А. Общие проблемы этногенеза народов Восточной, Центральной и Юго-восточной Европы
1. К исследованиям в области этногенеза славян и восточных романцев
В. Д. Королюк
Проблема этногенеза славян отнюдь не является новой для нашей отечественной науки. Она особенно энергично и многопланово разрабатывалась советскими исследователями в конце 30 — 40-х годах. Ею занимались такие видные историки, филологи, этнографы и археологи, как А. Д. Удальцов, H. С. Державин, С. П. Толстов, М. И. Артамонов, Б. А. Рыбаков, П. Н. Третьяков и др. [1] Правда, работы их охватывали главным образом восточнославянский ареал [2]. Происхождение западных славян как самостоятельное и важное направление работы практически не привлекало внимания наших исследователей. Не разрабатывались самостоятельно и вопросы этногенеза, восточных романцев. Несколько лучше обстояло дело только в области южнославянской проблематики. В связи с резко ощутимым оживлением интереса к истории Византии именно с конца 30-х годов стали довольно систематически изучаться вопросы славянских переселений на Балканы и славяно-византийских отношений [3].
Два обстоятельства, хотя принципиально и совершенно разного значения, определили в те годы особую заинтересованность этногенетической проблематикой нашей науки. Советские историки, археологи, лингвисты и этнографы вели свои исследования
1. Здесь нет необходимости давать подробную библиографическую справку о работах 30—40-х годов. Соответствующие библиографические указания содержатся в книге «Советское славяноведение. Литература о зарубежных славянских странах на русском языке (1918—1960)». М., 1963; см. также: Королюк В. Д., Толстой Н. И., Хренов И. А., Шептунов И. М., Шерлаимова С. А. Советское славяноведение. Краткий обзор литературы. 1945—1963. М., 1963.
2. См., например: Этногенез восточных славян, т. I. Материалы и исследования по археологии СССР (далее — МИА), т. 6. М.—Л., 1941.
3. Детальный обзор литературы по этой проблематике см.: Удальцова 3. В. Советское византиноведение за 50 лет. М., 1969, с. 44—61, 70—79.
6
в условиях непримиримой конфронтации с расистской идеологией гитлеровской Германии, отрицавшей какие-либо способности славянских народов к самостоятельному политическому, экономическому и культурному развитию. Трактовке славян как низшей расы надо было противопоставить свою, научную трактовку, чуждую какого-либо расового высокомерия и расовых предрассудков. Конфронтация с расистской идеологией придавала работам советских ученых высокое гражданственное звучание, пафос гуманности, пафос подлинно человеческой защиты прав всех народов, больших и малых.
В то же время интерес к этногенетической проблематике обусловливался, правда, только кажущимся, но все же достаточно прочно закрепившимся в широких кругах нашей научной общественности, убеждением, что теоретические основы этногенетических исследований вполне обеспечены так называемым новым учением о языке акад. Н. Я. Марра. Само собой разумеется, что работы, опирающиеся на единую теоретическую модель, исходящие из методологических принципов одной и той же так называемой яфетической теории, было сравнительно легче планировать и координировать.
В дальнейшем, однако, именно это обстоятельство, т. е. безраздельное господство в этногенетических исследованиях яфетической методологии, сыграло крайне отрицательную роль в судьбе отечественной историографии, посвященной вопросам славянского этногенеза. Как только в начале 50-х годов в результате широкой дискуссии по вопросам языкознания вскрылись определенные пороки учения о языке акад. Н. Я. Марра, оказавшие тормозящее воздействие на развитие наших лингвистических исследований — важнейшего компонента этногенетических исследований, начался бросающийся в глаза отход от проблематики славянского этногенеза в нашей науке. Предлагавшиеся ранее концепции происхождения славянского или славянских этносов были признаны теоретически несостоятельными [4]. Б течение довольно длительного времени не предпринималось сколько-нибудь серьезных попыток заменить старые схемы новыми. Особенно остро ощущался отход от проблематики славянского этногенеза в среде археологов, до того активно участвовавших в его разработке.
Перелом наступил только в конце 50—60-х годах. Но прежде чем коснуться этого перелома, следовало бы подвести некоторые итоги этногенетических исследований конца 30—40-х годов.
Несмотря на несомненную неудачу тогдашних теоретических и конкретно-исторических построений в области этногенетических процессов, особенно в области славянского этногенеза, в нашей пауке тех лет было сформулировано несколько важных позитивных принципов, сохраняющих свое определяющее значение и сегодня.
4. Против вульгаризации марксизма в археологии. М., 1953.
7
Из принципов этих в первую очередь следует назвать следующие.
1. Признание, что этногенетические исследования по самому своему существу требуют организации комплексной разработки проблематики силами историков, археологов, антропологов, лингвистов и этнографов, что эта проблематика не может считаться исключительной областью какой-либо одной из общественных наук.
2. Научное обоснование того факта, что изучаемые в настоящее время древние этнические процессы, в том числе и процесс славянского этногенеза, не являются процессами биологическими, что в древности нет расово-однородных этносов, что все известные в науке этносы прошли длительный путь развития, характеризующийся сложными явлениями этнического смешения, языкового скрещивания и культурного взаимодействия.
3. Из этого вывода следует, в свою очередь, вывод, что этнические процессы следует рассматривать как социально-экономически обусловленные, трактовать их как процессы общественные, т. е. исторические в полном смысле слова.
4. Признавая доминантой исторического развития усиливающиеся по мере приближения к современности процессы культурного сближения человечества, нет оснований рассматривать этногенетические явления как явления прямолинейные, однонаправленные, ибо параллельно с явлениями этнической и языковой, интеграции постоянно происходили противоположные им процессы этнической и языковой дифференциации на основе специфики социально-экономического развития этносов и их сложных взаимоотношений.
Как уже говорилось, резкое снижение активности в области этногенетических исследований было явлением временным. Уже с конца 50 — начала 60-х годов и особенно с середины 60-х годов эти исследования были возобновлены вновь в достаточно солидных масштабах. Правда, как и ранее, предметом монографического изучения оставался главным образом восточнославянский ареал, а наибольшую активность проявляли археологи. Стали появляться крупные исследования, из которых здесь следует назвать в первую очередь работы П. Н. Третьякова [5], В. В. Седова [6], И. И. Ляпушкина [7]. К проблематике восточнославянского этногенеза обратились также лингвисты [8] и антропологи [9].
5. Третъяков П. Н. Финно-угры, балты и славяне на Днепре и Волге. М.—Л., 1966; он же. У истоков древнерусской народности. Л., 1970.
6. Седов В. В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970.
7. Ляпушкин И. И. Славяне Восточной Европы накануне образования древнерусского государства. Л., 1968.
8. См., например: Филин Ф. П. Образование языка восточных славян. М. — Л., 1962; он же. Некоторые проблемы славянского этнои глоттогенеза. — «Вопросы языкознания», 1967, № 3; Б. В. Горнунг. Из предыстории образования общеславянского языкового единства. М., 1963, и др.
9. Алексеев В. П. Происхождение народов Восточной Европы. М., 1969; см. также: Алексеева Т. И. Антропологические материалы по этногенезу восточных славян. — «Советская археология» (далее — СА), 1964, № 3; Великанова М. С. К антропологии средневековых славян Прутско-Днестровского междуречья. — «Советская этнография» (далее — СЭ), 1964, № 6 и др.
