Б. Этногенез и этническая история славянских и балканских народов
9. Некоторые особенности этнонимов в византийских источниках
Г. Г. Литаврин
Любое определение, как известно, представляет собою также и ограничение: оно констатирует лишь наиболее общие, основные признаки определяемого явления. Любое определение к тому же консервативно: оно не отражает тех изменений, которые претерпевает характеризуемое им явление.
Все это в полной мере присуще и тем определениям-терминам, которыми обозначаются этнические общности самых разных таксономических уровней и порядков [1]. Смысловая нагрузка этих терминов-этнонимов в каждый данный момент значительно варьирует в зависимости от того, кто этот термин употребляет (возраст этого лица, его культурный уровень, компетентность, социальная принадлежность, политические убеждения, подданство, отношение к религии и т.п.). Кроме того, содержание этнонима претерпевает с ходом времени существенную эволюцию — исчезает или переходит в категорию второстепенных ряд основных признаков данного понятия, появляются же некоторые новые признаки, приобретающие значение определяющих. Помимо всего этого, употребляемый и устно и письменно этнический термин, как правило, эмоционально окрашен.
Все эти особенности использования этнических понятий были, разумеется, характерны и для людей далекого прошлого. В целом точность и конкретность этнонимов, видимо, находилась в зависимости от степени зрелости самих процессов этнической консолидации. Однако для источниковедения одной этой констатации далеко не достаточно.
Прежде чем приступить к систематическому изучению проблем этногенеза и этнической истории народов Юго-Восточной Европы, необходимо осуществить ряд источниковедческих исследований, способных выделить круг наиболее достоверных письменных источников, объем и специфику содержащихся в них сведений, особенности каждого из источников.
К числу таких первоочередных источниковедческих задач относится и специальное изучение смыслового содержания византийских терминов-этнонимов, поскольку подавляющая масса письменных свидетельств по интересующей нас проблеме (по крайней мере, для IV—XIII вв.) сохранилась именно в памятниках византийского происхождения.
1. См.: Бромлей Ю. В. Этнос и этнография. М., 1973, с. 21—32.
198
Конечно, для глубокого и основательного решения этого вопроса требуется сплошное, планомерное обследование всех без исключения письменных источников (включая эпиграфические и сфрагистические), необходима разработка принципов научной классификации полученного материала и, вероятно, его последующая математическая обработка.
Наша цель — наметить некоторые новые пути подхода к этому материалу, в дополнение к тем поискам, которые уже были предприняты в историографии. Проблема специфики этнонимов, содержащихся в византийских письменных памятниках, отнюдь не нова. На сегодняший день наиболее широко и последовательно она была рассмотрена в исследовании покойного венгерского ученого-лингвиста Дь. Моравчика, ставшем настольной книгой византинистов и медиевистов-славистов [2]. Немало специальных исследований (особенно в последние 20 лет) посвящено более частным вопросам этой обширной темы: изучается содержание таких употребляемых в византийских источниках терминов, как «болгары» [3], «славяне» [4], «сербы и хорваты» [5], «влахи» [6],
2. Moravcsik Gy. Byzantinoturcica, I—II. Berlin, 1958. В соответствии с заголовком последования, из поля зрения автора исключены страны Центральной (кроме Венгрии) и Западной Европы.
3. См.: Ангелов Д. Образуване на българската народност. София, 1971, с. 317—378 и литература. См. также: Лишев С. Особенности в нредаването на български, тракийски, византийски и др. имена на лица, селища и племена в латинските извори за българската история. — «Известия на Института за български език» (далее — ИИБЕ, 1954, III; он же. Прабългарите и българското народностно име в Европа. — ИИБИ, 1954, V; Заимов Й. Заселване на българските славяни на Балканския полуостров. Проучване на жителските имена в българската топонимия. София, 1967; Gjuselev V. Bulgaren und die Balkanhalbinsel in den geographischen Darstellungen des Angelsächsischen Königs Allred der Grosse (871—901). — «Byzantinohulgarica», 1973, 45; Angelov D. Quelques problèmes de la nationalité bulgare au IXe—Xe s. La langue et la prise de conscience. — Ibidem.
4. Ostrogorski G. Vizantija i južni sloveni. — «Jugoslovenski istorijski časopis», 1963, 1; Цанкова-Петкова Г. Някои момента от разселването на славянските племена от източния дял на южните славяни и установяването им на Балканския полуостров. — «Славянска филология», 1973, 14; Cankova-Petkova G. L’établissement des slaves et protobulgares en Bulgarie du Nord-Est et le sort de certaines villes riveraines du Danube. «Etudes historiques», V, A l’occasion du XIIIe congrès international des sciences historiques. Solia, 1970; Lischev St. Die Konzeption von prof. B. Gralenauer über die Ethnogenese der Balkanslaven. — «Byzautinobulgarica», IV, 1973; Comşsa M. Directions et étaps de la pénétration des slaves vers la péninsule Balkanique aux VI—VII s. — «Balcanoslavica», 1, 1973; Заимов И. «Словене» и «българе» в старобългарската книжнина и в българската топонимия. — В кн.: Константин-Кирил Философ. София, 1969.
5. Радојчић Л. Како су називали Србе и Хрвате византиски историци XI и XII века Јован Скилнца, Нићифор Вријеније и Јован Зонара? — «Гласник Скопског научног друштва» (далее — ГСНД), 1927, 2.
6. Stănescu Е. Les «mixobarbares» du Bas-Danube au XIe siècle (quelques problèmes de la terminologie des textes). — «Nouvelles études d’histoire». A l’occasion du XIIe congrès dos sciences historiques» Bucarest, 1965; idem. Les «Βλαχοι» de Kinnamos et Choniatès et la presence militaire byzantine au Nord du Danube sous les Comnènes. — «Revue des études sud-est européennes», 1971, IX, N 3; idem. Der Humanismus und die Anfänge der Ursprungs- und Kontinuitätsideen bei den Rumänen. — «Balkan Studies», 13. Thessaloniki, 1972; Королюк В. Д. Волохи и славяне русской летописи. Кишинев, 1971; Литаврин Г. Г. Влахи византийских источников X—XIII вв. — «Юго-Восточная Европа в средние века». Кишинев, 1972 и литература, См. также: статьи о влахах в этом же сборнике.
199
«албанцы» [7] и т. д. В частности, близкое избранному нами названию данной статьи носит работа болгарской исследовательницы В. Тыпковой-Заимовой [8].
Изучение проблем этногенеза и этнической истории на материале византийских источников представляет особый интерес для исторической науки не только потому, что большинство письменных источников для Юго-Восточной Европы IV—XIII вв. имеет византийское происхождение, но также потому, что Византийская империя в течение почти всего периода средневековья была сложным политическим и историко-географическим ареалом, где под единой государственной и церковной властью жило множество племен и народов, как древнейших, так и поселившихся на территории империи в IV—XIII вв.
