕН РИМЛЯНАМИ
Разрозненные фракийские племена не сумели противостоять натиску хорошо организованной вооруженной силы надвигавшихся на них с запада держав — Македонии и Рима. Уже при Александре Македонском (356—323) в состав его государства силой оружия была включена вся территория фракийских племен вплоть до Дуная. Но македонцы культурно и этнографически были родственны фракийцам, и кратковременное объединение фракийских племен под властью македонской государственности не могло, надо полагать, внести каких-либо существенных перемен ни в общие основы их массового племенного патриархально-родового быта, ни в их культуру, не считая тех перемен, которые обусловливались их подчинением централизованной государственной власти.
Решительный удар был нанесен фракийцам не со стороны македонцев, а со стороны «культурных» хищников Рима, начавших завоевание фракийских племен с 70-х годов до н. э. (Лукулл) завоеванием .родопских бессов и одризов. В I в. н. э. (Клавдий) уже вся Фракия была обращена в римскую провинцию, а в 107 г. Траян, сломив многолетнее и упорное сопротивление героических даков, включил в состав Римской империи и задунайских фракийцев. С этого момента фракийские племена вступили в новую эру своего социально-политического развития в обстановке, общей для всех угнетенных римским завоевателем народов Востока и Запада.
Завоевание Балканского полуострова римлянами началось в половине III в. до н. э. (229—228) с западных его районов, с Иллирии, и с каждым годом шаг за шагом распространялось все далее и далее на восток вплоть до II в. н. э., когда с окончательным подчинением Траяном (М. Ulpius Traianus, 98—117 гг.) римскому оружию задунайской Дакии (101—107) весь полуостров с прилегающими к нему с севера районами был уже во власти римлян.
В 70-х годах до н. э. римский полководец Лукулл (L. Licinius Lucuilus Ponticus, 100—56 гг. до н. э.) завоевал родопских бессов, одризов и черноморские греческие города. В 29—28 гг. до н. э. проконсул) Македонии М. Лициний Красс подчинил Риму фракийские племена сердов, мизов и др. вплоть до Дуная. При императоре Клавдии в I в. н. э. (10 г. до н. э. — 54 г. н. э.) уже вся Фракия была обращена в Римскую провинцию с главным городом Филиппополь (болгарский Пловдив).
Особенно упорное сопротивление римскому завоеванию в течение десятков лет оказывали даки (фракийское племя, родственное гетам), занимавшие территорию Трансильвании, Валахии, Молдавии и Бессарабии вплоть до Черного моря и Днестра. Уже начиная со II в. до н. э., даки постоянно тревожат римлян своими набегами на римские владения на полуострове. В I в. до н. э. у даков складывается первое государственное объединение во главе с царем Буривистой, угрожающее северо-восточным границам Римской империи. После смерти Буривисты организованное им государство распалось, но в I в. н. э. оно вновь возрождается под руководством народного вождя Децебала и быстро вырастает в мощное экономически и политически государство, становится опаснейшим соседом римлян и вынуждает римское правительство
59
Августа (63 г. до н. э.— 14 г. н. э.), Тиверия (14—37) и Домициана (81—96) предпринимать против даков постоянные военные экспедиции, оканчивавшиеся обыкновенно неудачами для римлян, и покупать относительное спокойствие на Дунайской границе ежегодной выплатой дакам солидных сумм до тех пор, пока, наконец, императору Траяну, в результате двух военных походов против даков (101—102 и 105—107), не удалось окончательно сломить сопротивление этого героического народа и присоединить владения Децебала к Римской империи под именем «провинция Дакия». В связи с победою римлян Децебал покончил жизнь самоубийством, а победитель даков Траян в память этой знаменательной победы, стоившей римлянам огромных жертв, соорудил два памятника: на территории нынешней Добруджи, в ближайшем соседстве с даками и гетами, грандиозную, художественной архитектурной отделки цилиндрическую каменную башню (saxea turris), известную под именем Tropaeum Traiani, [1] а в Риме знаменитую колонну («Траянова колонна»), на которой 124 изумительные по художественному мастерству исполнения картины представляют собою, по характеристике Моммсена, «изваянную картинную книгу дакийских войн, для которой почти всюду нам недостает текста».
«Здесь мы видим, — говорит Моммсен, — первых пленников-даков, легко отличимых по их зипунам с длинными рукавами и по их длинным штанам, которых солдаты, схватив за чубы, приводят к императору со связанными назад руками. Мы видим метателей копий и камней, серпоносцев, пеших стрелков из лука, также панцырного всадника, с луком, змеевидное знамя даков и т. д. Мы видим дакийскую деревню на сваях среди озера, куда на круглые хижины с заостренной крышей летят зажигательные факелы. Женщины и дети молят императора о пощаде. Неприятельские укрепления, частью деревянные, частью каменные, захватываются», и т. д.
Затем следуют сцены из второй войны, подобные первой серии. Выделяется большое изображение того, как после гибели дворца в пламени князья даков, расположившись вокруг котла, один за другим принимают чашу с ядом. Наконец, заключительная картина: длинная вереница побежденных с женами, детьми и стадами покидает отечество.
«Историю этой войны, — замечает Моммсен, — написал сам император, а после него многие другие; все это для нас потеряно, и лишь отдельные, не вполне понятные данные гласят нам о великой исторической катастрофе». [2]
Какое серьезное значение придавало римское правительство победе над даками, можно судить, в частности, по тому, что в течение 123 дней Рим праздновал победу Траяна исключительными по своей грандиозности цирковыми зрелищами, в которых участвовало 10 тысяч гладиаторов и 11 тысяч зверей.
Спасаясь от римского завоевания, дакийское население частью бежало за пределы своей родины, частью было водворено римлянами
1. Подробнее об этом памятнике см. наше исследование «Троян в „Слове о полку Игореве“» в „Сборнике статей и исследований по славянской филологии“, т. I, Л., 1941.
2. Th. Mommsen. Römische Geschichte, В. V, VIII Buch, Kapitel VI, Berlin 1885, стр. 202—205. Более подробные библиографические указания по вопросу о римском завоевании полуострова см. в названном выше нашем исследовании о Трояне.
60
на полуострове, частью продолжало оставаться на своих старых местах жительства под властью римлян.
Как мы уже знаем из сказанного выше, фракийцы представляли собою не единую народность, а комплекс народностей, распадавшихся каждая на ряд племен, отличавшихся друг от друга и формами общественного строя и общим уровнем культурности. Среди фракийских племен, несомненно, были и такие, которые по типологической стадиальности культурного развития можно было бы назвать протославянскими племенами. К числу таких племен, весьма вероятно, принадлежали, именно, геты и даки, народы вождей-героев Буревисты и Децебала, явно выделявшиеся из массы прочих фракийских племен своим этнографическим типом и культурой. Принадлежность гетов и даков к протославянским народам Днепровско-Дунайского бассейна вряд ли в настоящее время может подлежать сомнению. [1] Фракийцы-геты, впрочем, испокон веков жили не только на левом побережье Нижнего Дуная, в районе, где впоследствии выступают славяне-угличи, но также и на правобережье Нижнего Дуная, в нынешней Добрудже, откуда они были вытеснены за Дунай римлянами. Что касается родственных гетам фракийцев-даков, то они впервые появляются на полуострове в самом начале II в. н. э., в результате традиционной популяционистской политики римского правительства. Появление даков в среде населения .Балканского полуострова несомненно усиливало и подкрепляло его протославянский этнографический элемент.
Римское владычество в Задунайской Дакии было весьма недлительным. Римское правительство Аврелиана-Клавдия II (268—270) вынуждено было оставить Дакию на произвол судьбы в пользу готов с момента появления их в половине III в. до н. э. на территории Дакии и вторжения готов в 258 г. после переправы по льду через Дунай. Население Дакии закапывало свои богатства и бежало на полуостров, где было водворено римским правительством на территории Мизии (Moesia). В связи с этим на полуострове была организована римлянами новая «счастливая» провинция Дакия под именем Serdica Ulpia, долженствовавшая заменить собою задунайскую Colonia Ulpia Traiana Sarmisegetusa. [2]
В 395 г. н. э. при римском императоре Феодосии Великом (379—395) Балканский полуостров делился на следующие провинции: 1) Скифия (Scythia, нынешняя Добруджа) с главным городом Томи; 2) Нижняя Мизия (Moesia inferior, восточная часть нынешней северной Болгарии, б. Болгарского княжества от Добруджи до р. Искър) с главными городами Марцианополь (Преслав) и подбалканский Никополь; 3) Дакия (Dacia между реками Искър и Морава), делившаяся на две части — Придунайская Дакия (Dacia ripensis) с главным городом Ratiaria на Дунае и на юг от нее Дакия-Средиземная (Dacia mediterranea) с главными городами Сардика (позже Средец, София) и Нисса (Ниш); 4) Верхняя Мизия (Moesia superior, между реками Морава и Дрина) с главными ropoдами Viminacium (около нынешнего города Семендрия) и Singidunum (Белград); 5) Далмация — нынешняя Далмация с Боснией и Герцеговиной; 6) Дардания (Dardania) c главным городом Scupi (Скопие, Искюп, Ускюб);
1. Ф. Брун, О родстве гетов с даками, сих последних с славянами и румынов с римлянами. Черноморье, т. I. Одесса, 1879, стр. 241—277; Б. М. Флоринский, Первобытные славяне, т. I. Томск, 1894, гл. III, стр. 81 и сл.
2. Julius Jung. Die romanischen Landschaften des Römischen Reiches, 1881, стр. 402.
61
7) Превалитана (Praevalis) с главным городом Скутари (Скадар); 8) Фракия (Thracia)—северо-западная часть нынешней Фракии, с главным городом Филиппополь (болг. Пловдив); 9) Гемимонт (Haemimontus) с главными городами Адрианополь и Бургас (Debeltus); 10) Родопа (Rhodope, между нижним течением рек Марина и Кара-Су, вдоль южного Доспата и до Архипелага) с главным городом Траянополь; 11) Европа (Europa, окрестности Константинополя); 12) Македония (Macedonia prima et secunda); 13) Эпир (Epirus nova et vetus); 14) Фессалия (Thessalia). [1]
Что внесло римское завоевание полуострова в экономические, политические и этнографические судьбы его населения, по которому «в течение столетий проходил всё нивеллирующий рубанок римского владычества»? — На этот вопрос блестящий и исчерпывающий ответ дает Энгельс:
«Там, где (римскому владычеству) не оказывал сопротивления греческий язык, все национальные языки должны были уступить место испорченному латинскому; исчезли все национальные различия, уже не существовало больше галлов, иберийцев, лигурийцев, нориков, — все они превратились в римлян. Римская администрация и римское право повсеместно разрушили древние родовые союзы, а вместе с ними и последние остатки местной и национальной самодеятельности. Вновь испеченное римское гражданство не могло ничего дать взамен; оно не выражало никакой национальности, а было лишь выражением отсутствия национальности. Элементы новых наций были повсюду налицо; латинские диалекты различных провинций все больше и больше отделялись друг от друга; естественные границы, прежде делавшие Италию, Галлию, Испанию, Африку самостоятельными областями, еще существовали и также давали себя чувствовать. Но нигде не было налицо силы, способной создать из этих элементов новые нации; нигде еще не было и следа способности к развитию; отсутствовали силы сопротивления, не говоря уже о творческих способностях. Для громадной массы людей на огромной территории единственной объединяющей связью служило римское государство, которое со временем сделалось ее злейшим врагом и угнетателем. Провинции уничтожали Рим; сам Рим превратился в провинциальный город, подобный другим, привилегированный, но уже переставший быть средоточием мировой империи, утративший свое значение резиденции императоров и их приближенных, которые жили теперь в Константинополе, Трире, Милане. Римское государство превратилось в гигантскую сложную машину исключительно для высасывания соков из подданных. Налоги, государственные повинности и оброки разного рода погружали массу населения во все более глубокую нищету; этот гнет усиливали до невыносимости вымогательства наместников, сборщиков налогов, солдат. Своим мировым господством римское государство привело к такому положению: свое право на существование оно основывало на поддержании порядка внутри и на защите от „варваров“ извне. Но его „порядок” был хуже беспорядка, а варваров, от которых оно бралось защищать граждан, последние ожидали как спасителей... Всеобщее обеднение, ухудшение путей сообщения и сношений, упадок ремесла, искусства, уменьшение населения, упадок городов,
1. М. С. Дринов, Погледъ врьхъ произхожданье то на българскій народъ и начало то на българска та история. Соч., т. I, София, 1909, стр. 9 и сл.