8
Здесь нет необходимости подробно характеризовать литературу последних лет. В задачи автора не входит попытка дать, хотя бы и в обобщенном виде, библиографическую справку о состоянии отечественных исследований в области славянского этногенеза в настоящее время. Для целей этой статьи достаточно подчеркнуть сам факт активизации этногенетических исследований, указать на развернувшуюся, хотя и далеко не законченную еще в нашей науке, дискуссию по вопросам этнической принадлежности зарубинецкой и Черняховской археологических культур, их места в этногенезе славян Восточной Европы. Существенно расширились и советские исследования, посвященные передвижениям славян на Балканах и славяно-византийским отношениям [10]. Важно также, что в разработке этих вопросов теперь участвуют не только историки и филологи, как прежде, но и большая группа археологов. Речь идет об исследованиях Г. Б. Федорова [11] и его молдавских учеников [12]. В результате этих исследований значительно продвинулось вперед изучение так называемой Балкано-Дунайской культуры, по общему убеждению, чрезвычайно важной для правильного понимания этнических процессов, закончившихся формированием болгарской народности, и, как полагают некоторые исследователи [13], не менее существенной для изучения проблемы происхождения восточно-романских народностей. Не случайно эта культура в болгарской литературе именуется культурой Первого Болгарского царства, а в румынской — культурой Дриду. Сопоставление ее с так называемой салтовско-маяцкой культурой, тесно связанной с хазарским каганатом [14], как будто бы действительно позволяет в настоящий момент, хотя бы частично, ставить вопросы ее этнической характеристики.
10. Обзор их см.: Удальцова 3. В. Указ. соч., с. 165—194.
11. Федоров Г. Б. Население Прутско-Днестровского междуречья в I тыс. н. э. М., 1960.
12. Кратко некоторые итоги этих исследований подведены в работе: Федоров Г. Б. Древние славяне в Прутско-Днестровском междуречье. М., 1969; он же. Итоги и задачи изучения древнеславянской культуры Юго-Запада СССР. — «Краткие сообщения Института археологии АН СССР» (далее — КСИА) 1965, № 105. Библиографический материал собран в брошюре: Бейликчи В. С. Библиография по археологии Молдавии (1941—1966). Кишинев, 1967.
13. Из молдавских исследователей здесь прежде всего следовало бы назвать И. Г. Хынку. (К вопросу о соотношении восточно-славянской и Балкано-Дунайской культур лесостепной полосы Молдавии. — «Труды Государственного Историко-краеведческого музея МССР», вып. II. Кишинев, 1969). Не вполне ясным остается вопрос о хронологических рамках Балкано-Дунайской культуры. Обычно она датируется VIII — началом XI в. И. Г. Хынку видит, однако, возможность в рамках Молдавии относить ее упадок к XIV в.
14. Подробнее о салтовско-маяцкой культуре см.: Плетнева С. А. От кочевий к городам. М., 1967.
9
В области лингвистики наиболее продвинутыми в настоящий момент, по-видимому, следует признать исследования гидронимии, в первую очередь, гидронимов верхнего Поднепровья и Поднестровья [15]. Важные результаты дало при этом сопоставление славянских и балтийских гидронимов и топонимов. В предшествующий период внимание привлекали прежде всего славяно-иранские сопоставления. Эти работы наших лингвистов позволили значительно более четко и определенно трактовать проблематику так называемой балто-славянской языковой общности, уже давно привлекавшую внимание лингвистической науки как в нашей стране, так и за рубежом. «Общий балто-славянский фонд» оказалось возможным рассматривать как историческое, стоящее в ряду сложных этногенетических процессов, явление [16].
Итак, в настоящее время есть основания говорить не только о простом оживлении интереса в нашей науке к этногенетическим исследованиям, но и довольно явственных конкретных результатах, достигнутых на протяжении последних десяти—пятнадцати лет.
Пытаясь оценить эти результаты в целом, не вдаваясь в детали, даже чрезвычайно существенные, важно, как кажется, подчеркнуть следующие моменты:
1. Совершенно очевидно расширение ареала археологических исследований, выход за пределы сугубо восточнославянской этногенетической проблематики в сторону частично западнославянской, но особенно южнославянской и восточнороманской [17].
2. Резкое, оказывающее подчас очень сильное воздействие на итоги работы археологов, усиление лингвистических исследований, особенно в области изучения гидронимии и топонимики.
3. Становящееся все более заметным участие антропологов в разработке отдельных конкретных проблем происхождения славян, причем, не только восточных, но частично южных и даже западных, а также и восточных романцев.
4. Накопление большого нового фактического материала, главным образом при изучении зарубинецкой и Черняховской, а попутно пшеворской и других культур, побудившее к пересмотру старых этногенетических схем и вызвавшее, пусть и не завершенные,
15. Топоров В. Н., Трубачев О. Н. Лингвистический анализ гидронимов верхнего Поднепровья. М., 1962; Трубачев О. Н. Название рек Правобережной Украины. Словообразование. Этимология. Этническая интерпретация. М., 1968; ср. Петров В. П. Етногенезслов’ян. Джерела, етапи розвитку, проблематика. Кш’в, 1972, с. 55—108.
16. Топоров В. Н. К вопросу о топонимических соответствиях на балтийских территориях и к западу от Вислы, — «Baltoslavica», 1966, № 1/2; Иванов В. В., Топоров В. Н. К постановке вопроса о древнейших отношениях балтийских и славянских языков. М., 1958; Петров В. П. Указ. соч., с. 105 — 108.
17. О расширении ареала археологических исследований свидетельствует и появление такого рода изданий, как книги: Кухаренко Ю. В. Археология Польши. М., 1969; Федоров Г. В. и Полевой Л. Л. Археология Румынии. М., 1973.
10
но плодотворные дискуссии в археологической науке, дискуссии, поставившие на повестку дня важные проблемы теоретического порядка, в частности о соотношении этноса и региона распространения археологической культуры.
5. Бесспорно продолжающееся преобладание в этногенетической проблематике археологов, стремление именно за археологией оставить решающее слово в вопросах этногенеза вообще, славян и даже восточных романцев, в особенности.
Последнее замечание нисколько, разумеется, не умаляет значения лингвистических или антропологических исследований. Но даже если признать, что лингвистам и антропологам в истекшие десять — пятнадцать лет удалось достигнуть, как кажется, наиболее прочных научных результатов, приходится констатировать все же тот факт, что только археологами в эти годы были предприняты попытки дать крупные обобщающие исследования, в то время как языковеды ограничивались лишь попутным, беглым изложением своих взглядов на проблемы славянского этногенеза [18], а наши антропологи, лишь недавно обратившиеся к общеславянской этногенетической проблематике, естественно, и не могли еще выступить с трудами такого порядка. Положение это не было, конечно, результатом случайного стечения обстоятельств. Оно, думается, объясняется двумя основными причинами: интенсивным развитием археологических работ, приведшим к необычайному расширению именно археологической источниковедческой базы исследований (обстоятельство это нашло яркое отражение в огромной публикаторской деятельности наших археологов; здесь, пожалуй, достаточно указать только на такое монументальное издание, как «Археология СССР. Свод археологических источников», осуществляемое по инициативе и под общей редакцией Б. А. Рыбакова), и твердым убеждением, причем не только археологов, что именно археологические источники прежде всего способны обеспечить успех изучения этногенетических процессов.
Такое убеждение неоднократно и недвузначно высказывалось нашими ведущими археологами, исходящими из постулата о соответствии этноса и археологической культуры [19], что не мешало, правда, таким дальновидным исследователям, как П. Н. Третьяков, прямо формулировать тезис о неразработанности теоретической базы этногенетических исследований в области археологии [20]. Более того, в среде археологов неоднократно раздавались голоса, призывающие к пересмотру установившегося взгляда на археологическую культуру как безусловный показатель некой бывшей этнической общности,
18. Ф. П. Филин. Образование языка...; ср. Бернштейн С. Б. Очерк сравнительной грамматики славянских языков. М., 1961 и др.
