История Болгарии. Т. 1. Происхождение болгарского народа и образование первого болгарского государства на Балканском полуострове 

Николай Севастьянович Державин 

Глава II. Вторжения славян на Балканский полуостров в VI—VII вв.  (стр. 90—96)
 

Глава III. Племенной состав славянского населения полуострова ко второй половине VII в.  (стр. 97—100)

 

Глава IV. Южные славяне в древности  (стр. 101—144)

§ 1. Общественный строй  101

§ 2. Село и город  111

§ 3. Промышленность и торговля  118

§ 4. Религия  121

§ 5. Физический тип  136

§ 6. Быт и нравы  137

§ 7. Характер славян  139

§ 8. Военное дело  143

 

 Глава II

ВТОРЖЕНИЯ СЛАВЯН НА БАЛКАНСКИЙ ПОЛУОСТРОВ В VI—VII вв.

 

Древнейшие страницы истории славян и антов, относящиеся ко времени Юстина I (518—527), Юстиниана I (527—565) и Юстина II (565—578) и их преемников в первой половине VII в. и восстанавливаемые на основе показаний византийских источников, полны рассказами о вторжениях и боях их на территории Восточно-Римской империи с византийскими войсками в Подунавье и на полуострове. Эти славянские вторжения на полуостров, разрушавшие могущество деспотической империи, имели место и ранее VI в., но, начиная с VI в., они принимают систематический характер и повторяются почти ежегодно.

 

«С самого начала правления Юстиниана (527), — пишет Прокопий в „Тайной истории”, — гунны, склавины и анты почти каждый год страшно опустошали Иллирию и всю Фракию, все земли от Ионического моря до константинопольских предместий, Элладу и Херсонес».

 

Византийское правительство принимало самые энергичные меры обороны против славянских вторжений из-за Дуная. Вдоль всего дунайского побережья и в придунайских районах — в Дакии, Мизии и Дардании, а также и в центре полуострова — в Эпире, в Македонии, во Фракии — оно строило линии оборонительных укреплений, организовывало карательные экспедиции на территорию славян за Дунаем, включало славян в качестве федератов в свои войска как это имело, например, место в экспедиционной армии, направленной византийским правительством против готов в Италию в 536 г. В византийско-персидской войне 554 г. в числе командиров кавалерийских полков значились, как мы уже знаем, Дабрагец и Всегорд — «оба родом варвары»; из них особенно отличился в следующем году «Дабрагец (Доброгаст), ант, таксиарх», а в 556 г. уже отмечаются заслуги и его сына. [1]

 

В этой же войне в 555 г. принимал участие один из юстиниановых полководцев, славянин Сварув (Σουαρούνας Σκλάβος ἀνήρ). Наиболее удачливые в борьбе со славянами византийские императоры украшали свой титул почетным именем Ἄντικος, Anticus, т. е. «антийский».

 

 

1. С. Станојевић. О јужним словенима у VI, VII и VIII веку. Глас Српске Кральевске Академије, т. 80/1909, стр. 124—154; L. Níederle. Slovanské starožitnosti dil. II, sv. I, стр. 180.

 

90

 

 

В целях самообороны против северных «варваров» Юстиниан», по сообщению Прокопия, в 545 г. пытался часть антов водворить на жительство в старом римском укреплении на левом берегу Дуная, Туррис (Turris), но опыт этот, повидимому, не имел успеха. Укрепление Турриса Шафарик отождествлял с Турией на левом берегу Дуная, у устья Алуты. Нидерле склонен, однако, относить его, скорее, к древней крепости Turres, которая находилась между Ремезианой и Сердикой, т. е. между нынешними городами Ниш и София. [1]

 

Кроме названных выше Доброгаста, Всегорда, Сваруна, в истории славянско-византийских отношений в VI в. известен еще ряд заведомо славянских имен, в том числе и имя выдающегося вождя антов Xилвуда (Хвилибуда), которого византийское правительство привлекло на свою сторону, назначив его магистром армии во Фракию. В течение трех лет, 530—533 гг., названный Хилвуд оказывал решительный отпор славянским вторжениям в Мизию, но в 534 г., переправившись с незначительными силами через Дунай, он потерпел здесь поражение со стороны славян и был убит.

 

Занятое с 533 г. западноевропейскими делами, а затем с 540 г. начавшейся войной с Персией, византийское правительство вынужденно ослабляет оборону своей дунайской границы, и это приводит к усилению славянских вторжений на полуостров, сопровождающихся всякий раз погромами и ограблениями византийской территории. Такими вторжениями отмечены 545, 547, 550-е гг. В 577 г., по свидетельству Менандра, славяне, перебравшись через Дунай, вторглись нa полуостров в количестве 100 тысяч и проникли во Фракию, откуда грабили Македонию и Фессалию. Византийцы (Тиверий I, 578—582) обратились к аварам с просьбой о помощи и диверсиях с их стороны против славян. Приняв это приглашение, аварский хаган отправил к славянам посольство с требованием уплаты дани, но славянский вождь, по имени Δαυρίτας, т. е. Добрита или, по другому варианту, Лаврита, презрительно отверг, по словам Менандра, требование аваров, заявив:

 

«Кто из людей, согреваемых лучами солнца, может подчинить себе нашу силу! Мы привыкли покорять себе других и властвовать над ними, а не поддаваться им; при этом и останемся, пока на свете будут существовать воина и меч».

 

Аварская диверсия, повидимому, не имела никакого успеха. Вторгшиеся на полуостров славяне не только продолжали там оставаться, во в 581 г. с новою настойчивостью возобновили свои опустошения византийских владений.

 

К 583 г. относится интересное показание одного из современников, Иоанна Эфесского, характеризующее экономические сдвиги, имевшие место к этому времени в среде славянского населения полуострова, за которыми надо усматривать, несомненно, и сдвиги в области социальных отношений, т. е. процесс начала феодализации славянского общества на полуострове.

 

«Будучи весьма слабо вооружены — двумя, тремя копьями, — пишет названный автор, — славяне взяли много укрепленных городов на своем пути, обосновались на захваченной территории, обжились на новых местах, владеют большими стадами коней, стали богаты, имеют золото, серебро, обзавелись оружием, которым научились владеть лучше, чем римляне. А между тем, это были простые люди, которые не смели выходить из своих лесов и не умели пользоваться оружием».

 

 

1. L. Niederle, назв. соч., II, 294.

 

91

 

 

Продвигаясь с каждым вторжением на византийскую территорию, и с каждым годом все глубже и глубже, славяне к 589 г. постепенно проникли уже и на территорию Греции, где осели на постоянное жительство.

 

С окончанием в 591 г. персидской войны, византийское правительство (Маврикий, 582—602) ставит своею задачею положить решительный конец славянским вторжениям на полуостров и в осуществление своих планов переносит военные операции против славян на их собственную территорию за Дунаем. В 593 г. византийскому полководцу Приску удается нанести сильное поражение славянам одной из придунайских областей, во главе которой стоял вождь по имени Радогост. Вскоре после этого Приску удалось нанести такой же военный удар и другой славянской области и взять в плен ее вождя Мусокия («Мужик») [1] со многими его старейшинами и ограбить население. Однако на помощь задунайским славянам пришли славяне полуострова: они задержали в Восточных Балканах посланца Приска, Татимира, но ему удалось прорваться через славянский заслон и прибыть в Константинополь.

 

Не теряя надежды парализовать настойчивое и упорное наступление славян на1 полуостров, византийское правительство предложило Приску через того же Татимира задержаться вместе с войском на зиму на левом берегу Дуная в славянских областях. Присяг не подчинился этому распоряжению правительства, опасаясь недовольства армии, и перевел ее в 594 г. на правый берег Дуная, за чтобыл отставлен от командования. Вместо него командующим армией был назначен брат императора Петр. Воспользовавшись этими обстоятельствами, славяне возобновили свои вторжения на полуостров имея в виду, по слухам, наступление на Константинополь. Озабоченное этой перспективой, византийское правительство задержало свою армию под командованием Петра на полуострове до следующего года. В следующем году Петр со своей армией с большими трудностями переправился на левый берег Дуная у впадения в Дунай р. Осам. На левом берегу эту переправу защищали славяне под начальством своего вождя Пирогоста; хотя ему и удалось уничтожить при этом авангард византийской армии в составе тысячи человек, но задержать переправы всей армии неприятеля на левый берег Дуная он не смог и сам погиб в бою. Таким образом, византийцы успели, в конце концов, переправиться через Дунай, но никаких существенных результатов эта экспедиция им не дала, и они вскоре переправились обратно на правый берег Дуная. Нанести сокрушительный удар славянам на их собственной территории за Дунаем византийское правительство так и не смогло, и славяне продолжали свои вторжения на полуостров. В частности, в то время как византийская армия под командованием Петра действовала против славян на Дунае, славяне в  597 г. неожиданно сумели мобилизовать большие силы в тылу этой армии в количестве около 5 тысяч «людей, отборных и опытных в военном деле» и осадили крупнейший административный и торговый центр Македонии, Солунь (Фессалоники). Осада эта была произведена славянами 26 октября, т. е. в день чествования солунянами памяти своего патрона, св. Димитрия. Выступившие против неприятеля солуняне принуждены были вскоре вернуться в город.

 

 

1. М. С. Дринов, Соч., I, София, 1909, стр. 253.

 

92

 

 

«Ибо, — говорит летописец, — на стороне неприятельской стоял избранный цвет всего славянского народа».

 

Вскоре после первой славянской осады Солуня последовала вторая, такая же неожиданная для Солуня, но еще более внушительная. Окружив город огромными силами, славяне

 

«приготовили осадные машины и железные тараны, огромные каменомётные орудия и так называемые черепахи, покрыв: их сухими кожами; потом, переменив намерение, чтобы те не повреждены были горячею смолою, употребили кожи недавно убитых быков и верблюдов, прикрепя их к машине гвоздями. Распорядясь таким образом вблизи стены, с третьего дня стали бросать каменья; стрелки их метали стрелы подобно земным облакам, так что нельзя было стоявшим на стене! без опасности показаться за стену и посмотреть, что там делается. Придвинув черепахи к наружной стене, сильно потрясали они основания ее рожками и серпами. Каменомётные орудия были четырехугольные, после широких оснований заканчивавшиеся узкими верхами; на этих последних были утверждены весьма толстые цилиндры, по концам вооруженные железом, и деревья, утвержденные гвоздями, вмещавшие в себе метательные машины, наподобие брусьев дома; машины, поднимаемые снизу, выбрасывали непрерывный дождь огромных камней. Для того чтобы находившиеся в них воины не терпели вреда от стрел, три стороны этих четырехугольных машин были покрыты досками». [1]

 

Осада славянами г. Солуня не привела к благоприятным для них результатам; тем не менее и после этого они продолжают свои наступления на Восточно-Римскую империю, которую в это же время с севера, из-за Дуная, начинает теснить новый враг — авары, наступающие на полуостров со стороны Далмации. В этой тяжелой для себя политической обстановке римское правительство восстанавливает в правах главнокомандующего северной армией Приска и поручает ему аварскую операцию. В 598 г. авары терпят поражение, которое наносит им, по поручению Приска, византийский полководец Гудовин, и отступают, за Саву в область Срем. Однако в следующем же, 599 г., оправившись от поражения, авары под предводительством своего хагана Баяна вновь вторгаются в Мизию и во Фракию и на этот раз наносят византийцам сильное поражение. В связи с распространившейся среди аваров эпидемией, в 600 г. они заключают с восточно-римским правительством мир, по которому, между прочим, границею между аварскими владениями и империей устанавливается р. Дунай, и эту границу римлянам разрешается переходить только в одном случае, а именно — в случае войны со славянами. Заключенный с аварами мир был, однако, непрочным, и уже в 601 г. Приск наносит аварам решительное поражение — сначала на полуострове, в низовьях р. Моравы, у Виминациума (нынешний Браничево в Югославии), а затем на р. Тиссе, в области гепидов. В результате этого поражения в руки византийцев попало огромное количество пленных, в том числе 8 тысяч славян.

 

Обеспечив себе, таким образом, аварский тыл, т. е. свой левый фланг, и договором о ненападении с антами — правый фланг, Маврикий решил возобновить военные действия против задунайских славян и поручил эту операцию своему брату, Петру. Вначале эта операция выполнившаяся уже известным Гудовином, была для византийского оружия удачной, но с наступлением осени, когда Маврикий стал настаивать на том,

 

 

1. „Чтения в Общ. ист. и древностей российских“, 1843, № 6, стр. 10—11 (цит. по: М. С. Дриновъ, Соч., I, София, 1909, стр. 257).

 

93

 

 

чтобы армия оставалась на зиму на занимаемых ею позициях в стране славян, солдаты решительно от этого отказались, подняли бунт, самовольно бросили свои позиции и во главе с центурионом Фокой двинулись на столицу, где к восставшим присоединились угнетенные классы, димы и плебс. Фока был объявлен императором, Маврикий же смещен с престола и казнен.

 

Солдатское правительство Фоки (602—610), имевшее на своей стороне армию и угнетенные классы городского и сельского населения и возглавлявшее собою социальную революцию в империи, было, однако, бессильно выйти победителем в ожесточеннейшей гражданской войне, которая продолжалась во все время правления Фоки. Беспощадно расправляясь террором со старой сенаторской аристократией и крупными землевладельцами внутри империи, правительство Фоки одновременно принуждено было напрягать все свои силы для борьбы с персами, угрожавшими империи с востока. В этой сложной внутренней и внешней обстановке славянская проблема для правительства Фоки оставалась на втором плане. В 610 г. крупным земельным собственникам удалось восстановить свою власть. Фока был свергнут с престола и на его место поставлен Ираклий (Гераклий, I, 610—641). Долголетняя и упорная война Ираклия с Персией увенчалась победой и воссоединением отторгнутых от империи восточных провинций; но не успела Византия покончить с персидским вопросом, как против нее поднялись арабы, и этим самым славянская проблема и при Ираклии оставалась у византийского правительства на втором плане, потому что для борьбы со славянами .у него не было ни времени, ни сил, ни средств. Предоставленные самим себе, славяне продолжали, поэтому и в первой половине VII в. свои вторжения на полуостров. В частности, по свидетельству Исидора Сивильского, они отняли в это время у римлян Грецию, а в 626 г. вместе с аварами в качестве их союзников принимали участие в осаде Константинополя, не только с суши, но и с моря, как искусные моряки, причем на ряду с мужчинами в качестве моряков отличались и женщины-славянки.

 

Показания источников говорят о том, что с начала VII в. славяне делают объектом своих вторжений западные и северозападные районы полуострова, Далмацию и Италию.

 

«Славянский народ, — пишет папа Григорий Великий в послании к архиепискому Солянскому в Далмации, — сильно меня огорчает и смущает: огорчаюсь, ибо coболезную Вам, смущаюсь же, ибо они (славяне) через Истрию начали уже проникать и в Италию».

 

Это были, повидимому, славяне из Паннонии и Норика, те самые славяне, которые незадолго перед этим, в 595 г., делали набеги на Баварию, а в 609 г. нанесли баварцам сильное поражение около г. Агунта (теперь Иникен на р. Дунае) и обратили их в бегство. В 613 г. эти же славяне разорили Истрию. В 623 г. славянский флот появляется у о. Крита. В 614 г. мы уже видим славян в Южной Италии, где, высадившись у г. Сипонта, они разбили войско воеводы беневентского Айона, причем в этом бою погиб и сам Айон, и опустошали Апулию до тех пор, пока преемник Айона Радоальд не вынудил их покинуть пределы Апулии.

 

Несколько позже, в правление Константина Погоната (668—685), славяне на обоих однодревках проникают на острова Эгейского и Ионического морей, а также на Малоазиатское побережье и подвергают их опустошениям. В 675 г. они осаждают с моря и с суши Солунь. Несколько позже они грабят на Адриатическом и Мраморном морях торговые суда, направляющиеся с хлебом в Константинополь.

 

94

 

 

В 678 г. они вновь осаждают Солунь, имея поддержку со стороны обитавшего по соседству с Солунем славянского племени драговичей, снабжавших славянское войско, осаждавшее город, хлебом и другими продуктами. Однако и на этот раз осада Солуня не увенчалась для славян успехом. В 685 г. Солунь подвергается новой осаде славян, в которой принимают участие славянские племена — стримонцев, рунхинов и сагудатов; осаждённые же солунцы пользуются поддержкой, в смысле снабжения города съестными припасами, со стороны славянского племени белезитов, жившего в Фессалии.

 

С половины VII в. сообщения о славянских вторжениях на полуостров сходят со страниц источников, что стоит, вероятно, в связи с тем, что к этому именно времени, 675—679 гг., на территории Восточно-Римской империи, в ее северо-восточном углу, в нынешней Добрудже, возникает первое славянское государство — Болгария, получившее свое имя от организующего политического ядра, каким была болгарская военно-дружинная организация Аспаруха или Эспериха. В лице болгар и болгарской государственности ко второй половине VII в. на византийской территории вырастает новый, мощный и опасный для византийского правительства неприятель, доставивший ему впоследствии немало хлопот и огорчений.

 

На первых порах своего водворения на полуострове болгары заслонили собою славян от взоров византийского правительства и его историков, но когда к началу X в. Болгария территориально и политически выросла в мощную славянскую державу, наносившую удар за ударом по дряхлевшей Византии, и племенное имя болгарин, в процессе племенных скрещений и внутренних социальных сдвигов, превратилось и de facto и de jure в синоним славянина и заменило собою последний термин, — перед Византией во весь рост встал тот же славянский народ, с которым она имела делю и раньше, в VI—VII вв., но политически окрепший и государственно-организованный. Теперь это был противник более сильный, чем прежние разрозненные и неорганизованные славянские военные дружины, и даже претендент на римское наследие.

 

Славянские вторжения на полуостров, о которых мы говорили выше, сыграли исключительную роль в исторических судьбах Восточно-Римской империи, оплота деспотизма и церковно-теократического обскурантизма, невзирая на то, что в свое время, в период раннего средневековья, в истории культуры народов Востока и Запада— и в первую очередь в истории славянских народов — Византия явилась носительницей и источником более высокой культуры в форме христианства и византийской образованности. Как известно, на их основе выросли первые зачатки образованности у всех славянских народов, не исключая и западных. Этой исторической роли Византии не отрицал и Маркс, но, по его же характеристике, «Византийское государство было самым худшим государством». [1]

 

«Константинополь, — писал Маркс, — это вечный город, это Рим Востока. Западная цивилизация и восточное варварство при греческих императорах, восточное варварство и западная цивилизация при господстве турок так тесно переплелись между собою, что этот центр теократической империи стал настоящей преградой для распространения европейского прогресса». [2]

 

 

1. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. I, стр. 206.

2. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. IX, стр. 440.

 

95

 

 

Славянские вторжения на полуостров вместе с аналогичными, хотя и менее разрушительными вторжениями сюда же других народов — готов, аваров, гуннов, болгар и др. — значительно расшатали «эту преграду» и нанесли сокрушительный удар по самому существованию Восточно-Римской империи, подобно тому как западные варвары нанесли такой же удар и разрушили Западно-Римскую империю. «Не-римляне, т. е. все „варвары”, объединились против общего врага и с „громом опрокинули Рим”» — как выразился И. В. Сталин в «Отчетном докладе XVII Съезду партии». [1] Это факт огромного значения славян в мировой истории человечества.

 

Славянские вторжения на полуостров, во владения разлагавшегося рабовладельческого колосса, Римской империи, содействовали вместе с тем консолидации местного дославянского или протославянского населения и поднимали его угнетенные классы против иноземного завоевателя-насильника. [2]

 

 

1. И. В. Сталин. Вопросы ленинизма. 10-е изд., 1937, стр. 547.

2. О славянских вторжениях на Балканский полуостров см.:

• М. С. Дринов, Заселение Балканского полуострова славянами (1872). Соч., т. I, София, 1909;

• L. Niederle, Slovanské starožitnosti, Dil., II, sv. 1, v Praze 1906;

• А. Л. Погодин. Из истории славянских передвижений СПб., 1901;

• М. Соколов. Из древней истории болгар. СПб., 1879;

• К. Иречек. Историята на Българитѣ. Търново, 1888;

• его же. Geschichte der Serben. Gotha, 1911;

• С. Станојевић, Историја српскога народа. Београд, 1908;

• его же. О јужним словенима. V, VI, VI и VIII веку. Глас Српске Кральевске Академије, т. 80, 1909;

• Ferdo Šišić. Povijest Hrvata. Zagreb, 1925;

• H. С. Державин. Славяне и Византия в VI в., Язык и литература, т. VI, Л., 1931;

• М. В. Левченко. Византия и славяне в VI—VII вв. „Вестник древней истории“, кн. 4 (5), М., 1938;

• А. Б. Мишулин. Древние славяне и судьбы Восточно-Римской империи. Там же, кн. 1 (6), М., 1939.

 

96

 

 

 

 Глава III

ПЛЕМЕННОЙ СОСТАВ СЛАВЯНСКОГО НАСЕЛЕНИЯ ПОЛУОСТРОВА КО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ VII в.