Некоторые народы навсегда исчезли с исторической карты, некоторые, напротив, консолидировались в самостоятельные этнические общности, в народности, обрели политическую независимость и существуют ныне в виде наций в пределах собственных государств (Греция, Турция, Болгария, Югославия с ее национальными республиками, Албания, Сирия и др.).
Процесс консолидации завершился в основном в византийскую эпоху, и последующее турецкое господство в Малой Азии и на Балканах уже не привело к коренным этническим переменам.
Византийский материал позволяет проследить на длительном отрезке времени процесс взаимодействия этнически разнородных масс населения в пределах одного государства, рассмотреть роль и значение на разных этапах ассимиляционных, интеграционных факторов и факторов этнической дезинтеграции, изучить диалектику взаимокультурного влияния двух и более этнических общностей, находящихся на разных уровнях общественно-социального и культурного развития.
Основные этнические процессы, протекавшие в Византийской империи в VII—XIV вв., после эпохи Великого переселения народов, к концу VII столетия резко изменили этническую карту империи. В подвергшейся массовому нашествию «варваров» на всех сухопутных границах Византии негреческое население, видимо, заметно преобладало над греческим [9].
7. Ducellier A. L’Arbanon et les Albanais. — «Travaux et mémoires», 3. Paris, 1968.
8. Tăpkova-Zaimova V. Quelques remarques sur les noms ethniques chez les auteurs Byzantins. — In: «Studien zur Geschichte und Philosophie des Altertums». Budapest, 1968.
9. Полагая, что греки не составляли в XI—XIII вв. абсолютного большинства населения империи, П. Каранис считает более важным абсолютное преобладание греческого языка (P. Charanis. Observations on the demography of the Byzantine Empire. — In: «The Proceedings of thirteenth international Congress of Byzantine Studies». London — Oxford, 1966, p. 19).
200
В окраинных, пограничных провинциях оно образовывало компактные однородные массы, постепенно и все более интенсивно «растворяемые» греческим элементом в направлении к его этническому эпицентру, включавшему собственно Грецию, Южную Фракию с Константинополем и западные и северо-западные районы Малоазийского полуострова.
Процесс проникновения на территорию империи негреческих племен и народов продолжался и впоследствии, фактически до конца существования империи. Сравнительно компактные «островки» этнически инородного населения были «раскиданы» по «карте» Византии почти во всех ее провинциях: славяне в Фессалии, Южной Фракии и Южной Македонии, на Пелопоннесе, в Эпире, армяне в Киликии и в Северной Фракии, влахи в большинстве балканских провинций, печенеги в Македонии, венгры на Вардаре и т. п.
Этот процесс этнического расчленения территории Византии диалектически сочетался и в IV—VIII вв. и в IX—XIV вв. с процессами этнической консолидации и интеграции. Во-первых, в целом происходила последовательная подвижка (уплотнение) — от окраин к упомянутому эпицентру греческого населения — с падением обороноспособности империи, с утратой ею северобалканских, италийских и малоазийских провинций. Во-вторых, на сохранявшихся под властью константинопольского императора территориях, где греческое население в целом значительно преобладало над иными этническими группами, все большую интенсивность приобретал процесс эллинизации этих инородных групп, который первоначально выражался не столько в «смешении крови» (браки негреков с греками), сколько в культурной ассимиляции [10] (в какой-то степени этому процессу способствовала нараставшая в течение X—XII вв. тенденция к урбанизации: в городах ассимиляция осуществлялась гораздо более быстрыми темпами, чем в сельской местности [11]. В-третьих, этническая консолидация окраинных народов империи была одним из факторов их вычленения через образование независимых государств из состава Византии. С этого времени в целом общение болгар, сербов, армян и грузин с греками, как и попытки эллинизации, вели не к ассимиляции, а к углублению и интенсификации процессов этнической взаимной дезинтеграции. Стремясь к упрочению своего политического влияния среди тесно соприкасавшихся с нею народов, как входивших в ее окраинные провинции, так и не входивших, содействуя развитию их культуры. Византия нередко достигала временного дипломатического успеха, но не целей ассимиляции: напротив, процесс созревания этно-политического самосознания среди этих народов обретал дополнительный стимул.
10. Charanis P. Observations..., р. 18, 19.
11. Antoniadis-Bibicou H. Problèmes d’histoire économique de Byzance au XIe siècle: démographie, salaires et prix. — «Byzantinoslavica» (далее — BS), 1967, 28, p. 256, 257.
201
Эпизодическое включение в границы Византийской империи с помощью воинской силы народов (например, болгар в период с 1018 до 1185 г.), обладавших устойчивой исторической памятью о некогда независимом государственном существовании, уже ничего не могло изменить в направленности этнического развития компактной и однородной массы новых подданных: попытки эллинизации давали в таких случаях, как правило, прямо противоположный результат [12].
Особенности византийской системы обозначения и характеристики иных народов во многом определялись спецификой их собственного самосознания. Оно было основой, отправным пунктом их суждений о другом народе: его характеристика преследовала прежде всего цель подчеркнуть, чем данный народ отличался от самих византийцев.
Подавляющее большинство народов Европы, оказавшееся так или иначе в сфере воздействия римской цивилизации, именовало византийцев в течение всего времени существования Византийской империи «греками», как их назвали еще римляне, распространив наименование одного из западных племен античной Греции на все ее население. Сами же византийцы, и прежде всего — подлинные греки, упорно именовали себя с IV по XV в. «римлянами» («ромеями»), вкладывая в это понятие большой философский и политический смысл. Византийцы рассматривали свою империю как непосредственное продолжение Римской, центр которой в 330 г. был перенесен «равноапостольным» Константином Великим из Рима на берега Босфора. Ее бывшие западные и иные провинции рассматривались лишь как временно отторгнутые «варварами» [13].
Римская империя («Романия») мыслилась центром ойкумены (цивилизованного — христианского мира). Другие страны и народы признавались лишь в той мере причастными к цивилизации, в какой они были связаны с единственным подлинным «наместником божиим» на земле, с императором Константинополя, т. е. какой ранг правители этих стран получили от императора, какое место они заняли в той иерархии стран и народов, которую византийская дипломатия и амбициозная политическая доктрина имперских политиков и философов сконструировала для вселенной [14].
12. Усвоение, даже весьма интенсивное, элементов византийской культуры народом, обладающим государственной независимостью и собственными культурными традициями, не может быть приравнено к эллинизации.
13. Рselles S. Grammatik der byzantinischen Chroniken. Göttingen, 1913, S. 262; Amantes K. Ῥωμανία. — „Ελληνικὰ“», 1933, 6, 231—235; Thiriet F. La Romanie vénitienne au moyen âge. Le développement et l’exploitation du domaine colonial vénitien (XII—XVI siècles). Paris, 1958, p. 1 sq.