62
возвращение земледелия на низшую ступень — таков был конечный результат римского мирового господства». [1]
Такую же блестящую картину нараставшего с первых веков нашей эры кризиса античного рабовладельческого хозяйства, приведшего в III в. империю в состояние «всеобщего экономического, политического и морального разложения», Энгельс дает и в статье «Бруно Бауэр и раннее христианство». [2]
Это привело, с одной стороны, к широкому революционному движению низов римской общественности (солдатские бунты, крестьянские войны, восстания рабов и пр.), с другой — к сплочению развивавшихся и крепчавших варварских родовых союзов и племен в союзы племен, в союзно-племенные федерации в целях, прежде всего, самообороны против эксплоатации иноземного завоевателя, переходивших затем от самообороны к наступлению против разлагавшегося и слабевшего насильника. Так было не только на западе, в районах германских племенных объединений, окончательно сложившихся в III в.; так было и на востоке, т. е. в придунайских областях, на Балканском полуострове и далее на северо-востоке, в районах римской оккупации, простиравшейся вплоть да Карпат и Днестровско-Бугского бассейна. И подобно тому как на западе в III в. окончательно стабилизуются племенные объединения германцев (франки, саксы, англы, аламаны), окончательно стабилизуются, надо полагать, и местные, протославянские племенные объединения на полуострове, явившиеся здесь первым шагом к образованию наций, т. е. южнославянских народов, по аналогии с тем, что утверждает Энгельс относительно союза племен американских ирокезов. [3] Этим и объясняются выступления вооруженных славянских дружин на полуострове и в примыкающих к нему придунайских районах на севере, начиная, по крайней мере, с II в. н. э., явившиеся, говоря словами Энгельса,
«выражение сознания приобретенной федерацией силы, ввиду чего она немедленно и приняла наступательный характер, направленный против римского завоевателя, и преемственно вспыхнула с новою силою к началу VI в., в тесной связи с успехами социально-экономического развития угнетенных народов полуострова, в результате чего Римская империя оказалась опрокинутой ,,варварами”, не только германцами на Западе, но и славянами на Востоке».
«Не-римляне, т. е. все „варвары”, объединились против общего врага и с громом опрокинули Рим», — говорит И. В. Сталин в «Отчетном докладе XVII Съезду партии». [4]
§ 4. НАЧАЛО ОБРАЗОВАНИЯ НА ПОЛУОСТРОВЕ НОВОГО ЭТНОГРАФИЧЕСКОГО ТИПА
Начиная с конца II в., с царствования Марка Аврелия (161—180), Римскую империю на Балканском полуострове начинают тревожить и теснить соседние «варвары», переходя через Дунай и разоряя римские владения. Здесь побывали маркоманы, квады, вандалы, готы; степняки языги, аланы, роксоланы,
1. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М., 1932, стр. 148 и сл.
2. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XV, стр. 606 и сл.
3. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 93.
4. И. В. Сталин. Вопросы ленинизма. 10-е изд., 1937, стр. 547.
63
карпы, бораны, уругунды, сарматы, гунны (V в.) во главе с знаменитым Аттилой, болгары (в конце V в.), геты (начало VI в.), авары (в половине VI в.). Римское правительство боролось с этими «варварами» в одних случаях силою оружия, в других — силою дипломатии, в третьих — переселением сотнями тысяч, как говорят, за Дунай, стараясь этим самым обессилить их натиск.
Среди этих задунайских переселенцев-«варваров» несомненно было много племен, родственных типологически, по стадиальности своего глоттогонического и этногонического становления, с некоторыми фракийскими протославянскими племенами, ближайшим образом смежными с ними территориально, посредственно или непосредственно, еще до завоевания полуострова римлянами. Так, например, проф. Дринов считал среди этих переселенцев славянами и уругундов, и боранов, и карпов, и языгов, и даков, коренное древнейшее население нынешней Румынии, и гетов. Мы не утверждаем вместе с проф. Дриновым, что это были именно «славяне», как уже сложившийся в определенную в языковом и этнографическом отношениях типовую единицу народ, но полагаем, исходя из своих принципиальных установок, что среди римских переселенцев из-за Дуная могли явиться на Балканский полуостров и племена, родственные по стадиальности своей культуры некоторым фракийским племенам, стоявшим или поднявшимся к этому времени на ту же ступень развития. Административно-хозяйственная политика Рима на полуострове и система его популяционистской политики, опиравшаяся на привлечение к себе на вновь завоеванную территорию, по соображениям чисто политического характера, «варварских» племен из-за Дуная, несомненно содействовала ускорению процесса языковой, а вместе с тем и этнографической дифференциации фракийских племен. Не исключена возможность, что уже в первые века римского владычества на полуострове мы имеем в этнографической истории его населения закончившийся процесс сложения нового этнографического качества, т. е. возникновение первых, древнейших на полуострове, протославянских племенных образований на месте некоторых былых фракийских племен.
«Народы, — замечает Н. Я. Марр, — дошедшие до образования национальности, не могут иметь одного названия за время своего существования. Каждая национальность — это результат скрещения ряда социальных группировок, образовавших в ту или иную эпоху руководящий и организующий класс и приобщавших всю слагающуюся нацию к своему тотему, своему так называемому племенному названию». [1]
Для того чтобы, по возможности, ближе подойти к разрешению интересующей нас проблемы происхождения южных славян, мы должны назвать еще один факт, небезразличный с точки зрения истории происхождения населяющих его сейчас народов.
Я имею в виду некоторые документально засвидетельствованные факты передвижения народов на полуостров, имевшие здесь место, начиная по крайней мере с IV в. до нг. э., и в первую очередь появление на полуострове кельтского племени галлов, известных у грехов под именем галлаты.
1. Н. Я. Марр. Постановка учения об языке в мировом масштабе. Избр. работы, т. IV, 1937, стр. 78 и сл.
64
Первое известие о появлении кельтов на полуострове восходит к 335 г. до н. э.; в 281—280 гг. они уже вторгаются во Фракию и наносят поражение северной группе фракийских племен — гетам и трибаллам; спустя год после этого, в 279 г., они предпринимают, под предводительством своего вождя Бренна, нападение на Македонию и Грецию, откуда после понесенного ими поражения у Дельф часть их проникает в северную Фракию, часть же, переправившись через Босфор, задерживается в северных районах Малой Азии и создает здесь свое государство — Галатию. На полуострове галлы осели в Иллирии и во Фракии. На территории последней они обосновались в верховьях р. Тунджи, где организовали государство с центром в Тиле, нынешнее «Туловское поле» в Болгарии, на южном склоне главного Балканского хребта, у г. Казанлык, знаменитое своими розовыми плантациями.
В восточной Боснии и Сербии несколько позже галлов в источниках упоминается (Страбон, Плиний и др.) кельтское племя скордисков, проникших за Мораву, т. е. в северо-западный район нынешней Болгарии (древняя Сардика, болгарские Средец — София), и вытеснивших трибаллов.
Вперемежку между иллирийскими и фракийскими племенами здесь же, по Страбону, жило галльское племя тавриски. О племени яподы, сидевшем между реками Уной и Саной, Страбон говорит, что оно было и иллирийским и кельтским племенем. Но особенно сильной галлизации, начиная с V—IV вв. до н. э., подверглась область между Альпами и Дунаем, известная позже под именем Паннонии, исконной страны современного южного славянского народа словенцы. Здесь обитал целый ряд галльских племен — геркуниаты (ср. имя Герциния), китны, тавриски, норики, бойи. Последние занимали территорию в Паннонии в I в. до н. э. вплоть до р. Тиссы и номенклатурно отразились в названии страны Богемия. Здесь они вскоре после этого, говорят, были так разбиты даками под предводительством Децебала, что область их была названа «бойской пустыней». Следы пребывания в этих областях галлов во множестве сохранились в памятниках материальной культуры и в топографических названиях и собственных именах; таковы, например, названия городов: Невиедунум, Капедунум, Сингидунум (Белград), Карнунтум, Виндобона (Вена), Бонония (Видин), Виминациум и др., а также имена придунайских городов в Болгарии — Ратиария, Дурострум и Новиодунум. [1]
Плотно оседавшие на полуострове среди иллирийских и фракийских племен названные выше галльские (кельтские) племена всегда отличаются античными авторами, именно как кельты, от местного фракийского и иллирийского населения. Так, например, мы читаем у Страбона: «Μέχρι τῶν Ἰαπόδων, κελτικοῦ τε ἅμα καὶ ἱλλυρικοῦ ἔθνους, ... Ταυρίσκοι τοῖς ἰλλυρικοῖς ἔθνεσι καὶ τοῖς θρακίοις ἄναμιξ ὤκησαν» (VII, 5, 2).
Это говорит о том, что кельты воспринимались в античной древности как элемент, отличный в этнографическом и культурном отношениях от местного фракийского и иллирийского населения полуострова. С другой стороны, интересное показание Страбона о яподах говорит совершенно ясно о том, что по стадиальности своего развития кельты (некоторые их племена) в это время в языковом и этнографическом отношениях еще были близки к фракийцам и иллирийцам,
1. L. Niederle. Slovanské starožitnosti, dil. II, sv. 1, v Praze, 1906, стр. 46—49
65
а поэтому, скрещиваясь с последними, являлись фактором, содействовавшим в известной мере нарастанию процесса языковой дифференциации в среде фракийских и иллирийских племен и перерастанию некоторых из них в новое (типологически по языку качество, явившееся тем доиндоевропейским (яфетическим) субстратом, на котором вскоре на полуострове же вырос и протославянский язык позднейшей индоевропейской формации. Отметим кстати, что, по характеристике Н. Я. Марра, «кельтские» языки — промежуточные между языками яфетической системы и прометеидскими, так называемыми индоевропейскими— посредствующая ступень. [1]
В начале III в. н. э. на Дунае появляется новый враг Римской империи, вестготы, жившие к северу от Нижнего Дуная и составлявшие западную ветвь обширного готского союза, сложившегося на территории восточнославянских племен и представлявшего собою по существу в массе, по своему этнографическому составу, союз восточнославянских племен. С 238 г. в истории Римской империи начинается длительный период, растянувшийся почти на 200 лет так называемых «готских войн».
Под натиском готов при Диоклетиане отступили на Балканский полуостров карпы, народ несомненно славянской этнической принадлежности.
«Всюду эта катастрофа, — пишет Моммсен, — приняла вид готской войны, охватив собой всю массу народов, приведенных в движение переселенческим потоком, который направлялся с северо-востока к Черному морю. Началась свалка народов, принимавшая то тут, то там характер даже пиратства как на море, так и на суше (на Нижнем Дунае и с северного побережья Черного моря). За такую неразбериху один ученый афинянин, сражавшийся в этой войне и описавший ее, придал ей название скифской, включив в это наименование всех германских и не-германских врагов империи». [2]
Вместе с карпами готы, под предводительством князя Книва, перешли Дунай и вторглись в Мизию. Далее они проникли в Македонию и во Фракию, где при Берое (Старая Загора) разбили римлян и взяли столицу Фракии Филиппополь, откуда с богатой добычей, опрокидывая на пути римские легионы, победоносно вернулись за Дунай в Дакию, с этого времени (около 255 г.) навсегда утраченную для римлян.
После смерти императора Галиена, убитого в 268 г., готы возобновили свои сухопутные и морские вторжения на полуостров, на этот раз вместе с герулами, жившими на побережье Азовского моря и уже хорошо знакомыми римлянам по своим пиратским нападениям на причерноморские города.