 

Крайний северо-западный участок южного славянства ко второй половине VII в. н. э. занимали, как занимают его и сейчас, словинцы, или словенцы. В раннем средневековье словинцы жили, однако, на более обширной территории, чем в настоящее время: на западе — в глубине Альпийских гор и к Адриатическому побережью; на востоке — вплоть до Паннонского изгиба Дуная, т. е. до той его части, где, круто меняя свое западное направление, он спускается вниз и течет к югу вплоть до впадения в него с запада правого притока, р. Дравы; на севере словинцы смыкались с чешско-моравскими и словацкими племенами; на юге — с хорватами.

 

Как и все прочие народы, в том числе и народы славянские, словинцы сложились, выросли и оформились в особую этнографическую группу, т. е. в особый этнографический тип, на исторически занимаемой ими территории в длительном процессе племенных скрещений со своими ближайшими соседями и односельцами на той же территории — лигурами, иллирами, ретами, галлами и др., переживая вместе с ними до своего оформления в славянский этнографический тип доиндоевропепскую яфетическую стадию развития. Можно предполагать, что процесс перерастания группы местных яфетических племен в словинцев-индоевропейцев в значительной мере уже завершился к началу нашей эры, о чем говорит, между прочим, известное уже в I в. н. э. наименование Блатенского озера в восточной части б. территории словинцев, а в настоящее время на территории Венгрии — Пельсо (ср. русский «плес»). В средние века эта территория была известна под именем Паннонии. Под своим собственным племенным именем словинцы впервые выступают в истории только в конце VI в. н. э., после ухода лонгобардов в 568 г. в Италию. Это те самые славяне, которые в начале VII в. помогали лонгобардам в их походах на Италию, у Кремоны и Мантуи. В источниках они известны под именем—Carantani, Sclavi in Carantano, Carniolense, и т. п., а также — Pannonii, Sclavi in Pannonia sedentes, Πάννονες.

 

Западной границей словинцев, отделяющею их в VII в. от баварцев, были верховья рек Дравы и Муры в Альпах.

 

97

 

 

В древности был известен ряд словинских племен: дудлебы, сидевшие между Блатенским озером и р. Мурой (ср. чешские дудлебы dudleby и русские дулебы); стодоране — в области р. Штыра у Триглава (ср. аналогичное севернославянское племя стодоране в области нынешнего Бранибора); суслы — в южной Штирии, на левом побережье р. Дравы (ср. аналогичные племенные наименования среди русских и полабских славян); наконец, поляне на р. Енже (ср. днепровские поляне, познанские poleni, polani, pulani западных источников — Дитмара Мерзебургского и Адама Бременского; болгарские поляне или поленци в Дебре и др.).

 

В VI в. словинский народ был подчинен аварам, могущество которых было сломлено, начиная с 623 г., вождем чешской группы, западнославянских племен, Само, организатором первого у западных славян государственного объединения. Разгром аварской державы принес словинцам освобождение от аварского ига, но вскоре после смерти Само и последовавшего затем распада его государства, альпийские славяне, т. е. словинцы-хорутане и их соседи словинцы-краинцы, в 745 г., угрожаемые вновь со стороны авар, принуждены были после длительной и упорной самообороны подчиниться, во главе со своим князем Борутом, власти франков. [1]

 

Ближайшими соседями словинцев с востока, как и в настоящее время, были хорваты.

 

По данным Константина Багрянородного (905—959), «Хорватская земля», занятая славянами после прихода их в Иллирии и победы около 637 г. над аварами, в его время, т. е. в X в., начиналась от р. Цетиньи (Зентины) и простиралась вдоль Далматинского побережья на север до Истрии, или до г. Альбуна или Альбона (слав. Лабин), а в горной части несколько выходила за область Истрии. Она делилась на 14 жуп. К востоку от р. Цетиньи и г. Дивно хорваты соседили с сербами.

 

«От хорватов, — замечает Константин Багрянородный, — часть отделилась и заняла Иллирик и Паннонию. Они имели самостоятельного князя, посылавшего к князю Хорватии посольство ради дружбы».

 

Можно предполагать, что ту же территорию хорваты занимали и ранее X в., т. е. начиная с VII в., когда им удалось освободиться от власти авар. Северная граница их расселения шла по линии от г. Сеня на Адриатическом побережье до верховьев р. Уны, правого притока р. Савы; на востоке ее границею была горная цепь между реками Уной и Врбасом; южною границею хорватов в основном была р. Цетинья.

 

Что касается сербского народа на полуострове, то его территория определяется Константином Багрянородным в следующих границах:

 

«Сербия, — говорит он, — находится во главе (т. е. в начале, если исходить со стороны Византии — Константинополя) всех прочих славянских земель и граничит на северо-западе с пограничными горами дуклянских, тервунских и захлумских славян у Цетиньи и Хлебены, а на севере — с Хорватией, на юге же — с Болгарией».

 

Пограничным сербским городом с Болгарией в IX в. Константин Багрянородный называет г. Расу или Рас

 

 

1. L. Niederle. Slovanské starožitnosti, dil. II, sv. 2, v Praze, 1910, стр. 338—372; здесь же указана и обширная литература предмета.

 

98

 

 

(ἡ Ράση, τὸ Ράσον, ’Ράσος; слав. Рась) на р. Рашке, притоке р. Ибара.

 

Таким образом, область сербского народа в древнейшее время, судя по показаниям Константина Багрянородного, занимала обширную территорию, лежавшую на восток от Далматинской Хорватии и на юг от Посавской Хорватии. Центральным ядром территории сербского -народа на полуострове была Рашская область, расположенная в южной части названной территории, в районе рек Ибара, Лим и Тара. [1]

 

К сербам примыкали вошедшие впоследствии в состав сербского народа следующие родственные ему племена: 1) неречане — от р. Цетиньи в северо-западном углу полуострова до р. Неретвы, которые впоследствии продвинулись на острова Адриатического побережья, захватили в свои руки море и были известны как моряки и пираты; 2) захлумляне, захлумцы, т. е. «захолмцы»; страна их в древности была известна в славянских источниках под именем Захльмия, Хльмь, Хльмска земля и занимала прибрежную территорию от р. Неретвы на юг до Дубровника и внутрь материка; материковая часть ее совпадала с нынешней Герцеговиной; 3) тервуняне, травуняне, земля Τερβουνία, лат. Travunia, Tribunia и др., слав. Травоуния; — занимали территорию побережья от Дубровника до Котора и внутрь материка; 4) канавляне — занимали узкую приморскую полосу между Дубровником и Бокой Которской; 5) дукляне, земля Διόκληα, Διοκλήας χώρα, Dioclia, слав. Диоклития, — занимали территорию между Котором на севере и нижним течением р. Дрина на юге, совпадавшую с нынешней Черногорией и прилегающей к ней северной частью Албании; позже название области Диоклея было заменено названием Зета, по имени р. Зеты, правого притока р. Морача, впадающего с запада в Скадарское озеро. [2]

 

На восток от сербского племени, имевшего своим центром Рашскую область (Раса), начиная на западе от линии Охридское озеро — область Дебра — р. Болгарская Морава и вплоть до Черноморского побережья на востоке, шли поселения ряда славянских племен, объединявшихся общностью характерных языковых особенностей, отличных от сербского языка. Эти восточнобалканские племена легли в основу сложившегося здесь впоследствии восточнобалканского славянского народа, получившего имя болгар.

 

Территория распространения восточнобалканских славян не ограничивалась, однако, только рамками полуострова. В состав болгарского народа входило также и славянское население Валахии, Семиградья и восточной части Венгрии вплоть до Дуная, а также и славянское население в Греции. Конечно, эта обширная область распространения восточнобалканского славянского народа в древности (с VII в. н. э. — болгарского) не представляла собою в этнографическом отношении сплошной славянской территории: местами в нее были вкраплены поселения романизованных фракийцев и греков.

 

Среди этого восточнобалканского славянского населения различают три группы племен:

 

  1. Северную, или мизийскую, группу, занимавшую территорию между реками Моравой и Тимокой на западе, Черноморским побережьем на востоке, Дунаем на севере и главным Балканским хребтом на юге.

 

 

1. Там же, стр. 336 и сл.; К. Грот. Известия Константина Багрянородного о сербах и хорватах. СПб., 1880, стр. 87 и сл.

2. L. Niederle, назв. соч., стр. 373—399; К. Грот, назв. соч., стр. 147— 176.

 

99

 

 

В нее входили: придунайские северяне или северы (в Делиормане и в окрестностях г. Шумена, а также на левом побережье Дуная, в южной Венгрии и Валахии); семь славянских племен в нижней Мизии, или подунавцы, Δανούβιοι — греческих источников, они же дунайцы — киевского летописца. Эти семь восточнобалканских племен, оставшихся неизвестными по имени, выступают в качестве основного элемента в образовании первого славянского государственного объединения на полуострове. Вступив в договорные отношения с этими славянами в целях защиты их от угрожавших им со стороны Венгрии авар, вождь болгарской дружины Аспарух переселил одну часть их в район Моравы, откуда они получили имя мораване. К названным выше семи племенам примыкали и соседи мораван — тимоча не — по р. Тимоку.

 

  2. Среднюю, или македонскую, группу, населявшую старую Македонию, которая в VII в., в виду ее компактного славянского населения, была известна под именем ἡ Σκλαυινία, αἱ Σκλαθίνιαι, Sclaviae. В состав этой группы входили: драговичи или другувичи, жившие на запад от г. Солуня, между Солунем и Веррея (Вер); сагудаты — рядом с драговичами; ринхины — где-то поблизости от г. Солуня; струменцы — на нижнем и среднем течении р. Струмы (Стримен); смоляне — по среднему и верхнему течению р. Месты, современные смиляне в верховьях р. Арды, восточнее Струмы; бырзаки или бырсаки, современные болгарские бърсяци — в районе Кичево, Крушево, верхней Преспы, Прилепа и Велеса.

 

  3. Южную, эпиро-фессалийскую группу восточнославянских племен полуострова составляли: ваюничи, велегезичи, миленцы, езерцы и некоторые другие.

 

100

 

 

 

 Глава IV

ЮЖНЫЕ СЛАВЯНЕ В ДРЕВНОСТИ

 

 

§ 1. ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ

 

В основе общественного строя у древних славян в историческое время лежал патриархальный род, представлявший собою первоначально большую, разросшуюся патриархальную семью кровных родственников. Другими словами, это была, по всем вероятиям, семейно-родовая община. Три брата — Кий, Щек и Хорив, о которых рассказывает киевский летописец, живут «о себе», каждый со своим родом, управляя («владеюще») каждый своим родом, неподалеку друг от друга («на своих местах»), на киевских горах в дремучем лесу («лес и бор велик»), занимаясь охотничьим промыслом. Но это уже для летописца — дела давно минувших лет, отложившиеся в предании об основании города Киева, которое он заносит на страницы своего повествования. В его время Полянский род представлял собою, несомненно, уже нечто другое: союз семейно-родовых общин, переросший в так называемую соседскую общину, или общину-марку. Этот процесс перерастания патриархально-семейной родовой общины в союз общин и в соседскую общину также нашел свое отражение в том же летописном предании об основании Киева. Род у восточных славян в эпоху киевского летописца, т. е. в XI—XII вв., представлял собою, несомненно, уже позднейший этап в развитии родового строя у славян, т. е. соседскую общину, о чем говорит, прежде всего, социальный состав родового общества Киевской Руси.

 

Однако показания Прокопия, византийского писателя VI в., о том. что славяне «живут в дрянных избах, разбросанных на далеком расстоянии одна от другой», и добавление к этому Маврикия — что «славяне делают в своих жилищах много выходов на всякий случай», возвращают нас к той именно более ранней форме родового быта, которая для киевского летописца была уже только преданием прошлого, т. е. к патриархальной семейно-родовой общине. Легендарные Кий, Щек и Хорив киевского летописца, из которых каждый со своим родом сидит на горе, это, скорее, Прокопиевы славяне VI в. или даже более раннего времени, но не киевские поляне и вообще не славяне X—XI вв. Показание Маврикия о том, что «славяне делают в своих жилищах много выходов на всякий случай», еще более убеждает нас в том, что в данном случае мы имеем дело именно с патриархальной семейно-родовой общиной, с так называемой «большой семьей», продолжающей еще и сейчас доживать свои дни у южных славян

 

101

 

 

— черногорцев, сербо-хорватов, отчасти у болгар — под новейшим, народу не известным, официальным юридическим термином «задруга». В народном языке у сербов-герцеговинцев она известна под названием «кућа», «задружна кућа», «кућна дружина», «друшатво», «братство», «скупчина», «село», «складна браћа», «велика кућа», «добра кућа», «домаћа заједница» и др.; у черногорцев — «хижа», «огнище», «дим», «жупа»; у сербов — «кућа», «браћа», «братство», «задруга», «комун», «множина»; у болгар — «голяма къща», «обител — челяд», «дружина», «купщина», «род», «рода». Эти термины, служащие в народном языке у южных славян для названия «задруги», отличны от терминов, которыми они же называют свою обычную семью.

 

Состав членов южнославянской задруги там, где она еще кое-где уцелела до наших дней, не превышает сейчас 10—15 человек; изредка число это поднимается до 30—40 человек. По свидетельству болгарских этнографов, еще в середине прошлого века в Болгарии встречались задруги с составом членов в 50—100, 100—200 человек. В настоящее время, у болгар в частности, задруга представляет собою вообще редкое явление.

 

Во главе южнославянской задруги, этого своеобразного пережитка древнеславянского патриархального рода на более раннем этапе ее развития, т. е. семейно-родовой общины, стоял старший в роде — прадед, дед, отец, а если его не было в живых, или если по преклонности лет он оказывался неспособным к управлению своим родом («владеюще кажьдо родомь своимь»), на его место избирался новый старейшина, домакин, по-сербски домаћин, господар, глава, главатар, стопан, сайбия, баща, дядо и др. Иногда -глава рода при жизни своей уже намечал себе преемника, и этот преемник, иногда не дожидаясь смерти своего предшественника, становился на его место.

 

Глава задруги, домакин, является ответственным ее администратором, начальником, распорядителем в ее хозяйственной жизни и деятельности; он несет и обязанности судьи в задруге, он же представляет интересы задруги и в ее внешних сношениях. На обязанности домакина лежит регулирование всей хозяйственной жизни рода, распределение нарядов на работу между всеми членами. Он же заведует и финансовыми делами рода-задруги: продает, покупает, ведает кассой. Все члены рода обязаны относиться к домакину с почетом и уважением. Обязанности домакина по отношению к женской части задруги несет его жена — домакиня.

 

Хозяйство задруги, ее движимый и недвижимый инвентарь, ее расходы и приходы составляют общее, нераздельное достояние задруги, но зато каждый член задруги пользуется полным материальным обеспечением на равных правах со всеми прочими ее членами и принимает активное участие во всех ее делах, в том числе и в распределении имущества задруги (серб.: стожер, заједничка домаћа имовина, домаћија и пр.: болгар.: бащинѝя, задружен имот, къщен имот, мал и др.). Члены задруги, говорит проф. Бобчев, смотрят на общее имущество задруги, как на свое, но что кому из них принадлежит, кто какую имеет долю, они не знают, да и знать им этого не надо; они знают, что все в задруге есть общее достояние, все принадлежит им, все они являются его хозяевами, и никто в задруге не имеет права говорить: это—мое личное имущество, мое собственное достояние, мною добытое, на мои деньги купленное. Частной собственности старая задруга не знает, но в последнее время

 

102

 

 

встречаются задруги, где на ряду с общим имуществом имеется и частная собственность. Этот вид имущества в задруге у болгар носит имя башкалък (от слова башка — «отдельно», «особенно»): он образуется чаще всего из свадебных подарков, которые вместе с собою приносит из отцовского дома в новую семью невеста; иногда эти подарки бывают и довольно крупными — коровы, овцы, земельные участки, нивы, сады, луга, виноградники и т. п.

 

Для характеристики хозяйственных отношений в задруге необходимо еще отметить, что задруга не знает права наследования. Это вытекает из общих условий пользования задружным имуществом и из основ задруги как формы семейно-хозяйственного объединения. [1]

 

Все эти данные проливают отчасти свет на то, чем по своей структуре и по своему характеру был первичный древнеславянский род. Выделявшаяся по тем или иным причинам из рода его часть, полагая начало новому роду, поддерживала тесную родственную и хозяйственную связь с основным своим родом и селилась обыкновенно поблизости от. него. Несколько таких кровно родственных между собою и хозяйственно близких друг к другу первичных родов составляло патриархальную семейно-родовую общину, носившую имя своего родоначальника в форме имени прилагательного множественного числа на -«ичи», -«овичи», -«вци», вроде: Браничи, Поповичи, Мрчаевци, Тодювци, Велковци и т. п.

 

Патриархальная семейно-родовая и позднейшая соседская община, или община-марка, у южных славян была известна под именем жупа; во главе ее стоял жупан; у восточных славян в древности, как мы уже знаем, это был род; впоследствии соседская община, или община-марка, была известна на севере под названием мир, на юге — вервь. У западных славян соседская община-марка носила в древности название жупа, а старейшина ее — жупан.

 

Прокопий говорит о славянах VI в., что они «не управляются одним человеком», но исстари живут в демократии, поэтому обо всем, что для них полезно или вредно, они «рассуждают сообща». Другими словами, славяне, по Прокопию, не знают единодержавной власти и живут на основании самоуправления, путем обсуждения своих дел на всенародных сходках, т. е. вечах. Этот общественный строй Прокопий называет демократией. Показание Прокопия подтверждается аналогичным показанием его современника Маврикия, который говорит о славянах, что «у них нет общей власти, они вечно во вражде друг с другом; что положат одни, на то не решаются другие, и ни один не хочет повиноваться другому».

 

Картина, рисуемая Маврикием, страдает, конечно, известным перегибом, обычным, впрочем, для всех византийцев, когда они говорят о своих врагах — «варварах» и особенно о злейших врагах — славянах, ню в основном она совпадает с показанием Прокопия о том, что славяне не знают единодержавной власти и живут в демократии. Однако Прокопий в своем показании не раскрывает полностью всей картины славянского демократического строя. Эту картину дорисовывает Маврикий, которому приходилось вести военные дела со славянами, а стало-быть, и довольно близко знать их быт и нравы. «У славян, — говорит он, — множество царьков, и они между собою несогласны», а поэтому он считает нелишним некоторых из них, особенно пограничных, привлекать на свою сторону подкупом, а затем уже западать на остальных.

 

 

1. Karol Kadlec. Rodinný nedil čii zádruha v pravu slovanském. V Praze, 1898; С. С. Бобчев. Българската челядна задруга. Сб. НУНК, XXII, София, 1907.

 

103

 

 

Наличность у славян «множества царьков» находится в соответствии с наличностью множества племен? и родов, о чем говорит тот же Маврикий, а позже него, в X в., арабский писатель Масуди. Славянские «царьки» (ρῆγες) со своими дружинами занимаются разбоем и грабежом, развивая в этом направлении в VI—VII вв. огромную энергию с тенденцией к захвату крупных, торгово-промышленных и культурных центров, вроде Солуня или Константинополя, и наживая на этих грабежах огромные богатства. Все это дает нам основание говорить о том, что первобытно-общинный демократический строй славян в VI в. уже был изжитым этапом общественного развития и что его сменял или уже сменил тот строй, который Энгельс называет военной демократией, переходный к феодализму и феодальной государственности.

 

Многочисленные показания источников ясно говорят о том, что былая война племени против племени к VI в. у славян выродилась в систематическое разбойничество на суше и на море, в целях захвата скота, рабов и сокровищ, и превратилась в регулярный промысел, который привел к накоплению богатств, сосредоточивавшихся в руках, прежде всего, славянских родовых вождей или «царьков», по выражению Маврикия, и их дружинников, что привело к образованию частной собственности и положило начало классовому расслоению общества. «Они стали богаты, — говорит о славянах VI в. Иоанн Эфесский, — имеют много золота, серебра, табуны лошадей и оружие». В начавшемся процессе классового распада славянского общества старая родовая знать перерастала в крупную земельно-собственническую владетельную аристократию; былой народный избранник — воевода, владыка, жупан или князь, в латинских источниках rex, греческих ῥῆγα — превращался в экономически мощного владетели-собственника, ставленника экономически господствующего класса богатой родовой аристократии. Традиционные формы старых родовых отношений продолжали еще удерживаться в общественной жизни, но они уже были лишены своего старого внутреннего содержания; совет родовых старейшин стал заменяться советом родовой знати, а затем еще более узким кругом княжеских советников, по личному выбору владетельного князя, из рядов той же родовой аристократии; вече, лишенное своих старых прав выбора князя, отмирало естественной смертью, хотя и продолжало еще кое-где созываться в ограниченном составе, но по усмотрению князя, и только для решения местных дел; вместе с укреплением верховной княжеской власти ликвидировалось старое народовластие, вымирала и военная демократия, как социальный строй, переходный к феодальному строю. Таким образом, в связи с подъемом военной демократии в славянском обществе падают старые родовые отношения; из военной же демократии вырастают затем новые — феодальные отношения и феодальный строй. В VII в. этот процесс феодализации общества у южных и западных славян был, надо полагать, на полном ходу.