19. Третьяков П. Н. Итоги археологического изучения восточно-славянских племен. — В кн.: Исследования по славянскому языкознанию. М., 1961; Седов В. В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья, с. 3.
20. Третьяков П. Н. Этногенетический процесс в археологии. — СА, 1962, № 4.
11
рекомендовавших осторожность в этнической интерпретации данных археологии [21].
Фактом, однако, остается, по признанию самих археологов, то, что все они «исходят из этого допущения (о соответствии этноса археологической культуре. — В. К.) в своей практической работе, даже те, кто выступал или выступает против такого утверждения» [22].
Непрочность этой либо формулируемой теоретически посылки, либо только практически применяемой в работе стала вскрываться, однако, сразу же и с полной очевидностью, когда исследователи, стоящие на одинаковых методологических позициях, перешли к конкретной разработке проблем происхождения восточных славян. Одна и та же археологическая культура — зарубинецкая — с помощью принципиально не отличающихся друг от друга методов ее этнической интерпретации стала признаваться одними исследователями славянской (П. Н. Третьяков), другими — принадлежащей балтам (В. В. Седов). Показательно при этом, что отсутствие, во всяком случае на данном этапе изучения этногенетических процессов, разработанной на собственно археологическом материале системы критериев этнической дешифровки археологических культур, привело к резкому усилению в археологических исследованиях аргументации, основанной на данных лингвистики. При этом, если судить по противоречивости результатов, эти данные подбирались подчас довольно субъективно, без достаточного учета того реального значения, которое придавали им сами языковеды.
Слабость основной теоретической посылки (т. е. соответствие этносам археологической культуры) не могла не повлиять и на ход дискуссии об этнической принадлежности Черняховской культуры. Отнюдь не случайно в настоящее время вырисовывается компромиссный подход к решению этого вопроса в нашей археологической литературе. Таким компромиссом, бесспорно, является находящая себе все большее число сторонников трактовка ее как полиэтнической [23]. И дело здесь совсем не в самом тезисе о полиэтничности, который представляется приемлемым. Этот тезис является скорее результатом общеисторических соображений, чем усовершенствования методики этнической дешифровки археологических источников.
Не случайно и постановка вопроса о славянских элементах в Черняховской культуре, по данным археологии,
21. Монгайт А. Л. Археологические культуры и этнические общности. «Народы Азии и Африки», 1967, № 1; Каменецкий И. С. Археологическая культура, ее определение и интерпретация. — СА, 1970, № 2; Клейн А. С. Проблема определения археологической культуры. Там же.
22. И. С. Каменецкий. Указ. соч., с. 35.
23. Рикман Э. А. Население Днестровско-Прутского междуречья в первых столетиях н. э. — КСИА, 1969, № 119; он же. О фракийском элементе в Черняховской культуре Днестровско-Дунайского междуречья, — КСИА, 1971, № 121.
12
при признании отсутствия ее генетических связей со славянской культурой VI—VII вв. основывается прежде всего на соображениях общеисторического порядка и фрагментарных сведениях письменных памятников (Певтингеровы таблицы) [24]. То же самое приходится констатировать и при оценке попытки этнического переосмысления археологами таких культур, как лужицкая, поморская, пшеворская и т. д. Подчеркивание здесь этих обстоятельств не означает, конечно, что археологи не должны обращаться к данным письменных источников или пытаться совместить выводы своих конкретных исследований с общей картиной исторического развития изучаемого региона. Как раз наоборот — иначе они перестали бы быть историками. Дело, следовательно, не в методологии археологической науки как науки исторической, а в методике этногенетических исследований, осуществляющихся на археологических материалах. Apriori можно, конечно, утверждать, что каждому этносу, живущему компактно на четко очерченной территории, должна соответствовать определенная материальная культура, признаваемая этносом своей собственной, поскольку она соответствует условиям его хозяйственной жизни. Компактно расселявшийся этнос имел свою материальную культуру, которую изучают археологи. Иное дело найти признаки принципиального различия материальных культур различных этносов, живущих в аналогичных природных условиях и имеющих одинаковый тип хозяйства. Именно здесь возникают осложнения, побуждающие археологов ставить вопрос о необходимости выделения в материальной археологической культуре элементов, так сказать, этнопоказательных, детерминирующих ее этническую обособленность [25]. Между тем, именно надежной методикой вскрытия этнических детерминативов в материальной культуре археология в настоящее время не располагает. Вполне понятно поэтому, почему подчас принимаемые за такие детерминативы форма и характер жилища, поселения, обряд погребения и другие часто при тщательном рассмотрении оказываются явлениями, определяемыми географической средой, типом хозяйства или широко распространенной формой идеологических, религиозных воззрений. Можно даже указать на примеры, когда в зависимости от типа хозяйства (земледелие, пастушество, например) одному этносу соответствует не один, а два (или более) типа материальной культуры.
24. Рикман Э. А., Рафалович И. А. К вопросу о соотношении Черняховской и раннеславянской культур в Днестровско-Дунайском междуречье. — КСИА, 1965, № 105, с. 46; ср.: Кропоткин В. В. Клады римских монет на территории СССР. — «Свод археологических источников» (далее — САИ), Г4-4, 1961, с. 31, 32. Ср. Ранне-средневековые восточнославянские древности. Л., 1974 (предисловие П. Н. Третьякова), с. 4—7.
25. См., например: Побаль Л.Д. Славянские древности Белоруссии. Минск, 1971, с. 140—143 и др. Бідзіля В. I. Історія культуры Закарпаття на рубежі нашої ери. Київ, 1971, с. 177.
13
Так возникает вопрос о принципиальной правомерности суждений об этносе на основе данных сохранившейся от него материальной культуры. Этот вопрос в нашей литературе не нов. Тезис о соответствии этноса и археологической культуры был решительно атакован еще в конце 50 — начале 60-х годов лингвистами, подчеркивавшими, что язык не тождествен культуре и что нельзя отождествлять археологическую культуру с древними этническими единицами [26]. Решительных противников этот основополагающий тезис археологов-этногенетиков встретил, как уже говорилось, и в среде самих археологов [27].
При таком положении и при наличии диаметрально противоположных суждений о ходе этнических процессов у исследователей, оперирующих одним и тем же материалом источников, едва ли вызовут удивление горькие признания археолога И. И. Ляпушкина: «Некоторые исследователи, — пишет он, — предпочитают определять принадлежность славянам тех или иных памятников без проверки связи их с достоверными славянскими памятниками, а исходя лишь из того положения, что в более позднее время на данной территории обитали славяне. А, проще говоря, делается это «на глазок», по интуиции. Беда такого подхода состоит не только в том, что мы затрачиваем силы, средства, а также теряем время — что, конечно, имеет свое значение, — сколько в том, что частые изменения во взглядах на историю славянского мира, которые имеют место при таком подходе, создают весьма недоброжелательный настрой к нашей науке, особенно, когда эти повороты совершаются с молниеносной быстротой под углом в 180°, без какого-либо заметного к тому повода» [28].
Сам И. И. Ляпушкин видит выход из создавшегося положения в обращении к ретроспективному методу, чтобы, отталкиваясь от достоверных славянских древностей X—XIII вв., постепенно углубляться в прошлое [29].
Ретроспективный метод не вызывает и не может, конечно, сам по себе вызвать возражений. Однако ретроспекция, построенная исключительно на археологическом материале, таит в себе, как кажется, неминуемую неточность и неполноту выводов. Главным при этом являются два следующих соображения:
26. Филин Ф. П. Образование языка..., с. 72.
