1. ПЕРВЫЕ СЛАВЯНЕ В СРЕДНЕМ ПОДУНАВЬЕ И В ПОЛАБЬЕ
З. КЛАНИЦА, Д. ТРЖЕШТИК
Долгое время в науке преобладала точка зрения, согласно которой приход славян не только в широко понимаемую область Среднего Подунавья, но и в Полабье был связан с аварами. Сейчас такие представления устарели [1], однако все еще продолжается дискуссия о том, что славяне, возможно, населяли Карпатскую котловину задолго до VI в. Один из главных противников теории автохтонности славян Л. Нидерле допускал лишь одно исключение из нее, касающееся именно Среднего Подунавья. Он считал, что небольшие группы славян жили на юге Карпатской котловины уже в I—II вв. Основой здесь ему служила гидронимия, в особенности название Балатон — Пелсодис (Плесо), он также приводил и исторические аргументы [2]. Критики их огульно отвергали [3], однако в последнее время теорию Л. Нидерле возродил ОН. . Трубачев для подкрепления своих представлений о том, что прародина славян находилась на Дунае [4]. Его филологические аргументы вряд ли найдут всеобщее признание, однако нельзя обойти молчанием указания некоторых авторов на то, что Л. Нидерле, хотя он постоянно ошибался, когда искал свидетельства присутствия славян в Карпатской низменности ранее V в., был прав, когда речь шла о самом V в [5]. Мы имеем в виду ту часть доказательств Л. Нидерле, которая опирается на один источник — "Историю" византийского ритора Приска. Он, помимо прочего, писал о посольстве императора Максимина к Аттиле в 448 г., членом которого он был. Там упоминается страна, расположенная вдоль рек Тигас и Тифисас, т.е. Тиса и Темеш, и населенная “смешанным" народом "скифов", говорившим не только на своем варварском языке, но и на гуннском, готском и латинском языках и пившим напиток, называвшийся "медос" [6]. Сочинение Приска не сохранилось, нам известны лишь цитаты из него, содержащиеся у позднейших авторов. Одним из них был Иордан, историк готов, который позаимствовал вышеупомянутое описание Приском посольства 448 г. У Иордана также есть описание похорон Аттилы, нигде более в греческих источниках не встречающееся. Иордан пишет, что, когда Аттила был “этими плачами оплакан, [гунны] устроили на его могиле большой праздник, называемый страва" [7]. Л. Нидерле обратил внимание на слова "медос" и "страва", звучащие по-славянски, а также на другие обстоятельства. Название р. Тисы [8], по Л. Нидерле, Иордан дает в славянской форме. В I—IV вв. Тиса называлась Патискус, Партискус, по-гречески Падисос, что считается производным от фрако-дакийского названия Патис.
7
Славяне должны были заимствовать его от местного населения, при этом они его восприняли как "Потисье" (аналогично Поморью, Поморавью, Подунавью), осмыслив первый слог как префикс "По-", собственно говоря "Па-" (мы должны помнить, что славяне до середины IX в. не знали гласного звука "о", вместо него у них было краткое „а“. "Потисье" славяне произносили, как "Патисье”). Хотя в сохранившемся тексте Приска написано "Тигас", Иордан прочел это, как "Тисна", следовательно, в оригинале в действительности было "Тисас". Таким образом, речь шла о р. Тисе; ее название в этой форме слышал Приск в 448 г. от того самого народа, который пил мед. Он считал его скифским, однако это ничего не значит, поскольку "скиф" для византийца был синонимом любого северного варвара. Конечно, это не был ни готский, ни гуннский народ, так как Приск написал, что этим языкам "скифы" должны были учиться, т.е. они не были их родной речью.
Вряд ли "медос" может быть готским или гуннским словом [9]. Похоже звучащие обозначения опьяняющего напитка сохранились во многих индоевропейских языках, почти идентичны формы кельтские, готские и славянские. Кельтский язык здесь ни при чем, готский язык также, остается, как видим, лишь славянский язык.
Несколько иначе обстоит дело со словом "страва”, которым гунны (не только "скифы") обозначали погребальный обряд. Оно не могло быть гуннским и явно должно было быть перенято гуннами вместе с обрядом у другого народа. Тесный симбиоз гуннов и готов свидетельствует о том, что таким народом могли быть только готы. Данное слово могло происходить от готского straujan (нем. ausbreiten, streuen), т.е. "раскладывать" (ложе и т.п.), и предполагало значение "погребальный костер в виде ложа" [10]. Это означает, что Аттилу положили на некий ритуальный костер, называвшийся "страва", и сожгли. Но это не согласуется с описанием Иордана (точнее. Приска). У него ясно сказано, что Аттила был похоронен, а не сожжен; словом же "страва" обозначен праздник, поминальное угощение (commensatio). Л. Нидерле указывал на то, что это слово хорошо известно в древнечешском и древнепольском языках в значении "поминальное угощение", т.е. "страва" — слово славянское. Однако доказательства, которые он приводил, не слишком многочисленны, превалирует общее значение "пища", специальное значение "поминальное угощение" появляется несколько позже [11]. Существование готского слова вообще не доказано, кроме того, оно должно было иметь другое значение, которое не соответствовало бы описанию Иордана, поэтому мы должны предположить, что название поминального угощения у Иордана действительно славянское [12]. Это может иметь двоякое объяснение; или гунны переняли у славян обряд и его название, или же Приск узнал о похоронах Аттилы от какого-нибудь славянина, который естественно назвал поминальное угощение по-своему. Можно также предположить, что это было действительно готское слово, взятое ими у славян, подобно тому как славянское название ритуальных танцев "плясание" было заимствовано готами в форме plesjan.
Народ, с которым в 448 г. в нижнем течении Тисы встретился Приск,
8
скорее всего, говорил по-славянски. Однако не упоминаются его вожди возможно, он не имел даже собственного племенного названия, иначе Приск указал бы его. Нельзя исключить, что это был земледельческий народ, покоренный гуннами и приведенный ими в Подунавье. Эти люди должны были заниматься земледелием, чтобы обеспечить продуктами питания своих господ, поэтому они были поселены неподалеку от гуннов. Ни в коем случае это не было началом массового славянского заселения или началом славянской экспансии.
Среди археологического материала, относящегося в Потисье к V в., до сих пор не была идентифицирована та часть, которая относится к народу, называвшему свои праздники “стравой". И. Бона [13] пишет, что в изучаемый период в подунайском "Альфельде" можно проследить постоянный приток нового населения с востока, он перечисляет сарматов, вандалов, гепидов. аланов, свевов, восточных готов и, конечно, гуннов, однако не упоминает славян. Говоря о народах, населявших в V—VI вв. территорию Венгрии, он также ничего не сообщает о славянах [14]. В Потисье примерно в середине V в., как он считает, жили скиры, король которых Эдика (Эдекон) упоминается в 449 г. среди дружинников Аттилы. Некоторые исследователи не сомневаются в восточногерманском происхождении скиров. В этой связи стоит упомянуть, что, по Прокопию, скиры вместе с аланами относятся к "готским" племенам [15]. Это утверждение вызывает большие сомнения, потому что аланы ни в коем случае не были германским племенем. А. Кишш [16] относит к скирам богатые находки из Бакодпуста (комитат Бач-Кишкун), где, по И. Боне [17], была найдена небольшая литая луковидная пряжка [18].
С первых веков нашей эры в области к востоку от слияния рек Тисы и Муреша можно наблюдать сильные восточные элементы в материальной культуре, проявившиеся с самого начала концентрацией сарматских памятников [19]. Однако определяющим было влияние римской культуры. По И. Боне, сарматская одежда представляла собой лишь более пестрый вариант одежды жителей римских провинций [20].
