Вопросы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев. Методология и историография

В. Д. Королюк (отв. ред.)

Б. Этногенез и этническая история славянских и балканских народов

 

7. Моравская народность в эпоху раннего феодализма

Любомир Гавлик

 

 

Изучение вопросов генезиса и развития средневековых народностей является относительно молодой отраслью науки, которую вызвало к жизни развитие исследований о возникновении нации как этно-политической категории периода буржуазного общества. Если установлено, что каждый социальный организм имеет определенный уровень самосознания, который отвечает ступени его развития, то, разумеется, это положение действительно и для феодальной народности как определенной категории, где сознание может успешно существовать только в связи с сознанием классовым и политическим, определяется им и определяет его. Из этого следует, что решающая роль при формировании народности принадлежит политической или государственной организации. Потеря государственности и самостоятельности были серьезным препятствием в развитии народности, а иногда, хотя и не всегда, вызывали ее внезапную гибель или затянувшееся на несколько столетий угасание.

 

Если мы обратимся к вопросам генезиса и формирования народности в раннефеодальный период, то необходимо коснуться также некоторых методологических вопросов. Проблематика возникновения народности является предметом исследования не только исторической науки, но и других научных дисциплин, в том числе лингвистики, археологии, этнографии и антропологии. Здесь необходимо учитывать масштаб возможного типологического определения упомянутого этноса, определение которого, однако, является вопросом значительно более сложным, чем чисто типологическая классификация. Поэтому прямолинейные выводы, основанные лишь на лингвистическом или (первоначальном фактическом) антропологическом материале, недостаточны, а при идентификации этно-социальных организмов следует рассматривать достижения всех научных дисциплин в комплексе и, кроме того, принимать во внимание также и другие факторы и суждения [1]. Нет необходимости подчеркивать, что то, что мы определяем как этнос разных категорий, по своей сути является общественными организмами, живущими на определенной территории, с определенным образом (образами) жизни, речи (языком или же диалектами), материальной или духовной культурой (культурами), строем, но с единым для всех общим сознанием

 

 

1. Havlík L. Е. Slovanské rane feudalni narodnosti a otézky jejich genese. — «Slovanský přehled», 1974, 1, s. 44—56.

 

156

 

 

(естественное, добровольное или насильственное) принадлежности к таким образованиям и сообществам. И только проявление этого сознания в культурном образе духовной и материальной жизни, насколько его можно методически зафиксировать и учитывать как объективный фактор в области ли археологии, лингвистики или социальной и политической истории, может вести к реальной идентификации этноса. В ходе этого гносеологического процесса выступают как равноценные диалектическая комбинация изучения проявлений как внутреннего сознания этноса, так и его восприятие внешним миром. Когда же речь идет об исследовании определенного социально-экономического целого как этноса, то из этого вытекает практический вывод — в письменных источниках в первую очередь надо прослеживать этнические проявления такого целого исходя из рамок политического образования, обозначенного собственным или данным именем, которое также отражается в письменных документах. Необходимо поэтому обратиться не только к развитию внутреннего самосознания в рамках государственного организма, как оно отражается в исторических текстах, в языке, в материальной и духовной культуре, но одновременно также к восприятию и оценке этнополитического развития исследуемой народности в зарубежных источниках.

 

И если с точки зрения континуитета развития иногда трудно установить определенный исходный период, с которого начали возникать предпосылки формирования славянских средневековых народностей, мы полагаем, что корни такого формирования уходят ко времени великой евроазиатской миграции. Начало образования народностей у славян относится уже к периоду их этногенеза. В рамках интеграционного процесса одновременно проходил в диалектическом единстве и процесс дифференциации, в конечной стадии которого мы находим или уже сформированные или еще продолжающие формироваться средневековые народности. Из этого факта вытекает, что вопросы этногенеза славян являются одновременно проблематикой этногенеза славянских народностей [2].

 

В историографии некоторых славянских стран уделялось особое внимание вопросам возникновения славянских народностей. Рассматривались также некоторые теоретические аспекты проблематики раннефеодальных народностей. Польский историк А. Гейштор предполагает, что до образования польской народности существовало более чем столетие объединение «польских» племен. Оно существовало на территории, где позднее образовалось Польское государство, т. е. до его образования. Поэтому расширение великопольского государства часто кончалось присоединением территорий, населенных народами, близкими этнически и по языку.

 

 

2. См. также: Бромлей Ю. В. К изучению роли переселений народов в формировании новых этнических общностей, — «Советская этнография», 1968, № 2.

 

157

 

 

Возникновение народности А. Гейштор считает результатом государственной политики, вытекающей из объективного развития польской народности, формированию психического сознания которой способствовало также ее отличие от соседей. Процесс формирования народности завершился с возникновением и укреплением государства [3], что, однако, не объясняет в полной мере того, как могла проходить этническая интеграция до возникновения раннефеодальной польской монархии. В этот период, на наш взгляд, предпосылки существования сознания «польской» принадлежности являются проблематичными. Можно, однако, говорить об определенных этнических союзах, как указывает Г. Ловмяньский [4], которые, очевидно, возникали там уже в период лужицкой культуры. Но их закрепило только государство, создав рамки консолидации польской народности.

 

Здесь предполагается, стало быть, существование какой-то зарождающейся народности, реализованной затем в рамках раннефеодального польского государства. В действительности же сознание «польской» принадлежности могло распространиться только с расширением великопольской (Полянской) гегемонии в конце X — начале XI столетия, и только политическая власть, экономическая и культурная динамичность и интеграционный перевес полян привел к тому, что образование в рамках пястовской монархии получило в будущем название от полян, а, например, не от вислян, мазовшан, поморян и т. д. В этих образованиях также проходило формирование народностей, и их названия при благоприятных условиях развития могли распространиться по всей территории Польши, поэтому возникает также вопрос, можно ли, например, в отношении мазовшан (около 1037—1047 гг.) говорить лишь о сепаратистских тенденциях, хотя эти события относятся ко времени развития великопольского центра, а не о последних попытках сохранения первоначальной самостоятельности по отношению к централизующей, интегрирующей гегемонии полян. Хотя этническое родство на территории Польши до возникновения пястовской монархии бесспорно существовало, нельзя его подменять родством внутри «польской» народности, создание которой произошло только в период установления гегемонии полян.

 

Именно в этот период началось распространение из Великой Польши в остальные, до того времени еще непольские земли, сознания принадлежности к государственно-политической организации полян, а позже к этническому типу полян. Кроме того, определенную роль в создании общепольского сознания сыграло также архиепископство в Гнезно, которое действовало как этнически объединяющий фактор.

 

 

3. Uwagi о kształtowaniu sie narodowósci polskiej wo wcześniejszym średniowieczu na ziemiach polskich. — «Studia Staropolskie», 1956, III, s. 437—452; Kształtowanie sie narodowości polskiej, In: Historia Polski, I. Warszawa 1957, s. 173—174.

4. Ukształtowanie sie narodowości polskiej. In: Historia Polski do r. 1466. Warszawa, 1960, s. 91—92.

 

158

 

 

Большое внимание также уделяется возникновению древнерусской народности. Эту проблематику в общих чертах наметил Л. В. Черепнин [5]. Процесс ее создания занял более длительный период и начался самое позднее еще в VI в., когда имеются упоминания о народе под именем Rhos. Но, возможно, что он начался еще раньше, в ходе миграции балтийских, угрофинских, иранских и тюркских этнических групп и в ходе этногенеза славян [6]. Основой образования раннефеодальной русской народности стал процесс возникновения феодальных производственных отношений. Значительную роль тут сыграло государство, возникшее в интересах господствующего класса. Распространение правительственных, судебных, административных и налоговых учреждений из Киева по всей территории, постепенно подчиненной власти киевских русских князей и присоединенной к русскому государству, подчинило население восточнославянских территорий государственной власти русского государства как органа феодального класса.

 

Каждое восточнославянское княжество (русов, северян, древлян, дреговичей, кривичей, радимичей) имело первоначально свое собственное княжение, нравы, собственные законы и традиции, это были какие-то протогосударственные образования и каждое из них представляло, собственно, одну народность. Только в ходе распространения гегемонии киевского русского княжества над другими княжествами и постепенного образования системы древнерусского государства в X в. возникает простор для формирования русской народности на всей территории, занимаемой восточными славянами. В XI в. уже на всей этой области распространилось общее самосознание взаимной принадлежности к Киеву и к русской народности. Важную роль в этом процессе сыграло также распространение христианства. Признаками, характеризующими народность, были также общность языка, алфавита (кирилицы), литературного творчества и постепенная нивелировка материальной культуры. Общность психологического характера народности появилась в передовой части общества, которая была носителем прогресса. К ней принадлежала та часть господствующего класса, которая своей деятельностью способствовала интеграции народности и борьбе за независимость.

 

Важным и сложным вопросом всего развития является проблематика классовой точки зрения на принадлежность к определенной народности и вопрос классовой культуры.

 

 

5. Исторические условия формирования русской народности до конца XV в. — В кн.: Вопросы формирования русской народности и нации. М., 1958. с. 5-54.

6. См.: Третъяков П. И. Угро-финны, балты и славяне на Днепре и Волге. М.,—Л., 1966; У истоков древнерусской народности. Л., 1970; Смирнов А. П., Алексеев Л. В. Славянские, угро-финские и балтийские племена в последние века до н. э. — первые века н. э. — В кн.: История СССР, т. I. М., 1966, с. 300—320; Рыбаков Б. А. Славяне в VI в. н. э. Предпосылки образования русского государства. Там же, с. 337—364.

 

159

 

 

Все эти проблемы являются мало исследованной областью, поэтому очень уместно замечание З. В. Удальцовой, что вопросы возникновения народности остаются еще белым пятном в советской историографии [7]. Следует также учитывать, что борьба, которую вело Киевское государство, или же его поляно-северское ядро с землями, ставшими его составной частью, с одной стороны, имела характер борьбы с дезинтеграционными устремлениями, а, с другой стороны, для народностей этих земель это была также борьба за самостоятельность [8]. Тем не менее в XII в. и позднее во всех восточнославянских областях уже укрепилось этническое самосознание русских, идейную, политическую и культурную традицию которых оформила «Повесть временных лет».

