14. СОЦИАЛЬНЫЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ И КЛАССОВЫЕ ДВИЖЕНИЯ В СЛАВЯНСКОМ ОБЩЕСТВЕ В VII—XII вв.
Г.Г. ЛИТАВРИН, Б.Н. ФЛОРЯ
Прежде всего несколько замечаний о самих понятиях "социальные противоречия" и "классовые движения". Как видно из предшествующего изложения, первое понятие хронологически значительно более раннее и гораздо более широкое, чем второе. Само развитие человеческого общества, начиная от самых низших форм его организации, было в значительной мере обусловлено появлением и углублением социальной дифференциации, а следовательно, и социальными противоречиями. Социальная дифференциация вполне различима уже на последней стадии развития первобытнообщинного строя, она была следствием отнюдь не только имущественных различий, но гораздо более сложных процессов.
Традиционно в марксистской историографии вплоть до настоящего времени под социальными противоречиями имеются в виду прежде всего противоречия, между эксплуатируемым большинством и социально, политически и имущественно господствующим меньшинством. Спектр социальных противоречий был, однако, гораздо более обширным. Учитывать это обстоятельство следует, по всей вероятности, тем внимательнее, чем о более раннем периоде средневековья идет речь. Несомненно социальный, жизненно важный характер для данного племени, союза племен, племенного княжества, раннегосударственного образования имели противоречия не только между массой свободных земледельцев-общинников и племенной знатью (а затем и правящей в государственным объединением верхушкой), но и между господствующим племенем (родом) и ему подчиненными племенами (родами), между верховным правителем и родоплеменной аристократией, между княжеской дружиной и предводителями народных ополчений, между деревней и городом, земледельцами и скотоводами и т.д. Разумеется, именно первое из названных противоречий имело постоянный, непреходящий характер,
217
именно оно у большинства славян (как и в Византии) генетически предшествовало классовым, хотя его яркие и массовые проявления относительно редки как в VII—IX, так и в Х-ХII вв. Значение антагонистических, т.е. остро непримиримых, разрешаемых лишь средствами вооруженной борьбы и отражающихся на социальной и политической жизни всего общества, приобретали на тех или иных этапах столкновения между другими социальными силами (например, между старой, родоплеменной аристократией и новой, дружинной знатью, окружавшей князя).
Не менее существенные оговорки следует, по всей видимости, сделать и при употреблении понятий "классы" и "классовая борьба" применительно к славянскому обществу эпохи раннего средневековья. Обоснованные несколькими поколениями медиевистов-марксистов применительно к западноевропейскому средневековому обществу и сравнительно широко признанные в мировой историографии эти понятия становятся значительно менее определенными, когда рассматриваются социальные процессы в славянских странах и Византии. Социальная структура здесь была более сложной, чем на Западе, грани между социальными слоями и классами менее четкими, социальные отношения в силу постоянного вмешательства центральной власти более консервативными. Социальная и политическая жизнь в центре Европы и на Балканах в раннее средневековье (а вместе с тем содержание и формы социальных и классовых конфликтов) в существенно большей мере, чем на Западе, осложнялась воздействием еще двух факторов: почти непрерывным вмешательством во внутригосударственную жизнь славян крупных внешнеполитических сил (Каролингской, затем Германской империи, других западноевропейских держав, Византии, кочевых племен венгров, печенегов, узов, половцев) и сравнительно большей, чем в странах Западной Европы, этнической неоднородностью населения; практически в любом славянском государстве постоянно проживали устойчивые меньшинства немцев, греков, влахов, армян, албанцев, представителей разных тюркских народов [1].
Поскольку терминологический инструментарий, которым до сих пор пользуется советская медиевистика, имеет в виду, строго говоря, лишь развитые формы классического (т.е. западноевропейского) феодализма, для уяснения нашей позиции необходимо сделать еще два замечания. Во-первых, мы считаем, что об эксплуатации (а следовательно и об антагонистических социальных противостояниях) правомерно вести речь с того момента, с которого источники свидетельствуют о более или менее регулярном изъятии с помощью внеэкономических средств принуждения прибавочного продукта у непосредственных производителей в пользу господствующего в обществе слоя. Во-вторых, в связи со сказанным государственной данную социально-политическую систему следует, по всей вероятности, считать с того времени, когда изъятие (безвозмездное, внеэкономическое) прибавочного продукта совершается у большинства непосредственных производителей систематически, в определенные сроки, с применением или под угрозой применения насилия и
218
осуществляется в соответствии с нормами, установленными официальной властью или признанными обычным правом [2].
При такой исходной посылке есть, видимо, необходимость подчеркнуть, что известная марксистская формула о возникновении государства в результате раскола общества на антагонистические классы вполне применима к раннефеодальному обществу, если в качестве антагонистических классов рассматривать массы свободного налогообязанного крестьянина, с одной стороны, и всех представителей, гражданских и военных, средних и высших звеньев государственно-административной системы — с другой. Они осуществляли управление страной и в столице, и провинциях, использовали налоговые взносы и натуральные повинности населения в своих интересах (при посредничестве верховной власти). Иными словами, в раннефеодальную эпоху, когда в большинстве славянских стран на Балканах и в центре Европы первоначальными и преобладающими формами были централизованные (государственные) формы эксплуатации, а частновладельческие являлись по преимуществу вторичными, формируясь на первых порах при решающем участии верховной власти (дарения, награды, льготы), правящая государством служилая знать являлась на начальном этапе коллективным классом-эксплуататором.
