8. ГОСУДАРСТВО И ОБЩЕСТВО У ПОЛАБСКИХ И ПОМОРСКИХ СЛАВЯН
B.K. PОНИH , Б.Н. ФЛОРЯ
I
В социальной и политической истории славян, обитавших некогда между Эльбой/Заале и Одером, и славян поморских, живших далее к востоку, на побережье Балтийского моря, было много общего. Именно в этом регионе славянского мира процессы образования государств оказались наиболее длительными. Изучение того, как они протекали, позволяет лучше понять и их ранние этапы, и те факторы, которые, хотя и с меньшей силой, осложняли формирование государств и народностей и в других славянских странах.
Первое прямое упоминание славян этого региона в письменных памятниках относится к середине VII в. В хронике Псевдо-Фредегара говорится, что "Дорван, князь племени сорбов, ...передался со своими людьми королевству Само" [1].
116
Перед нами устойчивая этнополитическая общность (gens) с собственным этнонимом. Правитель ее выступает субъектом внешнеполитического решения. Действительно ли князь сорбов обладал в то время такой властью или здесь сказывается "монархизирующая" тенденция самого хрониста, мы не знаем.
С середины VIII в. франкские анналисты приводят более подробные сведения о политической организации и о социальной структуре славян к западу от Эльбы/Заале, причем не только сорбов, но еще больше — ободритов и вильцев. То были крупные этнополитические общности на территориальной основе. Они включали в себя отдельные племенные образования, имевшие собственных князей. Таким был и относительно устойчивый племенной союз ободритов в Северо-Западном Полабье. Стабильное ядро союза составляли три родственных племени: собственно ободриты, вагры и полабы [2]. В памятниках каролингского времени этноним "Abodriti" относится к союзу в целом, что указывает на несомненное политическое преобладание именно этого племени, а князь ободритов был, очевидно, верховным правителем всей конфедерации.
Однако правители отдельных племен обладали в IX-X вв. значительной самостоятельностью и даже конфликтовали друг с другом, как князь вагров Желибор с князем ободритов Мстивоем [3]. Каждое племя имело свой политический центр (“град их") [4]. У вагров им был Старигард (Ольденбург близ Кильской бухты), у полабов — Ратибор (Ратцебург в Гольштейне). Резиденцией верховного правителя был племенной град ободритов Велиград (он же Рерик, Мекленбург близ Висмарской бухты). О значении главного града говорит то, что, когда противник его захватывал, это означало поражение племени и война на этом кончалась [5]. Ободритское княжество включало в себя и более мелкие единицы. Баварский Географ (первая половина IX в.) сообщает, что у ободритов "имеются 53 града (civitatcs), поделенные между их князьями“ [6]. С VIII—IX вв. здесь прослеживаются археологически как крупные княжеские грады (Ольденбург, Мекленбург), так и малые. Те и другие служили одновременно центрами политической власти и военной организации, резиденциями правящей элиты [7]. Каждое племя в составе союза имело особый языческий культ ("бог той земли") [8]. Устойчивость "культового патриотизма" обусловила у всех полабских славян живучесть племенного сепаратизма.
Сходной была структура племенного союза вильцев. В представлении каролингского Запада (до начала IX в.) их территории простирались от Эльбы и Хафеля до Балтийского моря и р. Пеене [9]. Тем самым к вильцам причисляли и гаволян (стодоран) на Хафеле, которых, однако, уже Баварский Географ упоминает отдельно от вильцев [10]. Ядро союза составляли племена редарей и долензан, к которым, возможно, позже присоединились хижане и чрезпеняне [11] — все они в памятниках XI—XII вв. объединены общим названием "лютичи". Этим более поздним сведениям соответствует сообщение Баварского Географа: "У вильцев 95 градов и 4 области (regiones)" [12].
Политический центр княжества в VIII—начале IX в. — civitas Dragowiti (упоминается в анналах под 789 г.) до сих пор не удалось локализовать.
117
Большинство исследователей связывают его с Бренной (Бранденбург на р. Хафель), [13] где уже с VIII в. существовал крупный, хорошо укрепленный град, сравнимый с княжескими градами ободритов [14]. Очевидно, ведущую роль в союзе играли тогда гаволяне В дальнейшем политическое преобладание перешло к редарям. Их племенной град Редигощ, или Ретра, где находилось знаменитое в Северном Полабье святилище бога Сварожича, стал центром конфедерации [15].
Другой формой этнополитической организации полабских славян был конгломерат племенных княжеств (сорбы в междуречье Эльбы и Заале). Мы не знаем, объединялись ли они в союз (например, при угрозе извне) и был ли, в частности, в начале IX в. Милидух, "надменный король, который правил у сорбов" и рядом с которым упомянуты "прочие короли" [16], князем одного или нескольких сорбских племен [17]. В источниках IX в. упомянуты лишь отдельные сорбские племена с правителями и племенными градами [18]. "В области сорбов, — сообщает Баварский Географ, — живут многие [племена], и у них 50 градов" [19].
Главная военная сила полабских княжеств — многотысячное ополчение свободных воинов. Высшая санкционирующая инстанция — собрание "народа" (populus, vulgus). т.е. полноправных членов племени, доминирующего в конфедерации, возможно, с участием представителей иных союзных племен [20]. Правда, об этих собраниях в IX в. почти ничего не известно, а все внимание в источниках отдано князьям и знати: поскольку в непосредственном контакте франки находились лишь с представителями правящего слоя, выступавшими от имени всей племенной общности, то именно они и выходят на передний план. И все же трансформация племенных институтов в начале IX в. уже происходила. Многие полабские князья известны по именам (Драговит, Витцан, Дражко и др.), что указывает на центральное положение князя в племенном союзе. Хотя решение о передаче княжеских прерогатив принимало, по всей видимости, собрание "народа", передавались они членам одного и того же рода. В начале IX в. и у ободритов, и у вильцев засвидетельствованы княжеские династии [21]. Материальным оплотом власти князя был главный племенной град: в Ольденбурге найдены даже остатки построек дворцового типа, восходящие к IX в. [22].
Источники доходов княжеской верхушки — часть военной добычи и дани с покоренных племен, выкупы, полученные за пленных. Как можно предположить по аналогии с сообщениями хронистов XI—XII вв. о славянах этого региона [23], в святилище главного божества поступали подати со всех племен союза. Податями этими фактически распоряжались князья и знать (включая жрецов), используя их как дипломатические дары, дань иностранным государям [24] и контрибуции победившему противнику [25]. Имелись, видимо, и зачатки фискального аппарата — одного из главных признаков государственности [26].
Функции княжеской власти были не только военные (предводитель ополчения), но и политические. Князь вильцев Драговит был вправе от имени всей племенной общности предпринимать важные шаги, определявшие дальнейшую внешнеполитическую ситуацию княжества,
118
например, брать обязательство не совершать враждебных действий против соседей. Вместе с тем верховный правитель еще не имел достаточной власти, дабы его присяга могла обеспечить выполнение обязательств всем племенным союзом. Необходимо было, чтобы "и другие знатные лица и князьки (primores ас reguli) последовали его примеру“ [27]. С этой традиционной племенной знатью, очевидно, также опиравшейся на систему градов, князья должны были разделять власть и влияние. Племенная общность и ее аристократическая верхушка могли и отказать князю в поддержке: так, в 808 г. под натиском датчан князь ободритов, “не полагаясь на верность соотечественников ”, бежал из страны [28]. Альтернативной опорой власти князя становилась дружина (satellites), о которой, однако, первые достоверные сведения в Полабье (у ободритского князя) относятся лишь к середине X в. [29].
Нет для VIII—IX вв. и данных об организации политической жизни на местах — в отдельном племенном княжестве в составе союза. Если система храмовых культов в Полабье сложилась еще до проникновения сюда христианских влияний [30], то мы вправе распространить и на этот ранний период сообщения Гельмольда о ваграх в середине XII в. Политическая жизнь в племенном княжестве сосредоточивалась вокруг главного святилища. Раз в неделю “народ" собирался здесь вместе с князем и жрецом на суд. В само святилище имели доступ лишь жрец и те, кто совершал жертвоприношение [31]. Князь как светский правитель входить туда не мог, и потому жрец обладал в известном смысле большим авторитетом и влиянием, чем князь.