 

Показательным для методологии возникновения и зарождения народности является также раннефеодальное развитие на территории Болгарии. Эти вопросы исследовал Д. Ангелов [9]. Начало формирования болгарской славянской народности связано с контактами славян и малочисленных групп сохранившегося фракийского, романского и греческого населения в Нижней Мезии, начиная с VI в. Значительную роль в этногенезе болгарской народности сыграли также тюркские болгары, которые в 680 г. в Мезии вместе со славянским союзом, называемым обычно «семь племен», создали болгарское государство, в котором главную политическую роль играли болгары-оногундуры. Только в IX в. произошло включение остальных славянских союзов и «княжеств» в систему Болгарского государства. С середины IX в. в византийских источниках перестало употребляться характерное наименование Σκλάβοι, Σκλαβήνοι, а начало преобладать название «болгары», как определение данной славянской народности. Этому качественному изменению способствовали два события. Первым из них было восстание болгарских вельмож — боляр против христианизации, шедшей из Греции. После подавления их мятежа в 864 г. 52 главных болярина (представители государственной власти) вместе с семьями были казнены. Их поражение привело к чувствительному ослаблению тюркской болгарской этнической группы, особенно в центральной государственной администрации, где они были заменены славянской аристократией, которая, несомненно, гораздо раньше испытала влияние государственной идеологии, традиций и приняла, наконец, как свое собственное, и само их имя «болгары», хотя одновременно продолжала сохранять свой славянский язык и свою культуру.

 

 

7. О работе секции научного совета «Генезис и развитие феодализма». — В кн.: Проблемы возникновения феодализма у народов СССР. М., 1969, с. 22.

8. Пашуто В. Т. Особенности этнической структуры древнерусского государства. В кн.: Acta Balto-Slavica, 1969, 6, с. 159, а также: Проблемы возникновения феодализма..., 97.

9. Образуване на българската народност, в: История на България, I. София, 1961, с. 121; Образуване на българската народност. София, 1971.

 

160

 

 

Тем самым были созданы предпосылки и для другого события, также связанного с процессом христианизации, которая означала одновременно славянизацию государственной администрации и церкви и вытеснение славянским литературным языком греческого. Как указывает Д. Ангелов [10], особое значение здесь имела деятельность моравской церковной эмиграции во главе с Климентом, Наумом, Константином и др. О значении моравского духовного наследия и в развитии русской культуры пишет, наконец, и «Повесть временных лет». Свою роль в образовании славянской болгарской народности сыграли также борьба с Византией, а также воины с мадьярами в конце IX в., которые потребовали больших усилий и жертв всего населения Болгарии. Таким образом, в X в. болгары фигурировали в истории уже как сформированная славянская народность. Сложные процессы формирования народности из двух различных этнических групп проходили также при возникновении других славянских народностей, и болгарский пример, хотя и известен нам как последний, был, однако, далеко не первым и не единственным в истории славянского этногенеза. Достаточно вспомнить, что в миграции участвовал не только славянский этнос, но и иранский, балтийский, угро-финский и тюркский и что в Средней Европе, видимо, были некоторые предпосылки и для возникновения славянской народности во владениях авар.

 

Актуальное значение приобретает также изучение генезиса моравской народности как научной проблемы, объясняющей происхождение народностей современной Чехословакии. Впервые этот вопрос был поставлен И. Деканом, который говорил о моравско-словенской народности [11]. Кроме того, эту проблему исследовали И. Кудлачек и П. Раткош, которые ввели в научный оборот термины «великоморавская народность» и «староморавская народность». На наш взгляд, эти термины неточны и неисторичны, более подходящим является термин «моравская народность» [12], который, конечно, связан только с территорией старой Моравии на Дунае, в бассейне Моравы и Вага и с будущей территорией Словакии, однако никоим образом он не связан со всей территорией Великой Моравии или Великоморавской державы [13].

 

 

10. Кирил и Методий и византийската култура и политика. — В кн.: Хиляда и сто години на славянска писменост 863—1963. София. 1963, с. 67.

11. Dekan J. О vzuiku národnosti pred X. storočim на území našej vlasti. — «Věstnik ČSAV», 1954, 63, c. 9, 10.

12. Kudláček J. K otázke vznikania narodnosti na našom území. — «Historicky časopis», 1956, s. 397—410; ibidem. К novšim nazorom о vznikáni feudálnych národností na našom území. — «Historický časopis», 1957, s. 357—367, также: Dekan J. — «Historický časopis», 1958, s. 257—268; Ratkoš P. K diskusii о vznikání národnosti na našom území. — «Historický časopis». 1963, s. 270, 273.

13. Havlík L. E. K otázce národnosti na území Velké Moravy. — «Historický časopis», 1957, s. 493—503; idem. Einige Erwägungen zum ethnogenetischen Prozess auf dem Gebiet Mährens. In: Das Grossmährische Reich. Praha, 1966, s. 268—271.

 

161

 

 

Уделялось внимание не только проблематике возникновения моравской народности, но также и характеристике ее проявлений и определению ее роли в развитии других славянских народностей (хорватской, чешской, болгарской, польской, русской) [14]. Не может остаться без внимания и тот факт, что процесс самосознания мораван как народности был связан с ростом культурно-политического сознания и с сознанием языкового родства славян [15]. По-новому проблематику моравской народности поставил П. Раткош, который опять возвратился к названию «староморавская народность» [16]. Он пишет о его распространении до Нитры и приводит романтический взгляд Яноша Заборского, согласно которому жители Моравии и Словакии назывались (в IX в.) «словени» и «словаки» как народ, а «мораванами» обозначались в политическом отношении [17]. К этим вопросам вновь вернулся и Й. Декан, который указывает, что сознание родства, взаимосвязи проявляется в своеобразии развития Моравии еще в VII в. Он подчеркивает, что это было связано с этническим развитием и такое явление следует характеризовать как появление сознания народности. Сознание моравской народности, по мнению Й. Декана, в IX в. распространилось до области Нитры, население которой в первой трети IX в. называлось, по его мнению, словенами. Существование сознания «словацкого» доморавского своеобразия в области Нитры, по мнению Й. Декана, стало основой формирования «словацкой» народности после падения Великой Моравии [18]. Нам, однако, кажется, что эти корни выходили именно из традиции моравской государственности и культуры.

 

Из всего этого обзора, с одной стороны, вытекает установленный факт существования в IX и X вв. в той или иной области славянских народностей, с другой стороны, этот обзор показал, что в большинстве исследований речь шла прежде всего об изолированном изучении зарождения народностей, как предшественников современных наций. Притом нередко в данных исследованиях можно проследить влияние национальных моментов.

 

 

14. Havlík L. E. Gens Maravorum. Poznámky k vyvoji gentes u Slovanů. In: Stražnice 1945—1964. Brno, 1965, s. 97—152, idem. Slovanské raněfeudální narodnosti. — «Slovanský přehled», 1974, 1, s. 44—56.

15. Havlík L. E. Počatky vědomé slovanského přibuzenství. In: Slovanství v národnim životě Čechů a Slováků. Praha, 1968, s. 30—35, idem. Problematika raně feudálního vědomi slovanského příbuzenstvi. In: Tradice slovanské kultury v českých zemích. Praha, 1974.

16. Ratkoš P. Otázky vývoja slovenskej národnosti do začiatku 17. storoči. — «Historický časopis», 1972, 19 n.

17. Letopis Matice slovenskej, 1873, IX, 1, 16.

18. Dekan J. Velká Morava a problematika staromoravskej národnosti. — «Historický časopis», 1972, s. 173—185.

 

162

 

 

С другой стороны, явным их недостатком является отсутствие сравнительного изучения развития славянских народностей [19]. И хотя целькг этой статьи не является сравнительное теоретическое изучение и концентрируется она на проблематике одной народности — моравской, я посчитал необходимым изложить здесь выводы и взгляды на формирование и развитие нескольких славянских народностей с учетом теоретических положений, которые являются общими для развития всех средневековых народностей. При изучении проблематики генезиса и исследовании развития моравской феодальной народности также необходимо признать, что ее развитие рассматривалось отчасти изолированно. Кроме того, оно рассматривалось сквозь призму современной национальной истории и в результате оценка его утратила в значительной мере свою актуальность.

 

В современной историографии, когда каждая средневековая народность оценивается не только как этническая, но и как политическая и историческая категория, отсутствие исследований по проблематике моравской народности представляет серьезный пробел и недостаток в объективном познании процесса исторического развития. Вместе с тем исследование, ведущееся только с позиций изучения активов и пассивов, которые моравская народность дала сегодняшним нациям и, только с точки зрения их исторического развития, скрывает в себе опасность внесения национальных и антиисторических понятий в исследование и может способствовать только возникновению неисторических, анахронических выводов, когда о территории Моравии в период раннего феодализма говорится как об этнически чешской [20].

 

*

 

Начало формирования раннефеодальной моравской народности уходит своими корнями в глубокое прошлое, когда славянское население в бассейне Моравы, Дыи и Вага вступило в контакты с остатками старого кельтского, германского, дакского, сарматского и романизированного населения в Подунавье. Но в письменных источниках имя мораван в Средней Европе начало встречаться довольно поздно — с IX в. Источники зафиксировали несколько вариантов названия мораван. В текстах моравского происхождения мы встречаем термины «морав(л)ı-ане» — «Морав(л)..не» или «людье Моравьштии» (Житие Мефодия, X, XII),

 

 

19. Мы попытались это сделать в работе: Slovanské raněfeudalní národnosti. — «Slovanský přehled», 1974, 1, s. 44—56.

20. Этому способствует также языковая модель о прачешском языке. Таким термином обозначается язык как в Чехии, так и в Моравии, где, как увидим дальше, существовали в IX—X вв. специфические моравские языковые признаки. Иная проблема состоит в том, в какой степени с точки зрения истории можно согласиться с тезисом о существовании древнечешского языка в Моравии и лишь о специфических явлениях моравского диалекта, а не о языке.

 

163

 

 

в Annales Regni Francorum (822) — Marvani, в Descriptio civil et regionum — Marharii и Merehani, на Майнцском синоде говорилось в 852 г. о gens Maraensium, Альтайшские и Гильдесгеймские анналы приводят под 855 и 866 гг. — Marahenses, Хантские анналы под 863—864 гг., 869—872 гг. — Margi, Conversio Bagoar. et Carant. (c. 10, 13) — Maraui, Альфред Великий (Boc the man Orosius nemned) — Maroaro, Аламанские летописи (892 г.) — Maravenses, также в Сенгалленских летописях, в Петиции баварского епископата (900 г.) приводится название Moravi, в грамоте короля Арнульфа (888 г.) — Maravi, Раффелыптеттенском тарифе — Marahi, Гериман (902 г.) — Marahenses или Mari. Регино употребил (846—870, 876, 889 г.) название Marahenses, от 894 г. тоже Marahenses Sclavi наряду с односложным Marahenses. Фульдские летописи употребляли от 846—863 гг. название Sclavi Margenses (варианты Marahenses, Margenses, Maraenses, Margentes), от 872—873 гг. Sclavi Marahenses, их продолжение в Альтайшских анналах под 893 г. — Marauani, под 897 г. Maranabitae, под 898 г. gens Marahensium и Marahabitae, от 899 г. Maraui, Marahenses, Maravenses и от 901 г. Maraui. В греческих текстах употреблялось название Μοραβιοι, а в Летописи Нестора — Морава или Марава [21].

