4. БОЛГАРСКОЕ ГОСУДАРСТВО С СЕРЕДИНЫ VIII ДО КОНЦА IX В.
Е. КОЙЧЕВА, Н. КОЧЕВ
В истории средневековой Болгарии время от середины VIII до конца IX в. можно условно разделить на три периода, каждый из которых отличался определенными особенностями как в развитии внутриполитической и этнической структуры государства, так и в формировании системы его внешнеполитических контактов. Первый период охватывает время от середины до конца VIII в., второй — от начала до середины IX в. (до крещения) и третий соответствует времени правления князя Бориса. Для этих периодов характерны следующие факторы общественного развития: эволюция института власти, разделение функций между протоболгарской и славянской аристократией в управлении; дуализм военно-административного устройства государства; изменения его международного положения;
51
развитие феодальных отношений; принятие крещения и превращение Болгарии в христианскую державу.
По протоболгарскому обычному праву власть переходила от отца к старшему сыну, однако в условиях династических междоусобиц в третьей четверти VIII в. и постоянных войн с Византией этот принцип наследования не мог сохраниться. Сколь ни скуден материал источников, он тем не менее ясно свидетельствует о перерывах в тех родовых линиях, по которым передавалась ханская власть в болгарском обществе. Во второй половине VIII в. менее чем за 50 лет на троне сменилось 9 правителей. Хотя абсолютизм не был присущ ханской власти, нет сведений, что ею обладили представители каких-либо других этносов, кроме протоболгарского. Как отмечал А.М. Хазанов, "долгое время в Европе доминировали объединения номадов [*], в которых одно племя преобладало над другим как в отношении даннической зависимости, так и в идеологии" [1]. Не умаляя численного состава и государственно-творческих устремлений славянского элемента, следует отметить, что на этом раннем этапе доминировали ханская идеология протоболгар и их родовая военно-иерархическая структура. В источниках нет сведений о том, что в середине VIII в. часть протоболгарской элиты покровительствовала славянам до такой степени, чтобы позволить им выдвинуть своего кандидата на ханский трон [2]. Это не исключало возможности славянам из окрестностей столицы принять участие в созванном протоболгарами в 766 г. собрании — κομνέντον. Его участники выступили против проводимой ханом Сабином внешней политики, целью которой была нормализация отношений с Византией путем мирных переговоров [3].
Нет сомнений в том, что протоболгарские и славянские племенные вожди, которые являлись одновременно и военными предводителями, составляли разные уровни господствующего класса в болгарском раннефеодальном обществе. Во второй половине VIII в. для этого общества была характерна известная автономия расположенных на периферии страны славянских племенных объединений. Подвластные своим князьям, они имели союзные обязательства перед центральной властью в Плиске, важнейшими из которых были, "становиться под общие боевые знамена" и защищать границы государств. Византийская историография отмечала, что в июне 763 г. болгарский хан Телец "взял в качестве союзников 20 000 от соседних племен, поставил их в укреплениях и обезопасил себя", а когда византийский император Константин V Копроним с войском достиг Анхиала, хан вышел против него, имея "союзниками немалое множество славян” [4]. Спустя год (в 764 г.) этот же император с помощью посланных тайно в Болгарию людей "схватил князя северов Славуна, который причинил много зла во Фракии” [5]. Хотя некоторые исследователи считают Славуна независимым племенным князем, его действия, направленные на включение в болгарские границы славянского населения Фракии, не только не противоречили болгарской внешней политике, но, вероятно,
*. Редколлегия полагает, что это заключение цитируемого автора для VII —IX вв. является преувеличением.
52
способствовали ее осуществлению в этом районе. Князь Славун (по византийской терминологии — архонт) стоял во главе славянского племени северов. Оно входило в состав славяно-болгарского государства и охраняло важнейшие восточные проходы через Стара-Планину, которые вели на север к центру Болгарии — столице Плиске, а на юг — к Северной Фракии и области Загора [6].
Включала ли Славиния северов одно или больше племен, сказать трудно. Ясно только, что славяне трех историко-географических областей (Мизии, Фракии и Македонии) имели свои социальные формы этнической общности. Такой формой, как свидетельствуют источники, были, в частности, Славинии [7]. Но структура этих общностей, определяемых в историографии различно (как “племенные княжества", "территориальные союзы", "предгосударственные формы” и т.д.), в период с VII по X в. претерпела известную эволюцию. Славянские объединения Мизии вошли в состав славяно-болгарского государства, что не могло не повлиять на их структурно-функциональное построение. Поэтому византийские авторы не упоминают о существовании здесь "Славиний". Пока они продолжали существовать в составе "Семи родов", или "Семи племен", вряд ли их можно уподобить Славиниям во Фракии, чья политическая активность была сведена до минимума. Что же касается Славиний в Македонии, то они сохраняли свою внутреннюю автономию и более устойчивую структуру до окончательного присоединения к Болгарии или включения в фемную организацию Византии [8].
Подобно тому, как Юстиниан II Ринотмет в 688 г. выступил в поход против македонских славян, Константин V Копроним в 758—759 гг. "пленил Славинии в Македонии" [9]. Чтобы отвлечь внимание Византии от славян в юго-западных частях Балканского полуострова, болгарские правители— хан Кардам в 789 и хан Крум в 808 г. — предприняли нападение в область р. Струмы, а в 809 г. на Сердику [10]. В этих районах Славинии представляли собой военные территориально-политические союзы, в которых славяне, хотя и играли важную роль, но туда входило также протоболгарское и другое языческое население. Поэтому, кроме военно-политического, территориального и этнического значения, термин "Славиния", наверное, имел и конфессиональное содержание. обозначая территории, заселенные преимущественно языческим населением.