14. Ostrogorski G. Avtokrator i Samodržac. — «Glas Srpske Akademije», 1935, 164; Obolensky D. The Principles and Methods of Byzantine Diplomacy. — In: XII-e Congrès International des études byzantines. Rapports. II. Ochride, 1961, p. 1—17; idem. Byzantine Commonwealth. London, 1970, p. 223 sq.
202
Эта отвлеченная и умозрительная ( и тем не менее порою действенная в византийской дипломатической практике) теория весьма мало соответствовала подлинному положению дел. Однако для наших целой в данной статье она имеет серьезное значение, так как составляла основу общественно-политического мышления представителей господствующего класса Византии, в том числе и деятелей византийской культуры, определяла угол зрения византийских авторов на иные страны и народы, а следовательно, отразилась и на употребляемой ими этнической терминологии.
Народ «ромеи» представал в их изображении, таким образом, как особый, избранный богом, призванный властвовать над другими, как выразилась писательница XII столетия, дочь императора Алексея Комнина, Анна [15].
Самый термин «ромеи», по крайней мере до XII столетия, не включал в себя никакого этнического содержания. Он вообще весьма мало соответствовал действительному положению дел; в особенности с VII в., когда официальным языком византийской администрации вместо латыни стал греческий язык. Византийцы отнюдь не были «римлянами», подавляющее большинство потомков римской знати, переехавшей из Италии на Восток при Константине I и несколько позже, погибли в бурях варварских нашествий и внутренних смутах IV—VII столетий. Состав господствующего класса империи в VII—XI вв. имел по преимуществу греческое происхождение, как свидетельствует новое исследование А. П. Каждана; было в ого среде немало выходцев и из других, подвластных империи народов (армян, грузин, славян, сирийцев, арабов и т. д.) [16]. Византийцы исповедовали христианство восточного толка, не признавали верховенства папы, епископа римского, соблюдали нравы и обычаи традиционно греческие. Латынь была знакома лишь узкой группе интеллектуалов и юристов. Официально «ромеи» четко и определенно отмежевывались от всякой генетической связи со своими далекими предками, античными и эллинистическими греками: слово «эллин» в устах византийца было синонимом понятия «язычник». Он отказывался от кровного родства с древними греками, говоря на греческом; он претендовал на кровное родство с римлянами, не ведая их языка. В понятии «ромеи» заключался лишь политически-конфессиональный смысл. «Ромеями» были все жители империи — подданные императора, исповедовавшие христианство восточного толка.
Когда византийским авторам приходилось говорить о жителях современного им Рима и Италии, они обычно именовали их «италиками» («италами») и «латинянами». Причем последний термин прилагался вообще к жителям Западной Европы и означал прежде всего их приверженность к христианству западного толка
15. Анна Комнина Алексиада. Вступительная статья, перевод и комментарий Я. Н. Любарского. М., 1965, с. 391.
16. Каждан А. П. Социальный состав господствующего класса Византии XI—XII вв. М., 1974.
203
(«католичеству», как стали говорить впоследствии) и подчиненность папской духовной власти.
Между «римлянами»-современниками и «ромеями», по представлениям тех и других, не было ничего общего. Константин Багрянородный, говоря о населении прибрежных далматинских городов, называет их, в отличие от «ромеев» (Ῥωμαῖοι), «романами» (Ῥωμᾶνοι) и поясняет, что они называются таким образом, ибо Диоклетиан переселил их сюда из Рима [17]. Царственный автор имеет при этом, несомненно, в виду и то, что эти «романы» исповедовали «католичество» [18].
Наиболее ярко трактовка отличий между «ромеями» и «римлянами» отразилась в рассказе епископа Кремоны Лиутпранда о споре на эту тему между ним и Никифором II Фокой с его царедворцами в 968 г. в Константинополе. Лиутпранд, по его словам, открыто высмеял нелепые претензии греков именоваться «римлянами»: потомки древних римлян живут в Риме, в Италии, а не в Константинополе. Ему возразили: именно «ромеи», подданные константинопольского императора, являются потомками знатных римлян, сенаторов и воинов, переселенных Константином Великим на Восток; живущие же в современном Риме «римлянами» называться не имеют права, ибо их предки, оставленные здесь за ненадобностью Константином I, — плебеи, булочники, рыбаки, незаконнорожденные и рабы [19].
Уже в этом сообщении Лиутпранда содержатся указания на некоторые новые черты в самосознании византийской знати: появляется и в течение ΧΙ-ΧΙΙ вв. окончательно созреет мысль о «благородстве крови» как непременном признаке знатного ромея [20]. Термин «ромей» приобретает социальную окрашенность. Если до 70-х годов XI в. на престоле империи порой оказывались люди низкого социального происхождения, то с этого времени и далее, до конца византийской истории, с оформлением аристократической феодальной верхушки общества и развитием чувства сословной исключительности, императорами становились при всей зыбкости в Византии принципа наследственности высшей власти только представители знатных родов империи. Понятие «ромеи» не было, таким образом, неизменным. Вместе с развитием социальных процессов созревания феодальных отношений оно обретало постепенно и собственно этнический смысл. Авторы XI—XII вв. все чаще при характеристике того или иного лица стали отмечать этническое происхождение такого «ромея». И если достоинства этой личности оказывались высокими, их подчеркивали особо как явление,
17. Constantine Porhyrogenitus. De administrando imperio, еd. Gy. Moravcsik and R. J. H. Jenkins. Budapest, 1949, p. 122 sq.
18. Сплитский собор 925 г. оформил подчинение Далмации папству и запрет богослужения на славянском языке. См. об этом: Соколов Η. П. Образование Венецианской колониальной империи. Саратов, 1963, с. 205, 206.
19. Liutprand von Cremona. Die Werke. Hannover u. Leipzig, 1915, S. 202.
20. Каждан А. П. Указ. соч., с. 59—61 и сл.
204
в какой-то мере противоречащее иноплеменному происхождению человека [21]. «Подлинным» ромеем все более определенно в официальных кругах признавался именно ромей-грек.