 

Хотя в «Повести временных лет» приводится: «... яко пришедше сѣдоша на рѣцѣ имянем Марава и прозвашася Морава», однако в данном случае речь шла лишь об этимологической попытке объяснить название народности. Такое объяснение в XII в. было обычным явлением. Достаточно упомянуть, например, Gesta Hungarorum, в которых говорится, что Hungari получили название по граду Hung-Ung (с. 13). Утверждение Нестора может быть отчасти правомерным лишь в том случае, если учитывать обозначение мораван в франкских источниках: Margi, Margenses, Mar(a)harii, Marahenses [22]. Само название реки Margus Mar(a)ha в латинско-германской среде означало пограничную реку. Но при этом следует помнить, что и другие реки имели такое название, как, например, Margos (первоначально Vrongos, Angros) в Сербии или Murafa (первоначально Marhva) в Подолии. Но в то же время другие реки такого названия нельзя связывать с этой этимологией. В данном случае можно привести, например, реку Μαραβίος, которая текла с востока и впадала в Азовское море, а в ее ближайших окрестностях в I—III вв. упоминается название Choroathos-Chrouathos (в Танаисе),

 

 

21. См.: Havlík L. Е. К otázce národnosti... 497 n. Материалы к приведенной номенклатуре и другим цитатам содержатся в кн.: Magnae Moravia fontes historici, t. I—IV (red. L. E. Havlík). Brno, 1966, 1967, 1969, 1971 (далее — MMFH).

22. С корнем marg связан и герман. march-, напр., Marharii. Это название может иметь и другие связи, например, с воинским кличем у псевдо-сарматских антов, который звучал как marha (Ammianus Marcellinus, Res Gest. XIX, 11, 1-7).

 

164

 

 

которое связывается с названием народности хорватов [23]. Нельзя обойти молчанием появления поблизости названия Serbois, Serbi, связанного с названием сербов [24]. Проблематичным является название реки Margos в Средней Азии, нынешняя река Мургаб. Интересно, что там население с VI столетия до н. э. по V столетие н. э. также называлось Margi, а административный центр назывался Маргина (Margiana), (он прославился изделиями из железа, особенно в период Парфянского царства) [25]. Другое объяснение названия можно связать со значением «воин», «герой», «предводитель», как интерпретируется этноним Maravan в индо-дравидской среде [26].

 

При прослеживании появления названия «мораване» не следует делать какие-либо генетические выводы, а только необходимо обратить внимание на то, что самое раннее упоминание названия сходного с термином «мораване», мы встречаем, собственно, уже у Геродота в VI в. до н. э., взятое им из иранской среды — Μοραβιοι [27]. Мы ни в коем случае не думаем высказывать сомнения по поводу происхождения названия или этноса мораван, а только хотели бы указать на то, что формирование этносов в динамике исторического процесса было явлением очень сложным и в настоящее время мало исследованным. Примечателен также факт существования большого количества топонимов, показывающих связь с Моравией и мораванами, некоторые из которых, очевидно, связаны с господством мораван в данной области в IX в. (Великоморавской державой); например, Moravany, Morajauny, Моrawinki, Morawczyna, Moravica, Morawsko — в южной Польше; Moravany, Moravicany, Moravec, Moravce, Moravčice, Moravsko — в Чехии; или обозначение Morot/Morot (т. е. древнемадьярское название мораван, которое с XI в. заменено было новым названием — Morva) в Паннонии и в Потисье. Другие названия могут быть связаны с мораванами как колонистами или пленниками, например, Moravce, Moravci, Moravico — в Хорватии, Moravice, Moravica, Moraviţa — в Банате; или вообще с миграцией, происходившей по самым различным причинам и в разное время: например, Моравица, Морава — в Сербии, Морава, Морависк, Маравци — в Македонии или Μαραβιτζη (Моравице) в Салониках. Неясно происхождение топонима Murafa — в Подолии у реки с подобным названием, а также Морависка — в Поднепровье и др.

 

 

23. Latyšev V. Inscriptiones antiquae orae septentrionalis Ponti Euxini graecae et latinae 2. Petropoli, 1890, 237, c. 430, 261, c. 445.

24. Klaudios Ptolemaios. Γεογραφικη ύφεγεσις. VII, k. 8, 13; Gaius Plinius Sec. Natur. hist. VI, 19.

25. История Узбекской ССР, I. Ташкент, 1955, с. 38 и сл.

26. Zvelebil К. О vývoji některých kmenů jihoindickch. — «Československa etnografie», 1954, s. 61—62.

27. История, I. Клио, 125. В иранской среде в этот же период появляется название Harahvaiti, Horohoati, Harahvatis, связанное с хорватами (Sakač S. Iranische Herkunft des kroatischen Volksnamens. — «Orient. Christ. Per.», 1949, 15, c. 313-340).

 

165

 

 

Останется, очевидно, невыясненным вопрос о том, в какой связи находятся названия некоторых мест в Сербии, Македонии и Хорватии с процессом миграции южных мораван, балканских, живших на нижнем течении сербской реки Моравы и около городов Морова — Маргус и Белград, земли которых распространялись и на север от Дуная до Баната. В IX в. упоминается их архонт и епископ [28], а после IX в. они исчезают из источников и остается неясным, имели ли они какое-либо отношение к среднеевропейским мораванам и кто они были вообще, хотя ясно, что некоторые сообщения взаимно перекликались.

 

Наконец, мы не можем игнорировать тот факт, что и сам центр моравского государства, очевидно, носил название Морава, как об этом упоминает один из источников, в котором говорится, что Мефодий ушел «въ град Мовавоу», известный еще и как «urbs Rastizi» (у современных Микульчиц; Ann. Fuld. ad. 870) [29]. Сюда, вероятно, относится и титул Мефодия как «архиепископъ Моравы» и archiepiscopus Marabensis ecclesiae» от 880 г. [30] По всей вероятности, название мораван и их государства были очень тесно связаны с названием их центра.

 

Если слова Нестора о поселении мораван в Средней Европе были доводом к прекращению толкования их названия, то его слова о миграции могут послужить также к размышлению о начале славянского заселения в области древней Моравии (т. е. на террритории современной Моравии, северной части Австрии и западной Словакии):

 

«По мнозѣх же вреμı-анѣх cѣ ли суть словѣни по Дунаеви, где есть ныне Угорьска землı-а и Болгарьска. И от тѣкхъ словѣнъ разидошасı-а по землѣ. ı-ако пришедше сѣдоша на рѣцѣ имı-анемъ Морава. . .»

 

Из текста Нестора вытекало, что мораване пришли в Моравию из областей, лежащих ниже по Дунаю.

 

Если сравнить археологические данные по проблематике славянского заселения Моравии, то из них следует,

 

 

28. Jireček К., Radonić J. In: Istorija Srba I. Beograd, 1952, s. 69, также Слово Кырила Философа MMFH, II, 305; III, 402; IV, III.

29. Памети: Наума II. Город «Morava» относится к Паннонии, но в данном случае речь идет о названии церковного округа, где действовал Мефодий, который с 880 г. называется Моравским.

 

30. Моравы Панон’скыеи (славословие). Здесь «Моравия» может опять обозначать церковный округ. Другие названия «из Моравии» «в Моравию» и т. д. находим в Житии Константина, Житии Мефодия, Проложном Житии Константина, Проложном житии Мефодия, Проложном житии Константина и Мефодия. Здесь речь идет о названии страны, хотя не исключено, что в некоторых случаях и могла идти речь о городе. Упоминание Жития Климента (II, 4) о том, что Мефодий украсил Паннонию тем, что он стал архиепископ Моравии — Μοραβον τῆς πανονίας подтверждается не только другими данными этого же источника (III, 10), но вышеприведенными данными в Pameti Nauma. О том, что речь шла о городе «Morava» см.: Beneš Р. Μοράβον τῆς Πανονίας. «Sbornik praci filosofické fakulty. Brněnské university», 1959, VIII, E 4, 93 n. С названием города связан и титул Мефодия. 880: archiepiscopus Marabensis ecclesiae. MMFH, III, Epist. c. 90.

 

166

 

 

что следы пшеворской культуры появляются в Северной Моравии и Восточной Словакии уже в I—III столетии, а в конце IV в. можно также, вероятно, говорить о следах Черняховской культуры. Наряду с керамикой славянского заселения первой половины V в., тут появляется с начала VI—VII вв. керамика так называемого пражского типа, распространенная на территории государства Само. Далее указывается, что в VII—VIII вв. по соседству жили славянские этнические группы, которые хотя и говорили на близких языках, но в то же время различались своей экономической, общественной и культурной структурой. Нужно иметь в виду, что подунайская керамика, изготовленная на кругу и встречающаяся с конца VI — начала VII вв., исходила от оседлого славянского населения [31]. Не менее интересной является и точка зрения лингвистов, согласно которой процесс возникновения наречий этих областей можно разделить на два этапа. Сначала произошло заселение бассейнов Нитры, Житавы, Грона и Ипеля и территории на юг от них (Паннония); другая группа осела в направлении на запад (бассейн Моравы) и на восток [32].

 

Из вышесказанного следует, что вопрос этногенеза мораван является очень сложным. Кроме того, нужно учесть и другие факторы, например проблему некоторых элементов материальной культуры, характерных для материальной культуры мораван, но в то же время свидетельствующих о связях с иранской средой [33]. В этой связи нужно обратить внимание на преимущественно кочевой характер так называемых славянских «варварских королевств» на территории Румынии в VI в., что и определяло миграцию некоторой части славян, при том не только в VI в. и не только на Нижнем Дунае [34]. Эта характеристика относится к господствующим слоям, а не к земледельческому населению [35]. Следует иметь в виду, что областью, раньше всего заселенной мораванами, было среднее и нижнее течение бассейна реки Моравы и Вага. Северная Моравия сохраняла преобладание следов славянской миграции с северо-востока, бассейн Дыи длительное время сохранял элементы связей с бывшей римской провинцией на Дунае (Норик), а на стыке этих областей, при впадении Свратки и Свитавы,

 

 

31. Točik A. Slovania na strednom Dunaji v 5.—8. stor. In: О počiatkoch slovenských dejín. Bratislava, 1965, 22 n, 25 n, 32 n.