В V в. обезлюдели значительные пространства в Северном Причерноморье [21]; большинство местного населения, влившись в гуннское войско, очутилось на Западе. С этим процессом, скорее всего, связаны другие археологические находки восточного происхождения. как это видно из работы Й. Тейрала [22]. Отдельные захоронения постчерняховского круга встречаются, например, в Задьварекаше у Сольнока [23], в погребениях в Тале Малядок при слиянии Тисы и Муреша. Однако нужно сказать, что постчерняховские пряжки и другие украшения встречаются в Подунавье не только при слиянии Тисы и Муреша, но и в более широком регионе. Дальнейшее изучение определит, были ли это лишь культурные влияния, проявлявшиеся в любви к определенным видам предметов, или, наоборот, речь должна идти об инфильтрации конкретных этнических групп носителей полиэтничной Черняховской культуры. Среди них могли быть и те славяне, которых Приск застал в Потисье.
На рубеже IV—V вв. снизилась численность населения так называемой Черняховской культуры.
9
К. Годловский [24] отмечает аналогичный процесс в области пшеворской культуры, обращая внимание на миграцию населения на юг, т.е. в Подунавье. И Й. Тейрал [25] (в отношении восточных элементов культуры в Подунавье), и в особенности К. Годловский [26] не связывают упомянутые явления со славянами. С точки зрения археологии этот вопрос требует дальнейшего изучения, так как до сих пор нельзя точно определить происхождение некоторых элементов материальной культуры, типичных для памятников Черняховской и пшеворской культур, появление которых в Подунавье могло иметь различные причины. Обе культуры имеют общие черты, хотя некоторые их элементы отличаются. Кроме того, обе культуры лишь ненадолго пережили эпоху гуннского нашествия.
Население с пшеворской культурой проживало с конца II в. до н.э. по начало V в. н.э. в основном в южной части Польши, т.е. по Висле [27]. Оно занималось земледелием. В неукрепленных поселениях, расположенных вблизи рек, преобладал тип жилища надземной столбовой конструкции с глиняной печью в одном из углов [28]. Жилая площадь была относительно велика, больше, чем в предшествующий период, и составляла 30—35 кв. метров. В погребальных обрядах преобладала кремация, однако она не доминировала [29]. Погребения с трупоположениями членов господствующего слоя часто содержат изделия из римских провинций. Их можно считать инородным элементом, связанным, очевидно, со старым кельтским субстратом или со скифскими влияниями. Также здесь имеются некоторые черты, которые ранее отсутствовали на данной территории и которые не встретятся в дальнейшем уже в чисто славянских культурах. Это прежде всего обычай класть в погребение оружие, что можно считать проявлением германского элемента пшеворской культуры [30]. Погребения с трупосожжением в пшеворской культуре (помещение остатков кремации в сосуд или в выкопанную ямку) по погребальному ритуалу в сущности аналогичны славянским памятникам последующего периода. В керамике пшеворской культуры также имеются характерные формы позднейшей славянской керамики. В особенности это относится к керамике пражского типа. В древнейшую славянскую культуру переходят и шпоры с характерным крючковатым окончанием. Пшеворскую культуру обычно считают германской, а ее восточную часть приписывают славянам [31]. По мнению В.В. Седова [32], основная ошибка в оценке этой культуры объясняется невниманием к местным традициям, отражавшимся на ее развитии. Пшеворская культура соединяет в себе элементы разного этнического происхождения, самобытность которых стерлась под влиянием римских провинций.
Вторым крупным центром, откуда, очевидно, произошли славяне, была область Черняховской культуры [33]. Наибольшее число находок предметов этой культуры датируется III—IV вв. Ее памятники находятся в основном на Украине, но также проникают и в современную Румынию, на левый берег Дуная. На западе границей Черняховской культуры служит р. Олт, в древности явно носившая название Лутаусис. Ее упоминает Иордан как важную пограничную реку.
10
Поселения Черняховской культуры, так же как пшеворской, характеризуются отсутствием укреплений; они расположены на южных склонах по берегам рек, что типично и для древнейшей славянской культуры. В археологических слоях над ними встречаются биритуальные кладбища с погребальным обрядом, аналогичным пшеворской и древне-славянской культурам. В погребальном обряде черняховской культуры проявились предшествующие скифские и сарматские традиции. В свою очередь, от черняховцев ряд типических проявлений материальной культуры, например некоторые типы керамики, шпоры с крючком, костяные орудия, переходят в позднейшие славянские культуры. Благодаря работам советских исследователей сегодня можно в богатом Черняховском материале отличить и германские черты, и те элементы, которые позднее отчетливо проявились в материальной культуре ранних славян. Нельзя забывать, что весь этот комплекс, как и пшеворский, возник под нивелирующим влиянием римской цивилизации.
Особое место среди культур предполагаемых археологических предков древних славян занимают зарубинецкая культура и в особенности происходящая от нее так называемая киевская культура [34]. Хотя о славянской принадлежности зарубинецкой культуры, датируемой концом III в. до н.э. — концом II в. н.э., было высказано немало сомнений, общий характер "киевской" культуры второй четверти I тыс. н.э. позволяет предполагать ее связь с последующей культурой антов типа Пеньковка и с этнически труднее идентифицируемой культурой типа Колочин.
Результаты археологических и иных исследований показывают, что вплоть до вторжения гуннов развитие славян происходило в основном в рамках двух родственных комплексов: пшеворского и черняховского [35]. В обоих можно проследить сильное влияние римской цивилизации, которое нивелировало в них особенности отдельных этнических групп и унифицировало проявления культуры. Вторжение гуннов означало разрушение общественных структур черняховской и пшеворской культур, а также римского влияния и в результате их исчезновение. Нарушение общественного разделения труда привело к уменьшению продукции, ограничению деятельности специализированных мастерских и использованию простейших технологий. Археологически можно проследить значительное снижение уровня культуры.
V век — эпоха ускоренного развития. Конечно, археологически очень трудно выявить возникновение новых социально-экономических структур. Этнические особенности одежды и некоторых предметов обихода и в то время в основном оттеснялись господствоваший модой, в особенности это относится к предметам роскоши эпохи переселения народов, чье происхождение часто не совпадает с концентрацией мест их находок. Только в VI в. в материальной культуре вновь можно обнаружить следы комплексов, в которых в отдельных элементах или в более широких аспектах проявляется связь с позднейшими явно славянскими памятниками. Мы имеем в виду прежде всего культуру с керамикой пражского типа,
11
хотя это явно лишь одна из многих славянских культур, как мы попытаемся это доказать.
Пражская культура [36] имеет четыре основных признака: земледельческий характер поселений, углубленные в землю жилища, погребальный обряд с кремацией и характерный изящный тип керамики (сделанные вручную сосуды с выпуклостью в верхней части). Поселения часто располагались на южных склонах невысоких возвышенностей над реками. Жилища имели не только одинаковые размеры 4x4 м, но и похожие интерьеры, часто с каменной печью в северном углу землянки. Останки кремированных помещали на кладбищах в ямы или особые сосуды, как правило без инвентаря Все эти признаки распространены на относительно большой территории, где исторические источники указывают места проживания славян. Картографирование древнейших погребений с трупосожжениями и керамикой пражского типа показывает [37], что они, как лента, протянулись от междуречья Лабы и Заале через Центральную Чехию, Южную Моравию, Западную Словакию до Житомирской области Украинской ССР. Аналогичная лента получается и при картографировании отдельных типов жилища — преимущественно землянок. Некоторые находки керамики пражского типа были сделаны в Подунавье, сенсацией стало кладбище, относящееся к этой культуре, обнаруженное около греческого города Олимпия.