 

«Эти свидетельства (т. е. свидетельства византийских источников о военных вторжениях славян на полуостров), — говорит проф. А. В. Мишулин, — не оставляют никаких сомнений в том, что процесс развития рабства, классообразования и складывания государства у древних славян в это время стал уже проходить интенсивно. Возможно, что это обстоятельство и было причиной столкновения славянских общин сначала с аварами, потом с Восточно-Римской империей. Старые рамки первобытно-общинного строя перейдены, и теперь приобретение богатства,

 

104

 

 

жажда накопления путем открытого грабежа и порабощения населения в тех исторических условиях должны были бы толкать общество к новой рабовладельческой фазе развития. Это по необходимости должно было привести и к грандиозному столкновению славянских племен с Восточно-Римской империей, в результате чего произошла окончательная деформация не только рабовладельческого строя империи, но и постепенная деформация общинного строя у самих древних славян, которые противостояли Римской империи так же, как новая феодальная система отношений противостояла рабовладельческому строю. Если рабство у древних славян не получило широкого развития, то это как раз произошло в связи со столкновением славян с рабовладельческой империей да Востоке. Дальнейшая социально-экономическая эволюция империи, как известно, пошла по линии исторического синтеза; древние славяне, благодаря империи, миновали рабовладельческий строй в своем развитии, ибо в империи он уже становился пройденным этапом, а население империи, благодаря славянам, их общинному строю, вступило на путь феодального развития более ускоренным темпом. Недоразвитость общественного строя древних славян для перехода к феодальному долго еще держала их в условиях дофеодального периода, особенна у восточных славян. И наоборот, зрелые вполне отношения империи для перехода к феодализму получили еще новый толчок в лице славянской общины, сыгравшей здесь, на востоке империи, роль германской марки на западе. В этом историческая роль древних славян, их вторжений для судьбы империи на Востоке». [1]

 

Таким образом, появление частной собственности привело старый первобытно-родовой строй у славян к распаду, начало которого у восточных славян восходит приблизительно к V—VI вв.; вероятно, эту же дату надо принять и для прочих славян. Во всяком случае, в VII в., когда у южных и западных славян возникают первые государственные образования, распад родовых отношений здесь несомненно, налицо. Родовая знать, экономически окрепшая и переросшая рамки общинно-натурального хозяйства, вырастает в эксплоатирующий класс крупных земельных собственников, опирающихся на военную силу, захватывает в свои руки и политическую власть в жупе и продолжает попрежнему заниматься своим старым «ремеслом», грабежами и войной. Наиболее экономически мощные жупанские роды, т. е. жупанская родовая знать, путем захвата территорий соседних жуп подчиняет себе родовую знать последних, и она превращается в служилую аристократию, в жупных князей и воевод, подчиненных лично великому жупану, или князю, владетелю и крупному земельному собственнику обширной территории бывших семейно-родовых и соседских общин.

 

Арабский писатель X в. Аль-Масуди говорит о славянах, что они делились на множество родов, раздираемых усобицами и имевших каждый своего князя. Другой арабский писатель XI в., Аль-Бекри, к этому прибавляет: «Славяне — народ столь могущественный и страшный, что если бы они не были разделены на множество поколений и родов, никто бы в мире не мог им противостоять».

 

Родовых славянских князей византийцы называли: ἄρχοντες, κατάρχοντες, ἀρχεγοί, ἡγεμὸνες, βααιλεῶς, ρῇγες; у западных летописцев они были известны под именем: duces, primores, reges, reguli.

 

 

1. А. В. Мишулин. Древние славяне и судьбы Восточно-Римской империи. Вестник древней истории, 1939, кн. 1 (6), стр. 306.

 

105

 

 

Нам известен целый ряд имен таких князей эпохи военной демократии у славян, а еще чаще просто ряд безыменных князей и царей. Из истории анггов мы знаем царя Божа, которого в 375 г. распял готский король Винитар вместе с его сыновьями и 70 старейшими, т. е. жупанами. В VI в., когда антский союз представлял собою уже мощную военно-политическую организацию и с ним воевали авары, анты около 558 г. отправили к аварскому хану в качестве своего посла Мезамира Идарича (Мезамира с. Идаризия), брата Целогоста (Калагаста), для переговоров; но так как Мезамир гордо держал себя перед ханом, то авары, подстрекаемые неким кутургуром (болгарином), убили его.

 

«Этот человек, — говорил кутургур, — имеет большую власть у антов и может сильно повредить своим врагам. Нужно убить его, а потом без всякого страха напасть на их землю» (Менандр).

 

В связи с этими данными весьма основательно предполагают, что антский Мезамир

 

«мог быть князем целого племенного союза антов, так как иначе он не был бы так страшен для авар. Указание на его отца и брата говорит о его родовитости, а может быть, и о том, что власть такого князя превращалась в наследственную». [1]

 

К числу таких же племенных славянских вождей (царей или князей) принадлежал, несомненно, и известный Лаврита или Дабрита. К нему и к важнейшим князьям славянского народа аварский хан (Баян) отправил посольство, требуя, чтобы они покорились аварам и обязались платить дань, на что Дабрита и славянские князья, по свидетельству Менандра, ответили с высоким достоинством решительным отказом (VI в.). Прокопий называет имя славянского вождя Андрагаста; Феофилакт Симокатта говорит о славянском князе Ардагасте и вожде, Пирогасте и т. д.

 

Византийский писатель Маврикий (VI в.) говорит о многочисленных филах, т. е. жупах, племенных и родовых образованиях у славян, и о филархах или царьках (ρῆγες), возглавляющих эти образования.

 

Греческое сказание о чудесах св. Димитрия Солунского называет князя (ρῆγα) славянского племени ринхинов — Первунда; в болгарском житии того же Димитрия говорится о славянском князе, осаждавшем Солунь. По свидетельству патриарха Никифора, в 768 г. Константин V Копроним выкупал у славянских князей христиан-пленников, захваченных славянскими четами на островах Имбросе, Тенедосе и Самофракии. В 779 г. афиняне решили помочь принцам Исаврского дома, которые были сосланы в их город правительницей Ириной, матерью Константина VI, и обратились к Аламиру, князю славянского племени велезитов, обитавших в Фессалии.

 

Константин Багрянородный, сообщая о белых хорватах, которые жили где-то на севере за Багибареей (Богемией) и были подчинены королю франков и саксов, говорит, что они имели собственного князя. Балканские славяне, по показаниям того же источника, имели своих жупанов. Сербского князя Мунтимира, который, отстранив в 872 г. от власти своих братьев, сделался самодержавным правителем Сербии, Константин Багрянородный называет титулом великий жупан и говорит, что ему были подчинены жупаны остальных сербских племен.

 

«Князей (ἄρχοντες), как говорят,— замечает автор, — эти народы (хорваты, сербы, захлумцы, тревуняне и др.) не имеют,

 

 

1. Б. А. Рыбаков. Анты и Киевская Русь. Вестник древней истории» 1939, кн. 1 (6), стр. 328.

 

106

 

 

кроме жупанов, старшин (ζουπάνоς γέροντας), подобно тому как это в обычае у других славян».

 

По показаниям того же источника, в X в. из четырнадцати перечисленных им хорватских жуп одиннадцать имели каждая своего жупана, а три жупы находились под управлением своих банов.

 

Несомненно, что семейно-родовая община или род, позднее община-марка были известны в древности также и западным славянам. В наиболее ранних латинских источниках их старейшины у западных сербов и поморян носят название seniores villarum, т. е. «старейшины общин»; позднее, в актах XII и XIII вв. они именуются жупанами, что дает основание предполагать, что и у западных славян, так же как и у южных, эти организации были известны под именем жупа. У поляков община-марка в древности называется ополе, в латинских источниках — vicinia, дословно — «соседство», т. е. соседская община. Но, исходя из того, что начальники городов в ополях назывались у поляков панами, т. е. термином, представляющим собой сокращенную форму слова жупан, можно полагать, что и у поляков в более раннее время было известно название жупа. Повинность ополя кормить проезжающего князя называлась жупною или прямо жупою; суд в ополях назывался жупным (supa — judiciurn regale), а заседающие в нем судьи — жупниками (supparii). Такой же жупный суд существовал и у чехов (officium supae, supa). [1]

 

Чешские племенные образования возглавлялись воеводами и жупанами, выдвигавшимися из знати, наиболее экономически мощных слоев, или так называемых лехов; общины-марки возглавлялись владыками, состоявшими в известном подчинении у племенных воевод, которые, в свою очередь, находились в подчинении у воеводы, главенствовавшего в союзе чешских племен и бывшего вождем или князем всего чешского союза племен. С ликвидацией к XI в. родовых отношений чешские владыки и лехи превратились в княжескую служилую аристократию и продолжали возглавлять жупы, но не по избранию народа, а по назначению князя; в латинских источниках они известны под именем castellani, praefecü. Из кругов той же аристократии пополнялись и кадры высшего княжеского чиновничества: палатин, или надворный жупан, коморник — казначей, надворный судья, ловчий, конюший, кухмистр, нотариус, писари, составлявшие вместе с тем и коллегию княжеских советников, или княжеский совет. Как общесоюзное вече (сейм), так и областные веча (сеймы) были прибраны к рукам тою же могущественною аристократией и утратили прежнее значение органов народовластия. Подлинный народ в них отсутствовал, да и вообще народ не участвовал в государственной жизни, превратившись исключительно в тяглое население, обложенное всевозможными налогами, поборами и повинностями в пользу верховного владетеля всех чешских земель из рода Пшемысловичей и окружавшей его аристократической своры. Ту же картину мы видим и в монархической Польше Пястов, начиная с X в.

 

Арабский писатель IX в. Ибн-Хордадбе в своей «Книге путей и государств» говорит: «Царь славян называется кнадз».

 

Аль-Масуди (X в.) пишет о славянах:

 

 

1. М. Любавский. История западных славян. М., 1918, стр. 21.

 

107

 

 

«Они составляют различные племена, между коими бывают войны, и они имеют царей... Из этих племен одно имело, прежде, в древности, власть над ними; его царя называли Маджак, а само племя называлось валинана (т. е. волыняне). Этому племени -в древности подчинялись все прочие славянские племена, ибо верховная власть была у него, и прочие цари ему повиновались».

 

Названный выше Маджак арабских источников, повидимому, тождествен с Μουσώκος византийских источников, убитым греками в 593 г. на Дунае. Кроме славянского племени валинана и его царя Маджака Аль-Масуди называет еще: племя астабрана, царь которого в настоящее время называется Саклаих; племя дулаба, т. е. дулебы, «царь же их называется Вандж-Слава» (повидимому, Вячеслав); племя бамбджин (бужане или богемцы) с царем Азана (вариант — Гарана), вероятно — Асен; Масуди называет это племя самым храбрым между славянами и самым искусным в наездничестве. Затем у него следуют: славянское племя манабан с царем Занбир (Святобор, Свентобор); племя сарбин, грозное для своих противников по причинам, — говорит автор, —

 

«упоминание коих было бы длинно, по качествам, изложение коих было бы пространно, и по отсутствию у них закона, которому они бы повиновались»;

 

мени царя этого племени автор не называет; затем у него следуют славянские племена — марава, харватин, сасин (сусолы русских летописей?), хащанин (кашубы? кучане?) и барбанджабин (дреговичи?).

 

«Названные нами имена некоторых царей этих племен, — замечает Масуди, — суть имена известные (общепринятые) для их царей».

 

Первым из славянских царей Масуди называет царя Дира и говорит о нем, что он имеет обширные города и многие обитаемые страны и что мусульманские купцы прибывают в столицу его государства с разного рода товарами. Подле царя Дира, по Масуди, живет славянский царь Аванджа (Венчеслав?), имеющий города и обширные области, много войска и военных припасов и воюющий с Румом, Ифранджем и Нукабардом, т. е. с греками, франками и лонгобардами, что дает основание видеть в Авандже какого-то хорватского князя. Племя славян-русов Масуди называет красивейшим из славян по наружности, наибольшим по численности и храбрейшим из них силою; коренным же из славянских племен он называет племя валинана; оно почитается между их племенами, — говорит он,— и имеет превосходство между ними. Вообще же, по Масуди, славяне составляют многие племена и многочисленные роды. Впоследствии же, — говорит он, — пошли раздоры между их племенами, порядок их был нарушен, они разделились на отдельные колена, и каждое племя избрало себе царя.

 

Ибн-Даста (X в.) говорит о славянах:

 

«Глава их коронуется; ему они повинуются и от приказаний его не отступают. Жилище его находится в средине страны славян. Помянутое выше лицо, которое они титулуют „главою глав”, зовется у них „свет-царь”: это лицо стоит выше субанеджа (жупана), который есть только его наместник». [1]

 

Показание Ибн-Даста интересно, в частности, в том отношении, что оно характеризует уже позднейший этап в развитии славянского общества. Здесь уже нет речи ни о «демократии», ни об анархии родового строя,

 

 

1. А. Я. Гаркави, Сказания мусульманских писателей о славянах и русских СПб., 1870, стр. 48, 135—138, 266.

 

108

 

 

о которых говорят Прокопий и другие византийские авторы VI в. Родовые отношения уступили место классовым феодальным отношениям.

 

Перерастая организационно в союзы общин, территориально и политически, а -затем в более широкие образования, — племена и союзы племен продолжают сохранять своих seniores villarum т. е. жупанов. Западнославянское общество выдвигало из своей среды, на общих основаниях для позднеродового строя, племенных и союзно-племенных вождей или князей с функциями, в первую очередь, военно-организационного характера. Из таких князей известны, например, князь Дерван у западных сербов в VII в.; князь племени бодричей Вильчан; князь племени лютичей Драговит; преемник Вильчана князь Дражко и др.

 

Переходный тип от князя эпохи военной демократии к позднейшему верховному князю-феодалу эпохи складывавшейся государственности представлял собою в XI в. верховный князь полабских бодричей Генрих. Он уже распространял свою власть на все полабские земли. Ему платили дань не только бодричи, но и ране, лютичи, и все племена, жившие между Лабою на западе и границами Польши на востоке. Могущество Генриха, — замечает историк, — было так велико, что славяне и немцы именовали его королем. [1]

 

Однако «вендское королевство» Генриха, распавшееся тотчас же после его смерти, не было не только государством, но даже и союзом племен, а представляло собой чисто механическое объединение ряда племен, насильственно подчиненных грабительской власти князя бодричей.

 

Организацией типа союза племен, переходного к государству, был союз велетов, или лютичей, сложившийся в целях самообороны против наступавшего на полабских славян в VIII в. короля франков Карла, прозванного Великим. По свидетельству Эйнгарда (ум. в 844 г.), знаменитого «министра путей сообщения и публичных зданий» Карла Великого, его личного друга, советника и секретаря, автора Летописей (Annales), обнимающих период с 741 по 829 г., у велетов был целый ряд старшин и князей (primores ас reguli), но над всеми ними знатностью рода и авторитетом старшинства возвышался князь Драговит, известный по другим источникам как «князь князей» велетских. При преемнике Карла Великого, Людовике франкском, в той же роли выступает князь Люба. В их руках сосредоточивалась наивысшая власть в стране, но управление страной князь Люба делит со своими братьями, что гозорит о том, что род этого князя представлял собою в союзе племен наиболее мощную экономически организацию. Однако и князь Драговит и князь Люба — это еще избранники народа, и когда князь Люба погиб в битве с бодричами, народ избрал на его место старшего из его сыновей, Милогоста. Этого же Милогоста народ отстранил от власти когда он стал править по обычаям велетов, и посадил на его место младшего брата, Целодрога. Бывали времена, когда лютецкий союз племен вовсе не имел старшего князя и объединялся только общим вечем, как это имело, например, место в XI в. По свидетельству Титмара Мерзебургского, у лютичей

 

 

1. А. Я. Гаркави, назв. соч., стр. 35.

 

109

 

 

«нет никакого особенного властителя: общим советом, рассуждая »a сходке о своих нуждах, они решают -единогласием...» и т. д. На ряду с общесоюзным вечем существовали и племенные веча. [1]

 

Такой же тип союза племен представляло собою и так называемое восточно-поморское княжество в XII в. Несколько иную картину в это же время представлял союз городовых волостей Западного поморья— Пырица, Камень, Волин, Узноим и Щетин. Во главе союза здесь стоит князь, имеющий своей резиденцией г. Камень. В каждой волости функционируют вече, а также и общесоюзное вече, но, на ряду с князем и вечем, здесь действует уже и совет богатой и родовитой знати, или старейшин города (primates, nobiles et potentes и т. п.). Предложения вносятся на решение веча после предварительного обсуждения их в совете старейшин, согласующих при этом свои решения по крупнейшим вопросам с предварительным решением первого города, Щетина. Что касается князя, то хотя он здесь и выборный, но уже обладает целым рядом весьма существенных прав, которые оставляют всего только один шаг к переходу ограниченной княжеской власти к самодержавию: он собирает с населения в свою пользу дань, торговые пошлины, судебные штрафы, исполняет судебные функции — и лично, и через своих уполномоченных, распоряжается пустырями, а иногда и населенными землями и раздает их в частное владение или во владение церкви. [2] Этот последний шаг к переходу от избранного народом князя к самодержавному князю-династу мы наблюдаем на протяжении периода с IX по XII в. в союзе бодричей или ободритов, но, тем не менее, и бодрицкий союз, в силу обстоятельств тяжелого международного окружения, не успел сложиться в государство, как это имело место в чешском союзе, выросшем в XI в. в монархию, или в союзе польских племен при князе Машке I в X в.

 

Характеризуя социальный состав славянского общества в древности, источники VI—X вв. говорят о знати (μεγιστάνοι, μέγα δυναμένοι ἄριστοι, βοιλάδες, primates, nobiles), о военных людях, купцах (negotiantes, ττραγιχατέ&αι), промышленниках, земледельцах рабах. [3]

 

Известное показание Маврикия о рабах у славян, о том, что военнопленные у них берутся в рабство не на всю жизнь, как это делается у других народов, но по истечении времени получают свободу и равноправие с их владельцами, уже в IX в. было, повидимому, делом прошлого (Лев VI). За время после Маврикия в этой области у славян произошли большие сдвиги. Славяне и владели рабами и торговали ими, а с военнопленными обращались довольно сурово. По свидетельству Гельмольда, у приморских славян для многих увод невольников был настоящим промыслом.

 

«Падали плотины, сдерживавшие моря, — пишет этот автор о набегах славян, — и прорывалась волна, подымаясь и разливаясь и нанося гибель многим датским островам и прибрежным землям. Исправлены были вновь корабли, и они заняли у датчан богатые острова; пресытились славяне, после долгого лишения, богатствами датчан, упились и утучнились, разжирели, Я слышал, что в Мекленбурге, в день торга,

 

 

1. А. Я. Гаркави, назв. соч., стр. 35 и сл.

2. Там же, стр. 38—40.

3. В. Макушев, назв. соч., стр. 148.

 

110

 

 

считалось до 700 душ пленных датчан, выставленных на продажу, только бы нашлись покупатели». [1]

 

Вспомним кстати, что Святослав Игоревич, князь киевский, мечтавший обосноваться в Переяславце на Дунае, мотивировал свое желание ссылкой; на то, что туда — «вся благая сходятся», в том числе из Руси — «скора, и воск, и мед, и челядь». Непрерывные в VI—VII вв. набеги славян на византийскую территорию всегда сопровождались не только угоном скота — быков, овец (Прокопий) и лошадей (Иоанн Эфесский), но также и уводом множества пленников (Прокопий).

 

 

§ 2. СЕЛО И ГОРОД

 

Описывая обычаи родимичей, вятичей и северян, киевский летописец говорит, что у них не было браков, т. е. свадебного обряда, но происходили между селами игрища, на которых они, по взаимному соглашению брачущихся, умыкали себе жен. Это показание летописца интересно в том отношении, что, несмотря на известное свидетельство Прокопия (VI в.) о том, что славяне жили з дрянных избах, разбросанных на далеком расстоянии одна от другой, оно говорит о наличии у оседлого славянского населения коллективно-поселковых пунктов, какими служили им села, деревни и пригороды, именуемые в латинских источниках для западных славян соответственными латинскими терминами—viiia, vicus, suburbium.