27. Обзор мнений по этому вопросу см.: Артамонов М. И. Археологическая культура и этнос. — В кн.: Проблемы истории феодальной России. Л., 1971. С возражениями против тезиса о совпадении этноса и археологической культуры выступает польский исследователь В. Генсель (Hensel W. Archeologia i prahistoria. Wrocław — Warszawa — Kraków — Gdáńsk, 1971, s. 465 — 492); Петров В. П. Указ. соч., с. 114—116. Не имея возможности здесь дать сколько-нибудь полный обзор зарубежной литературы вопроса, сошлемся только на детальный анализ проблем соответствия археологической культуры этносу в работе западногерманского археолога Р. Венскуса (Wenskus R. Stammenbildung und Verfassug. Das Werden der frühmittelalterlichen Gentes. Köln-Graz, 1961).
28. Ляпушкин И. И. Указ. соч., с. 27.
29. Там же, с. 26.
14
1. Нет оснований полагать, что все последовательно сменявшие друг друга на какой-либо определенной территории археологические культуры уже открыты и выявлены, наоборот, есть все основания думать (и это подтверждает прогресс археологических исследований), что полностью достичь такого выявления, быть может, и не удастся и что построенная на имеющемся материале нисходящая цепь археологических культур, выделенных к тому же не всегда по единому признаку или по ряду вполне сопоставимых признаков, будет отнюдь не идеальной.
2. Материальная культура некоторых этносов, во всяком случае, этносов, практиковавших отгонное пастушеское скотоводство в качестве основного типа хозяйства при вспомогательном характере земледелия, судя по этнографическим данным [30], такова, что рассчитывать на обнаружение значительных следов ее в археологических раскопках, в сущности, не приходится.
Сложность положения усугубляется трудностью, рискованностью и при всех условиях неразработанностью принципов сопоставления данных археологии и лингвистики, не говоря уже о данных антропологии. В самом деле, как сопоставить лишенные твердых хронологических показателей данные языка (что не исключает возможности датировать отдельные языковые явления по материалам смежных дисциплин) с более или менее хронологически (или даже только стратиграфически) определенными данными материальной культуры? Одним из главных камней преткновения, кстати сказать, здесь оказывается имеющее принципиальный характер положение лингвистики о языке-основе, в данном случае, о праславянском языке — основе праславянской языковой общности. Лингвисты, оперируя этим понятием, часто подчеркивают, что нет возможности локализовать его в пространстве и времени [31]. При таком положении можно понять, конечно, затруднения археологов, но едва ли можно оправдать попытку практически отбросить это понятие, отказаться от него в своих исследованиях, ссылаясь на факт исторического развития языка, как эго делает В. П. Петров [32].
Очевидно, дело все же не в мифичности понятия праславянской языковой общности, а в явном несовершенстве методики комплексных этногенетических исследований, основанных преимущественно на археологических источниках, как, в свою очередь, несовершенстве аналогичных исследований, исходящих главным образом из данных языка. Ведь не более результативным оказалось для решения этногенетических проблем и сопоставление данных археологии и антропологии, антропологии и лингвистики, что побудило некоторых археологов выступить с предложением заменить понятие этногенеза понятием глоттогенеза,
30. См., например: Карпатский сборник. М., 1972.
31. Мейе А. Общеславянский язык. М., 1951, с. 12, 13.
32. Петров В. Л. Указ. соч., с. 114, 115.
15
считать решающим не этнические, а только глоттогенетические процессы [33]. На первый взгляд такая подмена понятий — процессов может показаться даже вполне оправданной. В качестве доказательства ее правомерности можно было бы сослаться и на процесс романизации, сопровождавшийся распространением латыни как общеразговорного языка в Римской империи, на тюркизацию албанцев Азербайджана в результате исламизации и сельджукского завоевания, наконец, на несомненно сохраняющиеся черты местного фракийского и иллирийского субстратов в антропологическом типе южнославянских народов [34].
В пользу такой подмены свидетельствует как будто бы и принятое в этнографии правило, гласящее, что в то время, как изменение физического типа этноса требует процесса этнической метизации, усвоение культуры и языка может происходить и без скрещивания этносов. Язык и культура могут распространяться независимо от антропологических типов, но антропологические типы никогда не распространяются без культуры и языка [35].
Вопрос этот, однако, при более внимательном рассмотрении оказывается более сложным. Современные этнические процессы, действительно, свидетельствуют в пользу возможности усвоения этносом языка и культуры другого этноса, однако, в условиях их тесных политических, экономических и культурных связей, при полном культурном преобладании одного из этносов. Такое культурное преобладание при политическом и социальном подавлении подчиненных этносов, несомненно, было в Римской империи. Романизация здесь была прежде всего выгодна господствующим классам или слоям покоренных народов, обеспечивая им определенный социальный аванс. Миллионная армия, находящаяся в тесном контакте со снабжавшим ее всем необходимым местным населением, тоже была могучим рычагом романизации. Смена религии и связанных с нею обычаев, политическое и социальное подавление определило деэтнизацию албанцев. Существенно иначе складывались обстоятельства на Балканах, где не было культурного преобладания славян, а массовое заселение ими полуострова достаточно хорошо доказывается письменными источниками. Показательно при этом, что не вся территория, первоначально освоенная славянами, подверглась славянизации. В Пелопоннесе, например, в конце концов возобладал процесс эллинизации [36].
33. «Український історичний журнал», 1958, № 6.
34. Алексеев В. П., Бромлей Ю. В. К изучению роли переселения народов в формировании новых этнических общностей. — СЭ, 1967, № 2.
35. Дебец Г. Д., Левин М. Г., Трофимова Т. А. Антропологический материал как источник изучения вопросов этногенеза. — СЭ, 1952, № 1.
36. Милетич А., Агура Д. Д. Дако-романите и тяхната славянска письменост. — В кн.: За народни умотворения, наука и книжнина, кн. IX. София, 1893, с. 16; Тъпкова-Заимова В. По някои въпроси за етнически промени на Балканите през VI—VII в. — В кн.: Известия на Института за история, т. 12. София, 1963. Направление этнических процессов в Пелопоннесе легко увязывается с характером и масштабами зависимости его от Константинополя. (Bon А. Le problème slave dans la Péloponèse à la lumière de l’archéologie. «Byzantion», XX. Bruxelles, 1950, p. 19).
16
Следовательно, задача состоит не в подмене или замене одного понятия-процесса другим, а в том, чтобы, признавая как значение процессов этногенеза, так и процессов глоттогенеза, стремиться выяснить конкретную обусловленность, исторический механизм происходящих этнических сдвигов.
При сложившемся положении в археологии и лингвистике, учитывая крайнюю скудность и, порою, неясность, неопределенность показаний письменных источников, отражающих к тому же только конечные стадии славянского этногенеза, нет ничего удивительного, что возобновились старые споры автохтонистов и миграционистов, на что уже обращалось внимание в нашей литературе [37]. Сознание (и, думается, обоснованное), что абсолютизация как автохтонной, так и миграционной теории должна неизбежно привести к ошибочной трактовке этногенетической проблематики, невозможность не учитывать роли этнического субстрата и одновременно понимание того факта, что имеющаяся совокупность данных воспрещает игнорирование миграционных явлений, побудили В. П. Петрова, одного из последних исследователей-археологов, выступивших с обобщающим трудом по проблемам славянского этногенеза, к попытке наметить такую линию научного поиска, которая устранила бы необходимость обращения к обеим этим теориям. По его мнению, «вместо того, чтобы говорить об экспансии... и переселении, надо говорить о культурно-типологических изменениях в географических контактах, изменениях форм и границ в консолидации населения... Географическим контактам соответствуют культурные, связям культурно-географического порядка — этноязычные, хотя, разумеется, речь идет не о взаимозависимости и тем более об отождествлении» [38].