Как показано выше, такими были лишь наиболее общие линии становления системы эксплуатации в феодальном обществе и лишь в его ранний период. Упомянутые частновладельческие формы эксплуатации начали складываться и вследствие имущественной дифференциации, и разложения общины, и в результате насилия местной племенной знати, к которому она прибегла еще до упрочения единого централизованного государства, не говоря уже о более позднем времени. Частновладельческая эксплуатация стала преобладающей формой в большинстве славянских стран в эпоху зрелого средневековья. Сколь ни скудны сохранившиеся источники, мы располагаем даже для раннефеодального периода свидетельствами о действиях, направленных против отдельных имущественно состоятельных и знатных лиц со стороны представителей социальных низов.
Оговоримся, наконец, что вопреки выдвинутому выше тезису, что социальные и классовые противоречия отнюдь не всегда обязаны своим происхождением наличию эксплуатации одной стороны другой, ниже мы будем рассматривать в основном конфликты, порожденные именно этой причиной, и не столько по недостатку места, сколько потому, что социальный аспект противоречий иных видов, изучавшихся преимущественно в политическом плане, еще слабо исследован.
Уже сама формулировка заглавия данного раздела и наши предварительные замечания предполагают выделение в истории социальных конфликтов по крайней мере двух отчетливо выраженных периодов предгосударственного, т.е. эпохи племенных союзов и племенных княжений, и периода существования уже вполне сложившихся раннефеодальных государств. Хронологическая грань между этими периодами для разных регионов славянского мира в силу исторически обусловленной неравномерности темпов развития была существенно различной.
219
Для первого, догосударственного, периода наши знания о социальных конфликтах чрезвычайно бедны. Опираясь на отдельные свидетельства, можно, по-видимому, заключить, что причина этого отнюдь не в господстве "социальной гармонии" и редкости самих конфликтов, а в исключительной скудости сохранившихся источников. Упомянутые разрозненные, нередко косвенные данные позволяют полагать, что становление и развитие и военно-политических объединений, племенных княжений и в особенности государственнополитических организмов во главе с единоличным правителем, опиравшимся на родственный клан (династию) и наемную дружину, сопровождались острыми социальными конфликтами, массовыми актами насилия и настоящими войнами. Жестокие войны друг с другом вели славянские объединения антов и "склавинов" уже в VI в., обращая при этом захваченных в боях пленников в рабов. Северы занимали особое положение среди славянских союзов, обосновавшихся в правобережье Нижнего Дуная как до прихода в этот район протоболгар, так и после возникновения здесь славяно-болгарского государственного объединения под эгидой протоболгарских ханов.
Имущественные и социальные противоречия в славянском обществе уже в конце VI в. угадываются в сообщении Маврикия, что славяне припрятывали (видимо, не только от врагов-иноплеменников, но и от своих соплеменников) все наиболее ценное ("излишнее") в тайниках [3]. Вожди антов на общем совете, в котором главенствовали представители одного рода, решили выкупить (разумеется, на средства, собранные с соплеменников) у своих врагов аваров, как пишет Менандр, "некоторых военнопленных из своего племени" [4]. Вряд ли мы ошибемся, предполагая, что примененный здесь принцип отбора — кого выкупить — имел социальный характер и не мог удовлетворять рядовых воинов-соплеменников: они не участвовали в упомянутом совещании. О социальных противоречиях в Аварском хаганате и в Первом Болгарском царстве в VI-IX вв. свидетельства более многочисленны и определенны, но эти конфликты осложнены этническим моментом и не могут расцениваться в связи с рассматриваемой здесь проблемой как достаточно репрезентативные.
Об имущественных и социальных различиях среди славян, осаждавшихся во второй половине VII в. Фессалонику, говорят разница в вооружении их различных отрядов, наличие “отборных частей". Несомненно, уже испытанные рядовыми воинами репрессии и насилия со стороны вождей (или вообще родо-племенной знати) побуждали простых соплеменников всячески усердствовать на глазах своих предводителей и в военных схватках, и в строительстве осадных сооружений [5].
Массовые движения социального характера в эпоху перерастания союзно-племенных объединений в государственные и превращения добровольных взносов в пользу вождей, жречества и на общественные нужды (т.е. на выкуп пленных, возведение оборонительных сооружений и т.п.) в регулярные налоги и повинности представляются вполне возможными. Поэтому упрочение монархической власти князя в большинстве славянских государств на их раннем этапе развития
220
сопровождалось ожесточенной борьбой со старой родовой аристократией и даже ее физическим истреблением и уничтожением ее укрепленных племенных центров.
В качестве примера регионального (несомненно, поддержанного массами местного населения) восстания против центральной власти может рассматриваться отложение от Болгарии в 818—819 гг. племени тимочан.