Политическому усилению социальной элиты, отделению ее как носителя политических функций от основной массы свободных способствовал в VIII—IX вв. и фактор внешнеполитический — тесные связи с Франкской державой, особенно же отношения вассалитета между местными князьями и Каролингами. Связь с франкским двором стала для племенной элиты альтернативной основой ее могущества, средством ее "освобождения" от традиций политического полновластия”народа" [32].
В начале IX в. у ободритов принятие решений было уже в немалой мере узурпировано "верхами". Конечно, "народ" еще не был отстранен от власти, особенно в делах престолонаследия. Обдумывая в 826 г., оставить ли на престоле “неверного" князя Цедрага, император отправил к ободритам послов, велев "разузнать, хочет ли народ (vulgus), чтобы тот им правил". Но, когда в "племени" обнаружились разногласия, решающим оказалось мнение "некоторых лучших и выдающихся" (meliores ас praestantiores), и именно оно и решило дело [33].
Постепенная монополизация организационно-политических функций была решающей в генезисе правящего слоя. Обособлению социальной элиты способствовали также контакты с каролингской цивилизацией. Приезжая ко двору императора, славянские primores приобщались к образу жизни раннефеодальной аристократии, заимствовали ее вкусы и моды, пользуясь ввезенными извне предметами роскоши и воинского снаряжения [34]. Достигнутое славянской верхушкой положение в обществе делало ее восприимчивой и к “импорту" духовному.
119
Крещение князя Славомира в 821 г. [35], свидетельствует о психологической готовности части ободритской элиты к принятии христианства — еще один признак общества, вступающего на путь государственного развития.
Вассальные обязательства князя и утверждение Каролингами его наследственных прерогатив, несомненно, вели к политическим “передвижкам" и внутри самого правящего слоя, ставили княжескую семью в особое положение среди племенной элиты. Вмешательство императора придавало дополнительный импульс и развитию самосознания правящей династии: складывалось политически значимое предание о "заслугах предков" ("merita parentum”) князя перед иностранным сюзереном [36]. Все это, бесспорно, подогревало недовольство соперничавших с династией группировок знати. Уже в 817—826 гг. ободритские князья столкнулись с сильной оппозицией части primores. Некоторые "первые лица" непрерывно интриговали при франкском дворе против своих правителей, обвиняя их в неверности. Другие же оставались лояльны к князю и от его имени защищали его перед императором [37]. Племенная аристократия раскалывалась. Часть ее консолидировалась вокруг княжеской династии, чтобы вместе с верхушкой дружины образовать впоследствии раннефеодальную знать.
Примечательно, что та часть племенной элиты, которая противодействовала единовластию князя, обращалась за помощью к внешним силам — Каролингам. Власть ободритского князя анналист обозначает терминами, относящимися обычно к королю: regia potestas, regnum suum [38]. Возможно, "посессивная" терминология каролингских текстов, где племенное объединение ободритов выступает для своего князя как sua societas, populus suus, gens sua, отражает действительные воззрения ободритской верхушки, которые могли быть известны при франкском дворе. Так, в 809 г. глиняне отпали не от ободритов, а от их князя (ab ео defecerant) [39].
И все же собственно патримониальной концепции власти каролингские писатели на ободритов не переносят. Недостает одного важного элемента: территория ободритов связывается еще не с князем, а с самим "племенем" (Abodritorum partes, in Abodritos, terra illorum) [40]. Не непосредственно с князем, а с "его народом" связана в источниках и племенная знать (primores populi sui, primores gentis suae, Abodritorum primores) [41]. Возможно, это свидетельствует о значительной самостоятельности местной аристократии, чье влияние основывалось не на близости к князю, а на ее традиционном авторитете в племени. Совершенно иначе обстояло дело в Великой Моравии, здесь в источниках знать связывают с князем (principes sui, primates eius) [42].
Между тем власть ободритского князя усиливалась. Град Мекленбург становился все величественнее, так что в 965 г. резиденция князя произвела сильное впечатление даже на много повидавшего путешественника Ибрагима ибн-Якуба [43]. Но усиление центральной власти было лишь одной из тенденций политического развития ободритов в IX—X вв. Другой тенденцией оставалось сохранение, а подчас и укрепление самостоятельности князей отдельных племен и части знатных родов. Во взаимном противоборстве все эти политические силы
120
продолжали опираться на поддержку извне: в 60-х годах X в. князья вагров и ободритов "часто обвиняли друг друга" при дворе саксонского герцога [44]. Зачатки государственности, выступавшие скорее в виде тенденций, чем реальных элементов, не смогли тогда возобладать над традициями племенного строя.
В какой мере вражда вильцев с ободритами [45] способствовала, как принято думать, некоторой замедленности общественного развития вильцев, консервации у них племенных порядков [46], не ясно. Под 789 г. анналист говорит о князе Драговите как о первом среди равных: он "далеко превосходил всех князьков вильцев и знатностью рода, и авторитетом старости" [47]. А уже в начале IX в. и у вильцев власть была в руках одного рода и разделена между братьями, очевидно, по территориальному принципу. При этом верховенство над всей страной (totius regni summa) принадлежало князю Любу как старшему не в племени, а в правящей семье. Но власть князя вильцев была "вручена ему его народом". Populus распределял ("утверждает над собой королем"), а при необходимости и перераспределял княжеские прерогативы внутри правящего рода “по обычаю племени" (secundum ritum gentis), например, передавал власть от старшего брата младшему, если первый "управлял не совсем так, как должно" [48]. Основы племенного строя не были поколеблены. Однако и здесь возможность апеллировать к арбитражу франкского императора делала князя менее зависимым от волеизъявления “народа" и аристократической оппозиции.
Относительно сильная княжеская власть сохранялась у славян на Хафеле и в Х в. Как сообщает хронист Видукинд Корвейский, Тугумир стал князем гаволян (стодоран) "по закону племени, как наследник своего отца". Прибыв в Бранденбург, он был "народом признан и принят как господин". Одним из меньших principes gentis считался тогда его племянник [49]. Далее же к северо-востоку, на землях лютичей, мы находим к началу XI в. совершенно иное политическое устройство.
Очень мало известно о внутренней организации сорбских княжеств. Так, после гибели на войне своего "короля" сорбское племя колодицев "поспешно поставило" над собой нового [50]. Перешла ли в этом случае власть по наследству и какими были здесь права "народа", сказать трудно. О столкновении политических позиций князя и части "племени" рассказывает история убийства князя Цистибора, хранившего верность франкам, его соплеменниками [51]. Самостоятельность князя — признак начавшегося и у сорбов складывания государственности. Главным препятствием на этом пути была крайняя политическая децентрализация. Наряду с князьями весьма самостоятельными были primores, возможно, также обладавшие территориальной властью [52]. Так, Тунгло, которого анналист называет "одним из знатных лиц у сорбов", был вассалом франкского императора [53]. Понятно, что, когда в начале X в. немецкий король приступил к завоеванию областей к востоку от Заале, разобщенные сорбские племена не оказали ему сопротивления и вошли в состав Германской державы.
Итак, у всех известных нам в IX в. групп полабских славян заметны, хотя и в разной степени, зачатки государственности Функции управления все больше переходили в руки племенной верхушки.
121
Опираясь на дружину и части знати, верховные правители усиливали свою власть, превращали ее в наследственную, развивали начальные формы государственного аппарата. Однако племенной сепаратизм, самостоятельность отдельных княжеств союза, сильные позиции знатных родов, противодействовавших княжескому единовластию, не позволили полабским славянам создать в IX—X вв. прочные, сплоченные государства.
Немалую роль сыграл и фактор внешний. До середины IX в. тесные связи полабских славян с их западными соседями, как правило, благоприятствовали развитию государственности. Но в дальнейшем перманентная конфронтация славян в Полабье с Восточно-Франкской, позднее Германской державой не только отвлекала огромные материальные и человеческие ресурсы княжеств, но и вела к политическому и психологическому отчуждению славян от западных традиций государственности. Частые столкновения мешали распространению в Полабье христианства (без чего нельзя было создать единое централизованное государство) и даже укрепляли там племенные культы — основу сепаратизма. В то же время близость Франкской державы, а затем Германии, политическое давление с ее стороны как бы привязывали княжескую верхушку ко двору могущественных сюзеренов, побуждали искать именно там поддержку против внутренних противников. В условиях же растущей немецкой экспансии такая ориентация местных правителей ослабляла их позиции внутри княжеств. Таким образом, если до середины IX в. полабские племена развивались в основном синхронно с их славянскими соседями, то с того времени начало накапливаться отставание.