Положение, как это не трудно заметить, достаточно туманное, и так или иначе означающее возвращение на позицию автохтонизма. Иного и трудно ожидать, если, с одной стороны, признается, что этническая принадлежность населения определяется языком, а с другой — постулируется, что решающими в конце концов являются безгласные археологические источники [39].
Как уже говорилось, в задачи пишущего эти строки не входит сопоставление всей литературы вопроса. В настоящей связи важно только отметить основные, определяющие состояние исследований, моменты в разработке проблематики этногенеза славян и восточных романцев. Поэтому, завершая этот по необходимости краткий и очень обобщенный обзор отечественных этногенетических исследований, достаточно будет подчеркнуть три следующих, как кажется, самых существенных обстоятельства:
37. Петров В. П. Указ. соч., с. 6—10, 134—137 и др.
38. Там же, с. 135. 39. Там же, с. 10
17
1. Серьезное, более чем значительное расширение археологической источниковедческой базы само по себе не привело еще к достижению надежных результатов в области этногенеза славян.
2. Общее для всех специалистов по вопросам славянского этногенеза стремление к комплексности исследований при безусловной правильности самого постулата о необходимости комплексности оказалось все же больше пожеланием, чем реальным достижением, ибо осталась нерешенной проблема методики археологических и лингвистических, лингвистических и антропологических, археологических и даже исторических (т. е. основанных на письменных источниках) сопоставлений, использовались порою субъективные критерии для исследований такого рода.
3. Для крупных обобщающих работ показательна эмпиричность поиска, пусть и сопровождающаяся, как правило, высоким профессиональным мастерством в той или иной научной области при очень слабом внимании к разработке теоретических основ этногенетических исследований, остававшихся, как правило, старыми: автохтонизм либо миграционизм, этногенез либо глоттогенез, археологическая культура как этническая общность и т. д., в связи с чем теоретически традиционный характер имели и вспыхивавшие вокруг того или иного вопроса научные дискуссии.
Из сказанного не следует, что разработка теоретических проблем этнических процессов полностью отсутствовала в нашей отечественной науке вообще. Однако происходила она отнюдь не в рамках археологии или языкознания. Разработкой теоретических вопросов этногенеза занимались наши этнографы. Здесь имеется в виду большая дискуссия, проходившая в 1967—1975 гг. среди этнографов и получившая широкое освещение на страницах журнала «Советская этнография» [40]. Несмотря на то, что многое в ходе этой дискуссии можно считать уже достаточно хорошо выясненным [41], ее нельзя признать окончательно завершенной, о чем свидетельствуют появляющиеся в печати новые материалы [42].
Вполне понятно, что участники дискуссии, формулируя свои взгляды, опирались отнюдь не только и не столько на материалы прошлых эпох, сколько широко использовали прежде всего наблюдения над современными этническими процессами.
40. СЭ, 1967, № 2, 4; 1968, № 1, 4; 1969, № 2, 5, 6; 1970, № 1, 3, 6; 1971, № 6; 1972, № 3, 5. Показательно, что эта дискуссия отразилась и на страницах журнала «Природа». При ее характеристике ниже учитывается и большая дискуссия но проблематике народности и нации, организованная журналом «Вопросы истории» в 1966—1968 гг.
41. Итоговой статьей, суммирующей основные результаты дискуссии 1967—1978 гг., можно считать работу: Бромлей Ю. В. К характеристике понятия этнос. — В кн.: Расы и народы, т. I. М., 1971.
42. Из последних выступлений следует назвать: Чистов К. В. Этническая общность, этническое сознание и некоторые проблемы духовной культуры. — СЭ, 1972, № 3; Бромлей Ю. В. Еще раз о соотношении этнической и экономической общности. — СЭ, 1972, № 5; он же. Опыт типологизации этнических общностей. — СЭ, 1972, № 5.
18
Это, однако, не мешает использовать результаты дискуссии для разработки проблематики и организации исследования этногеиетических процессов в отдаленном прошлом. Задача состоит в том, чтобы выделить из обширного материала дискуссии те основные положения, которые бесспорно могут быть применены к изучению палеоэтпических явлений.
Каковы же эти положения? Для удобства изложения ниже они формулируются в виде нескольких тезисов, которые попутно в случае необходимости комментируются, исходя из задач изучения этногенеза славян и восточных романцев.
1. Антропологические и этнические категории, как правило, не совпадают — положение, как легко заметить из сказанного выше, не новое в нашей науке.
2. Этнос является устойчивой, исторически сложившейся общностью людей, характеризующейся такими признаками-свойствами, как общность территории, языка, экономических связей, культурного уклада и этнического самосознания, выражающегося, прежде всего, в сознании действительной или мнимой общности происхождения.
3. Эти признаки-свойства в своей совокупности образуют устойчивую структуру, позволяющую этносу, исторически развиваясь, в зависимости от социально-экономических, в первую очередь, и политических условий, сохраниться в течение длительных периодов, переходя из одной исторической эпохи в другую, включая даже смену формаций.
4. Такие, казалось бы, обязательные свойства-признаки этноса, как общность языка, территории, экономических связей и культурного уклада, нельзя абсолютизировать; потеря одного из этих свойств-признаков не влечет за собой исчезновения этноса. Положение это требует, по-видимому, существенных оговорок применительно к эпохе господства родового строя, когда такие понятия, как племя [43], язык и племенная территория и даже племенное имя составляли одно неразрывное единое целое, так что потеря одного из них автоматически влекла за собой исчезновение остальных свойств-признаков. Ситуация существенно изменилась на стадии разложения первобытно-общинного строя, в период формирования союзов племен, а затем больших военно-политических объединений и особенно в эпоху Великого переселения народов, когда дисперсность поселений этноса, этническая чересполосица могла и не быть препятствием к сохранению этносом своей отдельности [44].
43. Род, в силу присущей ему экзогамности, предполагающий неизбежное биологическое и культурное смешение, не может, по-видимому, рассматриваться в качестве самостоятельной этнической единицы. Подробнее об этом см.: Бромлей Ю. В. Опыт типологизации..., с. 64.
44. Показательно, что именно таким чересполосным или, фигурально говоря, в «шахматном порядке» представляют себе расселение этносов в Центральной и Восточной Европе в первой половине I тысячелетия н. э. некоторые польские археологи (Hensel W. Op. cit.).
19
5. Однако сохранение этноса при условии потери им одного из своих свойств-признаков возможно только в том случае, если они в совокупности существовали у него в недавнем историческом прошлом и не исчезли из этнического самосознания.
6. Поэтому решающим условием существования этноса является сохранение им этнического самосознания, выделяющего и противопоставляющего данный этнос соседним, самосознания, особенно остро проявляющегося в условиях непосредственного соседства, а тем более конфронтации с другими этносами. Положение чрезвычайно важное для понимания причин и механизма ассимиляции одним этносом других, например, славянами романизированных или эллинизированных фракийцев, этническое самосознание которых в условиях Римской империи безусловно должно было деградировать, так же как и для выяснения причин устойчивости тех или иных этнических единиц даже в очень сложных социальных и политических условиях (примером могут служить, вероятно, восточные романцы эпохи раннего средневековья). Принимая этот тезис, следует, как кажется, все же оговориться в том смысле, чти для периода распада родового строя, эпохи военной демократии и для периода раннеклассовых обществ такие свойства-признаки этноса, как язык и этническое самосознание, остаются еще нерасчлененными — явление, по-видимому, хорошо понимаемое лингвистами. Недаром еще А. Мейе сформулировал тезис, что эпохе так называемого славянского языкового единства соответствовало· население, говорившее на одном языке-основе, осознававшее свое единство [45]. Эта нерасчлененность языка — этнического самосознания определялась тем, что именно язык являлся (да и теперь является) основным средством наследственной, в том числе этнической информации, абсолютно необходимой для сохранения этносом своей отдельности. Нарушение механизма этой вертикальной, диахронной наследственной информации, даже сегодня, когда она отступает на задний план перед информацией горизонтальной, синхронной, может вести и ведет к потере отдельными частями этноса этнического самосознания [46].