В какой-то мере эти представления вышли за узкие круги знати и образованных слоев общества. Появились новые юридические нормы или такие толкования старых норм, которые, по сути, утверждали правовую неравноправность между ромеями-греками и ромеями-иноплеменниками. Запрещалось не только владеть греком в качестве раба, по и приобретать раба-грека за пределами империи [22]. Между тем в правление Алексея I Комнина обнаружилось, что многие греки владеют рабами-болгарами, спустя почти 80 лет после того, как Болгария была завоевана Византией и ее жители стали христианскими подданными императора, т. е. «ромеями». Алексей I приказал освободить от рабства тех болгар, которые представят доказательства своего происхождения от свободных родителей [23]. Прочие же должны были остаться рабами. Положение это сохранилось и позже: в недавно опубликованном И. Дуйчевым документе XII в. говорится о продаже болгарами — ортодоксальными свободными подданными императора — своего ребенка в рабство священнику-греку [24]. И как бы в признание перемен, происшедших в самосознании византийцев-греков, они, как правило, в XI—XII вв. и позднее уже не переносили названия «ромеи» на негреческих подданных императора (болгар, армян, грузин). Лишь в исключительных случаях, во время столкновения византийских войск (отряды которых были укомплектованы из представителей разных народов) с печенегами, половцами или турками-сельджуками, термин «ромеи» мог употребляться как собирательный для обозначения всех воинов, сражавшихся за императора.
Иноплеменники в империи ощущали иногда остро на себе эти перемены. В 50-х и 60-х годах XI в. Ивирский (грузинский) монастырь на Афоне остро конфликтовал с греческими монастырями из-за того, что они поддержали монахов-греков одного из метохов Ивирона, отказавшихся подчиняться ивирам. Подтверждая привилегии Ивирона в 1079 г., Никифор III Вотаниат запретил чиновникам и кому бы то ни было наносить монастырю вред, «поскольку иноязычны в нем пребывающие» [25].
В типике Григория Бакуриани, составленном в 1083 г. для основанного им монастыря во Фракии, основатель запрещает принимать в число монахов греков,
21. Michel Psellоs. Chronographie, ed. E. Renauld. Paris, 1926, v. 1, p. 108.
22. Practica Eustathii Romani. Jus Graeco-Romanum, ed. C. Zachariae а Langenthal, I. Lipsiae, 1856, p. 193, 194.
23. Ibid., III, p. 402—407.
24. Дуйчев И. Български спогодбен акт от епохата на византийското владичество. — В кн.: «Известия на научния архив», 3. София, 1966.
25. Dölger F. Aus den Schatzkammern des Heiligen Berges. München. 1948, N 36, S. 105; N 58, S. 161, 162; N 35, S. 101.
205
употребляя здесь термин «ромей» уже в узко этническом значении [26]. А Григорий — первый в это время среди полководцев императора, доверие которого к Григорию было безграничным. Другой военный, полуармянин-полуславянин Кекавмен давал в своем сочинении советы иноплеменным независимым от империи топархам, как избежать подчинения императору и сохранить самостоятельность [27].
Перед такими выходцами из инородцев, стремившимися сделать карьеру при константинопольском дворе, становилась с ходом времени все более настоятельной необходимость возможно полнее и быстрее изжить черты, свойственные их этническому типу, получше овладеть греческим языком, усвоить обычаи, нравы и мироощущение, господствующие в окружавшей их греко-византийской знатной среде. Некий Ливелий, писал автор конца XI в. Михаил Атталиат, получил воспитание сирийское и ромейское, но стал истинным ромеем [28]. Повелитель Атталии в начале XIII в. Алдебрандин был родом италиец, но по воспитанию и складу ума, как с удовлетворением констатирует Никита Хониат, оказался ромеем [29]. Император Алексей I Комнин, отражавший вторжение норманского герцога Роберта Гвискара, претендовавшего на константинопольский трон, был совершенно убежден, что даже в случае победы Роберта эта цель не была бы им достигнута, так как народ и войско ромеев не допустили бы «варвара» до императорской власти [30].
Отнюдь не случайно в византийской ученой литературе с конца XII в. стал вновь проскальзывать для обозначения жителей империи древний термин «греки», хотя даже и в середине XV в. он употреблялся несравненно более редко, чем термин «ромеи» [31]. Все чаще начинает высказываться также мысль, что одновременное проживание в одном городе или районе этнически смешанного населения дурно отражается на нравах: множатся пороки, которыми представители разных народов заражают друг друга [32]. В несомненной связи с этими общими процессами находится и такая, казалось бы, академически безобидная литературная манера, как аттикизация: ясно проявившееся с конца XI и ставшее модным с середины XII в. стремление оснастить повествование, торжественные речи, письма, стихи реминисценциями об эпизодах античной истории, образами эллинских мифологических сюжетов,
26. Typicon Grogorii Pacuriani, ed. S. Kauchtschischvili. Thbilisiis, 1963, p. 122.8-21.
27. Советы и рассказы Кекавмена. Сочинение византийского полководца XI в. Подготовка текста, введение, перевод и комментарий Г. Г. Литаврина. М., 1972, с. 298—306.
28. Michaelis Attaliotae historia. Bonnae, 1853, p. 111.
29. Nicetae Choniatae historia. Bonnae, 1835, p. 842.
30. Анна Комнина. Алексиада..., с. 87.
31. См., например, индекс (Грαικοι Ῥωμάνοι) в «Истории» Дуки (Ducas. Istoria Bizantina, ed. V. Grecu. Bucharest, 1958).
32. Nic. Chon, p. 405, 418; Пребывание Мазариса в подземном царство. Перевод С. П. Кондратьева. — «Византийский временник» (далое — ВВ), 1958, XIV, с. 351, сл.
206
ссылками на древних авторов, изречениями из их трудов. Началось широкое увлечение сочинениями великих мудрецов древности. Отправляясь от идей Платона, в середине XV в. византийский философ Георгий Гемист Плифон даже пытался сконструировать новую космогонию, новую религию, новое учение о социальной организации общества, предлагая свою умозрительную доктрину в качестве средства спасения империи [33].
С XIII в. (с 1261 г. — года возвращения Константинополя византийцами) реальное политически-конфессиональное и этническое содержание термина «ромеи» совпало: при незначительных исключениях подавляющая масса подданных византийского императора была греками.
Тем не менее и этническое и конфессионально-политическое самосознание ромеев отличалось своеобразной «иерархичностью» — сознание общности с той или иной группой ромейского населения у каждого ромея было обычно различным. Особенно концентрированным чувство «ромейского самодовольства», превосходства не только над прочими народами, но и над ромеями-провинциалами было у потомственных жителей столицы империи — Константинополя, «царицы городов», «девяти десятых божьего закона». Они имели преимущественное право на внимание властей, они обладали особыми привилегиями, которые были как бы отзвуком привилегий населения древнего Рима, на них падал отсвет императорского трона, благодать постоянного присутствия духовного владыки, отблеск «чудес» града «равноапостольного» Константина [34]. Это чувство было свойственно даже деклассированному константинопольскому плебсу. Особенно обостренным оно было в X—XI вв. у представителей столичной бюрократии, из среды которой, кстати говоря, вышло большинство представителей византийской культуры. Каждый ромей, начиная строить свою карьеру, мечтал о том, чтобы стать константинопольцем либо приобрести там дом и иметь право на появление при дворе императора.