У ободритов в X в. новым элементом политической ситуации стало приобщение части правящей элиты к христианству. К началу XI в. княжеская верхушка была уже настолько привержена новой религии, что не отказывалась от нее, несмотря на трудности, с которыми сталкивались князья-христиане, правившие языческим народом. Князя-иноверца могли терпеть, пока он не вмешивался в существующее положение вещей. В то же время сами князья были недостаточно сильны, чтобы навязать свою религию населению. Длительная ситуация существования двух религий была взрывоопасной и не раз приводила к мятежам и даже убийствам ободритских князей их подданными, для которых распространение христианства было неотделимо от гнета податей немецким церковным властям [54].
Приверженность ободритских князей христианству выражала их стремление к решительным шагам в развитии государственности. Правители нарождавшегося Ободритского государства были заинтересованы в массовой христианизации как централизующей силе, как средстве преодоления племенного сепаратизма.
Позиции верховной власти у ободритов в начале XI в. заметно усилились. Из сообщений XII в., относящихся к предыдущему столетию, мы узнаем о княжеском землевладении: князья ободритов дарят свои имения (predia) с зависимым населением немецким епископам или, напротив, сами захватывают их земли [55]. Быть может, уже к этому времени восходит в Северном Полабье упомянутая в грамотах саксонского герцога,
122
датируемых 1158 и 1169 гг., "княжеская подать, называемая воеводницей” ("census ducis qui wogiwotniza dicitur") [56]. Всеми поступлениями в казну распоряжались сами князья, в X—XI вв. лично ответственные перед саксонским герцогом за выплату податей епископам. Опорой княжеской власти служила сеть градов — центров управления на местах. Завладеть престолом значило прежде всего установить свой контроль над градами [57], через которые видимо, и осуществлялся сбор податей с подвластных племен.
Рост доходов позволял содержать многочисленную дружину. “С отборными воинами" князь Мстислав выдерживал осаду своего града в 1018 г. [58]. "С тычячей всадников" отправился его сын в войско Оттона II в Италию [59]. Несомненно, с помощью дружины верховный правитель укреплял свою власть в отдельных племенных княжествах в составе союза: сыновья князя Ратибора (49-е годы XI в.) названы в хронике Адама Бременского principes Slavorum [60], вероятно, Ратибор сделал их правителями на местах [61]. Родственные связи верховного князя с правителями отдельных племенных княжеств, ставшими по существу его наместниками, известны и позднее. В начале XII в. князем вагров был двоюродный брат (или племянник) верховного правителя [62]. Укрепление же позиций верховного князя, его приверженность христианству способствовали сближению правящей элиты княжества с феодальной верхушкой соседних государств. Оставаясь вассалом саксонского герцога, вступая в родственные связи с саксонской и датской знатью, князь ободритов находил у них поддержку против своих соплеменников. Опираясь на дружину и помощь извне, он мог усилить свою власть, не считаясь ни с племенной знатью, ни с собранием "народа".
Все это сделало возможной в 50-х годах XI в. активную завоевательную политику князя Готшалка на соседних славянских землях. Северо-западные племена лютичей (хижане и чрезпеняне) и глиняне попали в зависимость от князя ободритов и были обложены податью [63]. Расширение власти князя сопровождалось строительством новых или реконструкцией старых градов [64]. Новые задачи управления не могли быть решены при помощи традиционных племенных институтов. Формировался уже настоящий, хотя еще примитивный, государственный аппарат. Авторитет верховного князя был очень высок: по словам Адама, славяне повиновались Готшалку "как королю" [65].
Победа государственности над племенным строем была невозможна без христианизации. Именно поэтому Готшалк всячески поддерживал миссионеров, воздвигал в своих градах церкви и монастыри. Подобно чешскому князю в X в., он стремился создать в стране особую церковную организацию, подчиненную княжеской власти и способную стать опорой нарождавшейся государственности. По его просьбе из Гамбурга были назначены епископы в Ольденбург, Ратцебург и Мекленбург — к его двору [66].
Однако политика Готшалка потерпела крах. В 1066 г. знатные роды, соперничавшие с династией, возглавили широкое движение против всей христианской княжеской верхушки. Князь был убит, миссионеры и новообращенные казнены или изгнаны.
123
Хронисты не скрывают, что для славян тогда распространение христианства означало утверждение иноземного господства и рост податей [67]. Но победа язычества лишь укрепляла племенной партикуляризм и позиции догосударственных институтов власти. Сохранение старых культов было несовместимо с развитием государственности. Ситуация ободритов, как и других полабских славян, становилась в этом смысле исторически безвыходной.
И все же на рубеже XI—XII вв. младшему сыну Готшалка Генриху удалось вновь укрепить и расширить Ободритское государство. В его казну стекались подати со всех племен, некогда подвластных Готшалку, а также со стодоран и бризан. Его судебная и "полицейская" власть простиралась, по-видимому, на всю страну: повсюду Генрих искоренял "разбойников" [68]. Переселение верховного князя и его семьи из старого племенного града Мекленбург в небольшой, хорошо укрепленный Старый Любек, находившийся на границе всех трех племенных княжеств (вагров, ободритов и полабов), знаменовало собой решительный разрыв с традициями догосударственного строя. Известия Гельмольда и найденные археологами остатки построек говорят о том, что Старый Любек при Генрихе напоминал резиденции раннефеодальных правителей, превратившись в настоящий раннегородской центр. У стен его возникли поселения ремесленников [69] и купцов, привлеченных туда "верой и благочестием" князя. Не раз сталкиваясь с сопротивлением языческой верхушки подвластных ему племен, Генрих был теперь в мерах христианизации очень осторожен. Церковь и священники были только в Старом Любеке [70]. Располагались там, по-видимому, и княжеский дворец, дома для дружины, амбары. Там же, вероятно, и чеканили монеты князя Генриха, также найденные археологами [71]. Отмечая, как велик был "во всей стране славян" и у их соседей авторитет Генриха Ободритского, немецкие авторы XII в. прямо называют его “королем" [72].
Но могущество княжеской власти при Генрихе было непрочным. Ободритское княжество сохраняло старую территориально-племенную структуру, несовместимую с развитием государственности. Разумеется, длительное существование единого княжества благоприятствовало формированию "общеободритского" самосознания. Как явствует из хроники Гельмольда, для местных правителей "свои" ("sui") — только ободриты, как широкая общность, противопоставляемая "тем, кто приходит от ран или вильцев" [73]. Есть основания заключить, что в рамках единого княжества складывалась уже особая надплеменная общность, которую можно назвать протонародностью. Однако инерция локального территориально-племенного сознания тормозила этот процесс. Из 50 случаев употребления термина "Obodriti" у Гельмольда в 38 случаях имеются в виду собственно ободриты и только в 12 речь шла об ободритах как совокупности племен, входивших в союз. После смерти Генриха в 1127 г. центральная власть была окончательно подорвана междоусобицами правителей отдельных племенных княжеств.
Другим препятствием к созданию у ободритов прочного единого государства оставались старые языческие культы.
124
С началом планомерного наступления немецких князей на славянские земли в 20—30-х годах XII в. во всем Северном Полабье язычество усилилось. К середине XII в. относятся, как упоминалось, сведения о большой организующей роли локальных племенных святилищ. Князь вагров и князь ободритов, правившие после Генриха, сами были, по всей видимости, язычниками [74]. Христианство так и не стало в Полабье фактором укрепления местной государственности [75].
Вплоть до конца существования самостоятельного Ободритского княжества его главной военной силой оставалось племенное ополчение. Массы свободного населения еще не были полностью отстранены и от политической власти. Хотя прямых сведений о собраниях “народа" по-прежнему мало, можно предполагать, что имело место коллективное обсуждение и принятие решений на широкой социальной основе [76]. Таким образом, государственность у ободритов еще не сложилась окончательно.