7. Обязательное для этноса наличие сознания единства своего происхождения определяет в свою очередь иерархичность этнического самосознания по восходящей линии. Для современных славянских народов эта иерархичность может быть проиллюстрирована на схеме: русский — восточный славянин — славянин, для эпохи Киевской Руси: вятич — русский — славянин и т. д. Значение иерархичности этнического самосознания для процессов славянского этногенеза, образования славянских народностей еще предстоит исследовать, хотя роль его в межславянских контактах не вызывает сомнений.
45. А. Мейе. Указ. соч., с. 5, 6.
46. С. А. Арутюнов, H. Н. Чебоксаров. Передача информации как механизм существования этносоциальных и биологических групп человечества. — В кн.: Расы и народы, т. II. М., 1972.
20
Для этнического развития восточных романцев тоже могла играть существенную роль иерархия: влах (волох) — римлянин, безотносительно к тому, насколько сама по себе фактически (т. е. исторически) оправдана эта иерархия.
8. Важнейшим свойством этноса является эндогамия — заключение браков внутри этноса, обеспечивающая непрерывность диахронного наследственного пути передачи этнических традиций. Подчеркивая значение этого фактора, пельзя не учитывать, однако, что в абсолютизированном виде он показателен лишь для, так сказать, социально угнетенных этносов — этнических изолятов, или, быть может, очень древних племенных этнических единиц. Как правило (и этнографические параллели это очень хорошо показывают), тенденция к эндогамии как доминанта развития сочетается с тенденцией к расширению и увеличению этнической территории и ассимиляции соседних этносов [47]. Думается, что и для понимания палеоэтногенетических процессов эта оговорка имеет существенное значение.
9. Каждому этносу соответствует обычно определенная материальная и духовная культура, осознаваемая этносом полностью или частично, как своя родная, что не исключает подвижности, постоянной обновляемости этой культуры, заимствований из другой этнической среды. «Чистой» этнической традиции еще никогда никому не удавалось выявить. Особой подвижностью обладает именно материальная культура, в которой все же можно выделить более консервативные (например, пища или женские украшения) [48] и менее консервативные элементы, к тому же жестко детерминированные развитием производительных сил, географической средой, типом хозяйства (орудия труда, жилища и т. д.) Последнее обстоятельство может привести к существенной разнице в материальной культуре этноса, расселившегося в зонах с совершенно отличными ландшафтно-географическими условиями (например, степь и горная местность). Этот тезис имеет особенно важное значение для окончательного завершения спора об этнопоказательности археологических культур.
10. Этносу свойственно стремление конституироваться социально, позже — политически в рамках единой территории: условия социальной или политической самостоятельности благоприятствуют нормальному прогрессивному развитию этноса, на что, кстати говоря, уже обращалось внимание в нашей литературе применительно к периоду формирования народностей. Показательно при этом и отчетливо проявляющееся в Центральной и Восточной Европе совпадение границ расселения народностей с политическими границами формирующейся на их основе
47. На это обстоятельство автору приходилось уже указывать в рецензии на первый том ежегодника «Расы и народы» (СЭ, 1971, № 6).
48. Археологи согласно подчеркивают традиционность лепной домашней керамики (Бідзіля В. I. Указ. соч., с. 177; см. также: Рикман Э. А. Рафалович И. А. Указ. соч., с. 53).
21
раннефеодальной государственности [49]. Нет сомнения, что это стремление к социальному, а затем и территориально-политическому конституированию было свойственно и этносам на более ранних стадиях развития, что не мешало им в период разложения родового строя развивать активную территориальную экспансию.
11. С последним тезисом тесно связано и разделение этнических общностей на две большие категории: этнос в узком смысле слова — исторически сложившаяся совокупность людей, обладающих стабильными особенностями культуры и языковой общностью и сознанием своей этнической обособленности (в нашей этнографической литературе этому понятию соответствует обычно термин этникос), и этнос в широком его понимании — этносоциальный организм, предполагающий сочетание собственно этнических свойств с определенными социальными структурами. К этносоциальным организмам или, по терминологии наших этнографов, эсо относятся такие этнические общности, как племя, народность, нация. Характер этносоциального организма определяется принадлежностью к той или иной формации, племя — народность — нация образуют восходящий генетическо-таксономический ряд для этносоциальных организмов. Этнос в узком смысле слова (современное понятие национальность) может переходить из одной формации в другую [50].
Само собой разумеется, что сказанное не охватывает всего содержания дискуссии, происходившей в нашей этнографической науке, тем более, что, как указывалось выше, дискуссия среди этнографов еще не закончена. Важно, однако, другое. Дискуссия подняла много новых теоретических вопросов, связанных с этническими процессами, и важных не только для современности, но и, думается, для решения многих узловых явлений этногенеза народов Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы. Она позволяет продолжить исследования в области славянского этногенеза на новом, значительно продвинутом вперед теоретическом уровне.
Это не значит, конечно, что достигнутый теоретический уровень можно признать во всех отношениях достаточным. Вне дискуссии осталось еще много проблем, чрезвычайно существенных для палеоэтнографии. Многие вопросы были затронуты только попутно, без их глубокой разработки.
Не пытаясь охарактеризовать всю ту проблематику, которая так или иначе осталась неразработанной, что потребовало бы самостоятельного исследования, необходимо указать все же на некоторые моменты, имеющие прямое отношение к теме настоящей статьи. Следует заранее подчеркнуть при этом, что при такой оговорке
49. Подробнее об этом см.: Королюк В. Д. Западные славяне и Киевская Русь (вступительная глава). М., 1964. Здесь же имеется литература по этому вопросу.
50. Бромлей Ю. В. Этнос и этнография. М., 1973, с. 35—47.
22
формулируемые ниже замечания ни в коей мере нельзя считать исчерпывающими. Замечания эти таковы:
1. К сожалению, до сих пор не было предпринято попыток моделирования исторического механизма основных исторических процессов, таких, как, допустим, процессы ассимиляции или дифференциации этносов, передачи наследственной этнической информации, развития этносов в условиях потери ими своей территории и материальной культуры, возрождения этнического самосознания после длительного периода существования этноса в угнетенном, выражаясь языком биологов, состоянии. Такого рода моделирование, без сомнения, во многом помогло бы при дешифровке древних этнических процессов. Оно позволило бы и поставить очень сложный и неясный вопрос о возможностях регенерации этносов, условиях, благоприятных для этнической регенерации, если таковые возможности мыслимы реально, разумеется.
2. В генетическом ряду племя — народность — нация дополнительного изучения и, возможно, членения требует стадия, отделяющая народность от племени. Главное здесь, как кажется, заключается в том, чтобы четко представить себе принципиальные этносоциальные отличия союзов кровнородственных племен на стадии господства или расцвета родового строя и союзов племен, тоже сознающих единство своего происхождения, но находящихся на стадии распада родового общества. Неизученной остается и этносоциальная структура крупных военно-политических объединений, выходящих за пределы союзов племен, осознающих свое родство, эпохи военной демократии. Здесь лучше изучены только военно-политические объединения кочевников.
3. Важной задачей остается выделение этнопоказательных элементов в материальной культуре с учетом, конечно, ее особой подвижности, с учетом того, что во времени эти показатели сами могут радикально изменяться, обновляться, заменяться другими. Для развития археологических исследований в области этногенеза сейчас это проблема первостепенного значения.