Готы двигались на римскую территорию тремя путями: одна часть их направлялась против Фессалии и Греции; другая — морским путем на Крит и Родос; третья, наиболее значительная часть, двинулась в Македонию. На помощь фессалоникийцам (г. Солунь или Фессалоники — крупнейший приморский торговый город Македонии) подоспел император Клавдий с огромным войском. Ему удалось оттеснить готов в Верхнюю Мизию и здесь у города Ниша (Naissus) нанести им решительное поражение,
1. Н. Я. Марр, Бретонская нацменовская речь в увязке языков Афревразии. Избр. работы, т. IV, стр. 226.
2. Th. Mommsen, назв. соч., стр. 217.
66
причем множество пленных готов частью было включено в состав римского войска, частью превращено в крепостных, [1] т. е. включено в состав местного фракийско-ромейского населения. С другой стороны, мы не имеем никаких оснований предполагать, что вторгавшиеся в римские владения на полуострове северные варвары после грабежей или поражений все поголовно возвращались обратно за Дунай. Вынужденно возвращались за Дунай вооруженные дружины этих народов, преследуемые римскими войсками. Народ, проникавший под их прикрытием и вместе с ними т полуостров, вероятнее всего навсегда оседал на новых местах жительства и превращался в местное население, принося с собою значительный славянский элемент, содействовавший естественному процессу стабилизации на полуострове нового этнографического качества. Во всяком случае, едва ли может подлежать сомнению, что к середине III в. придунайские области полуострова — Скифия (Добруджа), Дакия и обе Мизии, т. е. территория, вошедшая в VII в. в состав Аспаруховой Болгарии, уже были в значительной степени славянизированы.
Император Аврелиан (210—275), прежде чем окончательно покинуть Дакию в 274 г., разбил на ее территории народ карпов, славянская принадлежность которого вряд ли может подлежать какому-либо сомнению, и множество их переселил из левобережной Дакии на полуостров. Об императоре Пробе (276—282) источники рассказывают, что он поселил на полуострове 100 тысяч бастарнов, а затем множество гепидов, грутунгов (остготов) и вандалов. О правительстве Константина Великого (306—337) говорят, что оно натурализовало на территории полуострова в качестве римских подданных множество сарматов, а что в действительности представлял собой народ, скрывавшийся в древности под коллективным именем сарматы, мы видели выше. [2]
В 376 г. вестготы, теснимые гуннами, обратились к римскому правительству императора Валента (364—378) с просьбой разрешить им поселиться на полуострове, на территории римских владений. Валент согласился на просьбу вестготов, взяв с них слово, что они будут послушны римскому правительству и примут христианство. Получив это разрешение, вестготы перешли Дунай и поселились на указанной им территории в провинции Нижней Мизии (см. выше). Однако не прошло и года, как выведенные из терпения злоупотреблениями и зксплоатацией римских чиновников и не найдя нигде правды, вестготы восстали против римского правительства, разбили римские войска, посланные в Мизию для усмирения бунтовщиков, и объявили себя независимыми от римского правительства.
Окрыленные этим первым успехом, готы перешли затем Балканский хребет и вторглись во Фракию. У Адрианополя их встретил Валент с огромной армией, и 9 августа 378 г. здесь произошла страшная битва, какой, по словам историков, римская история еще не помнила со времени Каннского поражения 216 г. до н. э., когда в битве с Ганнибалом погибло 70 тысяч римского войска. Под Адрианополем в битве с готами пало 60 тысяч римлян, в том числе и император.
1. Th. Mommsen, назв. соч., стр. 217—225.
2. П. Мутафчиев, Българи и румъни в историята на Дунавските земи. София, 1927, стр. 82.
67
После этого катастрофического поражения римлян все пути на полуострове для северных варваров оказались открытыми, и они беспрепятственно грабили и опустошали здесь римские владения вплоть до стен Константинополя и южных побережий Греции. В течение 25 лет полуостров находился в безраздельной власти готов. В 402 г., угрожаемые надвигавшимися с востока варварами — гуннами, готы покинули пределы полуострова и перебрались в Италию, где также в течение нескольких лет безнаказанно грабили и опустошали страну, пока, наконец, не перебрались в Испанию, где и основали Вестготское государство. [1]
В 441 г. на полуостров вторгаются через Дунай гунны под предводительством Аттилы, возглавлявшего гуннский союз племен, в который значительной массой входили, на ряду с прочими народами, и восточнославянские племена, составлявшие, повидимому, в армии Аттилы, судя по данным Приска (V в.) и Йордана (VI в.), значительное ядро. Весь Балканский полуостров попал в руки Аттилы и был подвергнут им хищническому разгрому. По словам Аммиана Марцелина, Балканский полуостров был превращен гуннами в пустыню. Хозяйничанье гуннов на полуострове продолжалось пять лет, и только в 446 г. императору Феодосию II удалось заключить с Аттилой мир на унизительных для Римской империи условиях. В 453 г. Аттила умер, и его государство (союз племен) распалось. Прежнюю Дакию захватили гепиды под предводительством Ардарика; остготы продвинулись на правобережье р. Тиссы, в Паннонию. Часть гуннов поселилась на правом берегу Нижнего Дуная, в Дакии, в Малой Скифии (Добруджа) и в римских провинциях, под римским владычеством. [2] Какой народности были «гунны», осевшие после распада гуннского союза в Малой Скифии и вообще на Балканском полуострове, вопрос остается пока открытым; они могли быть и славянами, входившими в состав гуннского союза Аттилы в качестве одной из его составных частей. [3] Однако и после смерти Аттилы вторжения на полуостров варваров — готов, гепидов, гуннов, лангобардов, герулов, франков, болгар не прекращались вплоть до VI в., о чем подробнее говорить здесь мы не будем, так как этот предмет выходит уже за пределы интересующего нас сейчас вопроса. [4] Важно сейчас отметить, что в числе или составе варварских дружин и народов, вторгавшихся в римские владения и массами оседавших на полуострове, начиная по крайней мере с момента утверждения здесь римского владычества, г. е. с самого начала II в. н. э., имелись также и славяне, вроде, например, костобоков (176) или карпов (214—295), принадлежность которых к числу славянских племен ни в ком сейчас не вызывает никаких сомнений. [5]
Среди так называемых «сарматов», живших в венгерской Дакии на территории нынешнего Баната, между Дунаем и Тиссой, римляне различали две группы: «сарматов-свободных», старых насельников территории, и «сарматов-рабов», более поздних, но численно превышавших свободных.
1. М. С. Дринов, назв. соч., стр. 11 и сл.
2. М. С. Дринов, назв. соч., стр. 12—14; М. С. Грушевский, Киевская Русь, I, СПб., 1911, стр. 182 и сл.
3. Подробнее о гуннах и гуннском вопросе на русском языке см. очерк А. Л. Погодина «Гунны» — в его книге «Из истории славянских передвижений» (СПб., 1901, стр. 30—43; здесь же указаны источники и основная литература).
4. Подробнее на эту тему см.: L. Niederle, Slovanské starožitnosti, dil. II, sv. 1, v Praze, 1906, стр. 114—119.
5. L. Niederle, назв. соч., стр. 122.
68
В 334 г. «сарматы-рабы» восстали против своих господ, разбили их и частью прогнали за Дунай на римскую территорию, где в числе около 300 тысяч человек они были приняты римским правительством (Константин) и расселены на полуострове и в Италии. Другая часть «сарматов-свободных» нашла себе приют у готов.
В 358 г. они были возвращены Константином на родину и восстановлены в своих правах, причем князем им был назначен из их же среды некто Zizais. Банатские «сарматы» упоминаются в источниках еще в конце V в., и в первой половине VI в. В VI в. на этой же территории выступают уже славяне, как ее старые насельники. Это свидетельствует о том, что именем «сарматы» до сих пор здесь назывались подлинные славяне. Славянская принадлежность населения Потисья, подвластного с конца IV в. Аттиле, подтверждается показаниями Приска, члена римского посольства, к Аттиле, оставившего интересные записки об этом посольстве, представляющие собой исключительно ценный источник по истории гуннов и гунно-римских отношений. [1]
Из 300 тысяч славян, которые в IV в. переправились через Дунай и нашли себе приют на полуострове, вероятно, более значительная часть была водворена Константином здесь же, а менее значительная переправлена в Италию. Прилив на полуостров этой массы славянского элемента должен был неминуемо отразиться на этнографическом составе его населения в смысле углубления процесса образования здесь, в среде коренного фракийского населения, нового этнографического качества.
Что славянский элемент на полуострове имелся еще до массового вторжения славян из-за Дуная, т. е. до VI в., об этом, в частности, говорят, например, и такие факты: император Юстин I (518—527) по происхождению был крестьянином-славянином; таково же происхождение и его племянника (сын сестры), Юстиниана I (527—565), а затем, стало быть, и племянника последнего, Юстина II (565—578),— по национальности они были балканскими славянами из провинции Дардании (село Ведериана или Ведряна). Жена Юстина I носила имя Лупкиня — сестра — Бегленица; отец Юстиниана I носил имя Исток, сестра — Бегленица. В своей семье, в домашней обстановке Юстиниан I носил имя Управда (Οὐπρὰουδα). Эти данные сообщает жизнеописание Юстиниана, составленное его учителем Теофилом. [2]
Таким образом, можно полагать, что эпоха римского завоевания полуострова в истории глоттогонического и этногонического становления населяющих его народов была тою датою, откуда мы можем ориентировочно вести начало южных славян, как народности, более или менее сложившейся к этому времени здесь же, на полуострове, а не где-либо в стороне от него, в процессе племенных скрещений и диалектического, в философском смысле слова, этнографического развития его исконного населения. Если мы вспомним при этом, что на арене мировой истории славяне вообще впервые выступают в I—II вв. н. э. под именем венедов у Тацита, Плиния, и Птоломея, а несколько позже, с VI в.,
1. Полный перевод сочинения Приска на русский язык был издан Г. С. Дестунисом в „Ученых записках I Отд. Академии Наук“ (кн. VII, I, СПб., 1861). Подробнее на тему о венгерских „сарматах-славянах“ см.: L. Niederle, назв. соч., стр. 127—141.
2. М. С. Дринов, Съч., т. I, София, 1909, стр. 19.
69
у Йордана и Прокопия под именами венедов, славян и антов, то наш анализ происхождения южных славян и ориентировочное определение времени, когда впервые мы можем говорить о южных славянах, как о дифференцировавшейся, сложившейся этнографической единице, не расходится, позидимому, с подлинной исторической действительностью. С этого времени начинается история возникновения славянского народа одинаковым образом на севере, на востоке и на юге Европы на основе его доиндоевропейского субстрата. В национально-этнографическом отношении этот субстрат представлял собою, повидимому, еще не определенную, не устоявшуюся, не дифференцированную среду территориально смежных племен (комплекс племен), стоявших на общей для них яфетической стадии культурного развития, а поэтому и именуемых чаще всего у древних авторов коллективными именами: на юге это были фракийцы, на востоке — скифы, на севере — венды, т. е. просто «народ», объединивший в своем составе комплекс племен, близких типологически по своему языковому и этнографическому состоянию. Это давало древним авторам основания противопоставлять, например, фракийцев и иллирийцев кельтам, как мы видим это у Страбона; или венедов, с одной стороны — германцам, с другой— сарматам, как мы видим это, например, у Тацита. Отмечу, кстати, что исконное значение коллективных племенных наименований «скиф» и «венд» и есть народ; значение термина «фракиец» остается пока неясным.
Маркс в «Капитале» говорит об эпохах в истории общества, что они, «подобно эпохам истории земли, не отличаются друг от друга абстрактно-строгими разграничительными линиями». [1] Так обстоит дело и в данном случае.