Что касается славян, которых с середины IX-X вв. принято называть “западными“, то об их внутренней жизни в пред государственный период на территории Польши, Венгрии, Чехословакии практически ничего неизвестно. Весь имеющийся на этот счет материал относи гея почти исключительно к землям полабских славян и поморян, где, как выше показано, в VII—XII вв. имел место весьма специфический вариант развития.
Одно из немногих свидетельств о социальных столкновениях у славян в догосударственную эпоху за пределами полабско-поморского региона — рассказ “Легенды Кристиана" о крещении Борживоя. Он дает представление о четком противостоянии двух основных социальных сил в переломный момент перехода от язычества к христианству: с одной стороны, это крестившиеся князь и его дружина, а с другой — “весь чешский народ", изгнавший князя за отказ от “отцовских нравов". Несомненно, легенда верно отражает главное для предгосударственной структуры противоречие, между интересами княжеской дружины, заинтересованной в упрочении центральной власти, и основной массой свободных общинников, стремившихся сохранить традиционные порядки. Однако и в данном случае столкновение в социальном смысле проявилось не в “чистом виде". Во-первых, в среде “чешского народа" были не только общинники, во-вторых, народ этот не был единодушен — были в его составе и сторонники князя. Характерен и финал конфликта: Борживой узурпировал власть над племенем, опираясь на вооруженную поддержку извне — со стороны Святополка Моравского. В условиях усиления именно на этапе оформления государства, неравномерности темпов развития, одновременного возвышения нескольких соперничающих политических центров и неустойчивого равновесия между ними внешнее вмешательство подчас решающим образом влияло на исход событий.
Большинство известий о социальных противоречиях в предгосударственный период относится к социально-политическим структурам на землях полабских славян, на пути превращения которых в государственные возникали значительные трудности и процесс затягивался на длительное время, не завершившись до иноземного завоевания. От IX-XI вв. сохранились данные о многочисленных конфликтах не только между соперничавшими племенными центрами и их правителями, но и внутри отдельных племен, в рядах формирующейся социальной верхушки ("нобилей”). К сожалению, источники дают мало материала для суждения о стремлениях враждующих сторон. Как представляется, здесь могли бы помочь скандинавские аналоги, так как в Швеции и Норвегии процесс перехода от догосударственных к государственным структурам оказался также весьма растянутым
221
во времени и сопровождался серьезными и многочисленными столкновениями, подробно отраженными в скандинавских сагах [6]. Разумеется, результаты, полученные с помощью такого метода, следует воспринимать с существенными оговорками.
Достаточно определенными были здесь позиции двух объективно противостоящих друг другу социальных сил, правителей с их дружинами (они стремились создать и повсеместно утвердить общегосударственные институты и систему централизованной эксплуатации) и упорно противостоявшей этим устремлениям массы свободного населения. Что же касается третьей силы — старой родоплеменной знати, верховодившей на местных собраниях и распоряжавшейся в местных центрах языческих культов, то ее поведение не было однозначным. Имелись и тенденция к слиянию этой знати с дружинной в один господствующий класс, и серьезные противоречия: родовая знать неоднократно оказывалась силой, организующей движение масс рядовых общинников против монархии. Процесс слияния этих двух группировок и уничтожения тех из них, которые не смогли приспособиться к новым условиям, был противоречивым и длительным и являлся важным тормозом на пути становления государства, в особенности на полабских, сербских и польских землях.
Сведения о положении дел в Западном Поморье в XII в., содержащиеся в житиях Отто Бамбергского, дают ясное представление о противостоянии правителя с его дружиной и местной родовой знати в связи с принятием христианства (аналогичный конфликт на норвежском материале прослежен А.Я. Гуревичем [7]). Именно такой конфликт был главной причиной длительного и сложного пути формирования государственности у полабских славян. В связи с этим встает вопрос о причинах, в силу которых социальные антагонизмы приняли именно такой характер.
Одна из таких причин уже отмечена в литературе: это постоянная внешняя опасность со стороны Каролингской (затем Германской) империи [8]. Ситуация перманентной войны обусловливала сохранение ополчения свободных общинников, его военно-политического значения. Идеологическая же конфронтация с христианским миром вела к повышению идейно-организационных функций языческого жречества, тесно связанного с родоплеменной знатью. Помимо данного фактора действовал и другой, с ним до известной степени взаимосвязанный. Он заключался в отсутствии, по крайней мере с середины IX в., благоприятных условий для экспансии в отношении соседних территорий. Поскольку функции военно-политического руководства племенным объединением сосредоточивались именно в руках князя, постольку успешная экспансия (причем не столько захват добычи, сколько организация управления подчиненными территориями и получение с них регулярных доходов) усиливала власть князя и дружины и способствовала привлечению родовой знати на княжескую службу и в состав княжеской дружины.