 

О киевских полянах летописец говорит, что они — «живяху кожьдо со своимь родомь на своих местех, владеюще кожьдо родомь своимь»; что некогда у них было три брата — Кый, Щек и Хорив и сестра Лыбедь, из которых каждый «седяще на горе», а затем они построили «градок», т. е. небольшой укрепленный пункт, и в честь своего брата и назвали этот городок Киевом; «и бяше около града лес и бор велик, и бяху ловяще зверь». — Это показание киевского летописца вполне совпадает с показаниями западных источников (Йорнанд, Маврикий, Лев Грамматик и др.) о том, что славяне живут в лесах, у рек, болот, у озер, вообще — в неприступных местах. Повидимому, на горах — Щекавице, Хоровице и на «увозе» Боричеве были расположены какие-то родовые поселки, давшие основание легенде возвести их к именам трех названных братьев в качестве их основателей, «владеюще кожьдо родомь своимь». Но кроме того, в районе этих трех горных поселков, среди густого леса, богатого зверем, имелся и город, т. е. укрепленный (огороженный) пункт, — таково исконное значение славянского термина «город»; у чехов и поморских славян — это «замок»; в латинских источниках — urbs, civitas, oppidum, castrum, castellum. Основание этого города легенда приурочивает к имени старшего из братьев, Кыя. Таким образом, мы имеем в данном случае уже целый поселковый комплекс; в центре стоит укрепленный пункт, город или замок (у западных славян), а вокруг него или рядом с ним расположены организационно тесно с ним связанные родовые поселки, на что, в частности, указывает и приурочение легендою к этому городу имени старшего из братьев, Кыя, повидимому — основателя этого города. Впоследствии такие поселки превращались в подграды или подгороды (suburbium, vicus).

 

 

1. А. Я. Гаркави, назв. соч., стр. 148 и сл.

 

111

 

 

В общем, мы имеем в данном случае типичный для варварского общества раннего средневековья территориально-родовой союз, с городам или замком Киевом в центре и с возглавлявшим его старейшиною — князем Кыем во главе.

 

Интересно отметить при этом, что территорию семейно-родовой общины летописец называет термином «место»: «живяху кожьдо со своимь родомы на своих местех». Чешский термин для современного города městо (древнеслав. мѣсто) и аналогичный польский miasto указывает, повидимому, на то, что территориальнородовая община, по крайней мере у западных славян, не только имела свой город-замок, но что этот город, разраставшийся с течением времени в населенный торгово-промышленный пункт, играл первенствующую роль на территории старой территориально-родовой общины или общины-марки. Он воплощал в себе территорию общины как центральный нерв ее хозяйственно-административной, торгово-промышленной и военной жизни и стал ее синонимом. Отсюда, можно предполагать, термин для территории «место» с течением времени сделался также и термином для названия центрального населенного пункта этого «места» или территориально-родовой общины, т. е. для города;— термин же hrad в современном чешском языке сохранился только в его исконном значении — замок. В таком же значении термин «город» сохранился и в польском языке — gród, а укрепление меньших размеров, т. е. небольшой замок,—grodek. Сербы для названия города, в современном смысле этого слова, пользуются термином «варош», первоначально означавшим только «крепость», «замок»; сербское град означает прежде всего «крепость», потом «город». Тот же термин и в таком же значении имеется и у словинцев. У сербов-лужичан hród и gród означают только «замок», «крепость». Болгарский термин град и однозначный с ним русский город представляют собою в современном речевом употреблении так называемые «тропизмы», т. е. термины с переносным значением, охватывающим не только собственно город-кремль, но старый город-кремль со всеми примыкающими к нему подгородами и весями. Такие славянские города-крепости в византийских источниках обычно называются термином κάστρον, т. е. укрепленное место, лагерь, крепость. [1]

 

У черниговцев черногорцев и до настоящего времени словом град называется прочно построенный, каменный жилой дом. В этом смысле термин град у южных славян часто фигурирует и в их народных песнях. В древнее время эти дома-грады у южных славян служили также местами собраний членов рода. [2]

 

Как правило, каждое племя у славян имело один город, но если только оно было многолюдным и мощным, оно могло иметь и большое количество городов. Такими городами, например, у восточных славян в X в., по Константину Багрянородному, были: у полян — Самбатас (Киев), у северян — Чернигога (Чернигов), у кривичей— Милиниска (Смоленск), у словен — Немогарда (Новгород) и др. У чехов и морован города в древности назывались по именам своих племен, т. е. собственного имени город здесь не имел; имело его только племя; таковы, например, названия городов Dudleby, Netolici, Děčany, Holasovice. Так же назывались здесь и села—по имени своих родов: Vojnici, Bojmany, Mnětici, Domažilici и др.

 

 

1. Dr. Е. Berneker, Slavisches ethymologisches Wörterbuch, стр. 230.

2. С. С. Бобчев, История на старобългарското право. София, 1910, стр. 66

 

112

 

 

Если же на территории одного и того же племени, кроме главного города, имелись и другие города, то эти последние назывались уже либо по имени своего основателя, либо по своему положению. Таковы, например, у чехов — Tetin, Ljubošin, Děvin, Chvračten {впоследствии Вышеград), Praga, Budeč; у полабских хорватов — Caslav, Lutomyšl, Vratislav, Uzetov, Havran, Chlumec; у мораван — Olomuc, Přerov, Brno, Znojem, Usobrno и др. У чехов и мораван, по данным чешского историка права. Герменегильда Иречека, вплоть до XII в. существовали только hrady и dědiny, т. е. укрепленные замки и наследственно-родовые поселки; города, в современном смысле слова, чешское město, возникли здесь только в XII в. Иречек утверждает, что так же было и у всех прочих славян, т. е. не только у западных, но и у восточных, и у южных. Поэтому такие термины латинских хроник, как urbs, civitas, oppidum, castrum, по Иречеку, следует понимать только как «замок», но не как «город» в нашем смысле слова. Хронисты же, писавшие по-славянски, не знают в этом случае другого термина кроме «град», «город», который Иречек передает чешским термином hrad. Названные выше латинские термины употребляются в источниках безразлично, т. е. один и тот же город у одного и того же автора или у разных авторов может называться одновременно любым из этих терминов. Так, например, город Болеслав у Козьмы Пражского (1039— 1125) называется то urbs, то oppidum, то civitas; в славянской же легенде о св. Вячеславе тот же город называется град; «ѣxa ко Болеславлю-граду», «из Болеславля-града». Славянское имя города Levy Hradec Козьма называет то oppidum, то castrum. Vyšehrad у того же автора называется то urbs, то civitas, то oppidum. Интересно при этом отметить, что название того же города Вышеград дословно переводилось на латинский язык как Altior civitatitus (1070) и т. д. [1]

 

 В древнейшее время города у славян строились из земли и только позже стали строиться из камня и кирпича. У некоторых славян города носили название по материалу постройки. Чешский историк права, Карель Кадлец, отмечает, между прочим, что встречавшиеся у разных славянских племен многочисленные Белгороды получили свое название оттого, что строились из камня и затем были выбелены. В противоположность этому, названия нескольких городов — Землин, т. е. «земляной», вроде Земун и Землин на территории Югославии, или «Черный город», вроде венгерских Csongrad из славянского Чрьнград, или Surungrad, известный в древности под латинским названием Castrum nigrum, указывают на то, что города эти были построены из земли. Для постройки «белых городов» наиболее удобным местом были возвышенности и скалы, где под рукою имелось много камня; для подстройки же «черных городов» — равнины, особенно болота, где строились на сваях «болотные города». Так некоторые города и назывались, например Blatno (Urbs Paludarum) — Мозабург над Блатенским юзером в Венгрии и Мозабург в Каринтии. [2]

 

Древнейшими городами у болгар, известными с VII—X вв., были: Преславец — русский Переяславец-на-Дунае;

 

 

1. К. Jireček. Slovanské pravo v Čechách a na Moravě. V Praze, 1863, стр. 41 и сл.

2. Karel Kadlec. O politycznym ustroju Słowian zwłaszsza zachodnich przed X wiekiem. Początki kultury słowiańskiej (в Encyklopedya Polska Краковской Академии Наук, т. IV, вып. 2, w Krakowie, 1912, стр. 72).

 

113

 

 

первый укрепленный пункт Аспаруха в VII в. Плиска или Плесков, столица Болгарии до Симеона; Великий Преслав на р. Тиче, с X в., со времени Симеона — столица Болгарии;. города — Варна (с VII в.), Дичин, Дристор (Силистра), Средец (Сердика), позднее (с IX в.) Триадица, Преспа, Охрид, Мъглен, Воден в Македонии и др.; Търново (с XI в.) — столица второго Болгарского царства. [1]

 

Если не оказывалось подходящего по естественным природным условиям места для постройки укрепленного места, славяне на полуострове в таких случаях ограничивались неприступной с двух сторон горной вершиной и пользовались ею как своим убежищем на случай нападения неприятеля. На равнинах для постройки укреплений они обыкновенно выбирали какой-нибудь болотистый участок, окружали его земляным валом, укрепляли его хворостом и деревьями, а снаружи окружали рвом, оставляя один вход, в такое укрепление. Кроме того, для тех же целей славяне использовали старые, хорошо сохранившиеся или полуразрушенные укрепленные пункты своих предшественников. Такие укрепленные пункты у болгар известны под именем градище — русское городище, польское grodzisko. При благоприятных природных условиях местности с течением времени вокруг градища группировалось на постоянное жительство население — ремесленники, торговцы, крестьяне. Разросшись количественно, это население окружала свой пригород новым валом, плетневой или бревенчатой оградой или рвом, наполненным водою. Так возникал новый город, или место, в древнем значении этого слова. Последующие насельники такого новогорода образовывали подградия или подгороди suburbium, vicus , которые в свою очередь с течением времени огораживались новою защитною стеною. Таким образом, старый военный укрепленный пункт, город-крепость или градище (хисарь), царев кремль (древнерусск. дединец) с течением времени превращался в торгово-промышленный центр. [2]

 

Проф. Д. Самоквасов, стоявший на той точке зрения, что «общественная жизнь русских славян началась городом, а не хутором» и что «из городов уже, по истечении многих лет существования, русское население стало занимать открытые местности и образовало села и хутора», — установил на основании археологического материала и показаний письменных источников, что «в России до-татарского времени существовали многие тысячи городов по бесспорному фактическому материалу». [3] Если допустить, что каждый населенный пункт, независимо от его размеров, от количества населения, от политического значения и торгово-промышленной роли в ряду других населенных пунктах данной территории, имел свой город, т. е. естественное укрепление в виде, например, неприступной горной вершины и т. п., или естественным образом укрепленную площадку — бастион, — тогда, пожалуй, можно было бы согласиться с Самоквасовым, что общественная жизнь русских славян, как и других народов, началась городом, а не хутором и не селом, что как будто бы подтверждается показаниями летописи, рассказывающей, например, о том, что древляне,

 

 

1. В. Макушев, назв. соч., стр. 114; С. С. Бобчев, назв. соч., 1910, стр. 268.

2. С. С. Бобчев, назв. соч., стр. 266—268.

3. Д. Я. Самоквасов. Северянская земля и северяне по городищам и могилам, М., 1908, стр. 47 и сл.

 

114

 

 

разбитые в поле войсками Ольги и Святослава, «побегоша и затворишася в градех своих»; что княгиня Ольга «посла по граду, глаголюще: что хочете доседети? а вси грады ваши предашася мне, и ялися по дань»; что «уличи и тиверци седяху по Бугу и по Днепру и приседяху к Дунаеви; и бе множество их... суть городи их и до сего дне» и т. п. Однако наличность села у восточных славян, вопреки утверждению Самоквасова, засвидетельствована летописью, так же как западными источниками засвидетельствована наличность поселка (vicus) для западных славян. Существенная разница между населенными пунктами у славян в древности определялась не наличностью города-крепости или hrada и hradec’a, grd’a и grodek’a, а организационно-политическими функциями того или иного города, с которыми естественно было связано и дальнейшее развитие отдельных населенных пунктов. С течением времени одни города-крепости сделались так называемыми старейшими городами, центрами организационно-политической, торгово-промышленной, культурной и религиозной жизни всей волости или жупы, другие же стали пригородами, а третьи остались на исконном их положении сельского поселка, т. е. села. Таким образом, если исходить из допущения, что каждый населенный пункт, независимо от количества его населения и размеров занимаемой им территории, имел свой укрепленный бастион, и совершенно игнорировать, затем, естественный исторический процесс развития этих населенных пунктов, не одинаковый для каждого из них в отдельности, — тогда только можно согласиться с теорией Самоквасова, которая, отвергая теорию родового и общинного быта на догосударственной стадии жизни славян, исходила из положения, что «на низшей ступени культуры и гражданственности оседлых народов область, занятая данным землевладельческим племенем, является заселенною только городскими общинами, состоящими в полной политической разрозненности», причем «каждый городок с прилегающим к нему участком земли составляет территорию автократической общины, управляемой общинным собранием и городским начальником, над которым нет высшей власти, кроме веча общины», и т. д. [1]

 

Кроме того, одно из основных назначений городов-крепостей, согласно показаниям всех источников, заключалось в том, чтобы служить для окрестного населения убежищем от угрожавшего неприятеля (refugium). Укрываясь в города, народ сносил сюда наиболее ценное свое имущество. Отсюда, вопреки утверждению Самоквасова, явствует, что народ жил не только в подгородах, но и за пределами городов и подгородей, т. е. в селах — чешское dědiny и т. д. [2]

 

Остатки древних славянских городищ, эти tumuli slavicales или tumuli veterum slavorum, нередко поражают наблюдателя огромностью своих размеров,

 

 

1. Д. Я. Самоквасов, назв. соч., стр. 38. Подробное обоснование своей точки зрения проф. Самоквасов дал в своих „Исследованиях по истории русского права“ (вып. I, М., 1896, гл. VI—VII, стр. 87—107).

2. Подробнее об этом см.: Pič. Starožitnosti země češke, dil. Ш, sv. I, v Praze, специальная глава — Učel a vyznám hradišt, стр. 298—323; 323—328; Karol Kadlec. О politycznym ustroju Słowian и пр. Krakow, 1912 (Encykl. polska, t. IV, cz. 2, стр. 31—72); Oswald. Balzer. Chronologia najstarszych kształtów wsi słowiańskiej i polskiej. Kwartalnik Historyczny, Roczn. XXIV, zesr. 3—4, we Lwowie, стр. 359—406.

 

115

 

 

ввиду чего постройка их часто связывается народным преданием с исполинами, как tumulus gigantis. Таков, например, славянский курган на острове Рюген (ранее XI в.), именуемый Doberwor, по-славянски Добевор. О нем рассказывается, будто он воздвигнут мгновенно (doba) исполином, высыпавшим песок из меха (wor). Это толкование исторического названия представляет собою, конечно, не что иное, как обычное народное осмысление забытого1 значения старого термина, но устанавливаемая преданием связь его с исполином указывает на грандиозность сооружения. Такие же легенды связаны и со многими курганами или остатками древних земляных валов в Польше. [1]

 

О чешских городищах (hradiště), как колоссальных памятниках далекого прошлого, даже своими остатками вызывающих удивление, говорит чешский археолог d-r Рič. [2] Особенно в этом смысле у чехов обращают на себя внимание городища с остатками обожженных каменных валов, приписываемые иногда предполагаемым дославянским насельникам территории Чехии, кельтам бойям. Таких городищ в Чехии, по данным Пича, имеется девять. В своем труде Пич дает подробное и интересное описание построек, разнообразных по материалам, по плану, по размерам, по системе расположения валов и пр., чешских и других славянских городищ, о чем мы здесь подробнее говорить не будем.

 

К числу древнейших чешских городищ автор относит городища с глиняными валами и среди них на первое место ставит: Тетин — вдовья резиденция св. Людмилы; Либице и Брацлав, связанные с именами династий Славниковичей и Врошивичей; упоминается несколько раз у Козьмы Пражского в XI—XII вв. Левый Градец, затем Дживич, связанный с именем князя Олджиха и др. [3]

 

По рассказу Аль-Бекри, относящемуся к западным славянам, славяне большую часть своих укреплений строят таким образом:

 

«они направляются к лугам, обильным водами и камышом, и обозначают там место, круглое или четырехугольное — смотря по форме, которую желают придать крепости, и по величине ее, — выкапывают вокруг него ров, выкопанную землю сваливают в вал, укрепивши ее досками и сваями наподобие битой земли, покуда стена не дойдет до желанной высоты. И отмеряется тогда дверь, с какой стороны им угодно, а к ней приходят по деревянному мосту». [4]

 

Это показание Аль-Бекри о земляных или глиняных городах-крепостях у западных славян подтверждается археологическими изысканиями Пича. О Праге (Фрага) тот же арабский источник сообщает, что он выстроен из камня и извести, торговлею представляет собою богатейший из городов.

 

«Приходят к нему из города Краква (Кракова) русы и славяне с товарами, и приходят к ним (жителям Фраги) из стран тюрков мусульмане и евреи, и тюрки, также с товарами и с миткалями византийскими, и вывозят от них муку, олово и разные меха. Страна их лучшая из стран севера и богатейшая жизненными припасами...», и т. д. [5]

 

 

1. Данилович. Исторический взгляд на древнее образование городов. Русск. историч. сборник Погодина, т. IV, кн. 2 и 3, М., 1841, стр. 178—183.

2. См. его „Cechy za doby knižeci“ (Starožitnosti země češke, dil. III, sv. 1 v Praze 1909, стр. 201 и сл.).

3. J. Pič, назв. соч., стр. 242.

4. Л. Куник и В. Розен. Известия Аль-Бекри и других авторов о Руси и славянах, ч. I, СПб., 1878. Приложение к XXXII т. „Записок Академии Наук“ стр. 48.

5. Там же, стр. 49.

 

116

 

 

О размерах городищ на территории восточных северян подробно говорит проф. Самоквасов. [1] Среди городищ встречаются здесь не только городища то более крупных, то более мелких размеров, но и городища «грандиозных размеров» имелись в древности не только у северян, но и у других племен Киевской Руси, что говорит о соответственном развитии торгово-промышленной и культурной жизни древней Руси. Согласно данным археологических исследований, большие городища, состоящие из двух, а иногда и из трех укрепленных площадей, лежащих рядом и обнесенных каждое валами в рвами, как, например, в Чернигове, имеются в каждой волостной группе и представляют собою остатки так называемых старейших городов, т. е. волостных общественно-административных, судебных, военных и религиозных центров. Там жил волостной князь и собиралось вече. Городища небольших размеров представляют собою остатки младших волостных городов, волостных пригородов, известным образом связанных со старейшим городом и координировавших свою деятельность с его решениями, или же остатки пограничных укреплений («мал городок»). [2]

 

Таким образом, древнеславянский русский город, южнославянский град, чешский hrad или польский grod сначала представлял просто укрепленный территориальный пункт, а с течением времени — укрепленное поселение, и был нераздельно слит с территорией волости, жупы или кастелянии, составлял с нею од но целое и не имел вначале своего собственного имени, а назывался или по имени племени, для которого он служил укрепленным пунктом, или по имени своего основателя; многие же мелкие земляные города-крепости или бастионы, не развившиеся в пригороды, вероятно, были безыменными. Другими словами, город, urbs, civitas, castellum и пр. и волость, жупа, кастеляния, будучи разными по существу, на военно-административном и юридическом языке означали у древних славян в историческое время, по-видимому, одно и то же, т. е. волость. Чешский археолог J. Pič объясняет это тем, что имя старейшего города волости заслонило собою с течением времени имя племени; это, как он предполагает, относится ко времени еще до XI в. —

 

«Лучан (племя) современные люди, — пишет Козьма, — называют теперь по городу Žatec — „жатчане”. Имя же provincia, т. е. волость, Zatec сплошь и рядом выступает у Козьмы вместо названия племени; provincia Belina — вместо названия племени лемузов; provincia Gradec — вместо племени хорватов. Подобный же процесс исчезновения племенных названий Pič отмечает также и на Руси, где племенные имена полян, северян, кривичей, славян оказались довольно рано замененными названиями: земля Киевская, Черниговская, Смоленская, Новгородская и т. д.» [3]

 

Подробнее о древнеславянских городах см.: 1) Wocel. Pravěk země češke. Praha, 1868, стр. 388 и сл.; 2) Д. Я. Самоквасов. Древние города России. 1873; 3) Andre. Wendische Wanderstudien, 1874, стр. 98—132, ст. «Heidenschanzen und Steinwälle der Lauzitz»; 4) Pitsch (Pič). Zur Rumänisch-Ungarischen Streitfrage. Leipzig, 1886, стр. 148—268;

 

 

1. Д. Я. Самоквасов. Северянская земля и северяне по городищам и могильникам. М., 1908, стр. 11 и сл.

2. Д. Я. Самоквасов. Назв. соч., стр. 9, прим. I; о размерах северянских городищ — там же, стр. 11 и сл.

3. J. Pič, назв. соч., стр. 299.

 

117

 

 

5) Д. Я. Самоквасов. Северянская земля и северяне по городищам и могильникам. М., 1908; 6) Его же; Исследования по истории русского права. М., 1908, стр. 21—25. 7) J. Pič, Starožitnosti země češke Cz. III. Cechy za doby knižeci. T. I. Praha, 1909, стр. 201—323; 355—388; 8) Braniš. Staročeské hrady. Pjaha, 1909.