Размывание этнической структуры Славиний не могло не отразиться на их общественно-политической организации. На этот процесс оказали влияние и домогательства соседних государств — Болгарии и Византии. Выражались они как в предпринимаемых военных походах (в 773 г. хана Телерига против Берзитии, в 783 г. византийского военачальника Ставракия против славян в Солуни (и?) в Фессалии), так и в колонизационных мерах Византийской империи. В 810 г. император Никифор I Гепик приказал переселить целыми семьями ромеев "из всех фем в Славинии" [11]. Деструктивное воздействие на славянские политические объединения оказывали и постоянные бегство и миграция населения из той или иной области. Между 761 и 763 гг., во время династических междоусобиц у болгар, множество славян (208 тыс.,
53
согласно патриарху Никифору) перешли на сторону византийского императора, который поселил их в Малой Азии [12]. Может быть, до этого они составляли часть населения черноморских восточно-фракийских крепостей и их хинтерланда — Загоры. Они постоянно страдали от болгаро-византийских военных столкновений во второй половине VIII в. Для разрушения этнополитической структуры славянского населения в болгарских землях имело значение как включение их в централизованную государственную организацию, так и создание с середины VIII в. системы постоянных поселений протоболгар [13]. Протоболгары и славяне на этом этапе смогли сохранить свои специфические социокультурные формы этнического общения, их слияние было продолжительным процессом, углублявшимся в последующие столетия.
В начале IX в. начинается новый этап исторического развития Болгарского государства, который характеризуется территориальным расширением, укреплением авторитета ханской власти и утверждением владетельской идеологии, преодолением племенного партикуляризма и созданием общегосударственных институтов, ростом роли славянского элемента и утверждением феодальных отношений.
Политический подъем Болгарского государства в первой половине IX в. в значительной степени связан с расширением его территории, которое происходило главным образом в северо-западном и юго-западном направлениях, где, кроме славянского, имелось греческое и значительное по численности протоболгарское население. Активной внешней политике Болгарии теперь противостояли не только Византия, но и западный мир. С 807 г. почти до самой смерти Крума в 814 г. фактически ежегодно происходили болгаро-византийские столкновения во Фракии (вплоть до района р. Струмы). Во время своих походов болгары захватили стратегически важные города и крепости — Сердику, Девельт, Месемврию, Адрианополь, а Анхиал, Вероя, Проват, Филиппополь, Филиппи были покинуты христианским населением [14]. В ходе войн византийцев с болгарами во Фракии решался вопрос о господстве на Балканском полуострове. При наследниках хана Крума — Омуртаге (814—831 гг.), Маламире (831—836 гг.) и Пресиане (836—852 гг.) — Болгария сумела утвердить свою власть не только над большей частью завоеванных крепостей во Фракии и Македонии, но и на северо-западе над отделившимися от Болгарии в 818 г. славянскими племенами абодритов, тимочан и браничевцев [15]. Памятниками болгарского величия в этот период являются выбитые на камнях надписи (своеобразная историко-летописная традиция). Надписям присущ торжественно-победоносный тон: они отражают триумф болгарского оружия.
"Пусть бог даст, — говорится в Чаталарской надписи, — поставленному богом правителю прожить в радости и веселье сто лет", попирая ногами императора, пока течет Тича и пока (солнце светит), владея многими болгарами и подчиняя врагов своих [16].
В первых десятилетиях IX в. укреплялся и институт ханской власти. Утверждался наследственный принцип. Титулатура правителя дополнилась эпитетами “великий" (ὑβιγή), формулой "от бога правитель (ὁ ἐκ θεοῦ ἄρχων) и этнонимом "болгары" (τῶν βουλγάρων),
54
имевшим определенный территориально-политический смысл [17]. Все это свидетельствует о возрастании авторитета ханской власти, восходившей к древнетюркской государственной традиции. Хан являлся высшим военачальником, законодателем и судьей, который своими постановлениями (например, законы Крума) не только узаконивал социальное неравенство, но и стремился заменить нормы обычного права общей для всей страны правовой системой.
Создание сильной центральной власти предполагало преодоление сепаратистских тенденций в управлении. Территориальное расширение страны с начала IX в. обусловило проведение административных реформ. Военно-племенное устройство начало заменяться территориально-административным, подчиненным центральной военно-монархической власти [18]. Первые попытки в этом направлении предпринял Крум (803—814 гг ), который поставил в завоеванных к югу от Балканских гор территориях трех видных вельмож: своего брата, имевшего титул кавхана, ичургу боила Тука для управления “правой стороной", а боила кавхана Иратаиса — для управления "левой". В их подчинении находились стратиги [19]. В Хамбарлийской надписи, которая содержит эти сведения, кроме противопоставления “власть" — "подчинение", упомянуто и характерное для тюркских народов деление войска на правое и левое крыло с зависимостью левого крыла от правого [20]. Следовательно, военно-административная структура присоединенных к Болгарскому государству земель соответствовала бинарным оппозициям, господствовавшим в тюркском обществе. В данном случае кавхан был помощником правителя, а ичирку боил и боил кавхан являлись наместниками хана в областях, где были сосредоточены значительные воинские силы. Им были подчинены бывшие византийские стратиги, принадлежавшие к старой имперской администрации и имевшие различное этническое происхождение [21].
Эта половинчатость административной реформы Крума, продиктованная, с одной стороны, тем обстоятельством, что она осуществлялась только в присоединенных областях, а с другой — тем, что она явилась сочетанием протоболгарской и византийской военно-административных организаций, была преодолена при Омуртаге (814—831). Тогда на севере от Дуная, вдоль болгаро-франкской границы, были созданы 5 территориально-административных областей, центры которых назывались civitates [22]. Были созданы крупные военно-административные и гражданские подразделения — комитаты, более мелкими были, по-видимому, жупы. Власть в них принадлежала комитам, тарканам и жупанам. Некоторые ученые допускают, что
«на огромных пространствах от Среднего Дуная и Тисы до нижнего течения Днепра и от Карпат до Эгейского моря были расположены комитаты: Дунайско-Тисский, Белградский, Браничевский, Видинский, Средецский, Девольский, Доростольский, Днепровский и др. Все они как венец окружали болгарские земли в Мизии и Фракии, выделенные в главную самостоятельную единицу, известную под названием "Центр", или "Внутренняя область". Комитаты имели значение не только как административные области, но и как пограничные военные рубежи, которые принимали на себя удары внешних врагов и только тогда, когда
55
они не могли справиться собственными силами, привлекались центральные войска» [23].
Главным результатом военно-административных реформ Крума и Омуртага была замена родоплеменных институтов общегосударственными, которые были подчинены непосредственно центральной власти. Высший управленческий аппарат комплектовался из среды аристократии, имевшей протоболгарские титулы. Первыми людьми в государстве были кавхан и ичиргу боил, титулы которых были пожизненными [24]. Хотя их носители являлись крупными земельными собственниками, обладателями движимого и недвижимого имущества, первичным и определяющим на этом этапе было их высокое общественное положение. Экономическая мощь была следствием их участия в управлении государством. В этой первой фазе своего формирования и консолидации болгарская феодальная аристократия была прежде всего служебной и наследственно-родовой, и только во вторую очередь — феодально-землевладельческой. Как в Византии и на европейском Западе в раннее средневековье, она получила свою феодальную собственность за счет высокого общественного положения, а не наоборот [25].