Различия в степени воздействия обоих названных факторов на развитие общества и государства можно проиллюстрировать разницей исторических судеб двух главных составных частей будущего Литовского государства:
222
Аукштайтии и Жемайтии. Менее подверженная внешней угрозе со стороны немецких феодалов и имевшая благоприятные условия для внешней экспансии на древнерусские земли Аукштайтия уже к середине XIII в. стала центром раннефеодальной монархии Миндовга, тагда как в Жемайтии, оказавшейся во враждебном окружении двух рыцарских орденов, в ходе исторического развития исчез (или не оформился) сам институт княжеской власти. Еще более роковые последствия для процессов становления государственности имело непрерывное военное давление, а затем и завоевание словенских, словацких и полабских земель немцами и венграми. Сходными в принципе были результаты подчинения Византией (после подавления нескольких массовых вооруженных восстаний в IX-X вв.) славян, поселившихся в VI-VII вв. на Пелопоннесе: тенденции к формированию здесь самостоятельного славянского государства были прерваны, хотя императоры были вынуждены предоставить на первых порах славянам этих мест ряд льгот.
Расстановка социальных сил, а вместе с тем и характер социальных и классовых противоречий претерпели существенные перемены с оформлением и упрочением централизованных раннефеодальных славянских государств. Именно для этого периода характерны массовые социальные (преимущественно крестьянские) движения: крупные антиналоговые восстания, выступления против принятия христианства, массовое бегство (целыми деревнями и общинами) в соседние страны, народно-освободительные восстания, участие в еретических движениях и в мятежах оппозиционной правительству знати. Социальная структура общества стала более четкой, углублялась поляризация классовых сил. противостоявших друг другу, т.е. прежде всего служилой и землевладельческой знати, консолидировавшейся вокруг престола монарха, и масс налогообязанного и вовлекаемого в феодальную зависимость крестьянства. В X-XI вв. в центре Европы и на Балканах сложились крупные славянские централизованные монархии (Чешская, Польская, Болгарская). В силу особых условий развития несколько иным было положение на сербских землях, где процессы консолидации затянулись до XII в. Однако и здесь основное содержание социальных противоречий было сходным.
Отмеченные основные линии развития не исключали порой весьма острых конфликтов внутри господствующего класса, о конкретных причинах которых мы не всегда хорошо осведомлены по недостатку источников. Так, практически ничего не известно о причинах конфликта, приведшего в 1079 г. к изгнанию из Польши короля Болеслава Смелого. Наиболее типичной формой столкновений внутри правящего класса в эту эпоху были конфликты, связанные с наследованием трона. Важно, однако, отметить, что такие столкновения были, как правило, непродолжительными. Единственное серьезное исключение в центре Европы — образование в конце 30-х годов XI в. в одной из польских земель — Мазовии, так называемого государства Мацлава, что следует, видимо, связывать с традициями еще не изжитого племенного сепаратизма, характерными для предшествующего периода [9]. То же самое, вероятно, можно сказать и о временном отделении
223
моравских земель от государства Пржемысловцев. На сербских землях политическое преобладание переходило то к одному, то к другому княжеству. В Болгарии в конце 60-х годов X в. имело место (правда, в условиях вторжения войск киевского князя Святослава) временное отделение части страны в особый государственно-политический организм во главе с братьями-комитопулами.
В целом правомерно, однако, говорить как о господствующей тенденции в славянских раннефеодальных государствах о сплочении правящего класса, обусловленном, несомненно, общей заинтересованностью всех его слоев в укреплении централизованной системы эксплуатации, с которой были тесно связаны и благосостояние, и общественный престиж служилой (военной и гражданской) знати. Такого рода сплоченность обеспечивалась не только указанными объективными обстоятельствами, связанными с практикой распределения материальных благ и видных государственных постов, но и серьезным идеологическим воздействием христианского учения и церковной проповеди. Так, в славянском житии чешского князя Вацлава приведено якобы взятое из священного писания выразительное изречение: "Всяк встаяи на господин свой Июде подобен есть“ [10]. В этом плане внутриполитическая жизнь Чехии и Польши, как и Болгарии X в., заметно отличается от внутренней ситуации в Венгрии, где несколько десятилетий XI в. после смерти Иштвана I были заполнены длительными смутами. Судя по данным венгерских хроник XIII—XIV вв. (если только соответствующие мотивы не возникли в них в результате позднейших интерполяций), одной из причин такого положения дел было привлечение правителями (начиная с Иштвана I) на службу в широких масштабах иноземных (главным образом немецких) феодалов [11]. С этим обстоятельством следует, по-видимому, связывать и участие части мадьярской знати в так называемых языческих восстаниях середины XI в.
Усложненность социальной структуры общества в связи с принятием и утверждением христианства (в состав господствующего класса влился новый крупный слой — среднее и высшее, белое и черное духовенство) привела не к ослаблению, а к дальнейшей интеграции высшего социального слоя (класса). Хотя в своей идейной деятельности представители духовенства порой подвергали острой критике образ жизни и поступки многих носителей светской (иногда высшей) власти, в раннефеодальный период нам неизвестны серьезные конфликты между светскими и духовными феодалами в славянских странах или между духовенством и монархом.
Столкновения происходили и здесь (как преходящие эпизоды), но они находили объяснение не в социальной сфере, а в приверженности местной среды к старым традициям и в особенностях личности духовного пастыря, воспитанного в кругу иных ценностей. Таким был, например, конфликт пражского епископа Войтеха с князем Болеславом II и чешской знатью. Причем чешское духовенство, по свидетельству Бруно Кверфуртского, вовсе не поддерживало своего владыку и даже выступало против него [12] (отчасти то же самое имело место в конфликте Мефодия со Святополком).