Сказать сейчас больше того, что сказано было нами выше об эпохе образования в конгломерате народностей полуострова нового этнографически качества, т. е. славянской народности, и воочию вскрыть процесс медленного нарастания количества и переход его в новое качество мы затрудняемся ввиду отсутствия в нашем распоряжении необходимых данных, кроме использованных нами выше. Да и вряд ли вообще подобные «стихийные, бессознательные, независимые от воли людей процессы подлежат какому-либо более конкретному учету и констатации. Нами отмечены элементы нарастания нового количества народов, поскольку мы можем о них судить по данным наших источников, и этим пока приходится ограничиться, Развитие производительных сил общества и вызываемые их ростом соответственные изменения в производственных отношениях, с одной стороны, и племенные скрещения — с другой, рассматриваемые нами, являются основным фактором в образовании новых типологических племенных языков, а стало-быть, и новых этнографических племенных единиц. Не касаясь сейчас тех выводов, к которым приводит нас сравнительно-лингвистическое и сравнительно-этнографическое изучение фракийско-славянских отношений, но забегая несколько вперед, напомним, что в языковом отношении фракийцы не только характеризуются в индоевропейской лингвистике как индоевропейцы, т. е. как народ, принадлежащий к той же группе народов, к котоцым принадлежат, между прочим, и кельты и славяне, но лингвистика относит их к той же группе так называемых satem-народов,
1. К. Маркс. Капитал, т. I, 1931, стр. 31.
70
к которым из других народов принадлежат только индийцы, иранцы, славяне и литовцы.
Что фракийцы в языковом отношении не были индоевропейцами, но стояли на доиндоевропейской, яфетической стадии развития, это вряд ли может подлежать какому-либо сомнению. Утверждение же индоевропеистов о принадлежности фракийцев по языку к satem-народам лишний раз говорит о том, что в языковом отношении славяне и фракийцы — уже не столь далекие друг от друга миры, чтобы исключалась возможность видеть в южных славянах, сравнительно с фракийцами, новое этнографическое качество, возникшее в результате медленного и длительного процесса нарастания количества и перехода его в новое качество. Решительным моментом в возникновении этого нового качества, судя по историческим данным, была, повидимому, о чем мы говорили выше, эпоха римской интервенции и римского завоевания народов полуострова, начавшаяся в III в. до н. э. и закончившаяся во II в. н. э. при Траяне.
Сравнительно-лингвистическое и этнографическое изучение иллиро- и фракийско-славянских отношений приводит нас к тому же заключению: славяне на Балканском полуострове в своей основе — исконное его население, а не пришлый сюда откуда-то со стороны, в порядке миграции, народ, и древние фракийцы, как конгломерат племенных объединений, представляют собою его основной этнографический субстрат.
§ 5. ФРАКИЙСКО-СЛАВЯНСКИЕ ЯЗЫКОВЫЕ ОТНОШЕНИЯ
Основные принципиальные положения, из которых мы исходим в построении теории происхождения славянских народов и их языков, сводятся вкратце к следующему.
Одним из основных элементов, образующих своей общностью первичные моногенные общественные формации, род и союзы родов,, вырастающие затем в племя, в союз племен, в народ и государство, — является, помимо общности территории для поселения и трудовой деятельности коллектива, язык.
Единство глоттогонического процесса в мировом масштабе, как и единство процесса этногонического, предполагает одновременное, не в узко-хронологическом, конечно, понимании этого термина, возникновение звуковой речи — языка в разных концах населенного человечеством пространства; земной поверхности в древности, в зависимости от развития труда человека, в связи с изобретением первого орудия производства, падающим, предположительно, на эпоху палеолита. Дальнейшее развитие языка первобытного человека протекает по общим для всего человечества законам социального развития. Специфическим фактором, игравшим на изначальных ступенях культурного развития человека существенную роль в развитии языковых формообразований, признается скрещение племен, которое при наличии прочих условий, как то: общности происхождения от одного тотема, общности территории, а также и общности интересов коллективного производства, в целях самосохранения коллектива и вырастающей отсюда общности его бытового уклада и психики, выявляющейся в трудовой деятельности и во всем социальном поведении человека, — привело к образованию родственных племенных языков.
Наличность общего языка помогала родовым организациям в трудовых интересах объединяться в родовые союзы, а этим последним— вырастать в племена и создавать союзы племен.
71
Так испокон веков обстояло дело у всех народов мира, в том числе, конечно, и у народов, послуживших субстратом для образования позднейших славянских племен на востоке, юге и западе, на той обширной территории, где история застает славянские племена уже сложившимися и где в соседстве с ними в том же порядке на западе одновременно создавались эмбриональные зачатки позднейших германских и кельтских племен, на севере — литовских, на востоке-—финских. Эти зачатки, создавались не изолированно друг от друга, нс в процессе постоянных межплеменных скрещений изначальных зародышевых, эмбриональных языковых и племенных образований всех названных выше народов.:
Единством глоттогонического процесса объясняется, во-первых,, наличие в языках самых отдаленных и географически разобщенных друг от друга народов мира общих им языковых элементов; во-вторых, наличность общих элементов в языках народов, разных по типу речи и в племенном отношении, как, например, русские и чуваши, славяне и кавказские горцы, финны и грузины, ошибочно предполагаемые германцы — готы и кельты и яфетические народы Кавказа и т. п.; в-третьих, еще бóльшая наличность этой общности в языках народов, территориально близких или соседящих друг с другом, как это мы наблюдаем, например, в языках так называемой индоевропейской группы народов.
В первом случае эта общность есть результат и наследие общности законов языкового развития для всего человечества; во втором — это есть пережиточное наследие общности в языках разных сейчас в языковом и племенном отношениях народов их изначального субстрата; в третьем — это есть наследие общности стадиального развитияязыка для той или иной группы родственных сейчас по языку народов. Однако для всех названных выше частных случаев всегда и неизменно остается действенным от начала и до конца общий для: всех языков мира закон: единство глоттогонического процесса, создающего типологически новые языки в процессе племенных скрещений и стадиального развития языка — речи.
Прекрасную иллюстрацию этого основного положения марксистского учения о языке академик Марр дал, между прочим, в статье «Чуваши-яфетиды на Волге», посвященной вопросу о русско-финских языковых отношениях.
Свое положение Марр иллюстрирует на интереснейшем анализе слова «юг», очень распространенного в Костромской области в составе названий рек, ручьев и пр. [1]
Процесс перерождения яфетических языков в языки индоевропейские, т. е. переход яфетического состояния речи на новую, индоевропейскую стадию, совершался, конечно, не вдруг и не одновременно во всей толще народных масс данного племени или данной группы, племен, но постепенно; «внутри каждого отдельного племени он протекал сверху вниз, т. е. классово, — говорит Марр — в порядке влияния господствующего слоя с индоевропейскою речью на яфетическое массовое население; в этих путях могло совершаться скрещение индоевропейского языка с яфетическим». [2]
Другими словами, вначале подвергался перерождению язык верхов племенной общественности в процессе классовых племенных скрещений. Таким путем возникали прежде всего новые межплеменные,
1. Н. Я. Марр, Избр. работы, т. V, стр. 346 и сл.
2. Н. Я. Марр. Абхазоведение и абхазцы. Избр. работы, т. V, 1935, стр. 185.
72
ранее своих племенных масс, объединения, новые зародышевые национальности с переродившимся языком. Затем они подтягивали к себе, к своему новому стадиальному состоянию и племенные массы.
Наша точка зрения по вопросу о происхождении славян и славянского языка вообще—и южных славян и их языков — в частности коренным образом расходится с прочно укрепившимися в буржуазной науке традиционными воззрениями индоевропейской лингвистики и этнографии.
«Во всяком случае, для нас — вопрос решенный, — пишет, например, проф. Ст. Младенов в своей Geschichte der bulgarischen Sprache (1929), — что сейчас об автохтонности славян на Балканском полуострове не может быть никакой речи... Далее, — говорит Младенов, — не подлежит больше никакому сомнению, что славяне распространились по задунайским странам в течение VI в. вслед за вестготами. Тогда же и в течение двух последующих веков эти „словене” проникли не только в Фессалию и Эпир, но также и на самый южный край Греции, в Пелопонесс и даже на Эгейские острова... Вторгшиеся из своей северной прародины между Вислою, Карпатами и Днепром на Балканский полуостров, славяне, вероятно, нашли (здесь) некоторые остатки древнего фракийского населения, которое в геродотовы времена было весьма многочисленно, но с течением времени весьма сократилось количественно. Уже до вторжения славян судьба фракийских племен была решена в том смысле, что значительная часть их была романизована, а другая, хотя и испытавшая на себе сильное романское влияние, кое-где сохранила свою самостоятельность. Романизованные фракийцы — это нынешние дако-румыны, македоно-румыны (аромуны) и истро-румыны; не окончательно романизованные — это нынешние албанцы.
«После вторжения „словен” значительная часть древнефракийского населения была славянизирована, все прочие бывшие фракийцы (румыны и албанцы), как это доказывают славянские элементы в румынском и албанском языках, подверглись очень сильному влиянию „словен”».
Такова последняя, если не ошибаюсь, формулировка индоевропеистического credo («верую») по вопросу о происхождении южных славян и южнославянских языков, сделанная в 1929 г. одним из крупных специалистов по болгарскому языку, проф. Младеновым. [1]
К сожалению, в нашем распоряжении нет достаточных данных для того, чтобы на конкретном материале, путем сравнительного изучения фракийского языка с южнославянскими, подтвердить или опровергнуть наличность предполагаемой нами связи их между собою в смысле преемственной стадиальности развития. Никаких текстов фракийского языка до нас не дошло. Все открытые до настоящего времени на фракийской территории надписи — греческие или латинские. Найденные монеты фракийских царей имеют греческую сигнатуру и т. д. Основной материал, имеющийся сейчас в нашем распоряжении, это собственные имена и географические названия, да некоторое количество отдельных слов (глоссы). [2] Сравнительно недавно — в 1912 г. — болгарский археолог Р. Попов нашел при раскопках могильного холма V в. до н. э. недалеко от с. Езерово в Борисовградском округе золотой перстень-скарабоид с хорошо сохранившейся, но загадочной надписью,
1. Geschichte der bulgarischen Sprache, стр. 2 (§ 2) и сл., § 3.
2. W. Tomaschek, назв. соч., II. Sitzungsberichte Венской Академии Наук, т. CXXXI, Вена, 1894; Р. Kretschmer. Einleitung in die Geschichte der griechischen Sprache. Göttingen, 1896, стр. 171—243.
73
которую исследователи склонны, однако, рассматривать как первый памятник фракийского языка. [1]
По определению болгарских археологов, этот перстень относится ко времени не позже V в. до н. э., и имеющийся на нем текст принадлежит, несомненно, фракийскому языку, но прочесть этот текст лингвистам тогда не удалось.
Расшифрована ли сейчас эта надпись, нам, к сожалению, остается пока неизвестным. Разобраться в подобном материале и сделать на основании его какие-либо выводы для характеристики языка фракийцев, не рискуя впасть в искусственные, сомнительной научной ценности сопоставления и натяжки, очень трудно.
При таком положении вещей заранее можно быть уверенным в том, что имеющийся в нашем распоряжении фракийский материал, представляющий исключительные трудности для расшифровки, не даст нам, вероятно, достаточно убедительных данных для разрешения интересующей нас проблемы. Поэтому нам по необходимости приходится обратиться в основном к сравнительному изучению того материала, который могут дать живые романизованные фракийские или иллирийские языки, т. е. языки румынские — как нынешней Румынии и Советской Молдавии, так и на полуострове, — а также и язык албанский.
Сравнительное изучение албанского языка с языками болгарским и сербским действительно дало нам в результате ценный материал, если не для окончательного разрешения, то, по крайней мере, для иллюстрации нашего основного тезиса, и убедило нас в том, что уже и сейчас, опираясь на небольшой сравнительно материал, мы можем, тем не менее, говорить о несомненной наличности известной стадиально-преемственной связи между языком фракийским и южнославянскими. Дальнейшая, более углубленная разработка этой проблемы в указанном выше направлении, мы не сомневаемся, приведет к положительным результатам.