 

 

§ 3. ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ТОРГОВЛЯ

 

Города были центром ремесленного производства и торговли, откуда славянские (русские) купцы предпринимали свои поездки к болгарам и хазарам на Волгу, по Джурджанскому (Каспийскому) морю вплоть до Тегерана и Багдада и по «пути из Варяг в Греки», т. е. по Днепру и Черному (Русскому) морю в Константинополь, доставляя сюда главным образом меха бобров и чернобурых лисиц, а также меха собольи, беличьи, куничьи, горностаевые и др. Кроме мехов славянские купцы вывозили на эти рынки и другие товары: мед, воск, сырые кожи, янтарь, рогожи и т. п., а также и невольников. Товарообмен киевских славян с Византией был юридически оформлен специальными торговыми договорами в 907, 911 и 945 гг., представляющими исключительный интерес по своему содержанию и по форме. Они свидетельствуют о высокоразвитой экономической и культурной жизни Киевской Руси в X в., а равно и о высокоразвитом государственно-правовом сознании ее руководящих политических верхов. Судя по словам Святослава Игоревича, которыми он в беседе с матерью Ольгой мотивировал свое желание обосноваться в Переяславце-на-Дунае, а также и по другим источникам, восточные славяне получали из Византии золото, паволоки, т. е. дорогие ткани, вина, плоды, фрукты («овощеве разноличнии»), стеклянную посуду, «всякое узорочье» и пряности.

 

Арабские источники, говоря о вывозной торговле славянских и русских купцов, в числе предметов их сбыта на заграничных рынках называют меха выдры, черных лисиц, соболя — в том числе и черного соболя, — мед, свинец и евнухов.

 

Что касается южных славян, то, занимая территорию на великом пути из Европы в Азию через Константинополь и Солунь (Via Singidunum и Via Egnatia), они издавна были втянуты в мировой товарооборот по суше и по морю, а также по Дунаю. Римский город (municipimn), выраставший часто из военного лагеря, составлял вместе с прилегающим к нему округом, со всеми населенными пунктами, единое целое, единую общину, полноправными гражданами которой были, однако, только землевладельцы (possessores). На их землях работали рабы и местные крестьяне на правах мелких арендаторов-колонов. Производственные и потребительские нужды римского города и его армии обслуживались местным населением, которое занималось скотоводством, земледелием, разработкой рудников и пр. Когда на полуострове выросло первое Болгарское царство, уже в X в., при царях Симеоне и Самуиле, оно занимало в южном, юго-западном и северо-западном направлениях огромную византийскую территорию, служившую издавна богатейшим источником хозяйственных ресурсов Римской империи. Болгария оказалась владетельницей не только огромного внутреннего сырьевого рынка, но также и всего Черноморского побережья, от устья Дуная на севере и вплоть до г. Салмидесус (Мидия) на юге, в ближайшем соседстве со столицею Византии, со всеми старыми торговыми черноморскими городами и гаванями; на юге и северо-западе она владела главнейшими торговыми путями,

 

118

 

 

еще в римское время соединявшими Византию и Солунь через Средец (Софию) и Сингидунум (Белград) с Западом.

 

Все это давало широкие возможности для развития производительных сил страны и ее товарообмена с соседями и обусловливало наличность в составе болгарского общества уже в то время довольно солидного слоя торгового сословия, равно как и защиту его интересов со стороны государства. Об этом свидетельствует, прежде всего, мирный договор с Византией, заключенный Тервелем уже в 716 г., п. 4 которого стабилизировал положение болгарских купцов на византийском рынке и тем самым обеспечивал для Болгарии успешное развитие торговых связей с Византией. В начале IX в., при Омортаге, болгарские купцы появляются уже в Баварии и Аахене, а в 824 г. Омортаг вступает в дипломатическую переписку с королем франков Людовиком, с которым несколько позже, в 864 г., князь Борис заключает мирный договор. Спустя два года после этого, в 866 г., Борис обменивается несколькими дипломатическими миссиями с Римом, шлет свое посольство в Регенсбург и завязывает активные торговые связи с Веною. Ближайший преемник Бориса, его сын Владимир, заключает в 892 г. мирный договор с немецким королем Арнульфом, обеспечивающий доставку в Моравию болгарской соли из соляных копей в Венгрии (вблизи Будапешта), входившей тогда в состав Болгарии. Одновременно с выступлением Болгарии, начиная с середины IX в., на широкую арену международной жизни, в связи с чем стоит и принятие Борисом в 865 г. христианства, крепнут и ее торговые связи с Европой как сухим путем, так и по Дунаю. Ежегодно на ее ярмарках регулярно появляются торговые караваны из-за границы: на ее территории живет много иностранцев, занимающихся исключительно торговлей и ремеслами. Значение Болгарии как сырьевого рынка и неисчерпаемого источника продовольственных ресурсов для Византии настолько поднимало ее удельный вес в международной политике, что иностранные купцы, имевшие торговые связи с Болгарией, производили свои операции в Константинополе ш и в Салониках под защитою болгарского подданства. При Борисе был организован в Константинополе специальный болгарский рынок, а когда византийское правительство, нарушив договор, произвольно перенесло этот рынок в Салоники, Симеон объявил в 894 г. Византии войну. Ко времени Симеона относится возникновение на Дунае ряда цветущих торговых болгарских городов, и среди них первое место занимал уже известный нам Переяславец, который несколько позже киевский князь Святослав называл «центром своей земли», ввиду его обширной торговли, — сюда он мечтал перенести свою столицу.

 

О торговле хорватов в древности мы имеем несколько показаний Константина Багрянородного, который говорит о том, что хорваты на своих морских судах, сагинах и кондурах вели торговлю по Далматинскому побережью вплоть до самой Венеции. Из хорватских племен в древности особенно славились как искусные мореплаватели неренчане. Широкие торговые связи с Европой и Азией поддерживали в древности также и западные славяне, о чем говорят, между прочим, арабские монеты халифов Омайядской и Абассидской династий VIII и IX вв., найденные на славянском побережье Балтийского моря. Но особенно тесные торговые связи западные славяне в древности поддерживали с Германией, наследием чего в языках польском и чешском осталось немецкое слово Pfennig

 

119

 

 

для обозначения монеты: польское pienądz и чешское penize. Основным предметом вывоза у западных славян, так же как и у восточных, были меха; куна (т. е. куница), служила, для обозначения денег, а «гривна кун» (marka cunnarum) сделалась здесь, так же как и у восточных славян, меновою единицей. Кроме мехов, западные славяне, — как и восточные и южные, — торговали медом и воском. По свидетельству франкского летописца Фредегара (конец VII в.), уже в VII в. к славянам приезжали купцы с Запада, но особенно высокого развития торговля у западных славян достигла в X и XI вв. Центрами торговли здесь были города на Балтийском приморье; главный город бодричей Papoг; город, вагров Старград; затем Юлин или Волин и Щетин в дельте Одера; Колобрег в устье р. Персанты и Гданск на Висле. [1]

 

Славянское население в древности в массе своей занималось, земледелием и скотоводством, о чем говорит целый ряд византийских авторов, начиная с VI в. (Маврикий, Менандр, Феофилакт Симокатта). Особенно высоко земледелие было развито у восточных славян и давало здесь самые разнообразные виды, зерновой продукции. «А вси ваши городи, — говорит Ольга древлянам, —... делают ниви своя и землю свою». По летописи, вятичи платят дань «козарам по щелягу от рала », и т. д.

 

Данные археологических раскопок, а также письменных памятников и языка говорят о широко развитой земледельческой культуре у всех славян, и в частности у восточных, у которых хлеб составлял основной продукт питания. Уже в XI в. здесь был известен очень широкий ассортимент зерновых и культурных злаков; пшеница, просо, овес, рожь, ячмень, горох, мак, лен. Общим термином для названия всех видов зернового хлеба у всех славян: в древности было — жито (современное вост.-слав., южно-слав. и польск.). Как о наиболее популярном продукте питания у славян,, восточные и западные источники говорят о просе.

 

На ряду с земледелием, как сказано выше, славяне занимались скотоводством. Археологические раскопки говорят о том, что древние славяне знали лошадь, быка, овцу, козу, свинью, собаку; из птицы — курицу. Выше мы уже цитировали показание Иоанна Эфесского о славянах VI в., который, говоря о том, что славяне «стали богаты», среди их богатств (золото, серебро, оружие) называет также табуны лошадей. На похоронах руса в известном описании Ибн-Фадлана приносятся в жертву быки, лошади, собаки, петух и курица. Кроме названных животных, в жертву приносились овцы. По показанию Ибн-Даста, «славяне пасут свиней наподобие овец».

 

Константин Багрянородный говорит об овцеводстве у хорватов. Чехи славились своими лошадьми; поморские славяне разводили рогатый скот. Ибн-Якуб пишет, что славяне не ели кур, потому что они способствовали заболеванию рожей (очень распространенная болезнь), зато они ели говяжье мясо и гусей. «Владимир Киевский, став после принятия христианства милостивым, распорядился, чтобы по его княжеству всем больным развозили хлеб, мясо, рыбу, овощи и мед в бочках». Позднее Оттон, епископ Бамбергский, обратив в христианство литовцев и померанских крестьян, запретил им в шестой день недели есть молоко и мясо,

 

 

1. М. Любавский, История западных славян. М., 1918, стр. 18.

 

120

 

 

а молочные продукты вообще были у славян в большом употреблении. Наконец, весьма характерным показателем для популярности скотоводства у славян может служить такой разительный факт, что среди небогатого вообще, пантеона богов язычники-славяне имели специального «скотьего бога» — Велеса или Волоса, охраняющего -стада и покровительствующего скотоводству.

 

Не менее популярным промыслом у всех славян было пчеловодство. Мед у славян был любимым напитком. Известно в этом смысле показание арабских и персидских писателей — Ибн-Даста, Масуди, Ибн-Растек, Кардизи и др., а также византийца Приска от 448 г. Мед и воск у всех славян составляли одну из основных статей вывоза и обложения, ввиду чего древнерусское законодательство («Русская правда») уделяет большое внимание охране пчеловодческой промышленности (бортничество). Ольга справляла тризну по Игоре с питьем меда; Владимир киевский, отразив в 996 г. печенегов, «сотвори праздник велик, варя 300 провар меду и созываша боляры своя и посадники, старейшины по всем градом и люди многы». Такою же популярностью мед пользовался и у западных славян. [1]

 

В промышленной жизни древних славян, как сказано выше, большое место занимала охота. Дорогие меха — бобровые, куньи, беличьи, собольи, чернобурой лисицы и др. — составляли одну из основных и наиболее существенных статей славянского вывоза и служили предметом даннического обложения; поляне, северяне и вятичи платили дань «по белой веверице от дыма»; древляне платили «по черьне куне». Выше уже было отмечено слово куна у западных славян в значении денег и «гривна кун» как меновая единица. Ввиду крупного торгового значения охотничьего промысла, охота в быту и в хозяйстве славянских князей и знати занимала видное место, и охотничий инвентарь составлял специальную статью в их хозяйстве. Интересный в этом смысле материал дает известное «Поучение Владимира Мономаха».

 

Широко распространенною пищею у древних славян, на ряду с хлебом и мясом животных, была рыба, о чем говорят археологические раскопки. Константин Багрянородный говорит о рыболовстве у хорватов. Особенно широкой популярностью этот промысел пользовался у поморских славян. Западные источники (Гельмольд) говорят о том, что поморские славяне в ноябре месяце ловили у о. Рюген сельдь. [2] Наконец, западные славяне, чехи и поляки, а отчасти и восточные славяне занимались также горной промышленностью.

 

Отмеченные выше характерные особенности народного быта и хозяйства древних славян прекрасно иллюстрируются обширным вещевым материалом археологических раскопок. [3]

 

 

§ 4. РЕЛИГИЯ

 

Византийский историк Прокопий (VI в.) пишет о славянах:

 

«Они признают единого бога, громовержца, единым владыкой вселенной и приносят ему в жертву быков ииных священных животных. Судьбы они не знают и не верят, чтобы она имела какое-либо влияние на людей.

 

 

1. L. Niederle, Быт и культура древних славян. Прага, 1924, стр. 58—74.

2. В. Mакушев, Сказания иностранцев о быте и нравах славян. СПб., 1861, стр. 120.

3. См., напр.: Б. А. Рыбаков, Анты и Киевская Русь. Вестник древней истории, 1939, кн. 1 (6), стр. 319—337.

 

121

 

 

Но когда им угрожает смерть в болезни или на войне, они обещают, если ее избегнут, принести жертву богу за спасение, и спасшись, исполняют свой обет, думая, что этой жертвой купили себе жизнь. Они поклоняются также рекам и нимфам и некоторым другим божествам; всем им приносят жертвы и при этих жертвоприношениях гадают».

 

Из этой случайной, далеко не исчерпывающей всего вопроса заметки византийского историка следует: 1) что славяне в VI в обоготворяли силы природы, которые казались им проявлением воли и деятельности высших живых существ (аниматизм); 2) их миросозерцание было лишено более глубокого, с точки зрения византийца, понимания жизни окружающей их природы и взаимной зависимости ее явлении («не знали судьбы»); 3) славяне-язычники чтили множество богов, но вместе с тем признавали единого бога-владыку, громовержца; очевидно, остальные боги мыслились ими подчиненными громовержцу и зависимыми от него; 4) они поклонялись также рекам и нимфам; 5) служение богам выражалось в приношении в жертву быков и других священных животных, а также в гадании, через которое боги сообщали людям свою волю. Имени «единого бога, громовержца», которого славяне признают «единым владыкой вселенной», византийский историк не назвал.

 

У восточных славян-язычник ов таким «богом-громовержцем», «единым владыкой», был Перун. Мы имеем все основания предполагать, что имя бога было известно некогда и южным славянам. Об этом свидетельствует целый ряд сохранившихся здесь до настоящего времени пережитков, связанных, несомненно, с культом Перуна. Так, например, до сих пор у болгар сохраняется имя Перун и женские имена — Перуна, Перунка, Перуника, Перуница, а также имена Парун и Паруна. Эти же имена встречаются и в фольклоре — как у болгар, так и у сербов. Кроме того, у всех южных славян до сих пор сохранились названия различных местностей, связанных с именем Перуна: Перуня весь, Перуньи врх, гора Перун — у словинцев; гора Перун — в Боснии, то же в Далмации; с. Перуновац — в Сербии; горная вершина Перинатица, село Перуника — там же; город Перин — в Болгарии; горная цепь Перин — в Македонии, и т. д. Наконец, у всех южных славян встречается название цветка «перуника» (Iris germanica), так же как у латышей полевая горчица называется «перуновым цветком» (Pehrkones). То же самое растение перуника в Дубровнике называется богиш, т. е. «божий цветок». Имеются указания на то, что в болгарском народе память о Перуне сохранялась вплоть до начала XIX в., о чем в 1841 г. писал известный болгарский деятель-просвещенец эпохи Возрождения В. Априлов в сочинении «Денница новоболгарского образования», говоря, что «нынешние болгары в своих народных: песнях славят Перуна, Коляду, Ладу и Леля». [1]

 

Вместе с принятием христианства культ бога-громовержца и дожденосца был перенесен на св. Илью. Так случилось у новогреков с Зевсом и Гелиосом (солнце), у. германцев — с богом Тором, у кавказцев — с богом грома Шибле, которому в Абхазии молились от бездождия и которого чеченцы отождествляли с Ялием (Ильей). Илья, как громовержец и дожденосец, фигурирует в югославянской народной поэзии и в народных повериях. По этим повериям,

 

 

1. Йордан Иванов. Культ Перуна у южных славян. Известия. Отд. русск яз. и слов., ИАН, 1903, IV.

 

122

 

 

гром происходит от движения коней и колесницы св. Ильи по небу, а молния — это искры, вылетающие из-под копыт его коней.

 

Однако бог грома и молнии у восточных славян, Перун, представляет собою, повидимому, более поздний продукт творчества первобытного теогонического мышления. Как бог грома и молнии, или небесного огня в его частном выявлении в молнии, Перун представляет собою продукт позднейшей дифференциации, точнее — дизассоциации более ранних теогонических представлении человека, связанных с небесным огнем вообще и с самим богом. Выше Перуна и генетически старше его был некий бог неба, как верховное божество, как единый великий бог, т. е. бог Небо. [1] С течением времени, в связи с развитием теогонического мышления, протекавшего в процессе дизассоциаций представления о едином вначале боге неба на несколько или множество богов, воплощавших в себе ту или иную частную или долевую эпифанию неба, эти вновь возникшие боги могли постепенно, во-первых, вытеснить из сознания представление о первичном едином боге-небе и, во-вторых, перенести это представление на одного из вновь созданных богов-эпифаний изначального единого бога-неба, по тем или иным причинам выдвинувшегося в мышлении на первый план и занявшего в пантеоне богов первенствующее место.

 

В религиозных представлениях балтийских славян отмечается наличность, на ряду с многочисленными второстепенными божествами, и единого великого бога, который является вместе с тем специально небесным богом (Гельмольд, XII в.). [2]

 

Данные Киевской летописи (под 1114 г.) о том, что древнегреческий Гефест, служивший в древнее время «выражением могучей силы огня, проявляющейся преимущественно в вулканических странах», и представлявший собою «великое творческое существо», — это Сварог, а сын его, Гелиос, бог солнца, — это «сын Сварогов, еже есть Дажьбог»; с другой стороны, данные известных обличений язычества о том, что люди «огневе молятся, зовуще его Сварожичем», уже давно привели исследователей к мысли, что в этом Свароге мы имеем того древнего глазного «единого бога» творческой силы природы, который выступает так определенно еще у Прокопия. Мысль эта в настоящее время не является, однако, общепризнанной; имя же Сварога в пантеоне богов у восточных славян в X в., накануне принятия христианского культа, не фигурирует. [3]

 

Верховный бог неба у южных славян носил, повидимому, имя Бог. Об этом можно заключить на основании того, что солнце называется здесь Божичем, т. е. сыном верховного божества — неба, т. е. Бога. У сербо-хорватов и словинцев праздник рождения Христа (25 декабря), совпадающий астрономически с началом нарастания солнечного дня, т. е. с нарождением солнца, называется Божичем, у болгар — Божик. Накануне 25 декабря (ст. ст.), в так называемый рождественский сочельник, у всех южных славян совершается обряд сжигания «бадняка», т. е. дубового полена. Дуб у многих народов был посвящен верховному богу неба, громовику-Зевсу, Юпитеру, Перкуну. Название для «дуба» в сербском языке — грм — является исходным моментом для позднейшей увязки дерева-дуба с богом грома,

 

 

1. Н. Я. Марр. 1) О небе, как гнезде празначений; 2) Из семантических дериватов „неба“ и др. Избр. работы, II, 1936.

2. М. С. Грушевский. Киевская Русь. СПб., 1911, стр. 390.

3. Там же, стр. 390 и сл.; Н. Machal. Nákres slovanského bajeslovi. Praha, 1891, стр. 20—21, 32 и сл.

 

123

 

 

что мы имеем и в других языках. [1] Рождественский сочельник у южных славян называется «Бадни-вечер». Горящий «бадняк» — дерево, посвященное верховному богу-небу, т. е. сам верховный бог-небо, символизирует рождение солнца, его сына Божича.

 

В памятниках болгарской письменности встречается имя верховного божества неба Дый или Дий, увязываемое с именем римского Юпитера —Dies-pater, верховный бог дня и света, «светящийся Юпитер», Jupiter lucetius. Имя бога Дый стоит здесь рядом с первостепенными славянскими богами—Перуном, Херсом и Трояном. [2]

 

Наличность на территории восточных славян местностей, вроде «Белые боги» (урочище близ с. Городок в окрестностях Москвы), или названия «Троицко-Белобожский монастырь» в Костромской области, а также уцелевшее у белоруссов воспоминание о Белобоге в лице Белуна, как источника богатства и милосердия, дают основание Фаминцыну предполагать, что и восточным славянам были известны Белбог и Чернобог. В некоторых местах у восточных славян была отмечена наличность представления о Деде, как верховном небесном боге. Аналогичное представление отмечает Афанасьев у болгар в образе Дядо-господ, который некогда ходил по земле в образе старца и поучал людей пахать и вообще возделывать землю. Восточнославянский Дед, украинский Дід, болгарский Дядо-господ, белорусский Белун и т. п. — все это различные варианты одного и того же верховного божества неба, Белбога. [3]

 

К числу солярных божеств у восточных славян принадлежал и Дажьбог. Ипатьевская летопись так именно его и называет: «Солнце царь, сын Сварогов, еже есть Дажьбог», «Солнце, его же наричють Дажьбог».