Из приведенных данных мы делаем вывод, что культура пражского типа возникла в VI в. как явление, сопровождавшее расселение славян не в первоначальном ареале распространения на рубеже IV—V вв. пшеворской культуры, а за этими рамками как археологическое отражение первой волны новопоселенцев.
Было бы ошибкой представлять расселение славян как единовременное явление, имевшее лишь одно направление, одну цель. В действительности это было переселение славянских народов — сложный процесс, имевший много направлений, закончившийся, очевидно, во второй половине VII в. За это время славянский этнос несколько раз менял места своего проживания; лишь этим можно объяснить то, что названия некоторых славянских племен встречаются в разных местах славянской ойкумены.
Исходным пунктом этого переселения была территория не только пшеворской культуры, но и черняховской, где возник союз антов. В.В. Седов видит в нем начало не только русских, но и хорватов. С археологической точки зрения к антам можно отнести культуру Пеньковки [38]. Она характеризуется полуземлянками, пузатыми (круглобокими) и биконическими глиняными сосудами. Биритуальный погребальный обряд объясняет отсутствие курганов. Среди инвентаря интересны прежде всего пряжки, спиралевидные украшения и трапециевидные подвески. С этими характерными чертами материальной культуры мы встречаемся, хотя и относительно редко, в Подунавье.
Среди находок в Среднем Подунавье в VI в. доминируют погребения с трупоположением, которые в Южной Моравии, Нижней Австрии и современной западной части Венгрии относятся прежде всего к лангобардам [39].
12
Вторая группа погребений с трупоположениями в Потисье считается принадлежащей гепидам [40]. В ней явно видны связи с культурой Меровингов, а также с Восточным Средиземноморьем и другими областями Европы, откуда в Среднее Подунавье ввозились предметы роскоши. Формулируя более широко, можно констатировать, что область пшеворской культуры, возникшей ранее, и район распространения погребений с трупосожжениями (с керамикой пражского типа вместе с соответствующими поселениями на ее западных и южных окраинах) исчезают при территориальном расширении указанных погребений с трупоположениями [41], что в определенном смысле говорит о взаимном уважении носителей обеих культур. Исключение составляет положение в Чехии и Южной Моравии, где некоторые недавно открытые погребения, в особенности в Лужице и Шаквице, могли быть связаны с деятельностью Хильдигиса.
Хотя мы знаем, что весной 568 г. лангобарды во главе союза германских племен ушли из Подунавья в Северную Италию, а их место гегемона заняли авары, в материальной культуре мало что изменилось. Памятники степных кочевников Карпатской котловины начинают встречаться почти на столетие позже. Во второй половине VI в. погребения с трупоположением сохраняются на территории, где отсутствуют погребения с трупосожжением с керамикой пражского типа. Однако между этими двумя ареалами мы обнаруживаем ряд контактов, о чем говорят, например, находки отдельных сосудов пражского типа в погребениях с трупоположением [42] и керамики Пеньковского типа как в погребениях с трупосожжением пражского типа [43], так и в ареле погребений с трупоположением [44]. Интересно, что именно периодом после 568 г. датируется расцвет укрепленного античного центра в Паннонии — Валкума, в юго-западной части Балатона, около современного Кестхея. Он был уничтожен примерно в середине VII в. Об этнической принадлежности среднедунайской материальной культуры (судя по ее проявлениям в погребениях с трупоположением второй половины VI — начала VII в.) существует ряд противоречащих друг другу мнений, которые из-за особенности их аргументации не могут быть здесь подробно проанализированы. Например, Р. Мюллер [45] прямо не говорит о славянах, лишь осторожно высказываясь в том смысле, что носители этой культуры могли быть союзниками авар, находившихся в тесном контакте с соседними славянскими областями.
Значение некоторых новых находок в Южной Моравии, Юго-Западной Словакии и особенно в Паннонии мы видим в том, что, помимо прочего, они показывают возможность существования на территории, покинутой лангобардами и другими германскими племенами, до сих пор не идентифицированного культурного комплекса второй половины VI — первых десятилетий VII в. В находках явно прослеживаются европейские культурные влияния того времени, прежде всего византийские, средиземноморские, черноморские и меровингские. Указанную группу памятников нельзя сравнивать с раннеславянской культурой пражского типа уже потому, что нам известны лишь погребения с трупоположением, а поселения еще не исследованы.
13
Однако, несмотря на типологические различия, можно при семантическом анализе находок определить их общие черты.
Второй главный ареал древнейших славянских памятников, который мы можем сопоставить в VI—VII вв. с историческими сведениями о славянском этносе, — это ареал венедов. Речь идет о памятниках суковского типа [46], которые находятся в нижнем течении рек Одры и Лабы. Точки зрения отдельных исследователей на эту проблематику, и в особенности интерпретация исторических и археологических источников, значительно расходятся. В польской литературе керамика типа Суков обозначается как тип Дзедзице [47], в новейшей литературе ГДР говорится о типе Суков-Шелиги [48]. Носители этой культуры в отличие от людей, изготовлявших керамику пражского типа, жили в срубных жилищах [49], преимущественно в избах с полом на уровне земли, а не в землянках. Способ погребения также был иной. Пепел погребального костра хранился, очевидно, где-то на земле, или просто над ним насыпался курган, в некоторых случаях непосредственно на месте кремации.
На восточной окраине венедского ареала, в пяти километрах от центра волынского княжества — Владимира, впервые упомянутого под 988 г., уже в VI в. находился значительный славянский центр Зимно, укрепленный валом с деревянным частоколом [50]. С внутренней стороны к укреплению примыкали жилища. В находках доминирует лепная раннеславянская керамика без украшений, вместе с ней находят части конской упряжи, из оружия — прежде всего копья и стрелы, в том числе с трехгранными наконечниками, а также серебряные, бронзовые и железные части поясов и литые бронзовые и серебряные браслеты с расширенными концами. Представляют интерес доказательства специализированного ювелирного производства: литейные сковородки, каменные формы и костяные матрицы. Большинство предметов советские исследователи датируют VI — началом VII в., что подтверждается находкой монеты императора Юстиниана I или Юстина II. Так же датируется городище Шелиги на правом берегу Вислы примерно в 70 км к северо-западу от Варшавы[51]. Небольшие размеры поселения (длина 60 м, ширина 20 м), лепная керамика и другие признаки связывают его с Зимно, а некоторые находки даже с так называемыми сокровищами антов. Кроме женских украшений для волос и браслетов с расширенными концами, встречаются и лучевидные пряжки. Более того, в материале раскопок присутствует типичный атрибут древнеславянских дружин — шпоры с крючком. Шпоры и некоторые виды низких биконических горшков можно связывать с предшествующими пшеворскими памятниками. Кроме Зимно и Шелиги, в “венедском" ареале существовала группа небольших кругообразных городищ, которые мы называем типом Хотомель-Торнов.
Картографирование древнейших славянских укрепленных поселений [52] показало, что относительно узкая полоса между Нижней Лабой на западе и р. Стырь на востоке была территорией с давними традициями оформления древнейших структур славянского общества. Эту гипотетическую землю венедов можно считать в определенном смысле прародиной славян.