Большое значение придавали ромеи землячеству. В основе этого чувства лежали не только фактор соседства могил предков, мест детства и жительства, но сознание древнего сохраняемого преданием племенного родства. Земляков объединяли и общие родственные связи, и общие знакомства, и даже традиционное соперничество с жителями соседних районов, областей, провинций. Критянин и фессалиец покатывались со смеху, слушая ионийца и дорянина, а те платили им тем же [35]. Традиционно и иногда жестоко враждовали жители провинций Фракия и Македония
33. См.: Медведев И. П. Мистра. Очерки истории и культуры поздневизантийского города. Л., 1973, с. 100, сл.
34. См. об этом: Nicol D. The Last Centuries of the Byzantium. London, 1972, p. 1—2. Cp. Constantinus Porhyrogenitus. De themutibus. Bonnae, 1840, p. 46.12, 13.
35. Византийская сатира «Тимарион». Перевод С. В. Поляковой и И. В. Феленковской. Предисловие Е. Э. Липшиц. — ВВ, 1953, VI, с. 377.
207
(константинопольцы — с адрианопольцами), Армениака и Харсиана [36]. Общим взаимным недоброжелательством платили друг другу обитатели восточных (малоазийских) и западных (балканских) провинций в целом. Напротив, еще в конце XII в. византийские полководцы, строя войско перед битвой, располагали его фланги по родам, племенам и коленам, чтобы обеспечить большую стойкость и готовность прийти на помощь землякам и соплеменникам [37]. Узурпатор Алексей Комнин, осаждая Константинополь, считал бесполезным атаковать его стены там, где их защищали земляки Никифора III Вотаниата [38]. После восшествия на престол императора, ведущего род из провинции, его земляки, родственники и знакомцы во множестве привлекались в ряды столичного чиновничества, в гвардейские отряды, в дворцовую челядь.
Сознание некоей большей общности, как упоминалось, имелось у жителей западных, с одной стороны, и восточных провинций, — с другой. Ромеи же в целом противостояли всему «нецивилизованному» миру. Воспитанное веками представление о своем превосходстве над другими народами почти непрерывно и жестоко опровергалось действительностью, начиная с середины XI в. Византийцы не могли не видеть этого противоречия, но, признавая, порой с горечью, справедливость ненависти к себе со стороны иноземцев [39], их поразительное благородство [40] и непревзойденную воинскую доблесть [41], византийские авторы в целом не изменяли глубоко укоренившемуся чувству своей государственной, конфессиональной и этнической исключительности. Это чувство с течением времени становилось лишь все более обостренным и болезненным.
Отношения между ромеями разной этнической принадлежности претерпело в течение IV—XIII вв., как уже было сказано, значительную эволюцию. Еще в IX—X вв. ромеи-греки не проводили при взаимном общении с ромеями-негреками никакой резкой грани. Однако уже Константин Багрянородный в середине X в., через три столетия после славянских вторжений, скорбит, что «ославянилась вся страна» (Греция и Пелопоннес) «и стала варварской» [42]. Мы не знаем каких-либо специальных мер, которые предпринимала бы правительственная власть в Византии с целью интенсивной насильственной ассимиляции рассеянных групп или крупных анклавов иноплеменников, прогнивавших во внутренних районах империи, вдали от ее границ.
36. Kaegi W. Е. La politique du thème Charsianon. — XIV-e Congrès intern. des ètudes byzantines. «Résumées — Communications». Bucarest, 1971, p. 87-88.
37. Nic. Chon. p. 39, 40.
38. Анна Комнина Алексиада..., с. 109.
39. Nic. Chon., p. 847.
40. Georgius Cedrenus. Joannis Scylitzae ope, II. Bonnae, 1839, p. 508. 20-509.4.
41. Анна Комнина. Алексиада..., с. 270.
42. Const. Porphyr. De thematibus, p. 53, 18—19.
208
Славянские поселения в Южной Фракии, у устья р. Марица и в Южной Македонии, близ Фессалоники, как и в Фессалии, сохранялись в течение полутысячелетия, до конца XII в., а на Пелопоннесе — до XIII—XIV вв. Главным для властей было — обеспечить повиновение иноплеменников, уплату ими налогов и несение воинской службы. Репрессивные меры (расселение, переселение, высылка видных лиц и т.п.) осуществлялись лишь в ответ на восстания иноплеменников. Ассимиляционную роль играло, в сущности, только одно, зато наиболее могучее средство — христианизация. Оказав духовенству помощь в ходе «крещения» и организации церкви среди иноплеменников, государственная власть в дальнейшем лишь поддерживала установившийся порядок. Служба осуществлялась на греческом языке. Общение неофитов «с богом» и властями содействовало быстрому развитию среди ромеев-иноплеменников билингвизма. Процесс полной ассимиляции растягивался на весьма длительное время. Но такие иноплеменные островки, оторванные от компактных масс этнически родственного населения, были обречены на полное исчезновение, на эллинизацию.
В сущности, с принципиальной стороны, политика византийцев по отношению к иноплеменному населению крупных областей, лежавших на окраинах империи, которые представляли собой самостоятельные в прошлом государства, захваченные империей (мы имеем в виду армянские, грузинские, болгарские и сербские земли), была той же самой. Различие состояло в том, что эти народы к моменту аннексии уже были христианскими, имели свою письменность и совершали богослужение на родном языке. Названия новых провинций (Ивирия, Болгария) констатировали их этническую инородность в империи. В армянских, грузинских, сербских районах имперские власти даже не пытались назначать греческих иерархов и вводить богослужение на греческом языке. Такая попытка была предпринята в Болгарии в XI—XII вв., но она, во-первых, не была осуществлена до конца, а, во-вторых, в силу общих социальных и этнических процессов этого периода, о которых сказано в начале статьи, привела к углублению не ассимиляции, а болгарского этнического самосознания.
Изредка источники сообщают о крупных переселениях иноплеменников, производимых византийскими властями (болгарской знати и даже воинских болгарских контингентов — в Армению, в пограничье, многотысячных групп армян — во Фракию, к пределам Болгарии) [43]. Однако цели этих переселений были чисто политическими и военными, а не ассимиляционными, хотя объективно удаление переселенцев от родственной этнической среды обрекало их на ассимиляцию.
43. См. об этом: Литаврин Г. Г. Армянский автор XI столетия о Болгарии и болгарах. — В кн.: Славяне и Россия. М., 1972; Бартикян P. М. О болгарском войске в Васпуракане и последних годах царства Арцрунидов. — «Вестник общественных наук АН АрмССР», 1973, № 10.