 

Позднейшим отголоском древнеязыческого Дажьбога являются, по толкованию Ягича, сербский и болгарский Дабог, но с функциями сатаны, врага христианского небесного бога. Происхождение имени Дажьбог одними (Фаминцын) разъясняется из сопоставления с данными германской мифологии, где имеется бог Tag, скандинавский Dag или Dagr, бог дня, владеющий «светлогривым конем». Таким образом, славянский Дажьбог, по этому толкованию, первоначальноесть Дажи бог, т. е. бог дня. Подобно Хороу он мог попасть на восточнославянский Олимп от прибалтийских славян-вагров (Мекленбург), где в XII, XIII и XIV вв. имеются, между прочим, Дажья область, Дажье озеро, Дажий лес и т. п. Другие (Крек, Миклошич, Ягяч, Махал) увязывают имя Дажьбог с повелительной формой глагола «дати» — «даждь» и толкуют его как «дай благо, богатство» (Крек) или как dispensator divitiarum divitias dans, т. e. «распределитель благ, дарующий блага» (Миклошич), или, наконец, как deus dator, т. е. «бог даритель» (Ягич, Махал). [4]

 

К числу солярных богов у восточных славян принадлежал также и бог Ярило, которого сближают с Яровитом или Редегастом балтийских славян. Этимологическое значение термина Ярило, по толкованию Ефименко, — «быстро распространяющийся весенний свет или утренний солнечный свет, возбуждающий растительную силу

 

 

1. Подробнее на эту тему см.: Н. С. Державин. Перун в языковых и фольклорных переживаниях у славян, Язык и литература, т. III.

2. А. С. Фаминцын. Божества древних славян, I. СПб., 1884, стр. 123—126.

3. А. С. Фаминцын, назв. соч., стр. 143.

4. Н. Machal. Nákres slovanského bajeslowi. Praha, 1891, стр. 31.

 

124

 

 

в травах и деревьях и плотскую любовь в людях и животных, потом юношескую свежесть, силу и храбрость в человеке. Отсюда следует, что Ярило, как божество, должно быть богом восходящего или весеннего солнца, богом похоти и любви, богом произрастителем и покровителем животных, производителем растений, богом силы и храбрости. В таком смысле наш Ярило тождествен с Яровитом гаволян». [1]

 

У белоруссов Ярила представлялся молодым, красивым, разъезжающим на белом коне, в белой мантии, с венком из цветов на голове; в правой руке он держит человеческую голову, а в левой — маленький снопик ржаных колосьев. Белорусская обрядность до последнего времени сохраняла пережиточно память о Яриле, преимущественно связанном с весенними полевыми работами, как приносящем плодородие нивам. В обрядности великорусов культ Ярила отложился преимущественно своею фаллическою стороною, как бога «припекающей» стороны солнца, вызывающей в природе похоть (ярь) и обильное плодородие. С богом Ярилом в этом именно смысле здесь был связан обряд погребения бога, в котором Ярило фигурирует в виде старика или куклы с большим фаллосом («Ярилины игрища», справляемые в конце мая или в июне, при проводах отходящей весны). [2] Пережитки культа Ярила отмечены также и у южных славян, где вместо восточнославянского Ярила фигурирует Герман. В румынской обрядности вместо Ярила или Германа выступает в аналогичной обстановке Калоян или Скалоян, а также Троян. О широком распространении фаллического культа у множества народов древности мы здесь говорить не будем. [3]

 

Божеством, родственным с Ярилом, у всех славян был бог Тур, бог солнца и плодородия (он же — бык), богато отложившийся в топонимических названиях на огромном пространстве Восточной и Средней Европы, а отчасти и на смежных с ними на Западе, не-славянских, как в прошлом, так и в настоящем, территориях.

 

Имя Тура в «Слове о полку Игореве» выступает как эпитет князя Всеволода: «яр-тур», «буй-тур», — которыми подчеркивается его воинственность, храбрость, буйность, ярость. Бог Тур богато отложился и в славянском фольклоре. Как бог солнца и света, он выступает здесь в образе многорогого или златорогого тура или тура-оленя, барана с золотыми рогами, и т. п.

 

В святочных песнях выступает почти тождественный с Туром Авсень, он же Овсень, Говсень, Таусень и др., некогда, повидимому, бог возрождающегося весеннего солнца, имевший своим тотемом козла, который в новогодней обрядности и выступает в роли полномочного заместителя своего бога. Однако вначале культ Авсеня не исчерпывался только козлом, а имел, вероятно, более широкое содержание, на что, между прочим, указывает чешское поверие о появлении накануне Рождества на небе золотого поросенка, или поросенок, как культовое блюдо в эти дни, а также представление о золотом кабане-вепре и т. д.

 

К кругу солнечных богов у древних славян относился также и бог Лад, очень широко отложившийся в славянской топонимике и в народных весенних и свадебных песнях у восточных и южных славян в качестве припева. Это — весеннее божество, бог любви, «бог женитьбы»,

 

 

1. А. С. Фаминцын, назв. соч., стр. 220.

2. Там же, стр. 222 и сл.; на стр. 223—232 приводится обширный этнографический и фольклорный материал, связанный с „Ярилиными игрищами“.

3. Ст. Л. Костов. Культът на Германа у българите. Известия на Българското археологическо дружество, т. III, св. 1, 1912, стр. 108—124.

 

125

 

 

веселия, утешения и всякого благополучия: «Сему жертвы приношаху хотящие жениться, дабы его помощью брак добрый и любовный был» (Густинская летопись). Таким образом, бог Лад (и Лада) был родственник богу Ярилу, и празднование его похорон во время высшего солнцестояния, там, где оно справлялось вместо! Ярила, сопровождалось той же обрядностью, что и похороны Ярила.

 

У западных славян — чехов, словаков, морава-н, у сербо-хорватов, словинцев, у болгар, божество солнца заменено св. Яном или Иваном; у болгар Иванов день известен под именем Енюв ден или Янюв ден; к этому дню у болгар приурочены похороны чучела или куклы и т. д. В Ивановскую ночь у чехов, словаков, мораван поются «святоянские песни»; огни, зажигаемые в эту ночь, называются «святоянскими» огнями. У чехов-в эту ночь сжигалось дерево (сосна или ель), доставленное из леса. У поляков Ивановский праздник и ивановские огни назывались соботками, песни — с о боте к ими песнями. У украинцев и белоруссов празднование Иванова дня носит название праздника Ивана Купалы, который сопровождается обрядом сжигания или потопления чучела-Купалы и дерева-Марены, причем купаловское чучело бывает одето в женское платье, и самое имя Купало фигурирует иногда и в песнях в женской форме — Купала, Купалка. По свидетельству Снегирева, в Ярославской, Тульской и Рязанской губерниях праздник Ивана Купала называется Ярилою. [1]

 

Киевский летописец рассказывает, что, заключив мир с Олегом, византийские императоры Лев и Александр скрепили его клятвою, «целовавше сами крест, а Олега водивше на роту и мужа его по русьскому закону, и кляшася оружиемь своимь, и Перуномь, богом своимь, и Волосомь, скотиемь богомь, и утвердите мир». В апокрифическом «Хождении богородицы по мукам», в перечне лиц, которые были обращены в богов, фигурирует Велес. В «Слове о полку Игореве» Баян назван «Велесовым внуком». Таким образом, бог Волос или Велес у восточных славян был «скотьим богом», т. е. богом богатства, благосостояния, материальных благ человека. Но вместе с тем с именем этого бога связывались, повидимому, и функции греческого бога солнца и света — Аполлона, покровителя искусств и поэзии и одновременно бога стад и пастухов. Все это дает основание и в славянском Волосе — Велесе видеть солярное божество. [2] В древнечешских памятниках Велес выступает как бес, или чорт. С принятием христианства функции бога Велеса и его почитание были перенесены на св. Власия (Блазия) — βοῶν φρουρὸς, т. е. «хранитель стад» у византийских греков, каковым он был известен также у русских славян, у болгар и у греков. [3] Древнее название одной из улиц Новгорода — Волосовая, на которой, по преданию, стоял кумир Волосов, а впоследствии была построена церковь Власия — покровителя скота, монастырь Болотов и церковь богородицы на Болотове, там же, свидетельствуют о том, что культ Велеса был известен не только в Киеве, но также и на севере Руси, в Новгороде; известен он был и в Ростове и во Владимире.

 

Кроме богов древним славянам были известны также и богини: Лада, Весна, Морана, Дева или Девана, Сива (Жива), Прилегала, Подага, Мокошь и др.

 

Некоторые были склонны сопоставлять Ладу с Венерой, как богиню тепла и ласки.

 

 

1. А. С. Фаминцын, назв. соч., стр. 266—270.

2. Срезневский, Журн. МНП, ч. 41, стр. 52—54.

3. Н. Machal, назв. соч., 1891, стр. 34.

 

126

 

 

Потебня доказывал, что имя Лада возникло позднее из песенного рефрена. Весна и Морана — это персонификация времен года. Дева и Девана тождественны с Весною. Сиву называет Гельмольд рядом с богами Провом и Радигастом; у исследователей она пока остается неприязненной богиней. Прилегала, о которой имеется упоминание в письме архиепископа Адельгота из Магдебурга от 1108 г., остается тоже под сомнением. В По дате, исходя из этимологического толкования слова, некоторые видят существо, обитающее в рощах. Богиня Мокошь довольно популярна в источниках, начиная с известного летописного сообщения об идолах, поставленных Владимиром в Киеве, и кончая позднейшими повериями северных великоруссов. В ней видят богиню-патрона прядения и стрижки овец. [1]

 

Кроме названных выше богов и богинь, древние славяне-язычники чтили, как особые божества, солнце, луну, звезды, огонь, воду, горы и деревья. Арабский писатель X в. Аль-Масуди говорит о славянах, что «некоторые из них суть христиане, между ними находятся также язычники, точно так же солнцепоклонники». [2] Два века спустя другой арабский писатель, Ибрагим-бен-Весиф-Шах (ок. 1200 г.) говорит, что некоторые из славян, будучи христианами, кланялись солнцу и другим небесным светилам. Константин Багрянородный (X в.) рассказывает, что «Россы (на пути в Царьград в 949 г.) у весьма великого дуба приносили в! жертву живых птиц». В церковном уставе, приписываемом Владимиру киевскому, запрещалось молиться под «овином (т. е. огню), или в рощеньи, или у воды», В «Слове Христолюбца» (по списку XIV в.) говорится : «И огневе молятся, зовуще его Сварожичем... молятся огневе под овином» (Буслаев). Естественные силы природы, выявляющиеся в соответственных действиях, враждебных или доброжелательных человеку, его сознание представляло себе в виде каких-либо великанов (антропоморфизм), или в виде огромных животных и зверей (зооморфизм). Так, например, тучи представлялись в образе небесных коров, волков, овец или барашков; у чехов — в образе «баб». По другим представлениям, тучи — это огромные простыни великанов, сшитые и наполненные водою; великаны тянут простыню на веревке туда, куда желает бог; иногда им не удается удержать в руках простыню или же порвется веревка, — и тогда пойдет проливной дождь, и т. п. Буреносная туча — это великан Баба-яга, костяная нога, либо Кощей. Ветер представлялся славянину-язычнику в образе коня (или белого коня), которого весь мир не может удержать на узде. Образ коня-ветра или коня-вихря, как популярный поэтический образ, общеизвестен.

 

В «Слове о полку Игореве» ветры названы внуками Стрибога: «Се ветри, Стрибожи внуци, веют с моря стрелами на храбрый пълкы Игоревы». В народных сказках часто фигурируют — ветер-отец и ветер-мать; мать ветра носит имя Бура-кобыла и отождествляется с Бабой-ягой; ветер, таким образом, является сыном буреносной тучи. В фольклоре восточных славян ветер представляется в образе старого человека с скованными губами; он дышит только через зубы, отчего поднимается буря; если бы ему расковали губы и он был бы в состоянии дышать полным ртом, то он мог бы все на свете раздуть, сравнял бы горы с долинами, и наступил бы конец света.

 

 

1. Machal, назв. соч., стр. 35 и сл.

2. А. Я. Гаркави, Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб., 1870, стр. 125.

 

127

 

 

Обширный в этом роде материал из славянского фольклора приведен у Махала. [1]

 

Древние славяне верили, что при рождении ребенка особые существа предопределяют ему судьбу. У русских эти существа — Род и Рожаницы; у болгар — Наръчницы или Орисници, Урисници; у сербов — Суднице, Sugjenice; у хорватов и словинцев— Rodjenice, Rojenice, Sudienice, Sojenice и т. п. Рожаницам молились и клали им пищу: хлеб, сыр и мед. Излюбленным кушаньем рожаниц была кутья. Эти существа представлялись в виде красавиц-девушек или приветливых ласковых старушек; у хорватов и словинцев они красивы, как вилы, с круглыми лицами, и одеты в белое платье; головы их повязаны белым платочком, а на шее они носят драгоценные золотые, серебряные и бриллиантовые украшения; в руках они держат зажженные свечи. [2]

 

В виде особых живых существ (персонификация) древний славянин представлял себе счастье и несчастье или долю или неволю, а равно и судьбу, у сербов — осуд, посылающуючеловеку счастье или несчастье; так же он представлял себе горе, беду и нужду, злыдни, болезни, смерть.

 

Древние славяне чтили предков в образе домовых божков. Это — Дед, Дид, Дзяд, Дедушка или Дедушка-домовой, Хозяин, Хозяйнушко и др. — старичок невысокого роста, одетый в красную рубашку и подпоясанный темно-синим поясом, с белой бородой и желто-седыми волосами на голове; живет он обыкновенно в печке, за печкой или под печкой. Этот основной образ домового имеет в разных местах свои варианты; домовой может превращаться в различных животных — в собаку, кошку, в медведя с человечьей головой. С культом домового у славян связано множество обрядов и поверий. [3]

 

Характеризуя религиозные воззрения славян, Прокопий, как мы видели выше, говорит, между прочим, о славянах: «они поклоняются также рекам и нимфам и некоторым другим божествам...».

 

К этой группе божеств у южных, восточных, отчасти и северозападных славян принадлежат, прежде всего, вилы, у болгар самовилы, самодивы; юды и самоюды. Происхождение их связывается о горами, с лесом, с росою и т. п., что дает основание говорить о теогонической связи этих существ с облаком. По старонародным представлениям — это или души покойников, или же девушки, умершие без крещения, или же гордые девушки, наказанные богохм, который превратил их ноги в копыта, ввиду чего они прикрывают их длинным белым платьем, и т. п. Они представляются в образе красивых молодых женщин с бледными лицами, с длинными, распущенными русо-золотистыми волосами, спадающими до земли, одетыми в белое или голубое платье. Сила и жизнь вил заключены в их волосах. Их фигуры тонки, как ель, тело их прозрачно и легко, как у птицы, а потому они слывут легкокрылыми. Глаза их горят блеском; голос их настолько очарователен, что кто раз его услышит, не может забыть его никогда. Кто раз увидит вилу, тот тоскует затем по ней всю жизнь и умирает от тоски. Все эти характерные черты дают исследователю

 

 

1. Н. Machal, назв. соч., стр. 70—73.

2. Η. Масhal, назв. соч., стр. 76—80, где приведен обширный фольклористический материал.

3. Там же, стр. 89—98; о других домашних божках см. стр. 98—107.

 

128

 

 

основание видеть в вилах олицетворение быстро несущихся по небу облачков, озаренных ярким солнечным светом. [1] В связи с этим стоит и приписываемая вилам способность перевоплощения— в белую лебедь, в сокола, в коня. По месту обитания среди бил различаются: вилы облаковые, вилы наземные и вилы водяные. У болгар различают самовилы лесные и самовилы морские; у других славян, кроме того, еще вилы гор. Вилы проводят время в пении и танцах; танцуют они и в облаках и на земле, заманивая в свои танцы молодых людей, пастушков, певцов, музыкантов, и награждая их за это счастьем или несчастьем и т. д. В южнославянском фольклоре вилы составляют исключительно богатый и разнообразный сюжетным содержанием отдел; вилы наделены разнообразными функциями. [2]

 

К этой же группе существ относятся русалки у восточных славян, представляющиеся в образе красивых, чарующих девушек, то с серыми, то с голубыми, то с черными глазами и густыми бровями, с русыми, черными или зелеными распущенными и спадающими до колен волосами. Как и у вил, сила русалки кроется в ее мокрых волосах; если волосы высохнут, русалка гибнет. Она имеет стройный и гибкий стан, прикрытый зелеными листьями или белой рубахой без пояса. Русалки живут в водах, в лесах, на полях и нивах. По старонародным представлениям, русалки — это души детей, умерших без крещения, либо утопленных и задушенных, а также женщин и девушек, покончивших самоубийством. [3]

 

К группе русалок принадлежат мавки (майки, мейки, навяки, навье). Это — некрещеные дети, утопленные матерями. Они представляются в образе толстощеких детей с распущенными волосами, либо в образе молодых красивых, полунагих или одетых в белую рубашку девушек, с светлыми кудрявыми волосами. Они живут в лесах и в степи, принимают вид знакомых личностей и мелькают перед глазами путника, чем приводят его в конце кондов в бесчувственное состояние. [4]

 

По толкованию А. Н. Веселовского, вилы и русалки по своему происхождению представляют собою олицетворение предков. По мнению Г. Махала, вилы и русалки первоначально — это «водяные девы» (персонификация облаков); впоследствии этот образ осложнился скрещением в нем явлений облачных с хтоьическими (подземными), в результате чего возникли вилы и русалки, водяные и наземные; как связанные с растительными силами природы, они могут быть названы растительными демонами; наконец, в образе этих существ отложились и представления о загробной жизни, о душах покойников, и, таким образом, в вилах и русалках оказались слитыми воедино культ природы и культ предков. В русалках получил преобладание культ предков, в вилах — культ природы. Впоследствии культ вил у южных славян расширился в том отношении, что вилы слились с другими лесными, водяными и полевыми существами и приняли на себя их функции. В конце концов, как и другие мифические существа, они перешли вообще в демонов (вещуны, чародеи). [5]

 

 

1. К. M. Machal, назв. соч., стр. 108 и сл.

2. Там же, стр. 111—115.            3. Там же, стр. 115—119.            4. Там же, стр. 119—121.            5. Там же, стр. 23.

 

129

 

 

В числе богов или божков, т. е. сверхъестественных существу древние славяне чтили не только леса, поля и нивы, но также реки, моря, озера, источники, о чем говорят многочисленные исторические показания, начиная с Прокопия. [1]

 

Кроме названных богов и божков, древние славяне чтили огонь, в том числе и огонь домашнего очага, а также небесный огонь падающих хметеоритов. Последние представлялись в образе летящих драконов; у чехов zmok (древнечешск. zrnek); у поляков smok; у белоруссов цмок-домовик; в Силезии — žitný smok. Иногда он представляется в виде птицы, например сокола, у русских славян; у чехов и словаков — мокрой курицы. У западных славян смок — существо доброжелательное к дому; он заботится о материальном благосостоянии дохма. У болгар смок высасывает у людей кровь; уносит беспризорных детей к себе и заботливо их воспитывает, а затем они превращаются в смоков. Аналогичное существо известно у сербов-лужичан под именем plon у чехов к этой же группе существ относятся—plevnik или plivnik и prašivес; в некоторых местах последним термином называют метеоры, что явно указывает на происхождение данного бога у чехов. Prašivec— это вестник огня, пожара. Иногда его представляют в виде петуха, крылья которого покрыты фосфором, а также в виде огненного шара или огненной птицы с длинным горящим хвостом.

 

Отметим, наконец, распространенное в славянском фольклоре, особенно у болгар, представление о мертвецах, выходящих из могил и сосущих у людей кровь. У болгар — это вампиры, вапиры, вепири или вупиры; у сербов — вампиры, лампиры, лапиры, апиры, апирины; у поляков — wampir, upiór, upierzyca у украинцев — вампыр, вепыр, вопыр, опыр, впыр, опир, упер, упырь; у белоруссов — упир; у русских — вампирь, упирь, упырь, обырь; у черногорцев и герцеговинцев — тенац, тайнац, лорко, орцо; в Далмации — козлак.

 

Вампиры могут принимать образ коня, волка, собаки, кошки, совы, петуха, ворона, клубка, снежного шара, копны сена и т. п. По представлениям русских славян, .вампиры летают в облаках, ездят на лошадях по окрестностям, шумят, лают, пугают путников, бросаются им под ноги, перебегают дорогу; они могут проникать сквозь щель, так что и запертые двери не уберегают от них; обладают огромными зубами и т. д. Вампиры выходят из могил по ночам, особенно в полночь; обратно в могилу их загоняет пение петуха. Вампиры высасывают кровь у спящих людей, особенно у детей, а затем и у взрослых; поэтому у болгар они известны как кръвници, у словинцев—pijavice. Они высасывают кровь также и у животных. Для того, чтобы парализовать злую деятельность вампиров, покойников, заподозренных в вампирстве, откапывают из могил и пробивают у них сердце колом боярышника., осиновым или липовым; кроме того, практикуется и целый ряд других способов. [2]

 

У сербов и хорватов вампиры отождествляются с волкодлаками. По широко распространенному у всех славянских народов верованию, волкодлаки — это люди, способные обращаться в волка и в таком виде причинять зло людям. Особенно популярны эти существа

 

 

1. Н. Machal, назв. соч., стр. 141.

2. Там же, стр. 150—163; 182—187.