Следует отметить, что титулы кавхана и ичиргу боила носили представители высшей болярской (боилской) аристократии, из которой формировался государственный совет Обладая самыми высокими рангами в центральном управлении, эти два высших сановника одновременно успешно исполняли роль дипломатических посланников и военных предводителей. Из-за недифференцированности функций в этот период ичиргу боил выступал и как военно-административный «правитель (топарх) внутренних крепостей (областей)».
Коловра одни ученые считают лицом, исполнявшим некие культово-обрядовые функции у протоболгар перед сражением, а другие полагают, что этот титул и производные от него (ичиргу коловр, канабоил коловр, багатур боил коловр), как и должностное звание тархан (олгу тархан, зера тархан, жупан тархан), имели военный характер [26]. Изучая должность тархана, исследователи в последнее десятилетие воскресили старую точку зрения, согласно которой, тархан был правителем отдельной области или наместником хана в ней. Как представитель центральной власти, он зависел от хана, соединяя в своих руках нити военной и гражданской власти, подобно византийским военно-административным главам фем — стратигам [27]. Некоторые специалисты даже высказывали смелое предположение, что в системе провинциального управления тархан имел более высокое положение, чем комит, и это объясняется тем обстоятельством, что тархан стоял во главе крупной военно-административной единицы, включавшей комитаты [28]. Новый материал источников и его этимологическое толкование подтвердят или опровергнут все эти гипотезы, которые, однако, уже невозможно обосновывать ссылками на данные о роли тархана в обществе кочевников. Согласно упомянутым материалам. тарханы были облечены властью хана. В их обязанности входил сбор дани в стране, сами же они были освобождены от обложения данью и от телесных наказаний [29].
56
Ныне признается очевидным наличие в Болгарии стройной внутренней иерархии институтов, имевших военный характер. С середины IX в. все активнее действовали органы областного управления, организованные сообразно территориально-административному принципу деления. Верховные правители области назначались ханом как его наместники. Через них осуществлялась его верховная власть на всей территории страны.
До середины IX в. названия болгарских органов власти и титулов сохраняли свою протоболгарскую этимологическую основу. Как мы полагаем, это свидетельствовало о государственно-политическом потенциале протоболгарского этноса, который, подчинив славянские племена и подавив проявлявшиеся у славян тенденции к созданию или упрочению самостоятельных военно-политических объединений, придал отчетливый протоболгарский (тюркский) характер и самой государственно-административной системе, и общественно-политической терминологии раннефеодальной Болгарии. Ее институты и титулы имели архаичный облик: они сложились далеко на северо-востоке от Дунайской дельты и сохранялись в ранней Болгарии в своей протоболгарской форме. Они ясно выделялись на фоне римско-византийской управленческой системы, резко отличаясь от нее и своими тюркскими традициями, и специфическим юридическим содержанием.
Результатом территориального расширения Болгарского государства в первых десятилетиях IX в. была интеграция многих славянских племен в политическую систему, возглавляемую протоболгарами. Увеличивалось число деревень, складывался город не только как особый вид поселения, но и как аккумулятор материальных и духовных ценностей общества, нашедших отражение в монументальной архитектуре, в бытовой и ремесленной культуре и в историко-летописной традиции. Выражением политической зрелости Болгарского государства в этот период было более активное включение славянской аристократии в управление страной. Представителем этой аристократии был славянский вельможа Драгомир, который в 812—813 гг. участвовал в посольстве хана Крума к византийскому императору [30]. Этот же болгарский правитель после победы над императором Никифором в 811 г. заставлял славянских вождей (архонтов) пить с ним из чаши, сделанной из черепа погибшего императора [31].
В результате присоединения многих славянских племен к Болгарскому государству, происшедшего, по мнению некоторых ученых, мирным путем (например, в 842—843 гг. к Болгарии присоединились берзиты, стримонцы, драгувиты), в первой половине IX в. в среде протоболгар углубились дезинтеграционные этногенетические процессы [32]. Славяне и их объединения выступали как некий "адаптивно-адаптирующий механизм". С одной стороны, они приспосабливались к власти протоболгар, а с другой — воздействовали на них всей спецификой своей общественно-культурной жизни. Они определили язык, культуру и этнический характер и болгарской народности, и всей балканской славянской региональной общности [33].
Однако к 60-м годам IX в. указанные выше процессы были еще далеки
57
от своего завершения: окончательное превращение Болгарии в централизованное раннесредневековое государство и оформление раннефеодальной болгарской народности [34] произошло в течение примерно полустолетия после принятия христианства в 864/65 г.
Сначала напомним о ходе важнейших событий, связанных с христианизацией Болгарии. Находясь в союзе с Восточно-Франкским королевством, направленном против Византии и Великой Моравии (оба государства были между собой также в союзе), Болгария при вторжении в ее пределы византийского войска в 863 г. оказалась неготовой к сопротивлению и запросила мира. При заключении договора Борис обязался принять крещение от Византии. В 864 г. состоялся официальный акт крещения. Византийская сторона, однако, несмотря на все усилия Бориса, не принимала мер к созданию особой церковной организации в Болгарии как самостоятельном государстве. В 865 г. Борису пришлось жестоко подавить мятеж части протоболгарской знати, стремившейся восстановить язычество. В 867—870 гг. в Болгарии действовали римские священнослужители, призванные Борисом вместо изгнанных византийских. Однако и папа уклонялся от предоставления болгарской церкви архиепископского статуса на условиях, которые Борис считал приемлемыми, и государь Болгарии снова обратил свои взоры к Византии.
О дальнейших событиях будет сказано ниже в связи с их концептуальной интерпретацией, в которой мы усматриваем главную задачу данной главы.
Христианизация Болгарии была несомненно тем крупным поворотом в ее истории, который окончательно определил главное направление будущего общественного и культурного развития страны. Несмотря на то, что этот акт был рассмотрен в науке, казалось бы, всесторонне, в его истолковании, по нашему мнению, еще немало тенденциозного: как правило, приняты во внимание лишь объективные (социальные и политические) факторы и полностью игнорированы субъективные (в частности, и в работах Г.Г. Литаврина).