32. Pauliny Ε. Nárečové členenie slovenčiny v 9.—11. stor. Jn: O počatkoch.., s. 254.

33. В новом свете могли бы предстать рассуждения Г. Вернадского об албанских именах Моймировичей: Great Moravia and White Chorvatia. — «Journal of American Oriental Society», 1945, 65, c. 257—259. Заслуживает внимания также и утверждение о том, что жители городища у Микульчиц, по-видимому, и некоторых других, были, согласно новым антропологическим исследованиям, проведенным М. Стлоукалом, несколько иного типа, чем жители окрестных славянских поселений.

34. Havlík L. Е. Slovanska «barbarská královstvi» 6. stoleti na území Rumunska. — «Slovanský prehled», 1974, s. 177—188.

35. Klanica Z. Velkomoravské řemeslo. Liberec, 1972, s. 21.

 

167

 

 

образовалась особая область [36]. В IX в. на всей этой территории распространилась материальная культура мораван, включая области так называемой кестхельской культуры, охватывающей полосу на северном берегу Дуная шириной в несколько десятков километров и датированной VIII в. [37]

 

Сложность проблематики ранней истории мораван заставляет нас обратиться также и к письменным источникам. Если не считать сообщения о германских королевствах квадов (одно в бассейне среднего и нижнего течения Моравы, другое в бассейне Нитры), соседствовавших на юго-востоке с сарматами, и о государствах ругиев, герулов и лангобардов, то первым письменным сообщением о славянском населении бассейнов Моравы, Вага и Нитры можно считать сообщение Прокопия, согласно которому где-то в конце V или в начале VI столетия часть герулов возвращалась (после поражения от лангобардов) на север через земли славянского этноса. Другое сообщение находим у того же автора. После отхода лангобардов из древней Моравии в Паннонию (в 526 — 546 гг.) претендент на лангобардский престол Ильдигес искал поддержку и помощь у славян и получил от них войско в количестве 6 тыс. человек. Вероятно, речь шла о славянах, живших в прошлом по соседству с лангобардами. Это сообщение само по себе свидетельствует об относительно организованной центральной власти и государственной организации, способной предоставить такую помощь. Не исключено, что здесь обнаруживаются следы существования какого-то «варварского королевства» славян, аналогичного уже упомянутым образованиям на нижнем Дунае.

 

Наряду с названием Σκλαβηνοι определявшим славянский этнос на север от среднего Дуная (на север от Норика и Паннонии), появляется также определение Veneti, Venedi, Winedi. В то время, как Павел Диакон употреблял лишь термин Sclavi, у Псевдо-Фредегара, в сообщениях которого упоминается и среднее Подунавье, мы находим оба названия. Он пишет о славянах, называемых «виниды» (Sclavi coinomento Winedi) и считает их частью более широкого понятия «славяне».

 

Согласно данным Псевдо-Фредегара, Sclavi на среднем Дунае воевали с аварами, авары приходили на зиму к славянам, которые им платили дань и восставали против них. Венедами «Хроника» Псевдо-Фредегара называет тех, которые выступали вместе с аварами и воевали в двух соединениях (befulci) [38]. Согласно дальнейшим сообщениям, это были собственно, сыновья аваров и их славянских жен,

 

 

36. О проблематике преемственности более позднего административно-политического деления (княжество, край) с этнографическими областями см.: Havlík L. Е. Gens Maravorum... s. 121—128.

37. Poulík J. Jižni Morava — zeme dávnych Slovanů. Brno, 1950, s. 61—72.

38. Толкование термина befulci дает сама хроника Псевдо-Фредегара (Chronice IV, с. 48), а в другой хронике (ChronicePaschale, от 626 г.), где говорится о двух соединениях, т. е. тяжеловооруженных и легковооруженных славянах.

 

168

 

 

которые, наконец, подняли восстание против самих авар. К венедам, в период их борьбы с аварами, пришел Само и стал их королем, а постепенно и правителем окрестных славян — Rex Sclavinorum. Насколько отвечает действительности такое разделение Псевдо-Фредегара, установить невозможно. Остается неясным, почему он использовал название Vinedi для восставших аваро-славян, т. е. этнически смешанного слоя с чертами чисто аварской материальной культуры, но говоривших на славянском языке и перенявших отчасти и славянскую духовную культуру и политически уже отделенных от чистокровных авар. Возможно, что именно с этими венедами связана полоса погребений и находок на северном берегу Дуная, ошибочно иногда связываемых с аварской экспансией [39].

 

В связи с вопросом о венедах и государстве Само следует обратить внимание на то, что термин «венеды» появляется также в восточной альпийской области Каринтии и даже в Восточной марке и, наконец, в единичных случаях им определяются мораване [40]. В других, более поздних источниках термин Vinedes и Sclavi в отношении славян употребляется довольно часто.

 

Таким образом, проблема генезиса мораван по мере ее исследования становится все более сложной и трудно отказаться от мысли, что и здесь в известной степени правомерно то, что высказал когда-то Иордан о возникновении виндивариев (ex diversis natouibus acsi in unum asylum collecti sunt et gentem fecisse nascuntur, — Getica XVII, 96).

 

Следует обратить внимание также на роль этнической группы, составляющей господствующий слой в среде земледельческого населения, с которым в течение VI—VIII столетия этот слой образовал в рамках создавшегося государственного объединения общую феодальную народность. Следует указать, что с IX в. в рамках моравского государства выступала этническая общность мораван со всеми атрибутами народности, с сознанием своего отличия в отношении внешнего окружения и характерными чертами духовной и материальной культуры, воспринимаемая и внешним миром как народность. Сознание принадлежности к моравской народности существовало на территории современной Моравии, северной части Нижней Австрии и западной Словакии. Наречия древней Моравии на этой территории составляли одну группу, которая распространялась на востоке вплоть до

 

 

39. См.: Točik A. Slovania..., s. 27 n; Cilinská Z. Sociálno-ekonomická problematika vo svetle pohrebisk juhozapadného Slovenska zo 7—8 stor. In: O počiatkoch..., s. 36—53; см. также: Poulík J. Jîzni Morava..., s. 62—72.

40. Annales Bertini. О восточной марке в Паннонии: Havlík L. E. Slované ve Východní marce v 6—11. stoleti. — «Slavia Antiqua», 1964, 11, s. 1—36; idem. Panonie vo svetle franských pramenů 9. stoleti. — «Slavia Antiqua», 1971, 17, 1—36; о Карантании см.: Gradivo za zgodovinu Slovencev v srednjem veku I, II. Ljubljana, 1902, 1906.

 

169

 

 

горного пояса на левом берегу Вага [41]. Так было вплоть до половины XI в. В начале XII в. восточной моравской границей стал Ваг, а затем в начале XIII в. граница была отодвинута к Белым Карпатам. На юге в IX в. границей были так называемый Ваграм и река Дунай, еще в 1012 г. моравская граница упоминалась у Штокравы, а до 1040 г. ею были silve Mor(avi)ae, т. е. Лысые холмы. Современные границы Моравии образовались только в середине XI в. На севере границей Моравии были Saltus Marahorum (горный массив Есеники) и область Голасице, на западе — лесные массивы Чешско-Моравской возвышенности шириной около ста километров. Моравия в этих пределах занимала территорию около 42 тыс. км² и насчитывала от 300 до 500 000 жителей.

 

Тем не менее остается открытым вопрос о том, распространялось ли сознание принадлежности к моравской народности уже в начале IX в. и на территории к востоку от Трона и Ипеля или его распространение произошло в связи с установлением господства мораван, как этот вопрос часто толкуется [42]. Но установление моравского господства могло произойти раньше, чем был изгнан Прибина, ибо, как свидетельствует титул Прибины (filius ex alia coniuge), он был собственно побочный сын князя Моймира и соответственно моравский удельный князь [43]. В то же время следует подчеркнуть, что в языковом отношении область Нитры несколько отличалась от территорий на западе [44], что было, очевидно, связано с историко-этническим развитием этих частей древнеморавского государства, различным в бассейне Вага и Моравы. Названия поселений типа Моравце (современное Злато Костолне у Пьеитян, Марот у Эстергома, Моравно у Приевидзы) также свидетельствуют о расширении моравского сознания вместе с государственной властью. Тем не менее остается фактом, что в IX в. и отчасти еще и в X территория бассейна Нитры, Трона и Ипеля определялась внешним миром как область, заселенная моравским этносом. Не без основания говорят источники о regna Maravorum (Regino ad 860, 870) или используют обозначение двойственного числа — «въıшьнии Моравѣ» (Проложное житие Константина и Мефодия) или множественного числа — «въшьнии Моравы, страны Моравьскыѩ» (Проложное житие Константина и Мефодия, житие Мефодия, XII), а еще позже обозначение Mesie occidentales (Hist. epp. Patav.) и, наконец, область Нитры еще и в XVI в. в некоторых источниках называется как Нижняя Морава — Nieder Merhern (W. Lazius).

 

 

41. Krajčovič R. Problem vzniku slovenskej nаrodnosti z jazykového hl’adiska. — «Historický časopis», 1957, s. 491; Pauliny E. Nárečové členenie, s. 254—256.

42. Dekan J. Velka Morava..., s. 184.

43. Об этом см. также: Sieklicki J. Quidam Priwina. — «Slavia Occident», 1962, 22, s. 115-145.

44. Pauliny E. Narečove členenie, s. 254.

 

170

 

 

В противоположность этому Моймир I именовался как правитель Maravorum supra Danubium (Conversio Bagor. et Garant., c. 10), т. e. территории выше по Дунаю. Интересен тот факт, что на южном берегу Дуная Верхней и Нижней Моравии отвечало название Pannonia Superior (между Венским лесом и рекой Раба) и Pannonia Inferior. Но в IX в., очевидно, обе эти Моравии обозначались как Верхние, вероятно, в отличие от тогдашней Нижней Моравии, расположенной на Балканах. Название Нитранская территория, по названию центра — Нитры, впервые появляется в первую половину XI в. (Vita Zoerardi, после 1046 г.): Nitriense territorium, а затем в 1111 г.: totus Nitriae, хотя как ducatus (Chron. Poson. с. 53) существовало оно уже в XI в. [45] и как удельное княжество — в IX в.