209
Таковы, на наш взгляд, наиболее общие черты этнических отношений между разными народами в пределах самой Византийской империи. Такова в целом и эволюция самого термина «ромеи», которым обозначили себя сами византийцы. Видимо, опираясь на предшествующее изложение, мы можем с известными основаниями сказать, что при определении и характеристике народов, не входивших в пределы империи, византийские авторы исходили из тех же категорий, имели в виду в целом те же основные признаки и критерии, которые они употребляли при описании племен и народов, подвластных византийскому императору. Основными среди этих критериев являются: этногенетический (происхождение народа), политический (подданство), конфессиональный (форма религии), географический (место обитания).
Д. Моравчик подчеркивал, что при всей сложности византийской этнической терминологии сведения византийских авторов представляют огромную историческую ценность и в подавляющей своей массе заслуживают доверия исследователя. Пожалуй, именно византийцы первыми вплоть до XII в. давали письменную характеристику любому новому народу, появлявшемуся в Европе (не говоря уже о Передней Азии и Африке). Ареал действия византийской дипломатии был огромным — до XII в. она безусловно являлась наиболее изощренной и опытной в Европе. Традиции длительного общения с иноплеменниками уходили в тысячелетнее прошлое. В империи существовали особые официальные службы и административные органы, служившие делу общения с иностранцами. Имелось даже своего рода средневековое министерство иностранных дел — ведомство дрома. Существовал многочисленный штат подготовленных переводчиков и т. д. [44] Византийцы имели возможность глубоко и систематически изучать нравы, язык и обычаи иноземцев у себя дома: в Константинополе в X—XV вв. существовали пользовавшиеся правами экстерриториальности колонии иностранцев (сирийцев, арабов, грузин, русских и варягов, венецианцев, генуэзцев и др.); на Афоне имелись Амальфитянский, Русский, Грузинский, Болгарский, Сербский монастыри.
В. Тыпкова-Заимова указывает на то, что нечеткость и сложность этнической терминологии византийских авторов находит, порой, объяснение не столько в особенностях представлений византийцев, сколько попросту в недостатке осведомленности [45].
По-видимому, верны заключения обоих ученых, но применительно лишь к каждому конкретному случаю.
Наибольшее количество византийских терминов, обозначающих племена и народы, составляют термины собирательные, которые представляют собою родовые понятия, включающие в себя несколько или множество видов и подвидов. Принципы конструирования этих собирательных родовых понятий весьма различны —
44. Moravcsik G. Byzantinoturcica, II, S. 1—3.
45. Tăpkova-Zaimova V. Quelques remarques..., p. 403—405.
210
они могут охватывать все те критерии при дефинициях (этногенетический, политический, конфессиональный и т. н.), о которых мы упомянули выше.
Так, например, наиболее многозначным термином, которым византийцы обозначали практически все народы, появлявшиеся у дунайских границ из Северного Причерноморья, был термин «скифы» (Σκύθαι). Им обозначали и гуннов, и хазар, и венгров, и аваров, и болгар, и русских, и печенегов, и узов, и половцев, и татаро-монголов. Термин употреблялся наряду с теми собственными наименованиями, которые имелись у византийцев для каждого из этих народов. Это была намеренная архаизация (в древности территория была заселена скифами), в цели которой не входила этническая характеристика — в столь широком значении термин «скифы» должен был подчеркнуть только дикость этих народов, в понятие которой входили: отсутствие строго организованных форм государственной жизни на определенной территории, отсутствие городов и крепостей, языческие формы религии (идолопоклонство).
С XI в. термин «скифы» был перенесен и на некоторые народы в Мглой Азии — на турок-сельджуков со времени их появления у византийских границ (второе десятилетие XI в.), а с XIV в. — также и на турок-османов.
Однако использование этого термина иногда гораздо более сложно. В более узком значении он является синонимом термина «кочевники» (νομάδες). С принятием болгарами, русскими и венграми христианства скифами византийские авторы стали называть их гораздо реже — лишь в случаях обострения политических отношений с ними. Но примечательно, что византийцы никогда не называли «скифами» арабов. Принятие христианства уменьшало «скифские» свойства, а принятие турками мусульманства сделать этого, видимо, по представлениям византийцев, не могло. Однако дело здесь, по всей вероятности, отнюдь не в одном «качественном» отличии религий. Византийцы никогда не называли скифами также южных славян и, в частности, сербов, ближайших соседей болгар.
Правда, авары, по мнению византийцев, также — скифы, а между славянами и аварами в византийских источниках иногда ставился знак равенства [46]. Однако основа этой идентификация лежит совсем в иной плоскости (об этом мы скажем ниже).
Предположению, что славяне (в том числе сербы), по мысли византийцев, непричастны к Северному Причерноморью и потому не могут именоваться скифами, противоречит обозначение как скифов сельджуков и османов. (Впрочем, Константин Багрянородный пишет о славянах Приднепровья, подвластных русским [47]. А это — «скифский» ареал.)
46. Const. Porph. De adm. imp., p. 122.17—18, 33, 36—37 etc.; Nicolaos. — PG, 119. Paris, 1864, col. 877 D.
47. Ibid., p. 56—62.
211
Мы считаем возможным допустить, что понятие «скиф» в византийских источниках имеет также и этническое содержание. Оно состоит, по нашему мнению, прежде всего в тюркоязычии «византийских скифов». Не случайно это имя-эпитет наиболее последовательно прилагается в византийских памятниках именно к протоболгарам, печенегам, узам, половцам, татаро-монголам, сельджукам и османам. Эпизодическое перенесение этого названия на русских (чаще — в форме «тавроскифы») не может, по нашему мнению, противоречить такому допущению: это перенесение, во-первых, имело в виду чаще всего русских язычников, когда их место жительства было уже хорошо известно («скифская» равнина), а сведения об их языке были еще весьма скудны, во-вторых, это перенесение ставило цель подчеркнуть свирепость и дикость русских [48].
Соперничает по многозначности в источниках с термином «скифы» термин «гунны». При этом они объявляются то как равнозначный скифам народ («скифский или гуннский» [49]), то как вид скифов («царскими подобает их именовать скифами» [50]). К гуннам византийцы относили огромную группу народов: эфталиты (или «белые гунны»), акациры, сабиры, оногуры, утигуры, кутигуры, болгары, авары, турки, угры (венгры), узы, половцы, сельджуки, османы и др. Дь. Моравчик отмечает при этом, что в качество «собственно гуннов» в византийских источниках выступают авары, гепиды, готы, киммерийцы, массагеты, невры, сигинны и скифы [51] и что сохранившиеся гуннские собственные имена могут лишь частично найти объяснение в германских и тюркских языках [52].
Нас, однако, в связи с целями нашей статьи, интересует несколько иной аспект: не то, кем в этническом смысле гунны являлись в действительности, а то, что византийцы имели в виду под термином «гунны». И в данной связи, сравнивая содержание этого термина с термином «скифы», нельзя не отметить гораздо меньшую определенность термина «гунны», несмотря на то, что он появился в источниках тысячелетием позже термина «скифы». Точнее было бы сказать, что когда появился термин «гунны», понятие «скифы» употреблялось уже в каком-то ограничительном значении.