Нельзя считать убедительным на сегодняшний день также решение вопроса о причинах введения христианства в Болгарии в качестве официального культа. Необходимо рассмотреть все мотивы "за” и "против", следует найти объяснение и тому факту, что самим византийским деятелям (в частности, патриарху Фотию) относительно быстрая христианизация Болгарии представлялась неожиданной и непонятной [35].
Г.Г. Литаврин справедливо отметил очевидное противоречие, с одной стороны, длительно, несмотря на тесный двухсотлетний контакт Болгарии с Византией, неприятие новой религии, а с другой — быстрое утверждение в стране христианства — едва в течение двух третей столетия. Причины этого несоответствия Г.Г. Литаврин видит в том, что христианство долго представляло в глазах болгар религию смертельно опасного врага, сопротивление же его введению было относительно слабым и непродолжительным потому, что к моменту крещения социальные отношения в стране были на высокой ступени развития, уже упрочилась система централизованной эксплуатации и
58
народ не связывал ухудшение условий своей жизни с принятием новой религии.
К этому хотелось бы добавить, что и само проникновение в Болгарию христианства до крещения имело, по всей вероятности, более широкие масштабы, чем это принято думать. Противники этого тезиса указывают обычно на два обстоятельства: на то, что реликты язычества наблюдались в Болгарии в течение нескольких веков, и на то, что сам Борис, опасаясь гнева своих языческих подданных, принял крещение тайно в своем дворце [36].
Что касается реликтов язычества в Болгарии XI-XI1 вв., то не следует забывать, что христианизация широких масс была не единовременным актом а процессом; не исключено, что остатки язычества были теперь, после крещения, наполнены новым, христианским содержанием. Разного рода следы языческих пережитков в христианско-церковных ритуалах [37] можно отыскать и в наши дни, когда о приверженности к язычеству не может быть и речи.
Известия Феофана и Скилицы о тайном крещении Бориса мы расцениваем как недостоверные. Ведь за несколько лет до крещения князь открыто сообщал Людовику Немецкому, что хочет креститься, а тот писал об этом папе [38]. В мирном договоре, заключенном Болгарией с Византией, одна из статей предусматривала принятие христианства Борисом, причем именно от Византии [39]. Невозможно было скрыть от болгар ни этот замысел, ни приезд священников во дворец. Крещение Бориса не могло быть тайной ни как идея, ни как акт. Самое большее — он ожидал удобного момента, зная, что противники крещения имеются. Скорее всего Борис уже был христианином еще до официального акта крещения страны, для осуществления которого и прибыли духовники из Константинополя Мы не разделяем мнения П. Петрова [39a], что в сообщениях монахов-хронистов явно проступает тенденциозность, которую необходимо учитывать: они будто бы стремились возвеличить роль христианства посредством преувеличения силы сопротивления язычников, чтобы подчеркнуть всемогущество креста.
Христианство к середине IX в. уже пустило глубокие корни в стране [40] в среде и болгар, и славян, хотя многие из них исповедовали учение Христа тайно. За спиной Бориса стояла огромная часть феодальной аристократии, войска и администрации — это были силы, на которые он опирался и в 863 г., когда решил крестить страну, и в 864 г., когда совершал крещение, и в 865 г., когда подавлял бунт [41].
Нельзя, конечно, отрицать, что Борис применил силу в отношении тех, кто не хотел менять веру. Но история едва ли засвидетельствует крупные общественные перемены, которые были бы осуществлены без пролития крови и встречены всеми с "букетами цветов".
Борис знал, что сопротивление будет, но он знал и то, что оно вполне преодолимо. Иначе не объяснить, почему он, как и его отец Пресиан, позволял христианам еще до официального крещения свободно проповедовать их веру и даже основывать в Болгарии монастыри [42].
Без учета личности Бориса не могут найти удовлетворительного объяснения
59
ни события, предшествовавшие крещению, ни последовавшие за ним.
Делая упор на формировании "объективных предпосылок" крещения Болгарии, нередко указывают на постепенное проникновение в страну христианских атрибутов, отражавшихся в титулатуре ханов, в регалиях их власти, в ритуале, в оформлении официальных надписей [43] и т.д. Но все это свидетельствовало не о постепенном отходе от старой религии и внедрении новой религиозно-мировоззренческой системы, а о стремлении к политическому равенству в общении с Византийской империей.
Подобного рода “объективные" предпосылки могли бы накапливаться веками, если бы не фактор сугубо “субъективный" — появление такого деятеля, как Борис. Все его действия отмечены глубоким пониманием ситуации и продуманностью каждого шага. Вряд ли можно думать, что Борис не учитывал и социальную сторону принятия христианства или не понимал его значения для международных отношений Болгарии [44]. Но едва ли князь был бы столь активен в отношениях с Византией и папством в стремлении к созданию собственной церкви, если бы он действовал только благодаря давлению внутренних и внешних обстоятельств. Если бы им двигали только государственно-дипломатические соображения, вряд ли он надел бы власяницу монаха, хотя при этом он и не порывал со двором.
Размышления Бориса были гораздо более глубокими, а планы — более обширными. Он знал, что сохранение язычества стало тормозом развития, что оно способно завести в тупик все болгарское общество. Он оказался тем крупным деятелем, который был в состоянии вывести народ на путь прогрессивного развития, полностью осознать, что христианство в качестве общей идеологической основы может обеспечить условия для утверждения единой болгарской народности, предпосылки к образованию которой уже были налицо.