 

На территории, расположенной между Чешско-Моравской возвышенностью, горным массивом Есеники и среднесловацкими горами (Татры, Словацкие Крушногоры) и, возможно, горным массивом Матра в начале IX в. образовалось Моравское государство, которое при Ростиславе (846—870) расширило свою территорию до северо-восточной Паннонии, а на востоке до реки Тиса. К этой территории присоединен был ряд окрестных земель, в результате чего при князе Святополке I (871—894) возникает государство, именуемое Великоморавской державой или Великой Моравией [46], как назвал это образование Константин Порфирогенет. Способ зависимости отдельных покоренных земель от ядра Моравского государства был различен, отчасти его характеризует и форма дани. Очень скора господство мораван распространилось и на области по реке Одре (Chron. Boem. 1,14) и до территории вислян, которые селились на важном пути, ведущем к Киеву и далее к Черноморью. С помощью Мефодия Святополк силой принудил вислян принять христианство и подчиниться его власти (Житие Мефодия, XI; Petice bavorského episkopatu, 900). В покоренной земле были размещены моравские гарнизоны, установлено моравское управление со сбором дани. Таким образом, Вислянская область начала включаться в систему Моравского государства. Эго же можно сказать о территории в бассейне нижнего Криша (Criso — венг. Körös), где сохранилась традиция моравского господства и военных дружин, которые туда пришли после отражения болгарского нападения на Моравию в 881 г.: говорится о правлении князя Мората (древнемадьярское обозначение мораван) и Мену-Мората (Gesta Hung. с. 11, 19—22, 28, 50—52). Так же, по свидетельству Константина Порфирогенета,

 

 

45. Ratkoš Р. Podmanenie Slovenska Madármi. In: O počatkoch..., s. 154—155, 160.

46. См.: Havlík L. E. O politických osudech a zahraničnich vztazíh státu a řiše Moravanů. In: O počiatkoch..., s. 121—122. idem. Územní rozsah Velkomoravské řiše v době posledních let vlády krále Svatopluka. — «Slovanské stúdie», 1960, III, s. 1—80; idem. První slovanské státy. — «Slovanské historicke studie», 1974, X, s. 30—32.

 

171

 

 

мадьяры расселились на территории Великой Моравии, которая ограничена бассейнами рек Муреша, Туту, Криша и Тисы (De administrando imperio с. 40, 42) [47]. Власть Святополка в 864—894 гг. распространялась на значительную часть Паннонии вплоть до реки Дравы (Annales Fuldenses от 884, 892 гг.), где также сохранилась традиция, связанная с его именем или именем Морота (Simon de Kezai, Gesta Hungarorum, II, c. 23, 26). Напротив, область, названная «въ Хърватѣхъ» (I старославянская легенда о князе Вацлаве), т. е. восточная Богемия, которой владели князья из Зличи (Старая Коуржим) была связана с моравским государством скорее налогообложением и вассальными союзами. То же, наверное, можно сказать и о пражском князе Борживое «въ Чесѣхъ», который находился в суверенной зависимости от «своего короля» Святополка (Annales Fuldenses ad 805; Regino ad 890; Vita sancti Wenceslai, c. 2; Dittundente Sole, c. 5—7; Chronice Boemi I. 10, 14), хотя поселения с названием «Мораваны» и т. д. могут свидетельствовать и о моравских гарнизонах. Конечно, сербы, живущие по реке Заале, платили моравскому государству лить налог и то, пожалуй, через чешского князя (Thietmari Merseburgi Chron. VI, 99).

 

Из этого краткого очерка становится очевидным, что в последней трети IX в. стали уже возникать условия распространения сознания принадлежности к моравской народности и за пределами области первоначального государства мораван. Это происходило на основе включения некоторых соседних земель в систему Моравского государства. Нет сомнения, что государственность, как социально-политическая организация, была важным фактором формирования народности, а политическая централизация очень сильно влияла на развитие культуры, языка, психологического склада жителей всех земель, включенных в Моравское государство. Налоговая, судебная функция власти правителя, а также функция защиты и обеспечения гегемонии господствующего класса вызывала, без сомнения, чувства совместной принадлежности, наиболее выразительно проявляющиеся в привилегированных слоях, взаимосвязанных классовым положением и сознанием. Однако, с другой стороны, проникновение моравской государственной системы в глубь на подчиненных территориях было довольно слабым и ограниченным, а их этнополитическое и общественное развитие вызывало в местных высших кругах, до тех пор, пока они не были устранены насильственным путем, тенденции к дезинтеграции или к тому, чтобы вновь обрести самостоятельность; доказательством этого является разрыв чешских князей с Моравией в 895 г. (Annales Fuldiensis ad. 895).

 

Если уж мы коснулись вопроса привилегированных слоев моравского общества, то следует обратить внимание на социальную структуру моравской народности.

 

 

47. Ratkoš Р. Die grossmährischen Slawen und die Altmagyaren. In: Die Grossmährische Reich, S. 227—254.

 

172

 

 

В источниках раннего средневековья находим для обозначения этноса специфические термины natio, gens, populus. Согласно Исидору из Севильи, gens est multitudo ab uno principio orta sive ab alia natione secundum propriam collectionem distincta или, как указывается в другом месте: gens autem appelatio propter generationem familiarum, id est a gignendo, sicut natio a nascendo (Etymologiarum I. IX, с. II, I, c. 328).

 

Соотношение между более широким, более общим термином natio и более точно дифференцированным gens выразил метко Йордан: Vi(n)divarii ex diversis nationibus. . . gentem fecisse nascuntur (Chron. IV, c. 58). В то же время термином populus обозначался весь civitas. Populus autem eo distat a plebibus, quod populum universi cives sunt connumeratis senioribus civitatis (Etymologiarum I.XL, c. VI, 6, 5, c. 349). Термин Populus, очевидно, относился к членам политической организации, например, Samo et populus regni sui (Pseudo-Fredegarii Chron. IV, c. 68). Четко различал термины natio и populus Регино из Прюма: diversae nationes populorum inter se discrepant genere, moribus, linguae, legibus (Liberi de eccles. causis II). В средние века термин populus использовался для определения высших и привилегированных слоев, представителей государственного аппарата. Иначе говоря, если natio имела свой populus, то она была также gens, что в политическом отношении представляло regnum. Сравни: regnum Margorum. . . eiusdem gentis Sclavum (Ann. Xanten, ad. 842).

 

Оба термина gens и populus встречаем в источниках и в связи с упоминанием мораван, например, Moravorum gens, Marahensium gens (Ann. Fuld. ad. 884, 898), Maraensium gens (Майнцский синод, 852). Термин populus встречается в папских грамотах к Святополку: totius populus tuus (т. е. Sfentopulchi) — cum nobilibus viris fidelibus tuis et omni populo terrae tuae (Privilegium Industriae tuae 880) — cum primatibus ас religno terrae (т. е. Maraviae) populo (Quia te zelo fidei 885). Если сравним эту терминологию с данными местных моравских источников, то в них находим вместо термина natio и gens определение народъ и ѩзыкъ. Первый большей частью употреблялся для определения понятия «народ», «жители»: въ плѣнъ народомъ поганьскымъ (Киевские листы, ф. 4в), «словѣньскъ народъ вѣсь» (Проглась), «людии же бещисльнъ народъ» (Житие Мефодия XVII). Другой термин выражал, в сущности, то же, что и в латыни gens, язык, ἒθνος: «власть надъ всѣми ѩзыкы» (Житие Константина XI), «въ ѩзыкы, въ фоульсць ѩзыцѣ» (Житие Константина XII) «да ивы причтетесѧ вѣ лицѣхъ ѩзыцѣхъ (Житие Константина XVI); Как исключение в этом значении употребляли и термин «родъ», например для обозначения народности армян, грузин, сирийцев, хазар и т. д. (Житие Константина XVI): «каждый родъ имел свой ѩзыкъ» (в значении язык).

 

173

 

 

Дифференцированное значение и сравнении с термином «ѩзыкъ» (народность) имело определение «племѧ», «племена», означающее родственный коллектив или группу в более узком (например, племя) или широком смысле (словѣньско племѧ, Азбуч. мол. 12), сравни далее: «вьсѩ племена и вьсѧ ѩзыкы», «вьсѣмь ѩзыкомъ и племеномъ» (Житие Константина XII, XVI). Из дальнейшего сравнения следует, что вместо термина populus в местных источниках появляется определение «вьси Морав(л)ѩане», «людье Моравьштии», а также «вьси людье странъ Моравскъıхъ» или просто «людье наши» (Житие Константина XIV: в рукописи 21 вместо мораван приводится «съ болѩры» (Житие Мефодия X, XII; Похвальное слово Кириллу и Мефодию). Согласно латинской терминологии, различались вельможи (nobiles viri, primates, optimates) и populus. Это же мы наблюдаем и в древнеславянской терминологии, где на одной строке были «вельмѫжи», «доброродьнии», «чьстьн ии», «чьстьви мѫжи», на другой стороне «лı-адье Моравьштии». Из текстов, однако, следует, что вельмож, безусловно, считали и определяли как «Морав(л)ı-ане». В рамки народности входила, конечно, также самая многочисленная прослойка населения древней Моравии, в экономическом и политическом отношении свободные (свободнии, liberi), но в правовом зависимые от правителя люди, которые в латинских источниках определялись как simplex populus, а в моравских «простии людье», которые четко отличались от привилегированных populus. В рамки термина gens, очевидно, нужно включать и возникшие позже группы зависимых (servi), однако рабы (раби, mancipia) в число представителей народности уже не включались, хотя они участвовали в экономическом развитии [48].

 

Очень уместно в этой связи упомянуть о проблематике языка мораван, как славянской народности. Следует указать на тот факт, что источники вследствие близости языков определяют большую часть жителей Центральной и Юго-Восточной Европы в целом как славян. Потому было бы ошибкой искать в таких определениях название определенного этноса [49]. Основой взаимной дифференциации и различий отдельных славянских народностей была, главным образом, политическая и государственная организация. Это названия типа Abodriti, Surbi-Sorabi, Croati, Wilzi, Carantani, Carniolenses, Pannonienses, Wislane, мазовшане, Сѣверъ, Полı-ане, Морав(л) ı-ане, так и Sclavi Carantani, Sclavi Boemi, Sclavi Marahenses, где, с одной стороны, после постепенного исчезновения старого географического понятия во второй части названия, а с другой — после исчезновения определения, которое относило их вообще к славянам и стало со временем лишним,

 

 

48. О социально-политическом делении моравского общества см.: Гавлик Л. Е. Ранняя стадия развития феодализма в Моравии. — «Советское славяноведение», 1974, № 1; idem. Morava v. 9—10 stoleti, s. 40—97.