224
Участвовали иногда представители духовенства и в “мятежах" (краковский епископ Станислав был казнен по этой причине королем Болеславом II) [13]. Бывали случаи, когда представители княжеского рода использовали епископскую кафедру для удовлетворения личных политических амбиций (случай с пражским епископом Яромиром). Но все эти столкновения не отражали сколько-нибудь серьезных противоречий между интересами светской знати и духовенства, как особых социальных слоев. Церковь в эту эпоху находилась в полной материальной зависимости от светской власти и целиком опиралась на ее поддержку в деле распространения христианства и организационного устройства.
Лишь с окончательным упрочением всеобщей централизованной эксплуатации, получившей четко выраженные правовые и организационные формы, в конце раннефеодального периода возникли условия для борьбы между территориальными группировками феодалов (или между "профессиональными" их контингентами — военачальниками и высшим гражданским чиновничеством) за раздел централизованной ренты, за ее "приватизацию" и право сбора, что послужило началом перехода к новому этапу социального и политического развития славянских государств — этапу феодальной раздробленности.
Пока же, в рамках раннефеодальной социальной и государственной системы, главное противоречие было обусловлено существованием централизованных форм эксплуатации масс свободных общинников. Сохраняя юридический статус полноправных "свободных мужей", они оказывались практически в подчинении у правящей военно-административной корпорации, олицетворявшей государство и выступавшей от его имени. Естественно поэтому, что и и борьба масс населения, эксплуатируемых центральной властью, была направлена прежде всего против государства.
Именно такой характер имело, например, восстание в Польше в 1037—1038 гг., восстания в Венгрии в 1046 и 1061 гг. Подобного рода восстания имели место, вероятно, и во время упадка Великоморавской державы. Вопрос о том, почему таких восстаний не знала раннефеодальная Чехия, еще ждет специального рассмотрения. Важной особенностью всех этих восстаний был их антихристианский характер: убивали представителей духовенства, разоряли храмы и демонстративно (что особенно отчетливо проявилось в Венгрии) возвращались к отправлению языческих обрядов. Такого рода действия восставших свидетельствуют об инстинктивном осознании ими тесной связи между церковью и раннефеодальным государством, о стремлении "вернуться" к тем временам, когда не существовало ни государства, ни эксплуатации. Своеобразным символом старины было язычество. В этом смысле восстания XI в. в Центральной Европе типологически близки к так называемому восстанию Стеллинга в Саксонии в начале 40-х годов IX в., когда саксы восстали, чтобы вернуть себе "законы их предков времен язычества" [14]. Еретические движения, известные в Юго-Восточной Европе, не были в ту эпоху свойственны центральноевропейским странам. Лишь в южных областях Венгрии в середине XI в появились приверженцы богомильства,
225
проникшие сюда скорее всего из Болгарии, но их влияние осталось ограниченным [15].
Обратимся теперь к материалам источников по южнославянскому ареалу, сравнительно более богатым, чем для западного славянства. Больше здесь сохранилось известий и о массовых социальных движениях, и о разрозненных, групповых или индивидуальных, проявлениях социального протеста. В последнем случае в качестве критерия, с помощью которого можно отличить социальный характер акции от элементарно уголовного поступка, следует, по-видимому, считать данные о солидарности трудового населения с "провинившимся“ и об особой тревоге властей, усмотревших в его деянии опасность существующему порядку [16] В этой связи весьма интересны так называемые Законы Крума, хана Болгарии, сколь ни легендарна их форма. Законы карали за посягательство на чужую собственность раздоблением ног, за предоставление пищи укравшему — конфискацией имущества. Крум усматривал опасность в распространении нищенства и в интересах самого правящего слоя рекомендовал давать нищим не подаяние, а достаточные для жизни средства, возможно, участки земли в держание и орудия труда. Еще более отчетливы свидетельства об эксцессах социального характера против отдельных знатных лиц и представителей властей, содержащиеся в другом правовом документе — актах Сплитского собора 925 г., в которых предусмотрены случаи мятежей "плебса", убийств главы провинции и убийств подвластными людьми своих господ, т.е. проявления противоречий, порождаемых и частновладельческой, и централизованной эксплуатацией.
Существенная особенность классовой борьбы на Балканах — наиболее раннее для средневековой Европы в целом появление богословской ереси — богомильства [17]. Необходимо, однако, оговориться, что определение “антифеодальная ересь" в отношении богомильства в известном смысле условно: оно действительно было остро враждебно феодализирующемуся государству, но апогей развития ереси (вторая четверть X-XI в.) приходится на время, когда феодальные отношения в Болгарии с характерными для них частновладельческими формами эксплуатации еще не стали господствующей системой. В отличие от более поздних западноевропейских ересей и от более раннего византийского павликианства (ближневосточной по происхождению дуалистической ереси, с которой богомильство было генетически связано) богомильская доктрина не стала идеологической основой массовых вооруженных восстаний против существующего строя. Не следует, видимо, преувеличивать сами масштабы распространения ереси: испытывавшие влияние еретиков поселяне не были богомилами в собственном смысле слова, они оставались правоверными христианами. Богомильская дуалистическая доктрина исключала выработку какой бы то ни было конструктивной программы преобразования мира социальной несправедливости. Весь видимый, материальный мир, включая физическую природу самого человека, объявлялся творением сатаны, “миром зла". Не только перестроить, но и улучшить этот мир было принципиально невозможно.