4. В четком определении нуждается такое понятие, как этническая традиция, наследственная информация. Известно, что она изменяется и обновляется во времени, но не изучены ее истоки, в какой мере она в своем происхождении связана с производственной деятельностью, тотемическими мифами, возрастными инициациями, культом предков древнего человечества, каковы направления, каковы основные этапы ее развития на стадиях, предшествующих формированию современных народностей и наций.
5. Слабо изученной остается роль духовной культуры и искусства в развитии этнических процессов. Если охранительная и консолидирующая роль национальной культуры для этноса и этносоциального организма очевидна, если на значение ее в процессе взаимообогащения этносов уже указывалось в этнографической литературе, то сложнее обстоит дело с народной культурой и искусством.
23
Обычно довольно ясной представляется опять же их охранительная роль. Однако признать народную культуру и искусство явлением, замкнутым в себе, чуждым внешних воздействий, не позволяют многие конкретные наблюдения над ее развитием. Достаточно, пожалуй, указать на церковную скульптуру эпохи готики и барокко, лежащую в основе польской народной скульптуры XIX—XX вв. [51] или на русскую народную иконопись XVII—XIX вв., через древнерусское и византийское искусство живописи восходящую к эллинистической традиции [52]. Такие примеры легко умножить [53]. Они определенно свидетельствуют в пользу того, что и народная культура и искусство являются своеобразным механизмом духовного вааимообогащения этносов. Особого внимания заслуживает тенденция народной культуры к выработке локальных особенностей, вариантов, а в некоторых случаях (например, в Карпатском ареале) ее способность выйти за пределы этноса, формируя широкий межэтнический культурный круг. Изучение всех этих особенностей облегчит в дальнейшем правильное понимание роли духовной культуры, искусства в этнических процессах древности.
Сказанного достаточно, чтобы представить характер дискуссионных проблем, которые возникают при изучении палеоэтнических проблем. При этом нельзя не учитывать и того, что в полном и точном смысле слова источниковедческой базой специалисты по этногенезу нередко не располагают, что в данном случае комплексное изучение предполагает не столько прямое сопоставление данных лингвистики, археологии, антропологии и письменных памятников, сколько сопоставление полученных в результате их изучения реконструкций. Задачей и итогом анализа должны быть не собственно лингвистические, археологические и другие разработки, а исследования палеоэтнические, комплексные по существу проблематики [54].
Между тем, именно сопоставление данных имеющихся источников, методика такого сопоставления, как указывалось выше, вызывает наибольшие трудности. Здесь можно было бы ограничиться одной,
51. Grabowski J. Sztuka ludowa. Formy i regiony w Polsce. Warszawa, 1967; Piwocki К. О historycznej genezie polskiej sztuki ludowej. Wrocław, 1953.
52. Королюк В. Д. Русская крестьянская иконопись (традиция и развитие). — «Etudes balcaniques». Sofia, 1971, N 3.
53. Даже необычайно яркая связь гуцульской керамической росписи с народным фольклором не исключает ее генетической связи с профессиональным гончарством Коломыи XVIII в., а впоследствии воздействия на нее иконописи, книжной и журнальной графики и т. д. (Гоберман Д. Росписи гуцульских гончаров. Л., 1972, с. 22, 30, 31; ср. Воронов В. С. О крестьянском искусстве. М., 1972).
54. Некоторый и в определенной мере интересный опыт постановки такого рода комплексных исследований (с участием археологов и этнографов) имеют лингвисты Института славяноведения и балканистики АН СССР («Полесье (лингвистика, археология, топонимика)». М., 1967; Лексика Полесья. М., 1968). Принципиальное значение имеет статья: Толстой Н. И. О лингвистическом изучении Полесья. — В кн.: Полесье..., с. 5—17.
24
но очень красноречивой иллюстрацией. Реконструкция, как она рисуется на базе изучения языка-основы, достаточно сложно социально и культурно организованного праславянского общества в настоящее время оказывается несовместимой с теми представлениями об относительной примитивности социальной организации славян в эпоху Великого переселения народов, которые господствуют в нашей исторической науке. Сопоставлению в данном случае должен, очевидно, предшествовать проведенный заново анализ данных языка, но прежде всего археологии и особенно сохранившихся письменных источников [55]. Но это задача, к которой предстоит подготавливаться постепенно, памятуя также о том, что сопоставление основанной на лингвистических данных реконструкции с картой археологических культур может дать, во всяком случае первоначально, только альтернативные результаты. В качестве гипотетических праславянских окажется возможным считать не одну культуру, а группу археологических древностей.
Для будущего наших этногенетических исследований в связи со сказанным выше очень большую роль должна сыграть организация равномерно, по возможности синхронно развивающихся разработок во всех возможных направлениях — археологическом, историческом, лингвистическом, этнографическом, даже историко-географическом и историко-социологическом. Только максимальное приближение к теоретически возможным синхронным исследовательским усилиям способно обеспечить действительную комплексность этногенетических исследований, даже если эти исследования будут иметь регионально и хронологически или тематически ограниченный характер.
Сейчас в рамках Института славяноведения и балканистики наиболее продвинутыми и результативными в области славянского этногенеза, бесспорно, являются работы наших лингвистов. Речь идет не только об исследованиях, посвященных, в частности, проблематике балто-славянского языкового единства, гидронимии верхнего Поднепровья и Поднестровья [56]. Интересны по своим предварительным, пусть далеко и не бесспорным еще результатам, опыты комплексного изучения лексики, топонимии и археологии Полесья. Принципиально ваяшой является и постановка задач лингвогеографических исследований на диалектном уровне для решения проблематики этногенеза славян и
55. Королюк В. Д. Вместо городов у них болота и леса... (К вопросу об уровне славянской культуры в V—VI вв.). — «Вопросы истории», 1973, № 12, с. 197—199.
56. См. указанные выше работы В. В. Иванова, В. Н. Топорова, О. Н. Трубачева; см. также: Топоров В. Н. Очерк истории изучения балто-славянских языковых отношений. — В кн.: Ученые записки Института славяноведения, т. XVII. М., 1957; он же. Из истории изучения древнейших балто-славянских языковых отношений. — Там, же, т. XXIII. М., 1962.
25
древних славянских миграций [57]. Изучение гидронимики и топонимии естественно было бы продолжить, расширяя ареал исследований на юг и юго-запад, чтобы постепенно охватить фракийский и, может быть, иллирийский этнический массивы. Важно было бы организовать на должном уровне начатое уже изучение лексических соответствий, в том числе диалектных, в широком географическом ареале.
Должны быть продолжены во вновь организованной группе в Институте славяноведения и балканистики и наши исследования в области индоевропеистики, давшие уже интересные и значительные результаты для изучения ранних этапов славянского этногенеза [58]. Но одновременно должны быть предприняты все меры к тому, чтобы ускорить выравнивание уровней исследований во всех других научных направлениях.
Принимая участие в изучении некоторых как теоретических, методических, так и конкретно-исторических вопросов восточнославянского и западнославянского этногенеза, представляется все же наиболее перспективным при организации комплексных исследований в группе сосредоточиться на проблематике славянских переселений на Балканы и формирования южного славянства и восточных романцев. Наличие всех видов источников — исторических, археологических, лингвистических, антропологических и этнографических, включая данные фольклора, именно в данном случае обеспечивает оптимальные условия для комплексности, не говоря уже о том, что в случае удачи этих исследований будет найдена еще одна твердая опора для развития исследований ретроспективного порядка, разработки методики сопоставления разных типов источников.