14
На данной территории почти не встречаются ни землянки, ни погребения с трупосожжением, ни керамика пражского типа. Вместе с другими чертами материальной культуры это можно считать характерным для тех групп населения, у которых в результате переселения не разрушилась структура общественного разделения труда. Другими словами, лепные горшки и землянки мы можем считать материальными проявлениями начальной стадии переселения славян — тех неспокойных времен, когда искали простейших путей удовлетворения жизненных потребностей. В некоторых областях это длилось дольше, в других общественная структура консолидировалась быстрее. Мы уже говорили о землянках, здесь выскажем лишь соображение, что они всегда появляются вновь, причем не только у славян, когда нужно было быстро и в условиях отсутствия хорошей древесины, пригодной, например, на постройку наземных срубов, обеспечить перезимовку под соломенной крышей в теплых стенах в помещении, углубленном в землю. Наша карта [53] показывает, что лепную керамику и землянки находят на западной окраине гипотетической прародины славян, на территории, покинутой тюрингами, в Центральной Чехии и по р. Мораве, откуда ушли лангобарды, а также на востоке, у северозападных границ ареала Пеньковской культуры. Мы можем датировать на основе письменных источников продвижение славян в 30—40-е годы VI в. в западном и южном направлениях. Прародина славян в определенной мере совпадает с ареалом "венедской" группы Суков-Шелиги, где позднее возникли городища типа Торнов-Хотомель.
Значительный вклад в изучение проблемы расселения славян внес Иоахим Херрман [54]. В 1968 г. он определил в качестве главных признаков носителей культуры пражского типа землянки и обряд трупосожжения. Очевидно, славянские племена или группы племен — носители культуры пражского типа — на своем пути встречались с разными группами оседлого населения, что повлияло на их дальнейшее развитие и привело к созданию синтетичной славянской культуры. Исходным пунктом для указанных племен он считал область между средним течением Днепра и Днестром, где культура пражского типа коренится в памятниках зарубинецкой и Черняховской культур. Мы уже указывали на то, что корни культуры пражского типа можно проследить не только в Черняховской культуре. но и в пшеворской культуре на территории Польши. Противоречивые свидетельства письменных источников сеют сомнения в том, можно ли вообще понять содержание понятий "венеды", "склавины", "анты". И. Херрман пришел к выводу, что одно и то же славянское объединение германцы вначале называли венедами, степные кочевники пользовались названием анты, а лучше информированные византийцы употребляли их самоназвание — склавины. Однако это объяснение, как подчеркивал сам автор, не претендует на конечное решение проблемы. Остается спорным, можем ли мы принять тезис о трех первоначальных славянских культурах: культуре антов Пеньковского типа, культуре склавинов пражского типа и культуре венедов типа Суков-Шелиги.
15
В отношении расселения славян следует сказать, что мы допустили бы нежелательное упрощение, если бы ограничили свои рассуждения лишь возможностью расселения из одного центра. Переселение славян было длительным процессом, продолжавшимся и в VII в. В Среднем и Нижнем Полабье встречаются вещи Пеньковской и балтской культур, а множество византийских вещей — у восточных славян. К тому же это пульсирующее расселение славян в отдельных направлениях сохранило свои следы в названиях отдельных славянских племен. Сербы жили в Среднем Полабье и на Нижнем Дунае, дулебы (дудлебы) упоминаются на Волыни, в Южной Чехии и в Подунавье, хорваты — в Западной Чехии, на Украине и Балканах. Поэтому мы должны не только применительно к VI в., но и к последующим столетиям учитывать самые разные направления расселения, включая те, о которых так прекрасно рассказал монах Нестор из Печерской лавры.
Однако остается проблемой то, что в наши дни древнейшую славянскую культуру нельзя датировать археологическими методами. Письменные памятники могут нам оказать помощь лишь применительно к небольшой области Карпатской котловины. Важнейшим свидетельством присутствия славян в Карпатской котловине в VI в. служит сообщение Иордана, писавшего около 551 г. Он говорит, что склавины жили "от города Новиетунум и озера, называвшегося Мурсианское, по направлению к Днепру и к северу от Вислы" [55]. Город Новиетунум чаще всего отождествляют с Новиедуном (соврем. Исакча) около дельты Дуная, Мурсианское озеро (lacus Mursianus) — с Мурсой (соврем. Осек) около впадения Дравы в Дунай, с Незидерским озером или с Балатоном. Некоторые ищут его у дельты Дуная или же связывают это название с названием притока Серета Мусеусом [56]. Помещение обоих топонимов в район Дуная с географической точки зрения логично, однако этому препятствует то, что Иордан в качестве северной границы земли склавинов называет Вислу, находящуюся далеко на западе, но главным образом то, что он в другом месте помещает stagnus Mursianus на границе Скифии и Германии [57], там, откуда течет Истр, т.е. в нижнем течении Дуная, и где в Скифии "первым с запада живет племя гепидов“ [58]. Из этого однозначно следует, что lacus Mursianus тождествен Hiulca paludes — болотам между Мурсой и Цибале (Винковце) к югу от устья Дравы [59]. Однако в этом случае невозможно искать город Новиетунум на Нижнем Дунае, иначе мы бы отказали тексту Иордана в логике. Значит, речь шла о Невиодунуме (совр. Дрново), расположенном к западу от Любляны на р. Саве [60].
Линия Дрново—Осек—Нижний Дунай точно соответствует границе Византийской империи в то время, когда писал Иордан. Граница на западе начиналась в Альпах, в предгорьях которых находится Дрново, и выходила на Дунай в важнейшем узле коммуникаций, связывавших Сирмий с Паннонией и Италией. Эта граница была новой, так как в 546 г. Юстиниан I передал лангобардам земли между Савой и Дравой. Дрново было одной из тех "крепостей в Паннонии", которые в 546 г. лангобардский король Аудоин получил от Юстиниана [61].
16
Pис. 1. Расселение славян по Иордану (на 546 г.). “Альпы” Иордана — Карпаты
Действительно, в его окрестностях находятся лангобардские захоронения 546—568 гг. До этого граница проходила, хотя бы теоретически, севернее, очевидно по р. Драве.
На первый взгляд из сообщения Иордана следует, что склавины жили рядом с этой границей и их земли тянулись на север вплоть до Вислы, т.е. практически доходили до карпатских хребтов, которые Иордан называет Альпами и заодно говорит, что Висла течет с их северного склона, а за Вислой дальше к северу живут венеды [62]. В таком случае склавины населяли бы всю Карпатскую котловину. Однако это противоречит тому, что Иордан поместил сюда (в Дакию) гепидов [63]. Он, конечно, хорошо знал, что в Паннонии живут лангобарды, так как знал их соседей баваров — племя, возникшее незадолго до того времени, когда писал Иордан. Все приводимые им географические сведения показывают, что они взяты с карты, хотя, как говорит пример с баварами, он использовал и другие, свежие сведения [64]. Все эти данные можно представить следующей карто-схемой (рис. 1).
Из всего вышесказанного следует, что Иордан хотел сказать, что склавины жили за границами империи, на территории, ограниченной
17
на западе топонимами civitas Novictunum, lacus Mursianus, на востоке — Днепром, на севере — горами, за которыми течет Висла и живут венеды. Линия от Новиетунума до Днепра не означает южной границы расселения склавинов, это граница империи. Четко обозначена лишь их северная граница. По Иордану, на западе поселения склавинов начинались где-то севернее Дрнова и Осека, на мысленно проведенной линии к северу от этих пунктов; на севере они ограничивались дугой Карпат; на востоке — Днестром. Иордан явно знал, что на Нижнем Дунае поселения склавинов доходят до этой реки, однако он также знал, что в Карпатской котловине их нет, так как на Дунае живут гепиды, а на границе, проходящей по Саве, — лангобарды. Следовательно, склавины жили в самой Карпатской котловине, к северу от лангобардов и гепидов. Если бы у Иордана были какие-либо подробные сведения об их расселении, то он вряд ли бы смог вместить их в свои географические представления, обусловленные картой, которой он располагал. Римская география практически кончалась на Дунае, за ним не было ничего, что могло бы служить ориентиром.