Остановимся, прежде всего, на фракийском материале и приведем несколько фактов. Как отмечено было выше, этот материал представлен несколькими глоссами и рядом собственных имен и топонимических названий, а для дакийского языка — рядом названий растений. [2]
П. Кречмер в своем «Введении в изучение греческого языка» приводит, между прочим, собственное имя у фракийцев «Ὄρολος» или —с перестановкой плавных — Ὄλορος, дакийское Ὄρολες и сопоставляет его с греческим ὄρνις и славянским орел. Фригийское δάος < δάFος — «волк» он сопоставляет со славянской основой дав- в глаголе давить. Новофригийское σέμουν он сближает со славянским местоимением сему (дат. п.). Имя известной у фракийцев богини земли Σεμέλα (ζεμέλω) он ставил в связь со славянским земля; название фригийское ζέλκια — «зелень, овощи» — со старославянским злак, и др. [3]
1. G. Kazarow. Beiträge zur Kulturgeschichte der Thraker. Sarajewo, 1916 стр. 92 и сл.
2. О фракийском языке см.: W. Tomaschek. Die alten Thraker, I—II. Sitzungsberichte Венской Академии Наук, CXXVIII, СХХХ и CXXI, 1893—1894; Р. Kretschmer. Einleitung in die Geschichte der griechischen Sprache, Göttingen, 1896, стр. 217—243; Solmsen, Zeitschrift f. vergleich. Sprachforschung. XXXIV,1897, стр. 36 и сл.; Г. И. Кацаров, Битът на старите траки I, 1912, стр. 40; его же. Beiträge zur Kulturgeschichte der Thraker. Sarajewo, 1916, стр. 92 и сл.
3. См. Dr. Р. Kretschmer. Einleitung in die Geschichte der griechischen Sprache, стр. 221, 226, 230, 235, 237.
74
Имя народа Pyrogeri Томашек переводит — «поселенцы пшеничной области» и высказывает предположение, что у фракийцев было слово, соответственное греческому πυρός, славянскому пыро, пырей. [1]
Фракийское название для ржи — βρίζα, которое указывается в старославянском ръжь, русском рожь, в форме брица до сих пор употребительно в Болгарии в значении «белый яровой хлебный злак». [2] В наименовании фракийского вооруженного танца, описываемого Ксенофонтом, κολάβρισμος, некоторые исследователи склонны видеть славянское коло [3] и др.
Второй компонент — πάρος — πάρα таких топонимических фракийских наименований, как Δωδόπαρος, Βρίπαρος, Bessapara, Dardapara, Bospara и т. п., сопоставляется обычно с греческим πόρος — «брод», «переправа» или ἐμπὸριον—«рынок», [4] что весьма вероятно. Однако наличность топонимических наименований с тою же основой, но в экающей огласовке: Ἰσγιπέρα, Πρισκουπέρα, Δρουσιπέρα и т. п., дает основание видеть в этом слове обычное в этих случаях берское племенное наименование —per, resp. —par, в озвонченной форме —ber || —bar, которое присутствует в таких наименованиях, как Пермь (Per-men) и Бежецк (Ber-jen), представляющих собою яфетические отложения в языках Поволжья, с одной стороны, о чем подробнее см. у Марра в ст. «Чуваши-яфетиды на Волге»; [5] с другой —столь популярный в топонимике у всех балканских народов элемент -bar, но в значении «вода — река», вроде названий озер и рек — Ибар, Колубара и т. п. (см. ниже), восходящий к тому же племенному наименованию. В фракийских топонимических наименованиях типа Δωδοπαρος, Βρίπαρος, Bessapara и т. п. оно могло значить, однако, не только «вода—река», но по соответствующему семантическому ряду также и «земля — вода — небо —> гора, холм», а также «построение, поселение, село или город». [6]
Наконец, отложение той же популярной во фракийском языке основы par- можно видеть в славянском парень (<— par-en-e) в значении «дитя», «сын», что вскрывается ее же усеченной разновидностью pa —> ba —> φα, как это показал Н. Я. Марр, в абхазских и мегрельских фамильных образованиях типа Анч-ба, грузинском Анчбадзе, мегрельском Пагава и т. п.; в том же значении и в скрещенном образовании у готов bar-na «дитя» (ср. чанск. ber-e — «сын», «дитя») и в составном греческом «девушка», дословно «дитя-женщина». [7] Значение же «дитя», «сын» ведет нас к значению «народ». Таким образом, в интересующих нас фракийских топонимических наименованих во входящем в них в качестве второй составной части слове πάρος или πάρα, вероятно, было бы более правильным видеть термин в значении «народ», «племя», тем более что во фракийском πάρος или πάρ-α и славянском пле-мя (—> *pel-men) лежит одна и та же, общая им, берская основа —per || —реl. [8]
1. G. Kazarow, Beiträge и пр., 1916, стр. 37.
2. Там же, стр. 39; Р. Kretschmer, назв. соч., стр. 231.
3. G. Kazarow, назв. соч., стр. 56 и сл.
4. Kretschmer, назв. соч., стр. 221.
5. Н. Я. Марр. Избр. работы, т. V, стр. 323—372.
6. Н. Я. Марр. Чуваши-яфетиды на Волге. Избр. работы, т. V, стр. 351—352.
7. Н. Я. Марр. Готское слово guma - „муж”. Избр. работы, т. IV, стр. 261 и сл.
8. Н. С. Державин. Яфетические переживания в прометеидской славянской традиции, III глава, Перун — в языковых и фольклорных переживаниях у славян, Язык и литература, т. III, Ленинград; Н. Я. Марр. Из яфетических пережитков в русском языке. Доклады РАН, 1924, стр. 65—67; или: Избр. работы, т. V, стр. 114-116.
75
В фракийской топонимике весьма популярны наименования, вторую составную часть которых представляет слово -dava или -deva, вроде, например, Pulpudava или Pulpudeva, Μουριδέβα, Ζικιδέβα на ряду с Scaidava и т. п. Если рассматривать это -dava || -deva как двуплеменный скрещенный термин с утратой обоими компонентами конечного плавного, то в восстановленном виде мы получим dar-var, которое с перестановкой элементов знакомо нам по наименованию одной из крупнейших на полуострове рек, пересекающих Македонию с северо-запада на юго-восток, Vardar, о чем см. ниже, дословно «вода—вода», а стало-быть, и «поселение», «село» или «город». Основа dervar || dervar с утратой конечного слога нашла, повидимому, отражение в немецком Dorf, славянском деревня; ср. также и болгарское дувар — «каменная стена, ограда», представляющее собой иной вариант по огласовке той же, повидимому, основы — darvar.
В языке фракийского племени одризов отмечено топонимическое название Uskudama. Вторая часть этого названия -dama имеет своим соответствием: 1) в греческом — δῶμα, δόμος со значением не только «дом, жилище, комната» и пр., но также и со значением «род, семья»; 2) в греческом δᾶμος или δῆμος — не только «народ, демократия, народное собрание, народное правление, община, приход», но также «земля, область, страна» и, наконец, «дом, округ или участок»; 3) в латинском domus; 4) в славянском дом не только в значении «жилище», но также и в значении «семья, род»; 5) в буквальном соответствии в болгарском диалекте дам, дама — «закрытое помещение для скота».
Фракийско-фригийское ζετραία или ζέτρα —«горшок», предположительно, отложилось в болгарском зестра — «приданое».
Фригийская основа κύν— «собака», леттское kuna — «сука», греческое κύνες и κύωκ — «собака»—отложилась, повидимому, в болгарском куче <— кун-че — «собака», первоначально — «маленькая лошадь», и ведет нас к терминам, связанным с названием животных передвижения, славянское — конь.
Имя фригийского города Manegardum или Manegordo во второй своей части содержит ту же основу, которую мы имеем в старославянском град — «город», дословно, по Кречмеру, «стена, ограда, защита, оплот, огород, огороженное место», болгарское градина, литовское gardas — «плетень, заграда», готское gards — «двор, дом» и пр.; в албанском garϑ, членная форма garδi — «колено, ствол, пень»; «племя, поколение, дом, род» и пр.; «изгородь, плетень, тын» и пр. [1]
Дакийская основа —βου имеет свое соответствие в славянском бык; дакийское же наименование растения βου-δάλλα — дословно «бычачий язык», повидимому, продолжает преемственно жить в болгарском— будалá в значении презрительного «дурак, олух». [2]
Фракийское наименование реки Στρομώυ и аналогичные с ним имеют ту же основу, что и славянские струя, остров. [3]
Этими, весьма немногими данными по фракийскому языку мы и принуждены ограничиться.
В заключение отметим, что еще в 1862 г. на вопросе о фракийско-славянских отношениях останавливался Миклошич в статье
1. Р. Kretschmer, назв. соч., стр. 222, 228, 231.
2. Там же, стр. 234 и сл. 3. Там же, стр. 235.
76
«Славянские элементы в румынском языке» (Die slavischen Elemente im Rumänischen), напечатанной в Denkschriften Венской Академии Наук (т. XII). Исходя из положения, что фракийцы были родственны с иллирийцами, что албанцы являются потомками иллирийцев и что исконным населением нынешней Румынии были даки и геты, принадлежавшие к фракийским племенам, Миклошич в названной статье высказывается в том смысле, что фракийцы представляют собою, именно, тот древнейший элемент, из которого могут получить объяснение некоторые иным образом необъяснимые явления, общие для румынского, болгарского, албанского, новогреческого и отчасти сербского языков. К этим явлениям Миклошич причисляет:
1. Выражение будущего времени с помощью глагола «хочу» вместе с инфинитивом. Такое выражение будущего времени имеется в румынском, болгарском, сербском, новогреческом и в тоскском наречии албанского языка.
2. Утрата инфинитива в болгарском, новогреческом и албанском языках.
3. Выражение родительного и дательного падежей одною формою— в болгарском, румынском, новогреческом и албанском языках.
Из синтаксических особенностей такого же характера Миклошич отмечает соединение энклитических форм с полными в дательном и винительном падежах личных местоимений в болгарском, румынском, новогреческом и албанском: болгарское мене ми се чини — «мне кажется»; греческое ἐμένα με φαίνεται; албанское mεmma mε kertoj — «мать бранит меня». Затем Миклошич называет несколько общих названным языкам румынско-албанских слов, вроде, например: румынское vatry ж. р. — focus, fundamentum, domus, tabulatum, албанское vatr, vatyr — с тем же значением, сербское ватpa, тоже украинско-гуцульское в значении «огонь»; румынское gušy ж. р. — «зоб», прилагательное gušat, албанское guš — «горло», болгарское гуша — «горло», сербское гуша; румынское copil м. р.— «мальчик», copily ж. р. — „девочка“, албанское copil—«раб, слуга», «незаконнорожденный»; болгарско-сербское копиле — «незаконнорожденный», «мальчуган» (nothus), новогреческое κοπέλε— «юноша» и др. [1] Ту же мысль о фракийском субстрате в греческом, албанском и болгарском языках Миклошич проводит и в своей статье «Славянские элементы в новогреческом языке» (Die slavischen Elemente im Neugriechischen. Sitzungsberichte. Венек. Акад. Наук, 1870, т. XIII).
Перейдем к проблеме албано-славянских языковых отношении.
§ 6. АЛБАНО-СЛАВЯНСКИЕ ЯЗЫКОВЫЕ ОТНОШЕНИЯ
Впервые эта проблема была затронута мною в 1926 г. в статье «Албановедение и албанцы». [2] Подробнее мне удалось разработать ее в специальном докладе на тему «Албановедение и проблема происхождения южных славян», прочтенном в 1936 г. в Институте языка и мышления им. акад. Н. Я. Марра АН СССР. [3]
1. Л. Милетич. Д-р Францъ Миклошичъ и славянската филология. СНУКН, кн. V, София, 1891, стр. 465-470; точку зрения Миклошича усвоил К. Иречек (см. его: Историята на Българитѣ, Търново, 1888, стр. 142 и сл.).
2. Язык и литература, т. I, Л., 1926, стр. 171—192.
3. Сборник «Советская этнография“, III, Л., 1940.
77
В этом докладе мне удалось собрать некоторый, хотя и далеко не исчерпывающий материал, иллюстрирующий основной тезис о происхождении южных славян и их языков.