49. О славянской народности см.: Dekan J. Velka Morava, s. 184.

 

174

 

 

осталось только государственно-политическое и этническое определение Carantani, Boemi, Marahenses. Однако этнические группы, которые в ходе исторического развития попали в состав чужого, неславянского государственного образования и сохранили сознание славянского языка и культуры, определялись на основании этого языка как Sclavi. Так как они не имели возможности развиваться в собственном государственном организме, то это происходило в рамках неславянского образования, с этносом которого у них устанавливались политические, культурные и этнические связи. Славянский язык, культура и традиции, собственные или приобретенные, способствовали преобразованию их в новые средневековые народности и современные нации, какими являются, например, словаки или словенцы. Со вторыми в средневековых источниках мы встречаемся под именем Sclavi, Vinidi, с первым под названием Sclavi Nytrienses или просто Sclavi (Ann. Gesta Hung., с. 35, 37). Названия типа Slani et Bulgari, Slaui et Blasii, Slaui et Boemi, Slaui et Pannonii (Gesta Hung., c. 11, 25, 35—7, 50) говорили о том, что речь шла о славянах из Болгарии (болгары), из Семиградья, Чехии или Паннонии. Об этом свидетельствует, например, уточнение в отношении болгар самого источника: Sclavi qui et Bulgari или Sclavi de terra Bulgaria, a в области Нитры, например, различение Boemi et Nytrienses Sclavi (Gesta Hung., c. 12, 37). Последнее определение по-видимому, связано с походами Бржетислава в Венгрию в 1030—1042 гг., 1051—1052 [50], а термин Nytrienses здесь означает название ядра возникающей словацкой народности [51].

 

Целому ряду письменных источников мораване известны в IX в. и в последующие столетия как единое целое, отличное от соседей (чехов и хорватов в Чехии, вислян и поляков, болгар, авар, каринтинцев, бавар и славян Восточной марки), причем именно в связи с их государственной организацией, своеобразием культуры и языка. Средневековью известны не только государства, территория которых совпадает с территорией распространения одного языка, но и такие случаи, когда одна группа близких родственных языков

 

 

50. Havlík L. Е. Moravské a české tradice v uherských kronikách. — «Slovanský přehled», 1969, s. 337—343.

 

51. Позже в рамках венгерского королевства и венгерского государств преобладало именно определение — Sclavi, благодаря которому жители области Нитры (а также и других славянских областей Венгрии) отличались от господствующего этноса Венгрии — мадьяр. Однако, на наш взгляд, было бы неправильным смешивать широкое языковое определение с политическим и переносить более позднее понятие на отдаленное прошлое, тем более на довеликоморавский период. С XI в. начинается развитие словацкой народности (Ratkoš P. Otázky vývoja..., s. 30), которое в период формирования словацкой нации исходило из традиций моравской государственности, народности, культуры и языка, которые словацкое возрождение унаследовало в новой функции (напр., фигура Святополка), и включило в свою национальную культуру (Velká Morava a naša doba, Bratislava, 1963, s. 58—161; см. статьи Я. Тибенского, К. Розенбаума и Й. Бутвина).

 

175

 

 

(внешне выступающая как одни внутренне дифференцированный по государствам язык) перекрывала несколько государств. С другой стороны, и внутри одного государственного целого могли жить несколько этнических группе различными языками. Литературный язык в Моравии, древнеславянский, был одновременно литературным языком Македонии, Болгарии, Хорватии, Сербии, на Руси и всюду в него проникали языки местной государственной и культурной среды (koiné), которые формировали этот язык и вместе с тем внутренне дифференцировали. В результате старославянский язык распадается на несколько славянских языков: ı-азыкъ българскыи, роусскыи, моравьскыи или ydioma moravicale. Язык мораван они сами называли как «нашь» язык, а за границей его определяли как «вашь» язык. Язык мораван в рамках дрэвнеславянскаго языка характеризуется рядом фонетических, лексических и синтаксических моравизмов [52]. Некоторые из этих признаков имеют более общий западнославянский характер, другие являются специфически моравскими, т. е. появляются только на территории, занимаемой моравской народностью и в сфере се влияния. К первым относится, например, использование š вместо s (доушѣ, вьшь), Kv, gv вместо cv, dzv (къвѣть, гвѣзда), dl вместо 1 (в..дл). Эпентетическое l в Моравии исчезает (земı-а), а окончание творительного падежа вместо — омь звучало — ъмь (градъмь, рабьмь). К специфическим моравским языковым чертам относится произношение глаголической графемы называемой — ягь. Существуют мнения, с одной стороны, что в Моравии различались фонемы ѣ и ı-а, с другой, что они сливались в ā или jā. В пользу последнего могло бы свидетельствовать то, что моравская глаголица, возникновение которой, на наш вгляд, не следует связывать только с Македонией, а, напротив, надо принимать во внимание связи с Моравией и другими районами, имеет для ѣ и ı-а лишь один знак, в то время как македонско-болгарская кириллица — два знака. Характерной чертой древней Моравии было также использование «с» вместо št, šč (помощь), вместо žd появляется ž (дазь). Существует, однако, мнение, что в бассейне Моравы и в области Нитры произносились звуки dź (меѕа) [53], хотя речь шла, скорее о явлении вторичном [54], но типичном для Моравии [55]. Моравизмом является также šč вместо раннего štj/št (очищениѥ, защити), использование суффикса — ьствие (чоувьствиѥ вместо чоувьство), префикса вы — вместо из (выгънати, выринѫѥти, выворѣшти),

 

 

52. С исторической точки зрения чехизмы представляют собой элементы, которые проникали в старославянскую письменность из собственно чешского окружения, языковые элементы в старославянском языке древней Моравии с точки зрения истории нельзя определять иначе, как моравизмы.

53. Pauliny Е. Nárečové členenie..., s. 254.

54. Kulbakin Št. Mlwaice jazylca staroslovenského. Praha, 1943, s. 78.

55. Krajčovič R. Problem vzniku slovenskej narodnosti, s. 491.

 

176

 

 

далее постепенное изменение носовых звуков ѭ в у и ju; ѧ в ä, ja, инфинитива — ти в ть. В морфологии для моравского языка характерна форма родительного падежа единственного числа местоимения I лица мьне (вместо мене) и уже упомянутая форма творительного надежа единственного числа — ъмь (образъмь), формы родительного падежа единственного числа мужского и среднего рода на -аго и дательного падежа мужского п среднего рода на -омоу (блаженаго, блаженоумоу) и т. д. Наконец, необходимо упомянуть о целом ряде специфически моравских лексических примерах (рѣснота, ашоуть, рачить, цѣста, вашинець, листъ, неприѩязнь, истина, нарокъ, жоупанъ, къметь, къраль, животъ и др., затем и, вероятно, — братръ, вратьникъ, балии, болѣзнь, брань, жаль, искони, инокость, отъплатить, скврьность), а также заимствованных из латинского языка и из верхненемецкого (погань, поганьскъ, олътарь, оцеть, попъ, мыла, крижь, крижьмо, къмотра, папежь, постъ, апостоликъ, комъкать, оплатъ и т. д.), которые отличают древнеморавский язык от старочешского и других славянских языков своего времени, как это видно, например, из материалов Киевских листков, Синайской псалтыри, Клоцовых глаголических листков, Закона судном людям и других памятников [56].

 

Из этого следует, что в Моравской области и сфере ее влияния в IX в. существовал как местный язык, отличающийся от соседних областей — чешской, польской, словенской, так и язык литературный, имеющий специфические моравские черты (иначе моравской редакции старославянского языка). Сознание наличия собственного литургическо-литературного языка, который у мораван был выработан при содействии императора Михаила III и папы Адриана II и Иоанна VIII [57] в соединении с теолого-философской, правовой и агрографической литературой, которая в Моравии появилась в переводах и оригинальных произведениях и определяла уровень моравской культурной среды [58], несомненно, способствовало усилению и дальнейшему формированию моравской народности. Так называемые Фрейзингенские отрывки, сохранившиеся в копиях в словенской среде на рубеже X—XI вв. и написанные латинским шрифтом, относятся, вероятно,

 

 

56. См.: Horálek К. Úvod do studia slovanských jazyků. Praha, 1955. Kurz J. Učebnice jazyka staroslověnského. Praha, 1969; Мареш В. Древнеславянский литературный язык в Великоморавском государстве. — «Вопросы языкознания», 1961, 1, с. 12—23; Večerka R. Slovanské počatky české knižni vzdělanosti. Praha, 1963, s. 67—86; Бауэр Я. Старославянский язык и язык жителей Великой Моравия. In: Magna Moravia, Praha, 1965, s. 169—492. Согласно работе Е. Паулини («Nárečové členenie», s. 254—255), моравский язык отличался от языка чешской области двумя знаками (чередующимися dz и исчезновением депалатализации: meso-m..nso-manso-maso) и двумя от нитранской области, где jь- изменялось в i (jьgьla // igьla) и где lъ и rъ менялись на слоговые гласные (krъvь > krvь).