Местом расселения склавинов в Карпатской котловине могли быть Моравия, Словакия и Закарпатская Украина. Это вполне согласуется с другими сообщениями о славянах того времени, касающимися данной территории.
На эти же земли помещает славян и перечень народов, якобы окрещенных Мартином Турским, который был родом из Паннонии. Он был составлен в стихотворной форме в Думио (Португалия) местным епископом Мартином [65]. В этом памятнике "sclavus" фигурирует наряду с паннонцем и ругом, с другой стороны, упомянуты нары, сарматы и даты. Форма названия славян греческая [66], остальная информация также указывает на византийский источник. Интересно сравнить эти сведения с описанием Прокопием границ Готской державы около 535 г. Прокопий пишет:
"На внутренней территории за ними живут сискии и суэбы, независимые от франков, а также другие, отличные от них, далее за ними находятся карны и норики. Справа от них живут даки и паннонцы, которые, помимо других городов, владеют Сингидинумом и Сирмием, земли их тянутся до реки Истр" [67].
Нары и даты Мартина — это норики и даки, причем под даками и у Прокопия, и у Мартина имеются в виду гепиды. В этом случае руги должны обозначать лангобардов [68], которые жили в древнем Ругиланде. Для обозначения славян не было такой архаической двойственности названий, так как они жили вне старой территории империи, за Дунаем.
Епископ Мартин из Думио, или из Браги, родился приблизительно в 510—520 гг. в Южной Паннонии, так же как Мартин Турский. Он покинул ее около 536 г. Поэтому мы можем предположить, что его перечень народов отражает ситуацию до 536 г. [69], однако нельзя исключить, что у него был какой-то источник, скорее всего восточного, византийского происхождения, например письмо с описанием ситуации на его родине. Стихи, несомненно, возникли при его участии во время его пребывания в Думио, откуда он около 570 г. отправился в Браккару.
18
В стихах не упоминаются авары, следовательно, они были написаны до 568 г. [70] Это сочинение вряд ли можно использовать для точной датировки прихода славян на данную территорию, однако оно свидетельствует о том, что славяне жили там до авар, и позволяет поместить их в северную часть Карпатской котловины, за Дунай, туда, куда их относит и Иордан.
Поскольку мы знаем, что славяне около 550 г. уже действительно жили в Карпатской котловине, мы должны именно к ним отнести все те сообщения о походах славян в Византию, в которых говорится о переходе Дуная в районе к западу от Железных ворот. Эти события происходили в 547—551 гг. В 547/48 г. большое войско славян перешло Дунай "и страшно зверствовало по всей Иллирии вплоть до Эпидавра" (соврем. Драч в Албании) [71]. В 550 г. славяне вновь перешли Дунай и направились к Нишу, намереваясь ударить на Солунь (Фессалонику). Однако они испугались войска, которое в Софии собирал полководец Герман, свернули с дороги и направились в Далмацию. Там они соединились с подкреплениями, перешедшими Дунай, и, разделившись на три войска, "совершали по всей Европе страшные дела". Спокойно перезимовав на землях империи, они вернулись домой [72]. На следующий год нападение повторилось. Большое количество славян вторглось в Иллирию и опустошило ее. На обратном пути им предоставили охрану гепиды, которые переправили их через Дунай, взяв с них по золотому статиру с человека [73]. После этого нападения славян на Византию надолго прекратились.
Для походов 547—551 гг. характерно прежде всего то, что все они, естественно, проходили через Сирмий. Это ясно видно при анализе похода 550 г., который проходил по главной имперской дороге Сирмий (Сремска-Митровица) — Сингидунум (Белград) — Наисос (Ниш) — Сердика (София) — Солунь и целью которого было взятие Солуни. Также было и во время похода 551 г.: место переправы через Дунай должно было находиться около Сирмия, контролируемого гепидами. Поэтому мы можем предположить, что в этом месте славяне перешли Дунай и в 546 г. и, скорее всего, в 549 г. Переходы не только через реку, но и через землю гепидов за Дунаем происходили с согласия последних. Из этого следует, что у славян было какое-то единое командование, которое могло вести переговоры с гепидами. Поход 550 г., несомненно, был организован по единому стратегическому плану. Это хорошо понял Юстиниан, который подозревал, что к походу на Солунь славян подстрекали готы, чтобы облегчить положение своих войск, воевавших с византийцами в Италии [74]. Это также предполагает существование у славян какого-то политического представительства. Обычно считается, что славяне жили только на левом берегу нижнего течения Дуная, в современной Румынии. При этом исходят из предположения, что в Карпатской котловине еще не было никаких славян и в этом смысле трактуют сообщение Иордана о расселении склавинов [75]. Однако мы видели, что это не так, что, по Иордану, славяне около 550 г. жили и в предгорьях Карпат от Моравы до Верхнего Потисья. Поэтому мы не должны именно их считать главной составной частью войск, участвовавших в походах в империю в 547—551 гг.,
19
однако при этом нельзя исключать и того, что в них участвовали и некоторые славяне из Нижнего Подунавья. Однако важно то, что чаще всего они должны были проходить через земли гепидов в Потисье или Трансильвании, в таком случае это происходило с согласия и при участии гепидов.
Для такого сотрудничества у гепидов именно в то время были серьезные причины. Хотя они традиционно были союзниками Византии, яблоком раздора оставался Сирмий, который империя не могла и не хотела уступать им. Однако он оказался в руках гепидов, и те ни при каких условиях не хотели его отдавать. Город имел большое стратегическое значение, связывая восточную и западную части империи на суше, он также служил воротами в Иллирию и Далмацию. Для северных варваров Сирмий имел еще и большое торговое значение. Еще при Теодорихе Великом, в первой четверти VI в., здесь шла оживленная торговля с Прибалтикой, основными предметами которой были меха и янтарь [76]. Гепиды взяли Сирмий в 536 г. и сделали его резиденцией своих королей. Юстиниан I в 539/40 г. утвердил это держание, однако он не собирался мириться с таким положением вещей. Поэтому он решил в соответствии со старым византийским принципом использовать нараставшую вражду между гепидами и лангобардами и в 546 г. подарил лангобардам Норикум Медитерранеум, а в Паннонии — Сирмиенсис с Посавьем [77]. Тем самым наносился двойной удар: по гепидам, так как лангобарды становились их соперниками в борьбе за Сирмий, и по франкам, союзникам готов, которые еще при Теудеберте I (537—548 гг.) в союзе с лангобардами укрепились в Норике Медитерранеуме.