Остановимся подробнее на проблеме проникновения в Болгарское государство христианского учения до решения хана Бориса крестить своих подданных. Проблема эта ставилась в науке многократно, но решалась она нередко односторонне. Недостаточно уделялось внимания и тому факту, что в первой половине IX в. в Болгарском государстве существовали три религиозных течения. Христианство проникало в Болгарию не только через пленных христиан-ромеев, но путями, не засвидетельствованными в источниках. Известную формулу ὁ ἐκ θεοῦ ἄρχων, принятую болгарским языческим правителем едва ли можно объяснить только подражанием византийско(му) ὁ ἐκ θεοῦ βασιλεύς, а также представлениями протоболгар и славян о верховном божестве — Тенгри или Перуне. Существующие объяснения этого заимствования не отвечают на вопрос, почему до IX в. болгарский ханский двор не принимал указанной формулы (не принял ее и Крум, который положил начало серии успешных военных походов против Византии), хотя эта формула, несомненно, была ему известна. Видимо, и в политике болгарских правителей было необходимо количественное накопление, которое привело бы к качественным переменам. Это накопление, впрочем, было результатом не только
60
военных успехов болгар в действиях против империи, но и культурного влияния Византии. Болгарский ханский двор, не отвергая пока утвердившихся в Византии представлений о различиях в титуловании главы государства ("василевс" для империи и “архонт“ для нехристианских правителей), шел все-таки в направлении к сближению через принятые формулы ὁ ἐκ θεοῦ ἄρχων. Поставленная в рамки язычества, она имела ограниченное содержание, так как язычество во всем его многообразии лишено единой вероисповедной нормы. Народ поклонялся разным божествам, соотносимым с отдельными природными стихиями и явлениями. Отсюда и представления об едином верховном божестве весьма относительны. Поэтому названная формула в контексте протоболгарского и славянского политеизма предстает во всей ее абсурдности, так как могла быть связана с разными божествами. Воспринимая титул "от бога архонт“, болгарские правители преследовали не только внутригосударственные цели (место правителя в системе власти), они стремились к изменениям своего статуса в политических взаимоотношениях с соседними христианскими государствами. Не предпринимая попыток превратить в монотеизм свой собственный политеизм, болгарские ханы добивались равенства с василевсом посредством идеи о происхождении их власти от бога, т.е. той идеи, которой не знало язычество, но которую содержало христианское учение, господствовавшее не только в Византии, но и в государствах Запада. Иначе говоря, болгарские ханы, не принимая христианства в качестве религии, использовали его для своих дипломатических акций.
Таким образом, применение формулы ὁ ἐκ θεοῦ ἄρχων стало элементом международной политики Болгарского государства с конца первой четверти IX в. Дело отнюдь не сводилось только к культурному влиянию империи, суть состояла в политической необходимости.
Вероисповедная трихотомия в Болгарском государстве изжила себя. С первой половины IX в. в связи с ней встало немало тяжелых вопросов перед ханской властью. Протоболгарское и славянское язычество по своей сущности и форме не отвечало потребностям, диктуемым общественным развитием. Оно не обладало способностью санкционировать утверждавшиеся общественные отношения, разделяло народы по религиозному принципу, усиливало их этническую обособленность. Вместе с тем как форма исповедания оно ставило под сомнение престиж страны в ее дипломатических контактах с Византией и с западными христианским государствами.
Болгарский ханский двор еще не мог, однако, оценить возможности христианства. Его приверженцы преследовались ханами Крумом, Омуртагом и Маламиром. Согласно Феофилакту Охридскому, Маламир велел умертвить своего брата Енравоту, который принял христианство под влиянием плененного Крумом ромея Киннама. Гонения против приверженцев христианства были смягчены лишь при хане Пресиане. Впрочем, вероисповедная нетерпимость по отношению к утверждающемуся новому вероисповеданию носила в Болгарии в период от Крума до Пресиана эпизодический характер: она то вспыхивала (например, при бегстве пленных христиан в Византию), то ослабевала.
61
Гонения начались в сущности после понесенного от империи поражения в 814 г. [45] Они были направлены прежде всего против византийцев, находившихся на болгарской службе [46], т.е. имели превентивный характер.
Для укрепления позиций христианства в болгарском обществе имел значение заключенный Омуртагом с Византией 30-летний мир. Он сыграл для Болгарского государства благодетельную роль, так как в это время все усилия хана были направлены на укрепление западных границ, тем более, что Франкская держава оказалась притягательным центром для некоторых подвластных хану славянских племен, в частности тимочан. Между тем христианство внутри страны усиливало свои позиции, его приверженцы не преследовались Пресианом. Возводились христианские культовые здания. В Болгарии действовали христианские проповедники. Мирный договор с Византией в 815 или в начале 816 г., как и позднейший договор Бориса с Людовиком Немецким, показал, что и в языческой Болгарии религия начала играть политическую роль: в первом случае болгарский правитель давал клятву по христианскому ритуалу, а византийский император — по нормам протоболгарского язычества [47]. С позиций вероисповедания и для одной, и для другой стороны клятвы не имели никакой силы, но в рамках дипломатических отношений они свидетельствуют о поиске гарантий соблюдения договоров. При заключении договора Бориса с Людовиком Немецким болгарский правитель выразил желание стать христианином [48]. Можно предполагать, что и в данном случае Борис давал клятву по-христиански.
Одновременно с укреплением позиций христианства проявилась в Болгарии и тенденция к дальнейшему укреплению центральной власти, менялось и "распределение" сфер влияния между славянским и протоболгарским элементами. При раскопках в Плиске не обнаружено следов славянского язычества [49], хотя в то же время там несомнено имели место смешанные браки [50]. В семье протоболгарских ханов появились славянские имена: сыновьями Омуртага были Енравота, Звиница, Маламир. Сын Бориса назывался Росате-Владимир. Появлялись топонимы и гидронимы славянского происхождения. В администрации между тем укреплялся протоболгарский элемент. Всемерная централизация государственной власти ханским двором началась раньше, чем встал вопрос об официальном принятии христианства и о замене Славиний комитатами. В связи с этим нам представляется близким к истине утверждение В. Бешевлиева [51], что хан Крум после своих военных успехов “стал истинным монархом". Дальнейшее развитие административного строя Болгарии подтверждает это представление. Едва ли, впрочем, можно допускать, что ханский двор считал при этом образцом христианскую Византию или какое-либо западное государство. То обстоятельство, что Крум сосредоточивал в своих руках государственную власть и власть верховного жреца, показывает, что отказ от старого языческого принципа (правитель являлся одновременно и верховным понтификом) не входил в намерения болгарского государя. Не пренебрегая фактом вероисповедной трихотомии, хан был охвачен идеей обеспечить единение протоболгар и
62
славян путем создания единой этнокультурной общности. С целью пресечь центробежные устремления славян, тяготевших к Франкской державе, Омуртаг предпринял попытку заключить мирный договор с Людовиком Благочестивым [52], и его план в конце концов увенчался успехом [53]. Тем самым болгарскому правителю удалось не только упрочить государство, но и заложить основы консолидации славяно-болгарской народности. В результате этой политики уже при Пресиане некоторые славянские объединения в юго-западной части Балканского полуострова были склонны присоединиться к Болгарскому государству, так как “в этом государстве они постепенно обретали этническое преобладание и были на пути преобразования Болгарии в преимущественно славянское государство” [54].