Народным самоназванием у албанцев служат в настоящее время два термина: 1) шкипытáр, или шкюптар — шкипетары; свою родину они называют Шкипытнѝя — на языке северных албанцев — гегов, или Шкипырѝя — на языке южных албанце в— тосков; 2) в Италии, Греции и Албании в районах южной части Адриатического побережья (г. Валона и др.) — арбы̀р, арбырèш, арбынòр; эта последняя местность у албанцев называется Лабырѝ или Лапырѝ, а ее население — лап, лáби. В Болгарии албанцев называют словом арнау̀т, арнау̀тин; в Сербии — арнáутин; в Румынии — арныу̀т; в Греции албанцы известны под именем арванѝты или арнавѝты; у турок — арнау̀ты. Кроме отмеченных выше наименований, в Болгарии албанцы известны под именем арбанáс, арбанáси; у сербов — арбáнас, а их страна — Арбáния, народ — арбанáски. Наши украинские албанцы называют себя — арнау̀тами.
Таким образом, мы имеем в основном два этнографических наименования, которыми называет сам себя албанский народ: общеалбанское шкипытар и местное арбы̀р. Палеолингвистический» анализ первого вскрывает наличность в нем той же основы -ska || -sko (—> sku) || ske (—> ski), которую мы имеем, между прочим, в племенном наименовании скиф (греческое σκύϑα, σκύϑης),το же в наименовании позднее выступающего в источниках балканского же народа σκούποι — скупы. Эта же основа, повидимому, отложилась и в названиях: нынешнего македонского города Скопье, турецкое Ускюб или Юскюб; реки Шкумби или Скумби, отделяющей северных албанцев — гегов от южных — тосков, и др.
Второе племенное наименование албанского народа — арб-ыр, лаб-ыр-и, ар-бан, ал-бан — вскрывает, прежде всего, наличность в нем того же элемента (А), какой мы имеем, между прочим, в племенных наименованиях — салов, италов, талышей и пр. Эти палеолингвистические данные увязывают протоалбанцев с древнейшим яфетическим населением Средиземноморья в общую яфетическую группу народов. Ближайшим же образом современные албанцы этнографически представляют собою, согласно весьма обоснованному мнению одного из крупнейших современных албановедов, проф. Густава Вейганда, прямых потомков балканских фракийцев. [1]
По определению индоевропеистов, албанский язык «приближается к языкам северноевропейским» и представляет собою «тип смешанного полуроманского языка», в лексике которого из 5150 слов, вошедших в «Этимологический словарь» Густава Мейера, по его определению, 1420 слов (27.5%) представляют собою заимствования из латинского или итальянского, 1180 слов (22.9%) — из турецкого, 840 слов (16.3%) — из новогреческого, 540 слов (10.5%) — из славянского, 400 слов (7.7%), с большею или меньшею вероятностью, представляют собою древнее индоевропейское наследие, и 730 слов (14.1%) — неясного происхождения. Эта оригинальная и нелепая лингвистическая статистика Г. Мейера представляет собою
1. См. его исследование: Sind die Albaner die Nachkommen der Illyrer oder der Thraker? Balkan-Archiv, III B., 1927, стр. 227—251.
78
типичный продукт мышления ученого, империалистически настроенного, ибо только такой исследователь может живой язык героического горного народа, каким являются современные албанцы, свести только к 8% его исконного народного достояния, а все прочее раздать, по всем правилам искусства, кому угодно из соседей. С научной точки зрения, мейеровская статистика не выдерживает никакой критики и характеризует тот именно тупик, в который неизбежно зашла, да и не могла не зайти, лингвистика, ограничив свой круг определенным каноном «допущенных к употреблению» языков и языковых формул, пойти дальше которого значило бы разрушить самое здание науки.
Уже в 1899 г. в Zeitschrift für vergleichende Sprachforschung (см. вып. XXXVI) появилась статья одного из выдающихся современных буржуазных лингвистов Хольгер Педерсена — Albanisch und Armenisch (стр. 340), в которой был дан хотя и небольшой, но весьма осязательный материал для того, чтобы «пойти вглубь армяно-албанских совпадений» и тем нарушить установленный канон. Конечно, этого Н. Pedersen не сделал, да и не мог сделать, но чутье исследователя не обмануло его, когда он робко и с оговорками намечал первые соответствия в армянском и албанском, что 23 года спустя вновь было поставлено в порядок дня Н. Я. Марром, но уже без каких-либо оговорок, с полной определенностью, как черта, характеризующая общность яфетической природы двух родственных языков. [1]
С появлением в 1922 г. работы акад. Н. Я. Марра «К вопросу об яфетидизмах в албанском» [2] открывается новая страница в изучении албанского языка. Академик Н. Я. Марр определил принадлежность протоосновы албанского языка к шипящей группе сибилянтной ветви яфетической системы, т. е. к той группе языков, к которой сейчас из живых языков принадлежит, в первую очередь, мегрельский и чанский или лазский языки на Кавказе и чувашский на Волге, а из мертвых — скифский и шумерский (кимерский), затем спирантно-сибилянтный шипящий сванский и сибилянтно-спирантно-шипящий баскский языки и др. По характеру своей стадиальности албанский язык стоит в ближайшем отношении к языкам армянским (переходным от яфетической системы к индоевропейской). Впоследствии, развиваясь из своей протоосновы в порядке международных скрещений и связей, яфетический албанский протоязык вобрал в себя, однако, и некоторый иноземный элемент — славянский, латино-романский, германский, греческий и турецкий.
Таким образом, перед албанистикой, в первую очередь, стоит актуальнейшая проблема изучение в современном албанском языке его протоалбанской основы, отказавшись принципиально от предвзятой тенденции — в каждом албанском слове видеть непременно заимствование и доказывать его системой хитроумных, в духе Г. Мейера, сравнительно-лингвистических выкладок, не выходя за пределы принципов индоевропейской теории, как на том настаивает, например, проф. Ст. Младенов в одной из последних своих работ. [3]
1. Н. С. Державин. Албановедение и албанцы. Язык и литература. I, 1926, стр. 174 и сл.
2. Яфетический сборник, I, 1922, стр. 57—66.
3. См. его: Принос към изучване на българско-албанските езикови отношения. Годишник на Софийския университет, XXIII. Ист.-филолог. фак., 1927, стр. 8.
79
Подробнее на эту тему я говорю в названной выше специальной работе — «Албановедение и проблема происхождения южных славян».
Мы не отвергаем, конечно, наличия в албанском языке некоторых заимствований, неизбежных в живом языке любого народа, живущего на земной поверхности в окружении иной этнографической среды; в отдельных случаях для нас совершенно приемлемы этимологические соображения и Миклошича, и Густава Мейера, и Вейганда, и Младенова, и др., говоривших об иноземных заимствованиях в албанском языке. Но мы не сходимся с ними в том отношении, что в разрешении проблемы международных языковых и культурных связей и взаимоотношений отводим заимствованиям гораздо более скромное место: и в наличной в разных языках общности лексических, синтаксических, семантических и прочих элементов ищем, в первую очередь, остаточно-пережиточные элементы, восходящие к более ранним эпохам культурно-стадиальной общности тех или иных языково-разных сейчас этнографических единиц, а затем уже говорим и о позднейших заимствованиях.
Словом, от розысков иноземных заимствований в албанском языке, в котором нередко находят себе обычно пищу переживания и тенденции империалистического международного окружения албанского народа, мы должны. перейти к изучению протоосновы албанского языка, т. е. его основного иллиро-фракийского ядра, как в недрах самого албанского языка, так и за пределами его нынешних государственных границ — по всей былой территории распространения в древности племен иллиро-фракийского народа.
В заключение отмечу, что, (относясь безусловно отрицательно к основным тезисам: идеалистической индоевропейской теории и к ее метафизическому методу и одновременно высоко ценя ее огромные материальные достижения в области лингвистики, мы с особенным удовольствием должны еще раз подчеркнуть, что, согласно принятой у индоевропеистов классификации индоевропейских языков, фракийский язык вместе с языком родственных фракийцам фригийцев, определяется как язык индоевропейской семьи и относится к той же группе satem-языков, к какой принадлежат языки индийские, иранские, литовские и все славянские. [1] Для нас это не лишний факт, который мы используем для ликвидации искусственно созданной старой наукой пропасти в международных отношениях на Балканском полуострове.
Чтобы не быть в своих утверждениях голословными, мы, поднимая на свои плечи такую огромную проблему, как этногенез народов Балканского полуострова, приведем здесь для примера небольшой кусочек из того конкретного лингвистического материала, который имеется в нашем распоряжении и на который, в частности, мы опираемся в своей разработке проблемы происхождения южных славян.
1. Албанское bar, м. р. — «трава, сено, лекарство», barištε, ж. р. — «зелень, дёрн»
1. В целях объяснения процесса распада предполагаемого обще-индоевропейского праязыка на отдельные индоевропейские языки, как вымершие древние, так и современные живые, а также в целях объяснения путем миграции этих языков после распада общеевропейского праязыка и их размещения в отношении друг к другу, индоевропейская лингвистика делит все языки своей индоевропейской семьи (по-нашему — индоевропейской системы) на две группы, беря в качестве характерного признака для этой классификации произношение числительного сто. На древнеиндийском языке сто — çatam, на древнеиранском — satem, на литовском — szimtas и на славянских — сто. С другой стороны: в латинском — centum (из kentum), в греческом — ἐκατὸν, в кельтском — cet (из kent), в готском — hunt (из kunt), в современном немецком — hundert. Первая группа, по этой классификации, это — satem-языки; вторая kentum-языки.
80
Г. Мейер сближает по значению с латинским far— «полба»; готским bariz (в barizeins) — «ячмень»; английским barr — «полба»; древнеславянским brašьno; фонетически, по Мейеру, может быть звукоизменением основы bher, греческ. φόροs (что несет, производит земля). Наконец, — замечает Г. Мейер, — оно может быть заимствованным и из турецкого bar — «плод»... Слово интересно, между тем, ввиду наличности его основы во всех славянских и других языках, как, например, в греческом, сванском, грузинском, в угрофинских и др. Славянские: русско-церковно-славянское бара — «болото»; украинское бар — «влажное место между двумя холмами»; болгарское бара — «лужа, болото»; у Н. Герова также — «канава, канал, валяльня» (I, 24); у Богорова — «ручей, русло реки» (см. Г. Мейер. EW, 33); сербско-хорватское бϑара — «лужа, луг»; словинское bara — «болото, холм»; чешское — bažina — «болото»; словацкое bara — «лужа, болото, топь»; польское диалектическое barzina, baržówka — «болото, топь»; Barzyn — название озера в Сувалкской губ. (Вerneker. SI. EW, I, 43); тоже новогреческое μόιάρα — «болото»; сербское берак — «роща» (Вук Караджич). Г. Мейер объясняет его как мадьярское berek (EW, I, 33). Проф. Селищев объясняет албанское barištε — «заросль» как славянское заимствование; болгарско-сербское бара — «лужа, болотистое место, низменная луговина». В связи со словом bara Бернекер приводит, между прочим, албанское berrak — «болотистая местность», повторяя высказанное у Roesler’a в Romanische Studien (Лейпциг, 1871) предположение о принадлежности его языку аспаруховых болгар, ввиду присутствия его в языке самоедского племени камассинцев в форме bare — «болото»; на этой же точке зрения стоит и Г. Майер (EW, I, 33). Подробно на этом слове несколько раз останавливался и проф. Младенов в 1920 г. в статье «Студии по славянско и сравнительно езикознание», раньше этого, в 1912 г., в статье «Самоедского ли происхождения славянское существительное бара» [1] и, наконец, в 1921 г. в статье «Вероятни и мними остатъци от езика на Аспаруховите българи в новобългарската реч». [2] Проф. Младенов утверждает: «Оказалось..., что более чем в половине индоевропейских языков имеются довольно многочисленные слова праиндоевропейского „корня” — ber —, который, вероятно, имел значение — „вода”; „вода, которая течет”; «теку, поток, река; вода нечистая, болотистая; тина, грязь и т. д.». Кроме того, продолжает автор, во множестве мест в Западной, Средней и Восточной Европе и по нынешний день мы находим значительное число собственных имен рек и потоков от того же корня bar, несомненно, опять-таки от индоевропейского ряда bēr и т. д. Ввиду этих фактов проф. Младенов и заявляет, что на вопрос: самоедского ли происхождения славянское существительное бара — следует ответить отрицательно, и что славянское бара и сродные с ним индоевропейские слова, может быть, стоят в какойто далекой связи с некоторыми словами в урало-алтайских языках, согласно с педерсеновской гипотезой о так называемых «ностратских» языках.