Наконец, ни Генриху, ни его преемникам не удалось подавить сопротивления знатных родов, соперничавших с династией. Так, из поколения в поколение боролись за господство в княжестве роды Готшалка и Крута, о чем рассказывает Гельмольд. Положение отдельных ободритских магнатов мало отличалось от княжеского: они также имели богатые владения, получали выкупы за пленных, содержали большие дружины [77]. Источники XII в., как и прежде, связывают знать не с князем, а с народом или страной (nobiles Slavorum, nobiliores Slaviae) [78]. Все это мешало формированию здесь единого господствующего класса, а тем самым и развитию государственности.
Итак, в XI — начале XII в. Ободритское княжество приобрело ряд признаков, характерных для раннефеодальных государств Центральной Европы. На его основе развивались с конца XII в. Мекленбургское, Ростокское и другие княжества, управляемые потомками князя ободритов, хотя и находившимися в сильной зависимости от саксонского герцога. В своих граммотах князья именуют себя Dei gratia Slauorum princeps, свои владения — terra dicionis nostre, a местную знать — dominationis nostre maiores [79]. Хотя эти княжества подверглись уже в XIII в. быстрой германизации, их история позволяет лучше судить об уровне развития предшествовавшего им Ободритского государства. Однако само это государство так и не смогло изжить институты и традиции племенного строя, не было ни прочным, ни единым. Усиление центральной власти при Готшалке и при Генрихе, формирование примитивного административного аппарата не сделали княжество достаточно сплоченным, чтобы оно смогло в XII в. отстоять независимость под натиском немецких феодалов.
Весьма сходно развивалась государственность у стодоран на Хафеле. Об этом говорит история правления в Бранденбурге в 1127—1150 гг. князя-христианина Прибислава-Генриха. Положение его во многом напоминало положение ободритских князей-христиан XI—XII вв. Как пишет хронист Генрих из Антверпена, правитель стодоран, "народ свой преданный гнуснейшему обычаю идолопоклонничества, ненавидя", поддерживал дружбу "со многими князьями немецкими" [80]. Подобно Генриху в Старом Любеке, от отстроил и расширил свой град,
125
привлекал ремесленников, поощрял торговлю. Именуя себя "королем" (rex), он во всем опирался на поддержку императора Лотаря Ш и саксонских магнатов. Выражением авторитета и больших притязаний Прибислава-Генриха стали найденные в огромном количестве монеты его и его жены, отчеканенные по саксонским и чешским образцам [81].
Но и Стодоранское княжество, где в XII в. уже сложились некоторые важные элементы государственности, не прошло этого пути развития до конца. Деятельность князя-христианина вызывала сопротивление жрецов языческого святилища Триглава и, вероятно, части местной знати. В 1150 г. Прибислав-Генрих умер, оставив "наследником" саксонского маркграфа в Альтмарке, который и захватил вскоре славянские земли на Хафеле [82].
Иным историческим путем шли в X—XI вв. племена вильцев-лютичей. Центром их объединения было святилище Сварожича в племенном граде редарей, чтимое людьми со всего Северного Полабья, которые несли туда свои дары. Это обеспечивало редарям политическое преобладание в конфедерации лютичей. Но племена, обитавшие к северу от р. Пеене (хижане, чрезпеняне) сохраняли значительную самостоятельность. У них были свои племенные культы и центры власти. "Сколько областей в той стране, столько там и храмов...", — пишет о лютичах Титмар Мерзебургский.
Об их политическом устройстве Титмар рассказывает: "Во главе всех тех, которые вместе называются лютичами, не стоит какой-либо особый государь. Обсуждая на собрании свои собственные нужды, они все единодушно приходят к согласию о том, что следует предпринять" [83]. Описывается ли здесь собрание только главного племени или представителей всех племен союза, сказать трудно. Реальной же властью у редарей, а тем самым и над всей конфедерацией обладала знать (primores), прежде всего жрецы Сварожича. Толкуя при помощи гаданий волю божества, управляя общественными делами лютичей и распоряжаясь податями, поступавшими в храмовую казну, жрецы создали своеобразную олигархическую систему, позволявшую им оказывать решающее воздействие на племенное собрание. Называть это устройство “республиканским", как делали некоторые историки [84], можно лишь условно. Жрецы представляли союз лютичей и во внешних сношениях [85].
Но интеграционная роль культа Сварожича оказалась незначительной, он не мог компенсировать отсутствие центральной власти. В середине XI в. между племенами союза начались междоусобные войны за господство в конфедерации. Держава лютичей распалась. Часть племен попала в зависимость от князя ободритов, еще одна часть — под власть западнопоморского князя. Значительная концентрация власти в руках правящей верхушки, прежде всего жрецов, эффективная система сбора податей (три больших войска своих созников редари и долензане содержали на свои средства в течение 7 недель [86]) означали некоторое продвижение лютичей по пути государственного развития. Однако все основы их политического устройства оставались племенными.
126
II
Как и в Полабье, в славянском Поморье процесс формирования государства (а соответственно и раннефеодальной народности) оказался очень длительным. Но в отличие от Полабья, здесь, несмотря на серьезные препятствия, процесс этот завершился все же созданием раннефеодального государства на местной основе.
Об уровне развития поморского общества в IX — первой половине X в. позволяют судить лишь данные археологии [87]. Очевидно, IX в. был временем резкого перелома в развитии Поморья. Именно тогда на месте будущих политических центров (Щецин, Волин, Колобжег) возникли "протогорода" — крупные укрепленные поселения с густой регулярной застройкой. Археологами здесь обнаружены явные следы торгово-ремесленной деятельности. Подобные поселения существовали в IX в. только в Великой Моравии. Однако если в ее главном центре — Микульчицах были уже элементы социальной стратификации, то в поморских поселениях различия между укрепленными градами и неукрепленными посадами не выявляются [88]. На протяжении IX-XI вв. территория этих центров расширилась: вокруг главного града возникли новые поселки, часть из которых также была укреплена. Но и в этот, более поздний, период не видно качественных различий между отдельными частями поселений: во всех поселках обнаружены остатки ремесленных мастерских, один и тот же инвентарь и тип застройки. По-видимому, совершив скачок в своем развитии в IX в., поморское общество далее эволюционировало скорее в количественном, чем в качественном отношении. Для начала XII в. эти предположения могут быть проверены свидетельствами письменных памятников.
Возникновение в IX в. в Поморье крупных "протогородов" позволяет ставить вопрос о появлении в это время и каких-то политических объединений, центрами которых они могли быть. С подобными объединениями обычно связывают свидетельство Баварского Географа: "Prissani civitates LXXX, Velunzani civitates LXX" [89]. Названия этих общностей сопоставляют с названиями таких градов — политических центров поморских территорий XII в., как Волин и Пыжице (Piriscum, Pirissa). Количество градов говорит о том, что перед нами крупные объединения, возможно, аналогичные племенным союзам полабских славян [90]. Но название членов такой общности, производное от названия ее центра, явно отличается от обычных названий славянских племен и племенных союзов. Вероятно, “протогорода" играли здесь при создании таких объединений роль гораздо большую, чем в других частях Полабья и славянском мире в целом.
С 60-х годов X в. появляются сведения о политическом объединении в Поморье во главе с "большим градом" Волином, жители которого обозначены как "волыняне" (Vuloini). Объединение это было, очевидно, весьма значительным, так как оказалось в силах вести упорную борьбу с такой державой, как Древнепольское государство [91].
К середине XI в. относятся новые сведения о политической и этнической ситуации в Поморье.
127
В 1046 г. к императору Генриху III прибыл вместе с правителями Польши и Чехии dux... Zemusil Bomeraniorum [92]. "Поморяне" были хорошо известны также Адаму Бременскому, писавшему, что р. Одра отделяет их земли от земель лютичей [93]. Появление для обозначения всего населения Поморья особого термина (первоначально, вероятно, политонима) — явный рубеж в политической и этнической истории области. Хорошо обоснована гипотеза, согласно которой это название дали поморянам их южные соседи — поляки (по отношению к ним земли поморян собственно и были Поморьем), а само название было усвоено местным населением в период временного подчинения Поморья польскими правителями во второй половине X — начале XI в. [94]. Впрочем, превращение этого термина в самоназвание можно рассматривать и как признак возникновения в Поморье более устойчивого политического единства. Не случайно его первое упоминание совпадает с появлением у поморян княжеской власти, охватывавшей всю страну.