Самым серьезным препятствием на пути консолидации славяно-болгарской народности оставался вероисповедный плюрализм, который при Пресиане укрепился еще более, поскольку, как было сказано выше, христианство не преследовалось, а славянское и протоболгарское язычество мирно уживались друг с другом. Перед политической властью в столице стояли две главные проблемы: ликвидация этнического дуализма в административной сфере и ликвидация вероисповедного плюрализма. Если первая проблема имела скорее внутриполитическое значение, то вторая была целиком связана со сферой внешней политики. Первая проблема находила отчасти свое решение путем заключения смешанных браков, вторая требовала более кардинальных средств. Стирание этнических границ между протоболгарами и славянами могло произойти, сколь ни долго они проживали совместно, лишь через разрушение вероисповедного барьера между обоими этносами, через утверждение единого мировоззрения, для которого этническая принадлежность не имела бы значения. Не на последнем по значению месте стояли при этом расчеты на углубление политических и культурных контактов как с Византией, так и с западными державами. Таким образом, государственно-административный, этнокультурный и внешнеполитический факторы предопределили применение формулы πρῶτος ὁ ἐκ θεοῦ ἄρχων [55] по отношению к первому болгарскому правителю еще до его официального перехода в христианство. Крещение, по праву считающееся центральным событием в истории Болгарии IX в, было подготовлено объективным ходом событий в первой половине IX столетия. Но при этом имел значение и субъективный фактор, роль которого была особенно заметной в период подготовки к крещению, в период осмысления внутренней и внешней политики Болгарского государства и мировоззренческих установок самого христианства.
Язычество в его протоболгарской и славянской формах сковывало творческие возможности народа. Длительное совместное проживание протоболгар и славян не привело к созданию единой синкретичной религии [56]. Протоболгарская и славянская мифология не содержала идей, способных регулировать человеческие взаимоотношения, как на это были способны даже греческий и римский политеизмы. Языческие жертвоприношения протоболгар и славян были по существу не средством устроения жизни, а скорее ее отрицанием.
63
Чем далее, тем более язычество обрекало страну на отсталость. Согласно свидетельству Черноризца Храбра, до крещения болгары писали "чертами и резами", тогда как в соседней Византии существовала высокоразвитая культура, которая возвышала подданных империи над окружавшими ее народами, была способна и к адаптации античного культурного наследия, и к созданию и приумножению новых духовных ценностей.
Борис понял, что он сможет, превратив с помощью своей власти христианство в государственную религию, высвободить творческие силы народа для его социального и культурного развития [57].
Разумеется, Борис отдавал себе отчет и в том, что принятие христианства выведет страну на новый международный уровень Политические и дипломатические контакты болгарского правителя с Константинополем, папством и Восточно-Франкским королевством сделали Болгарское государство не объектом завоевания, а политическим и культурным партнером.
Решая вопрос, от кого принять церковную супремацию, от Рима или Константинополя, Борис принимал во внимание отнюдь не только вероисповедный, но и политический фактор. С вероисповедной точки зрения в данном случае вопроса не существовало: и в том, и в другом случае духовенство было бы представлено иноземным клиром. С точки же зрения политической, игра на обострившихся противоречиях между Римом и Константинополем открывала перспективу создания независимой церкви, предстоятель которой имел бы резиденцию в столице Болгарии и был бы подчинен главе Болгарского государства. Позиция Константинополя была со временем осмыслена Борисом как более гибкая и перспективная, тогда как ему не могло не быть известно, что со времени правления Карла Великого глава западной церкви — папа, не только не зависел от светских правителей, но сам вмешивался в их дела [58]. Крещение было лишь ступенью к возвышению Болгарии. Духовенство страны совершало богослужение на чужом языке, оно было в подчинении то у папства, то у патриарха. Необходимы были новые усилия, и Борис их предпринял.
В 869—870 гг. в Константинополе был создан церковный собор (согласно римско-католической традиции, VIII Вселенский), решавший проблемы отношений между двумя крупнейшими центрами христианства [59], в том числе вопрос о том, в чей церковный диоцез должно входить Болгарское государство. Принятое на этот счет решение собора [60] было сформулировано недостаточно четко, оно давало возможность Риму толковать его в свою пользу [61]. Однако в начале марта 870 г., уже после заседаний собора, при содействии послов Бориса, было признано справедливым подчинение болгарской церкви не папству, а константинопольской патриархии.
Это решение, обещавшее Борису большую свободу действий, позволило ему удалить из Болгарии римских священников и снова заменить их византийскими. Однако его главная цель — создание независимой церкви — достигнута не была. Болгарской церкви был предоставлен статус автономии во главе с архиепископом, которого рукополагал константинопольский патриарх [62].
64
Канонический (юридической) независимости (автокефалии) болгарская церковь не получила.
Принятие христианства предопределяло, однако, и торжество идей новой модели государства. Эта модель включала, по представлениям цивилизованного общества того времени, непременное наличие независимого от внешних конфессиональных центров церковного руководителя. Для болгарского князя, впрочем, и архиепископия сначала была успехом. В сущности князь Борис на первых порах и не требовал большего, так как церковный титул "архиепископ” был признан отвечающим уровню государства во главе с "князем". Тем более что болгарская церковь лишь номинально была подвластна константинопольской патриархии. На практике уже в правление Бориса не только архиепископ, но и подчиненные ему архиереи и низшие священнослужители назначались и низлагались по воле князя, так как согласно утвердившимся в самой Византии представлениям, нашедшим отражение в юридическом византийском сборнике Исагоге (ранее ошибочно его называли Эпанагогой), церковный представитель должен был быть подчинен государю. Красноречивые примеры этого имеются в "Житии св. Наума" и особенно в “Житии св. Климента Охридского". Престарелый Климент просил, конечно в соответствии с установившейся традицией, не своего архиепископа (церковного главу) об освобождении от епископского сана, а болгарского князя Симеона, которому он, согласно автору Жития, приписывал роль посредника между собой и богом:
"Благочестивейший царь, противилось мне тело при трудах и заботах, труднее государственных, в чем я убежден; оставить же Церковь Божию, которую ты вручил мне, пользуясь, как рукою, своею властью, казалось, по всем меркам предосудительным... Поскольку же ты видишь, как меня угнетает старость... позаботься о церкви и поставь в Дом Господа имеющего достаточно и телесной и духовной силы и более молодого, который принял бы церковные заботы...” [63].