226
"Мир же добра", где человек "праведной", т.е. богомильской, веры мог найти "спасение", мыслился как потусторонний, загробный.
Секрет влияния богомилов на народные массы состоял в их социальных идеях, сводившихся к отрицанию как "творения дьявола" существующих институтов, прежде всего государства и церкви. Освобождая угнетенных и униженных от страха перед "ложным" богом, богомилы объявляли непослушание и ненависть к царю, господам и церковнослужителям не грехом, а добродетелью. Определенных свидетельств об участии богомилов в вооруженной борьбе нет. Правда, представители “родственных" богомильству манихейства и павликианства брались за оружие и даже осмеливались на убийство. Но учение богомилов запрещало кровопролитие как величайший грех, хотя Анна Комнина пишет, что богомилы "были согласны в восстаниях с манихеями”. Несомненно, что богомилы возбуждали народ против господ, властей и духовенства. Особенно активными были еретики в эпоху византийского господства в Болгарии (1018—1186 гг.), когда они объявили константинопольский храм св. Софии главным убежищем сатаны. Возможно, они были причастны к восстанию Петра Деляна в 1041 г., так как их общины подвергались особо суровым гонениям на болгарских землях после разгрома восставших. Позднее еретики-богомилы появились в странах Центральной и Западной Европы, оказав влияние на формирование местных еретических учений.
Существенной особенностью общественной жизни южных славян сравнительно с западными было также то обстоятельство, что приверженность к язычеству (или возвращение к нему) не играла здесь заметной роли как одна из форм социального протеста. В защиту язычества выступали в Болгарии до конца IX в. не народные массы, а консервативыне слои протоболгарской аристократии, поклонники тюркского божества Тенгри. Причины этого состояли, по-видимому, в том, что христианство утвердилось здесь тогда, когда уже давно функционировала система централизованной эксплуатации: народ не видел оснований связывать ухудшение условий своей жизни именно с принятием христианства. Ни в коей мере не было антихристианским и движение глаголяшей в X-XI вв. в Хорватии: это была борьба за славянскую церковь с ее былыми кирилло-мефодиевскими традициями,, когда она еще не выступала в роли феодала-эксплуататора [18].
Наиболее крупными были восстания в ХI-ХII вв., в эпоху византийского господства на болгарских землях (в 1040—1041, 1072 и 1186 гг.) [19]. В их ходе ставилась цель восстановления независимого Болгарского государства, т.е. они носили народно-освободительный характер. Всеми ими руководили представители местной (болгарской, славянской) знати. Поводом ко всем трем восстаниям послужило увеличение имперского налогового, т.е. централизованного гнета. Определение сущности этих движений является до сих пор предметом научной дискуссии. Ряд историков считает возможным утверждать, что восстания, хотя их возглавляли вожди из знати, стремившиеся утвердить над своим народом собственное господство вместо византийского, имели не только освободительный, но и социальный характер.
227
Основные доводы в пользу этой точки зрения следующие.
В возникших (более всего в XII в.) в демократических кругах апокрифах идеализировались прошлое независимой Болгарии, ее правители, их политика, в особенности в отношении налогов (они были тогда якобы минимальны) и материального благосостояния страны (было “изобилие всего“). В восстаниях принимали участие не только болгары, но также и сербы, албанцы, влахи и даже (что особенно важно) греки. Иначе говоря, социальные цели восстания воспринимались как более существенные, чем этнические. Во время восстания 1040 г. образовался второй его центр, где в противовес уже коронованному в качестве царя Болгарии знатному лицу (Петру Деляну) в качестве правителя и вождя был избран простой воин Тихомир. Тот факт, что восставшие во время всех этих восстаний стремились посадить на трон своего, "доброго царя“, не умаляет социальных мотивов народных движений: средневековое крестьянство при исторически обусловленном тогда уровне классового сознания вдохновлялось "царистской" идеей даже в ходе вооруженных антифеодальных восстаний.
Другие ученые не считают, однако, эти доводы достаточными для признания каких бы то ни было социальных тенденций в упомянутых восстаниях; они рассматриваются в ряду всех прочих антиналоговых движений в любом ином районе империи. Налоговый гнет в такой трактовке — явление не социальное, а выражение государственного суверенитета.
Социальные мотивы в поведении простых поселян мы усматриваем и в тех случаях, когда они участвовали в мятежах полководцев-узурпаторов против правящих императоров, но участвовали добровольно, надеясь на улучшение положения и следуя за теми из узурпаторов, которые учитывали эти чаяния угнетенных и умело прибегали к социальной демагогии. По существу такие движения были также "царистскими", хотя в отличие от названных выше восстаний на болгарских и сербских землях речь шла не о восставновлении независимого государства с "собственным" государем, а о смене на престоле повелителя самой империи.