Вторая половина XI — начало XII в. отмечены экспансией Поморского объединения на соседние земли. Галл Аноним (начало XII в.) сообщает о набегах поморян на Польшу. К 20-м годам XII в. в состав Поморья вошла обширная территория за Одрой, бывшая ранее частью державы лютичей. Главу поморян Галл именует "ipse dux", чтобы отличить его от более мелких князей в пограничных с Польшей поморских градах. О роли князя в политических делах Поморья ярко свидетельствует рассказ о его встрече с польским князем Болеславом Кривоустым зимой 1107/08 г. Когда князь поморян "приблизился к Болеславу, склонился перед ним и объявил себя верным ему рыцарем и слугой", тот "в течение пяти недель... покорил почти все княжество без единого сражения" [95]. Итак, подчинение князя предопределило беспрепятственное подчинение всей страны.
Подробнее о политическом устройстве Поморья в 20-х годах XII в. говорят жития “крестителя" поморян Оттона, епископа Бамбергского, написанные в 40—60-х годах XII в. неизвестным монахом Прюфенингского монастыря и монахами монастыря в Бамберге Эбо и Гербордом [96]. Основное ядро Поморья — земли к востоку от Одры — выступает в житиях как федерация самостоятельных политических организмов. Среди них выделяется Щецин — metropolis всего Поморья. Решения Щецина как "старшего города" авторитетны для других центров: жители Волина заявляют, что примут христианство, если это сделают жители Щецина. Щецин мог также представлять интересы федерации перед польским князем [97], добиваясь снижения дани. Во внутренних же делах прочие центры сохраняли самостоятельность. Так, каждый из них принимал христианство независимо от других.
Всякая входившая в федерацию область имела свой политический центр — град, с окружавшей его территорией, на которой могли располагаться другие, более мелкие, городки. Верховный орган — народное собрание (вече) собиралось в граде, но в нем участвовало население (зачастую вооруженное) и из сельской округи града. Так, для обсуждения вопроса о принятии христианства в Щецин был созван “язычниками из деревни и градов народ бесчисленный" ("pagani de rure ac de villis plebem innumeram") [98].
128
Поморское общество к началу XII в., конечно, уже не было социально однородным. Агиографы часто выделяют в нем слой знати (primates, meliores и т.д.). Это — люди могущественные, опирающиеся на поддержку большого количества "родственников" и “друзей", владеющие кораблями, на которых они занимаются торговлей и пиратством, имеющие богатые поместья, где трудятся пленные и должники. Знать составляла особый орган — совет, на котором она одни вопросы решала, а другие предварительно обсуждала, прежде чем вынести их на вече [99].
Еще одним элементом социальной структуры Поморья было жречество. Существует традиция выделять его как особую общественную группу [100]. Правы, однако, те исследователи, которые рассматривают знать и жречество как одну группу [101]. Жрецы входили в состав совета даже тогда, когда обсуждался вопрос о смене религии. В Щецине языческие храмы — место пиров знати, где вельможи пили из кубков, хранившихся в храмовой казне [102]. Видимо, жрецами становились прежде всего члены знатных родов, что обеспечивало единство интересов знати и жречества. Ведь и здесь культ главного божества — покровителя земли занимал центральное место в общественной жизни. Приносимые ему жертвы обеспечивали в представлениях людей урожай и защиту от врагов, решение всех важных дел предварялось гаданиями; в храмах хранилась казна, состоявшая из приношений и военной добычи и являвшаяся как бы общим достоянием.
Знать и жрецы благодаря своему авторитету, поддержке родственников и клиентелы, особой роли в сфере культа и праву распоряжаться общественной казной могли оказывать большое влияние на вече. Эти черты социальной организации поморского общества привели некоторых исследователей в 50-х годах нашего столетия к выводу, что мы имеем здесь дело с особым типом раннефеодального государства — "городской республикой“ [103]. С этим нельзя согласиться. Так, несмотря на влияние совета знати, именно вече оставалось верховным органом, чьи решения были обязательны для всех. Вече могло собираться и стихийно, без предварительного обсуждения вопросов на совете знати ( например, вече, созванное в Щецине в 1126 г. во время эпидемии [104]), его мнение иногда расходилось с мнением знати, что и произошло на вече 1128 г. в Вологощи, где жители постановили сохранить язычество, хотя знатные лица дали ранее согласие на введение христианства [105]. Знать не обладала достаточной военной силой, чтобы подчинить участников веча своей воле [106]. В условиях, когда участвовать в вече могло все свободное население города и округи, такую организацию общества следует определить как догосударственную, хотя и нет формальных оснований считать поморские области территориями отдельных племен. По-видимому, именно такой характер общественной организации, определил и структуру Поморья как федерации многочисленных территорий каждая из которых не превышала размеров, необходимых для участия в деятельности веча всего населения. Такая организация сложилась, очевидно, в IX в. с образованием в Поморье "протогородов" и сохранялась почти без изменений до XII в.
129
Вместе с тем такая структура сосуществовала в начале XII в. в Приморье с другой, связанной с деятельностью верховного князя. Она имел в своем распоряжении значительную дружину: в 1124 г. князь Вартислав встретил миссионеров в сопровождении нескольких сотен воинов [107]. Можно также выделить области, с которыми была особенно связана княжеская власть. На основной территории Поморья это прежде всего округ с центром в Камне (sedes ducis, civitas ducis). Там постоянно проживали жена князя и его гарем, принимали крещение дружинники, там же находились княжеские владения и их управляющие (vilici). Именно поставленный в Камне храм князь наделил "дарами и имениями" ("prediis ас dote"). Хотя и в Камне существовало вече, руководила им княжеская власть: решение о принятии нового культа было принято здесь по предложению жены князя еще до приезда миссионеров [108]. Подобным же владением князя на бывших землях лютичей, вошедших в состав Поморья, был, по-видимому, Узнам [109].
По отношению к Поморской федерации князь выступает прежде всего как военный предводитель [110] и ее верховный глава в сношениях с соседними государствами: его "поцелуй мира" с Болеславом Кривоустым скрепляет мирный договор между Поморьем и Польшей [111]. На то, что власть князя не ограничивалась лишь военными функциями, указывают сообщения агиографов о княжеских дворах в поморских градах, где люди, совершившие важные проступки, могли найти убежище от своих преследователей [112].
Однако все эти функции князь мог выполнять лишь постольку, поскольку его политика совпадала с интересами поморской знати. Иная ситуация сложилась в 1124 г., во время первой поездки Оттона Бамбергского в Поморье, когда князь поддержал христианскую миссию, а главные поморские грады Щецин и Волин отказались принять новую религию. Князь оказался не в состоянии даже обеспечить безопасность миссионеров, разместившихся на княжеских дворах, а не то что повлиять на решения народных собраний в наиболее крупных градах. К 1128 г. относятся сообщения о войне Щецина с князем Вартиславом, во время которой войска Щецина разорили владения князя [113]. Таким обоазом, верховный князь поморян был лишь военным и в какой-то мере политическим главой Поморской федерации, но отнюдь не ее правителем. Институт верховной власти в этих условиях не может рассматриваться как признак сложившейся у поморян государственности.
Описанная структура, включавшая в себя вече как верховный орган, совет знати и княжескую власть с преимущественно военными функциями, принципиально сходна с политическим устройством шведских земель в IX—XI вв., которое в историографии также считается догосударственным [114]. Для поморского общества начала XII в. было характерно острое соперничество знати поморских градов с князем и его дружиной. Оно, несомненно, было серьезным препятствием на пути складывания единого господствующего класса, а следовательно, и государства.