 

130

 

 

в болгарском фольклоре, где они носят названия връколак, влъколак, фъркуляк; у словинцев — волкодлак, вукодлак, вулкодлак, вркодлак; у сербов и хорватов — вукодлак; у чехов в Силезии — vlkodlak; у словаков—vlkołak, vrkołak; у поляков — wilkołak, wilkołek; у украинцев — волколак, вовкулак; у русских — волкулак.

 

Верование это нашло свое отражение в «Слове о полку Игореве», где оно приурочено к князю Всеславу, который «людем судяше, князем грады рядяше, а сам в ночь волком рыскаше; из Кыева дорыскаше до кур Тмутараканя; Великому Хорсови волком путь прерыскаше». Несколькими строками выше о нем же говорится, что он «отвори врата Новуграду, расшибе славу Ярославу, скочи волком до Немиги с Дудуток». Аналогичное предание связывается в болгарских народных преданиях с младшим сыном известного царя Симеона (начало Х в.) Бояне, который слыл колдуном и мог превращаться в волка. В старосербском законнике 1262 г. говорится, что волкодлаки производят затмения солнца и луны. По болгарским народным повериям, фъркуляки родятся от связи женщин с вампирами; потомки фъркуляков носят название джададжии, т. е. чародеи. По повериям словинцев, волкодлак — это человек, который может по собственной воле превращаться в волка и затем опять становиться человеком и т. д. По повериям других славянских народов (поляков, украинцев), волкодлаки — это люди, превращающиеся в волка только в определенное время года. Волкодлаками становятся люди, родящиеся ногами вперед или родящиеся от матери-женщины и отцаволка; они подобны человеку, но все их тело покрыто волчьей шерстью, и они имеют волчьи зубы; или же они наполовину волки, наполовину люди (у словинцев). По повериям словаков, волкодлаком становится покойник, которого вынесли на кладбище головою вперед, а не ногами. У украинцев отмечено поверие, что на св. Власия (11 февраля) вовкулаки превращаются в собак или черных кошек и сосут молоко коров, кобыл, овец; что они душат лошадей, а на рогатый скот насылают мор. По этим же повериям, волкодлаком может стать человек по заклятию ведьмы. От обыкновенных волков волкодлаки отличаются тем, что имеют три лапы волчьи, а четвертую человечью. Волкодлаки могут превращаться не только в волка, но также в коня, корову, собаку, черную кошку, гуся, курицу и т. п. [1]

 

Всем славянам известно существо, которое мучит спящих людей. У чехов оно называется mura (старочешское и моравское mora, murak, moreus; у словаков kikomora; у сербов-лужичан murava, morava, myrava, vurlava; у поляков—mora, mara, zmora, morus; у южных славян — мора и т. д. Это — живая личность, мужчина или женщина, от которой по ночам уходит душа, принимает различные виды и мучает спящих людей. У русских мора отождествляется со смертью. Держа голову подмышкой, она блуждает ночью под окнами домов и называет имена хозяев либо домашних; кто отзовется, тот должен умереть. По представлениям болгар, мора — это душа умершего без крещения ребенка; она душит людей во сне. По повериям чехов и поляков, мура отличается от людей тем, что имеет густые черные брови, сросшиеся над носом; кроме того, по представлению чехов,

 

 

1. Н. Machal, назв. соч., стр. 180—182.

 

131

 

 

мура имеет остроконечную голову и плоскую ступню. По народным повериям, морою человек бывает от рождения. Ребенок, родившийся со сросшимися бровями или с зубами, это будущий мора, и т. п. Покидая на время, с 12 часов ночи до 3 часов утра, тело человека — мурака, и возвращаясь обратно к нему же, мура, по польским повериям, принимает различные виды: стебель соломы, длинная белая тень, белая кошка; у сербов-лужичан, кроме того, — кожаный мех, кость, белая мышь, змея, кот; у поляков — муха, мышь, собачонка и др.; у сербов — белая шерсть, мотылек, муха или какой-нибудь зверек. По представлениям сербов-лужичан, мура может принимать вид также белого мужчины, либо черной женщины, которые имеют жесткий язык, грубое, как полотно, тело и ездят на козле. В повериях поляков, мура представляется в виде молодой девушки; у сербов — в виде белой лошади. Мура проникает сквозь щели, поэтому укрыться от нее невозможно. Она душит спящих людей и высасывает у них кровь. По повериям поляков, имеется семь мар: одна ездит на коне, другая — на быке или на корове, третья — на изгороди, четвертая — на терновнике, пятая — на метле, шестая — на свинье, седьмая — на человеке. По повериям лужичан, Мурава обладает большою силою, и повредить ей чем-либо нельзя. Однако, по народным представлениям, имеется целый ряд средств, которыми можно от нее избавиться.

 

Б виду того, что мура появляется по ночам, она известна также под именем: Nocnice у словаков; nocnica у поляков; ночница у сербов; нички (нычкы) у русских, где мора, мара, маруха представляются в виде маленьких женских существ, которые сидят за печкой и ночью прядут пряжу, а у женщин иногда портят кудель; в спящих людей любят бросать кирпичи. В русских повериях они отождествляются с кикиморами, маленькими женскими существами, с головою с наперсток и с телом, как солома. Кикиморы живут за печкой. Они происходят от детей, умерших некрещеными или проклятых родителями. По русским повериям, мары, таким образом, принадлежат к числу домашних божков. [1]

 

Древнеславянские верования в злых духов отложились у славян позднейших эпох в представлениях о чертях. Теогония чертей широко представлена в огромном фольклорном материале у всех славян. Помимо общераспространенного у всех славян чорт (польск. czart, верхнелужицкий čert, нижнелужицкий cart, украинский чорт, черт, белорусский чорт, русский чорт), он называется также у словинцев vrag (то же русск., болг., сербск., польск.), ziodi, hudić; у украинцев — кадук, дідько, болотянык, морок, мара, дыво, лыхо, бида, нэдоля, облуд. Черти в народных повериях часто заступают собою лешего, водяного, домового и вообще домовых божков. В последнем случае у западных славян он носит названия spiritus, spirek, rarašek, diblík, pikulik и др. Общераспространенными у всех славян названиями для чорта служит также — дьявол (d’bel) и бес.

 

Одним из пережитков языческой старины у всех славян служат верования в ведьм и колдунов. Это — существа, наделенные сверхъестественной силой и большими знаниями (ведением), чем обыкновенный человек. Эти представления так же широко отложились в славянском фольклоре, как и представления о чертях.

 

 

1. Н. Machal, назв. соч., стр. 175—180.

 

132

 

 

Чаще всего эти существа носят названия, производные от слова «ведать» или «ведение», т. е. «знать», «знание», У словинцев — věšča, vesna; у болгар — вештица, вештирица; у сербов и хорватов — vieštica; у словинцев —vedomkyné; у поляков— wieszcza, wiedma; у кашубов — vieštica; у украинцев— відьма; у белоруссов — ведзьма; у русских — ведьма, вещица, вещунья; соответственные существа мужского пола: у словинцев — věščec; у болгар и сербов — вештац, вјештац; у словаков — védomec; у русских — ведьмак, ведун, вешчун. Они же называются именами знахарка, знахарь (словинцы, русские, украинцы); у чехов и у русских они известны также под именем чародеев и чародеек; у русских также— кудесник, окудник, колдун; у словаков — волхвица; у русских — волхв; у хорватов — vuchvec, vuchovec, vuchvica и др.

 

Характерную особенность этих существ составляет способность превращаться в собаку, в кота, в кошку, в птицу, в клубок ниток, в жабу. Они могут летать по воздуху с быстротою крылатого ветра, а для того чтобы быть легкими, они смазывают себя магическою жидкостью. Они ездят верхом на людях, на конях, на коровах, на кошках, на черных петухах и на других животных; часто же довольствуются только метлою, кочергою, лопатою, граблями и т. п. Они пользуются также коврами-самолетами и семимильными сапогами. С ведьмами связывается представление о силе власти над явлениями природы: они посылают на землю град, грозу и ветер; скрывают росу, дождь и небесные светила и оказывают влияние на урожай. По повериям украинцев, ведьмы не только похищают с неба росу и дождь и прячут их в своих сундуках, но также снимают с неба солнце, луну и звезды. Ведьмам и колдунам известна магическая сила трав. Блуждая по полям и лесам, они собирают лечебные травы, выкапывают коренья и пользуются ими при лечении болезней, при отыскании кладов, при колдозании. Ведьмы и колдуны умеют лечить болезни, залечивать раны, останавливать кровотечение, исцелять при укусе змеи и бешеной собаки. Но, вместе с тем, ведьмы могут причинять вред домашнему скоту, в особенности коровам. Чародеи и чародейки могут узнавать воров, находить потерянные вещи, предсказывать будущность, заклинать домового, кикимору и других злых духов. Отсюда название колдуна у русских — шептун, ведьма — шептуха или шептунья. По народным повериям, имеется целый ряд средств, которыми можно бороться с злыми действиями этих существ, в виде бузинных веточек, сложенных накрест (в Моравии), ножа, воткнутого под верхнюю доску стола, или кочерги, приставленной к дверям загнутым концом вверх и т. п. (у русских). Для того чтобы ведьмы не могли причинить вред домашнему скоту, в столбах укрепляют терновые или осиновые ветки. По повериям украинцев, против ведьм предохраняют мак, чертополох, чернобыль, чеснок, веточки вербы и т. п.

 

Приведенные выше характерные для ведьм особенности дают основание видеть в этих существах олицетворения облачных явлений; ведьмы, как видели мы выше, могут принимать разнообразный вид, летать по воздуху, похищать солнце, луну и звезды, посылать на землю дождь, град, грозу и ветер.

 

133

 

 

В образе ведьмы-доярки коров видят тот же образ тучи (черная корова), дающей дождь (молоко). [1]

 

«... источник формирования духовной жизни общества, источник происхождения общественных идей, общественных .теорий, политических взглядов, политических учреждений нужно искать не в самих идеях, теориях, взглядах, политических учреждениях, а в условиях материальной жизни общества, в общественном бытии, отражением которого являются эти идеи, теории, взгляды и т. п...

 

«Каково бытие общества, каковы условия материальной жизни общества, — таковы его идеи, теории, политические взгляды, политические учреждения.

 

«В связи с этим Маркс говорит:

 

«„Не сознание людей определяет их бытие, а наоборот, их общественное бытие определяет их сознание» (К. Маркс. Избранные произведения, т. I, стр. 269). [2]

 

Приведенный выше материал, рисующий религиозные представления древних славян, частью документально засвидетельствованные историческими источниками, частью пережиточно отложившиеся в народных верованиях или в суевериях и предрассудках, вымерших или постепенно вымирающих в народном сознании вместе с успехами культуры, распространением просвещения и подъемом массовой народной культурности, прекрасно характеризует общий уровень социального мышления славянского земледельческого и скотоводческого общества патриархально-родового строя. В основе этих представлений лежит аниматизм, т. е. представление о явлениях природы, как о существах, наделенных, подобно человеку, разумом и волей к действию, но обладающих сверхъестественной магической материальной силой, подчиняющей своей власти как личную жизнь человека и его труд, так и жизнь его хозяйства, т. е. скота и его полей.

 

По понятиям древнего славянина, все космические, метеорологические и вегетативные явления природы — это проявления сознательной воли и действия живых, властвующих над человеком, могучих сверхъестественных существ. По этим представлениям, природа не мертва, но живет и мыслит так же, как живет и мыслит человек, но она сильнее человека и, вмешиваясь в его личную жизнь и в его хозяйство, подчиняет человека своей власти.

 

Явления природы, как выявления воли и действия сверхъестественных существ, и сами по себе являются такими же существами, подчиняющими человека своей власти и приносящими пользу или вред и -ему лично и его хозяйству. Это — вездесущие, всемогущие, всезнающие к всеведающие боги и божки, поражающие примитивное сознание человека сверхъестественной мощностью своей непреодолимой силы и загадочной, таинственной грандиозностью ее выявлений в окружающей его жизни. Эту систему мышления можно охарактеризовать как аниматический пантеизм. Она характерна для мышления первобытного общества с низким уровнем развития производительных сил, со связанностью производственных отношений в рамках патриархально-родового строя, в условиях которого созидается материальная жизнь человека, а вместе с тем вырастает и его мышление.

 

 

1. Н. Machal, назв. соч., стр. 164—171; 172—175.

2. История ВКП(б). Краткий курс, 1938, стр. 110.

 

134

 

 

Как мы уже знаем, славяне выступают впервые в истории довольно поздно, когда общественная жизнь их ушла значительно вперед сравнительно с первобытно-коммунистическим строем, который для них был уже изжитым этапом, равным образом как изжитым этапом было для них и обусловленное этим строем мышление. История застает славян на стадии военной демократии и общины-марки, т. е. на стадии зарождения частной собственности, разлагавшей старые родовые отношения и закладывавшей основы феодальных отношений. Это был переходный этап в развитии славянского общества, т. е. в развитии производственных отношений, обусловливавший собою и соответственный этап в развитии мышления. Поэтому славяне еще не монотеисты, а пантеисты, и их верховное божество, представляемое в источниках в довольно смутных очертаниях, вызывающих сомнение в существовании такого существа вообще у древних славян, является не представителем единоначалия и единовластия, чего не знала и реальная славянская общественность эпохи военной демократии, а чем-то вроде племенного верховного жупана, по отношению к которому прочие боги и божки были теми родовыми царьками — ρῇγες, о которых говорит Маврикий в VI в., или теми родовыми жупанами, о которых говорит Константин Багрянородный в X в. Переходным характером общественного строя от первобытно-коммунистического общества и соответствующих ему производственных отношений к феодальному обществу и феодальным отношениям объясняется наличность в мышлении древнего исторического славянина унаследованных по традиции от предыдущих этапов общественного развития уже в готовом виде представлений о душе и духах предков. Эти представления продолжали существовать рядом с человеком в различных воплощениях, охраняющих традиционный уклад старого семейно-родового быта от разлагающих начал новых, наступающих на него социально-производственных отношений феодализма. Этим же объясняется, с другой стороны, и отсутствие в мышлении исторического славянина тотемистических представлений; исторический славянин уже не знает тотема, т. е. богопочитания определенных животных и предметов, как покровителей рода или племени; все же тотемические переживания продолжают бытовать в его мышлении в форме представления о способности перевоплощения явлений и сил природы, а равно и души, отделившейся от своей материальной оболочки, в различных животных и в предметы неодушевленной природы.

 

Бог в мышлении древнего славянина эпохи военной демократии и начальных этапов развития общины-марки — не тот или иной предмет окружающей его одушевленной (животные, птицы, гады) и неодушевленной (растения) природы (религия на более ранних ступенях развития общественно-производственных отношений), но всегда определенное, конкретное, мыслимое как материальное, но не видимое и не осязаемое, а потому и таинственное существо, иногда воплощающееся в то или иное животное или растение (персонификация или олицетворение). Бог для древнего славянина-язычника — не дух, а материя, хотя и непостижимая для его сознания. Это был народный бог, бог собственного народного творчества, гораздо более близкий и понятный народу своею материальностью, нежели бог-дух, троичный в лицах и со всеми прочими атрибутами позднейшей, насквозь идеалистической христианской религии. Этим в частности, и объясняется тяжелая, упорная и длительная, принимавшая

 

135

 

 

нередко насильственные кровавые формы борьба христианской догмы с язычеством у славян. В конце-концов христианство, как более передовое мышление, победило язычество, но не вытравило окончательно из народного мышления ни в эпоху феодализма, ни в последовавшую за ней эпоху капитализма глубоко укоренившихся в нем пережитков язычества. Как известно, они продолжают жить в эксплоатируемых народных массах в капиталистическом обществе вплоть до настоящего дня в виде грубых, примитивных, враждебных культуре и прогрессу человечества предрассудков и суеверий.

 

 

§ 5. ФИЗИЧЕСКИЙ ТИП

 

По имеющимся в нашем распоряжении отзывам современников, начиная с VI в. н. э., славяне отличались высоким ростом, крепким: телосложением, большой выносливостью, темнорусым (рыжеватым) цветом волос и были народом предприимчивым, отважным и воинственным. «Все они, — говорит о славянах Прокопий, — рослы и сильны, цвет лица имеют не совсем белый, волоса ни русые, ни. вполне черные, но рыжеватые...». «Я видел русов, когда они прибыли по своим торговым делам и расположились (высадились) на реке Атиль», — пишет Ибн-Фадлан в своем «Путешествии на Волгу» в 20-х годах X в. «И я не видел людей, — говорит он, — с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам, румяны, красны». [1] О рыжих (или русых) волосах у славян и об их румянце говорит Аль-Масуди (X в.). [2]

 

По свидетельству Казвини, «славяне имеют рыжие волосы, цвет тела красноватый и отличаются большой живостью». Западные писатели, византийцы и немцы, не менее арабов удивлялись высокому росту и крепкому телосложению славян, их силе и ловкости. [3]

 

Византийский историк X в. Лев Диакон, описывая киевского князя Святослава Игоревича (942—972), говорит, что он был среднего роста, не слишком высок, но и не низок, брови имел густые, глаза голубые, нос короткий, борода была сбрита, на верхней губе густые и длинные волосы; голова совершенно брита, с одной стороны висел чуб, что означало знатность рода; шея сильная, плечи широкие, — и вообще он был очень хорошо сложен. Летопись говорит о Мстиславе Ярославиче (XI в.): «Бе же Мстислав дебел телом, чермьном лицем, великома очама», а князя Владимира Васильковича (XIII в.) она же описывает такими чертами: «Сий же благоверный князь Володимер возрастом бе высок, плечима велик, лицем красен, волосы имея желты кудрявы, бороду стригый, руки же имея красны (т. е. красивые) и ноги». [4]

 

Представление о белокурости славян было настолько популярным на Востоке, что племенной термин саклаб, сакалиба, т. е. «славянин» (из греч. Σκλαβήνοι, Σκλαβίνοι, Σκλάβοι), приобрел: здесь характер синонима для названия всякого краснолицого, беловолосого или рыжеволосого человека вообще, о чем можно судить, в частности, на основании арабского лексикографа Абу-Мансура (X—XI вв.): «Славяне — племя красного цвета, имеющие русые волосы...

 

 

1. Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу. Перевод и комментарии под ред. акад. И. Ю. Крачковского. Изд. АН СССР, M.—Л., 1939, стр. 78.

2. А. Я. Гаркави, Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб., 1870, стр. 5, 138.

3. В. Макушев, назв. соч., стр. 153.

4. М. С. Грушевский. Киевская Русь, т. I, СПб., 1911, стр. 376—378.

 

136

 

 

Человека красного цвета называют славянином, по причине подобия его цвету славян. [1]

 

Однако говорить на основании этих данных, учитывая при этом и имеющийся в распоряжении исследователя краниологический и остеологический материал, о каком-либо единстве и своеобразии антропологического типа древних славян не приходится, как не приходится говорить в этом же смысле не только о современных славянах, но и о любом из европейских народов. Возникнув в глубочайшей древности, как и все (современные европейские народы, в процессе племенных скрещений, пережившие в своей позднейшей истории, уже в древности, многочисленные встречи, культурные влияния и физические связи с народами Востока и Запада, Севера и Юга, древние славяне, как и в еще большей степени их современные потомки, в антропологическом отношении представляли собою комплексный тип. Взятый территориально, он мог иметь гораздо более отличий от своих племенных сородичей иной территории, нежели от своих племенных инородичей — соседей. Между периферийными территориями эти отличия в деталях антропологического типа древних славян были, несомненно, особенно разительными. Это мы наблюдаем и в настоящее время не только между отдельными славянскими народами, не представляющими в общем своем этнографическом составе какого-либо единства антропологического типа, но, по той же причине, и внутри каждого отдельного славянского народа. В краниологическом отношении, замечает проф. Л. Нидерле, современные славяне более различаются друг от друга, нежели от своих не-славянских соседей. [2] Ту же картину представляют собою современные славяне в антропологическом отношении и по всем прочим показателям. Мы не имеем никаких оснований предполагать иную картину и для древнейших славян, начиная с VI в. н. э., когда они впервые попадают на страницы путевых очерков и исторических сочинений восточных и западных авторов, отмечавших в них преобладавшие черты, очевидно наиболее бросавшиеся в глаза наблюдателя-брюнета, т. е. темнорусый или рыжеватый цвет волос, и не отмечавших тех, которые не обращали на себя их внимание. [3]

 

 

§ 6. БЫТ И НРАВЫ

 

Что касается показаний тех же авторов о быте и нравах древних славян, то с этими показаниями надо обращаться весьма осторожно; часто они явно тенденциозны, а иногда, как, например, у знаменитого Ибн-Фадлана, весьма ценного в других отношениях, и просто анекдотичны. Объясняется это тем, что эти авторы чаще всего были знатными путешественниками, представителями родовитой и служилой арабской знати или же придворными историками-аристократами, состоявшими на службе византийских императоров и подходившими обыкновенно к «варварам» или с некоторой предвзятой аристократической нетерпимостью, свысока, как к существам низшей породы, как, например, Ибн-Фадлан, или же просто с тенденциозной враждебностью, как к своим врагам, что мы наблюдаем у некоторых византийских авторов.