Таким образом, основа bar представляет собою, согласно данным проф. Младенова, общераспространенное явление во множестве мест в Западной, Средней и Южной Европе, и этого с нашей точки зрения было бы уже достаточно для утверждения
1. Известия Отд. русск. яз. и слов., ИАН., т. XVII, кн. 4, стр. 223—247.
2. Годишник на Софийския университет, I, ист.-филолог. фак.
81
доиндоевропейского характера данного слова, т. е. достаточно для того, чтобы рассматривать его как доиндоевропейское наследие в языках индоевропейской системы, очень хорошо сохранившееся именно в языках балканских народов — в албанском, греческом, славянских, что ведет нас, прежде всего, к общему иллиро-фракийскому наследию в этих языках, остающемуся до сих пор, к сожалению, неразгаданным. Но проф. Младенов боится даже этого самоочевидного факта и прячется от него в темные дебри индоевропеистики.
Интересным дополнением к приведенному выше лексическому материалу для доиндоевропейской характеристики слова bar являются грузинское bar и баскское ibar — «долина»; сванское bari — «дерево, лист, растительность»; грузинское bal—то же.
Суммируя все бытующие сейчас у разных народов семантические варианты слова bar, мы получаем следующие четыре основные группы значений:
1) влажное место, лужа, болото, топь, низменная луговина, луг, долина;
2) русло реки, ручей, канава, канал;
3) холм;
4) дерево.
Эти основные группы значений основы представляют собою, несомненно, позднейшую дифференциацию или распыление исконного лучкового значения доиндоевропейского слова bar, — «земля—вода—дерево», «земля—вода—небо —> гора, холм». Балканские языки на индоевропейской стадии своего развития, в качестве основного значения интересующего нас слова, имели, повидимому, значение «вода — река», о чем свидетельствует ряд топонимических терминов — наименование рек и озер на территории нынешних болгарского и сербского языков: р. Ибар в области Старой Сербии и р. Колубара, впадающая в р. Саву, западнее г. Белграда; у сербов же большие текучие болота-реки называются вообще бара, и это общее наименование входит в наименование целого ряда таких именно озерболот, как, например, Нурча-бара, Грабовачка-бара в Вальевском окр., Гола-бара в с. Ушче, Смердан-бара возле р. Дрины. То же мы имеем в наименованиях многочисленных рек на территории нынешнего болгарского языка: Върла-бара, Браниска-бара, Згориградска-бара, просто Бара в с истеме р. Осъм, Сливовска-бара западнее р. Янтры и др. [1] К этой же лексической группе должно отнести и наименование озера Barzin на территории нынешнего польского языка. Как лексические варианты той же протоосновы я рассматриваю: албанское bal’tε — «грязь, болото», славянское «блато», русское «болото» и прочие лексические варианты, в изобилии приведенные, между прочим, у Berneker’a (SEW, I, 70), а также весьма распространенное на Украине наименование балка — русло высохшей реки или притока.
Все это убеждает меня в том, что рассматривать албанское bar, barištsε, bal’tε и т. п. как заимствования из славянских языков — нет никаких оснований. Это — доиндоевропейское наследие, отложившееся во многих языках индоевропейской системы, в том числе и в языках современных балканских народов.
1. М. В. Юркевич. Двадцатипятилетние итоги княжества Болгарии, т. I, кн. I, С., 1904.
82
Ту же основу мы имеем в скрещенном наименовании исторической реки на Балканском полуострове Вардар; из этого наименования прекрасно вскрывается основное значение протоосновы bar — «вода, река». Вторая часть этого наименования есть то же dar, которое присутствует в известных нам наименованиях: Аму-дарья, Сыр-дарья, Дарьял, Дарданеллы и др., а также в наименованиях множества рек по территории Европы, вроде, например, славянской Одра, английских Dour, Duir, Thar, Doro, Dairan, Adar, Cheddar, Darwent, Darent, Dart и т. д.; французской Dordogne, испанской Duero, германской Oder и др. В своей статье «Яфетические переживания в прометеидской славянской традиции» (Язык и литература, т. III, 1929 г.) я цитирую целый ряд наименований рек и озер на территории России, которые обратили на себя внимание академика Соболевского присутствием в их звукосочетании — dr—, вроде, например, наименования рек в Днепровском бассейне: Ведра, Ведрица, Ведрич, Ведроша; или наименований русских рек: Одра, Одровь, Одровка, Одринка, Кодра, Нодра, Недра; или наименований озер в Калининской области: Тишедро, Кезадро и т. п. Это звукосочетание —dar, — академик Соболевский возводит к общеславянскому —dъr — и считает его родственным древнеиндийскому dhārā — «река, поток»; древне-персидскому dar — «река»; греческому θορ в глаголе θορ-ουμαι, θρώσχω (кор. θορ) — «прыгать, скакать». Данные академика Соболевского интересны в том отношении, что они представляют собою именно доиндоевропейское, т. е. яфетическое, наследие на данной территории, куда относятся также и древнеперсидское dar, и современно-турецкое der-e — «река», и армянское džur —«вода», и чувашское šur — «болото», и латинское ur-ina — «моча», и ur-na — «сосуд для воды», и интересный в этом же отношении латинский глагол ur-o — «жечь, опалять, высушивать»; то же — «истреблять огнем» и вместе «быть влюблену», иллюстрирующий известный семантический ряд: «вода — небо — огонь» и «любовь», «божественный» Ἔρως — «соединяющая и творящая, образующая сила, которою все существа мира производятся и приводятся в гармонический порядок». К этой же основе относятся и баскское ur-a <— hur-а - «вода», и албанское uj-ε — «вода», и многочисленные славянские словообразования от основы džur- или zur-, вроде русского «журчать», «шуршать» и пр., тождественные с основою dar — «вода».
То же dar в отложении -da мы имеем сейчас в составе наименований многочисленных рек на территории СССР, вроде, например: Вологда (приток Сухоны), Люнда (приток Ветлуги), Немда (приток Волги), Судогда (приток Клязьмы), Берда (в Азовском бассейне), Теберда (<— ter-ber-dar) (на Кавказе) и др. То же dar мы имеем в озвонченном, с окающей огласовкой, славянском дол, дол-ина, с чем обычно сопоставляются готское dal — «долина, углубление», древнесаксонское dal, англо-саксонское dael, греческое θολος «пещера»; то же θαλάμη и др., а также греческое ὀφθαλμός — «глаз», — последнее по линии значения «вода».
Исконное значение славянского дол — «вода—река» раскрывается из весьма распространенных на Балканском полуострове, на территории болгарского языка, таких наименований рек, как, например: Рибни-дол, Сухи-дол, Дълги-дол, Мирски-дол, Скоков-дол, Юн-дол и т. д. То же на территории албанского языка: Добри-дол. Другая группа наименований болгарских рек имеет в своем составе в качестве эпонима на месте -дол слова -река или -дере —
83
Бяла-река, Суха-река, Крива-река и др.; Кара-дере, Кючук-дере, Куру-дере, Орта-дере, Богаз-дере и др.
Наименование балканской реки Др-а-ва и многочисленных рек Дрин, вроде: Бели-Дрин, по-албански Дрин-бард; Черни-Дрин, поалбански Дрин-зи, просто Дрин в Албании, впадающий в Адриатическое море у г. Алессио (Леш), заключает в себе тот же элемент —dr—, восходящий к доиндоевропейской протооснове dar — «вода, река», как и отмеченные в свое время академиком Соболевским наименования русских рек — Ведра, Кодра, Нодра и т. п.
В связи с этой протоосновою dar || dal —«вода», считаю совер шенно правильным связывать албанское dórε, чл. ф. dora — «рука» со старославянским длань, то же в болгарском и сербском; древнерусское дол-онь, русское ладонь, со всеми восходящими к нему терминами пространственного значения, как: длина, длинный, подлинный, долгий, глагол длить, предлог до и пр.
2. Албанское lúmε — «река» объясняется Г. Мейером как заимствование из латинского flumen. [1] На самом деле, как в албанском, так и в латинском и греческом, это есть отложение доиндоевропейского, на Балканском полуострове иллиро-фракийского, наследия, с каким мы встречаемся не только на всей территории полуострова в наименованиях рек такой же композиции, что и в Сухи-дол и т. п., как, например, у болгар: реки Долни-лом, Горни-лом, Черни-лом, Бели-лом, просто Лом и пр., а также и названия населенных пунктов там же: селения Горни-лом, Лом-Черковна и др.; то же у сербов: р. Лим и др.; на территории албанского языка: реки Люми, Ломница и т. п.; ту же основу мы имеем в наименованиях рек и далеко за пределами полуострова, на севере и северо-востоке СССР, в районах бывших Новгородской (реки По-лонь, Ше-лонь) и Вятской губ. (Мо-лом-а, По-лом-иц-а). Сюда же относится и древнерусское лан — «болото», отмеченное Срезневским в Ипатьевской летописи под 6698 г. Эти данные ведут нас к исконному значению доиндоевропейской иротоосновы lom || lum — «вода — река», сохранившейся в отложениях, между прочим, в албанском и славянском языках, а также в латинском и греческом (flumen, λιμάνι, λιμήν и др.).
3. Албанское mal’ представляет собою интересный пример семантического комплекса: оно означает одновременно и «лес» и «гору»; такой же точно случай семантического комплекса представляют собою болгарское горá или гурá и испанское monte — «гора» и в то же время «лес». Наименование известного средиземноморского острова Мальта представляет собою типичное для албанского языка слово mal’ в форме множественного числа mal’tε и означает «горы».
В частности, болгарское гурá и параллельное бытующее с ним в болгарском языке горá с тем же значением должны быть рассматриваемы как два фонетические варианта одной и той же протоосновы; вариант гурá не есть случай так называемой «редукции» неударенного гласного «о» в горá, на что указывает наличность в албанском языке слова gur — «камень, скала» и в славянском гру-да — «глыба, ком», которые должны быть рассматриваемы как доиндоевропейское наследие в албанском и славянском языках.
1. Gustav Meyer. Etymologisches Wörterbuch (EW). Strassburg, 1891, стр. 251.
84
В «Материалах для словаря древнерусского языка» И. И. Срезневский, приводя под славянским гора литовское girre — «лес», в скобках замечает: «лес и гора — смежные понятия» (I, 552).
4. Такое же общее для албанского со славянским и другими языками (латинским, греческим, грузинским, удинским и пр.) наследие представляют собою албанское vérε по тоскскому наречию и vénε по-гегскому— «вино», а равно и албанское vrešt — «виноградник», старославянское врътъ, современное сербское врт — «сад».
5. Болгарское прилагательное рóен, рóйна, рóйно, по Герову — «наименование для хорошего, чистого и прозрачного вина» [1] и сербское рујно вино — «вино», по Караджичу — желтоватое вино (gelblicher Wein) или темножелтое вино (Vinum fulvum) [2] — получают свое настоящее разъяснение только при учете наличности в албанском ruš — «виноград»; славянские ройно или рујно вино — представляют собою, конечно, заимствования не из албанского, но вместе с албанским — иллиро-фракийское наследие в языке балканских славян.
6. Болгарское кукери (у Герова — кукыри, II, 430) — «ряженые, окрутники, замаскированные с раскрашенными физиономиями и переодетые в забавные костюмы участники масляничного маскарада»— не может быть объяснено без учета албанского kuk’ — «красный».
7. Сербское стóпанин и болгарское стопáнин — «домохозяин», албанское stopán — «главный пастух», старославянское стопанъ, румынское stăpăn — «домохозяин, господин» не может быть объяснено без учета албанского štεpí — «дом».