Поэтому уже в 549 г. назревала война между лангобардами и гепидами, и обе стороны просили помощи у Юстиниана [78]. Наконец, он оказал ее лангобардам: против гепидов было послано большое войско. Поэтому король гепидов Торисмунд быстро договорился с королем лангобардов Аудоином о перемирии, и разочарованный Юстиниан был вынужден оставить надежды сломить гепидов. Перемирие продолжалось недолго, весной 550 г. войска лангобардов и гепидов встретились на поле боя, однако результат был неожиданный. Оба войска по непонятным причинам одновременно бросились наутек, еще не начав сражения, оставшиеся в одиночестве короли были вынуждены договориться о перемирии на два года [79]. Летом того же года в Сирмий направилось вышеупомянутое огромное войско славян, шедших на Солунь. Конечно, гепиды не были инициаторами этого похода, однако, пропуская славян через свои владения, в особенности через контролируемый ими отрезок Дуная, они хотели показать Юстиниану, что именно от них зависит, открыть ли дорогу славянам в империю или же нет [80]. Поэтому Юстиниан действительно вначале склонился на сторону гепидов, однако вскоре вновь отдал предпочтение лангобардам, пообещав им военную помощь. Гепиды ответили тем, что переправили через Дунай новое большое славянское войско. Это привело к тому, что Юстиниан послал войско на помощь лангобардам. На место прибыла лишь одна его часть, которая приняла участие в кровавой битве приблизительно в мае — июле 552 г.,
20
в которой победили лангобарды [81]. Прямая польза от войны была для Юстиниана минимальной, однако противники настолько истощили друг друга, что до конца правления Юстиниана в Среднем Подунавье был мир. Но главным было то, что оттуда славяне уже не совершали никаких нападений.
В описание этих событий Прокопий вставляет рассказ о лангобардском наследнике трона Хильдигисе [82]. Он дает его как экскурс, как незначительную историю, случившуюся на периферии больших событий, так ее до сих пор и воспринимали все исследователи. Однако в действительности она находится с ними в тесной зависимости подобно тому, как славянские походы на Византию связаны с политической жизнью Среднего Подунавья. По Прокопию, история Хильдигиса такова. Вскоре после того, как лангобардский король Тато около 508—511 гг. разбил герулов, его убил племянник Вахо, захвативший трон. У Тахо был сын Рисиульф, бежавший к варнам в Полабье, где Вахо приказал убить его. Но у Рисиульфа остались два сына, один из которых умер, а другой — Хильдигис — бежал к славянам. Это произошло еще до смерти Вахо (около 540 г.). Хильдигис пробыл у славян почти 10 лет, до 549 г. [83], когда началась лангобардско-гепидская война. Тогда Хильдигис появился среди гепидов со своей лангобардской дружиной и "многими славянами", якобы надеясь на то, что с их помощью станет королем лангобардов. До войны, как мы видели, дело не дошло. На мирных переговорах Аудоин потребовал выдать ему Хильдигиса. Гепиды отказались, но попросили нежелательного претендента на трон покинуть их. Хильдигис вернулся к славянам, однако оставался у них недолго. Вскоре он с огромным, якобы шеститысячным войском, состоявшим в основном из славян, направляется в Италию к королю готов Тотиле. По дороге, в венецианской провинции, Хильдигис встретился с небольшим византийским отрядом, который он разбил, однако его войско повернуло вспять и вернулось к славянам. Что с ним было дальше, мы не знаем, лишь около 552 г. он появляется в Византии [84], где Юстиниан назначает его начальником одного из отрядов дворцовой стражи. Хильдигис и здесь не выдержал, несмотря на то что Юстиниан отказал Аудоину в его выдаче. Когда назрела новая лангобардско-гепидская война, он вновь убежал к гепидам, явно надеясь снова пуститься в авантюру и попробовать добиться трона. Как только после кровавого разгрома гепидов в 552 г. был заключен мир, Хильдигис опять стал предметом спора. Его выдачи требовали как Аудоин, так и Юстиниан, а гепиды, не желая выдачей своего союзника публично оскорбить обычай гостеприимства, решили убить его сами.
Хильдигис по понятным причинам всегда искал убежища у врагов лангобардов, будь то гепиды или готы, или у Юстиниана, колебавшегося между лангобардами и гепидами, для которых законный претендент на лангобардский трон был подходящим средством давления. Славяне, с которыми прежде всего был связан Хильдигис, были такими же врагами лангобардов, как и остальные. В начале 40-х годов VI в. они были, собственно говоря, единственной силой, враждебной лангобардам, так как тогда еще сохранялся гепидско-лангобардско-франкский союз,
21
который Вахо подкреплял династической политикой [85]. Даже готы тогда еще не были во вражде с лангобардами, следовательно, помощь славян представлялась для Хильдигиса единственно возможной. Это также означает то, что они должны были непосредственно граничить с лангобардами. Поэтому нет смысла искать славян в VI в. как на Нижнем Дунае, так и где-то в Карпатах. Быстрота, с которой Хильдигис реагировал из своего изгнания у славян на перемены в лангобардско-гепидских отношениях, свидетельствует о том, что эти славяне были хорошо информированы о делах в Карпатской котловине.
Поход Хильдигиса в Италию показывает, что славяне были способны выставить в поход огромное, как считалось, шеститысячное войско, т.е. они представляли собой серьезную военную силу. Следовательно, они должны были иметь тот славянский политический центр, которому следует приписать продуманную организацию и стратегический план похода на Солунь в 550 г. Нет сомнений в том, что поход 551 г. был организован теми же славянами, поэтому можно предположить, что и поход 547 г. предприняли также они. К тому времени у них уже находился Хильдигис, который в 549 г. вместе с некоторыми славянами ушел к гепидам. Поход в Италию с большим славянским войском он предпринял именно в 550—551 гг., когда славяне ходили в походы на Византию. Юстиниан подозревал, что здесь мутили воду готы, которые якобы подкупили славян, чтобы те пошли против императора. Может быть, он был прав, ведь одновременно славяне под командованием Хильдигиса пошли на помощь Тотиле в Италию. Таким образом, это не было лишь авантюристической акцией претендента на лангобардский трон, как раньше считалось в историографии, речь шла о продуманных действиях славянского политического центра. Хильдигис был избран командующим походом явно потому, что обладал опытом в области, славянам почти еще незнакомой. Все это не могло осуществиться без согласия гепидов. Это относится ко всем упомянутым походам славян, которые несомненно были заранее согласованы с гепидами. Значит, гепиды были заинтересованы в союзе с Тотилой против Византии, аналогичными могли быть и интересы славян, даже в том случае, если бы им достались лишь те деньги, которые им якобы пообещали готы [86].
Поход Хильдигиса в Италию также помогает нам точнее определить места проживания наших славян. По Прокопию, Хильдигис вернулся к славянам, переправившись через Дунай [87]. Однако это лишь обычное клише византийской историографии, для которой переход через Дунай всегда был синонимом начала или окончания походов северных варваров против империи, хотя в литературе эти слова понимаются буквально. Считалось, что эти славяне должны были жить прямо на левом берегу Дуная, а так как он протекал по землям лангобардов и гепидов, то некоторые исследователи предполагали, что это место следует искать на отрезке Дуная между Энсом и Веной. Это бы означало, что одна из дорог, по которой шло войско Хильдигиса, проходила через Восточные Альпы, в то время контролируемые франками, союзниками готов [88].
22
Но такой вариант исключен, так как именно этот участок Дуная в то время еще находился под контролем лангобардов, занимавших Ругиланд и западную часть Моравии [89]. В эти места Хильдигис ни при каких условиях идти не мог. Следовательно, он перешел Дунай там, где в 550 г. его перешли славяне, т.е. у Сирмия. Дорога между Сирмием и Италией не могла быть под действенным контролем византийских отрядов, они даже не контролировали дорогу между Сирмием и Солунью, по которой направилось славянское войско. Поход Хильдигиса начался из того же центра, что и поход славян на Солунь; искать его мы должны в юго-восточной части Моравии и юго-западной части Словакии.