Существенно иным, чем основной части Поморья,
130
было положение на землях к западу от Одры, составлявших часть территорий племен, входивших ранее в союз лютичей (чрезпенян, долензан, редарей). Земли эти также делились на округа с центрами в градах, по этим градам и называвшиеся, и с вечем как верховным органом. Здесь власть князя была сильнее, чем к востоку от Одры. В градах располагались княжеские наместники (prefecti) [115], были сооружены церкви, материальное обеспечение которым дал князь [116]. Понятно, что присоединение земель лютичей к Поморью было результатом военной экспансии, а ею, естественно, руководила княжеская власть. Но главные различия были связаны с неодинаковым характером отношений между князем и местной знатью. Здесь и там по-разному проходило обсуждение вопроса о принятии христианства: в основной части Поморья этот вопрос рассматривался каждый раз отдельно вечем того или иного округа, а на бывших землях лютичей — на общем собрании знати и наместников градов, созванном князем в его владении — Узнаме. Участники собрания руководствовались тем, что если они примут христианство, то и подчиненный им народ последует их примеру [117]. Ожидания эти оправдались лишь отчасти: так, вече Вологощи, одного из наиболее крупных местных градов, несмотря на решение собрания в Узнаме, постановило сохранить язычество и не впускать к себе христианских миссионеров. Однако вече было вынуждено изменить свою позицию, когда к городу подступил князь с воинами [118]. Объединение местной знати под руководством княжеской власти вело к ослаблению роли веча, а ем самым к созданию условий для формирования раннефеодальной государственности.
В последующие десятилетия в развитии поморского общества произошел резкий перелом. К 50—60-м годам XII в. относятся сведения о пожалованиях Ратибора, брата Вартислава, и его преемников первым поморским монастырям в Столпе и Гробе, которые получили небольшие земельные владения, но в первую очередь доходы от различных проезжих пошлин и пошлин с торгов, корчем, соляных варниц, а также права на ловлю рыбы в разных частях Поморья. Очевидно эти виды доходов являлись в середине XII в. княжеской регалией. В тех же грамотах свидетелями выступают княжеские наместники во всех гланых поморских центрах, включая Щецин [119]. В документах 80-х годов XII в. отмечается, что княжеские пожалования осуществлены "по общему совету знатных всей нашей земли, на общем собрании по совету и с согласия почти всех баронов и жупанов" ("totius terre nostre nobilium cummuni consilio, in generali conventu et consilio consensu fere omnium baronum el suppanorum”) [120].
Итак, собрание знати всей страны предстает как верховный орган, сотрудничающий с княжеской властью. Уже в грамотах предыдущего десятилетия встречаются формулы об освобождении владений от податей и повинностей в пользу князя и его "баронов", в том числе от дани и от обязанности принимать князя и его свиту во время их разъездов по стране (gaztitua) [121]. Все это говорит о превращении во второй половине XII в. догосударсгвенной Поморской федерации в раннефеодальное государство — Поморское княжество.
131
Наиболее ранние источники, позволяющие судить о характере этого государства, это названные выше жалованные грамоты поморским монастырям в Столпе и Гробе, а также папская булла 1140 г, поморскому епископству [122], подтверждавшая его права на имущество и доходы. Епископство еще не имело каких-либо земельных владений и обеспечивалось за счет налога с населения в размере 2 мер хлеба и 5 монет с плуга. Перечень в булле всех основных поморских градов — центров наместничьих округов, вероятно, указывал, где должны были собирать налог епископу (возможно, речь шла и о десятине от различных податей, как это было в Польше). Кроме того, епископу были переданы пошлины с торга и корчем в нескольких градах [123]. Доходы от корчем и торговые пошлины были главными в материальном обеспечении и первых поморских монастырей. Это позволяет полагать, что в Поморском княжестве важнейшим источником доходов господствующего класса была централизованная эксплуатация свободного населения. Поскольку социальная и политическая организация государства такого типа достаточно полно охарактеризована в других частях книги, остановимся лишь на тех особенностях Поморского государства, которые отличают его от Польши и Чехии.
Из прерогатив княжеской власти больше известно о княжеских регалиях. К ним относились права князей основывать торги, взимать проезжие и торговые пошлины, давать разрешения на открытие корчем и облагать эти заведения налогом, дозволять добычу соли и лов рыбы в море и Щецинском заливе, а также в больших реках и взимать за это плату [124]. Генезис этих прав относится к догосударственному периоду, когда те или иные сборы взимались племенной знатью и использовались в интересах всего племени [125]. Княжеская власть лишь узурпировала эти права, подчинив их использование своим интересам. Принципиальным новшеством стало во второй половине XII в. право князей чеканить монету [126]. Повинности, о которых идет речь в грамотах (строительство и ремонт градов и мостов, несение стражи в градах, воинская повинность), явно восходили к догосударственному периоду. Новыми могли быть только доставка коней и возов и прием на постой князя и его должностных лиц. О налогах сведений крайне мало. Упоминаются лишь naraz и oszep, видимо, идентичные повинностям того же названия в Польше [127]. Судя по всему, система налогов и повинностей, характерных для раннефеодального государства центральноевропейского типа, не получила в Поморье значительного развития.
Особенно существенно полное отсутствие сведений о служебном населении и служебной организации (а соответственно и о регалиях, связанных с их деятельностью). Создание "служебной" организации не в последнюю очередь вызывалось необходимостью обеспечивать потребности "большой дружины" — профессионального войска, размещенного по градам и составлявшего ядро формировавшегося господствующего класса. “Большая дружина" была тем орудием, которое позволило князьям сломить власть племенной знати и ликвидировать сепаратизм. Образование государства в Поморье пошло,
132
очевидно, в ином направлении — по пути компромисса княжеской дружины с местной знатью, наметившегося к западу от Одры уже в конце 20-х годов XII в. В связи с этим "большая дружина" не сложилась, а потребности самого князя и его ближайшего окружения мог обеспечить труд несвободной челяди, занятой в княжеском хозяйстве. О том же свидетельствует и структура государственного аппарата. Административные округа в Поморье заметно отличались от тех, что были в соседней Польше. Если в Польше наряду с крупными административными округами — "провинциями” существовали малые округа во главе с наместниками (каштелянами), во многих случаях совпадавшие с территорией соседской общины — "ополя", то в Поморье мы знаем лишь наместничества высшего уровня, а в малых округах княжеской администрации не было [128].
Все сказанное позволяет прийти к выводу, что в Поморье в отличие от других стран региона образование раннефеодального государства не привело к созданию мощной и разветвленной системы централизованной эксплуатации и к складыванию на ее базе широкого социального слоя (прежде всего в составе правящей верхушки), тесно связанного с этой системой и заинтересованного в ее сохранении.
Здесь следует отметить, что, хотя о складывании государства можно говорить в Поморье не ранее середины XII в., уже во второй половине XII — начале XIII в. в документах появляются сведения о земельных пожалованиях монастырям (хотя и с санкции князей) и о крупных комплексах владений поморской знати. К 70-м годам XII в. относятся первые дарения Вартислава Святоборича, наместника Щецина (род его имел обширные владения в обеих частях Поморья) [129]. Еще до 1173 г. Мирогнев и его братья наделили землями монастырь в Даргуне. В грамоте того же времени капитулу в Камне Казимир I подтверждает ряд дарений, сделанных ранее "знатными нашей земли из своих вотчин" (“nobiles terre nostre de suis hereditatibus“). В грамоте 1193 или 1194 г. упомянуто дарение Генриха и Борта Рановичей церкви в Требятове на “все деревни в области долензан, принадлежащие им по наследству” ("villas omnes que per proviniciam Tolenze ad eos spectant hereditario") [130]. Отмеченные особенности поморской государственности, конечно, влияли на возникновение условий для перехода к развитому феодализму. Однако вопрос этот не относится уже к проблематике этой книги. Нарисованная выше картина характерна не только для Поморья: очень сходным образом, хотя и с определенным запозданием, развивалось и княжество с центром на о-ве Рана.