Я далеко не исчерпал всего материала, характеризующего несомненную наличность в албанском и балканских языках доиндоевропейского, иллиро-фракийского языкового наследия и не ставил себе в настоящей главе подобной задачи. Думаю, во всяком случае:
1) Очень многое из того материала, и притом не только лексического и семантического, но и формально-грамматического, который рассматривается индоевропеистикой обычно как славянские заимствования в албанском, должно быть отнесено в действительности на счет доиндоевропейского иллиро-фракийского наследия, отложившегося одновременно и в албанском и в славянском языках.
2) Изучение протоалбанского наследия в современном албанском языке представляет собою первоочередную задачу балканистики, так как это изучение должно помочь нам, на ряду с изучением непосредственных фрагментарных остатков, хотя и исковерканных латинской и греческой транскрипцией, иллиро-фракийского языка, как доиндоевропейской стадии в языковом развитии балканских славян, которую славяне переживали одновременно с прочими своими соседями на полуострове, повидимому, еще в дославянский период их этногонии. Преобладающая же наличность в языках балканских славян иллиро-фракийских элементов, отсутствующих в славянских языках за пределами полуострова, говорит об исконной увязке этих языков и их носителя — народов на полуострове же, а не за его пределами, ближайшим образом с народами полуострова, в общем для них глоттогоническом и этногоническом процессе. Это приводит нас к заключению об исконном существований данной интересующей нас языковой и этнической группы,
1. Рјечник, стр. 84.
2. Там же, стр. 676.
85
т. е. протославян, именно на полуострове, а не только о позднейшем поселении их здесь в порядке миграции с севера.
§ 7. ФРАКИЙЦЫ И СЛАВЯНЕ В ЭТНОГРАФИЧЕСКОЕ ОТНОШЕНИИ
К (тем же выводам приводит нас и сравнительно-этнографическое изучение фракийского и славянских народов на полуострове.
Как мы видели выше, по своему физическому типу древние фракийцы, по показаниям античных источников, были крупные, сильные люди со светлыми или рыжеватыми волосами, белой кожей и голубыми глазами. Фракийские женщины называются у древних авторов просто блондинками (ξανθαί). Овидий в I в. н. э. называет гетов-кораллов, с которыми он имел возможность непосредственно познакомиться во время своей ссылки в г. Томи на Черноморском побережье, в стране гетов (теперь румынский город Констанца, турецкий Кюстенджа в Добрудже), -flavi, т. е. огненножелтые или златожелтые, красно-желтые.
Гомер в «Илиаде» (13, 3) говорит о несущихся на конях фракийцах, мизийцах и гиппомолгах; называет Фракию сильно глыбистой страною и матерью овец; говорит, что фракийцы вооружены так же, как и ахейцы, и сражаются они на колесницах в медных доспехах, вооружаются копьями и длинными фракийскими мечами, пользовавшимися, повидимому, в древнем мире широкою известностью; у фракийцев развито виноделие. Они любят музыку, а стало-быть, и поэзию, о чем свидетельствует упоминаемый Гомером народный певец фракийцев — Тамюрас; фракийцы-геты верят в бессмертие души. Производству фракийцев приписывается целый ряд замечательных памятников материальной культуры Трои и Микен, вроде золотых подвесных спиралей (X. Шмидт). Фракийцам же приписывается и своеобразная керамика македонских tumuli, близко соприкасающихся по технике и орнаменту с керамикой Трои и раннеминойской керамикой Крита, и с этой точки зрения фракийская Фессалия рассматривается как мост между Критом и областью Дунайских Балкан. Эд. Мейер связывает с фракийцами и неолитическую культуру нашего «Триполья» и т. д.
Приведенный выше материал интересен в том отношении, что он подтверждает нашу основную мысль об общности субстрата культуры населения Днепровско-Дунайского района, в составе которого фракийцы во всем комплексе культурно тесно связанных с ними народов образуют органическую часть населения этого района на доиндоевропейской стадии его культурного и этнического развития. С нашей точки зрения, фракийцы — это не новый, пришлый откуда-то на полуостров народ, а исконное его население, народ-носитель определенной стадии в культурном развитии населения полуострова и прилегающих к нему с севера и с юга территорий (Днепровско-Дунайский район).
Отсюда мы имеем основания пойти в своих заключениях дальше. Мы утверждаем, что нынешние насельники Балканского полуострова, в том числе и славяне, как и насельники всего Днепровско-Дунайского района, в нашем понимании этого географического термина, не пришлый откуда-то с севера, с востока или запада народ, а местное, исконное население на занимаемой им ныне территории. По своему этногенезу это единый народ, этнографически и культурно связанный стадиальной преемственностью с древнейшим, исторически засвидетельствованным населением этого района,
85
яфетидами-фракийцами, но стоит на иной, следующей индоевропейской стадии своего языкового и культурного развития.
Уже индоевропеист Е. Fischer в ряде работ, [1] опубликованных в начале текущего столетия, высказал, на основании имеющихся сейчас в распоряжении исследователя материалов, что
«нынешние народы еще сохранили у себя в существенных частях ту же одежду и убранство волос, как и их фракийские предки Бутмира, Ябланицы, Адамклисси (Добруджа) и Кукутени (около г. Ясс в Румынии). Совпадение, господствующее в среде балканских народов, начиная от мыса Матапан (южная конечность Морейского полуострова) и вплоть до северных Карпат, в постройке домов, в полеводстве, в вере, обычаях и нравах, в праве, поэзии и музыке (хороводные пляски) и т. д., — это совпадение следует также объяснить, — говорит цитируемый автор,—только тем, что, несмотря на все „народные бури” (Völkerstürme), несмотря на все передвижения народов, этническая основа балканских стран со дней древних „фракийцев” остается тою же». [2]
Болгарский ученый, д-р И. Бассанович, исследовавший Ломский округ в северо-западной придунайской Болгарии, входивший некогда в состав римской Мизии и населенный в древности двумя фракийскими народами — мизами и траллами, считает, что современный болгарский народ вообще в основном представляет собою славянизированных сарматами фракийцев. [3] Он же отмечает наличность у болгарского населения этого округа (бывшие фракийские мизы и траллы) собственных народных имен — Мизо, Миза, Гето, Гета, Дако, Трайко и др.; следы племенного имени траллов автор видит в наименованиях населения в этом же районе — торлаки, а равно и в различных фонетических вариантах того же племенного термина (стр. 26); здесь же он отмечает наличность типичных для фракийского типа соматических признаков (русые или темнорусые волосы и голубые, голубоватые или зеленоватые глаза).
Особенно интересно наблюдение автора, касающееся прозвищ и фамилий, даваемых мужчинам по имени не отца, а матери, образуемых с помощью суффикса ин: Ганин, Струмин, Марушкин, Магдин и т. п. Автор подчеркивает широкую распространенность этого явления в среде балканских торлаков и усматривает в нем пережиток «материнского права», несомненно существовавшего у ликийцев, родичей балканских фракийцев, в Малой Азии, что отмечает Геродот, говоря о ликийцах: καλέουσι ἀπὸ τῶν μητέρων ἑαυτοὺς καὶ οὐκὶ ἀπὸ των πατέρων.
У болгарских шопов, — по происхождению они из фракийского племени, — некоторые большие семьи, так называемые «задруги» не только называются именами женщин, но и управляются ими же. Как и у фракийцев в древности, болгарская женщина ведет всё домашнее хозяйство, исполняет все летние полевые работы,
1. Archiv für Anthropologie, VII, стр. 15; Herkunft der Rumänen, стр. 19 и сл. Globus, 1908, стр. 252; Zeitschrift für Ethnologie, 1900, стр. 311 и сл.
2. Цит. по: G. Kazzrow, Beiträge zur Kulturgeschichte der Thraker. Sarajevo, 1916, стр. 8 и сл.
3. Автор разделяет точку зрения об этническом тождестве сарматов со славянами, которую в последнее время защищали Niebur, Neumann, Obermüller, К. Jireček, Забелин, Дринов и др.; массовое продвижение сарматов с приазовских и причерноморских степей через Дунай на полуостров начинается с I в. н. э.; в IV в. численность сарматов, осевших в Мизии и в других римских провинциях полуострова, выражалась в сотнях тысяч (И. Бассанович, Ломският окръг. Сборник Болгарского мин. нар. просв., София, 1891, кн. V, стр. 24).
87
ухаживает за скотом и пр., — словом, женщина у болгар — глава, руководитель и главный работник в хозяйстве. Как и у фракийцев, болгарский жених покупает себе невесту у ее родителей, что отмечает и Геродот в описании быта и нравов фракийцев (V, 6). Как и фракийские женщины, по описанию Страбона, болгарки, по свидетельству Бассановича, с исключительной ревностью преданы идололатрии и с большим усердием и знанием дела выполняют многообразные крестинные, свадебные, похоронные и прочие обряды. Автор усматривает фракийскую традицию у местного болгарского населения, как в способе постройки жилого дома, так и в самой его форме (греч. τρώγλη «землянка»; откуда их обитатели — фракийцы у Страбона τρωγλοούται λεγόμενοι: фрак. καλύβη > болг. коли́ба); в окружающих двор высоких оградах из неотделанного камня, напоминающих собою обыкновенные стены и стены укреплений у древних фракийцев; в костюмах, в покрое костюмов и деталях их пестрой орнаментировки; в фасонах обуви, среди которой един фасон известен под именем фракийского народа геты; в женских украшениях—серьги, ожерелья, диадемы; в примитивных земледельческих орудиях; в продуктах питания (растительная и молочная пища); во множестве народных верований — самодивы, русалки, орисницы, змеи и т. п.; в похоронных обрядах и представлениях о загробной жизни. [1]
Подобного материала из этнографии славянского населения полуострова можно было бы привести неограниченное множество. Нет надобности при этом даже ставить вопрос о том, представляет ли он собою в жизни современного болгарского народа непосредственно фракийское наследие или, быть может, восходит к какому-либо иному, например к скифско-сарматскому и т. п. источнику. Для нас важно в данном случае то, что в жизни современного балканского славянина он представляет собою пережиточное отложение той же стадии культурного развития, которая исторически засвидетельствована для фракийцев V в. до н. э., как присущий этому народу комплекс особенностей, характерный для современного уровня или стадии его культурного развития. Если бы этот комплекс, частично или полностью, оказался в то же время характерным, например, и для скифов или сарматов, что, по всем вероятиям, и имело место в действительности, мы говорили бы о том, что скифы и сарматы в V в до н. э. стояли на той же стадии культурного развития, на какой стояли и их ближайшие соседи — яфетиды фракийцы, и что в жизни современного южного славянства пережиточно продолжают бытовать отложения фракийско-скифско-сарматской стадии культурного развития. Все это приводит нас к убеждению, что современный южный славянин в культурно-историческом отношении, сравнительно со своим непосредственным предшественником на занимаемой им территории, представляет собою новое этнографическое качество, т. е. новый этнографический тип. Этот новый тип вырос диалектически из предшествовавшего ему другого этнографического качества, которое исторически засвидетельствовано для фракийцев за пять веков до нашей эры Геродотом и в начальные века нашей эры Страбоном.
Трудно пока сказать с исчерпывающей определенностью, - что сыграло решающую роль и стимулировало в этнографической истории полуострова возникновение в среде его населения нового этнографического качества,
1. И. Бассанович, назв. соч., стр. 24.
88
т. е. появление на смену фракийцам славян. По всем вероятиям, это был какой-то сложный комплекс обстоятельств, стоявших, быть может, ,в некоторой связи и с римским завоеванием полуострова. Во всяком случае, это был результат весьма существенного сдвига в области народного труда и производственных отношений, внесшего в патриархально-родовую жизнь массового населения полуострова основы новой техники и культуры. Это, между прочим, подчеркивают в своих показаниях славянские и византийские источники, поражающиеся необычайным, чуть ли не у них,на глазах, ростом техники у славян и их успехами в военном искусстве. Сдвиг в жизни народов полуострова явился, надо полагать, в результате процесса разложения патриархально-родового строя и зарождения первых начатков феодальных отношений.