1. Обзор мнений и удачное опровержение этой гипотезы см.: Fritze W.H. Zur Bedeutung der Awaren für die slawische Ausdehnungsbewegung im frühen Mittelalter // Zfo. 1979. Bd. 28. S. 498—545.
2. Niederle L. Slovanské starožitnosti. Pr., 1906. D. II/1. S. 102—161. См. также: Lowmiańсki H. Pocžatki. Polski. W-wa, 1963. T. 2. S. 252—256.
3. О критике взглядов Л. Нидерле см.: Zástěrová В. Les débuts de l’établissement définitif des Slaves en Europe méridionale // Origine et débuts des Slaves (VPS). 1966. 6. s. 34—41.
4. См. серию статей O.H. Трубачева под общим заглавием "Языкознание и этногенез славян" (Вопр. языкознания. 1982. № 4. С. 10—20; № 5. С. 3—17; 1984. № 2. С. 15—30; № 3. С. 18—29: 1985. № 4. С. 3—17; № 5. С. 3-14).
5. Баришић Ф. Приск као извор за најстарију историју јужних Славена // ЗРВИ. 1952. T. 1. С. 52-61;
Popović I. Quel était le peuple pannonién qui parlait médos et strava? // Там же. 1961. T. 7. С. 197—226; Гиндин Л.А. К хронологии и характеру славянизации Карпато-Балканского пространства (по лингвистическим и филологическим данным) // Формирование раннефеодальных славянских народностей. М. 1981. С 52—98; Он же. К вопросу о хронологии начальных этапов славянской колонизации Балкан // Linguistique balkanique. 1983. 26, N 1. P. 17—39.
6. Prisci fragmenta // Historici gracci minores. Lipsiae, 1870. T. I. P. 5—6.
7. Iordanes. Cap. 172.
8. Я разделяю точку зрения Л.А. Гиндина (см примеч. 5). Ср. иное объяснение: Schramm С. Eroberer und Eingesessene. Stuttgart, 1981. S. 379 passim; Idem. Der Elussnamcnverband von Theiss und Temesch // Beitr. Namenforschung. N. F. 1975. 10, II. 4. S. 60—90.
9. Ср.: Zástěrová В. Op. cit.
10. Schramm G. Hunnen, Pannonier, Germanen: Sprachliche Spuren von Völkerbezihungen im 5. Jh. // Ztschr. Balkanologie. 1975. 11. S. 77 passim.
11. Ср.: Schramm G. Hunnen... S. 77.
12. Ср.: Гиндин Л.А. К вопросу...
13. Bóna I. Ungarns Völker im 5.—6. Jahrhundert // Germanen, Hunnen und Awaren: Schätze der Völkerwanderungszeit: Ausstellungskatalog. Nürnberg, 1987. S. 116 passim.
14. Ibid. S. 116—129.
15. Прокопий из Кесарии Война с готами. М., 1950. I. 1.
16. Kiss A. Die Skiren im Karpatenbecken, ihre Wohnsitze und ihre materielle Hinterlassenschaft // AA ASH. 1983. 35. P. 101 passim.
17. Bóna I. Op. cit. S. 120.
18. Ibid. S. 120.
19. Седов B.B. Происхождение и ранняя история славян. М., 1979. С. 78. рис. 14.
20. Bóna I. Op. cit. S. 116.
21. Амброз A. К. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы // Сов. археология. 1971. № 2, С. 104.
22. Tejral J. Zur Chronologie und Deutung der südöstlichen Kulturelemente in der frühen Völkerwanderungszeil Mitteleuropas // Anzeiger der Germanischen Nationalmuseums, 1987. Nürnberg, 1988. S. 22.
23. Vaday A.H. Ein "barbarisches" Skelettgrab von Zagyvarékas (Kom. Szolnok) // Mitteilungen des Archäologischen Instituts der Ungarischen Akademie der Wissenschaften. Bd., 1974— 1975. Bd. 5. S. 81—88, Tab. 24—29. Эта находка связывается с сарматами.
23
24. Godłowski К. Przemiany kullurowe i osadnieze w poludniowej i šrodkowej Polsce w mładszym okresie przedrzymskim i w okresie rzymskim. Kraków, 1985.
25. Tejral J. Op. cit.
26. Godłowski K. Z badań nad zagadnicniem rozpozestrzenienia Słowian w V—VII w. n. e. Kraków, S. 8—14.
27. Dąbrowska T. Wschodnia granica kultury przcworskiej w póznym okresie lateńskim i wczesnym okresie rzymskim // Materiały staroźytne i wczesnośredniowieczne. 1973. T. 2. S. 127—254.
28. Godłowski K. Die Przeworks-Kultur der mittleren und späten Kaiserzeit // Ztschr. Archäologie. 1968. Bd. 2. S. 256—276.
29. Никитина Г.Ф. Погребальный обряд культур полей погребений Средней Европы в I тыс. до н.э. — первой половине I тыс. н.э. // Погребальный обряд племен Северной и Средней Европы в I тыс. до н.э. — I тыс. н.э. М., 1974. С. 55—90.
30. Седов В.В. Указ. соч. С. 59.
31. Jankuhn Н. Germanen und Slawen // Berichte über den II. Internationalen Kongress für slawische Archäologie. B., 1970. Bd. 1. S. 63 passim.
32. Седов В.В. Указ. соч. С. 53.
33. Материалы и исследования по археологии СССР. М., 1973. Т. 82. С. 116, 139; Могильники Черняховской культуры. М., 1979; Баран В.Д. Черняховская культура. Киев, 1981.
34. Максимов Е.В. Зарубенецкая культура на территории УССР. Киев. 1982; Кухаренко Ю.В. Зарубенецкая культура. М., 1964; Терпиловский Р.В. Ранние славяне Подесенья. Киев, 1984. Вып. 1—3.
35. Седов В.В. Указ. соч. С. 53—100; Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII— XIII вв., М., 1982. С. 11-46.
36. Borkovský I. Staroslovenská keramika ve střední Evropě. Pr., 1940; Poulík J. Staroslovanská Morava. Pr., 1948; Pleinerová I., Zeman J. Návrh klasifikace časně slovanské keramiky v Čechách // AR. 1970. 22. S. 721—732; Русанова И.П. Славянские древности VI—VII вв. М., 1976; Krüger В. Dessau-Mosigkau. В., 1976; Parczewski М. Początki kultury wczesnosłowiánskiej w Polsce. W-wa ets., 1988.
37. Klanica Z. Počátky slovanského osídleni našich zemí. Pr., 1986. Obr. II.
38. Седов В.В. Восточные славяне в VI—XIII вв. М., 1982. С. 19—28.
39. Tejral J. Op. cit.
40. Csallány D. Archäologische Denkmäler der Gepiden im Mitteldonaubecken. Bp., 1961.
41. Klanica Z. Op. cit. Obr. 11, 12.
42. Седов В.В. Восточные славяне... Bóna I. Über einen archäologischen Beweis des langobardisch-slawisch-awarischen Zusamminlebens // ŠZ AÚ SAV. 1968. T. 16. S. 35—45.
43. Klanica Z. Op. cit. Obr. 67.
44. B особенности новейшие находки в Лужицах-Годонине.
45. Müller R. Die spätrömische Festung Valcum am Plattensee // Germanen, Hunnen... S. 270— 273.
46. Die Slawen in Deutschland: Geschichte und Kultur der slawischen Stämme westlich von Oder und Neisse vom 6. bis 12. Jahrhundert. B., 1985. S. 21 passim.