Борис не прекращал борьбы за автокефалию. На византийского архиепископа Стефана [64] смотрели как на временную фигуру. Необходимо было создание кадров собственного, болгарского духовенства. Его обучение только в Константинополе не могло решить проблему: такое положение дел было чревато перерывом культурной традиции в Болгарии (даже если она была языческой в предшествующий крещению период) и грозило стране лишением ее возможности создания собственных христианских культурных центров.
Отнюдь не случайным было не только усиленное строительство Борисом христианских храмов, но и создание при них школ. В этом князь подражал империи, хотя в строительстве не были забыты и местные традиции.
Наиболее важными препятствиями на пути к духовному подъему страны были иноязычное духовенство и греческое богослужение. Преодолению этого барьера содействовали два обстоятельства. Это, во-первых, результаты следующего церковного собора, созванного в Константинополе в 879/80 г. Встреча высших представителей западной и восточной церквей должна была в связи с новым постановлением Фотия
65
в качестве патриарха Константинополя снять тяготевшую над ним анафему папы. Римский первосвященник Иоанн VIII через своих легатов выдвинул условием снятия анафемы и обсуждения других вопросов требование о передаче болгарской церкви под верховную власть Рима [65].
Церковно-политические планы византийского двора вынудили его уступить папе. Собор решил, что "константинопольский патриарх не имеет права рукополагать и посылать омофор за пределы своей епархии. Болгария же — вне ее" [66]. На деле такое заявление означало признание, что болгарская церковь находится вне диоцеза константинопольской патриархии [67].
Однако ни Фотий, ни представители других восточных церквей не были заинтересованы в изменении статуса болгарской церкви. По их мнению, окончательно решить вопрос о территориальных пределах церковной власти мог только император. Эта позиция Фотия побудила Иоанна VIII в 880 г. обратиться к императору Василию I с просьбой о содействии в выполнении решения вопроса о передаче болгарской церкви под власть Рима [68]. Но император юридически не имел права распоряжаться церковью независимого государства.
Хозяином положения в такой ситуации становился Борис. Он воспользовался решением собора об исключении болгарской церкви из диоцеза константинопольской патриархии, но не собирался и включать Болгарию в диоцез Рима. Хотя юридически предоставление автокефалии не было оформлено, фактически Борис истолковал дело именно в этом духе: патриарх не поставлял главу болгарской церкви (не посылал омофор) и не имел власти над болгарской церковью.
Во-первых, в 886 г. в Болгарию прибыли ученики Кирилла и Мефодия, а в 893 г. началось удаление греческого языка из богослужения и дипломатии — явление не менее революционное, чем отказ от язычества и принятие христианства. Именно тогда был заложен прочный фундамент для строительства собственной болгарской средневековой культуры, предпосылки ее "золотого века“ при Симеоне. И глава государства поступал в данном вопросе столь же самовластно, как и при крещении Болгарии и при определении статуса и судеб болгарской церкви. И это право Бориса не ставилось под вопрос ни папой, ни патриархом. Опираясь на достижения Бориса и собственные успехи, Симеон пошел дальше по пути утверждения независимости болгарской церкви от константинопольской патриархии.
1. Хазанов А.М. Роль рабства в процессах классобразования у кочевников евразийских степей // Становление классов и государства. М., 1976. С. 276.
2. Fine J. The early medieval Balkans. Michigan, 1983. P. 76.
3. ГИБИ. T. 3. C. 271. Новая хронология предложена в кн.: Москов М. Именник на българските ханове. (Ново тьлкуване). С., 1988 С. 318—327. О термине κομβέντον см.: Georgiev P. Encore sur l’originale du mot komenton // EB. 1988. 2. P. 87—92; Μαλιγκούδης Φ. Σλάβοι στη μεσαιωνική Ἑλλάδα. Θεσσαλονίκη 1988. Σ. 41—42.
4. ГИБИ T. 3. C. 271, 303; Станилов С. Славяните в Първото царство. Варна, 1986. С. 57.
5. ГИБИ. T. 3. С. 272.
6. Дуйчев И. Българско средневековие. С., 1972 С. 73; Мутафчиев П. Книга за българите. С., 1987. С. 71—72, 95—96.
66
7. Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982. С. 21; Литаврин Г.Г. Славинии VII-IX вв — социально-политические организации славян // Этногенез народов Балкан и Северного Причерноморья. М., 1984. С. 193—203.
8. Раннефеодальные государства на Балканах VI-XII вв. М., 1985. С. 87—89, 290—291; Иванова О.В. Формы политической организации славянского общества в центральной и южной частях Балканского полуострова в VII—VIII вв // Этносоциальная и политическая структура раннефеодальных славянских государств и народностей, М., 1987. С. 62—65.
9. ГИБИ. Т. 3. С. 270.
10. Там же. С. 276, 279.
11. Там же. С. 280; ЛИБИ. Т. 2. С. 267. Литаврин Г.Г. Формирование этнического самосознания болгарской народности (VII — первая четверть X в.) // Развитие этнического самосознания... С. 65.
12. ГИБИ. Т. 3. С. 271, 303.
13. Димитров Д. Прабългарите по Северното и Западного Черноморие. С., 1987. С. 207—208
14. ГИБИ. Т. 3. С. 279, 284, 287, 289.
15. Ангелов П. Българската средневековна дипломатия. С., 1988. С. 84
16. Бешевлиев В. Първобългарски надписи. С., 1979. С. 201; Каймакамова М. Българо-византийските войни (края на VII — началото на XI в.) в светлината на българското летописание // Воен.-ист. сб. 1983 № 5. С. 68—84.
17. Бакалов Г. Средневековният български владетел (титулатура и инсигнии). С., 1985. С. 85-96.
18. Giuzelev V. Allgemeine Charekteristic und Etappen der Errichtung der militärichen und administrativen Verwaltung des Ersten Bulgarischen Staates (VII.-bis X. Jh.) // HB. 1978. 3 P. 74.
19. Бешевлиев В. Първобългарски надписи. С. 173—174.
20. Ерслан К. К вопросу о названиях огузких племен Boz-oc и Üc-oc // Сов. тюркология 1987. 3. С. 28.