Видимо, в основе формирования понятия «гунны» у византийцев лежали не какой-то один или два главных принципа,
48. Константин Багрянородный только однажды назвал русских, наряду с хазарами и турками, одним из «северных и скифских» народов (Const. Porph. De adm. imp., p. 66.24—25), причисляемых им к «нечестивым», «иноверным и некрещеным» (ibid., р. 70. 106, 116).
49. Arriani Tactica et Mauricii artis militaris libri duodecem, ed. J. Scheffer. Upsaliae, 1664, p. 137.
50. Zosimi comitis et exadvocati lisci historia nova, ed. L. Mendelsohn. Lipsiae, 1887, p. 174.22—24.
51. G. Moravcsik. Op. cit., II, S. 359.
52. Ibid., I, S. 58.
212
а несколько принципов, среди которых этнический имел второстепенное значение [53]. В самом деле: вряд ли в этническом отношении имелось что-либо общее между такими «гуннскими» народами, как готы, с одной стороны, и болгары и турки, — с другой. В понятии «гунны», по нашему мнению, византийцы с самого начала подчеркивали два основных признака: принадлежность к огромному союзу племен и народов, неумолимо и быстро продвигавшемуся в глубь Европы, и необычайную свирепость воинов и вождей этого союза по отношению к побежденным (т. е. современное значение эпитетов «гунны» или «вандалы»).
Третьим по емкости термином, использовавшимся византийцами для обозначения народов Восточной и Юго-Восточной Европы, является термин «славяне» (Σκλάβοι, Σκλαβηνοί, Σκλαυιοοί, Σθλάβοι, Σθλοβενοι). Однако емкость этого термина в известном смысле формальна: он указывает лишь на огромные пространства, занятые славянскими племенами. Анты, кривитеины, лендзанины, северы, сербы, хорваты, сагудаты, драгувиты и т. д. — таковы названия славянских племен, но этнические отличия между ними отмечены в источниках крайне нечетко и слабо. Предположить недостаточное знание византийцами славян как причину этого невозможно: ромеи, по крайней мере с VI в., постоянно сталкивались со славянами, которые заселили значительные территории самой империи. Следовательно, отразившиеся в племенных названиях славян различия указывали, скорее, не на этнические особенности каждого из племен, а на обособленное длительное развитие социально-общественной организации в недрах каждого из племен. Именно поэтому созданная Кириллом и Мефодием славянская грамота оказалась доступной и мораванам, и русским, и славянам Болгарии и Сербии.
Хотя славяне, несомненно, входили в гуннский союз, византийцы никогда не причисляли их к гуннам или скифам. Объяснение этому следует, вероятно, искать в том, что славяне резко отличались и языком, и образом жизни (оседлые земледельцы) от доминировавших в гуннском союзе (и среди скифов вообще) тюркских кочевых народов. Правда, как мы упоминали, славян иногда идентифицировали с аварами, а аваров — с гуннами. Однако причина этого лишь в том, что часть славян в VII—IX вв. входила в состав Аварского каганата, т. е. причина эта — чисто политическая: как и в случае с гуннским союзом, на славян было перенесено название господствовавшего в каганате народа (аваров).
Показательна в этом отношении эволюция термина «болгары» (Βούλγαροι). Дь. Моравчик строго различает два периода в истории термина:
53. Иордан, основываясь на сочинении Приска Панийского (в том число и на утраченных его фрагментах), представляет гуннов малорослым широкоплечим народом, мужчины которого безбороды (Иордан о происхождении и деяниях готов. Вступительная статья, перевод, комментарий Е. Ч. Скржинской. М., 1900, с. 90, 91).
213
до оседания болгар на Балканах и после поселения на Балканах [54]. Их причисляли (мы полагаем, в основном благодаря тюркоязычию) к скифам и к гуннам (входили в их союз). Более того, само наименование этого народа — в некой мере случайно: согласно анонимным «Заметкам о народах» (VIII—IX вв.), оно образовано от личного имени племенного вождя (филарха) Булгара [55]. Эту версию повторяют многие византийские авторы X—XIV вв. Николай Мистик считает болгар осколком аваров [56], Константин Багрянородный пишет, что раньше их называли оногундурами, а «имя их стало известным», когда они в конце правления Константина IV переправились через Истр [57]. (Иначе говоря, лишь тогда византийцы узнали, как этот народ именовал себя сам.) Иосиф Генесий считал их аваро-хазарами [58].
После переселения болгар на Балканы и создания ими совместно со славянами Мисии государственной организации, в которой болгарам принадлежала господствующая роль, их имя было распространено на все население этого государства, в котором славянам принадлежало большинство (подобно тому, как обстояло дело в Аварском каганате). Феофилакт Охридский пишет в «Житии Климента»: «славянский народ стал затем народом болгарским» [59]. Однако к X—XI вв. византийские авторы, отмечая, порой, недавний биэтнизм этой страны в термине «славяно-болгары», [60] называют болгар «славянами по природе» (Σθλαβογενεῖς) [61]. В конце XII — начале XIII в. в силу особых политических причин (восстание болгар против византийского господства, сохранение провинции Болгария на западе Балкан, не затронутом восстанием, большая роль влахов в восстании) на болгар временно переносилось также наименование влахи [62]. В целях архаизации писатели империи с VIII в. называли болгар также мисянами (они заняли на Балканах территорию древней Мисии), пеонами, или паннонами [63]. Кроме того, во время византийского господства болгарские воины в составе византийской армии «удостаивались» наименования «ромеев».
54. Moravrsik G. Op. cit., S. 100, 101; см. также: Ангелов Д. Образуване..., с. 116, сл., 215 сл.
55. Pseudo-Callisthenes nach der Leidener Handschrift, hrsg, v. H. Meusel. — «Jahrbücher für class. Philologie», Suppl. 5, 1864, 72, S. 792.
56. Nikolaos Mystikos. — PG, t. 111. Paris, 1863, col. 81. C.
57. Const. Porph., De themat., p. 85.29—32.
58. Genesius, rec. C. Lachmann. Bonnae, 1834, p. 85.22—86.
59. Теофилакт. Климент Охридски. Перевод от гръцкия оригинал, увод и бележки на Ал. Милев. София, 1955, с. 34.23.
60. Acta monasterii Iberon, hrsg, v. F. Dölger. — «Sitzungsberichte der Bayerischen Akademie der Wissenschaften». Philosofisch-historische Classe, II. 1, 1952, N 1b, S. 7.13.
61. Theophanes Continuatus, Joannes Cameniata, Symeon Magister, Georgius Monachus. Bonnae, 1838, p. 50.21.
62. См. об этом: Литаврин Г. Г. Болгария и Византия в XI—XII вв. М., с. 431—437.