47. Zak J. Die frühslawische Keramik aus Westrommem // Offa. 1978. 35. S. 115; cp.: Parczewski M. Najstarsza faza kultury wczesnosłowiańskiej w Polsce // Uniwersytet Jagielloński. Rozparawy habil. Kraków, 1988. N 141. S. 97. passim.
48. Hermann J. Seidlung, Wirtschaft und gesellscftliche Verhältnisse der slawischen Stämme zwischen Oder/Neisse und Elbe, b., 1968. S. 27; cp.: Köhler R. Frühe slawische Siedlungen in Pommern unter besonderer Berücksichtigung der neuen Grabungen in Dziedzice / Deetz // Offa. 1980. 37. S. 177—183.
49. Seyer H., Seyer R. Germanische und slawische Brunenfunde in der Siedlung von Berlin-Marzahn // Ztschr. Archäologie. 1980. 14. S. 225—241. На этих страницах приведены важные доказательства контактов славян с предшествующим германским населением.
50. Аулих В.В. Зимневское городище — славянский памятник VI—VII вв. н.э. на Западной Волыни. Киев, 1972.
51. Szymański W. Szeligi pod Płockiem na poczatku wczesnego średniowiecza. W-wa etc., 1967.
52. Klanica Z. Op. cit. Obr. 11, 57.
53. Ibid. Obr. 55.
54. Herrmann J. Siedlung... S. 57; Idem. Probleme der Herausbildung der archäologischen Kulturen slawischer Stämme des 6.—9. Jh.
24
// Rapports du IIIe Congrès International d’archéologie slave. Br.. 1979. T. 1. P. 49—75.
55. “Sclaveni a civitate Novielunense et laco qui appelatur Mursiano usque ad Danastrum et in locum Viscla tenus commorantur: hi paludes silvasque pro civitalibus habent. Antes, vero, qui sunt eorum fortissimi, qua Ponticum mare curvatur a Danastro extendemur usque ad Danaprum" (Jordanes. 34. Cap. 136).
56. Обзор литературы см.: Łowmiański H. Lacus Mursianus // Opuscula Casimiro Tymieniecki septuagenario dedicata. Poznań, 1959. S. 211—224; Скржинская E. Ч. О склавенах и антах, о Мурсианском озере и городе Новиетуне // ВВ. 1975. Т. 12. С. 2—30.
57. "Scuthia si quidem Germaniae tene confines eo tenus, ubi Ister oritur amnis vel stagnus dilatatur Morsianus..." (Jordanes. 30. Cap. 135).
58. "In qua Scythia prima ad occidente gens resident Gepidarum...” (Ibid. 33. Cap. 136).
59. Łowmiański H. Lacus...; Е.Ч. Скржинская считает, что это был Балатон (Скржинская Е.Ч. Указ. соч.), однако ее аргументация неубедительна. Иордан дважды упоминает Балатон под названием Пелсодис (Jordanes. Сар. 268, 274), поэтому не мог называть его lacus Mursianus.
60. Скржинская Е. Ч. Указ. соч.
61. Procopios. De bello Gothico. III. 33. 10 // Procopii Caesariensis Opera omnia. Leipzig, 1963. T. II. Ср.: Várady L. Epochenwechsel um 476. Bp., 1984. S. 106; Antoljak S. Što zapravo u Prokopija znači "Norikon te poleis"? // ЗРВИ. 1956. T. 4. С. 45—51.
62. Jordanes. Cap. 34. P. 136.
63. Ibid. Cap. 34, 74. P. 136, 142.
64. Ср.: Łowmiański H. Lacus... S. 218.
65. Versus Martini Dumiensis episcopi in Basillica // MGH. Auctores antiquissimi. T. VI, ps 2. P. 195. Ср.: Łowmiański H. Początki.. T. 2. S. 313; Šašel J. Antiqui Barbari: Zur Besiedlungsgeschichte Ostnoricums und Pannoniens im 5. und 6. Jahrhundert nach den Schriftquellen // Von Spälantike zum frühen Mittelalter. Sigmaringen, 1979. S. 135; Idem. Omemba Slovanov v pesni Martina iz Bragi na Portugalskom // Kronika. 1976. 24. S. 151, 176.
66. В этих стихах впервые встречается латинская форма sclavi, образованная от греческого sklaboi, поэтому в дискуссии о названии славян данные стихи заслуживают особого внимания. Обзор литературы см.: Ditten H. Zur Bedeutung der Einwanderung der Slawen // Byzanz im 7. Jahrhundert. B., 1978. S. 85.
67. Procopios. De bello Gothico. I. 15. 27.
68. Łowmiański H. Początki... T. 2. S. 314.
69. Šašel J. Op. cit. S. 135.
70. Łowmiański H. Początki... T. 2. S. 314.
71. Procopios. De bello Gothico. II. 29. 1—2. Ср.: Niederle L. Op. cit. S. 194; Grafenatur B. Nekaj vprašanji iz dobe naselevanja južnih Slovanov // ZČ. 1950. 4. S. 36; Тъпкова-Заимова В. Нашествия и етнически промени на Балканите през VI—VIII в. С., 1966. С. 57; Ditten H. Op. cit. S. 85 passim; Łowmiański H. Początki... T. 2. S. 264.
72. Procopios. De bello Gothico. III. 40. 1—7, 31—45.
73. Ibid. IV. 25. 1—6.
74. Ibid. III. 40. Ср.: Ditten H. Op. cit. S. 87.
75. Łabuda G. Pierwasze państwo słowiańskie — państwo Samona. Poznań, 1949. S. 176; Łowmiański H. Początki... T. 2. S. 259.
76. О торговых связях Теодориха Великого с эстами свидетельствует его грамота от 523—526 гг. (Cassiodor. Variae. V. 2 // MGH. Auctores antiquissimi. T. XII. P. 143 sqq.).
77. См. примеч. 7. О лангобардско-гепидских войнах см.: Woźniak E.F. Byzantine diplomacy and the Lombard-Gepidic wars // Balkan Studies. 1979. 20. P. 139—158.
78. О датировке войны см.: Stein E. Histoire du Bas-Empire. P. etc., 1949. P. 531, note 1.
79. Procopios. De bello Gothico. Ш. 34; IV. 18. Ср.: Woźniak E.F. Op. cit. P. 148.
80. Woźniak E.F. Op. cit. P. 151.
81. Procopios. De bello Gothico. IV. 25.
82. Ibid. Ш. 35. 12—22. Ср.: Łowmiański H. Początki... T. 2. S. 310—312.
83. Grafenauer B. Naselitev Slovanov v Vzhodnih Alpah in vprašanje kontinuitete // Arheološki vestnik. 1970/1971. 21/22. S. 20. Здесь поход Хильдигиса датирован 548—549 гг., что невозможно, ибо он состоялся после лангобардско-гепидской войны. Еще Э. Штайн (Štein Е. Op. cit.) уверенно датировал его 549 г.
84. Procopios. De bello Gothico. IV. 27. 1—21.
85. Werner J. Langobarden in Pannonien. München, 1962. S. 140 passim.
25
86. Procopios. De bello Gothico. III. 40. 32.
87. Ibid. Ш. 35. 22.
88. Так утверждает Б. Графенауэр (Grafenauer В. Nekaj vprašanji... S. 39; Idem. Naselitev... S. 20).
89. Это доказал еще Й. Тейрал (Tejral J. К langobardskému odkazu v archeologických pramenech na tížemi Československa // SIA. 1975. 32. S. 379—446).