 

57. MMFH, III. Ер., с. 22 (863), 39 (869), 90 (880).

58. Večerka R. Slovanské počátky, s. 9—45; Vašica J. Literárni památky epochy velkomoravské. Praha, 1966, s. 9—98.

 

177

 

 

уже к рубежу VIII и IX вв. [59] Речь скорее идет о переводах с латыни, чем с верхнемецкого. Древнего происхождения также текст молитвы «Отче наш», тоже перевод с латыни, в то время как другой текст был переведен только византийской миссией, с которой вообще связан расцвет литературной деятельности в Моравии. С деятельностью Константина и Мефодия связан перевод библии, законченный в 882/883 гг., части которой сохранились в различных копиях. Например, Евангелие — в Зографском, Марианском, Ассеманевом списках, в Саввиной книге и других рукописях (Остромирово евангелие, в евангелии Добрейши, Никольское евангелие), Деяния апостолов сохранил «Охридский апостол», апостол — апракос Шишатовецкий, Апокалипсис — в Хваловой рукописи, псалтырь сохранилась в Синайском списке, в Псалтыри Бдинского сборника, Чудовской псалтыри, а остальные тексты библии и (в?) Паремейнике Григоровича или Захарьевом паремейнике. Литургические тексты были переведены с греческого и с латыни. В первую очередь сюда относится грегорианский служебник, частично сохранившийся в так называемых Киевских листках, сохранившаяся копия которых (Библиотека АН УССР) исходит из моравской среды на рубеже IX—X вв. [60] Сюда же относится Синайский служебник и Синайский евхологион, содержащий главным образом, моравский пенитенциал «Заповѣди свѧтыхъ отьць» [61]. Фрагменты моравского перевода латинского служебника содержат также Венские глаголические отрывки и ватиканский требник Illir.4 (Канон требника, церковный устав). С Моравией связано также возникновение литургических песнопений, так называемых канонов, как, например, «Канонъ въ памѧть сватаѥго Димитрьı-а, а также, возможно, и «Служба Мефодию», автором которой был Константин Пресвитер, написавший ее в 885—893 гг. Из среды моравской духовной эмиграции вышли и такие произведения, как «Служба Кириллу» и «Служба Кириллу и Мефодию». В Моравии возникли также «Поучение Мефодия» (оно содержится в так называемых Клоцовских глаголических листках), предназначенное правителям и князьям [62], и трактат «Написание о правѣ и вѣрѣ), автором которой был Константин. Перу Климента принадлежит также «Похвала Кириллу», и, очевидно, возникшее еще в Моравии «Похвальное слово Кириллоу и Мефодию», автором которого был, по-видимому, мораванин [63]. С расцветом литературного творчества на местном языке связана также молитва «Господи, помилоуи ны», которая возникла в результате перевода греческого Κυριε ελεισον.

 

 

59. Isačenko A. V. Začiatky vzdelanosti vo Velkomoravskej ríši. Martin, 1948.

60. Kurz J. Texty ke studiu jazyka a pisemnictví staroslověnského. Praha, s. 114—138.

61. MMFH, IV. 137—146.            62. MMFH, II. 322. IV. 199—204.            63. MMFH, II, 167—176.

 

178

 

 

Большую работу Мефодия представляет перевод Номоканона (Synagogé из 50 титулов Иоанна Схоластика), сохранившийся в рукописи под названием «Устюжская кормчая» и др. К началу деятельности византийской миссии относится «Законъ соудьный людьмъ», перевод постановлений византийской Эклоги, отредактированной для нужд Моравии и дополненный несколькими статьями моравского происхождения [64]. Значительную часть моравской литературной продукции представляют агиографическо-исторические произведения. К ним относятся прежде всего обе моравские легенды «Житиѥ Константина Философа» и «Житиѥ Мефодиѧ, архиѥпискоупа Моравьска», сохранившиеся в множестве рукописей, особенно в русской среде. К ним нужно причислить следующие произведения, которые возникли в Моравии: «Проложное Житие Константина и Мефодия» [65] и «Слово на пронесение моштѣмъ преславнаго Климента», автором которого был сам Константин Философ. Обоснованным является и предположение, что в Моравии существовали хронографические записи и появились документы, названные позднее «Moravská Kronika» или «Моравская история славян», включая апологетические сочинения «О преложении книг на словеньский язык». Эти памятники попали на Русь, а отрывки из них и переработки попали в «Повесть временных лет» [66]. Следы этих произведений мы также находим в некоторых латинских легендах. С Моравией связано, очевидно, также и возникновение стихотворных произведений, таких как «Проглась» и «Азбоучнаı-а молитва», а также т. н. «Отьчьскъѩ кънигы» [67].

 

В целом мораване значительно отличались от остальных народностей Европы своей письменностью, называемой сегодня глаголицей, которой в IX в. в Моравии писали наряду с латинским письмом. Большинство литературных произведений отличалось как индивидуальностью в системе письма, так и способом написания — подвешиванием букв на верхнюю линию. Хотя ее составителем, согласно агиографическим данным, считается Константин [68], но по сути дела, учитывая возникновение кириллицы, вопрос о происхождении глаголицы не решен. Указывается на связи с письменностью самаритянской, сирийской и аксумской и в последнее время с необъясненными до сих пор

 

 

64. MMFH, IV, 147—198, 205—363. В Моравию было принесено из Рима Мефодием также собрание канонов так называемых Dionysio-Hadriana, adaucta, которые содержат несколько глосс на славянском языке, автором их считают Мефодия (MMFH, IV, 113).

65. MMFH, II, 164—6.

66. Havlík L. Е. Ruska Povest vremennych let a tzv. Moravskaja istorija slavjan. — «Slovanský přèhled», 1972, s. 282—292.

67. Večerka R. Slovanské počátky, s. 32—44; Vašica J. Literární památky 22—97.

68. См. по этой проблематике: Георгиев Е. Кирил и Методий, основоположници на славянските литератури. София, 1956, стр. 110—128; Кирил и Методий — истината за создателите на българската и славянска писменост. София, 1969, с. 153—197.

 

179

 

 

знаками северного Причерноморья I—IX вв. [69], на составление письменности в Моравии, как указывает на основе моравского варианта «Повесть»: «Сима же пришодъшѣ ма, начаста съставливати письмена азъбуковьна словѣньски».

 

Важным фактором, укрепившим сознание принадлежности к этой народности, было также существование моравской церкви, которая возникла в 869—873 гг., а в 880 г. получила папскую привилегию [70]. Этому способствовало также существование особой моравской литургии, имевшей, как считают некоторые исследователи, весьма специфический характер, как, например, армянская, галиканская, амброзианская и др. [71] С расширением: влияния моравского государства расширялось и влияние церкви, а моравскому архиепископству подчинялось не только епископство в Нитре, но еще не менее двух (более поздние источники говорят в целом о семи епископствах); очевидно, в Вислянской области, в Поодрье, в Потисье, в Чехии и т. д. Моравская церковь способствовала распространению моравского языка, письменности и культуры в областях, включенных в состав Моравского государства и вступивших в процесс этнической интеграции под гегемонией мораван. Наряду с письменностью на родном языке в господствующих слоях существовала также литература на латинском языке. Дипломатические связи Моравии и корреспонденция с другими странами также велись на латинском языке, за исключением отношений с Византией, где использовался греческий язык. Несмотря на то, что приоритет латыни весьма отчетливо проявился в связи с универсалистской проримской ориентацией последних моравских правителей, особенно после изгнания учеников Мефодия, все же можно предполагать ограниченное существование в Моравии и славянской письменности и литургии, хотя они стояли на втором месте. Такое положение сохранялось, по-видимому, и после восстановления моравского архиепископства и трех других епископств, которые, по свидетельству источников, существовали вплоть до 910 г.

 

Сильное воздействие на укрепление сознания моравской народности на территории собственно Моравского государства оказывали чувства антагонизма по отношению к внешней среде, вызванные необходимостью вести оборонительную борьбу с баварцами, франками, саксонцами и тюрингцами, и с набегами остальных славянских и иных народностей, какими были хорваты, чехи, сербы, висляне, славяне в Поодрье и в Потисье, болгары, хазары, венгры.

 

 

69. Константинов Н. А. Черноморские неразгаданные знаки и глаголица. — «Ученые записки Ленинградского государственного университета», № 197. Серия филологических наук, 1957. выл. 23, с. 110—146.

70. MMFH, III, Ер., с. 90.

71. Pokorny L. Liturgie pěje slovansky. In: Soluňští bratri. Praha, 1962, s. 160—193, idem. Die slawische cyrillo-metliodianische Liturgie. In: Sancti Cyrillus et Methodius. Praha 1963, s. 118—126; см. также: Tkadlčik V. Byzantinischer und römischer Ritus in der slawischen Liturgie. — In: Wegzeichen. Würzburg, 1971, s. 313—332.

 

180

 

 

Это сознание распространения господства мораван ярко выступает в источниках:

 

Моравьска область пространити начѧть вьсѧ страны и врагы своѩ побѣждати съ непогрѣшенѩ мъ ı-ако и сами повѣдо ѩт присно (Житие Мефодия X).

 

В первом случае речь шла о борьбе, имевшей жизненно важное для государства мораван значение, судя по ряду взаимных столкновений, начиная уже с конца VIII в. Трения с западными соседями продолжались и после вхождения моравского государства в сферу западной римской церкви, особенно при Людовике Немецком, отличавшемся великодержавными амбициями. Можно, однако, сказать, что кроме периода 846—852 гг., когда наблюдался упадок политического влияния и силы Моравии, и кризиса 870—871 г., моравское государство всегда защищало свою самостоятельность, опираясь в борьбе против франков на поддержку Византии, а впоследствии и Рима [72]. Завоевания моравских правителей мотивировались политико-экономическими причинами, а, согласно идеологическим взглядам того времени, речь шла о борьбе христианской народности мораван, некоего избранного и санкционированного папой христианиазатора других соседних языческих народностей. Моравия стала неким филиалом римских универсалистских идей по отношению к славянским землям [73]. Выражением согласия и прямой поддержки со стороны Рима концепций и планов Святополка, которые соответствовали и планам папской курии по отношению к каролингам, была римская апостольская патронация, представленная в 880 г. Святополку и Моравии. Это означало не только подтверждение самостоятельности положения Моравии в системе римского универсализма наравне с остальными государствами своего времени (франкское королевство, англосаксонское, астурийское, болгарское, армянское и т. д.) и, наконец, подтверждением королевского титула Святополка. Вместе с тем это было и применением идей римского универсализма в условиях Моравии как государственной идеологии как внутри страны, так и за ее пределами, как обоснованием и одновременно объяснением моравской экспансии [74]. Все это вместе с историческим развитием мораван способствовало усилению у жителей Великой Моравии сознания совместной принадлежности к народности, сознания, выраженного также в моравском сакраментарии:

 

Цѣсарьствѣ нашемь господи милостьѭ твоеѭ призьри: и не отъдазь нашего тоузимъ и не обрати насъ въ плѣнъ народомъ поганьскъимъ: (Киевские листы, ф. 4в).

 

 

72. См.: Havlík L. Е. Velkà Morava a franska říse. — «Historické stúdie» 1963, 8, s. 129—180; idem. O politických osudech .... s. 104—140; Vaněček V. Über die Aussenpolitik des Mährischen Staates in der vierziger bis achtziger Jahren des IX. Jahrhunderts. In: Das Grossmährische Reich, s. 287—300.

73. О существовании этой идеологии в Моравии идет речь в статье: (Havlík, Lubomír E.) Roman Universalism and the 9th Cent. Moravia. — «Cyrillomethodianum», II», 1972—1973, p. 14—22.

74. См.: Havlík L. E. Das päpstliche Schutz und die slawischen Völker. — «Ann. Inst. Slav.», 1969, II/2, s. 10—32.