В качестве такого рода движений можно назвать мятежи двух византийских узурпаторов: Георгия Маниака весной 1043 г. и Никулины Дельфина летом 1066 г. [20] Путь первого (а он направлялся к столице империи) пролегал на Балканах от Диррахия (Драча) к Фессалонике. Маниак объявил об отмене тяжелых налогов в пользу фиска, и к нему стекались албанцы, греки, сербы, болгары. Мятеж прекратился лишь в связи с внезапной гибелью вождя. Восстание Дельфина вспыхнуло в Фессалии в результате резкого увеличения государственных податей. Основную массу его участников составили фессалийские славяне (в источнике они названы болгарами) и влахи, а также жители города Лариса.
Восстание готовилось заранее. На совещания сходились жители Ларисы, земледельцы и пастухи (влахи) округи. Был заключен договор между повстанцами и городами Трикалы и Фарсал.
228
Повстанческое войско обошло Фессалию по долине р. Плирис с целью пополнить свои ряды, что и произошло. На роль вождя (нового императора в случае успеха) избрали местного военного (может быть, наместника провинции) полуславянина (полуболгарина?)-полуармянина по происхождению Никулицу Дельфина. Характерное для простых поселян средневековья доверие к опальным представителям знати ярко проявилось в ходе этого восстания. Никулина не скрывал своих колебаний, страшился, мало веря в успех, за свою участь и судьбу близких родственников, искал удобного случая для прекращения мятежа, тайно обещал императору Константину X Дуке расстроить мятеж и успокоить повстанцев, если тот отменит налоговые надбавки.
Но Никулина как профессионал-военный был нужен повстанцам. Они только пытались контролировать его действия, приставив к нему двух своих выборных представителей. Когда от императора в район Фессалоники, куда пришли отряды Никулины, прибыли грамоты с обещанием отменить налоговые надбавки и предоставить чины и льготы самому Никулине и его близким, он сумел, несмотря на негодование повстанцев, угрожая казнить их предводителей (Никулина имел всецело подчиненный ему собственный или вверенный ему отряд профессиональных воинов), прекратить восстание.
В заключение хотелось бы сделать несколько общих выводов. Во-первых, как явствует из предшествующего изложения, наиболее крупные социальные и классовые конфликты в раннефеодальном славянском обществе приходятся на IX-XI вв. Причины этого коренятся, по всей вероятности, в социально-экономических и политических процессах, характерных для данной эпохи. Одновременно упрочивались раннефеодальные централизованные государства, оформлялась и принимала четкие юридические формы система государственных налогов и повинностей, совершались интенсивные процессы становления частновладельческих форм эксплуатации, углублялось имущественное и социальное расслоение общины, появлялся слой безземельного крестьянства, росли налоги и повинности в пользу казны. Положение самых широких слоев народа (прежде всего крестьянства) резко ухудшилось. Ослабление привычных, традиционных порядков и форм жизни, ощущение социальной нестабильности сеяли тревогу за завтрашний день среди масс крестьян и побуждали их к сопротивлению властям и господам, к борьбе за сохранение своего прежнего статуса.
Во-вторых, в IX-XI вв. в славянских странах (а в некоторых из них еще и в XII столетии) свободное податное крестьянство еще преобладало над частновладельческим, оно сохраняло вековые традиции общинной солидарности. Значительная его часть в порядке выполнения государственных повинностей еще служила в военном ополчении и по праву владела оружием. Обеспокоенное перспективой утраты своего социального статуса свободное крестьянство и стало в раннефеодальный период главной движущей силой народных движений.
География наиболее крупных восстаний на территории Болгарии в XI—XII вв. подтверждает заключение об особой активности в эту эпоху свободных крестьян-общинников.
229
Наиболее ранние восстания вспыхивали именно в тех районах, где был более многочисленным слой мелких землевладельцев. Сначала это были юго-западные болгарские земли, в которых процесс феодализации происходил замедленными темпами. Затем, когда византийские власти и крупные землевладельцы упрочили свое господство на юго-западе Болгарии и развитие феодальных частновладельческих отношений здесь ускорилось, центр антифеодальной борьбы стал перемещаться (к последней четверти XI в.) в центральные области страны и, наконец (к концу XII в.), в Северо-Восточную Болгарию. К тому времени именно здесь был сравнительно многочисленным слой свободного крестьянства, которое и составило главную опору Асеней во время восстания 1186 г., приведшего к образованию Второго Болгарского царства. Разумеется, социальные и политические противоречия, приведшие к возрождению болгарской и сербской государственности, не могут быть квалифицированы как антифеодальные. Однако социальные мотивы в поведении и крестьян, и горожан в ходе этих движений вполне различимы. Логически закономерно допустить, что во время борьбы за освобождение от византийского господства и в первое время после ее успешного завершения высшая правящая верхушка Болгарии была вынуждена сделать существенные социальные уступки боровшемуся с оружием в руках свободному нечастновладельческому крестьянству. Именно поэтому в течение следующего, примерно четвертьвекового, периода на болгарских землях имело место временное ослабление широких социальных конфликтов, в которые были бы вовлечены массы трудового населения.