Уже первые опыты работы над письменными источниками, относящимися к только что сформулированной проблематике, показали необходимость их тщательного и скрупулезного исследования с учетом внутренней логики памятника. Прежде всего выяснилась многозначность упоминаемых в источниках этнонимов и возможность применения к одному этносу различной по происхождению этнонимической номенклатуры [59]. Многозначность этнонимов для рассматриваемого периода характерна, как показывают недавно опубликованные исследования покойного А. П. Ковалевского,
57. Подробнее об этом см.: Толстой Н. И. Об изучении полесской лексики. — В кн.: Лексика Полесья; ср.: В. В. Мартынов. Проблема славянского этногенеза и методы лингвогеографического изучения Припятского Полесья. — «Советское славяноведение», 1965, № 4.
58. См., например: Иванов В. В. О значении хеттского языка для сравнительно-исторического исследования славянских языков. М., 1957.
59. Королюк В. Д. Волохи и славяне «Повести временных лет». — «Советское славяноведение», 1971, № 4; см. также статьи Г. Г. Литаврина о византийских источниках, относящихся к влахам X—XIII вв., и В. Д. Королюка о волошских этнонимах в хронике венгерского Анонима (Юго-Восточная Европа в средние века. Кишинев, 1972).
26
посвященные сообщениям о славянах аль-Масуди [60], и для восточных источников. Многозначным здесь оказывается этноним славяне (сакалибы). Следует учитывать далее, что не только топонимы, но и этнонимы имеют тенденцию отрыва от породивших их этносов, перехода к другим этносам [61], а многозначность этнонимов не менее показательна и для источников античной эпохи [62].
Планирование источниковедческих исследований над письменными памятниками предполагает в ряде случаев организацию их новых переводов на русский язык взамен широко используемых археологами устаревших. В настоящее время заканчивается работа над новым и первым на русском языке полным переводом сочинения Константина Багрянородного «Об управлении империей» (Г. Г. Литаврин); начато его научное комментирование. Издание источников будет осуществляться сектором древней истории и средних веков и группой в сотрудничестве с Институтом истории СССР, приступившим к подготовке корпуса древних источников по истории Восточной Европы.
Особенно важной представляется организация новых переводов и научного комментирования латинских и греческих источников, относящихся к истории формирования восточных романцев. Сильное отставание нашей науки по разработке проблем образования восточнороманских народностей в большей мере объясняется слабой исследованностью именно совокупности письменных источников о влахах-волохах, дисперсно расселившихся на обширных территориях Балкан и Карпато-Дунайских земель.
Критический анализ письменных источников призван, естественно, помочь комплексной разработке вопросов происхождения южных славян и восточных романцев. В плане археологическом и этнографическом в настоящее время первоочередной задачей следует считать разработку вопросов о роли античного наследства для социально-экономического, культурного и этнического развития раннесредневековых народностей в Юго-Восточной Европе. Ближайшей целью является полное, по возможности, выяснение этнической характеристики так называемой Балкано-Дунайской культуры, точное определение роли фракийского этнического компонента в процессе формирования древнеболгарской славянской народности и возможности участия в образовании Балкано-Дунайской культуры оседлого восточнороманского элемента.
Если сопоставление данных письменных памятников и археологических материалов позволяет уже сейчас более или менее уверенно судить о славянском земледельческом и тюркоязычном кочевом элементе
60. Ковалевский А. П. Славяне и их соседи в первой половине X в., по данным аль-Масуди. В кн.: Вопросы историографии и источниковедения славяно-германских отношений. М., 1973, с. 62—80.
61. Подробнее см.: Никонов В. А. Этнонимия. — В кн.: Этнонимы. М., 1970.
62. См., например, анализ показаний Страбона о Карпато-Дунайском регионе: Бідзіля В. I. Указ. соч., с. 164—172.
27
в этой культуре, то с дако-фракийским этническим элементом обстоятельства складываются значительно сложнее. Он оказывается практически пока неуловимым в археологических памятниках, хотя и отчетливо выступает в современном и близком к современности этнографическом и антропологическом материале, наблюдается при изучении производственных навыков сложившейся славянской болгарской раннефеодальной народности, ее традиций в области строительной культуры и т. д. [63], улавливается в данных ономастики и фольклора [64].
Здесь возможны два решения: либо археологический материал еще просто недостаточен и необходима интенсификация археологических раскопок, либо процессы романизации и эллинизации в рамках Римской империи привели к столь сильной деэтнизации местного земледельческого населения, что оно полностью лишилось осознаваемой этнически своей материальной культуры, а бурные события Великого переселения народов столь сильно подорвали материальные основы его существования, что в условиях упадка позднеримского ремесла и деградации хозяйственной жизни, дако-фракийский земледельческий элемент вынужден был пользоваться однотипной со славянами, не столь развитой материальной культурой.
При условии продолжения соответствующих антропологических, этнографических и фольклорных (быть может, путем картографирования показательных фольклорных серий) работ участие лингвистов в изучении этой проблематики, анализ дако-фракийского языкового наследства в болгарском и восточнороманском языках, сравнение в болгарском языке масштабов этого наследства с наследством греческим и римским тоже способно существенно продвинуть вперед решение вопроса. Одновременно анализ грамматического строя и лексики восточнороманских языков, славянских элементов в них должен помочь в уточнении географии этнического континуитета восточнороманских народностей в Карпато-Дунайском регионе и на Балканах. Вместе с тем, новый шаг будет сделан и в изучении предполагаемого волошско-славянского социально-экономического и этнического синтеза, в условиях которого завершилось становление у волохов феодальных отношений, образование государственности и формирование народностей. Нельзя не учитывать при этом, что хорошо изученный пастушеско-земледельческий тип волошского хозяйства [65] не оставляет как будто бы больших возможностей для археологических исследований.
63. Литаврин Г. Г. Темпове и специфика на социално-икономическото развитие на средневековна България в сравнение с Византия от края VII до края XII в.—«Исторически преглед», 1970, № 6.
64. Частично касался этих вопросов еще Дашкевич: Дашкевич Η. П. Славяно-русский Троян и римский император Траян. — В кн.: Sorta borystheniса. Сборник в честь Ю. А. Кулаковского. Киев, 1911; см. также: Державин H. С. Сборник статей и исследований в области славянской филологии. М.-Л., 1941, с. 7-51.
65. Подробнее см.: Милетич Л. Л., Агур Д. Указ. соч.; Gyoni М. La transhumance des Vlaques balcaniques au Moyen Age.—«Byzantinoslavica», (Praha), V, XII. 1951; «Симпозиум о средњовјековном катуну». Сарајево, 1963; Dragomir S. Vlahii din nordul peninsulei Balcanice in evul medin. Bucureşti, 1959; большой обзор литературы содержится в статье: Donat J. Pastoritul romanese si problemele sale. — «Studii, revista de istorie». Bucureşti, 1966, N 2.
28
Приблизительно такое же положение у археологических исследований в ареале Северных Карпат. Следы указаний о наличии пастушества у славян в Карпатах сохранились в сочинениях античных авторов (К. Тацит, Иордан, Прокопий из Кесарии — I—VI вв. н. э.) и в известиях восточных географов (IX в.). Реконструкции фактов пастушества в древности являются главным образом задачей исследований историков-этнографов.
*
Намеченная выше, пока, разумеется, еще только в предварительном порядке, подлежащая уточнению проблематика группы по изучению этногенеза и этнической истории народов Центральной, Юго-Восточной и Восточной Европы будет в дальнейшем, естественно, расширяться за счет западной части Балканского полуострова и центральноевропейского ареала. Но уже и сейчас она представляется более чем широкой для столь немногочисленной исследовательской ячейки, как паша группа. Тем большее значение должны будут иметь для нее хорошо налаженные научные контакты, деловое сотрудничество с другими научными центрами в нашей стране и за рубежом. Регулярное издание, (один раз в два года) сборника исследований группы должно способствовать развитию контактов и сотрудничества, а достаточно широкая проблематика сборников обеспечит участие в них специалистов разных профилей, советских и зарубежных.