 

181

 

 

Вместе с проявлением сознания принадлежности к народности мораван в духовной культуре и политической сфере дальнейшие свидетельства можно найти также и в материальной культуре, предметы которой предназначались высшим и привилегированным слоям, хотя ее производителями были представители широких слоев населения. В предметах материальной культуры Великой Моравии, вышедших из моравских мастерских, есть элементы как византийские, так и каролингские, черноморские и сасанидские и вообще следы евроазиатского синкретизма, измененные и переплавленные моравской средой в специфически моравские типы [75]. Проявления этой культуры преобладают на территории Моравского государства, иногда распространяясь и на другие области, как, например, в бассейне реки Дыи. При оценке этой культуры нужно, однако, постоянно иметь в виду вопрос о соотношении уровня, характерного для эпохи, и специфики, которая характерна для моравского этноса. Определенное значение имеет и вопрос, можно ли, например, ираноидные художественные мотивы связывать только с торговыми отношениями или с продукцией иностранных мастеров в Моравском государстве или же такие изделия пользовались популярностью в высших слоях моравского общества, исходивших из какой-то старой традиции. Культура высших слоев в соединении с их политической гегемонией перекрывала культурные проявления остального населения и создала для внешнего мира образ единой моравской культуры, хотя нужно постоянно иметь в виду, что по сути дела речь шла о культуре, связанной с резиденциями правителей и привилегированных кругов, вельмож, с церковными и городскими центрами [76]. Специфически моравским изделием были, например, типичный военный топор, а также «tesla», собственно железные гривны, используемых при обмене в качестве менового эквивалента [77]. Из изделий художественного ремесла — это были несколько типов серег, украшенных грануляцией и филигранью, затем оригинальные привески «гомбики», которые, как и одежда моравских всадников и вельмож, являются уникальными в Центральной Европе, и не исключено, что они были принесены предками мораван с их давней родины на востоке [78]. Другой специфической чертой древней Моравии является также образ жизни, особенно городские центры, где дома существенно отличались от жилищ земледельческого населения деревни. Характерными также являются способ укреплений и особенно культовое зодчество [79].

 

 

75. См.: Poulík J. Archäologische Entdeckungen und Grossmähren. In: Das Grossmährische Reich, s. 11—47; Chropovský B. Die grossmährische Period in der Slowakei. Ibid., S. 59—83.

76. Havlík L. E. Gens Maravorum..., s. 120.

77. См.: Dekan J. Velká Morava..., s. 182.

78. См.: Klanica Z. Velkomoravské femeslo, s. 21; idem. Velkomoravský gombíik. — «Archeologické rozhledy», 1970, 20, s. 444.

79. Cibulka J. Grossmährische Kirchenbauten. In: Sancti Cyrillus et Methodius, s. 49—117; Richter V. Die Anfänge der grossmährischen Architektur. In: Magna Moravia, s. 121—360; Poulík J. Stari Moravané buduji svuj stát. Gottwaldov, 1960; Chropovský B. Slovensko na usvite dejín. Bratislava 1970.

 

182

 

 

Все это на территории Моравского государства представляет целостную материальную культуру, хотя и с местными отличиями [80], которая потом в связи с торговлей или экспансией мораван распространилась в Паннонию, Дакию, Вислинскую область, Чехию и т. д., как об этом свидетельствуют археологические находки. Распространение изделий моравского прикладного искусства совпадает в значительной степени с территорией Великоморавской державы [81].

 

*

 

Итак, мы встречаемся на территории древней Моравии с начала IX в. с народностью мораван, которая в дальнейшем формировалась и укреплялась в рамках своего государства. Важнейшим моментом в конституировании определенного общественно-политического организма как народности является, безусловно, процесс [82] формирования его самосознания, в котором находит свое отражение реальное прошлое и современная политическая история и культура, переданные посредством языка (устно или письменно) на определенной территории и в определенный исторический период. При этом необходимо постоянно иметь в виду феодально-классовые основы национального самосознания.

 

Моравская народность не исчезла с потерей самостоятельности Моравии или распадом Великой Моравии, как часто полагают, исходя из существования современных наций с целью упрощения сложного вопроса их генезиса. Моравское самосознание, хотя и начало проникать в некоторые области, присоединенные к Великой Моравии, однако, кратковременное и мало интенсивное воздействие моравских обычаев и культуры не могло перерасти в такое качественное изменение, как это было, например, при распространении сознания принадлежности к русской народности в остальных восточнославянских княжествах или польской — на территории Польши. Случилось так, что моравская народность осталась в X в. ограничена только территорией древней Моравии, особенно тогда, когда и Нитра вступила с XI в. на путь самостоятельного этнического развития.

 

В X в. произошел полный упадок политической власти и влияния Моравского государства, которое около 924 г. становится данником мадьяров, подобно тому, как, впрочем, и Германия Генриха I (Lintprandi Antapod. Il, 2; Folcuin, Gesta abb. Lob. 25; Ruotgeri Vila Brun.). Но еще во второй половине X в. в Моравии упоминается епископство и она определяется еще как regnum (Майнцский синод 976; Cosmae Chron. Boem. 1,27).

 

 

80. Dekan J. Velká Morava..., s. 182.

81. Подробнее см.: Dostál В. Das Vordringen der grossmährischen materiellen Kultur in die Nachbarländer. In: Das Grossmährische Reich, S. 361—416.

82. См.: Козлов В. И. Динамика численности народов. М., 1969, с. 32—65.

 

183

 

 

Около 1000 г. Моравия становится автономной частью Польского государства Болеслава Храброго. Вместе с ним мораване активно воевали против объединенных немцев и чехов (Cosmae Chron. Boem I, 40; Galli Chron. Pol., c. 66; Thietmari Chron. VII, 19, 57, 61). В 1030—1031 гг. Моравия была присоединена к Чешскому государству [83].

 

В связи с этим не будет излишним здесь показать хотя бы кратко историю возникновения раннефеодальной чешской народности, которая относится к Х в. Самые ранние сообщения, говорящие о народе Beheimi, Behaimi, Boemanni касаются северо-западной, юго-западной и южной Чехии (Ann. reg. Franc. 791; Ann. reg. Franc., Ann. Mett., Chron. Moissiac. ad. 805). Еще в 872 г. упоминаются пять князей in Behemos, а в 895 г. только двое воевод, стоящих во главе остальных князей (Ann. Fuld). Заслуживает внимания перемена в названии географического определения жителей этих княжеств, т. е. Bee-hoimi в первой половине IX в. (позже употреблялся термин Bohemi и Boemi). Само название, однако, ничего не раскрывает в этногенетическом процессе, проходящем на территории Boemanie, где еще в X в. источниками различаются несколько областей, очевидно, бывших княжеств. Стоит упомянуть хотя бы сообщения о лемузах и лучанах на северо-востоке, дулебах — на юге и хорватах — на востоке (так называемая учредительная грамота пражского епископства). Этнополитическое разделение видно из противопоставления: «въ Чесѣхъ», где правили Пршемысловичи, и «въ Хръватѣхъ» (Первая старославянская легенда о св. Вацлаве), где они не имели никакой власти и где упоминаются князья из Зличи (Старая Коуржим), находившиеся в союзе с Моравией, а позже Славниковичи, ориентировавшиеся в политическом отношении на «Священную Римскую империю». Их истребление в 995 г. Пршемысловичами и присоединение территории Славниковичей к княжеству Пршемысловичей создало предпосылки для формирования раннефеодальной чешской народности на всей территории Boemanie. Термины «чех», «чехи» в источниках до XII в. появляются только трижды: в середине X в. в «Житии князя Вацлава», в начале XII в. в «Повести временных лет» и в 1147 г. в хронике Киннама [84]. Это было то самое определение, которое преобладало внутри самой Чехии и явилось синонимом для названия Boemani, Boemi. Определенную роль в распространении чешского национального самосознания сыграло также пражское епископство. На рубеже X и XI вв. на территория Boemie — Чехии можно говорить о конституированной чешской раннефеодальной народности, называемой в собственно чешских источниках — чехами, в иностранных латинских источниках —

 

 

83. Havlík L.E. К otázce hranice jižní Moravy v dobi Boleslava Chrabrého; G. Labuda, Utrata Moraw przez państwo polskie w XI wieku. In: Studia z dziejow polskich i czechoslowackich, 1960, 73—91, 93—124.

84. Vaněček V. Prvních tisíc let... Praha, 1949, s. 53.

 

184

 

 

Boemani, Boemi, в византийской среде и на Руси как ζηχοι, Чеси [85].

 

Князья Богемии — Чехии после военного захвата Моравии стремились вновь присоединить и Нитру (в 1030—1042, 1051—1052 гг.), однако безрезультатно, более того, они потеряли, наконец, и территорию между Вагом, Белыми Карпатами и рекой Моравой, а позднее также область между Дунаем и Дией, в результате чего собственная территория Моравии уменьшилась почти вдвое по сравнению с ее территорией в IX в. Чешский князь Спитигнев II в 1055 г. приказал изгнать более 300 моравских вельмож, а их имущество и должности передал чешским феодалам (Cosmae Chron. Boem. II, 15). Усиление политической и культурной гегемонии чешского государства вело к смешению старых моравских традиций с новыми чешскими (в том числе, культ пражского князя Вацлава), а также к политическому разделению страны на три удельных княжества младших членов пражского рода Пршемысловичей. Историко-экономические и культурные традиции наряду с актуальными политическими интересами своего времени нашли свое выражение в 1179—1182 гг. в образовании на территории Моравии маркграфства. Будучи связанными формальным ленным союзом со «Священной Римской империей», оно составляло с Чехией с конца XII в. конфедерацию, а затем диархию во главе с чешским королем. Ленная зависимость от «Священной Римской империи» в 1348 г. была ликвидирована и перешла в ленную зависимость от главы государственного объединения, называемого Corona regni Bohemiae. Это отношение между Чехией и Моравией стало основой государственно-правового развития, вплоть до нового времени [86].

 

Перевод А. И. Виноградовой,

 

 

85. См.: Turek R. Čechy na úsvitě dějin. Praha, 1963; Fiala Z. Přemvslovské Cechy. Praha, 1965, s. 5—9.

86. По этой проблематике см.: Havlík L. Е. О Moravě v českem state, Vlastivedny věstnik Moravský. Brno, č. 20, 1968, s. 187—208, о средневековом положении также см.: Havlík L. Е. Morava a imperium ve středoveku. In: Velka Morava a feudalní společnost 11—12. stol. Brno, 1974.

[Previous] [Next]

[Back to Index]