Выше уже было отчасти сказано о месте христианской церкви в социальных столкновениях, но преимущественно в столкновениях в рамках лишь господствующего в обществе класса. Необходимо поэтому сказать о позиции церкви в более острых (социальных, межклассовых) конфликтах. Церковь, как было упомянуто, нуждалась в раннесредневековую эпоху во всемерной поддержке государства, но и сама она постоянно служила опорой официальных властей. Охрана социального мира в стране, обеспечение повиновения паствы монарху, чиновничеству, господам, вменялись в прямую обязанность духовенству. Недостаточно энергично исполнявшие этот свой долг священнослужители могли подвергнуться репрессиям со стороны высшей светской власти.
С другой стороны, духовные лица неизмеримо чаще, чем представители светской знати, публично выступали против крайних форм угнетения, произвола чиновничества и стяжательства иереев и монахов. В источниках Х-ХII вв., имеющих прямое отношение к южному славянству и написанных на старославянском и греческом, нередко проводится отчетливо выраженная мысль: непомерный гнет господ, произвол властей и нарушение духовенством евангельских заповедей — главные причины народных восстаний и социальных эксцессов [21].
Социальные противоречия в раннесредневековом обществе были весьма разнородны. Столь же разнообразными и неоднозначными были и последствия социальных и классовых столкновений.
230
По недостатку источников мы лишены возможности в каждом конкретном случае многосторонне оценить значение того или иного крупного конфликта. Тем не менее приведенные выше материалы позволяют, как представляется, сделать наиболее общий вывод о том, что социальный протест и классовая борьба угнетенных сдерживали темпы возрастания и централизованной, и частновладельческой эксплуатации, объективно обеспечивали сохранение относительно благоприятных условий, необходимых для нормального функционирования самостоятельного крестьянского хозяйства. Крестьянство отстаивало свое право на часть производимого им прибавочного продукта и тем самым создавало предпоссылки для развития производства, а в конечном счете — и всего общественного прогресса в целом.
1. Этносоциальная и политическая структура раннефеодальных славянских государств и народностей. М., 1987; Typologie rane feudálních slovanských států. Pr., 1987; Этнические процессы в Центральной и Юго-Восточной Европе. М., 1988.
2. Раннефеодальные государства на Балканах, VI-ХII вв. М., 1985.
3. ГИБИ. С., 1958. T 2. С. 282.
4. Там же. С. 235.
5. Lemerle P. Les plus anciens recueils des miracles de saint Démétrius. P., 1979. T. 1: Le texte. P. 218.
6. Обобщенную характеристику социальных противоречий на этом этапе см.: Гуревич А.Я. Образование раннефеодального государства // История Норвегии. М., 1980. С. 126—151.
7. Гуревич А.Я. Норвежское общество в раннее средневековье. М., 1977. С. 213.
8. См., напр.: Королюк В.Д. Славяне и восточные романцы в эпоху раннего средневековья М. 1985. С. 88-89.
9. Подробнее см.: Łowmiański Н. Początki Polski. W-wa, 1985. T. 6, cz. 1. S. 87-94.
10. Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности. М., 1970. С. 37.
11. Вероятно, не случайно в поучении Иштвана I своему наследнику Имре ("Libellus de institutione morum") подчеркивалась необходимость для правителя иметь на своей службе феодалов разного этнического происхождения.
12. Pomniki dziejowe Polski. W-wa, 1969. T. 6, cz. 2. S. 13, 51.
13. Grudziński T. Bolesław Šmiały - Szczodry i biskup Stanisław: Dzieje konfliktu. W-wa, 1982.
14. О восстании Стеллинга см.: Неусыхин А.И. Возникновение зависимого крестьянства в Западной Европе, VI-VIII вв. М., 1956. С. 222—224.
15. Pražák R. Bogomilismus v Uhrách v 11. století // Studia balcanica bohemoslovaca. Brno, 1970. T. 1.
16. Принятие христианства народами Центральной и Юго-Восточной Европы и крещение Руси. М., 1988.
17. Ангелов Д. Богомилството в България. С., 1969; Он же. Богомилы и катары // Славянские культуры и Балканы. С., 1978. С. 81—99; Драгојловић Д. Богомилство на Балкану и у Малој Азији. Београд, 1974. Кнь. 1. Богомилски родоначалници; 1982. Кнь. 2: Богомилство на православном истоку; Примов Б. Бугрите: Книга за поп Богомил и неговите последователи. С., 1970; Литаврин Г.Г. Социальные и классовые движения в южнославянском обществе IX-XII вв. // Typologie... S. 7-26; Он же. О социальных воззрениях богомилов // Богомилството на Балканот во светлината на новите истражуваньа. Скопје, 1982. С. 31—39.
18. Бромлей Ю.В., Королюк В.Д., Литаврин Г.Г. Становление крестьянства в южнославянских и западнославянских странах (до конца ХII в.) // История крестьянства в Европе: Эпоха феодализма. М., 1985. Т. 1, С. 350—372.
19. Литаврин Г.Г. Болгария и Византия в XI-XII вв. М., 1960. С. 376—464.
20. Советы и рассказы Кекавмена. М., 1972. С. 252—268, 514—559; Литаврин Г.Г. Византийское общество и государство в X-XI вв. М., 1977. С. 274—287.
21. Принятие христианства... С. 255—257.