Этническая эволюция поморского общества после складывания еще в догосударственную эпоху этнополитической общности поморян вела к превращению этой общности в народность в рамках раннефеодального государства — Поморского княжества. Представление об особом "народе поморян" ("Pomeranica gens”) [131] передано в документах второй половины XII в. вполне отчетливо. Эта линия развития осложнялась тем, что в княжестве сосуществовали в XII в. представители двух родственных, но разных по историческим традициям этносов — собственно поморского и лютичского. В памяти населения сохранялись старые племенные названия лютичей (чрезпеняне, долензане),
133
хотя племенные территории уже не соответствовали новому государственному административному делению [132], сохранялись и представления об особом происхождении местной знати (упомянутые выше Рановичи определены в грамоте, как illustri Liuticiorum prosapie) [133]. Такие воззрения на этническую природу населения княжества проявились и в титулатуре князя, выступающего подчас в грамотах как Pomerananim et Liuticiorum dux [134]. В княжеских грамотах XIII в. Поморское княжество обозначается как S(c)lauia [135]. Это, возможно, свидетельствует об интеграции поморян и лютичей на основе признания общего славянского происхождения и о необходимости противопоставить Поморье как особое государство соседним немецким княжествам. В памятниках конца XII—XIII в. местные обычаи и институты неизменно обозначаются как "славянские" [136]. Однако то был уже период широкого проникновения в Поморье представителей разных слоев немецкого этноса, что положило начало этапу в этнической истории края.
1. Fredegar. IV. 68. Р. 155.
2. Fritze W.H. Probleme der abodritischen Stammes- und Reichsverfassung und ihrer Entwicklung vom Stammesstaat zum Herrschaftsstaat // Siedlung und Verfassung der Slawen zwischen Elbe, Saale und Oder. Giessen, I960. S. 144-154; Łeciejewicz L. Głowne problemy dziejów obodrzyckich // Słowiańszczyzna połabska między Niemcami a Polską. Poznań, 1981. S. 172175.
3. Widukind. III. 68. P. 142.
4. Adam. II. 21. P. 75-76.
5. ARF. A. 809, 816. P. 129, 144; Annales Bertiniani. Hannoverae, 1883. A. 839. P. 23.
6. Horák B., Trávníček D. Descriptio civitatum ad septentrionalim plagam Danubii. Pr., 1956. S. 2.
7. Struve K.W. Die Burgen in Schleswig-Holstein. Neumünster, 1981. Bd. 1. S. 10, 47; Donat P. Die Mecklenburg - eine Hauptburg der Obodriten. В., 1984; Die Slawen in Deutschland: Neubearbeitung. B., 1985. S. 210-211, 233-236.
8. Helmold I. 52, 84. P. 102, 159-160.
9. ARF. A. 789. P. 84: Fragmentum Annalium Chesnii. A. 790 // MGH SS. 1826. T. I. P. 34.
10. Horák В., Trávníček D. Op. cit. S. 2. Ср.: Dralle L. Slaven an Havel und Spree. B., 1981. S. 78-85, 157-162; Die Slawen... S. 532, Anm. 33.
11. Ср.: Strzelczyk J. Rewizja dziejów Wieletów-Luciców? // Studia hislorica slavo-germanica. 1983. S. 130. 11.
12. Horák B., Trávníček D. Op. cit. S. 2.
13. Nalepa J. Wyprawa Franków na Wieletów w 789 r. // Slavia Antiqua. 1954. T. 4. S. 217-223; Łabuda G. Civitas Dragawiti // Europa Slavica - Europa Orientalis. B., 1980. S. 91-98; Dralle L. Op. cit. S. 94-95, 163.
14. Grebe K. Die Brandenburg (Havel) - Stammeszentrum und Fürstenburg der Heveller // Ausgrabungen und Funde. 1976. 21. S. 156-158; Die Slawen... S. 211.
15. Thietmar. VI. 23-25. P. 302, 304; Adam. II. 21. P. 76.
16. Chronicon Moissiacense. A. 806 // MGH SS. T. I. P. 308.
17. Ср.: Łowmiański H. Początki Polski. W-wa, 1973. T. V. S. 239. Przyp. 753; Die Slawen... S. 255, 530, Anm. 9.
18. Annales Bertiniani. A. 839. P. 23.
19. Horák B., Trávníček D. Op. cit. S. 2.
20. Ср.: Łowmiański H. Początki Polski. W-wa, 1970. T. 4. S. 88-90.
21. ARF. A. 817, 823. P. 147, 160.
22. Die Slawen... S. 219.
23. Thietmar. VI. 25. P. 304; Helmold. I. 36, 38. P. 71,77.
24. ARF. A. 822. P. 159; Chronicon Moissiacense. A. 804. P. 307; Annales Fuldenses. Hannoverae, 1891. A. 895, 897. P. 126, 131.
25. Annales Bertiniani. A. 839. P. 23.
134
26. Ср.: Procházka V. Danova A jiná břemena u polabsko-pobaltských Slovanů // Právněhistorické studie, 1955. D. 1. S. 164-166; Łowmiański H. Op. cit. T. 4. S. 138, 150, 228; T. 5. S. 260-261.
27. Annales qui dicuntur Einhatdi. A. 789 // ARF. P. 87.
28. ARF. A. 808. P. 125.
29. Widukind. Ш. 55. P. 138.
30. Ср.: Gieysztor A. Mitológia Słowian. W-wa, 1982. S. 254-258; Die Slawen... S. 312, 315, 540, Anm. 103.
31. Helmold. I. 84. P. 159.
32. Ронин B.K. Политическая организация славян Центральной Европы и их отношения с западными соседями в VII — начале IX в. // Этносоциальная и политическая структура раннефеодальных славянских государств и народностей. М., 1987. С. 87-95.
33. ARF. А. 826. Р. 171.
34. Die Slawen... S. 139-140.
35. ARF. Л. 821. P. 157.
36. Ibid. A. 826, 823. P. 171, 165.
37. Ibid. A. 819, 821, 823, 826. P. 149-150, 157, 160, 162, 169, 171.
38. Ibid. A. 817, 826. P. 147, 171.
39. Ibid. A. 809, 819, 823. P. 129, 149, 160, 162.
40. Ibid. A. 808, 809. P. 125, 128; Annales Fuldenses. A. 844. P. 35.
41. ARF. A. 819, 823, 826. P. 149, 160, 162, 169.
42. Annales Fuldenses. A. 884, 901. P. 113, 135.
43. Kowalski T. Relacja Ibrāhīm Ibn Ja’kuba z podróźy do krajów słowianskich w przekazie Al-Bekriego. Krakow, 1946. Ср.: Die Slawen... S. 219, 235-236.
44. Widukind. III. 68. P. 142.
45. ARF. A. 808. P. 126.
46. Ср.: Herrmann J. Siedlung, Wirtschaft und gesellschaftliche Verhälthisse der slawischen Stämmen zwischen Oder/Neisse und Elbe. B., 1968. S. 172-174; Sułowski Z. Sporne problémy dziejów Związku Wieletów-Luciców // Słowiańszczyzna... S. 158.
47. Annales qui dicuntur Einhardi. A. 789. P. 85, 87.
48. ARF. A. 823. P. 160.
49. Widukind. II. 21. P. 85.
50. Annales Bertiniani. A. 839. P. 23.
51. Annales Fuldenses. A. 858. P. 51.
52. Ср.: Schlesinger W. Die Verfassung der Sorben // Siedlung... S. 79; Łowmiański H. Op. cit. T. 5. S. 239-240.
53. ARF. A. 826. P. 169, 171.
54. Ср.: Ронин B.K. Христианизация полабских славян // Принятие христианства народами Центральной и Юго-Восточной Европы и крещение Руси. М., 1988. С. 194-196.
55. Helmold. I. 14, 18. Р. 28-29, 37-38. Ср.: Die Slawen... S. 259.
56. MUB. I. 65. 90. S. 58, 84; Ср.: Procházka V. Daňová... S. 176.
57. Helmold. I. 18, 34, 37, 38, 57. P. 37-38, 67-68, 72-74, 112.
58. Thietmar. VIII. 5. P. 498.
59. Adam. II. 42. Schol. 27. P. 102.
60. Ibid. 79. P. 137.
61. Ср.: Черниловский З.M. Возникновение раннефеодального государства у прибалтийских славян. М., 1959. С. 88-89.
62. Helmold. I. 49. P. 97.
63. Adam. III. 19-20. P. 162-163.
64. Ср.: Die Slawen... S. 217-219.