21. Бартикян Р.М. У истоков армяно-болгарского сотрудничества (по лапидарным надписям ханов Крума и Омуртага) // Сборник в памет на проф Станчо Ваклинов. С., 1984. С. 40—45.
22. Гюзелев В. Средневековна България в светлината на нови извори. С., 1981. С. 73—74.
23. Коларов X. Средневековната бьлгарска държава (уредба, характеристика, отношения със съседните народи). Търново, 1977. С. 8.
24. Гюзелев В. Функците и ролята на кавханите в живота на Първата българска държава (VII-XI в.) // ГСУ. ФИФ. 1966. Т. X. № 3. С. 33—57; Он же. Ичиргу боилите на Първата българска държава (VU-XI в.) // ГСУ. ФИФ. 1971. Т. 15, № 3. С. 125—178; Симеонов Б. Титульная практика в ханской Болгарии: происхождение, структура и значение праболгарских титулов в период между VII и X веками // Linguistique Balkanique. 1981. N 2. P. 31—40.
25. Гюзелев В. Ичиргу... С. 161.
26. Первое из этих мнений представлено в исследовании: Бешевлиев В. Първобългарски надписи. С. 64—65. О тархане см.: Там же. С. 67—68; Он же. Първобългарите: Бит и култура. С., 1981. С. 52. Другая точка зрения (о коловре и тархане как о военных лицах) встречается в кн.: Венедиков И. Военното и административното устройство на България през IХ и X век С., 1979. С. 41—44, 57—62. Два этих титула рассматриваются и в работе Симеонов Б. Титульная практика... // Linguistique Balkanique. 1981. N 2 P. 45; N 3. P. 53—56.
27. Венедиков И. Указ. соч. С. 61.
28. Андреев Й. Нарышская надпись князя Симеона и административное устройство болгарского государства в конце IX и начале X в. // ЕВ. 1978. № 3 Р. 121—131.
29. Кшибеков Д. Кочевое общество: генезис, развитие, упадок Алма-Ата. 1984. С. 152; Гафуров А. Имя и история М., 1987. С. 95—96, 194.
30. ГИБИ. Т. 3. С. 285.
31. Там же. С. 283.
32. Ангелов Д. Образуване на българската народност. С., 1972. С. 225, 238—262.
33. Живков Т. Етнокултурно единство и фолклор. С . 1987. С. 63—67.
34. Подробнее см.: Ангелов Д. Указ соч.
35. Иречек К. История на Българите. С., 1978, С. 172.
67
36. Бурмов А. Против буржуазно-идеалистическите становища по вопроса за налагането на християнството в България през IX в. // ИП. 1954. Кн. 2. С. 49; Петров П. Покръстването на българите // ИП. 1965. Кн. 3. С. 53; Литаврин Г.Г. Введение христианства в Болгарии (IX — начало X в.) // Принятие христианства народами Центральной и Юго-Восточной Европы и крещение Руси. М., 1988. С. 43—44.
37. Иванова О.В. Распространение христианства у славян в Византии (VII-X вв.) // Принятие христианства...; Литаврин Г.Г. Введение христианства... С. 33.
38. ЛИБИ. Т. 2. С. 287,62; Литаврин Г.Г. Введение христианства... С. 43.
39. Литаврин Г.Г. Введение христианства... С. 42—43.
39a. Петров П. Указ. соч. С. 54.
40. Бурмов А. Указ. соч.; Петров П. Указ. соч. С. 41; Георгиев Е. По въпроса за християнизирането на средневековна България // ИП. 1954. Кн. 5; Ангелов Д. По някои въпроси около покръстването на българите // ИП. 1965. Кн. 6.; Иванова О.В. Указ. соч.; Литаврин Г.Г. Введение христианства... С. 40 и след.
41. Петров П. Указ. соч. С. 54.
42. Литаврин Г.Г. Введение христианства... С. 40 и след.; Бурмов А. Указ. соч. С. 47—48.
43. Бешевлиев В. Първобългарите: Бит и култура. С. 70, 72, 74, 76.
44. Литаврин Г.Г. Введение христианства...
45. Ср.: Бешевлиев В. Първобългарите. С., 1984. С. 137.
46. Там же. С. 138, 204.
47. Там же. С. 143.
48. Ср.: Войнов М. Някои въпроси във връзка с образуването на българската държава и покръстването на българите // ИИБИ. 1962. Т. 10. С. 288, примеч. 45.
49. Ср.: Литаврин Г.Г. Религия и политика в Болгарии накануне и в период утверждения христианства (VIII — конец IX в.) // X Междунар. съезд славистов; История, культура, этнография и фольклор слав. народов. М., 1980. С. 84; Он же. Введение христианства... С. 33-34.
50. Гюзелев В. Княз Борис Първи. С., 1969. С. 396.
51. Бешевлиев В. Прабългарите. С. 129.
52. Подробнее см.: Там же. С. 150.
53. Там же. С. 152.
54. Там же. С. 159.
55. Гюзелев В. Средневековна България в светлината на нови извори. С., 1981. С. 57.
56. Литаврин Г.Г. Введение христианства... С. 36. Автор не исключает возможности синкретизма.
57. Там же. С. 40.
58. Курбатов Г.Л.. Флоров Э.Д., Фроянов И.Я. Христианство; Античность, Византия, Древняя Русь. Л., 1988.С. 162.
59. Литаврин Г.Г. Введение христианства... С. 54.
60. ГИБИ. Т. 4. С. 116; ЛИБИ Т. 2 С 131.
61. Литаврин Г.Г. Введение христианства.. С. 53—54; Гюзелев В. Княз... С. 236.
62. Литаврин Г.Г. Введение христианства... С. 56, примеч. 78.
63. Милев А. Гръцките жития на Климент Охридски. С., 1966. С. 137—139.
64. Согласно списку XIV в. „Сказания о железном кресте" архиепископ назван не Стефаном, а Иосифом. См.: Ангелов Б. Сказание за железния кръст // Старобългарска литература. С., 1971. Кн. 1. С. 121-155.
65. ГИБИ. Т. 4. С. 115-116.
66. Там же. С. 116-117.
67. Литаврин Г.Г. Введение христианства... С. 58.
68. ЛИБИ. Т. 2. С. 177; Литаврин Г.Г. Введение христианства... С. 58.