 

 

1. А. Я. Гаркави, назв. соч., стр. 279; Вестберг. К анализу восточных источников о Восточной Европе. ЖМНП, 1908. II, ст. 1; В. Макушев. Сказания иностранцев о быте и нравах славян. СПб., 1861, стр. 153.

2. L. Niederle. О původu Slovanů. V Praze, 1896, стр. 39.

3. Подробнее на эту тему см. Л. Нидерле в названном выше труде.

 

137

 

 

Поэтому показания этих источников всегда имеют относительную ценность, требуют сугубо критического к себе отношения, но, тем не менее, остаются единственным письменным источником, и притом источником с богатым и разнообразным материалом, игнорировать который мы не имеем права.

 

Древние славяне жили обыкновенно в местах, естественно защищенных от нападений врагов самою природою, т. е. в лесах, в горах, у болот и у рек. По словам Маврикия, славяне жили в лесах, у рек, болот и озер, в местах неприступных, а Йорнанд замечает о славянах: «У них болота и леса заменяют города». Это надо понимать не в том смысле, что у славян не было городов, как пунктов коллективного поселения, а в том смысле, что болота и леса заменяли им города как укрепленные прикрытия, за стены или ограды которых они укрывались от нападавших на них врагов.

 

Интересные строки посвящает автор «Повести временных лет» описанию быта и нравов восточных славян, не стесняясь, впрочем, заведомо сгущать краски, когда он говорит о не-полянских славянах, проявляя в данном случае, повидимому, конфессиональную тенденциозность. В его время поляне были уже христианами, а прочие племена, о которых он говорит в своем летописании, держались в массе, повидимому, еще языческого культа.

 

По характеристике летописца, поляне — народ кроткого и тихого нрава и имеют «стыдение» к своим снохам, к сестрам, к матерям и к родителям, а снохи у полян имеют «великое стыдение» к свекру и к деверям. Поляне, по летописцу, знали брачные обычаи, т. е. брак, оформленный и санкционированный известной традиционной народной обрядностью.

 

«А древляне, — говорит летописец, — живаху звериньскымь образом, и убиваху друг друга, ядуще все нечисто, и брака у них не бывайте, но умыкаху у воды девица. А Радимичи, и Вятичи, и Север один обычай имеяху: живяху в лесе, якоже всякий зверь, ядуще все нечисто, и срамословие в них пред отьци и пред снохами, и браци не бываху в них, но играща межю селы, и схожахуся на игрища, на плясания и на вься бесовьскыя песни, и ту умыкаху жены себе, с нею же кто совещався; имеяху же по две и по три жены...».

 

По сообщению летописца, эти же народы совершали по умершему тризну, а затем труп сжигали на большом костре и, собрав v после этого кости,

 

«вложаху в судину малу, и поставляху на столпе на путех, еже творять Вятичи, — замечает летописец, — и ныне». Таких же обычаев, по летописцу, придерживались и кривичи и прочие язычники, «не ведуще закона божия, но творящие сами себе закон». [1]

 

По описанию арабского писателя Ибн-Даста (X в.),

 

«страна славян — страна ровная и лесистая; в лесах они и живут. Они не имеют ни виноградников, ни пашен. Из дерева выделывают они род кувшинов, в которых находятся у них и ульи для пчел, и мед пчелиный сберегается. Это называется у них сидж, [2] и один кувшин

 

 

1. А. А. Шахматов. Повесть временных лет, т. I. Петроград, 1916, стр. 12 и сл.

2. Нет никаких оснований не видеть в этом названии медового напитка древнерусского слова, независимо от его происхождения в русском языке, о чем в свое время говорил уже Сенковский; ср. современное русское сычёвка — „вареный питейный мед“ (В. Даль. Толковый словарь, изд. 3-е, т. IV, стр. 687); ср. у Кольцова: „мед сыченый“ (Кольцов. Крестьянская пирушка. Полн. собр. соч., изд. АН, СПб:, 1909, стр. 47).

 

138

 

 

заключает в себе около десяти кружек его. Они пасут свиней наподобие овец».

 

Ибн-Даста, как и Ибн-Фадлан, описывает бытующий у славян обряд сожжения покойников, о чем говорят также и Аль-Масуди и Ибн-Хаукаля, а Ибн-Вахшия в связи с этим замечает:

 

«Я удивляюсь славянам, которые, несмотря на свое крайнее невежество и удаление от всякой науки и мудрости, постановили о сожжении всех своих мертвецов, так что не оставляют ни царя, ни другого человека без сожжения после смерти». [1]

 

Ибн-Фадлан дает исключительно яркую картину похоронного обряда сожжения знатного руса, всеми сопровождающими его деталями, в том числе и с закланием на могиле покойника для погребения вместе с ним и одной из его жен. О сожжении вместе с мужем и его жены у славян говорят также Аль-Масуди и Ибн-Даста. Археологические раскопки славянских погребений подтверждают данные арабских источников.

 

По свидетельству Прокопия, славяне жили в «дрянных избах, разбросанных на большом расстоянии одна от другой». Другой западный источник, Гельмольд, говорит о славянах, что они не заботятся о постройке своих домов, а обыкновенно сплетают себе избушки из хвороста, лишь бы укрыться от дождя и непогоды.

 

«Едва раздается клич военной тревоги, — говорит этот автор, — они поскорее заберут весь хлеб, спрячут его с золотом, серебром и всякими дорогими вещами в яму, уведут жен и детей в надежные убежища, в укрепления, а не то в леса, и не останется на расхищение неприятеля ничего, кроме одних изб, о которых они не жалеют нимало». [2]

 

Ибн-Даста говорит о славянах, что в виду сильных холодов, которые бывают в их стране, каждый из них выкапывает себе в земле род погреба, к которому приделывают деревянную остроконечную крышу, наподобие (крыши) христианской церкви; на крышу накладывают землю. В такие погреба они переселяются со всем семейством и, взяв несколько дров и камней, зажигают огонь и раскаляют камни на огне докрасна. Когда ж камни раскалятся до высшей степени, поливают их водой, отчего распространяется пар, нагревающий жилье до того, что снимают уже одежду. В таком жилье остаются до весны. [3] Ибн-Даста, очевидно, за жилище славян принял баню.

 

 

§ 7. ХАРАКТЕР СЛАВЯН

 

Изображая славян как закаленный и выносливый, но примитивный и малокультурный народ, имеющий ограниченные потребности, предпочитающий беззаботность жалкого существования, умеренность в пище, праздную, но свободную жизнь труду, — византийские авторы, тем не менее, говорят о них, что они не злы и не коварны (Прокопий); что они ласковы с чужеземцами (гостями), принимают их у себя, провожают из одного места в другое, куда кому нужно. Если приключится с гостем какая-нибудь беда по вине хозяина, то тот, кто после него принял гостя, выступает против нерадивого, считая для себя честью вступиться за гостя.

 

Своих рабов они задерживают в неволе не навсегда, как другие народы, но назначают им определенное время (службы) и потом предоставляют

 

 

1. А. Я. Гаркави, назв. соч., стр. 259.

2. В. Макушев. Сказания иностранцев о быте и нравах славян. СПб., 1861, стр. 109.

3. А. Я Гаркави, назв. соч., стр. 266 и сл.

 

139

 

 

на выбор — вернуться ли на родину с известным вознаграждением или же остаться у них на свободе.

 

Славянские женщины целомудренны выше всякого вероятия, так что большинство из них считает смерть своих мужей своею собственною смертью и добровольно удавливают себя, потому что для них вдовство — уже не жизнь.

 

Славяне не хотят никому служить или быть под чьей-нибудь властью; славяне выносливы при всяких лишениях — жаре, холоде, дожде, недостатке одежды и пищи, но у них, говорят эти же источники, нет согласия, они упрямы, не желают подчиняться в своих взглядах мнению большинства, следствием чего являются кровавые столкновения.

 

Славяне не соблюдают договоров; их легче удержать страхом или подарками, чем договорами (Маврикий, Лев Мудрый). Немецкий писатель Адам Бременский говорит о поморских славянах: «Нет народа более гостеприимного и приветливого, чем они». Даже балтийские пираты, по свидетельству Гельмольда, отличались гостеприимством и щедростью. Для гостя и странника славянин готов был жертвовать всем, что у него было лучшего. Заботиться о больных и престарелых, кормить их и покоить считалось у славян священным долгом. [1] Сам Гельмольд имел случай непосредственно убедиться на приеме, который устроил ему князь вагрский Прибыслав, в широком гостеприимстве славян и пришел к заключению, что нет народа приветливее славян. В приглашении гостя, пишет он, они все как бы нарочно соревнуются друг с другом, так что никогда не приходится страннику самому просить у них приема. Что ни приобретает славянин своим трудом — хлеб ли, рыбу ли, дичь ли, он все израсходует на угощение и считает того лучшим человеком, кто щедрее.

 

По свидетельству другого немецкого автора (Сефрид), у поморян каждый хозяин имел специальную чистую и нарядную избу, служившую только для стола и угощения; в ней всегда стоял накрытый стол со всякою едою и угощением, ожидавший гостей.

 

По словам Адама Бременского, всякий приезжий иностранец пользовался у балтийских славян всеми гражданскими правами туземцев. Даже и саксы, говорит он, приезжающие к ним в город Волин, самый большой из всех городов Европы, получают равные права с туземцами, лишь бы во время своего пребывания они не совершали публично христианских обрядов. Весь народ там, говорит этот автор, предан еще языческим заблуждениям; впрочем, относительно нравов и гостеприимства не найти людей честнее и добродушнее. [2]

 

Аналогичную характеристику славян дают и арабские источники, говоря о нравах восточных славян. Ибн-Даста (X в.) говорит о русах, что с рабами они обращаются хорошо и заботятся об их одежде, потому что занимают их при торговле. У них большое число -городов, живут они на просторе; гостям оказывают почет и обращаются хорошо с чужеземцами, которые ищут у них покровительства, да и со всеми, кто часто у них бывает, не позволяя никому из своих обижать или притеснять таких людей. Во всяком случае, — замечает Ибн-Даста, — если кто из них обидит или притеснит чужеземца, помогают последнему и защищают его. [3]

 

 

1. В. Макушев, назв. соч., стр. 154.

2. В. Макушев, соч., стр. 148, 154, 161 и сл.

3. А. Я. Гаркави, назв. соч., стр. 268.

 

140

 

 

Как восточные, так и западные источники единодушно говорят об отваге и воинственности славян. Ибн-Якуб говорит, что они народ отважный и воинственный, и никто не сравнился бы с ним в силе, если бы не разрозненность их многочисленных, обособленных племен. [1] Ту же характеристику славян дает и Аль-Бекри (XI в.), говоря: «Славяне — народ столь могущественный и страшный, что, если бы они не были разделены на множество поколений и родов, никто в мире не мог бы им противостоять». [2] С этой характеристикой арабских писателей совпадают и более ранние отзывы византийцев.

 

Простодушные, приветливые и гостеприимные, независимо от национальности гостя, в домашней обстановке, отважные и воинственные, как они рисуются у древних авторов, славяне на войне непримиримы и беспощадны к врагу. По свидетельству Прокопия, переправившись в 549 г. через Дунай, славяне опустошили, всю Иллирию до Эпидамна; встречных, без разбора возраста, частью умерщвляли, частью уводила в плен, лишая их имущества. В 550 г., взяв в плен вождя греческого войска Азбада, они сожгли его на костре. Взяв приступом сильную крепость на Эгейском море — Топер (Боар-калеси), они умертвили всех жителей-мужчин до 15 тысяч человек, расхитили имущество, а жен и детей отвели в рабство... И долго вся Иллирия и Фракия, — замечает Прокопий, — были покрыты трупами. Встречных они убивали не мечом, не копьем и не каким-либо иным оружием, а сажали на кол, распинали на кресте, били батогами по голове; иных, заперши в шатры вместе с быками и овцами, которых не могли увести с собою, безжалостно сжигали.

 

О киевском князе Святославе Лев Диакон рассказывает, что, взяв город Филиппополь, посадил на кол 20 тысяч его жителей, а узнав, что мизяне (болгары) перешли на сторону императора, он приказал отрубить головы 300 знатнейшим и самым богатым из них.

 

Аналогичные же факты сообщают и немецкие источники (Видукинд, Адам Бременский, Гельмольд) о полабских и прибалтийских славянах, расправлявшихся таким же образом с ненавистными им христианскими миссионерами, епископами, священниками, церковнослужителями и христианскими храмами и монастырями, выполнявшими своею миссионерскою деятельностью у славян функции немецких завоевателей и служивших для них опорою. Но славяне, надо иметь в виду, не выступали в данном случае в качестве каких-то исключительных извергов; защищая свою свободу, которая была для них дороже всего та свете, славяне платили своим врагам тою же монетою, какую получали от них, в чем признаются и немецкие авторы (Гельмольд). [3]

 

Славянам был присущ военный героизм, и свои военные подвиги в защиту родины и свободы они всегда считали для себя делом чести. Это они блестяще доказали и на Востоке и та Западе, стойко и мужественно защищая свою родину и свою свободу на протяжении всей своей боевой истории, начиная с IV в. н. э., в борьбе с гуннами, аварами и уграми, с греками, с немцами, со шведами, с татарскими ханами и с польскими панами.

 

 

1. М. С. Грушевский. Киевская Русь, т. I, СПб., 1911, стр. 384.

2. В. Макушев, назв. соч., стр. 145.

3. В. Макушев, назв. соч., стр. 156—159.

 

141

 

 

«И поиде Святослав на грекы, — рассказывает летопись в своих повествованиях о болгарских походах киевского князя Святослава Игоревича, — и изыдоша противу Руси. Видевши же Русь, убояшася зело множества вой. [1] И рече Святослав: „уже нам некамо ся дети, волею и неволею стати противу; да не посрамим земле Русьскые, но ляжем костию ту: мертвии бо срама не имам, аще ли побегнем, то срам имам; и не имам убежати, но станем крепко, аз же пред вами пойду; аще моя голова ляжет, то промыслите о себе”. И реша вой: „идеже глава твоя, ту и главы наши сложим”. И исполнишася Русь и Греци противу; и сразистася полка; и отступиша Греди Русь. И быть сеча велика; и одоле Святослав, и бежаша Греци...» [2]

 

Эти события относятся к X в. Но вот еще одна аналогичная страничка из истории славян более раннего времени, VI в. Аварский хакан (Баян) отправил посольство к Лаврите (вариант — Дабрите) и к важнейшим князьям славянского народа, требуя, чтобы они покорились аварам и обязались платить дань. Лаврита и славянские князья отвечали:

 

«Родился ли на свете и согревается ли лучами солнца тот человек, который бы подчинил себе силу нашу? Не другие нашею землею, а мы чужою привыкли обладать. И в этом мы уверены, пока будут на свете война и мечи». [3]

 

По своей природе славяне, как они рисуются в источниках, были веселым, жизнерадостным и темпераментным народом. Они любили музыку, пение и пляски и, подогрев себя «медом сыченым», к которому всегда были большими охотниками, ибо «Руси есть веселие пити, не можем без того быта», — как, по преданию, киевский князь Владимир ответил болгарским миссионерам, «с плясанием, гудением и плесканием» проводили свои народные гулянья, справляли свои праздники, проводили свою трудовую жизнь и переживали свою печаль и горе. Они собирались на игрища «межю селы, на плясания и на все бесовьскыя песни, и ту умыкаху жены себе». «Долгими песнями» прощается с жизнью девушка перед насильственной смертью на могиле своего господина в описании похоронного обряда у Ибн-Фадлана.

 

Феодосий Печерский, войдя однажды к князю Святославу, застал у него «многая играющи пред нимь: овы гусльные гласы испускающе, друтыя же органьные гласы поюще, и инем замарьныя писки гласящем, и тако всем играющем и веселящемся, якоже обычай есть пред княземь». Лучшим подтверждением того, что всякие игрища, скоморошества, музыка и пение были обычным народным развлечением у славян, служат многочисленные обличительные выступления христианского духовенства, направленные против «бесовского пения и блудного глумления», которое, насаждая христианскую мораль и благочестие, усердно, но бесплодно старалось вытравить их из народного обихода.

 

Ибн-Даста, описывая быт и нравы славян, говорит:

 

«Есть у них разного рода лютни, гусли и свирели. Их свирели длиною в два локтя, лютня же их осьмиструнная. Хмельной напиток приготовляют из меду. При сожжении покойников предаются шумному веселию, выражая тем свою радость по поводу милости, оказанной ему (покойнику) богом».

 

Спустя же год по смерти покойника, по показанию того же автора, славяне справляют тризну, т. е. поминки по покойнике, уже в значительно более широком масштабе:

 

 

1. Греков было 100 тысяч, а русских всего 10 тысяч.

2. А. А. Шахматов. Повесть временных лет, т. I. Петроград, 1916, стр. 83.

3. Цит. по: Б. А. Рыбаков. Анты и Киевская Русь. Вестник древней истории, 1939, кн. I, стр. 328.

 

142

 

 

«Берут кувшинов 20 меду (а каждый кувшин, т. е. жбан заключает в себе около 10 кружек его), иногда несколько больше, иногда несколько меньше, и несут их на тот холм, где собирается семейство покойного, едят, пьют, и затем расходятся. При Владимире, — говорит летописец, — рассылая по городу припасы для убогих и нищих, возили и «мед в бочках». [1]

 

 

§ 8. ВОЕННОЕ ДЕЛО

 

На войну славяне шли обыкновенно пешими, прикрыв себя бронею, имея на голове шлем, при левом бедре тяжелый щит, за спиною лук со стрелами, пропитанными ядом. Кроме того, они были вооружены обоюдоострым мечом, секирою, копьем и бердышом. С течением времени, начиная, повидимому, с X в., славяне ввели в свою военную практику и конницу, о чем можно судить по показанию Льва Диакона относительно армии Святослава. Не исключена, конечно, возможность наличия у славян кавалерийских отрядов и в более раннее время. По показанию Константина Порфирородного (X в.), у хорватов имелось 67 тысяч всадников. Личная дружина князя у всех славян была конная.

 

Постоянного войска у славян не было. В случае надобности, в поход выступали все мужчины, способные носить оружие, а детей и жен с пожитками они укрывали в города и в леса. Маврикий рассказывает о характерном для славян искусстве прятаться в. воду и долго оставаться под водою, незамечаемыми неприятелем, дыша через длинную камышину. Славяне предпочитали сражаться в теснинах и ущельях, поражали врагов внезапным нападением из-за скалы или из-за кустарника, во время боя устраивали искусственный заслон из телег, строили завалы и засеки. Обычным боевым строем у славян был треугольник или клин, кабан, кабанья голова, называемый в русских летописях свиньею, откуда, между прочим, ведет свое начало выражение в современном русском языке «подложить свинью», т. е. устроить кому-либо неприятность, помешать в каком-нибудь деле и т. п. В общем, надо сказать, древние славяне были большими мастерами в военном деле, любили войну и, наделенные отвагой, мужеством, стойкостью и выносливостью, представляли собою прекрасную военную силу, пользуясь в этом отношении широкой известностью как на Востоке, так и на Западе у своих соседей, которые охотно принимали их к себе на военную службу. [2] Из отдельных лиц, состоявших у византийцев на военной службе и занимавших крупные командные должности, известны, например, в 469 г. начальник фракийских войск Анангаст, ант или славянин по происхождению; в 530-х годах ант Хвилибуд (Хилвуд), командовавший греческим гарнизоном на Дунае; в середине VI в. ант Доброгаст — начальник византийской черноморской эскадры и др. [3] Славяне принимали участие в боях византийской армии в Италии против готов, в византийско-персидской войне 554 г. и т. д. О военном искусстве славян, которого они достигли к концу VI в., говорят, между прочим, известные слова Иоанна Эфесского:

 

 

1. М. С. Грушевский. Киевская Русь, т. I, стр. 384 и сл.; А. Я. Гаркави, Сказания мусульманских писателей о славянах и русских, стр. 264 и сл.

2. В. Макушев, назв. соч., стр. 128—133.

3. Б. А. Рыбаков, назв. соч., стр. 328; А. В. Мишулин, Древние славяне и судьбы Восточно-Римской империи. Вестник древней истории, М., 1939, кн. 1 (6), стр. 105.

 

143

 

 

«Они стали богаты, имеют много золота, серебра, табуны лошадей и оружие, и научились вести войны лучше самих римлян». Прибавим к этому, что названный автор не принадлежал к числу лиц, сколько-нибудь сочувствовавших или симпатизировавших славянам, — напротив, они были для него «проклятым народом».

 

Славяне шли на войну не только хорошо материально вооруженные, но и в веселом, бодром настроении, с музыкой, свирелями, бубнами и с танцами, часто забывая об осторожности. Так описывает поход Святослава византийский писатель Скилица. [1]

 

 

1. М. С. Грушевский, назв. соч., стр. 385.

[Previous] [Next]

[Back to Index]