63. Geographi Graeci Minores, od. C. Müller, II. Parisiis, 1882, p. 269.28; Joannis Tzetzae hiliades. Lipsiae, 1826, p. 369.85.
214
Таким образом, на примере этого этнонима можно проследить, сколь различным может быть содержание одного и того же византийского термина, употребляемого для обозначения хорошо известного византийцам народа.
Излюбленными у византийских авторов были также обобщающие термины, указывающие на конфессиональную принадлежность народов. Гораздо чаще, чем этнонимы «франки», «алеманы», «испаны», «инглины», и т. п., они использовали по отношению к народам Западной Европы термин «латины», который означал их приверженность к католичеству и содержал, несомненно, отрицательную характеристику.
По отношению к мусульманам в подобном смысле уже с VIII—IX вв. широко употреблялись три термина: «агаряне» (т. е. потомки наложницы Агари, прогнанной Авраамом), «исмаилиты» (потомки сына Агари Исмаила) и «сарацины» (потомки жены Авраама Сарры). Прилагавшиеся первоначально к арабам эти термины в XI в. были перенесены также на принявших мусульманство турок-сельджуков, а впоследствии — на османов и татар. В последние века византийской истории к этим трем терминам прибавились с тем же значением еще два: «махуметианы» и «мусульмане».
Конфессиональный смысл при указании на языческие племена и народы вкладывали византийцы также в термин «эфники», образованный от слова «этнос». Подобное же значение (без всякого указания на этническую принадлежность) имели также термины, обозначавшие приверженцев различного рода ересей (манихеев, павликиан, массальян и др.). Нередко как синоним еретичества (монофиситства) употребляли византийцы и термин «армяне». Однако при этом ощущалось некоторое неудобство: немало армян были халкидонитами, т. е. приверженцами православия (символа веры, выработанного на Халкидонском соборе), немало их занимали крупные должности при самом дворе. Поэтому для указания на монофиситство («армянскую ересь») византийцы часто использовали термин «акефальт». Для понимания этно-политической ситуации в империи не лишено значения то обстоятельство, что среди негреческих народов чувство этнического единства иногда преобладало над религиозным: полководец Григорий Бакуриани испросил у императора хрисовул на право передавать свое имущество кому хочет, в том числе — своим родственникам и людям, «хотя бы они были армянского исповедания» [64].
Широко распространенными в византийских источниках для обозначения народов были термины, образованные от географических понятий и также не содержавшие этнической характеристики. Порой эти термины крайне неопределенны и свидетельствуют почти о полной неосведомленности византийцев о населявших
64. Typicon Gregorii Pacuriani, р. 154.14—16. Впрочем, о происхождении Григория (грузин или армянин) в литературе ведутся нескончаемые споры.
215
данные места народах (например, термин «гипербореи»). Порой, напротив, чрезвычайно конкретны, указывая на точное в пределах очень небольшой территории место поселения народа (например, «вардариоты» или «вардарские турки», как византийцы называли венгерскую колонию на р. Вардаре в Южной и Средней Македонии) [65].
Специфической особенностью византийской этнической терминологии является чрезвычайно распространенная архаизация этнонимов. Она, несомненно, была связана с отмеченной нами выше аттикизирующей тенденцией в византийской литературе. Недаром особенно интенсивно эта особенность проявилась в последние столетия византийской истории — в прямом противоречии с углублением конкретных знаний византийцев о других народах.
О том, как сами византийцы объясняли свою приверженность к этой моде, хорошо сказано у Дь. Моравчика [66]. Наиболее ярким на этот счет является высказывание Анны Комнины: она не хочет «осквернять» повествование приведением в их подлинном звучании «варварских имен и названий» [67]. Подобное заявление делал и долго живший среди болгар архиепископ Охридский Феофилакт Ифест [68].
Конкретные причины выбора того или иного архаичного этнонима для обозначения современного и нередко хорошо известного византийцам народа были различны. Иногда такой причиной было неведение — искренняя убежденность, что данный народ действительно происходил от того древнего народа, название которого византийский автор употребляет наряду с современным или даже вместо современного. Примером в данном случае может служить наименование русских тавроскифами у Льва Диакона, убежденного в этногенетическом родстве русских со скифами древней Тавриды [69].
В большинстве случаев, однако, перепое древнего названия народа на современников византийские авторы осуществляли, отлично зная, что в этногенетическом отношении между обоими народами не было ничего общего, кроме тех же мест обитания. Так, турки-сельджуки оказываются «персами», «персармянами» и даже «парфянами» [70], а африканские арабы — «карфагенянами» [71].
Впрочем, иногда при архаизации византийские авторы пытались
65. Laurent V. Ὁ Βαρδαριωτῶν ἠτοι Τούρκων. Perses. Turcs asiatiques ou Turcs hongrois? В кн.: Сборник в паметь на проф. Петър Ников. София, 1940; Oikonomidès W. Vardariotes. — W.l.nd.r. — V.n.nd.r: Hongrois installés dans la vallée du Vardar en 934. — «Südost-Forschungen», 1973 , 32, p. 1—8.
66. Moravcsik G. Op. cit., II, S. 9—17.
67. Анна Комнина. Алексиада.., с. 201.
68. Theophylacti archiepiscopi epistulae. — PG, t. 126. Paris, 1864, col. 372. A—B etc.
69. Leonis Diaconi historiae libri decem. Bonnae, 1828, p. 150.
70. Cedr., II, p. 670.8, Nic. Chon., p. 25.20; Michel Psellos. Chronographie, ed E. Renauld, II. Paris, 1928, p. 114.7, 122.7.
71. Cedr., II, p. 520.6 sq.
216
с известными основаниями обосновать перенос названия именно этногенетическими связями древнего народа с современным. Так, например, поступает Кекавмен, называя влахов даками и бессами [72].
И, наконец, еще одна причина архаизации, о которой вскользь было упомянуто выше, — сознательное стремление унизить, оскорбить враждебный империи народ. Такова, например, природа наименования болгар скифами. Порой при этом под архаичное одиозное слово подгонялось, переосмысляясь и искажаясь само этническое название народа: вместо «татары» — «Τάρταροι (тартары, т.е. «исчадия Тартара» [73]).
Таковы вкратце наиболее общие, типичные особенности этнической терминологии византийских письменных источников. Мы коснулись лишь нескольких вопросов, возникающих перед историком при наблюдениях над нею. Однако уже из сказанного ясно, что при исследовании проблем этногенеза народов Центральной и Юго-Восточной Европы византийские источники потребуют немало труда для раскрытия сложного и далеко не равнозначного на разных этапах содержания упоминаемых в этих письменных памятниках этнонимов.
72. Советы и рассказы.., с. 269, 519—521, 561.
73. Moravcsik G. Op. cit., II, S. 301.