65. Adam. Ш 19. P. 162.
66. Ibid. 19-21, 51. Schol. 80. P. 162-164, 194.
67. Ibid. 23, 50-51. P. 166, 193-195; Helmold. I. 23-25. P. 46-48.
68. Helmold. I. 34, 36, 37. P. 68, 72-74.
69. Die Slawen... S. 220, 235, 263.
70. Helmold. I. 34, 41, 46, 48, 49. P. 69, 83, 91, 95, 97.
71. Leciejewicz L. Miasta Słowian północnopołabskich. Wrocław etc., 1968. S. 90-96; Die Slawen... S. 132, 220, 235, 263.
72. Helmold. I. 36. P. 72; MUB. I. 29. S. 27.
73. Ibid. 14. 15. P. 29, 31.
135
74. Ibid. 52. P. 102.
75. Ср.: Ронин В.К. Христианизация.. С. 199-201.
76. Helmold. I. 25, 34, 38, 84. Р. 47, 67, 74, 75, 160.
77. Ibid. 49, 55, 84. Р. 97, 107, 159, 160.
78. Ibid. 93. Р. 184.
79. MUB. I. 126, 127, 147, 148, 152, 244. S. 123, 142, 144, 150, 229.
80. Heinrici de Antwerpe Tractatus de captione urbis Brandenburg // MGH SS. 1880. T. XXV. P. 482.
81. Kahl H.-D. Slawen und Deutsche in der brandenburgischen Geschichte des 12. Jahrhunderts. Köln; Graz, 1964. S. 26-76, 273-326; Die Slawen... S. 134, 266.
82. Heinrici de Antwerpe Tractatus... P. 483. Ср.: Kahl H.-D. Op. cit. S. 358, 378, 384-386; Die Slawen... S. 266, 387, 397.
83. Thietmar. VI. 25. P. 304.
84. Wachowski K. Slowiańszczyzna Zachodnia. Poznań, 1950. S. 102-103, 119-120; Sułowski Z. Geneza i upadek państwa Wieletów-Luciców // Kwartalnik Historyczny. 1963. R. 70. S. 325 337.
85. Thietmar. VII. 64. P. 478.
86. Adam. II. 21. P. 165.
87. Leciejewicz L. Początki nadmorskich miast na Pomorzu Zachodnim. Wrocław etc., 1962; Idem. Kształtowanie się pierwszych miast u Słowian Nadbałtyckich // Slavia Antiqua. 1970. T. 17. S. 93-123; Filipowiak W. Wolin-Wineta: Wykopaliska zatopionego miasta. Rostock; Stralsund, 1986; Szczecin we wczesnym średniowieczu: Wzgórze zamkowe. Wrocław etc., 1983.
88. Ср.: Dąbrowska E. Etapy kształtowania się osadnietwa grodowego i formowania organizaeji grodowych u Słowian zachodnich wc wczesnym średniowieczu //Archeologia Polski. 1978. T. 23, z. 2. S. 432-433, 435-438.
89. Horák В., Trávníček D. Op. cit. S. 2.
90. História Pomorza. Poznań, 1969. T. 1, cz. 1. S. 293; cp.: Łosiński W. Osadnictwo plemienne Pomorza VI-X w. Wrocław, 1982. S. 195-198.
91. Historia Pomorza. S. 308-313, 317-318.
92. Annales Altahenses maiores. A. 1046 // MGH SS. 1868. T. XX. P. 802.
93. Adam. II. 22. P. 80-81; IV. 13. P. 241.
94. Dowiat J. Pochodzenie dynastii zachodniopomorskiej u ukształtowanie się terytorium księstwa zachodniopomorskiego // Przegląd Historyczny. 1954. T. 45, z. 2/3. S. 236 passim.
95. Galli Anonymi Cronicae et gesta ducum sive principum Polonorum. Gracoviae, 1952. S. 96, 110, 114. Ср.: Łowmiański H. Op. cit. T. 5. S. 415-420.
96. Главные исследования политического строя поморян по данным житий см.: Черниловский З.М. Указ соч. С. 63-81; Wachowski К. Op. cit. S. 207-253; Procházka V. Politické zrîzeni polabsko-pobaltsých Slovanů v závěrečném údobí rodové společnosti // Slavia Occidentalis. 1962. T. 22. S. 236—246; Zernack К. Die burgstädtische Volksversammlungen bei den Ost- und Westslawen. Wiesbaden, 1967. S. 225-242.
97. Herbord. II. 25-26, 30. S. 110-113, 118.
98. Vita Prieflingensis, II. 10. S. 41.
99. Wachowski K. Op. cit. S. 225-227, 235-237.
100. Procházka V. Organizace kultu a kmenové zřízeni polabsko-pobaltských Slovanů // VPS. 1958. D. 2.
101. Dowiat J. Ewolucja państwa wczesnofeudalncgo na Pomorzu Zachodnim // Przegląd Historyczny; 1956. T. 47, z. 3. S. 475—477.
102. Herbord II. 32. S. 123.
103. Ср.: Procházka V. Politické zřízeni... S. 241-242.
104. Vita Prieflingensis. Ш. 5. S. 62; Ebo. III. 1. S. 93-94.
105. Ebo. III. 7. S. 106-108.
106. Ср.: Wachowski K. Op. cit. S. 232, 237; Черниловский З.M. Указ. соч. С. 68-69.
107. Vita Prieflingensis. II. 2. S. 31; Herbord. II. 11. S. 81—82.
108. Ebo. II. 5. S. 65; Herbord. II. 19-22. S. 96-100.
109. Ср.: Dowiaт J. Pochodzenie... S. 257-259.
110. Herbord. III. 2. S. 150.
111. Ebo. III. 13. S. 118.
112. Vita Prieflingensis. II. 5. S. 34-35; Ebo. II. 7. S. 67.
113. Ebo. III. 20, 23. S. 129-130, 133-135.
136
114. Ковалевский С.Д. Образование классового общества и государства в Швеции. М., 1977. С 89-119.
115. Herbord. III. 1-2. S. 149, 150; Ebo. III. 7. S. 107.
116. Vita Prieflingensis. III 4. S. 61.
117. Ebo. III. 6. S. 104-106; Herbord. III. 3. S. 152-155.
118. Ebo. III. 7. S. 106-108; Herbord. III. 5. S. 158-159.
119. PUB. I. 43, 48, 51а, 94. S. 48, 52, 58, 124.
120. Ibid. 106, 108, 109. S. 137, 140, 142.
121. Ibid. 67, 70. S. 86, 92.
122. Ibid. 30. S. 33-34.
123. Walachowicz J. Pierwotne uposażenie biskupstwa kamieńskiego // Studia i materiały do dziejów Wielkopolski i Pomorza. W-wa; Poznań, 1979. T. 13, z. 1.
124. Ср.: Walachowicz J. Monopole książęce w skarbowósci wczesnofeudalnej Pomorza Zachodniego. Poznań, 1963. Ср. также поправки, сделанные К. Бучеком. Buczek К. Przemiany ustrojowe na Pomorzu Zachodnim w XII i XIII vrieku // Kwartalnik Historyczny. 1965. R. 72. S. 360 passim.
125. Buczek K. Op. cit. S. 375-376.
126. Pošvář J. Počátky mince u polabských a pobaltských Slovanů // VPS. 1958. D. 2. S. 130—134.
127. Walachowicz J. Immunitet ekonomiczny na Pomorzu Zachodnim w okresie wczesnofeudalnym // Czasopismo Prawno-Historyczne. 1963. T. 15, N 1. S. 49-53; Buczek K. Op. cit. S. 354 passim.
128. Ślaski K. Podziały terytorialne Pomorza w XII-XIII wieku. Poznań, 1960. S. 225-226.
129. Chlopocka H. Powstanie i rozwój wielkiej wlasności ziemskiej opactwa cystersów w Kolbaczu w XII-XIV wieku. Poznań, 1953. S. 24-28; Dowiat J. Pochodzenie... S. 256-257.
130. PUB. I. 61-62, 70, 120. S. 75-76, 78-81, 91-92, 159.
131. Ibid. 108, 119. S. 140, 158.
132. Ślaski K. Op. cit. S. 49-50, 52-56.
133. PUB. I. 120. S. 159.
134. Ibid. 91, 165. S. 120, 206.
135. Ibid. 171, 172. 197, 213. S. 214, 215, 244, 263.
136. Buczek K. Op. cit. S. 350.